Смерть в ущелье Ыссык-Су

               

                          

            Эта тетрадь была в полиэтиленовом пакете, вместе со старой посудой и дырявыми полотенцами. Пакет лежал на мусорной куче. Обычная  общая тетрадь в клетку. На серой обложке, на лицевой стороне, – бурые пятна. Может, это кофе, может, какао. Может, кровь. Исписана она на две трети, убористым, но довольно разборчивым  почерком. На первой странице красными чернилами, с претензией на каллиграфические красоты, выведено: Записки Каратеева.

          ***

             ЗАПИСКИ  КАРАТЕЕВА

 

                                                                                  1

           

            Почему я решил об этом написать? Мне кажется, если я изложу эти непонятные и страшные события на бумаге, они не станут так мучить меня. Мне ведь каждую ночь кошмары снятся. Я называю их иссыксуйскими кошмарами.

Произошло все четыре месяца назад, на юге Киргизии, в ущелье Иссык-Су. Как я там оказался? Можно сказать, случайно. Не вернулся бы я тогда за книгой, и вся жизнь моя пошла бы по-другому. Какую все-таки огромную роль играет в жизни человека случай! Не меньшую, чем воля и среда.

Я уже стоял на остановке, когда вдруг решил купить книгу, которую только что в книжном магазине подержал в руках и поставил обратно на полку. Пошел назад. И у дверей магазина услышал жизнерадостное:

– Сколько лет!

Это был Костя. Мы вместе учились в университете. Правда, на разных факультетах.  Но общаться иногда приходилось. Три года, после получения диплома, не виделись.

Мы стали обмениваться новостями.

– Где, Олег, трудишься?

– Месяц назад уволился.

– Как кстати! Хочешь прилично подзаработать?

– Конечно. – Была у меня мечта. Купить себе дом. Чтобы ни от кого не зависеть, чтобы чувствовать себя хозяином. Чтобы был свой сад.

– Тогда, Олег, приходи завтра к девяти в контору Лекраспром. – Он навал адрес. – С паспортом. Я сейчас бригаду формирую. Поедем в Ошскую область. Будем резать лекарственную траву чикинду. Она же эфедра. На чистом воздухе, на лоне природы. Один минус. Стаж не идет: работа сезонная, по договору. Ну, мне бежать надо. До завтра! – У Кости вечно были дела, вечно он куда-то спешил.

 Контору я на следующий день нашел не сразу. Костя уже ждал меня. Она представляла собой длинное одноэтажное здание дореволюционной постройки. На огромном дворе размещались гаражи, склады, навесы, Заехала машина, нагруженная мешками не то с травой, не то с хвоей. Такие же мешки лежали под навесами. Въехала на крытые весы.

– Вот эта самая чикинда и есть, – пояснил Костя. – И это – она. – Он показал на длинные параллельные скирды в глубине двора. – Кто-то сырую привез, теперь сушит.

Из маленького домика с надписью «Лаборатория» вышел пожилой бородач. Подошел к нам.

– Припозднился ты что-то, Костик, с выездом.

– Дела задержали.

– Знаем мы твои дела. Небось возил му…

– Ну как, дядя Миша? Всю приняли? – поспешно перебил его Костя.

– Какое всю! – махнул тот рукой. – Посчитали, что в половине мешков трава сырая! Ну, это ладно, это я подсушу. Так они двадцать мешков вообще забраковали! Алкалоидов не хватает, мол.  – Бородатый вдруг хмыкнул. –  А  ты  парень  не промах!  Обычно  на чикинду

мужики едут. А ты в свою бригаду сразу двух таких девок заманил!

– Один раз, – усмехнулся Костя, – я двенадцати – ровно двенадцати – бабам  свидание назначил. В одно время, в одном месте. Пришли все! Я из-за угла наблюдал. Сначала были в растерянности и недоумении, потом все поняли, рассмеялись и разошлись.

Вполне возможно. Костя девушкам нравится. Красноречивый, веселый. Невысокий, чуть сутулый, но красивый. Волосы темные, а глаза синие. Это сочетание, наверно, их больше всего покоряет.

Меня вписали в договор. Выезд был назначен на 8 августа.

 

                                                                       2                                                             

 

В этот день я впервые увидел нашу бригаду. Санек был, очевидно, наш с Костей ровесник. Крупный, крепкий. Взгляд бесцеремонный, даже нагловатый. Антону, наверно, не было и двадцати. Движения какие-то скованные. Лицо угрюмое. Маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели напряженно и насторожено. Впрочем, прямо в глаза он глядеть избегал. Был он низенький, жилистый. Выступающие надбровные дуги, очень широкий рот, короткая толстая шея  и  несоразмерно длинные руки придавали его внешности что-то обезьянье. Алиса и Катя, совсем еще юные девушки, казались растерянными. Может, уже жалели о своем решении. Когда я впервые вижу женщину, какой-то внутренний судья, помимо моей воли, сразу  определяет, смогу я ее полюбить или нет. Определяет, даже если мне это совершенно неинтересно и не нужно. На этот раз приговор был такой: Алису я не смогу полюбить, а Катю – смогу. Может даже – не смогу не полюбить.

Подъехала наша машина. В кузове лежали пустые мешки для других бригад, накрытые брезентом. Контора выдала нам две палатки и мешки. Об остальном, даже об орудиях труда – серпах, нам пришлось позаботиться самим. Мы забросили в кузов свои вещи. Девушки сели в кабину, мы залезли в кузов. Остановились у первого продмага. Решили, что кухня у нас будет общая. Сбросились, накупили продуктов. Приобрели огромную кастрюлю, чайник ей под стать, сковородку.

Так я еще не путешествовал. Лежал на мешках, смотрел на голубое небо. Слева и справа проплывали многоэтажные дома. Люди с балконов глядели на нас. Выехали из Фрунзе, и вместо домов мимо замелькали  пирамидальные тополя. Приятно обдувал прохладный ветерок. Белые кучевые облака висели над нами. Казалось, они мчатся с той же скоростью, что и машина. 

Санек  тоже разлегся на мешках. Антон сидел возле кабинки и, подставляя лицо встречному ветру,  с мрачной сосредоточенностью смотрел вперед.

– Чикинду Лекраспром отправляет в Казахстан, в Чимкент, – говорил Костя. Он полулежал, удобно устроившись  между  вещами. –  Там  фабрика есть.  На  ней  из  чикинды

эфедрин готовят. Это лекарство от ревматизма, простуды. Оттуда оно  по всему Союзу расходится. Лекраспром и сам чикинду  в аптеки поставляет,  в натуральном виде. В картонные пакеты расфасованную. Видели, небось? Раньше Лекраспром и опий собирал. Свои плантации опийного мака на Иссык-Куле были. Потом это запретили. Слишком много разворовывали. На какие только ухищрения не шли. Такой случай был. В Рыбачьем женщина с  грудным  ребенком  попросила  шофера  довезти ее  до  Фрунзе. Он  согласился,  пустил   в

кабину. Едут они, едут. Уже Боомское ущелье проехали. И заподозрил шофер неладное. Что-то слишком уж спокойный ребенок. Ни звука до сих пор не издал, не пошевелился ни разу! В Быстровке сообщил  милиции. Женщину задержали. Младенец оказался мертвым! Его живот зашит нитками… Вскрыли. Смотрят: внутренности вынуты, вместо них – пакеты с опием.

Облака стали постепенно отставать. Говорил, в основном, словоохотливый Костя. Ветер, шум мотора, тряска не располагали к разговорам. Наконец, и он замолчал. Машина свернула на юг, на трассу Фрунзе – Ош. Санек уснул. Въехали в Сосновское ущелье. Теперь нас окружали горы. Костя оживился.

– Весной я здесь чикинду резал! Вон на том месте, за речкой, наша палатка стояла. Чикинда здесь, надо сказать, не очень. Вот черной смородины: ешь – не хочу. Вот это все смородина! А мы ее даже не попробовали: зеленая она еще была. Мы только до цветения здесь работали.

– До цветения?

– Ну да. В мае чикинда цвести начинает. То есть новые побеги дает. Говорят: цветет. В это время ее резать нельзя. Полмесяца где-то… Вот она, родимая. Смотри, Антон! – Антон, продолжавший глядеть вперед, обернулся. Костя показал на зеленый куст в половину человеческого роста. Он одиноко рос на склоне, рядом с дорогой, на одном уроне с нами. Ветки его скользнули по борту машины. – Вот такую чикинду мы и будем резать. Зеленую часть. – «Зеленая часть» представляла из себя нечто среднее между хвойными иглами и хвощом. – Растение древнее, реликтовое. Из тех времен, когда на земле в основном  хвощи   и

папоротники росли.

– Давно, Костя, эфедру собираешь? – спросил я.

– Второй год. После университета по специальности работал, товароведом. Потом экспедитором в одной конторе. Но там недолго. Директору на хвост упали, нарушения нашли. Я тут же уволился, от греха подальше. И случайно про Лекраспром узнал.

 Дорога стала серпантином подниматься на перевал Тюз-Ашуу. Мы любовались живописными видами. Миновали перевал. К вечеру спустились к Токтогульскому водохранилищу. Переночевать остановились у водомера Петро. Он с семьей жил в домике на берегу.

Дорога всех утомила. Во время ужина почти не разговаривали. Мне все время хотелось смотреть на Катю. Красота ее оригинальная, яркая, запоминающаяся. Рот очень большой, но красивый, особенно нижняя губа. Нос крупный, но изящной формы. Темно-карие глаза небольшие, несколько глубоко посаженые, но живые, выразительные, полные чувств. Мне в женщинах не нравятся крупные носы и глубоко посаженные глаза, но в ее лице все было так гармонично, что они нисколько не портили впечатление, только придавали милое своеобразие. Самым красивым в ее лице были как раз глаза. И столько женственности было во всем ее облике! Женщина прежде всего должна быть женственной. В этой фразе тавтология уместна.

А вот Алиса была, как говорится, не в моем вкусе. Во-первых, блондинка. Во-вторых, глаза не очень выразительные. Холодноватые, бледно-голубые, с маленькими зрачками. А ведь во внешности женщины глаза – главное! Впрочем, были у нее и достоинства: высокая, худая, черты лица правильные, приятные.

 Быстро поели и пошли  спать.  Девушкам  хозяйка  постелила  в  доме, шофер  залез  в

кабину, мы улеглись в кузове. Напарники мои сразу заснули. Я долго лежал на спине, глядел на звезды. В горах они как будто ближе. Думал о Кате.

Встали рано. Завтракали вместе с хозяевами. Девушки были оживлены, веселы. Новые впечатления всегда сильно влияют на женщин.

Двинулись в путь. Спустились в Ферганскую долину, в узбекский Наманган. В этом городе у Лекраспрома что-то вроде базы. Выгрузили здесь мешки. Себе оставили лишь полсотни. Поехали на северо-запад. Без мешков ехать в кузове не так комфортно. Запомнилось село Касансай. Во-первых, невероятной толщины платаном или, по-местному, чинарой. Во-вторых, женщинами в парандже. Вернулись в Киргизию. Проехали мимо Терек-Сая –  поселка геологов, поехали вдоль  шумной речки. Судя по солнцу – на запад. Свернули  в  узкое ущелье, стали подниматься по  едва заметной дороге. Водитель сбавил скорость. Переехали пенящийся ручей. Наконец, машина остановилась. Шофер вышел из кабины.

– Могу и дальше проехать, до пруда, но для палаток тут самок место. Лучше не найдете. Смотрите, какое ровное…. Лет пять назад бригада здесь траву резала – так они на этом месте палатку ставили.

– Траву? – переспросила Катя.

– Ну. Чикинду.

– Выгружаемся! – скомандовал Костя.

Стали выгружать вещи. Шофер стоял у кабины, курил и смотрел на нас. Когда работа была закончена, он заглянул в кузов, пожелал счастливого новоселья и тут же поехал назад.

– Это и есть урочище Ыссык-Су! – почти торжественно объявил Костя.

Мы осмотрелись. Над нами было удивительно чистое синее небо в обрамлении горных вершин. Шум реки сюда не доносился, лишь журчал ручей да стрекотали кузнечики. На склонах одиноко стояли, иногда причудливо изогнувшись,  арчовые деревья. На дне ущелья росли кусты барбариса, шиповника, несколько диких яблонь. Вдоль ручья ярко зеленела трава.

– Про какой он пруд говорил? – сказал Санек. – Я даже лужи не вижу.

– Найдем! Обследуем урочище от и до. За три-то месяца, – жизнерадостно говорил Костя.– Ух ты! Чикинды-то!.. – вырвалось у него. Костя показал на кусты эфедры, росшие повсюду на северо-восточном – каменистом, с живописными скалами и широкими осыпями – склоне. На юго-западном склоне осыпей почти не было. Его покрывала трава. – Режь – не хочу. Не зря я в конторе настаивал, чтобы на юг отвезли! На севере таких участков нет. И хорошо, что чикинда на восточном склоне. Значит, утром в тенечке будем резать. Классный  участок!

– Какая бабочка! – воскликнула Катя, широко открыв глаза. Недалеко порхала огромная белая бабочка с красными и черными пятнами.

– Это аполлон, – сказал я.

Алиса зачерпнула рукой воду из ручья, выпила.

– Вкусная! Холодная только очень.

– А урочище-то, – Косте, видимо, нравилось это слово, – называется в переводе: горячая вода. – Он хохотнул. Настроение у всех было приподнятое.

Стоянка была рядом с ручьем, возле двух яблонь. Для нас поставили палатку большую, в виде шатра. Для девушек – маленькую, двухместную.

– Эту у завхоза еле выпросил, – заметил Костя, кивнув на нее. – Бригаде одна палатка полагается.

– Спасибо! – улыбнулась Катя. Улыбалась она часто – улыбкой чуть кривой, какой-то плотоядной, но обворожительной.

Стали разбирать вещи. Когда Санек вынимал свои пожитки из  рюкзака, один длинный сверток развернулся, и на землю упала палка с насаженным металлическим заостренным концом.

– Зачем это? – спросила Катя. Костя бросил на Санька острый взгляд.

Тот на миг смутился, но тут же принял свой обычный самоуверенный вид.

– Оружие. От всякой нечисти: от змей, скорпионов, фаланг.

– Проще камнем, – заметил Антон. Голос у него был высокий, совсем не подходивший к грубым чертам.– Типа самое верное.

Костя разделил между всеми мешки.

– Это для работы. Для затаривания мешки потом привезут, когда мы кончим резать.  Я тогда телеграмму в контору пошлю.

Сложили из камней очаг и стол. Столешницей послужил большой плоский камень. Принесли камни поменьше – сидеть. Собрали хворост. Все делали дружно, с шутками. Лишь Антон большей частью молчал. Он вообще держался тихо, скромно. Алиса и Катя приготовили ужин.

Ужинали и поглядывали на горы.

– Бывает, кусты чикинды отдельно растут, лазить надо от куста к кусту. А здесь – сплошными массивами! – радовался Костя. – Первый раз такой участок вижу, без минусов. На одном участке, тоже на юге, чикинда классная была, но там без вьюка никак. Мы у чабанов вьючных животных нанимали. Разных. Лучше всего ишак: везет себе безропотно… На лошадь можно больше мешков нагрузить, но с ней проблемы. Слишком впечатлительна. Идет с вьюком по тропе. Вдруг птица перед ней взлетит или камень причудливой формы увидит – встанет на дыбы, и мешки на землю сваливаются… Больше всего верблюд перевозил…

– Вы и верблюда нанимали? – удивилась Катя.

– Да. Но его сам хозяин водил, он только хозяина слушался. Велит ему лечь – а иначе на верблюда не навьючишь, не дотянешься, – тот долго ложится, поэтапно складывается, так сказать... Ненавидел я этого верблюда. С таким высокомерием он на меня смотрел, с таким презрением! А один раз плюнул, в буквальном смысле слова. – Все засмеялись. – И на себе приходилось таскать. Навьючу на себя три мешка, два связанных между собой, через плечо и один в руках, – и вперед…. А на другом участке мешки пришлось через речку переправлять. Протянули с одного берега на другой проволоку, по проволоке колесико едет, с крюком, на крюке мешок висит… Так что нам идеальный, можно сказать, участок достался. Теперь все от нас зависит. Если сачковать не будем – хорошие бабки гарантированы.

– Это точно. Я весной за два месяца больше бабок получил, чем шофером за полгода зарабатывал, – вставил Санек.

– Я на хату коплю, – продолжал Костя.  – Самое главное – своя хата! Сам виноват, что угла не имею. После смерти бати нам дом остался, в Бостырях…

– Это на Иссык-Куле что ли?

– Ну. Село на северном берегу. Курортным местом считается… Нас три брата. Два старших в Бостырях жили, с батей, а я во Фрунзе уехал учиться. Ну и начались разговоры. Мол, они за домом ухаживали, а я на готовое приехал. Плюнул я и отказался от своей доли.

– Хорошо тебя понимаю, – сказал я.

– Старшие всегда давят, короче, – вздохнул вдруг Антон.

– А ты, Антон, вроде тоже из-за хаты поехал? – спросил Костя.

– Типа того. У нас в Токмаке как бы свой  дом. Живем впятером: батя с маманей и это… нас три братана, – неожиданно быстро и нервно заговорил тот. Он смотрел в землю перед собой. – Я как бы младший. Дом большой. Но я отдельно хочу.   Предки строгие слишком. Типа того что это нельзя, то нельзя. Если что не по ихнему – прибить могут. И братаны типа туда же, тоже воспитывают. Отделиться хочу, короче.

– Чем занимаешься?

– Каменотес. В похоронном бюро типа памятники тешу.

– А у меня квартира есть, – самодовольным тоном произнес Санек. – Тачки только не хватает. Так что я здесь из-за тачки…

– Смотрите, как человек! – Катя указала на красноватую скалу в конце ущелья. Она словно нависала над ним.

– В самом деле! – воскликнул я. – Похоже на профиль злого старика. А та пещера – в виде ромба, в центре скалы,  видите? – как прищуренный глаз. – Знал бы я тогда, какие события будут связаны с этой пещерой! –  Наше ущелье напоминает  мне   китайские  горные

пейзажи. А пейзажи у китайцев замечательные. Глаз невозможно оторвать, – взволнованно продолжал я. Всегда волнуюсь, когда говорю о том, что люблю. И всегда  ругаю себя за восторженность. Вернее, не за восторженность – способность восторгаться я в себе ценю, – а за неспособность  ее скрывать. – В умении писать пейзажи с китайцами и японцами никто в мире не сравниться. С какой изысканностью они написаны, с каким безупречным вкусом! – Катя смотрела на меня, не отрываясь, глубоким, загадочным взглядом. Я заметил презрительную улыбку Санька и замолк. Мне стало неловко за эту тираду. Никогда не стараюсь показывать свои знания, тем более с целью произвести впечатление. Я даже не понимаю, как можно уважать за знания. Человека можно уважать за многое, но только не за знания.

– Ну а вы, девчонки, как решились поехать? – спросил Санек. – Надеюсь, наш бригадир предупредил, что работа эта каторжная, крестьянская.

– Ну, ты скажешь тоже – каторжная! – с неудовольствием буркнул Костя.

– А я в деревне родилась, крестьянскую работу не боюсь! – засмеялась Катя.

– А сейчас где живешь? – расспрашивал Санек.

– Мы с Алисой из Таласа. Во Фрунзе в июле приехали. Поступать в пединститут. Не прошли, баллов не хватило, – весело рассказывала Катя.

–  Я после школы тоже поступал. Провалился. Больше не пытался. Так вы  в  этом  году

школу закончили?

– Нет, в прошлом… Домой решили не возвращаться. По сравнению с Фрунзе Талас – деревня.

– И русских там совсем мало, – добавила Алиса. – А во Фрунзе их  большинство.

– Сейчас денег заработаем, снимем комнату, – продолжала  Катя.  –  Будем готовиться.

Через год снова попробуем поступить.

– А сейчас где базируетесь? – спросил Костя.

– У моей тети, – сказала Алиса. – Только она уже намекать стала, что мы ей в тягость.

Санек закурил. Протянул пачку Кате.

– Будешь?

– Нет.

– Я вчера же видел, что ты куришь.

Костя, Антон и я с удивлением взглянули на Катю. Мы думали, что в бригаде курит лишь Санек. Она покраснела. Сказала тихо:

– Сейчас не хочу.

В небе уже сияли удивительно яркие звезды. Где-то ухал филин.

Костя вдруг произнес:

 

Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна.

 

– Пушкин? – спросила Катя.

– Вроде он.

– Ломоносов, – поправил я. – Да, лучше о бесконечности вселенной не скажешь! Стихотворение  называется:   «Вечернее   размышление   о   божием  величестве   при   случае

великого северного сияния».

И снова Катя одарила меня загадочным взглядом.

По профессии я преподаватель русского языка и литературы. Но  по специальности уже больше года  не работал. Нервная слишком работа. Трудился где придется. Несколько раз увольнялся. Из-за начальников. Один заставлял лгать,  два оказались  хамами…

 – Подъем в семь, – сообщил Костя.– Хорошо работается до солнца… Да, надо на завтра выбрать дежурного. Обязанности дежурного: встать на полчаса раньше, разогреть завтрак, разбудить остальных: вечером приготовить ужин… Ладно, на завтра дежурным я себя назначаю. Своя рука владыка. Потом будем чередоваться.

– А обед? – спросила Катя.

– Обедать будем на горе, по-спартански.  С собой будем съестные припасы брать. Завтра, впрочем, здесь пообедаем, завтра у нас неполный рабочий день.

Приготовление ужинов Алиса и Катя великодушно хотели взять на себя. Мы проявили мужское благородство,  не согласились: уставать-то  все будут одинаково.

Мы затушили пламя. Девушки пожелали нам спокойной ночи и забрались в свою палатку. Я долго не мог уснуть. Все вспоминал те два  Катиных взгляда.

 

 

 

 

                                                                                  3                                                             

 

Проснулся я от приятного воркованья. Костя хлопотал возле очага. Вершины гор были уже оранжево-розовыми. Он показал на двух птиц, похожих на голубей, но мельче и изящнее. Они сидели на яблоне.

– Горлинки. Здесь и дикие голуби есть. Видел одного.

Антон тоже встал. Остальных пришлось будить. После завтрака Костя достал из кармана сложенный вчетверо договор и бережно развернул.

– Некоторые моменты хочу напомнить… «Трудовое соглашение №44… Бригада сборщиков в лице поименованных ниже обязуется проработать в Киргизской конторе Лекраспром на сборе эфедры горной хвощевой с 8 августа по 15 ноября 1981 года в качестве сезонных сборщиков…» Так… «Участок Ыссык-Су»… Так, дальше… «Обязуется… Соблюдать трудовую дисциплину, выполнять и перевыполнять… Бережно относиться к имуществу конторы… Срезанную зфедру бригада сдает…» Так, так… «Всего 18 тонн …»

– Не накосим мы столько, – прервал Санек.

– Почему же? По три тонны на брата. За три-то с лишним месяца? Ну, а если не выполним план, никто же нас не расстреляет. Оплата сдельная, только меньше бабок получим.

– Чур, каждый за себя. Сколько накосил, столько получил.

– Так всегда и делают…  Про оплату. «Заготовитель обязуется оплатить по цене 300 руб. за каждую тонну эфедры горной, упакованной в…» Так, это понятно…   А, вот: «В случае обнаружения на приемных пунктах в сдаваемой затаренной эфедре примесей: камней, древесины или других видов растений виновные сборщики несут материальную и… – он поднял палец, – …уголовную ответственность». Когда будем чикинду сдавать, каждый десятый мешок вспорют, проверят. На наличие посторонних предметов. Был же случай: один умник для веса камни в середину мешков положил.

– И что? Его судили? – спросила Катя.

– Да нет. Замдиректора, Степан Фокеевич, покричал только. Зам – мужик неплохой. Ну и на работу больше не брали, конечно.

– Дай-ка взглянуть, – сказал Санек.

– У тебя же есть копия договора. Всем же дали.

– Ты   думаешь,  я   его   читал?  –   Санек    пробежал   глазами    договор.    Хмыкнул.

– Мартышихин Антон. Подходит. В школе Мартышкой  звали? Так? – Антон  нехотя  кивнул.

–  Каратеев  Олег. – Санек перевел глаза на меня. – Татарин, что ли?

