Прорастали цветы сквозь асфальт...

- Пруссачина: мундир, шеренга, муштра, парад, фрунт – отними всё это от армии и что останется? /Собств. мысли/

- Жизнь саранчи: двигаться, иначе другие тебя съедят. (истина энтомологов)

- Нас растят, и даже сушат, для того, чтоб позже кушать. (из популярной песенки)

 

Предисловие.

Хочу предупредить некоторых читателей. Чтение данной книги может повлиять на их воззрения в области политической, социальной, этической, и даже экономической. Как надеется автор, это произойдёт не в худшую сторону, хотя, что считать лучшим, я что – худшим, автор предоставляет читателю разобраться самому.

Имена участников подлинных происшествий изменены. Последовательность событий может показаться их свидетелям не совсем правдоподобной.

Однако, всё это так или иначе было.

 

ПРОРАСТАЛИ ЦВЕТЫ СКВОЗЬ АСФАЛЬТ...

Глава 1. Овощная база.

Влажным после дождя июльским утром, в пору, когда сладкий запах цветущих лип отступает с московских улиц, а от слетевшего и сметённого дворниками тополиного пуха остаются редкие клоки, из метро "Смоленская" вышел молодой человек и бодро направился вглубь арбатских переулков.
Он подошёл к надстроенному двухэтажному дому. Дверь заведения была широко распахнута, сбоку стандартная вывеска: институт "Гипрониисельхоз", учреждение ведомственное; рядом приглашение на работу бухгалтеру, сантехнику, электрику...
Виктор (так звали молодого человека) легко взбежал по ступенькам. Он искал отдел кадров, вертел головой, рассматривал таблички на дверях. Юному инженеру  всё  было  интересно. Снисходительный приём, суета в коридорах, сладковатый запах бумаг и неухоженного паркета, смешливые лица служащих. Ему выделили место: стол с чертёжной доской, стул, листы ватмана, и трудовая  деятельность  молодого человека началась.
Парицкому поначалу всё нравилось: тихие переулки Арбата, работа с чертежами, важные лица начальников, споры сотрудников по поводу бумаг. Работа в институте показалась ему чистой, интеллигентной.  
В перерыве в комнату вошли комсомольский секретарь и начальница отдела кадров.
- Работы на базе сейчас - главное. Сезон. Вам дадут робы, рукавицы, - сказала  та, что постарше. - Получите "отгулы". В конце месяца выплатят премию. Об остальном не беспокойтесь. И вообще, забудьте о том, чему вас учили в  институте, здесь вас обучат всему заново, - усмехнулась кадровик.

Промелькнули за окном электрички спальные районы, поезд остановился на станции "С-во". Молодые специалисты, толкаясь, смеясь, спрыгнули на перрон. Они прошли вдоль ветки железной дороги; кустарник, огибавший насыпь расступился, открылись громады бетонных строений: овощехранилища, склады, бункера, холодильники, составы с продукцией. Вокруг сновали подобно муравьям в грандиозном муравейнике электрокары, погрузчики, тележки, рабочие, инженеры, солдаты, студенты...  
Молодые люди не сразу нашли проходную. Их уже ждал кладовщик, краснолицый человек с повязкой на рукаве. Он провёл их к эстакаде.
- Видите эти наряды, - он вертел в руках жёлтые бумажки. - Закрою их, если сделаете то, что скажу.
Он хитро улыбался.
- Работы - непочатый край. Разгрузите машину, - он махнул рукой в сторону фуры, - потом - вагон. И быстро, быстро, ребятки, время не терпит.

В перекур Виктор огляделся. Вот подъехал к терминалу грузовик с красной пахучей жидкостью. Кладовщик забегал, закричал. Машина уехала, обдав их грязью.
Подошли рабочие, сели на ящики, открыли бутылку вина.
- Живей работай, не развалишься! - крикнул кто-то.
Грузчики развеселились, наблюдая за молодёжью.
Они гоготали и над чем-то своим, хлопали костяшками домино, пили; потом отправились к вагону с арбузами. Вскоре нетвёрдой походкой выбрались обратно и скрылись в дыре забора. Неподалёку суетился и кладовщик. Раз за разом он укладывал что-то в багажник «Жигулей».
"А ведь мы разгружаем их вагон", - пронеслось в голове Вити. «Не им ли закрываются наряды?»

В конце месяца Виктор приехал в контору, подошёл к окошку кассы.
- Вас здесь нет, - пробурчала кассир. - Спросите в ОТиЗ.
- А что это?
- Отдел труда и заработной платы, - важно отвечала она.
Парицкий присмотрелся к ведомости. Соломин, Кукин…
"Это же руководство отряда! Они есть, а меня - нет ?"
Он отправился в ОТиЗ. В тесной комнате пожилая дама рылась в полках, заваленных бумагами.
Вашей фамилии нигде не значится, - ответила она.
Витя посетил заведующего секцией, начальника склада и, наконец, вошёл в кабинет директора.
Посреди просторного зала за массивным столом располагался человек с круглым холёным лоснящимся лицом.
- Вам не о чём беспокоится, - успокоил его толстяк. - Просто наряды ваши где-то затерялись. Я позвоню в отдел труда, скажу, чтобы они всё нашли, - с улыбкой на сонном лице отвечал директор.
- Но я уже был там… - встрепенулся Виктор.
- Ничего, ничего, - перебил его директор, - поезжайте пока домой, а мы здесь всё уладим, - кивал он своей азиатской головой.
Обескураженный, Витя побрёл в сторону станции.

Виктор сделал какие-то выводы. Он больше не выходил на базу в выходные. Решил быть осмотрительным и внимательным. Больше наблюдать.
Вот бригада местных рабочих. Они уже немало выпили, расположились на ящиках, играют в домино. Как всегда, покрикивают на ребят.
Терпение у Парицкого заканчивается, он отряхивается, стирает пот со лба, отходит от мешков.
- Надо перекурить, - говорит он и достаёт сигарету.
- Что-то часто ты стал курить, - отмечает Соломин.
- Ещё вагон не разгрузили, а он скорей за сигарету! - поддакивает Кукин.
- Когда вагон разгрузим - домой пора будет идти, - возражает Парицкий.
- Как-то - домой? - напирает на него Соломин. - Вон там ещё фургон стоит. Пока всю работу не сделаем, никто домой не пойдёт! - настаивает он.
- После этого вагона я иду домой, - заявляет Виктор. - С меня хватит!
- Что? - кричит Кукин, - Что ты сказал? Повтори!
Раскрасневшийся Соломин хватает Парицкого за воротник, тащит в темноту. Виктор собирается силами и вырывается из крепких кулаков члена парткома,  отталкивает выросшего на его пути Кукина и выбегает на эстакаду.
- Да хрен с ним, - бормочет Кукин. - Не стоит возиться, только перепачкаешься.
Они уходят, недовольные собой.
Виктор сидит на корточках и нервно курит в пустующей секции базы.
Так проходит ещё один рабочий день.

В конце октябре Витя снова приехал в контору в день зарплаты. Теперь он уже не бегал по секциям и кабинетам, а ограничился кассой и ОТиЗ.
Виктор сделал для себя примечательное открытие: никто из комсомольцев денег не получил, кроме, разумеется, Соломина и Кукина...
С началом зимы походы на базу кончились. Парицкий заскучал. Проектирование показалось ему делом однообразным, как и перспектива состариться за кульманом, подобно окружающим. Долгими часами линия за линией, лист за  листом, кропотливо что-то уточнять, сверять, согласовывать…
Хотелось чего-то более яркого. Витя вспомнил, как в детстве учился играть на пианино. Он стал посещать репетиции в доме культуры. Мечта прославиться в рок-группе заполнила всё его воображение. Часами он музицировал, разучивал партии, изучал гармонии.

По выходным Виктор заходил к Ларисе, знакомой девушке, жившей по соседству. Модноя музыка, вино, сигареты. Они лёжали на диване, предавались мечтам о будущей великолепной жизни.

Лариса была спокойной, несколько рассеянной девушкой. Большие миндалевидные глаза, отсутствующий взгляд, стройная фигура, тонкий  запах французских духов - всё это беспокоило его воображение. Шила  экзотические брюки, играла с кошкой, писала нескладные стихи, мечтала объехать весь мир.

Познакомились они на площадке, во дворе школы, где случалась местная «тусовка».  Среди  других  Парицкому бросилась в глаза  худенькая  девушка,  державшая на коленях кошку и как-то по-особенному её гладившая. Лицо и глаза девушки словно бы ничего не выражали. Она была  как чистый лист бумаги, на котором Виктору захотелось записать что-то, что будет нужно ему.

Парицкий заинтересовался Ларисой как-то странно, как делают это естествоиспытатели, натуралисты. Перед ним был девица спокойная до равнодушия, без эмоций и выраженных желаний, казалось, мало о чём в своей жизни знающая, но и без признаков жажды познания, тяги узнавать что-либо и кого-либо. Без любопытства, интереса, без задора, веселья, куража, уважения к чему-либо. "Как тень, как растение, - удивлялся он, - как какой-то редкий и дикий цветок." Такой тип он встречал редко и мало что о них не знал. Вероятно, она была  ему каким-то-то антиподом  и этим и привлекла его внимание...

Воспитывалась она одной только матерью. Ей было всего два года, когда родители разошлись, и была за этим какая-то туманная история. Говорили, что отец когда-то служил  десантником. Во время прыжков он  приземлился неудачно, да так, что повредил позвоночник и сколько его ни лечили, травма давала знать о себе. Говорили, что Виктор /так звали отца/ и Лариса /так звали мать Ларисы/ расстались из-за несложившейся личной жизни.

Девочка росла без присмотра: отца вскоре после развода отправили в места не столь отдалённые за неуплату алиментов. Лариса же старшая с появлением  ухажёров и поклонников отложила надолго проблемы,  связанные с дочкой…  Любя жизнь красивую, тяготилась она узами воспитания.

Серое детство: пыльный летом и холодный зимой двор; хулиганы-мальчишки, таскавшие её за волосы; она их очень боялась; бездушные куклы, которых она таскала за что попадёт. Единственное существо, не оставлявшее её равнодушной, была соседская кошка. С ней она играла и её же иногда, потихоньку, мучила.