– Русский, – ответил я сухо. Бесцеремонность всегда меня коробит.

– Это дворянская фамилия. Сосед Тургенева по поместью был Каратеев, – вступила в разговор Алиса.

– Верно, Алиса, – с удивлением подтвердил я. – Как ты это узнала?

– У нас дома книга есть о жизни Тургенева. Это мой любимый писатель.

Катя взглянула на меня с живым любопытством.

 – Так значит,  ты  дворянин, Олег?

– Только на четверть. Дед со стороны отца был дворянином.

– А это чувствуется, – серьезно сказала вдруг Катя.

– Вот еще что, – произнес Костя, засовывая договор обратно в карман. – Документы, деньги в палатке не оставляйте. Носите с собой.

Он выдал всем по напильнику, дешевому перочинному ножику,  цыганской игле,  брезентовой рукавице, бинту и отрезку  бельевой веревки. Заставил каждого отмотать себе клубок от мотка шпагата.

– На горе объясню.

– Это завскладом так раздобрился? – спросил  Санек.

– Он только веревку и шпагат дал.

– Выходит, мы тебе должны. Сколько?

– Потом сочтемся, – отмахнулся Костя.

– Какой у нас заботливый бригадир, – с улыбкой сказала Катя.

– Молодчик! Реально, – поддержал ее Санек. – Весной у нас не такой бригадир был. Тому все по фиг было.

– Ну я же сказал, что инвентарем обеспечу.

Полезли на гору, к кустам эфедры. Они росли зеленым островком прямо на осыпи.

– А вот это эфедра полевая. – Костя показал на несколько низких кустиков. – Не путать с горной. Полевую не принимают, в ней алкалоидов мало. Она толще. На ощупь жестче. Сизоватая, видите?

Алиса все время отставала. Приходилось ее поджидать. Когда добрались до эфедры, солнце уже освещало вершины.

–  А чикинда классная. Видно, что ее давно не резали. Видите, какая длинная. Точно пять лет, как водила сказал. Резать положено раз в три года как минимум. Чтобы отросла чикинда. Хотя на севере, бывает, и чаще режут… Теперь нам надо место для стоянки выбрать. Чтобы непокатое было… Вот тут самый раз будет. – Мы остановились на небольшой, почти ровной площадке между кустов эфедры. Сняли рюкзаки. – Доставайте серпы, мешки, веревки… Труд чисто крестьянский, как Санек справедливо заметил. Мы гордиться должны: наше орудие труда, – он помахал серпом, – на гербе СССР. В наше время лишь  у  чикиндистов серп  –  главный    рабочий  инструмент.   –   Он   взял   Катин  мешок.

–  Показываю в последний раз. – Подобрал камешек, вложил в верхнюю часть мешка, закрепил веревкой. Поднял еще один. Оценивающе посмотрел на Катину талию, вложил второй камушек в подходящем расстоянии от первого, подошел вплотную к девушке, обернул веревку вокруг Катиной поясницы и привязал мешок к Кате. На мой взгляд, подошел ближе, чем надо, и трогал ее больше, чем надо. Она смущенно улыбалась. – Это у нас будет сумка. Как только ее наполните, перекладывайте в другой мешок. Но не просто перекладывайте, а трамбуйте. Рукавицы у вас есть. – Все привязали себе «сумки». Костя подошел к ближайшему кусту. – Показываю в последний раз. Срезаем только зеленую часть. – Костя захватил левой рукой пучок эфедры,  ловко срезал его серпом и опустил в мешок. – Эти палки, – он показал на одеревеневшие стебли, – тоже приходиться срезать. Иначе никак. Но старайтесь, чтоб их было поменьше. Если слишком много будет – контора не примет. Ну и будьте осторожны. Серп под самой левой рукой проходит. Старайтесь не резаться… Приступаем!

Работа началась. Костя жал эфедру на удивление быстро. Санек от него почти не отставал. Мы, новички, вначале работали крайне медленно, боялись порезать пальцы левой руки. Но постепенно темп убыстрялся.

– Вижу, работа кипит! – подбадривал нас бригадир.

На противоположном склоне черта между освещенной частью и теневой медленно сползала вниз. Через час Костя объявил перекур.

– Неплохо для начала. Видите, на серпах накопился сок чикинды. Засох, мешает работе. – Костя достал перочинный нож. – Соскабливаем его ножиком. Сок настоятельно советую сохранять. Если его к порезу приложить – быстро заживает…  Серп  нужно  время от

времени подтачивать напильником… Когда мешок набили, зашиваете шпагатом. Иглы у вас есть. – Он покосился на мешок Алисы. Пощупал его. – Что-то слабо ты набиваешь, Алиса. Такой мешок просто не скатится. Вот так надо. – Костя утрамбовал эфедру в ее мешке.

Наконец показалось солнце. Сразу стало жарко. И сразу работать стало тяжелее.

Наконец, Костя объявил:

– Отбой. В первый день надо половину нормы делать только. Втягиваться надо.– Он и Санек нажали по три мешка, Антон два с половиной, я и Катя – по два, Алиса – один.

– А ты молодчик, Мартышка, – похвалил Санек. – От таких профессионалов, как мы с бригадиром, почти не отстал.

– Мартышихин, короче, моя фамилия, – с мрачным видом  поправил Антон.

– Теперь начинаем самое трудное в нашем деле – спуск, – продолжал Костя. –  Хотя сегодня-то проблем не будет: мы совсем невысоко резали. Скатываем так: вы внизу, мешки вверху, вы спускаетесь, мешки за вами катятся. Поправляете их, направляете. Главное, чтобы мешок не вырвался и сам вниз не покатился. Он наберет скорость, пойдет на попа, шпагат о камни порвется, чикинда  высыплется. Придется полсыпца облазить, собирая ее между камней. И все равно половину соберете, не больше. Вот муторное дело!

– А как это – на попа? – спросила Катя.

– Прыгать мешок начнет, на несколько метров – если хорошо набит – вверх подскакивать.

– Мне так-то спускаться страшно, а тут  еще   мешок  спускать,   –   упавшим  голосом

сказала Алиса.

– Сделаем так, – решил Костя. – Мужики спускают мешки девчонок вместе со своими. Разбирайте! – Он присоединил к своим один из Катиных мешков.

Довольно быстро мы скатили мешки по осыпи вниз. Подождали, пока спустятся девушки.

– Здесь спускать – одно удовольствие, – жизнерадостно заговорил Костя. А вот, например, в Сосновском ущелье – мы через него проезжали – есть нехороший склон.  Мало того, что очень крутой, так еще и отвесно в речку обрывается. Мы мешки до обрыва скатывали, разворачивали, чтобы на месте лежали, и по одному переносили в пологое место. Если при скатывании  мешок не удержишь – покатится, в речку свалится и уплывет. Несколько мешков мы так потеряли. Один раз я и сам чуть не свалился. Оступился, упал, покатился вниз не хуже мешка. – Девушки ахнули. – Слава богу, в последний момент смог за чикинду ухватиться, родную… Итак, теперь выкладываем, – продолжил он объяснения. Он разрезал шпагат, стал вынимать из мешка эфедру и класть на осыпь. – Обязательно на камни. На земле чикинда может загнить. Вот так. В такой вот скирдочке – или кучке, как чикиндисты говорят –  чикинда будет сохнуть. Бока – покатые. Чтоб дождь по ним стекал, а вовнутрь не попадал. Сверху полезно два-три камня положить, небольших. От ветра.

Домой возвращались оживленные, в хорошем настроении. Лишь Алиса приуныла.

 

За обедом Костя заговорил о столице Киргизии, хвалил ее.

– Самый зеленый город в Союзе!.. И жить во Фрунзе  легче. В российских городах в продмагах полки почти пустые.

– Зато СССР полмира кормит, – усмехнулся  Санек. – Говорят, на Дальнем Востоке грузчики отказались грузить  продукты  на  корабль. Они  же  каждый день  тоннами  мясные

консервы, сгущенку грузят. И все уплывает то ли во Вьетнам, то ли еще куда.

– Не будем помогать, наши союзники к американцам переметнутся, – возразил Костя.

– Да ради бога! Без них проживем… А сколько бабок на Афганистан этот уходит! Ну это ладно. Сколько там пацанов наших гибнет!

– Не ввели бы мы туда войска – Америка бы ввела.

– Тебе бы, бригадир, партагитатором работать. Если бы и ввела? Ну и что? На нас же американцы не напали бы, они же не дураки.

– По поводу Афганистана согласен с Саньком полностью, – вступил я в разговор. – Что касается помощи… Разве это плохо – помогать тем, кто нуждается больше нас?

Санек фыркнул.

– Помогать, конечно, хорошо, – мягко заметила Катя. – Но нельзя же, Олег, от себя последнее отрывать.

Санек мотнул головой.

– Неправильно ты выразилась, Катюха. – От себя-то они не отрывают Они там наверху, с Леней во главе, не бедствуют. От народа они отрывают!

– Вот с этим я не спорю, – сказал Костя.

– Они типа первые в ад попадут! – убежденно произнес Антон.

Все, кроме меня и Алисы,  стали увлеченно развивать тему, как жируют представители власти за счет простого народа. Любой политический разговор, всегда и везде, сводится к этому. И никто никогда не  возмутится   отсутствием   свободы   слова,   свободы   творчества.

Почему? Лишь в нашей семье об этом говорили.

Не так я чувствую, как большинство, не так думаю. А вот  герои Толстого или Тургенева мне близки.  Так понятно каждое их душевное движение. Опоздал я родиться. На один век опоздал.

Когда солнце зашло за горы, решили пойти «на разведку», как выразился Костя. Алиса осталась. Сказала, что устала.

Двинулись вверх по ущелью.

– Совсем Алиса наша расклеилась, – озабоченно произнес  Костя.

– Ей просто привыкнуть надо, – сказала Катя. – Она же в тепличных условиях росла. Родители – педагоги. От всех проблем ограждали… Но держали в строгости. Не дай бог до восьми домой не придет! Даже не разрешали дружить с мальчиками. Поэтому Лиса и не хочет домой возвращаться.

– Так у ней что, и парня не было? – поинтересовался Санек.

– Не было.

– Это правильно, – одобрительно покивал головой Антон. – Типа в Судный день ей зачтется.

– Я замечаю, Мартышка: ты  никак глаз на нее положил. Так?

– У меня как бы имя есть, – тихо сказал  Антон.

– Так ты верующий? – спросил Костя.

– Типа того.

Несколько минут шли молча, поглядывая на склоны.

– Чикинды здесь завались, – сказал Костя. – И в этом отщелке, и в том…

Неожиданно из травы прямо нам в ноги  бросилась  красивая  птица.  Серая с  розовым

отливом. На боках белые и черные полосы. Черная полоса опоясывала  голову и шею. Одно крыло она волочила по земле.

– Кеклик! – воскликнул Костя. – Раненый. Добыча сама в руки бежит.

Он, Санек и Антон стали ее ловить. Птица ловко увертывалась. Но не взлетала и далеко не отбегала. И вдруг вспорхнула, пролетела как ни в чем не бывало метра два и быстро побежала вверх по склону.

– Да она нам голову морочила! – догадался Санек.

– А вон птенцы. – Костя показал в другую сторону. По склону проворно взбирались серые комочки. Они исчезли среди камней.

– Сейчас я их передавлю. На суп, – пообещал Санек и шагнул к склону.

Но Катя загородила ему дорогу. Даже руки расставила. Попросила:

– Саня, не надо! Они же маленькие, в них есть-то нечего.

– Жалостливая какая.

– Да они уже спрятались, – заметил Костя. – Не найдешь.

– Ладно. Уговорили.

– Я об этом читал, – сказал я. – При опасности самка кеклика притворяется раненой. Отвлекает, уводит подальше от своих птенцов.

Мы продолжили путь. И наткнулись на маленький пруд. От ручья отделился ручеек поменьше. Он упирался в огромный белый с голубыми прожилками камень. Камень этот торчал из земли метра на полтора. Он же  служил пруду дном.

– А шеф-то не трепался про водоем, – сказал Санек. Он осмотрелся. – Да, точно, дальше машина не проедет.

Катя сунула в воду палец и радостно воскликнула:

– Теплая! Да здесь купаться можно.

– Солнце камень нагревает, а тот – воду, – заметил Костя. – Из-за этого пруда  так киргизы ущелье и назвали, не иначе.

С северо-восточного склона в ущелье спускались три маленьких ущельица – отщелка, как их называл Костя. Два мы уже прошли. Третий был в самом конца ущелья. Когда мы дошли до него, Катя воскликнула:

– Смотрите: палатка!

Действительно, в начале последнего отщелка стояла маленькая парусиновая палатка. Унылое зрелище она из себя представляла. Рваная, осевшая, вылинявшая. Стояки накренились в разные стороны. Мы подошли. Палатка была такая ветхая, что казалось: задень ее, и парусина расползется. Перед входом валялся полусгнивший спальный мешок. Внутри было пусто. Она явно стояла здесь не один год. Возле полуразрушенного очага валялись три  алюминиевых кастрюли разного размера  и чайник.

– Палатка одноместная, а кастрюлей три, – сказал я.

Мы потоптались возле палатки, выдвигая и обсуждая разные версии.

Отвесная скала с головой прищурившегося старика  нависала над нами. Хоть теперь мы видели его с другого ракурса, так сказать, анфас, это был тот же старик. Одноглазый старик. Скала была из красноватого гранита. Дно отщелка круто поднималось вверх, огибая скалу справа. В этом отщелке кусты эфедры были особенно пышными. Костя подошел к одному, ухватил длинный и густой пучок, словно хотел сжать его серпом.

– А тут чикинда вообще нерезаная! – воскликнул он, без прежнего, впрочем, энтузиазма. – Ясное дело: кто захочет на своем горбу мешки с чикиндой к дороге таскать!

Пошли назад. На обратном пути почти не разговаривали. Палатка произвела на всех удручающее впечатление.

Вернулись мы уже в сумерках.

– Наконец-то! – обрадовалась Алиса. – Мне уже не по себе стало…

Только легли спать, как услышали пронзительный визг Алисы. Мешая друг другу, выскочили из палатки. Полураздетые девушки стояли недалеко от своей палатки и с испугом смотрели на нее. Луна светила ярко. Я отметил про себя, какая у Кати красивая фигура.

– Паук заполз, – пролепетала Алиса. – Громадный, жуткий. – Вдруг она снова завизжала.

Из палатки выбежал устрашающих размеров паук, рыжий, мохнатый, с мощными челюстями. Передвигался он с пугающей стремительностью. Антон с непривычной для него проворностью поднял камень, подбежал и ловким ударом раздавил его. Выпрямился и посмотрел на Алису.

– Это фаланга, – определил Костя. – Выглядит страшно, но не ядовитая.

– Не совсем так, – сказал я. – Да, ядовитых желез он не имеет, но может на челюстях переносить трупный яд. Известны смертельные случаи от ее укусов.

 – Ну поцелуйте же своего спасителя, девчонки, – хмыкнул Санек. – Он же этого ждет.

Девушки смущенно молчали. Антон опустил голову и зашагал в палатку.

– Что ж ты своей пикой не воспользовался? – с легкой насмешкой спросил Костя.

Санек не ответил. Все разошлись по своим местам.

Спал я плохо. Хоть и устал. Думал о Кате. Кажется, я ее полюбил.

 

                                                                       4                                                             

 

За завтраком Санек попробовал суп и скривился.

– Холодный. Мартышка у нас дежурный? Ты суп вообще разогревал?

Суп, действительно, был теплым. Антон опустил глаза.

– Разогревал. – Тихим голосом, но явно волнуясь, попросил: – И это…  Не хочешь меня Антоном называть, вообще никак не называй, короче.

– Да за глаза все тебя так кличут. Прижилось!

Это было не совсем так: мы с Катей Антона так не называли.

Антон быстро окинул всех затравленным каким-то взглядом. Минуту ели молча.

Санек вдруг с брезгливым видом отставил миску с недоеденным супом.

– Хоть чаю напьюсь… И чай холодный! Сахар даже не растворяется. Я только горячий чай признаю. Не повезло нам сегодня с дежурным… Ты что, Мартышка, дров пожалел?

Глазки у Антона зло блеснули. Он перевел их на медленно  плывшее  на  север кучевое

облако, розовое от рассвета, и что-то истово зашептал.

– Ну зачем ты так, Санек? – с укором сказала Катя. – Ну не хочет человек, чтобы его так называли.

– В народе говорят: хоть горшком назови, только в печку не ставь, – отмахнулся тот. И хохотнул: – Это что ты там шепчешь?

Антон не отвечал.

– А правда, Антон? – Катя с любопытством смотрела на него. – Молитву читаешь?

Антон перестал шептать, повернулся к Кате.

– Типа того. Молитва, чтобы себя сдерживать. – И снова зашептал.

Санек совсем развеселился.

– Ух ты! А если не сдержишься, что будет?

Антон встал и, продолжая шептать, ушел в палатку.

Когда стали собираться на работу,  Санек предложил:

– Что мы будем друг у друга в ногах путаться? Пусть каждый себе участок выберет и косит самостоятельно. А, начальник? – Он посмотрел на Костю.

– Резонно, – сказал тот. – Я сам такую мыслишку хотел подбросить. По одному-то по горам ходить рискованно, это да, но на пары нам разбиться можно. Как раз три пары. Но кучки все равно будем отдельно класть… Вас вот только придется разлучить. – Он посмотрел на девушек. – Одних мы вас в горы не пустим, всякое может случиться. Да и нельзя на такой работе без мужика. Так что…

– Я с Олегом, – сказала вдруг, заметно смущаясь, Алиса.

Она быстро подошла ко мне и стала рядом. Алиса была почти такой же высокой как я.

– И я выбираю Олега, – заявила Катя.

Ликование охватило меня. Костя явно был озадачен.

– Занято, – полушутя, полусерьезно сказала Алиса и взяла меня за руку.

– Да, так не пойдет. Придется тебе, Катюша, выбирать из незанятых, – с натянутым смешком произнес наш бригадир.

Катя посмотрела на меня. Как бы спрашивала, почему я молчу, почему за нее не борюсь. Слегка пожала плечами. Оглядела претендентов. Это походило на какую-то забавную детскую игру. Все пытались улыбаться, даже Антон. А на самом деле разыгрывалась драма.

– Я выбираю Костю.

И я почувствовал, что в этот миг я потерял Катю. Ликование сменилось острым ощущением несчастья, настоящего, большого несчастья.

Часто вспоминаю ту минуту. Вспоминаю ее взгляд. Хочу понять, почему  не сказал, что я, в свою очередь, выбираю ее. И прихожу к выводу, что причина была одна. Я боялся, что это будет некрасиво по отношению к Алисе, боялся поставить ее в смешное положение! Это моя беда. Сколько нужных дел я не сделал из-за боязни поступить некрасиво.

Теперь в отличное настроение пришел Костя.

– Я буду косить один, – заявил Санек. – В самом дальнем отщелке.

– Я же говорю, – сразу стал серьезным бригадир, – одному по горам ходить нельзя.

– Ничего со мной не случится.

– Горы непредсказуемы… Что ж делать: какой достался напарник – такой достался.

– Да не в этом дело. Даже если бы меня Катюха выбрала, я бы один работал.  Я –  волк-

одиночка.

– А почему ты самый дальний участок выбрал? – Костя внимательно посмотрел на Санька. – Ведь замучаешься оттуда мешки к дороге подтаскивать.

– Чикинда там некошеная. Подтащу. Надо будет – ишака у чабанов арендую.

– Все же я против. Я – бригадир, я за вас отвечаю.

– Да бригадирство – это же фикция! – нетерпеливо отмахнулся Санек. – Здесь каждый сам себе хозяин. За это я эту работу и ценю. Короче, до вечера.

 Он надел рюкзак и двинулся вверх по ущелью.

 Костя хмуро глядел ему вслед. Покачал головой.

– Это он зря…

– Темнит он что-то, типа того, – вдруг сказал Антон. – Эта его как бы пика… Как ей можно в фалангу попасть? Или типа в змею…

Костя усмехнулся. Немного подумал.

– Тогда, может, вы Антона в свое, так сказать, звено возьмете?

Антон с надеждой посмотрел на нас с Алисой.

Алиса запротестовала.

– В таком случае, Антон, твой участок – второй отщелок.

К себе Костя его взять не захотел. Несмотря на чувство ответственности за нас! Антон сумрачно кивнул и пошел на свой участок. Внезапно остановился, обернулся. Несколько секунд глядел мне в глаза. Это было на него совсем не похоже. Потом продолжил путь. Снова стал, снова повернулся.

– Олег, можно тебя типа на пару слов?.. Типа наедине…

Я подошел. Заметно было, что Антон очень волнуется.

– Короче… я это… ну того…  могу жениться только на чистой девушке, – зашептал он. – Типа непорочной… Алиса мне как бы  нравится… Короче, я хочу  жениться на ней.  У меня к тебе просьба. Ты ее это… типа не трогай… У тебя ж серьезных намерений к ней как бы нет, я вижу… Обещаешь, короче?

Тон его был просительный.

– Обещаю.

Он порывисто и крепко пожал мне руку.

Когда я вернулся, Катя и Алиса нетерпеливо и одновременно поинтересовались, что сказал Антон. Я развел руками.

– Конфиденциальный разговор.

Алиса капризно надула губы.

– Конспираторы!

Костя показал на эфедру, которую мы вчера жали.

  – Олег, вот этот участок – ваш. Это лучший участок. Алиса у нас девушка нежная. Как раз для нее. А мы с Катюшей первый отщелок возьмем.

Они тоже ушли.

Я был зол. На себя, на Алису, на Костю.

Мы полезли на гору.

– Высоко мы сегодня забрались, – сказала Алиса, когда мы добрались до эфедры.

– Да. И склон здесь круче. Жать будет немного сложнее.

– А Костя говорит: резать.

– Да. А Санек –  косить. Но косят косой, режут ножом, а серпом – жнут.

 Начали работать. Алиса переходила от   куста   к   кусту  медленно,   осторожно,   с   опаской

поглядывая вниз. По-прежнему у нее не получалось туго набивать мешок. Пришлось эту работу делать за нее. Во мне  росло  раздражение.  Она  быстро устала.  Однако  настроение у Алисы было  приподнятым.

После двух коротких перекуров сделали большой. Перекусили.

– Не думала, что так тяжело будет, – вздохнула девушка. – Это Катя уговорила меня поехать. Она же без новых впечатлений не может. Но я не жалею. – Она взглянула на меня. Когда она на меня смотрела, ее холодные глаза теплели. – Совсем не жалею!

Я мрачно молчал.

– О чем же все-таки вы с Антоном говорили, Олег?.. Хоть намекни… – Она улыбнулась. – Или это такая страшная тайна, что и приоткрыть ее нельзя?

– Я думаю, Антон тебе сам об этом скажет.

– Вот даже как? – удивилась она. – Совсем заинтриговал!.. А моего папу тоже Олегом зовут. Мама его всегда Олежеком называет. А можно, я тебя Олежеком буду звать?

– Пожалуйста.

– Хорошо звучит: Олежек! А ты родителями живешь, Олежек?

– Родители умерли восемь лет назад. Мать отца на три лишь месяца пережила.

– Несчастье какое…

– Сейчас времянку снимаю во Фрунзе.

– А родители где жили?

– В Горьком. В той квартире теперь сестра живет. Семья у нее своя.

Алиса мечтательно глядела на горные вершины.

– Как мне нравится, Олежек, что ты не ругаешься. Костя и Санек  могут   заматериться.

Санек даже при нас может.

– Антон тоже не ругается.

– Антон меня не интересует, – многозначительно произнесла Алиса.

Она стала весело что-то рассказывать. Я угрюмо смотрел вниз. Алиса замолчала, тоже приуныла.

Когда работа подходила к концу, девушка вскрикнула.

– Олежек! Я порезалась! – Она показала окровавленный указательный палец.

Следуя советам Кости, я соскоблил с серпа застывший сок, приложил его к ране, забинтовал.

Работать Алиса уже не могла. Ждала, когда я закончу. Наконец, мы приготовились к спуску. Мешки скатывал я, Алиса должна была поправлять верхние мешки, придавать им нужное направление.

– Нет, не так, тебе же забинтованной рукой трудно будет удерживать. Надо стать с левой стороны.