Взрослые игры подступили неожиданно. В четырнадцать Лариса обнаружила вдруг, что кому-то может понравиться и даже очень. И не только безусым юношам, вчерашним приятелям тех самых хулиганов, но и  взрослым мужчинам. Тогда-то и началась для неё другая жизнь...

Соседка Света позвала Лару на танцплощадку, в парк имени одного революционера, ныне, слава Богу, переименованный. Дело было весной, училась Лариса плохо, вокруг всё расцветало, благоухало, манило романтическими ароматами... Интересные молодые люди, музыка, вино, танцы. Захватывающие мелодии, дурманящий запах цветущих акаций...                                                                                 В эти годы среди юной поросли распостранялись новые мечты: вместо диктуемых властями скромности, равенства, братства возвращалась мода на роскошь, комфорт, блеск новой, иной, "красивой" жизни. Начавшаяся  "перестройка" манила неясными  перспективами, сулила возможности  необычные для "совков", и не только. Сребролюбие вместо бессребренничества, эгоизм вместо "общественности", эксплуатация других как символ ранга и значимости медленно, но верно входили в жизнь.                                                                                              Волна этих настроениний не миновала юную душу. Вернее сказать, она  целиком  и  полностью  захватила её.

 

В занятиях музыкой, работой в институте, встречах с друзьями прошла незаметно зима. Наступил май.
В эти дни дирекция института, где обитал до поры, до времени, наш герой,  решила заняться общественными делами. Сколачивался комсомольский отряд, студенты должны были помочь колхозникам убирать урожай. В списках значился и  Витя.
Возглавить отряд должны были всё те же Соломин и Кукин. История на овощной  базе ещё была свежа в памяти.
Виктор написал заявление на имя директора и отдал в приёмную. Он пытался  доказать, что этих людей не должно быть в руководстве. Перечислил  тех, кто  был обманут. Среди других он упомянул и Мерзлова, с которым судьба его потом  сведёт в другом месте, и при других обстоятельствах.
"Почему бы партийцам, включая  Вас, товарищ директор, подобно Павке Корчагину, в годы гражданской войны, не поработать на  овощной  базе?" – спрашивал молодой специалист.
"Не мешало бы  и ротацию кадров проводить, заменять кадры на молодёжь". Это  был камешек в огород пожилой начальницы отдела кадров, отметившей восьмидесятилетний юбилей. В общем, заключил он, с Кукиным и Соломиным он в колхоз не  поедет.
Виктора стали прорабатывать. Вызвали на общее собрание, пригласили на профсоюзное. Обсудили в коллективах, критиковали на комсомольской сходке.
Бумажка-заявление всколыхнула волну ненависти. На него показывали пальцем, шептались за спиной, избегали общаться, стоять рядом в очереди в кассу за зарплатой. Начальник сектора обязал молодых сотрудниц доносить о Вите всё, что увидят, услышат, узнают.
Собрания он старался по возможности  игнорировать. Доходили слухи, что его  изображают эгоистом, отщепенцем, пытаются выяснить, нет ли у него сообщников.  Но ни один из комсомольцев не высказался, не проявил себя. Получалось, что об их интересах заикнулся только Витя.
У Парицкого состоялось объяснение с директором  института. Виктор не ходил на собрания и начальник отдела с ведущим инженером пустились на хитрость.  Сказали, что зарплата будет выдаваться в главном  корпусе /к тому времени он работал в научном отделе у "Динамо", на бывшем Ямском поле, в здании, где когда-то находился публичный дом, описанный Куприным в повести «Яма», а теперь располагается шашлычная «Антисоветская»/ и предложили прокатиться на  такси. Ничего не подозревавший инженер ехал на заднем сидении, меж начальниками.
Кабинет директора находился рядом с кассой. Парицкий не успел опомниться, как учёное начальство, подталкивая и вежливо уговаривая, ввело его под руки в «святая святых».
Посреди огромного зала за длинным столом, покрытым зелёной скатертью, располагался директор, мужчина лет пятидесяти в тесном сером костюме и белых  кроссовках. На окнах висели белые волнистые занавески. По обеим сторонам стола расположился партийный и комсомольский актив: профорги, члены партбюро, виднелись тыквенные головы  Кукина и Соломина и какие-то неизвестные Виктору люди…
- А вот и наш научный работник! - воскликнул  директор. - Присаживайтесь, - указал он на свободный стул в противоположном от себя конце зала. - Мы как раз  вспоминали о Вас, о Вашей замечательной работе, - улыбался директор. - Кукин,  Вам слово.
Кукин побледел, что-то пытался объяснять, запутался. Перебирал графики,  бормотал о прогулах в выходные, о халатном отношении, о неуважении к руководству... Когда предоставили слово Соломину, тот предложил исключить Парицкого из комсомола. В зале поднялся шум: "Слишком строго! Помягче следует на первый раз!" Посоветовавшись, решили вынести строгий выговор.
Выступила  комсомольский  секретарь - призвала к улучшению работы и усилению  дисциплины. Дали слово и Парицкому.
Виктора словно какая-то муха укусила. Он припомнил всё: подделанные наряды,  полученные деньги, кулаки.
- Почему бы Вам лично не продемонстрировать, как нужно работать? - предложил он директору. - Как Павка Корчагин в годы гражданской войны /это сравнение  почему-то очень его воодушевляло, когда он видел перед собой толстого, обрюзгшего директора/, отправиться во главе всех на базу и поработать там на разгрузке!
После этих слов Виктор вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Парицким заинтересовался особый отдел. Этот странный орган располагался в нескольких комнатах в конце второго этажа, попасть в которые было не так-то просто.
Над опечатываемой сургучом дверью горела лампа сигнализации, как-будто здесь  хранились какие-то большие ценности. Начальник отдела проницательно смотрел  на входящего, скрытно просматривал какие-то формуляры, делал пометки, а его подчинённые заполняли какие-то бланки. Об особом отделе помалкивали, в институте не любили его. "Зачем люди из госбезопасности  просиживают  штаны в  заштатной сельхозконторе?"- недоумевал  Виктор, но немало времени прошло,  прежде чем он смог прояснить для себя этот вопрос...

Неожиданно в отдел, где работал Парицкий, нагрянула проверяющая комиссия. Председатель профкома, начальник отдела кадров и другие интересовались всем и вся. Вошли и в комнату, где работал Виктор. Разговор с Парицким был для  комиссии, наверное, главной  целью.
Тон задала кадровик.
- По поводу вашего заявления. - начала она, как бы невзначай. - Вы отказываетесь ехать в колхоз. Мотивируете это тем, что Вам, якобы что-то там не заплатили. Но ведь в институте Вы получали деньги?
- Зачем ты пишешь эти заявления, показываешь зубы? - вмешался начальник сектора. - Ведь зашлют тебя туда, куда Макар телят не гонял, вот тогда узнаешь, почём фунт лиха! Смотри, Витя, не дразни гусей!
- Не знаю, куда телят не гонял Макар, а вот Вам точно зубы некому показывать! У Вас их почти не осталось! - воскликнул Виктор.
Начальник сектора был пенсионер, и зубов, и правда, у него уже почти не было.
- За что ты меня так, Витя! Я-то тебе чего плохого сделал? - начальник в-сердцах нервно покинул комнату. За ним  последовали и другие члены комиссии.
В комнате осталась только начальник отдела кадров. Она спросила, не хочет ли Виктор  уволиться.
- Да, хочу, - ответил он.
Вопрос был  решён. Виктора уволили по собственному желанию.
Рядом с приказом об увольнении на доске объявлений появилось и другой приказ. Повысили в должности и окладе Кукина и Соломина.

Был пасмурный день, и небо над Москвой покрылось сплошной пеленой тумана и сырости, когда в дверь квартиры, где проживал Витя, постучали. Звонил  почтальон. Словно  извиняясь, он  попросил расписаться за вручённую повестку.  Военный комиссар предписывал явиться с вещами на действительную военную службу.
Последние дни ноября Виктор распрощался с друзьями, собрал чемоданы,  прихватил бутыль коньяка с конфетами и фруктами и отправился к подружке. Они провели   короткую ночь вместе. На прощанье та постаралась приободрить его, но на будущее ничего не обещала.

До автобуса возле станции метро "Аэропорт" его провожала пенсионерка-мать и, невесть откуда появившийся отец, постаревший, хромающий после инсульта,  протягивающий смятую сторублёвку.
Хмельным и не выспавшимся, с мыслями  авантюриста, отправляющегося на поиски  Эльдорадо, ехал Парицкий в салоне "Икаруса " через сырую ноябрьскую Москву в аэропорт.
Через час он уже спал, откинувшись головой на спинку кресла современного  лайнера. Что и говорить, расстояния со времён флибустьеров с развитием  техники сильно сократились! Виктор не заметил, как прошли восемь часов  полёта.

ГЛАВА 2. Первый подъём.

В свете яркого солнца и ослепительно белого снега самолёт ИЛ-76 со 125-ю пассажирами на борту приземлился на взлётной полосе аэропорта города Хабаровска. Стюардесса бодрым голосом сообщила, что они прибыли в столицу Дальнего Востока, температура за бортом составляет минус тридцать градусов,  ветер двенадцать метров в секунду...
На складе новобранцам-лейтенантам выдали обмундирование. Парицкий и его новый спутник, Хорев, отправились поездом на север, до посёлка Э-н, к определённому  начальством треста "Дальспецстрой" месту службы.
Дорогой Хорев описывал предстоящие трудности, о которых он слышал от друзей.
- Сплошные болота, комарьё прохода не даёт... Высокая влажность, духота  летом, низкое содержание кислорода в воздухе, - перечислял он. - На ногах, на руках язвы гнойные появляются. Вода плохая, сырую пить опасно, можно что-нибудь подхватить, - расписывал ростовчанин, помнивший рассказы земляков, служивших здесь раньше. - Зимой сильнейшие морозы, а нам, двухгодичникам, как ты знаешь, даже полушубков не положено, - бубнил Хорев. - А контингент? Сюда присылают  неблагонадёжных, осуждённых, дезертиров, "бегунов", нацменов, которые ни слова  не понимают по-русски. Ох, и намучаемся же мы с ними...
И он был прав. Но бесконечные повторы одного и того же рассердили москвича.
- Когда же ты перестанешь ныть? - спросил Парицкий. - И не надоело тебе плакаться? Живи и радуйся! Старайся, как только можешь, и всё у тебя получится!
Хорев пристально посмотрел на Парицкого. Оставшуюся часть пути они ехали  молча.