Начали спуск. Когда попали на участок осыпи, сплошь состоящий из мелких камушков, верхний ее слой пришел в движение и поехал вниз вместе с нами. Алиса даже взвизгнула. Поднялась пыль. Мы спускались как в лифте, стоя неподвижно, погрузившись в осыпь по лодыжки. Когда этот участок закончился, девушка пожаловалась:

– Подожди. Олежек: камешки в кеды набились. – Алиса была в полукедах на босу ногу. Я притормозил. Она села на осыпь. – Затянулись!

 С забинтованным пальцем ей трудно было развязать шнурки. Я вздохнул, повернул нижний мешок перпендикулярно к другим мешкам, чтобы он и сам не скатился, и их держал, и полез к ней. Если мной владеет какое-нибудь чувство, все другие чувства, даже случайные впечатления, как магнитом притягиваются к нему. То есть психическая энергия аккумулируется, а не разбрасывается впустую. И не только аккумулируется, а хочет разрядиться! Для экстремальных ситуаций это свойство, наверно,  полезно. Оно было необходимо первобытному человеку. Но в современном обществе, в общении с людьми оно скорее мешает, оно может сделать человека неадекватным.

 Я разул ее, вытряхнул камешки.

– Спасибо, – сказала она смущенно и нежно.

Продолжили спуск. Левую руку Алиса держала на отлете, а правой  поправляла мешки. Все же она позволила верхнему мешку развернуться и влезть на соседний. Ни Алиса, ни я не успели его удержать. Он свалился вправо и покатился вниз самостоятельно. Девушка ахнула. Мешок стал стремительно набирать скорость. Наскочил на крупный камень, подскочил высоко вверх, перевернулся в воздухе, едва коснулся осыпи и снова взмыл ввысь. Так он теперь и спускался, ускоряясь, подпрыгивая все выше. Вдруг раздался хлопок, и мешок словно взорвался. Во все стороны полетела эфедра. Очевидно, шпагат зацепился за острый край камня и порвался. Мешок, на две трети опустошенный, вяло прокатился несколько метров и остановился. И я  тоже взорвался.

– Ну как так можно! – вскричал я. – Я же говорил: придерживай!

Алиса взглянула на меня изумленно и испуганно. Вдруг села на камни и опустила голову. На камни закапали слезы. Видеть женские слезы я не в силах. Я опять развернул нижний мешок и бросился к ней. Оступился, едва не покатился вниз. Схватил ее руку.

– Прости меня, Алиса!

Мне было стыдно. Когда я, наконец, буду владеть своими чувствами! Даже работа в школе меня этому не научила. И вдвойне стыдно, что я повысил голос на женщину. Убежден: мужчина не имеет на это право.

– Надоело тебе со мной нянчиться, – тихо и грустно сказала она, не поднимая головы.

Я стал горячо уверять ее, что это не так. Она исподлобья взглянула на меня. Взглянула влюбленными глазами.

Итак, я оказался в ситуации, которая всегда была для меня тягостной: меня любят, а я не люблю.

Долго мы собирали разбросанную эфедру. Но всю собрать так и не смогли, мешок остался неполным.

– Будем считать, что  это мой мешок, – сказала Алиса.

– Нет, зачем же? Мешок мой, твои  – самые нижние.

Она признательно посмотрела на меня. Все же глаза ее могут быть довольно выразительными.

Домой мы пришли первыми.

Вскоре явились Катя и Костя, оживленные, веселые. Их отношения изменились, стали доверительными, дружескими. Они принесли шампиньонов. Алиса, сославшись на усталость, залезла в свою палатку. Катя, не дожидаясь дежурного Антона, начала готовить ужин – грибной суп. Появился и он, стал ей помогать. Санька все не было. Сели ужинать без него.

Алиса устроилась рядом со мной. Антон подозрительно и угрюмо на нас поглядывал. Возможно, я точно так же глядел на Катю с Костей.

Катя на меня не посмотрела ни разу.  Ее занимал только Костя.

Санек пришел, когда мы уже допивали чай.

Обычно перед сном Костя и Санек делились анекдотами. Санек часто рассказывал анекдоты о Брежневе, о Хрущеве. Костя предпочитал анекдоты скабрезные. Вспоминали они и свои похождения. Хвастались  победами. Теперь каждым вечером я со страхом ждал, что Костя начнет рассказывать, как он завоевал Катю.

Я такие разговоры не любил и участия в них не принимал. Антон тоже молчал, только ворочался с боку на бок и сопел. И в этот вечер Санек завел перед сном подобный разговор.

– А ты что всегда молчишь,  Мартышка?  –  обратился он  к  Антону. –  Колись  давай.

Антон не отвечал.

– Поделись, Антон, – поддержал Санька  Костя. – Или у тебя никого не было?

– Были… Была… В мастерскую к нам типа алкашка одна ходила… Видать, в юности это… красивой была. Короче, трезвой я ее не видел. А потом кто-то ее в пригороде избил. От побоев умерла, короче.

– И это все?

– Да, короче.

Санек повернул голову ко мне.

– Ну теперь ты похвастайся. Или нечем?

– Этим я не делюсь.

– Ну да, забыл. Мы же из благоро-одных, – с неприязнью протянул он.

Большинство людей до сих пор дворян  не   любит.  Разве   что   нет  прежней   лютой

ненависти. А ведь дворяне до семнадцатого года в ту ненависть не верили. Хотя о ней еще Достоевский говорил. Он первый и сказал. Тоже, очевидно, не верил, пока не попал на каторгу. Лучшие представители дворянства простой народ любили, видели смысл жизни  в служении народу. Их прекраснодушие и оторванность от реальной жизни помогали верить, что эта любовь взаимна. И вдруг после революции оказалось, что они лишь кровопийцы и эксплуататоры трудящихся, что достойны лишь презрения, ненависти и уничтожения. Каким это было для них потрясением!

Эта ненависть двигала революцию. А большевики ее сознательно разжигали. Стихийную ненависть простонародья еще как-то можно понять. Но призывать к классовой ненависти на государственном уровне, сделать это политикой, учением – непростительно.

– Почему же такая осуждающая интонация? – горячо заговорил я. – Если бы все люди были такими, как дворяне! Благородными, как ты сам признаешь, воспитанными, образованными. Веками они совершенствовались. Простолюдины должны были не презирать  и ненавидеть дворян, а пытаться подняться до их уровня.

– Простолюдины! Ты народ еще чернью назови.

– Нет, простонародье я чернью не считаю.

Опять мне стало неловко, опять я не сдержался. Считаю, что человек не должен демонстрировать свое превосходство. Это дурной тон.

– Словечки-то какие! – фыркнул Санек. И стал разглагольствовать о спеси, двуличности, тунеядстве и никчемности дворян. Я молчал. Сделал вид, что уснул.

 

                                                                                  5

    

Через два дня Санек пришел испачканный глиной, в изорванной рубашке. Мы уже заканчивали ужинать, Он был явно не в духе.

– Явился, хоть и запылился, – хмыкнул Костя.

– Упал что ли, Саня? – участливо спросила Катя.

– Ну.

– Вот так одному ходить, –  нравоучительно заметил Костя.

– Ерунда. Ничего со мной не случится.

Катя налила ему супу.

Тот попробовал и чуть подобрел.

– А классный суп. Учись, Мартышка!

– Саня! – укоризненно воскликнула Катя.

– Это типа… не по-божески… Типа того что ты знаешь, что мне как бы не нравится, когда ты это… так меня называешь, – торопливо, звонким фальцетом заговорил Антон, бесцельно переставляя свою пустую миску с места на место. –  И все равно называешь... Это сатана в тебе говорит… Господь завещал людям это… любить друг друга, типа того… – Голос у него был взволнованный, прерывающийся, глазки злобно сверкали. – По-божески надо жить, короче…

– Нету никакого бога! – скривился Санек.

Антон вскочил.

– За это… как бы… за такие слова тебе это…  первому в аду гореть!..   Типа   в  геенне

огненной… Весной наступит конец света, типа того!... Спасутся лишь праведники…  И непорочные типа девы… – Он посмотрел на Алису.  – Типа того что остальных бог всех покарает!.. Короче, люди ведь в грехе как бы погрязли. Везде типа пьянство и этот… типа разврат. Встретить богобоязненную девушку, – он опять коротко взглянул  на  Алису, – это того… редкость типа! Пресвитер говорит, все потому, короче, что это… бога типа забыли! – Антон обвел всех горящими  глазками. – Вы это… встаньте, пока не поздно, на праведный путь!.. Я вам только добра как бы желаю!.. – Он сел.

Все смотрели на Антона с изумлением и любопытством. У Кати даже широко открылись глаза. Таким мы Антона еще не видели. Чувствовалось, что он сам  доволен произведенным впечатлением. Только Санек, казалось, вот-вот расхохочется.

– Это что такое было? – насмешливо поинтересовался он. – Никак среди нас пророк объявился!

– Антон, а почему ты решил, что весной будет конец света? – спросил я. – Конец света предсказывали тысячи раз. И ни одно предсказание не сбылось, как видишь.

– Так пресвитер сказал. Типа он все знает!

– Кто сказал? – хмыкнул Санек.

– Типа пресвитер. Он главный как бы.

– Так ты в баптистской секте, что ли?

– У нас не секта. У нас это… собрание, типа того.

Весь вечер Антон имел вид победный и воинственный.

 Удивительно, но  после  той проповеди  Антона  Санек больше  его  Мартышкой  не

называл.

Когда мы уже улеглись спать, я спросил:

– Антон, а как ты в этой… в этом собрании оказался?

– Батя привел. Короче, вся семья наша состоит.

– И где вы собираетесь?

– Пока как бы в доме  пресвитера собираемся. Но скоро у нас будет свой типа молельный дом. Сейчас мы на него деньги собираем, короче. Короче, мне бабки нужны и для хаты, и для взноса.

– То есть этот… Как его?.. Пресвитер… вас поборами обложил?  – хмыкнул Санек.

– Не поборы это… По доброй типа воле… Пресвитер говорит, на богоугодное дело деньги жалеть как бы грех.

– Значит, Антон, вам и пить, и курить нельзя? – спросил Костя.

– Типа того. Непозволительно. Пресвитер учит, грех это.

– Трудно было отвыкать? – поинтересовался Костя.

– Да  мне батя с маманей типа и раньше не разрешали… – Из-за облака или из-за гор вышла луна и наполнила палатку сумрачным светом. Совсем рядом размеренно заухал филин. – Пресвитер у нас  строгий. Бывает, так взглянет – наскрозь как бы прожигает! Кто устав не соблюдает, того как бы изгоняет из собрания.

– Крутой у вас пресвитер, – снова хмыкнул Санек.

Антон вдруг приподнялся, сел и с жаром, поблескивая глазками, заговорил: – Он  ведь хочет  меня своим помощником сделать. Типа правой рукой! Он иногда болеет. Типа того что в больнице лежит. Заместитель ему как бы  требуется.  –   Он   приосанился.   –    В   собрании

человек двадцать. Большинство старше меня. Есть как бы и пожилые. А он меня, короче, выбрал! Искра типа божья в тебе, говорит, есть! Но пока колеблется.  Препоны имеются, говорит. Молодой слишком – раз. Смирения мало – два… А пресвитер говорит, что смирение типа того что  главное… И типа слова-паразиты не к месту как бы  употребляю – три.

Костя приподнял голову.

– Слушай, это что же получается? Ты тогда в братстве батей своим командовать будешь?

– Типа того! И братанами! – ответил Антон и издал непонятный звук, что-то вроде короткого торжествующего хихиканья. Помолчал и с чувством добавил: – Типа пресвитер только меня понял, он один! – И горделивость звучала в этой фазе, и признательность пресвитеру, и обида на остальных людей.

За завтраком он выглядел удрученным.

На горе Алиса сказала со смехом:

– А мне Мартышка перед завтраком  предложение сделал.

– Ты согласилась?

– Ну что ты, Олежек! –  даже   как  будто   обиделась   она.   –  Не   нравится   он   мне.

– Гримаска брезгливости мелькнула на ее лице.

– То-то он на работу грустным пошел.

Алиса снова рассмеялась.

– Пусть грустит. Ну очень он мне не нравится!.. Я сказала…  Сказала, что мне нравится  другой! – Алиса бросила на меня быстрый испытующий взгляд.

Я поспешил переменить тему.

Костя притащил с работы целый сноп сарымсака – дикого лука.

–   На   подножный   корм   нам  надо,   по   возможности,  переходить,   –   сказал  он.

– Пользоваться, так сказать, бесплатными дарами природы. Сарымсак, грибы… Много здесь джусая. Это дикий чеснок. 

Сарымсак мы пожарили. Довольно вкусное блюдо получилось.

 

                                                                       6

 

В воскресенье решили сделать выходной. Утром занялись всякими хозяйственными делами, чинили мешки, одежду, стирали. Санек решил постирать свитер. По ночам он служил ему подушкой. Развернул его и крякнул. Из складок выпал скорпион и проворно побежал из палатки. Санек затоптал его. Покачал головой.

– Это что, я на скорпионе спал? – И длинно и витиевато выругался.

– Сквернословие – это грех, – наставительно произнес Антон. – Типа пресвитер говорит, все одно что богохульство.

– Замолкни, а? – отмахнулся Санек.

День выдался замечательный. На небе – ни облачка. Иногда ласково  обдувал слабый ветерок. На яблоне заливался соловей. В конце ущелья время от времени коротко, мелодично и загадочно кричала иволга. Что-то завораживающее есть в ее крике. Готов слушать иволгу  снова и снова.

Алиса устроилась в тени под яблоней и часа два читала толстую книгу. Обедала  она  в

мечтательной  задумчивости.

– Где мыслями витаешь, Алиса? – жизнерадостно поинтересовался Костя. – Спустись на землю. Смотри, какая красота кругом!

Девушка встрепенулась.

– Над прочитанным думаю. Сейчас Гюго читаю. «Отверженных». Очень нравится!

– Это его лучший роман. Великий роман, – сказал я. Алиса с признательностью взглянула на меня.

– Девушкам это… такие книги читать вредно, – заявил Антон.  – Там разврат один, типа того.

Алиса удивленно подняла белесые, едва заметные брови.

– У Гюго – и разврат? Да ты хоть его читал?

– Не читал и это… не собираюсь. Я только эту… короче, Библию только читаю. – Он вдруг вскочил. Глазки его вспыхнули. Крючковатые пальцы нервно подрагивали. – Библию надо читать, короче! Только ее!

– Я бы почитала, да где ее достать, – негромко сказала Катя.

– Короче, у нас ее это… не выпускают. Правду всегда боятся. Хорошо еще, что у нас дома сохранилась. Типа царского времени еще... Пресвитер говорит, в Библии как бы больше мудрости, чем это… в других типа книгах вместе. – Он повернулся ко  мне.  –  Вот  типа  того

что великая книга! Пресвитер говорит, только в ней истина и эта…  и духовность. – Он испепелял меня взглядом. – Короче! Человек должен как бы стремиться к истине и это… к этой… к духовности. На то он и человек, типа того что!  Пресвитер учит,  непозволительно…

ну, этими… земными желаниями только жить непозволительно. Короче, не единым как бы хлебом жив человек! – Антон сел с торжествующим видом. Наверно, считал, что доказал свое духовное превосходство надо мной.

Я не выдержал:

–  Я  постоянно  ищу  истину, вижу  в  этом  главный  смысл  жизни. С  детства  читаю

книги – художественные, философские. Стараюсь приобщиться к высшим достижениям человеческого духа. – Санек фыркнул. И даже Костя усмехнулся.– В литературе, музыке, живописи, философии. Именно в этих достижениях истинная духовность. И ты, человек, не читающий книг, призываешь меня к духовности! Разве это не комично? – Выпалил я это, и мне тут же стало стыдно. На Катю я боялся взглянуть.

– Пресвитер… – начал было Антон.

– Ну что ты все: пресвитер да пресвитер, – перебила его Алиса. – У тебя свои-то мысли есть, Антон?

«Нелепо выглядит человек, проповедующий истину, которую он не сам выстрадал», – хотел я добавить, но промолчал.

– Антон, мы все тут взрослые люди. Не надо нас учить, – произнес Костя.

– Да он уже достал своими проповедями, – буркнул Санек.

Антон отхлебывал чай и отмалчивался.

После  обеда девушки пошли к пруду искупаться. Антон тоже куда-то отлучился. Все вместе собрались за обедом. Антон выглядел смущенным.

Алиса посмотрела на него и презрительно бросила:

– Извращенец! – И пояснила: – Он за нами, когда мы купались, подглядывал!

Антон стал пунцовым.

– Да это же несмываемый грех! – хохотнул Санек. – А еще святую книгу  читаешь. А еще проповедуешь.

– Как раз в Библии упоминаются Сусанна и старцы, которые за ней подглядывали, – добавил я в шутку. – Так для старцев та история плохо кончилась.

Антон вскочил и скрылся в палатке.

– Ладно, Антон, выходи! Суп остынет, – засмеялась и  Катя. – Мы тебя прощаем.

Тот не отозвался и не вышел.

Не могу уяснить свое отношение к Антону. Иногда  он мне симпатичен.  Когда краснеет, например. Иногда неприятен. Суть его от меня ускользает. Удивляют перемены в его поведении. То говорит медленно, тихо, двигается заторможено, то речи и движения становятся стремительными, какими-то лихорадочными.

Катя и Костя сказали, что пойдут погулять. Вернулись к ужину. Мы долго сидели после ужина за своим столом, смотрели на звезды, беседовали на разные темы.

Заговорили и о школе.

– Мне кажется, Олежек, ты своих учеников не ругал, – сказала Алиса.

– Да, старался только методом убеждения воспитывать. Голос на них не повышал, чувство собственного достоинства не задевал. Держался с ними как с равными. И они…

– Был у нас в школе подобный мямля, – перебил меня Санек. – Чего только мы на его уроках не вытворяли!

– На моих уроках дисциплина была. Ученики мое отношение к  ним  ценили.  Уважали.

И знали, что, если надо, я могу быть твердым, требовательным. Но без крика.

– Что, действительно ни разу не прикрикнул? – удивился Костя.

– Раза три сорвался, – вздохнул я.

– Довели, значит, – понимающе кивнула головой Алиса.

– Вообще-то я им многое прощал. Кроме двух вещей: лжи не терпел и когда ученики обижали учениц. Объяснял, что девочек надо уважать, что настоящий мужчина не способен оскорбить девушку. – Санек фыркнул. Алиса глядела на меня с ласковой задумчивостью. Катю слушала рассеяно, больше поглядывала на Костю. – Это срабатывало. Все хотят быть настоящими мужчинами.

– Были бы в моей школе такие учителя! – воскликнула Алиса.

– Есть два сорта дураков. – желчно заговорил Санек. – Одни – просто дураки, дураки от рождения. Другие – дураки идейные. Вот ты – из таких дураков. Книг начитались и думаете: все знаете? Ни фига вы не знаете. Жизнь-то совсем другая, чем в книгах написано.

Он встал и пошел к палатке. Все стали расходиться.

Мы уже улеглись спать, когда Санек заговорил снова.

– Не хотел при девках дискуссию разводить... Говоришь, настоящий мужчина уважает, то да се? Вот именно настоящий мужик баб всегда на место ставит. Показывает, кто главный. И бабы таких уважают и любят. Именно за это. Ты слушай, в книгах такое не прочитаешь. Крутых мужиков бабы любят. Крутых и естественных, с живой душой. Которые как чувствуют, так и живут. Без заморочек. С такими именно бабам интересно. Наблюдать им интересно, что в душе у мужика творится. Согласен со мной, бригадир?

– От и до, – сонно пробормотал Костя.

– Сама природа так определила, что мужик выше стоит. – продолжал рассуждать Санек.

– Пресвитер типа учит, что все люди равны, – сказал Антон.

– И ты туда же? Пресвитер тебе наговорит! Нет никакого на фиг равенства. Ни между мужиками и бабами, ни вообще среди людей. Каждый хочет повыше залезть. И ты, и пресвитер твой. Все друг с другом за место повыше бодаются. И кто сильнее, кто борзее, тот и выше. Человек человеку волк. Так же, бригадир?

– Все, спим, – проворчал Костя. – Завтра трудовые будни начинаются.

 

                                                                                  7    

 

Когда на следующий день мы с Алисой лезли на гору, она сообщила:

– А Катюша мне призналась, что в Костю влюбилась. Она влюбчивая. Катюша от меня ничего не скрывает… Только ты, Олежек,  никому не говори. Она мне по секрету сказала.

С работы Катя с Костей пришли возбужденные. Она то и дело бросала на него пламенные взгляды. Он выглядел удовлетворенным и горделивым. У меня сердце сжалось.

Санек опять был в плохом настроении. Молча съел суп. Попробовал чай и процедил, ни на кого не глядя:

– Это чай что ли? Чай должен быть горячим и крепким. Барчук сегодня дежурный? Заварки пожалел что ли?

Я, действительно, был дежурным, но не сразу понял, что он говорит обо мне.

– Нормальный чай, – сказала Алиса.

– Не надо меня так называть, – произнес я вполне миролюбиво.

– Как хочу, так и буду называть.

Я постарался сказать спокойно:

– Это касается меня. Значит, последнее слово за мной.

Санек лишь фыркнул.

За завтраком он вдруг спросил меня:

– Так ты и Библию читал, Барчук?

Санек, наверно, не может жить без того, чтобы кого-то не дразнить. Он, похоже, переключился с Антона на меня.

Я посмотрел ему в глаза. Очень спокойно произнес:

– Я же просил так меня не называть.

– Да мне по фиг, что ты попросил.

Сердце забилось сильными редкими ударами.

– Говорю последний раз: так меня не называй.

– А то что? – недобро усмехнулся Санек.

Я промолчал.

Санек и Антон опаздывали на ужин постоянно. Костя встречал их словами:

– Хвалю за ударный труд!

Санек что-то бурчал в ответ. Он все время был недовольным, даже злым.

Однажды они отсутствовали особенно долго.

– Пойду полюбуюсь, как наши стахановцы трудятся, – сказал Костя после ужина.

Вернулся он через полчаса, вместе с Антоном. Костя выглядел несколько обескураженным.

– Антон  – молодец. Вот это, я понимаю, трудовой энтузиазм! – Он похлопал Антона по плечу. – Он точно больше всех чикинды сдаст. А Санек – сачок. Только одну маленькую  кучку наложил. – Катя хихикнула. –  Сейчас его там вообще нет. Кричал-кричал – не докричался.

Катя налила Антону супу. Все продолжали сидеть вокруг нашего каменного стола. Наконец, явился Санек, усталый, хмурый, в испачканной одежде. Катя налила и ему.

– На змею сегодня наступил, – сказал Санек и выругался. – Ботинок спас. – Он был в высоких ботинках из толстой кожи. – За него несколько раз тяпнула – тук-тук. Не прокусила. Свиная кожа! Жаль, не убил. Успела уползти.

– Может, теперь осознаешь, что одному в горах нельзя, – наставительно произнес Костя.

– Я заговоренный, – отмахнулся Санек.

– А где  ты был, кстати? На участке я тебя не видел.

Санек молча ел.

– Это что за работа? Одну  жалкую кучку сделал…  Антон и Олег новички, а куда больше тебя нарезали…

– У Барчука участок самый лучший.

– У кого? – спросил я.

Санек вскинул на меня наглые глаза.

– У тебя, у Барчука!

Словно что-то взорвалось во мне. Что было дальше, не помню. Когда я пришел в себя, я стоял над Саньком, сжимая кулаки. Он полулежал на земле, испуганно тараща на меня глаза. Справа от него валялись ложка и перевернутая миска. Слева – несколько каких-то темно-коричневых, слабо блестевших  камушков. Видимо, выпали у  Санька  из кармана  при

 

падении.

Я вернулся на свое место. Костя и Антон глядели на меня с удивлением, Алиса – с восхищением. А Катя одарила меня одним из тех своих загадочных взглядов, которые я никогда не забуду. Давно она на меня так не смотрела.

– Какие мы нервные, – не очень уверено сказал Санек, поднимаясь. Очевидно, чтобы хоть что-то сказать, чтобы показать, что ему все нипочем.

Больше он меня Барчуком никогда не называл.

Всегда я оказываюсь победителем. Когда мужчина бросает мне вызов, жизнь словно обретает иное измерение. Я погружаюсь в эту борьбу. Становлюсь очень уверенным. Знаю, что в этом противостоянии я не уступлю. Скорее погибну, но не уступлю. С женщинами не так. Бороться с женщинами я не могу.