Из окна прибывающего к маленькой избушке вокзала поезда открывалось бесконечное снежное  покрывало, лежащее на равнине, окружающих её сопках, деревьях, крышах  изб, из печных труб которых струились серые дымки, сулящие тепло и жизнь.
Они покинули пахнущий углём, хлоркой и мылом тамбур. Прихватили чемоданы, спрыгнули на низенький перрон. Поезд отошёл, они огляделись.

 

Сколько ещё таких посёлков рассыпаны ягодными гроздьями вдоль рек, дорог, магистралей, затерялось в тайге, приютилось на краю тундры и вечной мерзлоты на просторах нашей необъятной Родины? Сотни, тысячи, десятки тысяч? Э-н был похожим и непохожим одновременно на многие из них. В нём имелись: старая часть, состоявшая из изб, в которых жили  бывшие ссыльные и местные нанайцы; новый микрорайон пятиэтажек, построенный в последние десятилетия; совхоз – длинные улицы одноэтажных домов; производственная территория с заводом, складами, хранилищами, железнодорожными путями. Под строительство завода, заложенного по приказу Берии, в своё время были осушены пространства болот, вырублена тайга, срыта часть огромной сопки.

Посёлок в будущем планировали превратить в город, назвав именем одного из государственных деятелей. Но с закатом сталинской эпохи этому, к счастью, не суждено было сбыться.

Что  предстояло им пережить здесь в следующие  два  года?

Забегая вперёд, скажу только,  что через два года Парицкий знал всех жителей посёлка. Лично, по службе, по знакомству в общежитии… Продавщиц, поваров столовой, рабочих ЖКХ, в-общем, всех, кто попадался ему на пути, куда бы он ни шёл…

Прямо со станции новоиспечённые офицеры направились в Управление Строительства.
В кабинете начальника моложавый, румяный полковник Формальнов, ростовчанин, предложил Хореву поработать главным инженером жилищно-коммунальной конторы. Он  отвёл земляка в сторону и что-то долго ему объяснял.
Парицкого направили на должность заместителя командира роты.
Их поселили в военном общежитии, вместе с такими же офицерами-новобранцами.
Две двухъярусные кровати, тумбочка, вешалка для одежды, стол, побелённые стены…

И вот наступил первый утренний подъём у новоиспечённого лейтенанта.
Парицкий зашёл в казарму, громко скомандовал. Солдаты медленно поднимались и одевались. Лейтенант прошёл по дорожке между рядами двухъярусных коек.
В дальнем углу казармы никаких движений не наблюдалось. Здесь были койки старослужащих. Группа солдат, вернувшихся из дисциплинарного батальона, устроила себе жизнь без отбоев, подъёмов и других обязанностей. Парицкий решил их потревожить.
Заводилой компании был некий Зотов, веснушчатый детина с квадратным лбом и исхудавшим лицом. Остальные физически были не столь развиты и подчинялись Рыжему.
О дисбатовцах в роте было известно следующее. Три года назад они были  солдатами последнего года службы. Почувствовали близость гражданкой жизни, перестали подчиняться офицерам. Командир роты, некий капитан, однажды заметил их пьяными, пытался заставить исполнить приказ, но был жестоко избит. Будучи человеком чести, он добился  суда, и их отправили в дисциплинарный батальон.
Теперь эти дары жизни достались Парицкому.
Виктор направился к кровати Зотова, стащил с него одеяло. С подушки на него  обернулось красное, с опухшими веками, недовольное злое лицо.
- В чём дело, разве что-то случилось? - прохрипел "дембель".
- Случилось! - отвечал Виктор. - Подъём в роте. Восход солнца на дворе. Попрошу подниматься, порядок для всех один, - настаивал  Парицкий.
Зотов лениво перевернулся на другой бок, делая вид, что не замечает лейтенанта. Остальные поглядывали со своих кроватей на происходящее. Парицкий не отступал. Он схватил Зотова за шею и потащил вниз. Раздался грохот, верхняя кровать обвалилась на нижнюю. Зотов ожесточённо вырывался.
- Что такое! - закричал рыжий. - Вы не имеете права меня бить! Это запрещено уставом!
- Мент! - раздались крики с разных сторон.
Парицкий улыбался. Ему хорошо было видно, что блатные повскакивали с кроватей  и одеваются. Он своего добился. С этого дня в роте все будут знать, что для нового лейтенанта не существует исключений и что он настаивает на исполнении приказов.

ГЛАВА 3. Полы для лейтенанта.

В общежитии Виктора ждали неприятности. Соседи по комнате, прорабы, работали обычные восемь часов. Виктор приходил со службы, когда  другие уже давно спали, и  уходил, когда ещё никто не проснулся и постоянно  их  беспокоил. Их раздражало, что он всё время сморкается, сплёвывает в консервную банку, и особенно то, что он совсем с ними не выпивает.
Одним из соседей был Мерзлов, сослуживец по  институту.
Главной причиной недовольства было то, что Виктор не мыл полы, хотя среди соседей по комнате их не мыл никто, и каждый ждал, что уборкой займётся другой, то есть, как говорят, искал крайнего. Наконец пившие вместе офицеры крайнего нашли, им оказался Парицкий.
Как-то в воскресенье Парицкий вернулся из казарм  раньше обычного. Дверь в комнату была заперта. Он долго возился с ключами, но тщетно, дверь не открывалась. На месте старого виднелся новый замок. Виктор разбежался, ударил  плечом. Замок вылетел.
Он лёг в постель и уснул. Проснулся, когда в комнате громко гремела музыка.
Павлюк, мощный, толстый прораб, принёс откуда-то магнитофон, намазал лицо тёмным кремом и изображал мулата, танцующего ламбаду. Стол был заставлен бутылками, банками, консервами. Господа офицеры веселились.
На подоконнике лежала раскрытая книга, "Земля  золотых плодов" Амаду. Замки чемоданов Виктора были взломаны. Рядом в беспорядке валялись письма, дневник, вырезки стихотворений из толстых журналов.
Прораб, никогда до этого не куривший, стряхнул пепел на Виктора.
- Спишь, московская морда! - загрохотал он голосом, зычным как труба. - Почему  не на службе? Тут же он сменил тон на визгливый.
- Что тебе тебе  написала  мамочка? "Как  питаешься, сыночек? Тепло ли  одеваешься"? - Павлюк кривлялся, морщил  физиономию. - "Играешь ли на пианино, ходишь ли на концерты?" - Он  пыхтел, хватал  руками  воздух, будто бы брал фортепианные аккорды.
Виктор  вскочил. Глаза его засверкали. Он понял, что письма, прочитаны, магнитофонные кассеты прослушаны, книги, купленные  в Комсомольске, просмотрены.
- Пей! - другой прораб протягивал ему стакан с водкой.
Витя отбросил руку со стаканом и отошёл в сторону. В воздухе запахло грозой.
- А я вот вымыл сегодня полы! - яростно  утверждал прораб. - И за тебя тоже.
- Что же, это успех, - констатировал  Парицкий. - Впервые за последнее время...
- Я это сделал в последний раз! - вспыхнул Павлюк. - Теперь будешь мыть ты, падла!
Прораб внезапно нанёс удар ногой по ноге Парицкого.
- По какому праву ты меня ударил? - вскочил Виктор. - Унтер  Пришибеев!
Дорогу ему преградил Мерзлов. Другой прораб осаживал Павлюка. Их развели по  углам. Павлюк сыпал ругательствами и обвинениями.
- Вы, москвичи, такого высокого мнения о себе! - не мог он успокоиться. - Считаете себя очень умными, всезнайками! Только и научились, как трепать языком на радио и в газетах!
Всюду навязываете свае праизнашение! Всюду"а","а","а", так что людям из других  краёв слушать тошно!
- А посмотрите, что вы сделали со страной! - продолжал он. - Только Москву вы обеспечили колбасой! Со всей России к вам свозятся товары, вы не просто заелись, вы зажрались за чужой счёт! Жители соседних городов вынуждены приезжать к вам за продуктами на поездах и электричках! - Павлюк распалялся, брызгал слюной, размахивал руками. - При том, что в маленьких городах мясо,  сыр, масло вообще не продаются! А что ваши люди натворили у нас! В сороковых годах пришли на Украину москвичи. Аресты проводили, раскулачивали, расстреливали, - он говорил с ненавистью, - станции оцепляли, так что люди из голодных районов выехать не  могли! Столько народу погибло!
- Нельзя в этом обвинять москвичей, - неуверенно возразил Парицкий. -  Компартией  руководили  люди из разных мест и республик... Семичастный, Подгорный, Щербиций, Кириленко, Черненко, Каганович! Как могут москвичи отвечать за политику  нескольких руководителей, опирающихся на военную силу? - настаивал он.
-  А  на  пианино  ты  играть  умеешь,  местами  неплохо  получается, - Павлюк  смягчился. - Может быть даже, в училище или в консерваторию поступишь. Но не надейся, что это скоро произойдёт. После этой службы тебе ещё долго придётся приходить в себя! Тебя ведь не случайно так далеко заслали, - у прораба была минута откровения. - Все мы  десь оказались не случайно... И ты, и ты, и ты, - он указывал пальцем на присутствующих. - Меня,например, сюда прислали за то, что побил одного нацмена. Служил у меня один такой, маленький, плюгавенький, похожий на азиата, но почему-то очень уж гордый. Не нравилось ему, что я его погоняю. Ну, вмазал я ему раз-другой, -Павлюк показал свой мощный кулак, - так  потом  казалось, что он даже не гражданин СССР, в армию пошёл служить добровольно, из убеждений, а родственники его проживают на островах в Тихом океане. Сам он представитель малочисленной, редкой  островной народности, племянник какого-то их царька. Приезжали послы, был скандал, разбирательства... Потом меня отослали служить сюда, в северный, понимаешь, район. Я ведь этому  парню челюсть выбил, - признался он. - Потом врачи вправляли. Все мы здесь "штрафники"… - заключил прораб.
- Как же ты не любишь людей, ненавидишь их, верно? Тебе прикажут в народ стрелять, и ты будешь? - спросил Парицкий, не дослушав соседа.
- Если прикажут, буду стрелять, не задумываясь! - во взгляде Павлюка появилось ожесточение и устремлённость, как будто бы сейчас он собирался стрелять в  толпу.
- А как ты мог требовать денег на овощной базе? - спросил Виктора другой сосед, Мерзлов. - Все промолчали, а он, видите ли, денег захотел!
- Они обещали нам выплатить. О-бе-ща-ли, - отвечал Парицкий. Или ты не понимаешь, что данное обещание должно выполняться?  Может быть, тебя этому в детстве не учили? - обращался он к обвинителю. - Начальник отдела кадров составила на нас справки и отправила на базу. Она говорила, как хорошо мы заработаем. Говорила, что спецодежду выдадут. На нас якобы наряды закрывались. И ничего не было выполнено, ни-че-го!
- Ты люмпен-интеллигент, - сделал вывод Павлюк.
- А кто позволил вам копаться в моём чемодане, читать письма? - спросил Виктор.
- Кто нужно! - выпалил Павлюк, покраснев.
Он  присел, вышиб ногой из-под кровати Парицкого консервную банку.
- Это  что  такое?! - вопрошал он. - Живёшь как в больнице? Вокруг белые стены, казённая кровать. Тебе сюда капельницы и ночные горшки поставить? Бинтов и  ваты не хватает? А это что такое?
Павлюк взял в руки листок, лежавший на подоконнике, и прочёл написанное на нём монотонно, сухо, быстро, как читают статистические отчёты. Это был белый стих, недавно появившийся у Парицкого, его собственный:

КРИК.
Минус сорок пять градусов Цельсия. Знакомая цифра
Солдатам Хабаровского  края.
Приказом командира части они направляются на разгрузку
Вагонов с углём. Ночью. Бьёт ветер. Надо.
Вперёд! Лопаты кайла, ломы. Сверху бушлаты, снизу валенки.
Приказ н а д о исполнить!
Я лейтенант. Верный помощник командира роты. Волею судьбы.
Я веду роту вперёд, на окраину посёлка. Тайга нам в помощь!
Они идут, идут сквозь ветер и снег - казахи и украинцы, москвичи и татары.
Позади - смена на стройке, впереди - ночь.
Бери кайло, долби лёд! Это спасёт тебя!
От камер гауптвахты. От клопов тюрьмы. От насилья и лжи.
Труд, только труд! Товарищ министр приказал строить.
Внутри сопок заложить цеха. Стройбату поручено исполнить.
Кто мы здесь? Черти? Жертвы? Ангелы?
Почему? Почему - ночью? Почему - баланда? Почему - рваные валенки?
Родина? Услышь  меня! Мне  больно! Я  гнию заживо!!! Здесь...
Пусть  вечно  будет  Россия! Проклятье её  врагам!
Будь  прокляты  их  клевреты,  доносчики,  стукачи!
Война  лицемерам! И  ныне  и  присно  и  вовеки  веков.
Да здравствует  жизнь!
Амен.
31.12.198...г., пос. Э-н, Хабаровский край

- Что это? Что это за ересь? - удивлялся Павлюк. - Здесь все так служат! По морозу бегают и жрут баланду! Ты что - особенный?
- Знаешь что, - добавил он, -  пошли  своего командира части ко всем чертям,  и  поезжай  в  госпиталь  без  всяких  там  бумажек!
- Да что мы с ним чикаемся? Гнать его отсюда надо! - вмешался Мерзлов. - Он  человек, мешающий  обществу.
- Это точно, - согласился Павлюк.
Он вплотную подошёл к Виктору.
- Вот что, молодой человек! - непререкаемо провозгласил  прораб. - Мы решили: ты должен съехать с комнаты. Ищи себе другую. Иди к начальнику ЖКК, в посёлок, куда хочешь. Но чтобы  завтра тебя здесь не было. Иначе... Я тебя убью! - рассвирипел он, демонстрируя налитые кровью белки глаз.
Бороться против "коллектива", Парицкий, наученный горьким опытом, не решился.
Он достал чемоданы и стал собираться. В валенках, стоявших в углу комнаты,  наткнулся на мусор и помои. Ревнители чистоты выбрасывали туда спитой чай, окурки, остатки рыбы, из-за чего по комнате распространялся помойный запах.  Их, как заслуженный трофей, пришлось оставить воинствующим соседям.

Виктор спустился на первый этаж, к начальнику жилищной конторы. Теперь эту должность занимал Хорев. Парицкий рассказал о  происшедшем.- Других комнат у меня нет! - заявил бывший приятель.
Новый хозяин общежития затаил что-то, но виду не показывал.
- Могу предложить седьмую комнату, - усмехнулся он. - Там проживает один кадровый офицер.
Парицкий направился в комнату номер семь. Постучался. Тишина. Зашёл через час, потом ещё и ещё.  Наконец, после долгих стуков дверь открылась. У порога стоял  босой офицер, голый, с галстуком на шее. Сильно пахнуло спиртным.
- Вы кто? - пробурчал он, пошатываясь.
- Мы от начальника ЖКК, - ответил Парицкий. - Пришли посмотреть комнату.
- Вы точно от него? А сколько вас? - сомневался офицер.
- Я один, а он со мной, чтобы перенести вещи, - кивнул Виктор на сержанта.
- А... - согласился офицер. - Проходите, смотрите, комната хорошая.
Офицера звали Павел. Он обвел вокруг рукой: стены из обожжёного дерева, полки, стол, диван. Когда-то в этом тесном уголке жила Пашина семья: жена, дочка.
Уже год, как они уехали  "на  материк" и теперь заместитель командира роты  по политической работе, попросту «замполит», жил один. Большую часть времени он обитал в посёлке, на квартире одной вдовы и изредка появляясь в общежитии.
Именно  в  такой тяжёлый период и  застал  его Виктор.
Парицкий и сержант Сергей Демьяненко перенесли кровать, чемоданы и сумки и переезд состоялся.

ГЛАВА 4. Политрук.

Однажды в коридоре офицерского общежития появилась кошка, вернее молодой кот, почти ещё котёнок. Он подошёл к двери комнаты, где жил Виктор и, когда тот открыл её, смело вбежал внутрь. Наверное, он что-то перепутал - этаж, комнату, но держался уверенно. Недели две спустя он, видимо, нашёл своих хозяев, этажом  или двумя выше, а до этого жил беспечно у Виктора, спал, играл, ел рыбу. Всё  это не имело бы какого-нибудь значения, если не произошёл бы у Виктора показательный случай с соседом по комнате.
Этот Павел Остранин был офицер довольно странный. Пьянствуя, месяцами не выходил на службу. Окружил себя местными выпивохами и бродягами, бывшими заключёнными. Про них ходили самые разные слухи, возникшие в связи с происходящими в посёлке событиями. Средь бела дня были обворованы несколько квартир. По дороге от казарм к пятиэтажкам в дни зарплат несколько офицеров были  граблены... На них нападали из-за кустарника и били чем-то тяжёлым  по затылку. В подвале одного из домов нашли труп со следами ножевых ударов. Это был местный стоматолог, любитель карточных игр, которого нередко можно было увидеть в компании с Пашей и его дружками. На квартире прапорщика, служившего в том же батальоне, что и Паша, произошёл  разбой, но дело почему-то замяли. Паше и его компании всё сходило с рук. Он нещадно пил, устраивал скандалы у бедной  вдовы, скрывался от комендатуры, которая, впрочем, его почему-то и не искала.
Вот один прекрасный комбат послал Парицкого в райцентр, в местную командировку. Вечером Виктор вернулся в общежитие и обнаружил настоящий погром в уже привычной ему комнате. Всё было перевёрнуто вверх дном: со стен содраны вешалки, кровать истоптана грязной обувью, на столе и на полу валялась разбросанная недоеденная закуска, в углу прихожей кто-то  помочился… И главное: из чемоданов и шкафов, с книжных полок было украдено всё, что имело хоть какую-то ценность. Воры прихватили кипу грампластинок и два пузырька одеколона, которые, очевидно, выпили.
Парицкий  вызвал  милицию.
Приехал обшарпаный милицейский УАЗ. В комнату вошёл средних лет капитан с испитым, морщинисто-высохшим лицом.
Спросил:
- Что украли ?
- Брюки, рубашки, ботинки, пластинки, одеколоны, зонт, - перечислил Виктор первое, что пришло в голову.
«Мент» ушёл куда-то, расспрашивал соседей, вернулся и произнёс:
- Сами Вы во всём виноваты. Приводите кого попало, пьянствуете... Вот и результат! Тряпки Ваши, ну кому они нужны? Вас сюда прислали дыру в штатном расписании заткнуть, вы не служите, а черт знает, что вытворяете, а мы с вами возись! Не будем мы их искать, да и незачем! - заключил он и ушёл.
Попытки Виктора что-либо ему объяснять успеха не имели.
Спустя  некоторое  время  появился Паша.
- Зачем ты вызвал милицию? – офицер забился в истерике. - Ты меня опозорил! – повторял он. Он вынул нож из кармана и стал размахивать перед лицом сидящего  на кровати Парицкого. Увидел, что не произвел никакого впечатления, приблизился к Виктору, приставил нож к горлу.
- Пусть я отсижу восемь лет, - завизжал он, - но я тебя...
На губах у него появилась пена. Ещё мгновение и он сделал бы резкое движение.
Сергей вцепился Остранину в руку и потащил назад. Несколько минут Паша безуспешно пытался вырываться. Вскоре сержант выволок его из комнаты.

Что же касается Паши и его выходок. Причиной было одно обстоятельство: кот выбрал угол его дивана в качестве туалета. Кошачьи отходы лежали под скомканным покрывалом. Остранин ничего не знал о временном  пребывании в комнате кошки и принял это обстоятельство в ином свете. Он решил, что его решили «опустить».
Впрочем, были и другие мотивы. «Пахан» хотел единолично жить в комнате, где можно было бы бесконечно пить, и куда приводить неразборчивых женщин.

ГЛАВА 5. В патруле.