– А что это? – Катя подобрала один из камешков и с любопытством рассматривала его. Понюхала. – Фу!

– Дай сюда! – грубо сказал Санек. Катя вспыхнула, отбросила камешек. Санек подобрал все камушки, опустил в карман.

– Это мумие, – сказал Костя и почему-то вздохнул. – Слышали небось?

– Лекарство такое, – сказала Алиса. – От всего лечит.

– Ну, может, не от всего. Но от многих  болезней  помогает.  При  переломах особенно.

– Костя с усмешкой посмотрел на Санька. – Так ты, выходит, не чикинду собирал, а мумие?

– А если и так? Да, я сюда за мумием приехал. Чикинда мне на фиг не нужна! Разве с мумием ее сравнишь. Чикинда – для отмазки. Чтоб никто не докапывался, почему не занимаюсь общественно-полезным трудом. Можно ведь по статье о тунеядстве загреметь. Есть у нас такая, знаете?.. На мумие, если пофартит, за год на десять лет можно бабок заработать.

Катя широко открыла глаза. Перевела их на бригадира.

– Это правда, Костя? – Все для себя новое она впитывает с жадностью.

Тот помедлил. Кивнул.

– Правда.

Хорошо помню, как загорелись у Антона глаза.

– Но это только если повезет, – продолжал Костя. – Можно месяцы искать и ничего не найти.

– А ты сам когда-нибудь искал? – спросила Катя.

– Приходилось… – Он посмотрел на Санька. – Я сразу понял, зачем ты здесь. Как только пику твою увидал...

– Вот почему ты типа один захотел работать, – догадался Антон.

– И много уже нашел? – поинтересовался Костя.

– Да не фига не нашел! – сердито сказал Санек. – Так, мелочь. А должно оно здесь быть, должно! Все говорят, что это мумииные  горы…  – Он  встал  с недовольным  видом.  

–  Пойду  на  завтра дров  заготовлю.  –   Санек  дежурил   на   следующий  день.   Он   ушел.

Алиса вдруг восхищенно воскликнула:

– Как ты его, Олежек! Я никак не ожидала.

– А я ведь ничего не помню, – признался я.

Алиса красочно описала, как я вскочил, в два прыжка подскочил к Саньку, схватил его за воротник, приподнял и швырнул на землю. Не могу назвать себя особенно физически сильным, но в такие мгновения силы мои удваиваются. Как будто уже не мускулы работают, а одна психическая энергия.

Я лишь усмехнулся.

Обычно вспылю, а потом мучаюсь. Никогда не забуду случай в школе. Был среди моих учеников Жора Огрыцко, пятиклассник. На уроках он вел себя вызывающе. Все учителя от него страдали. Похоже, он гордился такой своей ролью, она придавала ему чувство собственной значимости. Однажды я не сдержался. Щелкнул его карандашом по лбу. Не сильно, конечно. Он пожаловался родителям.  Те – директору. На собрании обсудили – и осудили – мое поведение. Я получил выговор. Все это было крайне неприятно. Я подал заявление об увольнении. Не столько от обиды, сколько от стыда. Не имел я права стукать его карандашом. Этим я его оскорбил. А ребенка оскорблять  нельзя. Ребенок уже в пять лет – личность. Дети, может, даже острее реагируют на оскорбления, чем взрослые. Ученики жалели, что я ухожу. Но оставаться там я не мог. А вот этой своей вспышки я нисколько не стыдился.

– Вот так, Антон, надо было Саньку отвечать, – сказала Катя.

Тот смутился. Опустил глаза. Даже, насколько я мог разглядеть   в   наступающих   уже

сумерках, покраснел.

– Типа пресвитер говорит, врагам надо как бы прощать.

– Это  смотря что,  –  заметил Костя.  Помолчал  и  добавил с  глубоким  убеждением:

– Есть вещи, которые простить нельзя… И все же, Олег, – нотки уважения зазвучали в его голосе, – ты так больше сборщиками бригады не разбрасывайся. – Девушки засмеялись. – Я за ваше здоровье отвечаю как никак… Случай был: мой кореш, Димон, с чуваком одним на улице повздорил. Тот Димона ударил. Он, понятно, ответил. Чувак упал и неудачно башкой о тротуар грохнулся. И все. Летательный исход, как в народе говорят. Димону впаяли срок. За убийство.

– Это же не справедливо, – взволновано заговорил я. – Что же, он не должен был сдачи дать? Это несчастный случай. Они могли его привлечь за причинение смерти по неосторожности. Судьей, наверно, женщина была?

– Нет, мужик.

– Что это тогда за мужик! Я бы на месте твоего друга его прямо спросил: «Значит, если бы вас ударили, вы бы сдачи не дали?» Интересно, чтобы он ответил… А еще есть такая позорная практика. На человека напали. С ножом, допустим. Защищаясь, он убивает. И ему дают срок за превышение необходимой обороны. Он доказывает, что убил, защищая свою жизнь. А ему говорят: «Но вы же могли убежать. Почему вы не убежали?» То есть, его судят за то, что он не оказался трусом!.. Все это – от неуважения к человеку… 

Появился сумрачный Санек с вязанкой хвороста за спиной, сбросил ее с шумом на землю.

– Всю правоохранительную систему надо менять, – сказал я. – Она от сталинских времен осталась, без больших изменений. Построена на неуважении к человеческой личности. Люди судьям не доверяют. Милицию не любят и боятся…

– А это правда, что во Фрунзе когда-то бунт против ментов был? – спросила Катя.

– Был, и еще какой! – оживился Санек. Он сел на свой камень.– Весной шестьдесят седьмого, как сейчас помню. Своими глазами видел. Я тогда пацаном еще был.  Короче,  один

солдат ушел в самоволку, напился, на колхозном рынке выступать  начал. Менты его повязали, в опорный пункт потащили. Он там шум поднял. Окно разбил. Кричал: «Помогите! Защитника Родины бьют!» Народ возмутился. Ворвался в помещение. Менты еле смыться успели через задний ход, на воронке уехали. Служивого с собой прихватили. Я тоже в пункт втиснулся. На стенах кровь. Или действительно били, или он руку о стекло поранил, неизвестно. Но народ еще больше распалился. Пошли громить городское УВД. Несколько тысяч собралось. Приехал на волге первый секретарь горкома, пытался успокоить. Его камнями закидали. Тоже смылся. Разгромили УВД, подожгли. И я поджигал, вот этими руками, – Санек усмехнулся и поднял на миг руки. – Потом два районных УВД сожгли. Разошлись к вечеру только, когда армия в город вошла. Стали выискивать и хватать самых активных. Говорят, в толпу кэгэбэшники затесались, активистов запомнили. Но все равно еще неделю менты боялись показываться. А если кого их них  на улице или в автобусе увидят – били нещадно.

– В том же году в Чимкенте и Джамбуле против милиции восстали, – добавил я.

– А толку? – вздохнул Костя. – Как били задержанных, так и бьют.

Утром нас разбудило блеяние овец. В ущелье поднималась отара. Стали завтракать. Подошел чабан, средних лет, плотный, коренастый, с широким круглым лицом и глазами-щелочками.  Такими  обычно  изображают   монгольских   завоевателей.   Поздоровался.   Две

чабанские собаки враждебно косились на нас, иногда рычали. Мы угостили его чаем.

– Бул жерде аю барбы? – спросил вдруг со смешком Санек.

– Бар. Есть, – серьезно ответил чабан.

– Что ты спросил? – поинтересовалась Катя.

– Спросил, медведи здесь есть.

– Волк тоже есть, – продолжал чабан. – Назад неделю барана съел. Тоже есть… Забыл по-русски… Большая кошка…

– Барс?  – подсказал Костя.

– Нет. Илбирс высоко ходит. У снега… – Чабан встал и бросил несколько камней, направляя отару на травянистый склон. Собаки, поняв намерение хозяина, погнали овец в нужном направлении. Чабан снова сел и стал что-то говорить по-киргизски Саньку. Тот выставил вперед ладонь.

– Не-не… Давай по-русски. Я кыргызча чуток только знаю, аз только билем.

– Сюлёёсюн по-нашему. Уши такие… С кистями.

– А, рысь! – догадался Костя.

– Да.

– А что там за палатка? – Катя вытянула свою красивую загорелую поцарапанную руку в сторону последнего отщелка…

– Это один русский, из Фрунзы, мумие искал. Назад четыре года. Моя юрта тут стояла. Много нашел. Очень много. В рюкзаке в Терек-Сай относил. Там продавал.

– А кому? – спросил Санек. Он заметно оживился.

– Не говорил. Потом пропал. Пришел из Терек-Сая и пропал. Я кричал-звал. Не отвечал. Может, упал-разбился. Или медведь съел… Может, знали его? Высокий, рыжий. Васей звать. Неплохой парень…

Все помолчали.

– А чего спальник перед входом валяется?

– Когда понял, что он не придет, нужные вещи забрал. Зачем им пропадать? – Он поднялся. – Чонн ыракмат. Спасибо.

– А что не на коне? – спросил  Санек.

– Конь по горам не ходит. – Чабан пошел к отаре.

После завтрака Санек пробурчал:

– Недопонял.– Он что-то искал. Санек был дежурным. – Топор не видели? – спросил он нас с Алисой. Остальные уже ушли.– Хотел карягу эту разрубить.  Не чабан же под чапан спрятал и унес!

В обед с Костиного участка раздался стук топора.

Вечером топор был на месте.

– Днем типа кто-то дерево рубил, – сказал Антон. – У тебя типа, Костя.

Тот досадливо поморщился.

– Палку себе хотел сделать… С ней по горам ходить удобнее.

– Так предупреждать надо, – беззлобно проворчал Санек. Он выглядел уставшим, но довольным. Весь вечер балагурил, даже пытался петь. – И где же вышеупомянутая палка, начальник?

– Сломалась.

                                                                                                                                                        

                                                                                  8    

 

А утром Санек объявил:

– Поеду в Терек-Сай. Не могу больше без свежего хлеба.

– Попутной может и не быть, – сказал Костя.

– Тогда на своих двоих.

– Тогда уж на всех хлеба купи. Мы денег дадим.

– Да, мы тоже по хлебу соскучились, – добавила Катя. – А мне еще кило конфет. Батончиков. И еще,,,  – Она смущенно улыбнулась. – Сигарет.

– Будет сделано.

– А мне – пряников, – попросила Алиса. –  Килограмм.

– Что я, ишак? Ладно уж, пользуйтесь моей добротой.

Собрали деньги, составили список. Мы пошли на работу, Санек стал собираться в дорогу.

В этот день он не вернулся.

Когда на следующее утро мы отправились с Алисой на работу, разговор она не поддерживала, отвечала односложно. Как будто порывалась мне что-то сказать, но удерживалась. Взобрались на гору. С каждым днем мы работали выше и правее. Теперь мы палаток уже не видели. Привязали сумки. Заметно было, как Алиса напряжена. Она взяла серп. Направилась к кусту эфедры. И вдруг  порывисто повернулась. Чуть не упала. Подошла почти вплотную ко мне.

– Олежек!.. Я.. – Она сильно волновалась. – Я тебя люблю!  Очень люблю!

Этого я ждал, этого я боялся. Я молчал. Она смотрела на меня с надеждой и ожиданием.

– Алиса, и ты мне очень нравишься. Правда. Но я люблю другую.

Я чувствовал себя виноватым. Она опустила голову.

– Катюшу? – Женщины в любви удивительно догадливы.

– Ну какое это имеет значение!

Алиса заплакала. Я взял ее за руку, стал успокаивать.

– У них с Костей любовь, – говорила она, всхлипывая. – По-настоящему. Она сама сказала.

Я в этом не сомневался. Но все равно больно было слышать такие слова. Алиса освободила руку, вытерла слезы и полезла к кусту. Вдруг обернулась.

– Олежек, не будешь ты с ней счастлив. Знаешь, почему тетя не хочет, чтобы мы у нее жили? Из-за Кати.  Она три раза домой ночью приходила, пьяная.

Алиса словно в грудь меня толкнула. Я качнулся в буквальном смысле слова. Чуть не оступился.

Она стала жать эфедру. Ее движения сейчас были особенно неуверенными и рассеянными.

И вскоре Алиса взвизгнула. Она порезалась. Сильно порезала мизинец, даже край ногтя срезала. Я приложил сок эфедры, забинтовал. На повязке быстро появилось кровавое пятно. Я еще намотал бинт, потом еще. Наконец, кровотечение остановилось. Решили, что ей надо идти домой. Алиса выглядела такой несчастной и беззащитной, что я хотел  проводить ее до палатки. Но все же передумал: после объяснения мне тягостно было  ее общество. Алиса стала спускаться. Я продолжил работу.

В  этот  день  я  сделал  семь мешков.  Установил  личный  рекорд.  Спускать   столько

мешков было нелегко. Но ни один не укатился, не порвался.

К палаткам Костя с Катей и я подошли почти одновременно. Возле очага стояли две бутылки водки. Одна –  наполненная на треть, другая – не откупоренная. Рядом валялась пустая бутылка. На газете лежала закуска: шпроты, колбаса, сыр, свежий хлеб. Из нашей палатки доносилось храпение Санька. У входа стояли две новые кастрюли, одна в другой. В маленькой палатке послышалось какое-то мычание. Из нее, глядя перед собой совершенно бессмысленными глазами,  вылезла на четвереньках лохматая Алиса. На ней была лишь майка. Катя ойкнула. Костя присвистнул. Катя быстро подошла к ней и затащила обратно в палатку. Затем зашла в нашу и стала тормошить, не особенно церемонясь, Санька. Вид у ней был рассерженный.

– Ты что с ней сделал, а? – повторяла она.

Санек сел. Пробормотал:

– Все по… обоюдному согласию…

– Зачем ты ее напоил? Она вообще не пьет!

–  Тощая слишком…  потому и вырубилась… Сама она захотела…

– Не ври.

– Прихожу, смотрю – сидит, ревет… «Какие проблемы?» – спрашиваю. – «На душе  плохо», – говорит… – «А я лекарство принес! – Водяру достаю. – Сразу хорошо станет». Выпили... Реветь перестала… Потом только успевал подливать...

– А дальше что было?

– А что бывает, когда пьяный мужик и пьяная баба вдвоем?.. Тут без вариантов…

Все помолчали.

– Она что, палец сломала? – спросила Катя.

– Да нет, на работе порезалась, – пояснил я.

– Продолжим! – Санек с трудом поднялся. – Водяра еще есть, одна бутыль, шпроты… Тебе, Катюха, конфеты, сигареты, как заказывала… Алиске пряники купил… Я все ваши заказы выполнил!..

– Кастрюли никто не заказывал, – заметил Костя.

– Это я себе. Может, на свой участок перебазируюсь. А то ходить далеко… Прошу к столу!..

Он проковылял к камню, плюхнулся прямо на землю, разлил водку. Все, включая Катю, выпили. Потребности в алкоголе я не ощущаю, но за компанию, как говорится, могу выпить.

– А по какому поводу застолье? – спросил Костя.

– Повод еще тот! Мумие я нашел! Сколько – не скажу. А я знал, что найду. Первые бабки уже за него поимел. Сдал в аптеку в На… – Он вдруг осекся. Видимо, понял, что сболтнул спьяну лишнее.

– В Намангане мумие принимают? – удивился Костя. – И почем?

– Э, нет, – Санек приложил палец к губам. – Военная тайна. Молчу как партизан.

Он откупорил третью бутылку. Выпили еще.

 Пришел Антон. С удивлением и осуждением оглядел нас.

– А где Алиса?

– Напилась Алиса, – сказал Костя.

– Типа напилась? Она же не пьет.

– Это он ее напоил, – сказала Катя и показала пальцем на Санька.

– Пока мы на работе были – мы с Катей, Олег, – они тут гуляли, – добавил Костя.

Санек осклабился.

– Все по обоюдному согласию… И бухали, и все…

Антон метнул на него злобный взгляд, быстрыми шагами подошел к маленькой палатке, заглянул внутрь. Медленно вернулся к нам.

– Присаживайся… Выпьешь, Антоша?.. – обратился к  нему   Санек.  Первый   раз   он

назвал Антона по имени.

– Типа не пью, – процедил тот.

– Ну, поешь тогда, – сказала Катя. – Ты же голодный.

– Не хочу.

– Забыл, что ты у нас… праведник… – усмехнулся Санек. – Смотри, Антоша, упустишь так все... Жизнь мимо… пройдет… От души говорю, Антоша…– Антон стоял и слушал с мрачным видом. – От жизни побольше надо урвать… И побыстрее... Она у нас одна… Другой не будет… Сказки про… загробную жизнь забудь. – Антон вдруг повернулся и пошел вверх по ущелью. – Ты это куда, Антоша?.. – крикнул вслед ему Санек. – Компанию нашу… не уважаешь?..

Антон не ответил.

– А классную ты речь толкнул, Санек. Цицерон, не иначе! – похвалил  Костя, пьяно улыбаясь. Катя громко засмеялась. Он неодобрительно покосился на нее.

– Тогда выпьем...

Мы чокнулись пластмассовыми стаканчиками.

Катя раскраснелась, похорошела еще больше. Часто смеялась. Но смех был натянутым. То и дела бросала на Костю вопросительные взгляды. Костя на нее не глядел. Видимо, между ними произошла размолвка. Не скрою, я был рад.

Допили водку. Санек сильно опьянел. Мы с Костей затащили его в палатку. Он захрапел.

Погода портилась. Задул холодный ветер. Темные тучи затянули все небо, накрыли вершины гор.

 Возвратился Антон в сумерках. Когда уже легли спать, Санек внезапно проснулся и самодовольно промямлил:

– Прикиньте… До меня… у Алиски точно… мужиков… не было…

Антон возмущенно засопел.

– Одно… плохо… – бормотал Санек. – Такие потом… липнуть начинают... Не отвяжешься…. Думают, дуры…  если ты у них… первый… значит теперь их… на всю жизнь...

– Это точно, – поддакнул Костя. И засмеялся: – Теперь ты как истинный джентльмен обязан сочетаться с ней браком.

– Ага… сейчас… – пьяно хохотнул Санек. – Завтра  же… сочетаюсь…  Да она мне… на фиг не нужна… Долговязая… Жена – выше мужа? Не-е… Костлявая… Коленки выпирают... Не люблю…  таких... И готовить она не умеет... Вообще ничего… не умеет… Только книжки читать… Да и… не собираюсь я… пока… себя окольцовывать…

– Э-эх! – выдохнул Антон.

Вскоре Санек снова захрапел. Я долго не мог заснуть. Антон тоже все время ворочался. Засыпая, я слышал, что пошел дождь.

Утром он продолжался. Оказалось, что наша палатка протекает в двух местах. Пришлось поставить миски. Дождь закончился к обеду. Небо расчистилось. Засияло солнце. Вынесли вещи сушить. У девушек палатка не протекла. На работу не пошли. Антон был угрюм, совсем замкнулся в себе. И Катя была грустной. Костя с ней почти не разговаривал.

Алиса вышла только к ужину. Подавленная. Точнее сказать, раздавленная. Голову опустила, ни на кого не глядела. Села рядом с Саньком. Он самодовольно улыбнулся. Все проявили деликатность: делали вид, что ничего не произошло, избегали говорить о вчерашней попойке.

Такой же она была на другой день за завтраком. Как и вчера, не произнесла ни слова. Меня Алиса вообще обходила стороной. На работу она отправилась  с Саньком.

А Катя вернулась с работы одна.

– Костя пошел на разведку, – объяснила она.

Пришли Санек и Алиса. Она держала его за руку. Весь вечер Алиса льнула к нему. Один из героев Достоевского говорит – примерно, – что на свете нет более доверчивого и беззащитного существа, чем русская девушка. Как это верно!

Пришел Антон. Кости все не было. Катя заволновалась, с тревогой поглядывала на тропинку, которую мы уже успели протоптать, на горы. Наконец, явился и он, с повязкой на руке. Сказал, что упал.

– Я тебя одного больше не пущу! – воскликнула Катя. – Ты же сам говоришь: нельзя по горам одному ходить!

– И много разведал, бригадир? – спросил Санек.

– В соседнем урочище чикинда есть. Но машина туда не подъедет.

 

                                                                                  9

                                                                     

В воскресенье мы отдыхали. Встали поздно. Алиса – позже всех, хотя и была дежурной. Никак не могла разжечь костер. Санек, ворча и бранясь, взялся ей помочь.

– На фиг ты такие бревна наложила? Толстые – потом… Хворост вот этот давай. Сюда клади. Да не сюда! Откуда у тебя руки растут?

Огонь загорелся, но девушка была доведена до слез.

Сели завтракать. На сыпец, недалеко от нас, с противоположного склона спикировала, со свистом рассекая воздух, стая кекликов. Они с озабоченным квохтаньем стали подниматься вверх по склону.

– По горам они только снизу вверх ходят, – заметил Костя. – А летают сверху вниз – пикируют. Летать по-настоящему они не любят. Да и не очень умеют. Как курицы.

– Они и кудахчат как курицы, – сказала Катя. И добавила с плотоядной  улыбкой:  –  И,

наверно, такие же вкусные.

– Да. Если не вкуснее. Они же куропатки. Каменные куропатки.

– Эх, ружья нет! – вырвалось у Санька. – До фига здесь дичи. Кеклики, голуби, горлинки…

– Здесь должна и покрупнее дичь водиться, – сказал Костя. – Сурки. Горные козлы. Элики.

– Элики? – переспросила Катя.

– Элики. Косули иначе.

– Ружья нет! – вздохнул Санек и стукнул себя кулаком по колену.

 После завтрака Костя подошел ко мне.

– Олег, разговор есть.

Мы отошли подальше от палаток. Сели на камни. Молчали. Я глядел на горы. Хребет по ту сторону дороги удивительно напоминал стегозавра. Могу смотреть на линии хребтов бесконечно. Горы и море – вот мои стихии.  Величественные, грозные. Пейзажи среднерусской полосы меня не вдохновляют. Хотя родился я в РСФСР. Слишком они умиротворенные, слишком позитивные.

 – Я ведь тоже сюда за мумием приехал, – сказал вдруг Костя. – Чикинда – это, в общем и целом,  отмазка. Как Санек говорит. – Он притронулся к своей повязке. – Это я за мумием вчера полез и навернулся. На несколько минут сознание даже потерял. Хорошо хоть, что в пропасть не скатился. А мог бы! Повезло. – Он помолчал. – Рисковое это все же дело. Особенно если один собираешь. Тут напарник нужен. – Костя посмотрел на меня. – В общем. Олег, у меня к тебе деловое предложение. Давай вместе собирать. Все, что найдем, – пополам. Как ты на это смотришь? – Заметив, что я колеблюсь, добавил: – Быстро на дом накопишь.

– Я согласен.

– Ну вот и славно. Если кто спросит, скажи, что чикинду разведываем.

Я вздохнул.

– Я не умею обманывать. – Всегда мне стыдно в этом признаться. Я даже чувствую себя в чем-то виноватым. – У всех людей есть свои причуды. У меня вот такая причуда, – добавил я в свое оправдание.

Да, я испытываю ко лжи непреодолимое органическое – может, даже  генетическое – отвращение.

Несколько секунд Костя молча смотрел на меня. Словно хотел убедиться, что я не шучу. Обычная реакция. Если не считать раннего детства, я обманул четыре раза. В университете. Чтобы не подвести группу. Во время сталинских репрессий на допросах перед честными, интеллигентными людьми вставала не раз дилемма: или отрицать, что они слышали от такого-то «контрреволюционные» разговоры – которые, действительно, были, – то есть солгать, или оставаться честными до конца и стать таким образом  доносчиками, погубить человека. Они выбирали первое. Я на их месте поступил бы также.

  Насколько все же легче  было бы жить в обществе, в котором все говорят правду. Сколько государственных служб можно бы было упразднить. И так мало для этого надо: внушить лишь каждому ребенку в раннем возрасте, что обманывать нельзя, что это табу. Как мне родители внушили. Только и всего! И жизнь человечества изменилась бы.

– Хочешь сказать, что  в институте ни разу не списывал? – недоверчиво спросил Костя.

– Ни разу. Ни в институте, ни в школе.

Он помолчал. Вздохнул.