В наряд Парицкий взял сержанта Демьяненко и рядового Гречко. Демьяненко – шустрый, подвижный, беспокойный, с бегающими, как у воришки глазами. Гречко – небольшого роста, исполнительный, тихий.
В комендатуре они получили указания относительно маршрута, красные повязки и отправились курсировать по посёлку, время от времени заходя в кафе, магазин, на автостанцию.
Они переходили железнодорожные пути, когда навстречу из-за кустов появилась компания местных. Разного возраста, от малолетних до взрослых, широко и вальяжно продвигались навстречу патрулю. Повеяло спиртным.
Самый юный и дерзкий, шёл впереди, дымил сигаретой, сплёвывал.
Гречко решил уступить ему дорогу, сделал шаг в сторону.
Парнишка толкнул его плечом и завопил:
- Ты чё, сука, толкаешься!
Рядовой опешил.
- Он меня ударил! – завизжал малолетка и почему-то бросился не на Гречко, а на Демьяненко.
- Бинтов да ваты захотелось?! – закричал другой и кинулся на Гречко.
Маленький солдат бросился бежать. Демьяненко отбивался, прикрывая лицо руками.
Позади шайки взрослый её участник демонстративно достал нож, обтирал его о рукав куртки и ухмылялся.
Один из местных набросился на Парицкого.
Главарь подбежал и оттащил дружка.
- Тихо, тихо, это офицер! - повторял он.
Парицкий и Демьяненко развернулись и удалялись быстрым шагом.
Оружия у них не было.
- Пошли, пошли, - приговоривал лейтенант.
Они отошли на несколько шагов, как он получил сильный удар в спину. Пьяный уголовник с разбега, в прыжке ударил его ногой.
Демьяненко подхватил лейтенанта под руки и быстро повёл через железнодорожный переезд.
Они перешли рельсы, за спиной загрохотал длинный товарный состав.
Опасность миновала. Надо было возвращаться в комендатуру.

Поступил новый приказ коменданта. Отправляться в совхоз на машине с людьми из комендантской роты. Это была часть операции по поиску и поимке беглеца.
Крытый грузовик подъехал к одному из деревянных домов на длинной совхозной улице.
Мощный свет фар осветил небольшой фасад из трёх окон и крыльцо.
Сержант, из комендантских, выпрыгнул из кузова, поднялся к двери, постучал.
- Кто там? - раздался женский голос.
- Военная комендатура, - последовал ответ. – У вас скрывается беглый солдат, открывайте.
Дверь отворилась. На пороге появилась немолодая женщина в халате, с растрёпаными волосами.
Несколько человек комендантских, оттеснив заспанную хозяйку, ворвались в дом.
- А офицер у них есть? – раздался мужской голос из глубины дома.
- Офицер у вас есть? – переспросила женщина.
- Есть! – отвечали патрульные, громыхая чем-то в подсобных помещениях.
- Я офицер! – Парицкий вышел из тени в свет фар.
Не найдя никого ни на чердаке, ни в подвале, солдаты потушили фонари и вернулись обратно.

Закончив дежурить, Парицкий отослал Гречко в часть и пошёл с Демьяненко
по посёлку, под видом находящихся в поисковой операции.
Они были рядом с магазином, центром местной жизни, и навстречу им прогуливались две девушки.
- Вы не с нами? – спросил Демьяненко.
- А куда это, с вами? – бесхитростно и даже заинтересованно ответила одна из них.
- А просто погуляем, погода хорошая.
Они познакомились, погуляли, проводили девушек до подъезда. Лена и Сергей Демъяненко явно приглянулись друг другу.
- А у меня сегодня день рождения! – радостно объявила Лена. – Приглашаю вас к столу!
- Как? Так сразу? – удивился Парицкий.
- А чего откладывать? Не стесняйтесь! Посёлок наш небольшой, все друг друга знают. Вы же нас не обворуете?
- Нет, конечно. Мы приличные люди, - добавил Парицкий.
- Да у нас и брать-то  особенно нечего, - рассмеялась Лена. – Ну, тогда заходите.
Компания поднялась на этаж. Подоспели ровно к накрытому столу. Здесь были сестра Лены, её родители – дети бывших ссыльных и кто-то из соседей.
Оставшуюся часть вечера приятели провели в музыке, танцах, веселье.

ГЛАВА 6. Старшина

 

На закате  ясного  зимнего  дня  командир  роты  капитан  Немцев  радостный  вбежал  в  канцелярию роты.

- Ура, господа! - провозгласил он, - теперь-то я знаю кого назначить старшиной!
Он хитро посмотрел на всех, кто был в канцелярии и выдержал  паузу.
- Кого  же? - не выдержал Парицкий.
- А вот кого: инструментальщика  нашего, он же кладовщик, с объекта, с 9-го дома. Хочу, чтобы старшиной роты был Султанов! Пока ефрейтор, но сразу дадим  ему сержанта! - пояснил он.
Все обдумывали решение Немцева.
- А что, из него может получиться неплохой старшина! - подтвердил замполит Малкин. - Солдаты его уважают, малый он неглупый, энергичный. Вон, какую инструменталку соорудил! - Малкин имел в виду инструментальную комнату на стройке, где хранились молотки, мастерки, лопаты.
Нормировщик, подсказавший Немцеву кандидатуру, расписал Султанова с лучших сторон.
В общем, решено было, что Султанов подходит на роль старшины.
На следующий день радостный Султанов, переодетый в новенькую форму, расхаживал по казарме, отдавая приказы.
Служба у нового старшины шла споро. Повсюду в казарме был порядок, солдаты со  всех ног бежали исполнять его приказы, не было самоволок, подтянулась дисциплина, даже строем стали ходить лучше. Капитан Немцев не мог нарадоваться своему выбору. Остальные офицеры тоже были довольны.
Но все хорошее, благополучное, в этих условиях не могло продолжаться слишком долго. Жизнь преподнесла неожиданные сюрпризы. Так было с третьей ротой девятой военно-строительной части на окраине посёлка Э-н.

Всё началось с того, что около полуночи четверо солдат устроили драку на пустыре, перед зданием строящейся школы. Двое дрались против двоих, размахивая  палками, кричали, бегали друг за другом. Продолжалось это безобразие достаточно долго и жильцы находившегося по соседству дома позвонили в комендатуру.
Приехала комендантская машина. Доблестные молодцы из комендантской роты браво поспрыгивали с её бортов и бросились разнимать дерущихся.
И здесь произошло нечто непредвиденное. Из-за угла школы и из большого рва, прорытого для прокладки коммуникаций, подобно саранче, выбежали с криком и улюлюканьем солдаты-стройбатовцы. Их было несколько десятков, с камнями, палками, арматурой. Завидев набегающую орду, кто-то из комендантских бросились  наутёк в сторону леса. Строители окружали отставших, и не давали им никакой пощады.
В машине находился дежурный по гарнизону майор Мудров. В панике он приказал водителю:
- Полный назад! Уезжаем! Спасаем  технику!
Грузовик быстро ретировался под градом камней, бросив своих.
Итоги схватки были неутешительны. Одному из комендантских проломили череп, другому - рёбра, третьему - руку. Кто-то покинул поле брани с лицом, залитым  кровью.

Утром следующего дня казармы девятого отряда были потревожены офицерской комиссией. Её возглавил военный комендант, толстый майор по прозвищу Бейбарс. Он ходил перед рядами солдат со свитой помощников и кем-то из побитых и высматривал бунтовщиков.
Поиски оказались тщетными. Никого не нашли. Только приехавшим позже особистам-политработникам удалось выяснить, что идейным вдохновителем восстания, правда, лично в нём не учавствовавшим, был старшина Султанов.
Командир батальона Шульман, другие  офицеры  дали  о старшине  хорошие отзывы,  дело решено было  замять. Султанов  отделался несколькими  сутками  на  гауптвахте.

У Парицкого не сложились отношения со старшиной. К этому были разные причины. Но главным было то, что Султанов управлял ротой деспотическими методами, постепенно, исподволь всё дальше и дальше выходя за рамки армейского устава.
Старшина был склонен соблюдать свои, вполне корыстные интересы, и не стеснялся в выборе средств. Очень скоро наказания солдат за плохую службу превратились в  наказания за халатное отношение к интересам старшины. В чём заключались эти интересы?
Сержант этот установил разнообразные поборы, своего рода дани, которые собирались со свойственным этому хитрому ловкому казаху, вероятно вообразившему себя кем-то вроде мелкого князька или хана, размахом. С каждой посылки, денежного перевода, партии тайком выпитой солдатами партии водки какая-то часть должна была обязательно поступить старшине и его приятелям, сержантам и бригадирам. Султанов придумал и другой вид бизнеса - продажу новой рабочей одежды - утеплённых зимних брюк, бушлатов, валенок с ротного склада.
Убытки, наносимые роте, возмещались оригинальным способом. Маленький казах по прозвищу Капуста, вечно отиравшийся в каптёрке у старшины, ночью прокрадывался  в спальное помещение и  присматривал что-то из лежащих на табуретках солдатских вещей. Нужную старшине вещь Капуста бесшумно уносил в каптёрку. Наутро солдат,  оставшийся без шапки, бушлата или брюк, шёл к старшине и невнятно объяснял, что "они куда-то пропали". Султанов, обозвав недотёпу последними словами, заставлял его писать заявление в бухгалтерию и матчасть, в котором была просьба "выдать   новые брюки зимние, утеплённые, за мой счёт, т. к. прежние мною утеряны". Дело  оказалось поставленным на поток. Личные счета солдат таяли, старшина процветал. Он принялся устраивать ночные пирушки; ему приносили из посёлка редкое видео, магнитофон, кассеты. Компания дружков со старшиной во главе смотрела  эротические фильмы, напивалась, приглашала из посёлка девиц лёгкого поведения. Ночь напролёт в каком-то из отдалённых уголков части, бане или хлеборезке, играла музыка, слышались хриплые голоса и женский смех.

Султанову всё сходило с рук. Он пользовался доверием, которое оказывали ему  командир части и офицеры, тем, что его редко проверяют, а кое-кто из начальства и вовсе смотрит сквозь пальцы на его шалости…
Интересно готовился старшина и к приезду комиссий. Как только становилось известно, что комиссия вот-вот прибудет, Султанов посылал солдат в соседнюю часть к знакомому каптёрщику и оттуда приносились все недостающие предметы: матрасы, одеяла, простыни, подушки... Комиссия всё просматривала, пересчитывала... Майоры и подполковники убеждались, что все принадлежности на  месте. Роте и старшине выставлялись хорошие оценки. После отъезда проверяющих солдаты относили имущество назад.

Султанову ещё долго бы оставаться старшиною роты, если бы не подвели его самоуверенность, зазнайство, ставка на грубую силу. Но об этом будет ещё наш рассказ…
Младший сержант Демьяненко вбежал в комнату общежития, где после обеда отдыхал лейтенант Парицкий.
- Товарищ лейтенант, новость! – задыхаясь выпалил он. – Вы знаете, что случилось?
- Говори, - недовольно протирал глаза Парицкий. – И как ты сюда попал?
- Да на вахте я сказал, что я - посыльный, что вместо посыльного послали, что посыльный заболел... - оправдывался Демьяненко.
- Ну, так что же случилось, рассказывай, не тяни, - торопил Парицкий.
- А вот что, - Демьяненко собрался духом и выпалил. – Сегодня утром, после подъёма, старшина построил в Красной комнате всех блатных. Сначала заставил их всех пришивать новые воротнички, гладиться, потом делать приседания.
- Ну и что, - недоумевал Парицкий. – Хотя, конечно, интересно, как это он их заставил…
- А то. Сержант Галеев сказался больным и отказался.
- И…? – торопил Парицкий Демьяненко.
- Султанов приказал ему драить туалет. А когда тот отказался, взял утюг и стал прижигать Галеева утюгом, – зрачки глаз у Демьяненко тревожно расширились и он трагически посмотрел на Парицкого.
- Как утюгом? – не понял Виктор.
- А так. Взял и приложил утюг к левому плечу. – Демьяненко дотронулся рукой до плеча. – Аж жареным на всю Красную комнату запахло!
- Да он с ума сошёл! – возопил Виктор. – Кем он себя возомнил? Ханом каким-то? Царём? Богом?
- Не знаю… - депрессивно промямлил Демьяненко. – Только дальше хуже будет. Если уж с блатными так обходится, то что же тогда говорить о простых солдатах? Совсем житья не будет… На меня в бухгалтерии долг повесили, двести рублей. А чем платить? На гражданку родителям исполнительный лист пришлют? Работаешь, работаешь и вот, на тебе…
- А всё старшина… - злобно продолжал Демьяненко. – Он нас заявления писать заставляет.  «Прошу выдать новую шапку, так как старую потерял…». «Прошу выдать новую форму…». А вот у Нормы уже две тысячи на счету накопилось, он хвастал, - не унимался сержант.
- Не юродствуй, - обрезал его Парицкий. – И вообще держи язык за зубами, а то их тебе кто-нибудь пересчитает! – рыкнул лейтенант.
- А как твои дела с Пашей? – перешёл на «ты» Демьяненко.
- Не твоё дело, - отмахнулся Виктор. – Впрочем, всё хорошо. Я с ним с сквитался, когда в командировку ездил, - подмигнул Парицкий сержанту и показал на шкаф, где хранились вещи Остранина.
- Товарищ лейтенант, можно я вздремну немножко, умаялся я на складе со своей бригадой, - попросил Сергей.
- Валяй, но не надолго, - разрешил Парицкий.
Демьяненко завалился на кровать Остранина и вскоре уже раздавался его мерный сап.
«Что же такое получается?» - задумался Виктор. «Если для старшины, такого же в прошлом солдата, как и другие, блатные, все вместе, не представляют никакой угрозы, то какую же силу он тогда над ними над всеми взял? Неужели играет роль то обстоятельство, что в роте у него ещё 30 с лишним земляков?» Парицкий понял, что в отношении старшины было что-то упущено.
«И как теперь быть, что делать? Ведь старшина пользуется поддержкой отрядного начальства. Непросто его будет снять, ох, непросто…» - вздыхал Виктор.

Парицкий решился на неординарный, как ему казалось, шаг. Написать анонимку. Анонимное письмо, в Управление Строительства. Шрифтом, как их учили в институте. Письмо бросить в почтовый ящик где-то подальше от общежития.
Он так и сделал. Описал то, что вытворял старшина и попросил помощи, как будто бы письмо написал солдат.
Пока Демъяненко спал, Виктор быстро отнёс письмо в почтовый ящик.

В дверь комнаты № 7 постучали.
- Сержант Демьяненко здесь находится? – раздался голос старшины Султанова.
Раздался более громкий стук. Демьяненко вздрогнул.
- Лезь в шкаф! - указал Парицкий на дверцу гардероба.
Испуганный Демьяненко спрятался.
Парицкий распахнул дверь.
В проёме появился раскрасневшийся, сверкающий глазами старшина. Он размашисто шагнул через порог.
- Куда Вы? Вас сюда не звали! – Парицкий преградил ему путь.
Султанов отталкивал лейтенанта и нагло осматривал комнату.
- Здесь его нет! – крикнул он кому-то, стоявшему за косяком двери.
- Убирайтесь, – Парицкий вытолкнул Султанова обратно.
- Вы ещё об этом пожалеете! – крикнул Султанов, когда дверь перед его носом уже захлопывалась.
- Я сниму тебя с должности, увидишь! – крикнул Парицкий.
- Это ему самогона захотелось, - комментировал Демьяненко, вылезая из шкафа. – Как самогон нужен, так сразу меня ищут, я уже и сам не рад.
- Надо было держать язык за зубами, - подытожил Виктор.
- Теперь ты с ним проблем не оберёшься, - бросил он себе под нос, не понятно, к кому обращаясь.

На следующий день в отряд приехала комиссия. Старшие офицеры осматривали плечо сержанта Галеева, синяки других сержантов – командиров отделений и бригадиров, писали бумаги.
Старшину Султанова решено было снять с должности.
Больше всего был недоволен командир роты Немцев.
- Где я возьму такого старшину, чтобы он мне всю роту держал? – восклицал Немцев и разводил руками. – И кто только написал это письмо? – недоумевал он.
Зато обрадовался начальник штаба Добронравов.
- Теперь у нас есть начальник столовой! Прежний, вольнонаёмный-то уволился, поставим этого, – хитро улыбался Добронравов.

Виктор заглянул в канцелярию 3-й роты. Там расположились сержанты Норма, Галеев и Султанов, теперь уже назначенный на должность начальника столовой. Галеев усердно рисовал стенгазету, выводя шрифтом заголовки.
Нормировщик, известный всем как "Норма", как всегда, сплетничал.
- Работала моя бригада у Шульмана на квартире. Ремонт делали. У Шульмана в одной из комнат была дверь сломана. Оказывается, он  –  подкаблучник. Жене подчиняется, её капризы исполняет. А когда он не сделает чего-то, что она хочет, не купит что-то, или не сделает в доме, то она ему не даёт. Запирается в комнате и не выходит оттуда. Он тогда дверь ломает. Уже несколько раз наши ребята ходили дверь чинить. Товарищ лейтенант, а что Вы думаете относительно Шульмана, что он за человек?
- Что я думаю? Страшный он человек, - задумался Виктор. -  Фашист. Палач!
После такого вступления, все присутствующие стали внимательно прислушиваться, что же ещё такое скажет лейтенант.
- Держать подолгу солдат на сорокаградусном морозе, на ветру, многие без шапок, по утрам, для того, чтобы в строй ещё несколько человек поставить, да и те больные или блатные, это – жестоко. Сейчас – не война. На нас никто не нападает.
- А будь война, пошли бы Вы за Шульманом в бой? - допытывался Норма.
- Да уж куда там, - отвечал лейтенант. – Будь у меня пистолет, я бы его не задумываясь пристрелил бы, - хорохорился Виктор. – Потом бы нашли с пулей в затылке. Во время войны много таких случаев было. Идёт наступление, а у командира пуля почему-то не спереди, а сзади. Не успевали расследывать…
- Зря Вы так, товарищ лейтенант, - с сожалением произнёс Норма. – Шульман вон порядок навёл, в столовой каши появились…
- Квартиру-то вы ему отремонтировали? – поинтересовался Парицкий.
- Отремонтировали. По высшему разряду. Мы ему и дачу на озере Б-нь уже почти построили, – с гордостью произнёс Норма.

- Товарищ лейтенант, а Вы умеете писать шрифтом? – спросил нормировщик.
- Конечно, нас же в институте этому учили, - ответил Парицкий, не понимая, в чём вопрос. – Ну, не просите, сейчас не до этого. Галеев сам справится, - отмахнулся лейтенант.
Норма и Султанов многозначительно переглянулись.
- Мы, инженеры, чертежи шрифтом подписываем, - благодушничал Парицкий. – Ещё с первого курса в институте этому учат.
- А можете вот здесь два слова написать, хорошо у Вас получится? – не отставал Норма.
- Где? Давайте, - Парицкий с удовольствием изобразил один из мелких заголовков стенгазеты.
Норма и Султанов внимательно разглядывали шрифт.
- Хорошо пишете! – восхитился Норма и подмигнул Султанову. – Вам бы писарем быть при штабе! – добавил он подобострастно.
- Это мелочи. Я и не то умею, – обрадовался лейтенант.
Норма и Султанов, взяв стенгазету, быстро куда-то ушли.