– Ладно, принимаю твое условие. Будем кристально честными!.. Да и Катька может проболтаться… Так может сегодня и приступим?  –  Он  посмотрел  на  скалу с  ромбовидной

пещерой. – Хочу я в ту пещеру слазить. Мумие бывает под камнями, в трещинах, но больше всего его в пещерах… Манит она меня, можно сказать. С первого дня. Что-то мне подсказывает, что есть там мумие… Но это будет непросто. Я уже примеривался. Скала реально отвесная. На вершине торчит камень. К нему прикреплена веревочная лестница. Свисает до самой пещеры.

– Санек, может, прикрепил?

– Нет. Веревки старые, ветхие. Наверняка это тот мумиист, Вася, про которого чабан говорил… Короче, ненадежная лестница. Мы на своей спустимся.

– У тебя и лестница есть?

– А то! – Он самодовольно улыбнулся. – Целый день на нее ушел. У той лестницы и ступени из веревок, а у моей – из палок. Для этого я и топор тогда брал. Спустимся со всеми удобствами.

Мы пошли к палаткам. Навстречу вышла Катя.

– Мы с Олегом за мумием пойдем, – объявил Костя.

На лице Кати появилась растерянность.

– А я? Я с вами!

– Нет, Катя, – твердо произнес Костя. – Не женское это дело – за мумием лазить.

Она настаивала, просила, но он остался непреклонным.

– А как мумие образуется? – спросил я, когда мы двинулись в путь.

– Загадка природы! Одни считают, что оно минерального происхождения. Другие – что это,   извиняюсь,   мышиные   экскременты.   Версий   много.   Но   все   в    одном    сходятся:

микроэлементов в нем до фига. От них целебные свойства.

На хребет мы взобрались по участку Кости. По хребту дошли до красной скалы с пещерой. Все время дул ветер. Поднялись на вершину. Дно ущелья было далеко внизу.

 – За камни держись. А то еще порывом ветра сдует… – говорил Костя. – Старую лестницу оставим. Она не мешает. Наоборот, страховкой будет. – Она была прикреплена к острому камню. Костя попробовал его пошатать. – Крепкий. Выдержит. – Мы закрепили на нем нашу лестницу. Она свисала поверх старой. – Видишь,  и  посадочная площадка  имеется.

– Костя потыкал пальцем вниз.

Скала была отвесная, гладкая, но из пещеры, как раз там, где был вход, выступал плоский камень.

– Это крыльцо! – поправил я. Мы рассмеялись, несмотря на то или, скорее, потому, что были напряжены.

– Спускаемся по очереди, Олег. Один с лестницы сошел – другой полез. Я первый, если не возражаешь.

Он стал спускаться. Когда налетал ветер, Костя начинал раскачиваться, и носки его ботинок елозили по скале. Жутковато было смотреть, как он качается над бездонной пропастью.

«Перережу сейчас веревки, и Катя будет моей», – мелькнула неуместная мысль.   И  я  с удовлетворением почувствовал, что такой   поступок   для   меня  совершенно   невозможен.

Приятно все же лишний раз убедиться в крепости своих моральных устоев!

Наконец, Костя сошел на плоский камень. Задрал голову.

– Теперь ты. Вниз не смотри.

Честно скажу: я испугался. Вообще-то испугать меня трудно. Но высоты я боюсь. Представил себе, как от этого страха голова закружится или тело обмякнет. Я разожму пальцы и полечу вниз. Страх был сильный, но сильнее был страх, что Костя мой страх заметит. Я стал спускаться. Этот второй страх мне помогал. Вскоре я стоял рядом с Костей.

Мы вступили в пещеру. Она была достаточно просторной и светлой.

– А вот и искомое мумие! – Костя не мог скрыть радости. – Что я говорил? – Справа, недалеко от входа, в широкой нише виделись натеки и пласты темно-коричневого, почти черного вещества. – Вот так оно и произрастает. – Он подошел, ласково провел по поверхности мумие. – Мумие-то – первый сорт! – Костя быстро снял рюкзак, быстро достал два молотка и два долота. Ему не терпелось приняться за работу. – Эти – тебе, эти – мне. Я человек запасливый. Крестьянин как-никак… Показываю в последний раз. – Он с энтузиазмом стал отбивать мумие. – И ты можешь приступать. С этого вот края – ты высокий, дотянешься… Долото старайся направлять точно между мумием и камнем. Да, вот так… Посильнее стукай… Соцсоревнование устраивать не будем, поделим мумие, когда отколем… В удобном месте здесь мумие, в доступном. А бывает, трудно до него добраться, не дотянуться. Тогда такими палками пользуются как у Санька…

Через полчаса работа была закончена. Мумие оказалось меньше, чем нам вначале показалось. В некоторых местах оно лишь тонким слоем покрывало камни.

– Два  кило будет, я полагаю, – определил Костя. – Неплохо. – Он разделил мумие на две равные части. – Забирай свое сокровище… Давай подсчитаем. Мумие классное. Из такого треть получится готового. Значит, будет у тебя грамм триста с  лишком,   правильно?   Сейчас

грамм три рубля стоит… Итого… А представляешь, Олег, было время, когда за грамм десять рублей давали! Я то время не застал, к сожалению… Итого тыща. Тысчонку ты сейчас заработал.  За полчаса. Конечно, чтобы эти бабки получить, еще немало потрудиться надо. Приготовить. Я расскажу, как готовить. Реализовать… Но, в любом случае, чтобы такие деньги на чикинде заработать, это сколько вкалывать надо!

Мы осмотрели всю пещеру. В одном углу камни громоздились друг на друга. Здесь явно обвалился потолок пещеры. Я подошел к камням.

– Олег, не стой там! Посмотри наверх!

Надо мной угрожающе нависали камни. Даже непонятно было, как они держатся,  почему до сих пор не упали. Новый обвал мог произойти в любой момент. Я отошел.

Мумие больше нигде не было.

– Да, все же я большего ждал, – вздохнул Костя. – А я так на эту пещеру рассчитывал!

Мы, в такой же последовательности, поднялись на вершину. Отошли подальше от края, присели передохнуть. Костя показал пыльной рукой на запад.

– Это Чаткальский хребет. Вон там перевал Чапчама. За хребтом грецкий орех в диком виде растет. Целые леса его там. Таких лесов нигде в мире больше нет.

Прохладный ветер дул не переставая. Но уходить отсюда мы не спешили. Хотелось смотреть  и смотреть  на  ближние вершины,  на  хребты вдали,  на  наше ущелье,  на   наши

крошечные палатки далеко внизу.

– Странно все таки… – задумчиво произнес Костя. – Лестница висит – значит, в пещеру спускались. Почему же тогда мумие не тронули? Хорошее мумие, на видном месте, легко доступное… Странно, правда?

– Может, новое образовалось…

– Нет, чтобы столько мумие наросло, десятилетия нужны… Странно…

Наконец, мы сошли с вершины. Старую лестницу мы оставили висеть, свою забрали.

– Хочешь, я тебе склеп покажу? – спросил Костя.

– Склеп? Здесь? Покажи!

Он привел меня к странному куполообразному сооружению метра полтора высотой. Стены были сложены из плоских камней. Они лежали друг на друге. Чем выше располагались камни, тем больше они были сдвинуты к центру. Сооружение имело два отверстия. Одно внизу – лаз, очевидно, – другое вверху, вершина купола была как бы срезана.

– Да, интересно! Но почему, Костя, ты решил, что это склеп? Больше на жилище похоже. На юрту. Отверстие вверху – чтобы дым от костра уходил. Каменная юрта!

– Киргизы такие не делают.

– Какие-нибудь древние пастухи построили. Саки или усуни.

– Как бы они тут жили! Воды-то нет.

– Может, ранней весной только. Когда снег еще не растаял.

 Мы сели недалеко от сооружения. Достали термос, стали пить чай.

– А я уверен: это склеп.  На том хребте, – Костя простер  руку, – еще есть. Я пять насчитал. В двух кости лежат.

–  Возможно, это кости животных.

– Думаю, человечьи. Хотя с полной уверенностью не могу утверждать.

– Если все они на хребте, то, может, это сторожевые посты, часовые в них обитали. А вот еще версия: много столетий назад эти земли входили в состав Китая. Есть свидетельства, что китайцы добывали здесь золото. Может, они построили.

– Я понимаю, китайцы – народ трудолюбивый. Но не настолько же, чтобы воду сюда со дна ущелья таскать!.. – Мы помолчали. Любовались горами. Загадочное сооружение защищало нас от ветра. Идти домой не хотелось.– Объясняю в последний раз, – сказал вдруг Костя и начал рассказывать, как готовить мумие. – Варим методом водяной бани. Варим – это я образно выражаюсь. Доводить до кипения мумие нельзя. Используем две кастрюли разного размера. Одну, поменьше, вставляем в другую… У Васи у этого три кастрюли было. Почему? В одной – суп варить, в двух других – мумие выпаривать. Не иначе.– Он объяснял долго, обстоятельно. Я внимательно слушал.

В конце своей лекции Костя достал из внутреннего кармана полиэтиленовый пакетик, развернул. Я увидел черный блестящий кусочек.

– Вот  так  готовое  мумие  выглядит, –  сказал  Костя. И   добавил   не   без  гордости:

– Видишь: блестит? Значит, хорошего качества. То есть, правильно приготовлено. Классное мумие и пахнет классно. Благоухает! – Он поднес мумие к моему носу.

– Благоухания не уловил, но запах, действительно, сносный, даже приятный.

– А то некоторые пожадничают, лишний раз не профильтруют, и их мумие потом мочой воняет. Многое, конечно, зависит от качества сырца. Но главное –  правильно  сварить.

А то можно и классный сырец испортить. Готовое мумие сначала вязкое. Это нормально. Конечно, если слишком уж вязкое, если растекается – значит, не доварил…. – Из соседнего ущелья донесся громкий свист. Костя прислушался.  – Улар! Горная индейка иначе. Скрытная птица… Так вот. Потом оно постепенно будет высыхать,  твердеть.  Через  несколько месяцев

станет ломким. Как вот это. Вязкое, ломкое – один черт, на свойства это не влияет. От высокой температуры мумие тоже может расплавиться. Поэтому лучше всего пакетики запаивать. Паяльником. Да, еще: срока хранения мумие не имеет. Вопросы есть?

– По мумие – нет.

– А по какой тематике есть?

– Костя, а почему ты ко мне обратился, а не к Кате? Она же могла по лестнице и не спускаться, а просто тебя сопровождать…

Костя стал серьезным.

– Не женское это дело, за мумием лазить. И потом… Это ее еще больше бы ко мне привязало. А мне это совсем не надо.

Признаюсь, я почувствовал что-то вроде радости.

– Почему, Костя?

– У Катьки ко мне что-то серьезное. Проходу не дает. – Костя заговорил недовольно и раздраженно. Меня кольнул этот тон. – Замуж просится. Совсем мне это не катит… Подальше от нее мне надо держаться…

– Не любишь ты ее?

– Не люблю… Я ни одну бабу не люблю. Не могу полюбить. – Тоска появилась в его выразительных синих глазах. – И хотел бы, но не могу.

– Но почему?

– Слишком уж я их не уважаю. Слишком хорошо их суть знаю.

Я невесело улыбнулся.

– То есть ты их соблазняешь, а потом не уважаешь за то, что они не устояли перед твоим соблазнением?

– Я их не уважаю, потому что все они предательницы, все до одной, – убежденно сказал Костя. – Вот это я им не могу простить.

– Неужели ты никогда не любил?

Он помолчал. Вздохнул.

– Любил. Один раз.  Первый и последний. Может, помнишь: Любка с инфака?

– Помню, конечно. Первая красавица.

–  Клялась, что любит. В загс уже идти планировали… И что ты думаешь? Застукал я ее… С кем ты думаешь?.. – Он сделал драматическую паузу. –  С Подчуфаровым!

Это был звероподобный увалень, недалекий, молчаливый, мрачный. Впрочем, совершенно безобидный. Его отчислили за неуспеваемость.

– Не может быть!

– Оказывается, еще как может… А что, с тобой такого не было?

– Было, – неохотно признался я. – Тоже любовь была, тоже пожениться собирались… – Я замолчал.

– Ну и?

– Я  заподозрил измену.  Прямых  доказательств не  было,  лишь подозрения.  Но  эти

подозрения  отравляли мне жизнь. Я с ней порвал. Хоть она уверяла, что любит, что мне верна.

– Может, ты действительно погорячился?

– Я думаю – и тогда думал, – что, скорее всего, она говорила правду. Но я должен быть

уверен совершенно. Как только сомнение в верности возникло – все для меня рушится.

Мы немного помолчали.

– Раз мы эту тему задели… – заговорил Костя не очень уверенно. – У меня к тебе еще одно деловое предложение. – Он вдруг натянуто засмеялся. – Хочу Катьку тебе, так сказать, передать. Пусть с тобой работает.

Сердце радостно заколотилось.

– А она согласится?

– Об этом я позабочусь.

Спускались мы тем же путем. Когда почти миновали Костин отщелок, он сказал:

– Домой мумие не понесем. Не доверяю я Саньку. Да и Мартышке тоже. Уж слишком он положительный. Спрячем мумие здесь. Я и место присмотрел.

Он показал на высокий, пышный куст эфедры. За ним лежал большой  серый  камень  с

нишей внизу. Мы засунули туда мумие, прикрыли другим камнем.

– Не забудь, Олег, твое – справа.

– Быстро вы обернулись, – сказал Санек, когда мы пришли домой. Он ревнивым оценивающим взглядом посмотрел на наши рюкзаки.

За ужином Санек попробовал приготовленный Алисой суп и скорчил гримасу.

– Что за пойло? – Алиса опустила голову. – Катюха, когда ты свою подружку готовить научишь? – Он повернулся к Алисе. – У нас у мужиков  вкуснее получается! Не стыдно?

Алиса всхлипнула, вскочила и убежала в палатку. Катя сердито посмотрела на Санька.

– Зачем ты так?

– Да ей слезу пустить ничего не стоит…

–  Научится она готовить.

– И нечего ей стыдиться, – заметил Костя. Катя бросила на него теплый взгляд, как бы благодаря  за  поддержку.  –  Это  нормально,  –   продолжил  он   жестким   каким-то   тоном.

–  Мужики и должны лучше готовить. Лучшие повара – мужчины. Лучшие портные – мужчины. У мужиков, в отличие от баб,  ко всему творческий подход.

– Неправда! – серьезно и горячо возразила Катя.

Из палатки доносился плач. Она  пошла утешать Алису.

– Классно выразился, бригадир, – одобрительно кивнул Санек.

Лучшие повара у нас – Костя и Катя. А хуже всех, действительно, стряпает Алиса.

Вечером, в нашей палатке, улучив момент, когда мы остались одни, Костя тяжело вздохнул.

 – Поговорил я с ней. Оказалась наотрез. Только со мной, всегда и везде. Вот ведь привязалась!

Хорошо помню, что я почувствовал к Косте неприязнь. Хотя прекрасно понимал, что он передо мной не виноват.

 

                                                                                  10                                                                                                                                                                 

Погода стояла хорошая, ясная. Прежней жары уже не было. Работать стало легче. Созрели яблоки. Были они мелкие, кисловатые, но вполне съедобные. Росли в нашем ущелье барбарис и шиповник. Возле ручья – облепиха. Но мы этими  дарами  почти  не пользовались.

Барбарис слишком кислый, шиповник трудно есть, облепиху трудно собирать.

А в нашем маленьком сообществе чувствовалось  напряжение. И оно росло  с каждым днем.

Антон постоянно был угрюм, молчал. На путь истинный нас больше не наставлял. Катя тоже приуныла. Костя разговаривал с ней с плохо скрываемым раздражением. В нашей палатке жаловался, что она ему опостылела. А Санек с Алисой вообще не церемонился. Грубил, высмеивал, всячески подчеркивал, что она ему в тягость, доводил иногда до слез. Она терпела,  по-прежнему не отходила от него ни на шаг.

Однажды после завтрака Санек надел новую ярко-красную ветровку и стал запихивать в рюкзак спальный мешок.

– На свой участок перебираюсь, – объяснил он нам. – Проживание по месту работы, короче. В палатке той буду ночевать. Натяну ее только.

Алиса испуганно встала.

– Санек, а я?

– А ты ищи себе другого напарника. Девчонка ты клевая, но нам с тобой не по пути. Я волк-одиночка. Извини.

Алиса снова села, опустила голову.

– Та палатка от дождя не защитит, как ни натягивай, – сказал Костя.

– Дождь буду здесь с вами пережидать… Продуктов взял, на несколько дней.

Санек втиснул в рюкзак две свои новые кастрюли, одна в другой.

– Две-то тебе зачем? – удивилась Катя.

– Запас лишним не бывает, – наставительно произнес Санек. Он ушел.

 У Алисы по щекам текли слезы. Катя подсела к ней, обняла. Стала утешать. Остальные молчали.

– С Олегом опять работай, Алиса, – сказал, наконец, Костя. – Ты же, Олег, не против?

– Конечно, я не против.

Но Алиса отрицательно покачала головой. Костя понимающе кивнул.

– Тогда, Алиса, с Антоном работай.

Она перестала плакать, воскликнула:

– Нет!

Выражение гадливости появилось на миг на ее лице. Антон качнулся как от удара.

– Ну тогда  к нам с Катюхой присоединяйся.

Алиса вытерла слезы.

– Хорошо.

 Катя убрала руку с плеча Алисы, растерянно посмотрела на Костю.

– Но ведь… Там же на троих чикинды не хватит.

– Еще как хватит, – заверил он.

– Не хватит.

– Не спорьте, – пролепетала Алиса. – Я уеду… – И заплакала снова.

– Не надо никуда уезжать, – быстро проговорила Катя и взяла подругу  за руку. Казалось, она сама вот-вот расплачется. – Ладно, будем работать вместе.

Так и решили.

Вечером Костя сказал:

– Схожу посмотрю, как наш волк-одиночка обустроился.

Я был дежурным, пошел собирать хворост. Вблизи палаток его уже не осталось. На середине ущелья встретился с Костей. Он возвращался.

– Мумие Санек варит. Для этого и две кастрюли. Я сразу все понял, когда их увидел. Много, видать, нашел. А мы, Олег, варить здесь, в антисанитарных условиях, не будем. Во Фрунзе отвезем. Да и смысла нет: мало слишком собрали.

Первые дни после разрыва с Саньком Алиса страдала, но потом  пришла в себя, стала иногда улыбаться. И чем лучше становилось у нее настроение, тем хуже – у Кати. Костя шутил больше обычного.

Мы с ним ходили по мумие, как он выражался, в выходные и один или даже два дня в середине недели. Тогда девушки работали вдвоем. Случалось всякое. Однажды нашли пещеру, полную светло-коричневого, словно выцветшего, мумие. Но радость наша длилась недолго. Мумие рассыпалось в руках, превратилось в труху.

– Не годится, – вздохнул Костя. – Просроченное, так сказать. Ему полвека, не меньше. Готовое мумие хранится сколько угодно, а вот сырец имеет срок годности. Несколько десятилетий, я думаю. Эх, нашли бы мы эту пещеру лет так пятьдесят назад!..

Как-то залезли в небольшую пещерку и сразу почувствовали запах псины.

– Да это волчье логово, не иначе, – прошептал Костя. – Сматываемся!

Другой раз я в поисках мумие с трудом втиснулся в узкую трещину в скале. И увидел прямо перед лицом свернувшуюся в клубок змею. Она злобно глядела на меня. Это было одно

из самых неприятных мгновений в моей жизни. Я стал выбираться из трещины, задом наперед. Это оказалось еще сложнее, чем лезть в нее. Помог Костя. Он буквально выдернул меня за ноги.

И со скал мы падали, и камни на нас сваливались. Но все без серьезных последствий. В этом нам везло. Не везло нам с мумие. Мы находили его очень мало.

В одно воскресенье совсем ничего не нашли. Направились домой. И вдруг услышали стук. Мы как раз подошли к небольшой скале. На ее почти отвесном склоне, на уступе, стоял Антон. Ударяя одним камнем по другому, с острым ребром, он отбивал в трещине мумие. Костя удивленно присвистнул.

– И Мартышка  туда   же.  –   Он   говорил  вполголоса.   –   Все  мумием   заразились.

– Окликнул его. Антон выпрямился, посмотрел сверху на нас. Он был возбужден, глаза горели.

– А если сорвешься? – крикнул  Костя. – Тут метров шесть будет.

– Да я уже закончил. – Антон явно был нам не рад. Он стукнул еще раза два, положил отбитое мумие в рюкзак на спине – это было непросто в таком положении – и с обезьяньей ловкостью, использую малейшие выступы и трещины, спустился к нам.

– Новые технологии применяешь? – усмехнулся Костя. – Первый раз вижу, чтобы камнями мумие откалывали… А я думал, ты только чикинду режешь.

– На молебный типа дом хочу побольше дать, – буркнул Антон. – Типа, если больше всех внесу, пресвитер как бы меня скорее помощником объявит…  Короче, пойду еще поищу.

Мы разошлись.

– Как у Мартышки глаза-то горели! – покачал головой Костя. – Катька говорит, что ей нравятся мужчины, у которых могут гореть глаза. Здесь она таких аж троих насчитала: меня, тебя и Антона.

К палаткам подошли, когда солнце освещало только вершины гор.

Алиса встретила нас словами:

– Катя простудилась!

Оказалось, они ходили на пруд. Вода уже не была такой теплой как раньше. Алиса не решилась лезть в пруд, а Катя искупалась. Сейчас она дрожала в спальном мешке под двумя куртками. У запасливого Кости нашелся аспирин.

На следующий день она почувствовала себя лучше. Даже хотела пойти на работу. Но Костя с Алисой ее отговорили.

– Только строгий постельный режим,– весело наставлял он, – и усиленное питание.

 Костя и Алиса пошли на свой участок  вдвоем.

Вернувшись с работы, я с удивлением обнаружил, что Кати нет. Сразу почувствовал сильную тревогу. Я продолжал ее любить! Вздохнул с облегчением, когда увидел ее. Катя, пошатываясь, выходила из своего отщелка. Она улыбалась кривой, неестественной и хищной улыбкой. Заметила меня и стерла улыбку с лица. Я быстро пошел ей навстречу.

– Катя, зачем ты встала? Тебе еще надо лежать.

Я взял ее под руку, повел к палаткам. Она молчала. Вдруг высвободилась, опустилась прямо на землю и разрыдалась.

– Что случилось, Катя? – вскричал я.

– Я их… застукала!..

Я почувствовал и жалость к Кате, и какую-то радостную надежду. Постепенно рыдания утихли. Катя вытерла слезы, встала.

– Я так не хотела, чтобы она с нами работала! Я знала, что этим кончится.

Я молчал, не знал, что сказать. Отвел ее в палатку.

Пришли Костя с Алисой. Она выглядела  пристыженной. В свою палатку Алиса не заходила весь вечер. Полезла туда, только когда пришло время ложиться спать. И сразу Катя начала ее отчитывать. Отчитывала громко, с горячностью и  горечью. Но без крика, без оскорблений. Алиса не отвечала. Мы в нашей палатке все слышали. Запомнилась почему-то фраза «…тихой сапой как всегда…»

 

                                                                                  11

 

Утром Катя с Алисой не разговаривали. Алиса делала попытки примириться, но безуспешно.

За завтраком Катя как всегда сидела рядом с Костей. На работу они ушли вдвоем. Тоска была у меня на душе.

Алиса несмело и смущенно обратилась ко мне:

– Можно, я снова с тобой буду работать?

Я постарался придать голосу бодрость.

– Конечно, Алиса!

На гору мы взбирались молча. Вид у нее был виноватый.

Мешки она теперь набивала сама. Эфедру жала быстрее, чем раньше, с большей сноровкой. Сделали перекур. Алиса по-прежнему молчала. Я чувствовал, что надо что-то сказать, завести непринужденный разговор.

– Алиса, хорошая там эфедра, в конце ущелья? – жизнерадостно спросил я.

– Замечательная! – в тон мне ответила Алиса. Она сразу оживилась. – Длинная-предлинная. Я там быстро мешок накашивала. А Саня, – лицо ее на миг омрачилось, – почти не косил. Уходил мумие собирать. Я одна работала… –  Она  вдруг  зачем-то понизила  голос.

– Он сказал – по секрету сказал, я только тебе говорю, – что пещеру нашел. В ней мумие столько, что ему на всю жизнь хватит… Но это между нами.