В канцелярию вошёл замполит Малкин.
- Виктор, а что у тебя за «макли» с Демьяненко? – спросил он Парицкого.
- Да никаких особенных маклей. Ходили пару раз в поиск, да и всё, - смущённо оправдывался Парицкий.
- А ты в курсе, что Демьяненко уже несколько дней нет в части? – продолжал Малкин.
- Так он же со своей бригадой на лакокрасочном складе, на погрузке-разгрузке работает. Работы невпроворот, так им комбат прямо там ночевать разрешил, - Виктор внимательно посмотрел на Малкина.
- Да, но его и на складе этой ночью не было, я проверил, - настаивал замполит.
- Ну, тогда я не знаю, - беспомощно развёл руками Парицкий.
- А ты в курсе, что солдаты из бригады Демьяненко организовали шайку, и обворовывали гаражи вот здесь, за восьмым домом, - вещал Малкин. – Вскрывали замки, снимали колёса, другие запчасти. Выносили банки с вареньем, мешки с картошкой. Попались с поличным. Жители их заметили ночью. Позвонили в комендатуру. Приехала комендатура, милиция, всех повязали.
- А Демьяненко там был? – забеспокоился Виктор.
- К счастью для него, не был. Он где-то в посёлке, на «хате» ошивается.
- А Гречко?
- Гречко был. Он у них на «шухере» стоял. Но тоже сухари сушить пойдёт.
- Вот идиоты, - с досадой произнёс Парицкий. – И чего им не хватало? Жили бы обычной жизнью на своём складе…
- Так… Так… - покусывал губу дотошный Малкин. – А в посёлке у Демьяненко баба есть?
- Да уж, наверное, есть, - мямлил Парицкий, пряча глаза.
- А где? Не в доме ли, где магазин? – Малкин прищурился.
«Не видел ли он нас у подъезда того дома?» - подумал Виктор.
- Да кто же знает? – мялся Парицкий.
- Не в первом ли подъезде? – допытывался высокий, как каланча замполит.
- Всё может быть, - усмехнулся Витя. – Но мы этого не знаем.
Замполит развернулся и загромыхал сапогами по коридору.
В канцелярию заглянул посыльный.
- Комбат вызывает Вас на КПП, - сообщил он.
Шульман по-хозяйски сидел на топчане за столом на проходной контрольно-пропускного пункта.
- Берёте бригаду из первого взвода, тех, что у вас грузчиками работают. Поедете на машине на 10-й дом, за кирпичом, - распоряжался Шульман.
- Да они же под следствием? – удивился Парицкий.
– Тогда из второго взвода, - раздражённо уточнил Шульман. - Отряду нужен кирпич на строительство гаража. Набираете полную машину кирпича и к 12 часам возвращаетесь. И чтобы тихо, без шума и пыли! – Шульман утвердительно шлёпнул кулаком по столу.
Грузовик ГАЗ девятого отряда проехал через открытые нараспашку ворота стройки, и остановился возле груд кирпича. Солдаты занялись переброской материала в кузов.
Из глубины стройки появилась крупная коренастая фигура. Это был прораб Павлюк.
- Так вот что вы делаете! В темноте кирпич воруете! – изумился Павлюк, глядя на стоящего поодаль Парицкого. – Вы что хотите, чтобы я всю вашу команду начальнику УСа заложил?
- Это не мы воруем! Нас комбат послал! Мы его приказ выполняем! – засуетился лейтенант.
- Это что же такое твориться?! – разорялся прораб. – Ваш комбат ворует у нас кирпич, а потом нас, прорабов трясут за нехватку материалов?! Вы соображаете, что вы делаете? Немедленно прекратить! - гаркнул Павлюк на солдат. – Убирайтесь отсюда! – он стащил за шиворот одного из солдат с кучи кирпича.
Солдаты залезли в кузов, в кабину, на ступеньки и машина тронулась обратно.

На «летучке» перед утренним разводом Шульман поинтересовался:
- А почему так мало кирпича привезли! Я что, гараж буду из воздуха строить!
- Нас прораб из УСа заметил, - объяснял Парицкий. – Мы вынуждены были уехать…  И знаете, товарищ подполковник, - твёрдо добавил лейтенант. – Я кирпич воровать больше не поеду. Воровать – не входит в обязанности офицера!
- Вот Вы как заговорили… Ладно, я поучу Вас Вашим обязанностям, - всё больше свирипел Шульман. – Это там, - он показывал в сторону запада, - там Вы можете открывать кооперативы, торговаться, своевольничать. А здесь Вы будете исполнять то, что я Вам скажу! В глаза мне смотрите! – Шульман уставился неморгающим взглядом в глаза Парицкого. – Я с Вас погоны сниму! Исключу из комсомола! Открою против Вас следствие! Отправлю в дисбат! Вспомните тогда мамины пирожки!!! – метал громы и молнии Шульман.

ГЛАВА 7. 9-й дом.
Утренний развод. Роты выстроились на плацу. Подполковник Шульман, в длинном белом овчином полушубке с высоким воротником, в унтах и огромной меховой шапке с кокардой, маячит на трибуне и принимает доклады командиров.
Над морем солдатских шапок поднимаетя лёгкий пар; брови, усы, чёлки  покрыты морозным инеем. Серо-зелёная солдатская масс словно пританцовывает, колыхается, переминаясь с ноги на ногу, перешёптываясь: «Скорее бы! Поскорее бы на стройку! Скорее бы уже!»
- Хочу сказать несколько слов по поводу того, что вы пишете домой, - говорит Шульман, держа в руке какую-то бумагу. – Вот нам в штаб принесли письмо, найденное в столовой. Солдат пишет, что служит в гвардейской танковой части. Освоил танк, выезжает на стрельбы и маневры. Получил сержантское звание, получает пайковые. Нашёл бабу с «хатой» в посёлке, ночует, живёт у неё, пьёт самогон и, в-общем, как он пишет, как сыр в масле катается. К сожалению, подпись неразборчива. Но мы проведём расследование, кто это, и что это он там такое делает. И если найдём, ему несдобровать! Отправим в дисбат!  Там будет катать! Только не сыр, а камни долбить и таскать в гору! – кричит Шульман, потрясая указательным пальцем правой руки в направление севера.  
И вот раздаётся команда: «Смирно!» Все замерли. Офицеры вскинули правую руку, отдавая честь.
В трескучей тишине раздаётся голос подполковника Шульмана:
- Лейтенант Парицкий, снять рукавицу!
- Зачем, товарищ подполковник?
- Откуда я знаю, может, Вы там фигу держите! Фигу Родине показываете!
Парицкий сунул рукавицу в карман шинели. Сняли рукавицу на правой руке и все остальные офицеры.
- К прохождению торжественным маршем, по-ротно… - командует Шульман, глаза его наливаются кровью, румянец играет на щеках.
Извиваясь в конце плаца гусеницей, роты выдвигаются на прямую линию марша перед трибуной.
- Выше ножку! Раз! Раз! Раз, два, три! Выше ногу, товарищ лейтенант, тяните носок! – рычит Шульман, лицо его радостно упивается проходящим мимо шествием.
Неровные ряды, в обгорелых возле костров бушлатах, в завязанных вокруг лиц ушей шапок, в хлюпающих галошах валенок, поворачивают за ворота КПП и там облегчённо распадаются на скученные, тянущиеся на объект колонны, окружённые по сторонам покрикивающими сержантами, с красными полосками на погонах.
Среди них плелась и третья рота с замыкающим её лейтенантом Парицким.
Из-за угла хозблока появился отрядный грузовик. За рулём сидел весёлый парень из Львова. Машина неслась на офицера. Виктор в последний момент отскочил, и, не удержав равновесия, упал в канаву. Машина, обдав солдат грязью, понеслась в сторону комендатуры.
Из ворот КПП медленно выехал УАЗ комбата.
- Парицкий, что это Вы там делаете? – спросил ядовито Шульман.
- На меня грузовик чуть не наехал, я чуть не погиб, - оправдывался лейтенант.
- Чуть-чуть не считается. Лучше бы Вы погибли. Нам бы от этого только лучше стало!
Шульман, Добронравов и пропагандист дружно захохотали.

Парицкий, замыкавший предпоследнюю роту, обнаружил, что «блатные» покинули строй и идут сзади нестройною гурьбою.
- Почему покинули строй? – окликнул лейтенант отстающих. – Кто разрешил?
- Да здесь все сержанты, нам можно, - вальяжно ответил Галеев.
- Сержант Галеев, займите место рядом со своим взводом! – приказал Парицкий.
- Да они сами дойдут, не разбегутся… - поморщился Галеев. – Не первый день в Бухенвальде!
- Я кому приказал? – воскликнул Парицкий и вытолкнул Галеева из толпы «блатных».
Галеев вцепился в руку лейтенанта и ловким движением повернул пальцы.
Парицкий вскрикнул от боли.
- Товарищ лейтенант, - из толпы вынырнул сержант Демьяненко. – Не роняйте свой авторитет. Мы Вас уважаем. А сейчас Вы только себя подрываете.
Виктор отступил, поддерживая левой рукой покрасневшую и опухшую ладонь правой.
- Вы для меня никто! И звать вас ничто! – выкрикивал Галеев, сдерживаемый под руки другими бригадирами. – И имел я Вас, как хотел! – с трудом остывал этот упитанный и честолюбивый командир отделения.