– Я никому не скажу.

Алиса пришла в хорошее настроение. Снова глядела на меня влюбленным взглядом. Но было в нем и что-то новое.

Часа через два, когда я начал наполнять очередную сумку, Алиса позвала:

– Олежек! – Она стояла возле огромного темно-серого камня. – Какое я место нашла! Иди скорей сюда! – И скрылась за камнем.

Я пересек сыпец, подошел к камню. За ним оказались камень чуть меньше и высокий, развесистый куст эфедры. Между камнями и кустом была ровная площадка. Сюда, видимо, мало попадало солнечных лучей: всю ее покрывал пышный мох. На мхе, раскинув руки и ноги, лежала Алиса и с улыбкой глядела на меня. Сумку она отвязала.

– Мягко как на перине! Попробуй! Сюда ложись! – Она подвинулась. – Давай еще отдохнем.

Я отвязал сумку. Прилег рядом с Алисой. Так мы лежали и смотрели на небо, на медленно плывущие белесые волокнистые перистые облака. Ее рука нашла мою, нежно сжала.

– Только тебя я люблю, –  прошептала она с внутренним убеждением. Внезапно повернулась порывисто ко мне и стала целовать…

После всех событий я, конечно, не считал себя обязанным держать данное Антону слово…

За ужином Алиса снова сидела рядом со мной. Она казалась счастливой. Антон зорко за нами наблюдал. Катя с Алисой по-прежнему не разговаривала. Можно было представить, какая тягостная атмосфера у них в палатке.

– А нормально наша чикинда сохнет, – заметил Костя. – Та, которую мы в августе и сентябре резали, уже высохла. Сейчас у нас тринадцатое октября. Так? Давайте еще две недели порежем – и отбой. А на следующей неделе я иду давать в контору телеграмму – пусть мешки привозят.

Когда уже допивали чай, явился Антон. Он тоже выглядел счастливым! Его лягушачий  рот то и дело расплывался в широченной улыбке. Глазки победоносно сверкали. Он даже пробовал шутить, чего с ним прежде не случалось. Правда, шутки получались неудачные, плоские.

До трагедии оставалось четыре дня.

Проснулся я рано. Вылез из палатки и увидел, что Алиса и Антон пытаются разжечь костер. Сегодня она была дежурной. Они меня не заметили.

– Не хочешь за меня как бы замуж – не  надо,  – тихо,  но  настойчиво говорил  Антон.

– Теперь я и сам типа не хочу… Давай просто… Ну это… Типа встречаться.

– Никогда! – прошептала Алиса.

– Всем типа можно, а мне нельзя?

– Что? Уходи! – Она заговорила громче. – Сама разожгу! И больше со мной такие разговоры не заводи!

Антон вскочил, увидел меня, посмотрел  досадливо и недружелюбно, юркнул в палатку. Я помог разжечь пламя.

– Ты все слышал, Олежек? – Алиса казалась и смущенной, и возмущенной.

– Да.

– Осмелела Мартышка.

– Может, поучения Санька начинают действовать?

Утро выдалось холодным. Все небо затянули тучи. Костер дымил. Дым шел не прямо вверх, столбом, а какими-то окольными путями, извиваясь, словно придавленный чем-то. Поднимался дым и из отщелка Санька.

–  Я предсказываю дождь, – заявил за завтраком Костя.

Девушки наши помирились. Катя Алису простила. Катя добрая. Великодушная. Я это сразу почувствовал. Полюбить по-настоящему я могу лишь добрую женщину.

Когда мы с Алисой отправились на работу, она озадаченно сказала:

– Любопытно, чему это Мартышка так вчера радовался.

– Может, тоже много мумие нашел, – предположил я.

Прогноз Кости сбылся, хоть и с опозданием.  Дождь пошел на следующий день, в  полдень. Мы оставили мешки на горе, поспешили домой. Вечером пришел Санек, со спальным мешком.

– Протекает, – весело объяснил он. – Сито, а не палатка.

Он был в прекрасном расположении духа. В хорошем настроении пребывал и Антон. Даже после утреннего разговора с Алисой.

На следующий день я был дежурным. Встал раньше всех. Было пасмурно. Небо  затягивали низкие тучи. Вершины гор исчезали в них. И вдруг тучи словно щупальца выпустили. В ущелье по обоим склонам бесшумно, стремительно и грозно заскользили серые извивающиеся языки тумана. Никогда ничего подобного не видел. Это зрелище невольно вселяло тревогу. Движение прекратилось так же внезапно, как началось. Верил бы я в мистику – сказал бы, что это было предзнаменование беды. Но я любой факт стараюсь объяснить научно. Наверно, наверху возник мощный ветер, погнал тучи вниз. Долго находился я под впечатлением  от увиденного.

С трудом разжег костер. Иногда начинало моросить. Но на работу мы пошли.

Антон вернулся с работы мрачным.

Санек снова пришел ночевать. На этот раз он был хмур, все время молчал.

 Приподнятое настроение и Антона, и Санька странным образом исчезло одновременно.

В четверг Антон на ужин не пришел. Такое случалось  и  раньше. Но  время  шло, уже

стемнело, а его все не было.

– Что могло произойти? – озабоченно сказала Катя.

– В горах все может случиться, – заметил Костя.

Взяли фонарь, пошли к отщелку Антона. Покричали. Ответа не было.

– Подниматься сейчас, понятно, не  будем, – сказал Костя. – Ночью по горам не лазают. Завтра с рассветом поищем.

Мы вернулись к палаткам.

Спал я эту ночь плохо: и об Антоне думал, и Санек мешал. Он все время ворочался, несколько раз вставал, выходил покурить.

 

                                                                      12

 

Рано утром нас разбудил крик. Все выбежали из палаток. Уже рассветало. – На красной скале кричат.

– Да, оттуда доносится.

Макушку скалы скрывали тучи.

– Антон кричит! Его голос.

– «Помогите!» – крикнул. Слышали?

Крики повторяло эхо.

– Ну что, парни, полезем на скалу, – сказал Костя.

– И я с вами! – воскликнула Катя.

– Я тоже, я тоже, – стала просить Алиса.

– Ладно, все пойдем… А где Санек?

Санька не было.

– По-моему, я его видела, – неуверенно сказала Алиса. – В конце ущелья. Он на свой участок свернул.

– Почему ты решила, что это он?

– Его ветровку не спутаешь.

– Когда видела?

– Да вот только что. Крик услышала, из палатки вылезла и увидела.

– То есть он еще до крика ушел, – пробормотал Костя. – Странно.

– Наверно, к себе решил вернуться, – предположил я.

– Он бы тогда свой спальник взял.

Мы стали собираться. Крики прекратились.

– Санек, наверно, помог, – сказала Алиса.

– Да нет, не успел бы, – возразил Костя. – Тебя ждем, Олег.

– Рюкзак не могу найти.

– Зачем он тебе?

– Там документы.

– А… Тогда ищи… Ты ищи, а мы пойдем. Догонишь.

– Догоню. Я быстро хожу.

– Я без Олежека не пойду, – сказала Алиса.

– Пойдем, Лиса, пойдем,  – сказала Катя. – Олег-то нас догонит, а ты – никогда.

– Катя правильно говорит, – сказал я. – Если хочешь идти, Алиса, то иди с ними.

Зачем я это сказал!

Они ушли. Уходя, Алиса оглянулась и посмотрела на меня счастливым и любящим взглядом.

Я продолжал искать. И вдруг вспомнил, что оставил вчера рюкзак возле кучи эфедры. Снял, а надеть забыл.

Был я в тапочках. Стал переобуваться. Надел правый ботинок. И почувствовал острую боль в ступне! Быстро снял, вытряхнул. Из ботинка выпал скорпион. Может, собирался в нем перезимовать. Скорпион удивительно быстро, не хуже фаланги, побежал к выходу. Я схватил ботинок и с отвращением и мстительной злобой ударил скорпиона несколько раз каблуком. Знал бы я тогда, что убиваю, возможно, своего спасителя! Носком ботинка отбросил мертвого скорпиона  подальше. Хотел позвать Костю и девушек, но передумал. Пусть спасают Антона. Ему, наверно, помощь нужна больше. И скоро они должны были вернуться. Так я думал.

Тучи редели, поднимались вверх. Лишь кое-где их клочья оставались на горах. Словно зацепились за скалы и не могли оторваться.

Я прилег. Боль не проходила. Даже стала подниматься вверх по ноге. Ступня онемела. Я вспомнил, что известны смертельные случаи от укуса скорпиона. Но это редкость. Страха не было. Тем более, что у моего скорпиона были большие клешни и маленькое жало. Укус опаснее, когда наоборот: клешни маленькие, а жало большое.

И я почему-то верю, что от сил природы я не погибну. Если погибну, то от людей. Попаду, например, в милицию. Попадется милиционер-хам, оскорбит меня – я не сдержусь, ударю его. И получу статью. А в лагере я долго не проживу. Не смогу подчиняться, унижаться. Буду бить. Если придется, буду убивать. Пока меня не убьют.

Когда у нас поймут, что преступник наказывается только лишением свободы. Или жизни. Унижение в наказание не входит. То есть преступника можно казнить, но унижать нельзя. Человека унижать нельзя! Даже худшего на земле.

Или в какую-нибудь другую опасную ситуацию угожу. С моими принципами я чувствую себя уязвимым.

Я всерьез забеспокоился, только когда онемение стало подниматься выше и выше. Вся нога онемела. Что будет, если онемение распространится дальше?

Но этого не произошло. Чувствительность начала постепенно возвращаться. Боль слабела. Теперь другая тревога овладевала мной.

Прошло уже часа четыре, а они до сих пор не вернулись! Я пытался представить, что могло произойти. Попробовал пройтись. Нога была как ватная. С такой ногой я бы далеко не ушел. От волнения я  уже не мог лежать в палатке. Сидел или полулежал у входа. Смотрел на конец ущелья, на скалу, на ромбовидную пещеру.

Прошло еще несколько часов. Сомнений у меня уже не было: произошла какая-то трагедия. Ждать я больше не мог. Припадая на правую ногу, заковылял по ущелью вверх. До отщелка Санька добирался долго.  Парусиновая палатка приобрела отчасти жилой вид: порванные места были зашиты, стояки стояли прямо. На очаге увидел закопченную кастрюлю. Другой, поменьше, нигде не было. Очевидно, в ней было мумие, и Санек ее спрятал. Я покричал. Никто не откликнулся. Полез вверх.

Небо расчистилось. Выглянуло солнце. Поднимался я медленно: нога слушалась плохо.

Поглядывал на скалу с пещерой. Над ней величаво парил беркут. Тишину нарушало лишь кудахтанье кекликов. Идти стало тяжелее: отщелок заканчивался крутым подъемом. Слева на высоком кусте эфедры что-то желтело. Я подошел. Это была косынка Кати! Я крикнул несколько раз. Никто не ответил. Только кеклики закудахтали громче и беспокойнее, вспорхнули и дружно спикировали вниз. Долго ходил я вокруг этого места. И наткнулся на левый ботинок Антона. Странная находка! Больше я здесь ничего не нашел. Когда добрался до скалы, солнце уже садилось за горную гряду. Я  стоял  на гребне  хребта, широком, ровном, каменистом, под самой скалой, возле невысокого искривленного арчового дерева. Дул без перерыва ветер. Беркут продолжал парить,  опускаясь все ниже. Вдруг я увидел на корнях арчи синий поясок. Посередине он был разрезан. Несомненно, это был пояс  от кофты Алисы. Тут же валялся  кусок шпагата. А чуть поодаль – небольшой продолговатый камень с острыми гранями. Он был в крови! Сердце заколотилось. Сразу вспомнился прочитанный в юности рассказ о снежном человеке. Таким камнем он убивал альпинистов. Впрочем, в снежного человека я не верил. Я огляделся. Вдали виднелся «склеп» – сооружение из камней, возле которого мы тогда с Костей пили чай. Мы его так называли. За ним начинался спуск в  другое ущелье. Это деревце арчи было единственным. Здесь, на гребне,  росли лишь кустарники стелющейся арчи. Они прятались от ветра за большие камни, повторяя их форму. Недалеко, за огромным осколком скалы, что-то синело. Я заковылял, так быстро, как только мог,  туда. Это была кофта Алисы. За этим камнем  в  беспорядке  валялась  вся  ее  одежда.  В

 одном месте на каменистой почве виднелись  загустевшие капли крови.

Я снова покричал. Сделал несколько кругов вокруг этого места. И только сейчас увидел вход в пещеру, низкий и узкий. Как мы с Костей его не заметили! Ведь проходили мимо этого камня. Лезть в пещеру пришлось на четвереньках. Она была невысокая и темная. Включил фонарь. Сразу бросилась в глаза веревка. Она была привязана к большому треснувшему камню. Сверху ее придавливал еще один камень. Сгибаясь вдвое, подошел ближе. Увидел почти отвесный вход во вторую,  нижнюю,   пещеру.

Веревка спускалась в этот каменный колодец. Сунул зажженный фонарик в рюкзак, проверил надежность веревки и стал спускаться, держась за нее обеими руками. Вернее, съезжать на животе. Слабый свет из рюкзака помогал ориентироваться. Почувствовал запах мумие. Колодец становился все более пологим, и, наконец, я оказался во второй пещере. В ней можно было стоять в полный рост. Я достал фонарь. И не поверил своим глазам! Кругом было мумие. Оно залегало сплошными, толстыми пластами. И стены пещеры до половины покрывало мумие. Его было тут не меньше тонны. Кто-то уже здесь побывал:  в пластах были выемки, за поворотом отбитые куски валялись на полу пещеры. Я поднял один. Мумие было высочайшего качества. Черное, блестящее. Литое, без примесей. Такое, несомненно, при приготовлении отходов дает очень мало. Признаюсь, на минуту я забыл обо всем остальном. Хотел уже засовывать отбитые куски мумие в рюкзак. Но опомнился. Не это было сейчас главным! Я осмотрел всю пещеру. Кроме мумие здесь ничего не было. Полез наверх. Стенки этого каменного колодца были гладкие, словно отполированные, и без веревки выбраться отсюда было невозможно. Подниматься было гораздо сложнее. Я упирался в стенки локтями, коленками, ступнями. Ужаленная нога по-прежнему плохо слушалась. 

Когда вылез из верхней пещеры, перистые облака на западе розовели в лучах зашедшего уже солнца. Руки дрожали от подъема. Я сел на камень перевести дух. И, каюсь, стал подсчитывать, сколько денег можно выручить за все это мумие. Сумма получалась баснословная. С трудом отбросил неуместные подсчеты и продолжил поиск. Заглядывал в кусты, под обломки скал, время от времени кричал.  Беркут  уже  не  кружил  в небе,  а  сидел

возле «склепа». Я вспомнил, что беркуты не брезгуют падалью. Поковылял к «склепу». Вдруг  увидел еще несколько капель крови. И наткнулся на кед Алисы. Задник был пыльный, поцарапанный. Вскоре увидел и второй, с таким же задником. Он лежал недалеко от «склепа». Словно Алису волокли, и кеды слезли. Только сейчас заметил трех грифов. Два, вытягивая длинные голые шеи, пытались вытащить клювами что-то из нижнего  отверстия.  Третий забрался  наверх  и заглядывал  в  верхнее. В жизни грифы оказались еще омерзительней, чем на картинках. Беркут неуклюже, но с достоинством, сделал несколько шагов, не спеша расправил огромные крылья и взмыл в воздух. Когда я подошел совсем близко, улетели и грифы. Я заглянул в верхнее отверстие. И застыл. На дне лежал Костя. На нем, поперек, – обнаженная Алиса. Оба широко открытыми глазами смотрели на меня, Смотрели остекленевшим взглядом. Пересилив себя, я заполз в «склеп». Они были убиты ударом острым предметом в висок. Тем окровавленным камнем, несомненно. Закрыл им глаза. Положил Алису рядом с Костей. Заложил камнями оба отверстия. Подумалось: «Костя верил, что это склеп. Пусть так и будет».

Начинало смеркаться. Пора было возвращаться. Плохо  помню, как я дошел до палатки. Эту ночь я не спал.

Едва рассвело, я отправился искать Катю, Санька и Антона. Нога уже меня слушалась. Ходил по хребтам, спускался в соседние ущелья. Кричал, пока не охрип. Тщетно. Постоянно думал, что могло произойти. Разные версии приходили в голову, но все – неубедительные. Вернулся в сумерках. Как только залез в спальный мешок – забылся тяжелым, беспробудным  сном. Проснулся, когда солнце уже освещало палатку. Снова искал весь день.

На следующее утро пошел в Терек-Сай, в милицию. Шел и думал, что им сказать, о чем умолчать. Мне лучше всего думается при ходьбе. О пещере говорить я не  собирался.   Но

милиционеры захотят увидеть трупы, место преступления. Тоже будут искать. И, наверное, найдут пещеру. И еще: я ведь буду главным подозреваемым. Слышал я о таких случаях. Недобросовестные следователи объявляли преступником того, кто сообщил о преступлении, но к преступлению отношения не имел. Чтобы поскорее закрыть дело, чтобы не ухудшить показатели раскрываемости. Я повернул назад. А что сказать в Лекраспроме? Если правду, то к этому же все и придет. Я мог, конечно, сочинить какую-нибудь историю. Сказать, например, что все временно разъехались по домам. И попросить, чтобы вывезли только мою эфедру. Но лгать  я не умею. Я решил вообще не появляться в конторе! Непростое  это было решение. Жалко было своего труда, труда немалого, тяжелого. Жалко было денег. Но выхода не было. Лучше было пожертвовать этими деньгами, но сохранить существование пещеры в тайне. И не иметь дело с милицией. И остаться честным.

Неделю я искал пропавших. Потерял голос от крика. Исходил близлежащую местность вдоль и поперек. Залезал в каждую пещеру, в которую мог залезть. Заглядывал в каждую щель. И единственное, что я нашел – это ботинки Антона. Они валялись в конце последнего отщелка, метрах в пятнадцати друг от друга.

Во время своих поисков я иногда натыкался на мумие, но не обращал на него внимания. Не до того было. Да и не хотелось мелочиться. У меня ведь была пещера!

Наконец, потеряв всякую надежду, решил возвращаться во Фрунзе. Последний раз поднялся на красную гору. Спустился в пещеру,  часа  полтора отбивал  мумие.  Уже отбитое

кем-то мумие не тронул. Что-то меня удержало.

На другой день затолкал в рюкзак до отказа мумие и свои вещи и поехал домой.

 

                                                                                  13

 

Условия для приготовления мумие были идеальные. Я снимал отдельную  времянку во дворе. Имелась в ней крошечная кухня с газовой плитой. Хозяин жил один, в небольшом доме. Он уехал на несколько месяцев в Казахстан, в Целиноград.

Сразу после приезда растворил часть мумие. Через сутки начал  варить. Строго следовал инструкциям Кости. Сам себе я казался алхимиком. Через три дня закончил. Пришел к выводу, что мое мумие и видом, и запахом мало отличается от Костиного.

Потом занялся расфасовкой. Какая нудная работа! Я взвешивал мумие на аптечных весах, которые специально для этого купил. По десять, пять, но в основном по два грамма. Завертывал в вырезанный квадратик полиэтилена. Перевязывал накрест нитками. Мумие ко всему цеплялось, все пачкало. То и дело приходилось мыть руки. Пакетики получались неровные, скособоченные. Товарный вид они имели неважный. Решил их запаивать. Как Костя советовал. Купил  паяльник. Купил все книжки о мумие, какие смог найти.  Проштудировал их.

Наварил еще мумие. Все делал как бы механически. Думал лишь об одном: что случилось в Иссык-Су?

 Костя говорил, что аптеки мумие не принимают: нет единого официального стандарта. Он продавал мумие частным лицам. В основном в РСФСР. В Киргизии реализовать, как Костя выражался,  мумие труднее, спроса такого нет. Я тоже   собрался   в   Россию,  в   Сочи.

Всегда хотел в этом городе побывать.

Перед отъездом вспомнил совет хозяина: ничего ценного в доступном месте не оставлять. Дом, по его словам, несколько раз обворовывали. Участок и дом от улицы отделяет высокий металлический забор. Проникнуть во двор, очевидно, помогала яблоня. Она росла во дворе рядом с забором. «Давно хочу спилить, да жалко, – вздыхал хозяин. – Дед еще посадил». Он подозревал подростков из дома напротив. Я постарался спрятать мумие, которое с собой не брал, понадежнее.

Моими попутчицами в поезде оказались две женщины средних лет. Говорили они о продуктах. Пришли к выводу, что в Киргизии жить легче, чем в России. Я молча сидел у окна, глядел на безбрежную казахскую степь. Мои соседки сменили тему.

– Мама ногу сломала. К ней еду. Поживу с ней, пока не вылечится.

Такой случай нельзя было упускать. Я повернулся к ним. Заговорил волнуясь, пересиливая себя:

– Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, но у меня есть лекарство, которое помогает при переломах. Оно сильно ускоряет процесс сращивания костей. – Я старался выражаться научно. – Мумие называется.

– Наслышаны, наслышаны.

 Женщины заинтересовались. Я полез в полиэтиленовую сумку.

– Есть на эту тему интересная  брошюра. Называется «Тайна древнего бальзама мумие-асиль». Автор – Шакиров, профессор из Ташкента. – Я  достал  небольшую книжку  в  мягкой

обложке. –  Он возродил в Союзе  интерес к мумие. А известно оно на Востоке тысячелетия. Мумие и многие другие болезни лечит. – Я говорил убежденно. Потому что верил в то, что говорил. Не верил бы – не стал бы предлагать. Нашел нужную страницу, протянул им книжку. – Вот здесь о переломах. – Я говорил и говорил, со студенческой поры наивно, наверно, полагая, что чем больше сказать, тем выйдет убедительнее.

Соседки, одна за другой, внимательно прочли страницу. И попросили продать им мумие. Та, которая ехала к маме, купила 20 граммов, другая – 10. Поблагодарили. Мне надо было радоваться, а я испытывал странное  неловкое чувство. Словно я был им чем-то обязан. Не мое все же это дело – торговать мумие.

Нашлись еще покупатели в нашем вагоне. И из других вагонов стали являться. Весть обо мне и моем лекарстве разлетелась, очевидно, по всему составу. Некоторые приходили, слушали меня  с выражением скептицизма и подозрения на лице и ничего не покупали. Но таких было меньшинство. На пути до Москвы я продал мумие довольно  много. Никак этого не ожидал.

В Москве была пересадка. На вокзале мумие не предлагал. Решил на вокзалах  его не продавать: милиции много. И все же один милиционер подошел, проверил документы, спросил, куда и зачем еду. Я сказал, что еду в Сочи отдыхать. Отчасти это было правдой. Он спросил, где работаю. Сказал, что работаю в Лекраспроме, показал договор. Он отошел. Полуправда и умолчание сильно меня выручают. Без этих приемов совсем сложно было бы мне жить.

И в другом поезде продал мумие немало. В Сочи устроился в гостиницу. Ходил на море, подолгу сидел у самой воды, глядел на волны. На три стихии могу смотреть часами: на море, горы и огонь. Ездил в Мацесту   на   грязи.   Был   в  тисо-самшитовой   роще.   Посетил

дендрарий. Отдыхающих в это время было в Сочи не очень много, но мумие я реализовал порядочно. Алиса говорила, что у меня честное лицо. И поэтому она с первого взгляда почувствовала ко мне доверие, ее потянуло ко мне. Может, продажа шла  неплохо из-за моего честного лица?

Все было бы хорошо, но сам процесс продажи тяготил меня, необходимость убеждать, торговаться. И, конечно, меня  мучили мысли о Кате.

Правда, один неприятный случай все же произошел. Я продал 10 граммов огромному надменному грузину. Через несколько дней он нашел меня и мрачно заявил:

– Не помогло твое лекарство. Деньги верни.

Его требование было несправедливым. Я ведь не обещал безусловного выздоровления. Но возражать я не стал, деньги возвратил. Не могу я спорить с людьми из-за нескольких десятков рублей. Да и скандала совсем не хотелось.

Вернувшись во Фрунзе, я обнаружил, что хозяйский дом хотели обворовать. Входную дверь явно пытались взломать. Но безуспешно. То ли не хватило сил и умения, то ли что-то спугнуло воров. Две ветки на яблоне были сломаны. Времянкой воры не заинтересовались. Мумие было на месте.

Я приехал с толстой пачкой денег. Никогда столько в руках не держал. Но на приличный дом все еще не хватало.

 

                                                                                  14    

 

В декабре решил съездить в Иссык-Су за мумие.

Хотел было купить палатку.  Вдруг  наши палатки  украли.  Или  контора забрала.  Но

подходящей, достаточно компактной в сложенном виде, не нашел. В любом случае я мог ночевать в палатке на участке Санька.

Накануне отъезда столкнулся на улице с тем самым бородачом, у которого не приняли часть эфедры. Он меня узнал.

– Вы там зимовать собрались? Приемщик говорит, от вас ни слуху, ни духу. – Сердце сжалось. Значит, никто из наших в конторе  не  появлялся. Все  меньше  оставалось надежды.

– Может, ничего не нарезали? Такое бывает.

– Сейчас туда еду. Когда нужно будет,  сообщим.

На его расспросы я или отвечал невразумительно, или отмалчивался. Постарался поскорее уйти. Опять помогли мои приемы: прямой лжи я избежал.

Наверно, читателям этих записок, если такие найдутся, мои старания остаться честным покажутся комичными или даже лицемерными, ханжескими. Но иначе я не могу.

На одном автобусе доехал до Ташкента, на другом – до Намангана. Дальше ехал на попутных машинах. На вопросы отвечал, что работаю в Лекраспроме сборщиком.

Вышел на повороте на Терек-Сай. Он располагался в стороне от главной дороги. Она шла, мимо нашего Ыссык-Су, через перевал Чапчама, в Чаткал.

– Пойдешь один на ночь глядя? – удивился водитель. – А волков не боишься? Зимой они наглеют. В прошлом году загрызли одного на Чаткале.

– Сейчас больше на лето похоже, чем на зиму. – Вечер, действительно, был душным, очень теплым, даже, можно сказать, жарким.

– Да, пока без снега живем. – Он уехал.

Когда поравнялся с соседним ущельем, увидел вроде струйку дыма за холмом. Этот холм разрезал ущелье надвое. Решил: показалось в сумерках. Некому там было жечь костер. Чабаны давно перекочевали вниз, на зимние пастбища. Волнуясь, вошел в наше ущелье. Палатки были на месте. Наши с Алисой кучки эфедры – тоже. Но кто-то рылся в вещах, и в большой палатке, и в маленькой. Однако, судя по всему, в них после моего отъезда, никто не жил. Мыши устроили здесь свои жилища. Прогрызли фанерный ящик, где мы хранили крупы. Все было усеяно их пометом.

Разжег костер, приготовил ужин. Вспоминал в мельчайших подробностях, как мы все сидели за нашим каменным столом, делились событиями, спорили, любовались горами. Лег спать с тоской в душе. Ночью слышал сквозь сон мышиную возню, писк и непонятный тихий равномерный шелест.

Проснулся от холода. Часы показывали половину седьмого, но было светло. Крыша палатки просела. Я откинул полог. Все было в снегу. Вот почему вечер был душным, вот откуда шелест ночью. Хорошо, что я взял сухой спирт. Зажег его, разогрел завтрак.

Шел вверх, утопая по икры в снегу. Кучки эфедры в отщелках стояли нетронутыми. Под слоем снега они походили на могилы. Ветхая палатка тоже была на месте. В центре участка Санька росли две высокие арчи. Красиво они выглядели в снегу. Когда я поравнялся с одной из них, сверху, с дерева,  кто-то  прыгнул  на  меня! Вцепился  когтями  в  плечи. Стал

кусать в шею. Хорошо, что высокий меховой воротник куртки был поднят. Зверь не смог его прокусить. Я попытался стряхнуть его с себя. Ничего не вышло. Тогда я развернулся и ударился спиной со всей возможной силой о ствол арчи. Хищник спрыгнул с меня. Это была крупная  рысь,  с красивыми  длинными  черными  кисточками  на  ушах.  Куцый   хвост   ее,

похожий больше на обрубок, нервно подрагивал. Она отбежала, оглядываясь и не особенно торопясь, на несколько метров, села и стала наблюдать за мной с хладнокровной враждебностью. Не думал, что рысь способна нападать на человека. Голод, наверно, довел. Я продолжил свой путь. Иногда оборачивался. Она сидела на том же месте и смотрела на меня.

В пещере мне показалось, что отбитого за поворотом мумие стало больше. И на этот раз я к нему не притронулся. Поработал в этот день неплохо. Загрузил рюкзак на треть – если положить больше, то он будет застревать в колодце, –  двинулся к колодцу. То есть мне предстояло подняться три раза. Подошел и окаменел. Веревки не было! Я лихорадочно стал искать  и находить разные объяснения, одно нелепее другого. Например, что чабану или кому-нибудь еще понадобилась веревка, и он, не предполагая, что я внизу, ее забрал. Я даже крикнул несколько раз. И никак не хотел поверить в объяснение самое простое и очевидное: кто-то с умыслом поднял веревку, кто-то хочет, чтоб я здесь умер. А когда поверил, почувствовал ужас. Такого я в жизни не испытывал! Кто-то явно не хотел делиться мумие. Я попробовал подняться, упираясь руками, ногами, спиной в стенки колодца. Ничего не получалось: слишком они были крутые и гладкие. Решил тщательно осмотреть пещеру: вдруг обнаружу какую-нибудь лазейку. Это ничего не дало. Вернулся к колодцу. Сел. Выключил фонарь. Надо было экономить батарейки. Хотя для чего? Не все ли равно как умирать – при свете или в темноте. Умереть я должен был от отсутствия воды. Дней через пять.

Вот так сидеть и ждать конца было невыносимо. Легче было действовать, пусть и заведомо бесполезно. В конце пещеры произошел обвал. Давно, судя по всему, несколько  лет

назад. Я решил натаскать оттуда камней и заполнить колодец. Лишь узкую щель для себя оставить. Сам не верил, что может что-то получиться. Наложенные мною камни просто съедут вниз под моей тяжестью. И это сколько камней надо было принести! Но надежда, пусть ничтожная, все же появилась. Эту тяжелую работу я должен был успеть сделать за пять дней, да еще голодным.

Вытряхнул мумие из рюкзака. Теперь он был нужен для переноса камней. Добрался во мраке в конец пещеры, зажег фонарь, посветил наверх. Надо мной угрожающе нависали плохо закрепленные камни. Действовать надо было осторожно: в любой момент мог произойти новый обвал. Я бережно расшатывал и вынимал камни из завала, складывал их в рюкзак. Свет фонарика понемногу тускнел. Обругал себя за то, что оставил запасные батарейки внизу. Скоро я буду постоянно находиться в кромешной тьме и делать все на ощупь.

Вдруг пальцы как будто коснулись волос. Я отдернул руку. В первое мгновение подумал, что это фаланга. Поднес фонарь ближе. Нет, это были человеческие волосы!

Забыв про осторожность, стал разбрасывать камни. Показалась вся голова с копной рыжих волос… Тело… Это был мужчина-европеец. Лежал он головой в пещеру. На нем был спортивный костюм. Он походил на мумию. Пролежал здесь, видимо, немало лет. Очевидно, особый микроклимат в пещере помешал разложению.

Я сел передохнуть.  Выключил  фонарь.  Хотя  очень  не хотелось  снова  оказаться во

мраке. Однако на этот раз тьма не была кромешной! За трупом слабо брезжил свет. Сердце радостно заколотилось. Свет проникал сквозь трещину в камнях. С трудом заставляя себя не торопиться, действовать осторожно, продолжил разбирать завал.  И вот передо мной открылся лаз.  Он  вел  в  пространство,  наполненное  светом.  Два  часа назад  я  пережил такой  ужас,

который не знал до их пор. Теперь я переживал такую же радость. Полез, задевая труп, через лаз. И оказался в другой пещере. Здесь было светло, просторно. Через ромбовидный вход в пещеру видны были горы, небо. Все было так знакомо. Я понял, куда попал. И как только понял, радость сильно поубавилась. В эту пещеру мы спускались с Костей. Выглянул наружу. И подо мной, и надо мной была отвесная скала. Сверху свисала старая лестница. Вернее, только ее половина, словно в насмешку. Нижняя половина была оторвана. Зато я теперь мог кричать. И был шанс, пусть ничтожно малый, что меня услышат. Долго я кричал, высунувшись почти наполовину. Мои крики повторяло эхо. Потом прилег отдохнуть. Здесь все же было намного лучше, чем в той пещере. «И умирать тут будет легче», –  с усмешкой подумал я. 

Значит, мы с Костей стояли тогда рядом с тоннами мумие. Лишь три метра этого горизонтального, засыпанного камнями лаза отделяли нас от него.

 Несомненно, это был тот самый Вася, о котором говорил чабан. И лестница была его. Очевидно, про тот колодец он не знал. Иначе бы тот путь использовал. Он был все же безопаснее: не надо было висеть над пропастью, не грозил обвал. Полез очередной раз, почти долез, и его засыпало.

Снова выглянул из пещеры. Тщетно пытался разглядеть внизу какую-нибудь движущуюся точку – человека, спешащего мне на помощь. Зато я обратил внимание на едва заметный выступ, карниз метрах в двух подо мной. На нем лежал снег. Он, расширяясь, уходил налево и скрывался из виду. Дальше, может, сходил на  нет.   А   может,  выходил   на

гребень! Опять затеплилась надежда.

Стал изучать стену пропасти. Спуску могла помочь косая трещина в скале. Как кстати она здесь была. Я составил тщательный план. Цепляюсь пальцами за трещину, правую ногу – в ту выемку, левой опираюсь на тот камешек. Потом перебираю руками по трещине, правую ногу сюда, левую – туда…  Решил спускаться. Сначала все шло по плану. Но потом один камень, на который я хотел опереться, выпал под моей тяжестью из скалы. Я чуть не полетел вниз вслед за ним. Несколько секунд висел на одних пальцах. Не сразу сообразил, что вместо камня теперь есть выемка. Сунул носок ботинка в нее. Продолжил спуск. Наконец, я стоял на карнизе. Осторожно пошел по нему, прижимаясь к скале.  А если он за поворотом закончится? Смогу я подняться в пещеру? Сделал еще несколько шагов и увидел гребень, знакомую одинокую арчу под скалой. Карниз, все расширяясь, вел прямо туда. Остановился, долго присматривался. Нигде никакого движения. Последние метры прошел легко, как по тротуару. Но руки и ноги дрожали от напряжения. Я лег прямо на снег. Раскинул руки, смотрел на бледное небо. Постепенно проникался сознанием, что я спасен.

Лежал так минут пять. Потом пошел к входу в пещеру. Кроме моих следов увидел другие, от ботинок с гофрированной подошвой. Они показались мне знакомыми. Следы  шли из соседнего ущелья и уходили туда же. Подошел к спуску в это ущелье, посмотрел в бинокль. На дне ущелья, возле холма четко виднелся черный, не засыпанный снегом,  квадратик. Значит, там стояла  палатка.  И  убрали ее  недавно,  после  снегопада. Значит,  на

самом деле я видел вчера дым. 

Двинулся назад, держась подальше от склепа. В пещере остались рюкзак с фонарем, отбитое мумие. Но лезть туда я не мог. Психологически не мог. Пошел к нашему ущелью. И резко стал. Я вспомнил, где видел такие следы! Их оставляли ботинки Санька.

Спускаясь, обошел высокие  арчи стороной. Рыси не было. В палатку вернулся в сумерках.

Ночью меня разбудил волчий вой.  Довольно мелодичный,  выразительный, с трагическими нотками. Выло несколько волков. Один был, так сказать, солистом, другие подвывали. Через несколько минут вой повторился, причем гораздо ближе. Сон улетучился. Но настоящего страха не было. Что волки могут сделать? Вход в палатку застегнут. Брезент они не разорвут. Попытаются подлезть под него? Вряд ли. Не слышал, чтобы волки атаковали человека в его жилище. Плохо, что фонарь остался в пещере. Положил на  перевернутую  алюминиевую миску таблетку сухого спирт, зажег. Я лежал в спальном мешке, глядел на маленькое синеватое пламя, прислушивался. Вой время от времени повторялся. В который раз пытался представить, что произошло тогда у красной скалы. Вспоминал, как нервничал Санек накануне ночью. К утру я задремал.

Проснулся поздно. Волков не было. Судя по следам, они подходили к палатке очень близко. Подумалось: «Если рассказать, что я за одни сутки пережил, никто ведь не поверит!» Подобное нагромождение опасностей справедливо считается в художественном произведении перебором, потерей чувства меры.

Хотел  сразу поехать во Фрунзе, без мумие и рюкзака. С собой взять лишь мумие, которое мы нашли и спрятали с Костей. Чтобы уж не совсем с пустыми руками возвращаться. Но я отбросил эту малодушную  мысль. Пошел вверх по ущелью. Я не верил, что волки осмелятся напасть на человека днем. Сегодня было теплее, чем вчера. Снег начинал таять.  На

кусте эфедры, под таявшим снегом, по-прежнему висела косынка Кати. Она лишь полиняла. Я взял ее с собой. Поднялся на гребень. Понаблюдал из-за укрытия. Не заметил ничего подозрительного. Очень не хотелось спускаться в пещеру. Пересилил себя, полез. Без происшествий сделал все, что хотел. Пошел назад. И остановился.  Что-то зацепило мое внимание. Не сразу  понял, что именно. Пригляделся. Слева лежал под углом огромный плоский камень. Пространство между ним и почвой аккуратно прикрывали три других камня. Словно кто-то их специально так положил. В узком проеме, на белом снежном фоне, виднелась красная полоса. Красная материя. Вчера я этот проем не видел: все было под снегом. Я отвалил камни. Под плоским камнем лежал разложившийся труп в красной ветровке. Череп был проломлен у виска и еще в двух местах. Без всяких сомнений это был Санек. И вся одежда была его. Именно так он был одет в тот день. Ботинок лишь сейчас на нем не было.

Труп явно лежал здесь с осени. А я ведь тогда проходил мимо этого камня и ничего не заметил. Трудно, значит, было заметить. Не то, что сейчас, на фоне снега. Я поставил камни на место.

Внизу окинул горы прощальным взглядом и пошел к дороге. На другой день я был дома.

 

                                                                                  15    

 

А мне нравится писать эти заметки! Придумаю удачную фразу – и настроение даже поднимается. В университете мне говорили, что у меня есть литературные способности. Может, стану когда-нибудь писателем.  С  детства мечтаю  об  этом. Писатели  –  счастливые

люди. Пусть эти заметки будут моим первым литературным опытом. Как бы мне хотелось написать роман о судьбе дворян после революции. Это великая тема. Трудно и страшно  представить судьбы аристократов, попавших в ГУЛАГ. Князья и графы – рабы! Княгини, княжны, графини, баронессы – бесправнейшие рабыни, не имеющие никакой возможности   защититься от сексуальных домогательств. Душа болит, когда об этом думаю.

Нет, тут нужен талант Достоевского. Какую бы потрясающую книгу он написал! Шедевр получился бы. 

Наварил еще мумие. После нового года снова повез его в Сочи.

Остановился в той же гостинице. Началась реализация неплохо. На другой день  в кафе разговорился за столиком с семейной парой. Продал им, прямо в кафе, 10 граммов. Они ушли довольные. За соседним столиком сидела в одиночестве элегантно одетая молодая женщина. Настоящая красавица. Подошла, попросила разрешения сесть. Сказала с обворожительной улыбкой, что случайно слышала наш разговор, и заинтересовалась этим лекарством. Звали ее Марина. Я пустился в объяснения. Она смотрела на меня загадочным взглядом. Были в нем и интерес, и ободрение, и еще что-то. Никогда не рассказывал я о целебных свойствах мумие с таким вдохновением. Слушала Марина с большим вниманием. Она решила купить 20 граммов. Денег у нее с собой не было. Решили, что она купит мумие через два часа. Договорились встретиться  в парке. Мы тепло попрощались.

В гостиницу вернулся в приподнятом настроении. Мне показалось, что я понравился Марине как мужчина. Помню, как я лежал, самодовольно улыбаясь, на кровати и размышлял на тему: почему красивые женщины обращают на меня внимание, что их привлекает ко мне. Красавцем я себя не считаю, искусным ухажером – тоже.

Оправился на встречу, полный самонадеянных надежд. Пришел раньше срока, но Марина уже ждала меня на условленной скамейке. Встретила как старого знакомого. Но мне показалось, что она была немного напряжена. В этой части парка было малолюдно. Мама катала коляску с младенцем, прогуливалась пожилая пара, да двое мужчин сидели, уткнувшись в свои газеты, на соседней скамейке.

Два грамма я добавил бесплатно.

– Это премия за крупную покупку, – сказал я шутливо.

Марина мило улыбнулась, поблагодарила, взяла мумие, протянула деньги. Я сунул их во внутренний карман пиджака, поднял снова на нее глаза. И оторопел. Как она изменилась за несколько секунд! Губы были твердо сжаты, глаза глядели жестко, цепко, враждебно. Мужчины на соседней скамейке отбросили газеты и в мгновение ока оказались рядом. Один, высокий, худощавый, показал милицейское удостоверение. Марина отдала им мумие.

– Героин! – определил второй, плотный, с короткой шеей и низким лбом. Глаза его горели. – У меня глаз наметанный.

– Верните деньги, – сказал мне высокий. – То, что вы продали, мы проверим. Если не наркотик – возвратим.

Я отдал Марине деньги. Она тут же ушла. Стал объяснять, что это не наркотик, а лекарство, нигде и никем  не запрещенное.

– Разберемся.

Меня отвели в участок. Я должен был вынуть все из карманов. Проверили сумку. У меня было с собой еще мумие. Его тоже забрали. Брошюру Шакирова я сам им дал,  попросил

прочесть. Крепыш с трудом скрывал ликование. Наверно, думал, что поймал крупного торговца наркотиками, и ожидал повышения по службе или поощрения. Потом я долго ждал в коридоре. Видел Марину – в форме. Наконец завели в кабинет. Там сидел низколобый. Он смотрел на меня тяжелым взглядом. Процедил:

– Две статьи тебе светят. Сбыт наркотиков – раз. Спекуляция – два.

Покоробил тон, покоробило тыканье. Но я сдержался.

– Мумие я сам нашел. Спекуляция здесь ни при чем.

– Давно наркотики сбываешь?

– Если бы это был наркотик, почему я тогда продал его Марине как мумие? Про наркотик я ни разу не упомянул. Марина может подтвердить. Как я понял, она здесь работает. Продал по цене мумие. Наркотики, надо полагать, дороже. Где же логика?

– Здесь только я задаю вопросы! – злобно выкрикнул низколобый.

– Кричать на меня не надо.

Глаза его загорелись. Он поднялся. Рявкнул:

– Молчать!

Как я был близок к тому, чтобы его ударить! Даже место наметил – прямо в нос. Сдержал себя огромным усилием воли. Сказал негромко и хладнокровно:

– Повторяю: на меня не кричи. Никто не давал тебе право хамить.

Мы впились глазами друг в друга. Кажется, он тоже хотел ударить и тоже сдержался. Он процедил с угрозой:

– Ладно. Посидишь в камере. Поймешь, как надо себя здесь вести. Следующий раз я с тобой по-другому буду разговаривать. Со-овсем по-другому! Ты у меня по-другому запоешь!

Меня увели. Посадили в камеру. В ней уже сидели два бомжа с испитыми лицами и подросток с вороватыми глазами. Держались  они тихо. Если бы я был в камере один, то заметался бы из угла в угол. В гневе у меня появляется такая потребность. Но перед ними носиться по камере не хотелось. Все отошло на задний план. Я думал только о низколобом. Я ненавидел его всей душой! Такие среди милиционеров попадаются. Идут на такую работу, чтобы иметь возможность командовать людьми, безнаказанно подавлять их и унижать.

И ведь он понятия не имеет о чести. Не предполагает, что могут быть  люди, готовые жизнь за нее отдать. И такие, как он, решают судьбы людей! Как могло такое случиться в нашей стране? Разве можно представить себе подобного следователя в царское время? Это одно из последствий исчезновения дворянства. Вернее, дворян. Дворянское сословие, конечно, надо было отменить. Несправедливо, когда человек рождается с привилегиями.  Еще февральская революция должна была отменить, но почему-то не сделала этого. Отменили сословия большевики правильно, но они не должны были истреблять, сажать, губить  самих дворян. После уничтожения дворянства ушло из нашей жизни что-то очень важное… Благородство, честь. Как стержень личности… Ушло навсегда. А ведь в мире нет ничего выше благородных порывов души.

Во время войны за независимость и сразу после нее сто тысяч аристократов-землевладельцев бежали из США. Думаю, именно поэтому культуры – настоящей, глубокой культуры – там меньше, чем в Европе, где дворяне растворились среди других граждан.

 Ночь я не спал. Утром повели на допрос. Я шел с чувством, что жизнь моя кончается. Твердо знал: если низколобый опять начнет на меня рявкать, я его ударю. Вошел  в  кабинет с

колотящимся сердцем.

Низколобого не было. За столом сидел другой следователь. Пожилой, с большими залысинами, с суровым, мрачным лицом. Он взглянул на меня угрюмо.

– Как вы докажите, что это не наркотик? – Голос у него был скрипучим.

Я пустился в объяснения. Следователь слушал, почти не перебивая. Хмурился. Когда я закончил, он помолчал, подумал. Проскрипел:

– Поступим так. Пошлем это ваше вещество во Фрунзе, в Лекарст… Или как там?

– Лекраспром.

– Да. Пусть подтвердят, что это действительно мумие. С вас возьмем подписку о невыезде. Как только придет положительный ответ на наш запрос – вы совершенно свободны. И еще: пока будете здесь жить, этим, как вы говорите, лекарством не торгуйте.

Я со всем согласился. Вышел на улицу. Только теперь в полной мере оценил точность выражения: «пьянящее чувство свободы».

В этот день принял важное решение. Больше я продавать  мумие не буду. Нигде и никогда. Необязательно покупать, как я планировал, дом со многими комнатами и огромным садом. Можно жить и в доме поскромнее. На такой денег у меня хватит.

Я сомневался, что Лекраспром ответит. Но через две недели ответ пришел. Контора подтвердила, что это мумие. Телеграмму прислал замдиректора. Как я был ему благодарен! Следователь с залысинами вернул мумие, книжку. 20 граммов я ему подарил. За человеческое отношение. Он крепко пожал мне руку. Неожиданно заявил:

– Вы делаете нужное дело. – И добавил, не очень логично: – Но все же в Сочи мумие не продавайте. – Этого он мог мне теперь и не говорить.

Как только вернулся во Фрунзе, стал искать подходящий дом. Многие стараются купить дом на южной окраине, поближе к горам. Считают, что здесь климат суше, воздух чище, а в  северной части города, в низине, климат сырой и нездоровый. А мне хочется жить именно здесь. Как-то здесь уютнее. Хорошо бы купить дом на берегу БЧК – Большого Чуйского канала, главной, так сказать, водной артерии Фрунзе. Или недалеко от Комсомольского озера. Ищу не спеша. Вспоминаю слова Кости: «Любая покупка, от носков до дома, должна быть по душе».

Записки мои подходят к концу. Куплю дом – и закончу писать. Это будет логическим завершением.

 

                                                                                  16

 

Кажется, я видел Катю! Ехал в троллейбусе вверх по Советской. Случайно взглянул на троллейбус, который двигался в противоположном направлении. И увидел ее! Катя сидела у окна, опустив голову. Она сильно осунулась. Я постучал в окно. Она не обернулась. Троллейбусы  разминулись.  Может,  я обознался?  Нет,  это была  она!  Любимую женщину

невозможно спутать с другой. Хотел было уже выйти, поймать, если повезет, такси и догнать тот троллейбус. Но вспомнил, что в кармане у меня только мелочь. Переполняла радость, что она не погибла в Иссык-Су. Эту ночь я не спал.

Теперь каждый день езжу на троллейбусе по Советской. Надеюсь увидеть ее снова.

Сейчас  только заметил,   что   стал  писать   не   о   прошлом,   а   о   настоящем.   Мои

воспоминания превращаются в дневник.

 

25 января 1982

Не могу прийти в себя! Как колотится сердце!.. Но все по порядку. Опять я ехал в троллейбусе по Советской. Народу было много. Проехали мост через БЧК. Я поймал себя на том, что мне неудержимо хочется заглянуть в лицо хорошо одетого пассажира, стоявшего впереди меня. Уж очень знакомая была фигура. Я прошел немного вперед, как бы невзначай оглянулся. Это был Антон! Он смотрел на меня широко открытыми глазами. Даже рот приоткрыл. Мы поздоровались. Мне показалось, что он мне не особенно рад.

– Что тогда случилось, Антон?

Он подумал.

– Сперва хочу тебя со своей типа женой познакомить. – Я уловил торжествующие нотки в его голосе. Он шагнул к ближнему сиденью. После первых секунд растерянности Антон стал держаться уверенно, даже самоуверенно. – Катя, моя жена! Хотя представлять вас как бы  без надобности. 

На сиденье, у окна, сидела Катя. Антон как будто наслаждался произведенным на меня эффектом. Как она изменилась! Лицо очень худое и очень  бледное. И измученное. Уголки губ опущены. Глаза потухшие. Лишь когда она меня узнала, в них промелькнуло на миг что-то вроде слабой радости. На ее похудевшем лице нос казался особенно крупным. От ее красоты мало что осталось. Красота Кати относится к тому типу красоты, в котором красота физическая неразрывно связана с красотой душевной, с внутренним светом. Теперь этот свет в ней погас.

Мы молча смотрели друг на друга. Троллейбус остановился.

– Извини, типа нам выходить, – сказал Антон. – Еще, может, увидимся. Тогда, короче,  обо всем потолкуем.

– Антоша, еще ведь одна остановка, – тихо пролепетала – именно пролепетала! – Катя.

Антон молча посмотрел на нее. Катя поднялась и, не взглянув на меня, пошла к выходу. Движения ее были замедленными, неуверенными, какими-то сонными.

– В  гости  приходите!  –  крикнул я  им  вослед. –  Обязательно!   –   Я   назвал   адрес.

– Вечером я всегда дома.

– Непременно заглянем, – заверил Антон. Они вышли. Катя пошла по тротуару нетвердыми шагами, опустив голову.

Весь вечер метался по комнате. Я люблю ее по-прежнему. Несмотря ни на что. Мучаюсь, что она вышла замуж, что я ее потерял окончательно. И не покидает – только усиливается – чувство, что она в беде.

Почему я не вышел вместе с ними? Ведь мне так хотелось это сделать. Побоялся показаться навязчивым! Только это. По этой же причине не спросил, где они живут. Погубит меня когда-нибудь моя щепетильность!

К их приходу накупил всякой снеди, конфет. Купил бутылку коньяка, хотя помню, что Антон не пьет.

Сегодня они не пришли.

 

26 января

Получил телеграмму из Целинограда, от хозяина дома. Он приезжает 28-го, на один день. Просит быть обязательно дома. Я должен отдать ему плату за жилье, за полгода.

Странный случай произошел  днем, ближе к вечеру. Я подходил к дому. Улочка наша узкая, с пирамидальными тополями вдоль арыков. Всегда безлюдная. Навстречу медленно ехала черная волга. Вдруг мотор взревел, и она понеслась прямо на меня. Я едва успел прыгнуть за тополь. волга умчалась. Что это было? Водитель был пьян? Или не справился с управлением? Или хотел меня  задавить?

Если кому-то попадутся в руки мои записки, знайте: последнее предложение воспоминаний будет такое – «На этом заканчиваю свои записки». Обязательно! Не будет этого предложения – значит, со мной случилось что-то нехорошее.

Опять напрасно ждал весь вечер Катю и Антона. Не исключаю возможности, что они приходили, звонили, а я не услышал. Если нажать кнопку на заборе, то звонок раздается только в доме хозяина. Во времянке его слышно плохо. Не по себе становиться от такой мысли.

 

27 января.

На всю жизнь запомню эту дату!

Поздно вечером в хозяйском доме задребезжал звонок. Я бросился к калитке. Открыл и увидел Катю! В руке она держала чемодан. Через плечо была перекинута вещевая сумка. Катя молча смотрела на меня и неопределенно улыбалась.

– А где Антон? – вырвалось у меня. Это были мои первые слова.

– Я от него ушла.

Бурная радость охватила меня. Я взял чемодан. Мы прошли во времянку. Катя шла быстрыми, энергичными  шагами. В троллейбусе она была совсем другой. Она сняла сумку и стала прямо передо мной. Подняла худое бледно-серое лицо. Зрачки ее были расширены. 

– Олег! Увези меня отсюда! Срочно! Куда-нибудь подальше. Чтоб он не нашел.

– Конечно, Катя!

– Только у меня денег нет. Антон их в сейфе держит.

– Деньги найдутся...  Я все сделаю…

Катя с чувством сжала на миг мою руку.

– Умираю от жажды!

Я усадил ее за стол. Угостил чаем. От коньяка она отказалась. Катя казалась  возбужденной. Движения были стремительные и суетливые. Она немного походила на пьяную, но запах алкоголя не ощущался.

– Катя, а хотела бы ты жить в Горьком? Там у меня родственники.

– Всегда хотела жить на Волге!

– Я как раз собираюсь дом купить. Вот в Горьком его и купим.

– Классно! Олег, рано утром поедем?

– Рано утром мы и поездом не уедем, Катя, и самолетом не улетим.

Испуг мелькнул в ее глазах.

– Нельзя нам ждать! Антон сказал, что уезжает на два дня, но может и завтра вернуться. И будет меня искать.

Я хотел было сказать, что  со  мной она  может  никого не  бояться,  но  предпочел не

спорить. Решили утром автобусом отправиться в Алма-Ату. И уже оттуда добираться до Горького.

Она выпила одну пиалу, вторую. Яства, которые я купил к их с Антоном посещению, едва  отведала.

Наконец, я спросил то, что все время порывался спросить, как только ее увидел.

– Катя, что там тогда произошло?

Несколько секунд она  молчала. Потом почти прошептала:

– Это был ужас. Ужас! – Ужас появился и в ее глазах. Она снова помолчала и вдруг заговорила быстро и громко:  – Когда мы тогда дошли до конца ущелья, Санька увидели. Он уже к скале поднимался. Видно, нас заметил, полез  еще быстрее. Когда до скалы долезли, смотрим – никого. Вдруг из-за камня … такого… как куб. Помнишь?

– Да.

– Вот…  Из-за этого камня Санек появляется. Растерянный такой… Вдруг откуда-то Антон выскакивает! С горящими глазами, дикий совсем… В руке – длинный камень, острый-острый. Первобытный человек, точь-в-точь!.. И бьет Санька камнем по голове. Тот упал, за голову схватился, кричит: «Я тебя спасать пришел! Сейчас веревку снова опустил! Я только припугнуть хотел!» А Антон опять бьет. Костя бросился к ним, хотел отобрать камень… Смелым он был…  Антон обернулся и ему – в висок. Одним ударом убил. – Голос ее дрогнул. Она помолчала. – Потом Санька стал добивать. Мы с Лисой такие: стоим как дуры. Вместо того, чтобы свалить потихоньку. Антон нас еще не видел:   мы   за  камнями   стояли.   Страх

парализовал… А тут еще Лиса не выдержала, заскулила тихонько. Антон резко поворачивается, на нас глядит. Страшный! Глаза пылают, на лице торжество какое-то… Он мне потом говорил, что радость огромную тогда чувствовал… Свободу безграничную… Как будто оковы с него спали… Ну и вот. Он подбежал к нам. В руке окровавленный камень сжимает. Санек уже мертвый был…  Антон уставился на нас.   Словно нашим страхом наслаждался. Велел идти к арче.  Снял с Лисы пояс, привязал меня к стволу. «Крикнешь, – говорит, – убью!» Отвел Лису за большой камень. Меня стеснялся? Но я все равно изогнулась и все видела. Он ее раздел. Только кеды оставил. И… И овладел… Ублюдок… Потом говорит: «Короче, придется мне вас уничтожить. Как свидетельниц». Лиса заплакала, просила не убивать. А он с размаху камнем ей в висок. Она сразу умерла. Подходит с камнем ко мне. Я тоже его умоляла… Вспоминать стыдно… «Ладно, – говорит, – ты ко мне неплохо относилась. Оставляю тебе жизнь. При одном условии. Всегда будешь со мной. Слушаться меня будешь во всем. Не пожалеешь. Там, в пещере, тонны мумие. Я буду добывать, ты – продавать. Внешность у тебя для этого очень даже подходящая. Бабок будет завались. Я не жадный, я добрый. Сама увидишь. А попробуешь сбежать – убью. На краю света найду и убью. Согласна?» Помню его речь слово в слово. Я согласилась. А как я могла не согласиться!.. Он снял с Санька ботинки. Из свиной кожи которые. Свои вниз швырнул, эти надел…  – Говорила она без устали, не умолкая. Только время от времени отхлебывала из  пиалы.  – Я  все  подробности помню.  И  до  конца жизни не забуду… Затащил тело Санька под плоский камень, другими прикрыл. Костю, потом Лису оттащил к жилищу из камней,  помнишь его? Там спрятал. «Мумие я должен забрать, – говорит.  – Придется тебе еще потерпеть». Затолкал мне в рот мою косынку, шпагатом закрепил. И полез в пещеру.  Долго его не было. Вернулся с полным рюкзаком. Только после этого кляп вынул и меня отвязал. Мы спустились в другое ущелье. На попутной до Намангана доехали. Оттуда на автобусах через Ташкент – во Фрунзе…

Катя замолчала. Я тоже потрясенно молчал.

– Я твою косынку в отщелке нашел, – заговорил я наконец.

– Значит, ветром сдуло…

– Да… Так речка запруду прорывает. Его родители и пресвитер этот  перестарались, они  подавляли в Антоне не только плохие  желания, они все в нем подавляли! Слишком сильным было давление, вот и прорвало запруду. Действие равно противодействию.  Понимаешь меня, Катюша? Не было бы такого давления – он, может, смог бы свою низменную натуру обуздать.

– Я понимаю… Ты хорошо объяснил… Олег, а почему ты тогда не пришел?

– Не мог: скорпион укусил.

– Скорпион? Может, для тебе и к лучшему вышло. А то Антон и тебя бы убил.

– Это он той ночью кричал?

– Да. Они же ту пещеру не поделили. Антон считал, что это он ее первый нашел. Санек говорил, что он, пригрозил Антону, чтобы тот туда не совался.

– Помнишь, Катя, у них обоих в один день настроение упало? Это, наверно, когда у них склоки начались.

– Наверно… В четверг Антон все же полез. Санек его подкараулил. И когда тот в пещеру спустился, веревку поднял. Крикнул еще: «Будешь тут сидеть, пока не сдохнешь!» Антон решил, что ему каюк... Он часто про это вспоминает.   Говорит,   что   эти  часы   были

самые страшные в его жизни… – Я не перебивал. Лишь кивал головой. – Он лежал и жизнь свою вспоминал. Спрашивал себя: «За что? За что бог так меня  наказывает?» Говорит, всегда он старался лишь богоугодные поступки совершать. Плохие желания в себе подавлял. А для него это пыткой было… И зачем? … Он сейчас умрет, а Санек, который бога не признает, будет жить, радоваться жизни. Это я его слова пересказываю. Где же справедливость? – Я отметил про себя, как складно и умно Катя рассказывает. А ведь такая молодая еще. И в институте не училась. Природный ум! Всегда он в ней чувствовался. – В нем лютая ненависть разгоралась. Ненависть к Саньку. Вспомнил, сколько обид он от Санька терпел… А Антон ведь жутко  злопамятный. Говорит, все обиды, которые ему делали, начиная с раннего детства, помнит… Антон дал себе слово его убить, если выберется. Во всех подробностях представил себе, как с Саньком расправляться будет. Говорит, ему от этого даже легче стало. И тут он вспомнил пресвитера своего. Вспомнил его слова, что надо все и всем прощать, что только бог имеет право судить. И в этот миг в нем переворот произошел.  Душа перевернулась,  как он выражается. Он крикнул, неизвестно кому: «Что же он так несправедливо судит?» Все поучения пресвитера  показались ему, говорит,  лживыми, вредными. Решил: если спасется, все свои желания будет удовлетворять, это смыслом жизни будет, только это. И так ему жить захотелось!

Иногда Катя облизывала губы языком, ярко-красным, сухим, с белым налетом.

– Катя, у тебя температуры нет? – озабоченно спросил я.

Она ласково посмотрела на меня.

– Нету, Олег. Не напьюсь только никак!.. Ну и вот, он встал, снова начал пещеру обследовать, В конце пещеры камни обвалились. Он стал их разбирать. И на труп наткнулся. А за трупом отверстие увидал. Разбросал камни, вход в другую  пещеру  открылся.  Он  в  нее

перелез, наружу высунулся. Смотрит: внизу пропасть, вверху отвесная скала.  Сверху веревочная лестница  свисала. Как будто специально для него. Он обрадовался. Дернул за нее, а она гнилой оказалась, порвалась. Стал кричать. Что мы услышим, надеялся… Когда рассвело, вниз посмотрел, пригляделся…

– И увидел выступ. Слез на него и вышел на гребень, –  закончил я за Катю.

Она посмотрела на меня с удивлением.

– Да… Только слез со скалы, смотрит: Санек поднимается. Он быстро подходящий камень нашел, спрятался…  Что дальше было, я рассказала…. А откуда  ты про выступ знаешь?

– Я тоже на тот выступ слезал. Тоже тот лаз раскапывал. Значит, снова обвал был…

– Нет. Это он его камнями забросал. Когда кляп мне в рот засунул и в пещеру спустился. Чтоб никто с той стороны пещеру не обнаружил… Подожди. И ты  раскапывал?

После моего краткого рассказа она воскликнула:

– Ужас!.. В начале декабря это было?

– Да.

– Теперь я все понимаю…  Это он… Мы тогда за мумием приехали. Палатку не в нашем ущелье разбили, а в соседнем…

– От нашего ущелья справа?

– Ну да… Ну и вот, когда в пещеру спустились, Антон разозлился. По-моему, говорит, здесь кто-то побывал…. Я тоже мумие отбивала. Антон хотел, чтобы я была постоянно рядом.

В пещеру я первая спускалась, из пещеры он первый вылезал. Антон мне не доверяет… Отбитое мумие оставляли в пещере. Забрать мы его должны были, когда домой поедем. Так надежнее, он говорил. Два дня погода стояла классная. А на третий, в ночь, снег выпал. Мы уезжать собрались. Мумие только надо было забрать. У меня обувь для такого снега неподходящая была. Он меня пожалел, один за мумие пошел. Вернулся возбужденный, злой. С пустым рюкзаком. Замерз, говорит, другой раз заберем. Очень странным мне это показалось. Мы во Фрунзе уехали…

Чай мы выпили. Я заварил новый.

– В контору не заходили?

– Нет. Антон побоялся. Решил чикинду, которую нарезали, бросить. Мне жалко было. Своего труда жалко. Да и он жалел. Но мумие, конечно, бабок больше приносит. Он все твердит: «Побольше надо бабок сделать. Побольше и побыстрее. Пока не запретили Бабки – это власть». А повелевать ему нравиться…

– Все им повелевали – теперь он повелевать хочет.

– Несколько раз в Россию ездили продавать. Рекламирую мумие, продаю я. Он только рядом молча сидит. И деньги потом забирает. Я их не вижу. Правда, что ни попрошу – платье, сапожки, серьги – покупает без разговора. Ни разу не отказал. На деньги от мумие Антон дом хороший  во  Фрунзе  купил. Только  с  местом не  повезло:  соседями   криминальные   типы

оказались. Он с ними дружбу завел. Они вначале хотели его подчинить. Но не вышло. Он себя независимо поставил. – При этих словах что-то вроде уважения прозвучало в ее голосе. Меня покоробило. –  Волгу купил...

– Волгу? Черную?

Она снова удивилась.

– Черную. Откуда ты знаешь?

Я рассказал о вчерашнем происшествии.

– Это Антон! – убежденно воскликнула Катя. – Ему убить человека ничего не стоит… Значит, тем более нам надо поскорее уехать!

– Катя, заявление в милицию на него думаешь писать?

– Да ты что, Олег! Если он догадается, что я его заложила, мне точно не жить! А он догадается! Из зоны достанет.  Я ж говорю: у него криминальные дружки.

– Очень его боишься, Катя?

– Очень. Когда он рядом, нет у меня ни воли, ни гордости. Все исполняю, что скажет. Об одном лишь думаю – как бы его не рассердить.

– Бил он тебя?

– Нет. Ни разу не ударил. Не обозвал ни разу. Он предпочитает изощренно унижать. Лучше бы уж он бил!

– Воспитывали бы его,  уважая в нем  чувство собственного достоинства – и он бы людей уважал, – продолжал я развивать свою мысль.

Она немного помолчала.

– Последнее время я за свою жизнь бояться стала. Разлюбил он меня. –  Горечь вдруг прозвучала в ее тоне. Нет такой женщины, которой все равно, любит мужчина ее или нет. И не важно, как она сама к нему относиться: с любовью, равнодушием, презрением, ненавистью. – Иногда случайно глазами с ним встречусь, когда он не ждет, и вижу   угрозу   и   злобу.    Он

сразу смягчить выражение пытается, а уже поздно.

– А раньше любил?

– Да, по-своему… Теперь я ему не нужна. Только мешаю. Он любовницу завел, я это чувствую. Уезжать стал куда-то. Дня  на два. Говорит, в Токмак, предков  навестить. А он их не любит.   За то, что в узде его держали, наказывали, помыкали.   Он же самолюбивый.

– Низкорослые мужчины все самолюбивые. 

– Почти никогда к ним не ездил, а тут вдруг сыновья любовь проснулась! С братьями у него натянутые отношения. Завидуют они теперь ему. С сектой своей он порвал. Не в Токмак он ездит. По телефону стал подолгу разговаривать. Ворковать, вернее. Бывает, когда его нет, звонят, я трубку снимаю – молчание, потом гудки… И знаешь, он видит, что я ревную, и словно наслаждается.

Слово «ревную» неприятно поразило меня. Я сам почувствовал ревность.

–  Катя, это все уже в прошлом, – напомнил я. – А ты его действительно ревновала?

Она смутилась, стала как будто оправдываться:

– Ну, он же все-таки мой муж…  Был.

– Значит, он лишь доволен будет, что ты от него ушла.

– Не скажи. Слишком много я знаю!

– Катюша, я тебя в обиду не дам!

Она нежно взглянула на меня. Нежно и плотоядно улыбнулась. Спросила вдруг:

– Ты меня любишь?

– Да! – ответил я с жаром. – Всегда любил.

Да, я продолжал ее любить. Только теперь любовь была смешана с жалостью. А такая любовь – самая сильная.

– А я это знала! И я тебя полюблю, Олег. – Она положила ладонь, сухую и горячую,  на мою руку. – Я всегда знаю, кого могу полюбить, а кого – нет. Ты мне сразу понравился. – Она усмехнулась. – Любишь, а Лису выбрал?

– Знала бы ты, Катя, сколько раз я себя за это проклинал!.. Обидеть ее побоялся…

– Я так и подумала.

Она потянулась ко мне. Мы поцеловались. Я вскочил, обнял ее.

– Свет выключи… – прошептала она.

Я выключил. Комната погрузилась в полумрак. Повернулся к ней. Катя раздевалась…

…Разбудил меня голос Кати:

– Олег, попить принеси.

Душа ликовала. Только вот Катин голос звучал странно: просительно, слабо, беспомощно, жалко. Мы лежали на кровати. Я включил настольную ламу. Часы показывали половину четвертого. Вставая, нечаянно зацепил одеяло и стянул его с Кати. Я посмотрел на нее, на ее худосочное обнаженное тело. И опешил. Ее руки  были исколоты! Она поспешно натянула на себя одеяло.

Я принес воды. Она с жадностью выпила полкружки. Тихо сказала:

– Олег, я тебя полюбила. 

Я наклонился, поцеловал ее. Лег рядом. Спросил:

– Катя, ты колешься?

– Это Антон меня на иглу посадил…  Хотел еще сильнее  к  себе  привязать,  наверно…

Чтоб я еще больше  от  него  зависела… –  Чувствовалось,  что  она подавлена,  встревожена.

–  Чтоб умоляла его дозу мне вколоть… И ведь умоляла!.. А он захочет – вколет, захочет – нет… – Катя замолчала.

Я тоже долго молчал. Наконец, спросил:

– А что он колол?

– Мурцовку.

– Мурцовку?

– Да. На основе чикинды… Его научили. Дружки его. В подвале целая химлаборатория… Там он и мумие готовит. Туда не пускает, запирает всегда…

– Сам он колется?

– Очень редко… Контролирует себя… Курить и пить стал, всегда хотелось, говорит. А от мурцовки удерживается… Но ты не бойся, Олег… Я  все,  завязываю…  –  Она  помолчала.

– К утру отход начнется…

– Отход?  – с тревогой переспросил я. – Это как?

– Это когда к мурцовке уже не тянет …  И жажда проходит… Спать только хочется все время… Мурцовка свой цикл имеет… Два дня приподнятое настроение… Энергия… Только надо колоться каждые четыре часа… Потом выход из этого состояния… Поганое в это время самочувствие, угнетенное… Тревожное… Сейчас у меня началось… Часа четыре  длится…  А

потом – отход.  У меня он долго тянется,  десять дней … Потому что недавно начала… Чем дольше человек колется, тем отходы короче, а выходы длиннее…После отхода опять мурцовки хочется… Но я – все...  –  Катя говорила, глядя в потолок. – Если не бросить, может и крыша поехать… У Антона такие друзья есть, видела… При передозировке… можно и вообще… загнуться…

Катя стала засыпать.

 

28 января

Проснулся я рано утром. С трудом разбудил Катю.

Мы стали собираться в дорогу. Катя была вялая, сонная. Как тогда в троллейбусе. Часто зевала.

И вдруг я вспомнил!

– Катюша, мы сегодня не сможем поехать. Поедем завтра.

– Как завтра, любимый? – испуганно пролепетала Катя. – Почему?

Я вспомнил, что сегодня приезжает хозяин. Представил себе: он приезжает, а меня нет. День нет. Два, три… Хозяин, конечно, решает, что я сбежал, чтобы не платить. Что я бесчестный человек. Мне стало не по себе. Не мог я допустить, чтобы кто-то, хоть на минуту, посчитал меня бесчестным человеком. Не мог ни за что на свете!

Я постарался объяснить.

Она сидела на кровати и смотрела на меня недоуменным, непонимающим взглядом. Как тогда в Иссык-Су, когда я остался с Алисой. Я ходил по комнате взад и вперед.

– А Антон? – тихо и беспомощно произнесла она.

– Он же на два дня уехал, Катюша.

– Скорее всего… Ну а вдруг  раньше вернется?.. Приедет, а меня нет…  – лепетала Катя. – Догадается, что я к тебе сбежала…. Нагрянет сюда с дружками со своими и  поубивает

и тебя, и меня...

 – Если и нагрянут, что же, я не смогу нас защитить?

– Ты этих отморозков не знаешь…  А на каком автобусе – или поезде – хозяин приедет?

– У него своя машина.

– Олег, можно ведь что-нибудь придумать… Записку оставь…

– Записке хозяин не поверит.

–  Тогда деньги оставь, а в записке напиши, где…

– А если кто-нибудь залезет? Через этот забор перелезть можно.

– Можно?

– Хозяин говорил, что дом не раз обворовывали. И недавно попытка была. Я – свидетель… Катя, сделаем так: ты снимешь  номер в гостинице…  Или будешь ждать меня  на вокзале.

– Ну что ты, Олег!..  – Она вяло всплеснула руками. – Теперь мы не должны расставаться... Ни на минуту… – Она протянула руки  ко мне. Я подошел, погладил ее по голове. –  И ты думаешь, мне легче будет, если я жива останусь, а тебя здесь убьют?..

– Будем надеяться на лучшее, Катюша…  Может, хозяин прямо сейчас приедет.

Она вздохнула.

– Уважаю… тебя… за твою… за твою щепетильность… Тогда я снова спать лягу…

Заснула она сразу.

Хозяина все нет. Сел писать записки. Да, много трудностей нас ждет. Но я верю, что все наладится. Верю, что у нас с Катей начинается новая, счастливая жизнь!

 

Другие произведения автора:

О русской культуре

Дунай

Княжна на лесоповале