Работы на 9-м доме шли полным ходом. К каждому подъезду прикрепили старшего офицера, ответственного за их срочное выполнение. Солдаты дневали и ночевали на объекте, покидали его только на завтрак, обед или ужин. Когда не хватало розеток, выключателей, фурнитуры, их снимали с соседнего, недавно достроенного 8-го дома. Носилки, затирки, лопаты для раствора мастерились из досок и подручного материала. Во дворе жглись костры для обогрева солдат. Каждые два часа комбат Шульман проводил построения и переклички, заявляя: «Ни один Ибрагим не должен отлынивать от работы!» «Аврал» или «штурм» продолжался уже не первую неделю. Всё делалось для того, чтобы 9-й дом был сдан в срок, и ответственные смогли получить кто очередное звание, кто повышение по службе.
Полковник Формальнов, после проведённой на объекте «летучки», ходил по подъездам и смотрел, как идут работы. В четвёртом подъезде, в одной из квартир он заметил рядового, это был Мухамеджанов, рядом с ещё не пробитым отверстием под стояк горячей воды.
- Позовите ко мне офицера! – приказал полковник.
Парицкий поднялся на этаж из комнаты этажом ниже.
- Что это такое? – возмутился Формальнов. – У нас в конце недели сдача дома, а у Вас ещё стояки не готовы! Эти отверстия я оставляю под Вашу ответственность, лейтенант! Если сегодня не будут готовы, я Вас на гауптвахту отправлю! – лицо его побагровело, что не предвещало ничего хорошего. – Лишим Вас офицерского звания и отправим в дисбат!
- Не Вы мне это офицерское звание давали, не Вам его и отнимать! – отвечал Парицкий. – У нас инструментов нет для работы! А штукатурам цемент не подвезли!
- Так вот Вы как заговорили? Инструменты найти! Задачу выполнить, во что бы то ни стало! Я Вас лично проверю! – Формальнов указал пальцем на Парицкого.
- Быстро, выполнять! – крикнул лейтенант рядовому по кличке «Муха».
Солдат засуетился. Сразу откуда-то появился лом, и раздались громкие удары усиленной работы.
Виктор вернулся в комнату этажом ниже. Комната отапливалась множеством самодельных обогревателей. Сержанты и бригадиры грелись здесь, кучками рассевшись на скамьях и убивая время между проверками.
Дверь отворилась. В комнату вошли Шульман и Добронравов.
- Вот они где все! Здесь сидят! А кто будет за личным составом смотреть? Сержанты! Бригадиры! Все по своим отделениям! – крикнул Шульман.
В миг комната опустела.
- А Вам что, Парицкий, особое приглашение нужно? Кто будет за качеством работ смотреть? – продолжал Шульман.
- Так там прорабы есть. Они за качеством смотрят, - ответил лейтенант.
- Смотрят то они, смотрят, но Вы тоже должны. Садись, - обратился комбат к сопровождавшему его начальнику штаба. – Погреемся.
Шульман с видимым удовольствием уселся на освободившуюся скамью. Майор присел рядом.
- Вот, присылают нам таких из Москвы, на перевоспитание, - Шульман кивнул головой в сторону Парицкого, обращаясь к спутнику. – Толку от них никакого, возись только. У тебя-то как дела?
- Да всё хорошо, ремонт закончил, - улыбнулся Добронравов.
- А у меня вчера жена принесла музыку послушать. Пластинку Аллы Пугачёвой. Слушали. Хорошо поёт. Она, говорят, замуж за Киркорова собралась. Правда, ведь? – Шульман переспросил у Парицкого. Он мечтательно посмотрел в потолок. – В отпуск полечу в Сочи. Через Москву.
Я так мыслю: зачем собирать деньги, вещи, коллекции? Лучше потратить их в отпуске! В рестораны сходить, на корабле покататься, погулять в своё удовольствие. Чтоб воспоминания остались. Чтобы было, что вспомнить потом… Один раз ведь живём-то, не так ли? - обратился он за поддержкой к окружающим.
- Да, один… - согласился Добронравов.
- А что это Вы там всё пишете? - спросил Шульман у Парицкого. – Всё пишите и пишите…
- Письмо пишу домой, товарищ подполковник, - улыбнулся лейтенант и продолжал писать.
«Здравствуй, мама!
Я отправил тебе письмо к празднику, и открытку отцу, ко дню рождения, и ни ответа, ни привета. Я в недоумении, в чём же загвоздка?
Дело в том, что в общежитии письма приходят не в почтовые ящики, их нет, а хранятся на первом этаже, рядом с кабинкой вахтёра, у всех на виду. Есть такие солдаты, которые воруют чужие письма, в расчёте, что в них могут быть деньги. А солдат в офицерском общежитии за день много ходит туда-сюда. Есть и такие, которые лично меня не любят и поэтому могли прочитать письма и выбросить. Вот я и подумал, может быть, письмо пропало.
Расскажу немного о местных событиях. Так, например, недавно меня обворовали. В комнате в общежитии выбили дверь, вскрыли замки на чемоданах и украли летнюю одежду, в том числе брюки х/б серые, которые ты прислала. Там ещё украли рубашку новую, кроссовки, спортивные штаны, часы и другое, купленное здесь.
Раскажу о посёлке Э-н. Он находится почти в 100 километрах от Комсомольска-на-Амуре. Наполовину деревянный, наполовину из пятиэтажных домов. Есть два клуба /один в посёлке, другой – в совхозе/, три продовольственных магазина, два магазина промтоварных, военторг, булочные, книжный магазин, столовая, кафе, буфет. В военторге бывает колбаса, сыр, масло, даже кофе, по талонам продают мандарины, но в-общем, всё, конечно, не фонтан. Я питаюсь в поселковой столовой или в солдатской, в части.
Э-н находится на плоской местности – высушенное мелиораторами болото, окружённое с одной стороны степью, а с другой – какой-то чахлой с виду тайгой, покрывающей три невысокие сопки. В посёлке есть зона для заключённых с вышками для часовых. Зеки что-то строят, какое-то здание, но я их вблизи не видел, мы с ними не соприкасаемся, да и нет желания.
Мороз здесь -30, - 40 и, говорят, будет -50. Мне выдали валенки, рукавицы, а полушубка овчиного пока нет. Поэтому хожу в шинели.
Мне здесь очень понадобились те деньги / 100 рублей /, которые дал отец, нужно было даже и побольше.
Сейчас я заместитель командира роты в в/ч 69009. Командир роты Шульман /здесь недалеко Еврейская АО /. В роте более 130 человек, очень много из Закавказья и Средней Азии, а также тупых и ленивых. В роте три офицера.
Много работы. Встаю в половине шестого, прихожу поздно вечером, иногда – ночные дежурства.
В общежитии проживаю в комнате на двух человек на пару с одним лейтенантом. У нас был в комнате телевизор, но его унесли. Видете ли, до нас здесь были полковники-ревизоры и подхалимы установили для них телевизор. А когда поселились лейтенанты – телевизор забрали.
Не забудь, пожалуйста, в посылку положить «Московский комсомолец» за полмесяца /в качестве обёртки/ - не хватает свежих новостей. И обязательно лимоны. Пиши!
Мой адрес: Хабаровский край, Амурский район, посёлок Э-н, микрорайон «Южный», дом 25, комната 7, Парицкому В. А.»

- А Вы в Москве кого из известных людей видели? – поинтересовался Шульман у Парицкого.
- Актёра Штирлица, Тихонова то есть, -  медленно припоминал Виктор. – У него светлая «Волга», автомашина. Горбачёва один раз видел на митинге, на трибуне. Я в первых рядах стоял.
- Ну вот, Горбачёва видели, а служить, как положено, не хотите. Пошли дальше, - обратился он к майору. – Через полчаса построение, - бросил он Парицкому, - всех пересчитать и доложить!

Виктор ещё раз проверил, как идут работы на стояке.
Лом валялся постреди ванной комнаты. Рядовой «Муха» на пару с сотоварищем сидели в углу помещения и мирно беседовали на своём и о своём.
В проёме появилась голова замполита Малкина.
- А ты с ним по-мужски поговори, - советовал замполит Парицкому. – В тёмный уголок заведи и облегчи душу! – подмигнул Малкин и исчез.
- Ты почему не работаешь? – спросил лейтенант рядового.
Мухамеджанов молчал и глупо улыбался, словно не понимал, что от него хотят.
- Я что с вами, в какую-то игру играю? – Парицкий положил левую руку на плечо солдата и внимательно смотрел ему в глаза.
Муха растерянно озирался и продолжал улыбаться.
- Что ты лыбишься, как педель? – злился лейтенант.
- А он такой и есть, - крикнул спускавшийся по лестнице Галеев.
Парицкий ткнул Муху сапогом в живот, потом оттолкнул от себя тыльной стороной ладони, в лицо.
Солдат побледнел, закрылся руками, отступил.
- Если к вечеру дырку не пробъёте, я тебя на "губе" сгною! Обещаю! – крикнул лейтенант и побежал во двор, объявлять построение.

На вечернем построении начальник штаба отряда майор Добронравов объявил, что сегодня очередь третьей роты идти в ночь разгружать вагоны с углём. Возглавит разгрузку лейтенант Парицкий.
- Но мы сегодня весь день работали, на девятом доме, товарищ майор! – послышались голоса из 3-й роты.
- Разговоры отставить! Посёлку и заводу нужен уголь,поэтому сразу после ужина отправляетесь на железную дорогу! Инструмент получите на месте!
Солдат расходились, недовольно ворча: теперь, вместо вечернего часа-другого на личные нужды и заслуженного сна их бросали теперь в ночную смену.

На изгибе железнодорожной ветки стоял полузабытый состав со злополучным углём. Засовы на вагонах открылись под ударами ломов, освобождаясь от снега и льда.
Парицкий расставил людей по вагонам и, убегая от мороза, зашёл в бытовку на окраине путей.
- А, это ты, Виктор? Заходи, гостем будешь!
В бытовке грелись и выпивали Паша Остранин и его приятель, начальник столовой 10-й части. Эти двое нашли друг друга в местных делишках.
Начальник столовой поставлял Паше сахар. Продукт отправлялся на квартиры знакомым самогонщикам. На выходе появлялось крепкое пойло, вполне пригодное для питья.
- Ты зачем здесь? – осведомился Остранин.
- Да вот, - Парицкий показал рукой в окошко. – Уголь разгружаем.
- А… Братишка, налей ему первача, согреемся.
«Братишка» достал из тумбы бутыль с прозрачным белым напитком.
Виктор медленно выпил глоток обжигающей жидкости. В жарко натопленной кандейке жизнь показалась не такой мерзкой.
- Сколько сегодня? – поинтересовался Парицкий.
- Да градусов сорок есть,  а к утру сорок пять обещали, и ветер – восточный. Смотри, чтобы твои там не разбежались, без присмотра. И не задубели, – советовал обычно не столь заботливый Остранин.
Парицкий прошёл вдоль состава.
Солдаты безуспешно долбили заледенелый уголь, отвлекаясь на склоки и перебранки.
- Товарищ лейтенант, сегодня не наша очередь разгружать, - жаловался рядовой Мухамеджанов. – Почему везде мы, да мы?
- Работай, не скули, - хмыкнул лейтенант и пошёл в бытовку, выпить ещё полкружки согревающего напитка.
- Как они работают? Как терпят всё это? Почему не бросят всё и не уйдут? Каков же предел человечесого терпения? – спрашивал Виктор не то у себя, не то у собутыльников. – Да из меня мороз уже всю энергию вытянул, уже в затылке, словно кол торчит от этого холода, не даёт распрямиться, а они всё ещё работают?
Парицкий вывалился по ступенькам вагончика к очередной проверке личного состава.
Солдаты побросали ломы и лопаты, сбились кучками и спорили о чём-то, размахивая руками и озлобленно озираясь.
- Уходим! Все уходим! – крикнул Мухамеджанов, бросил лом и призывно позвал рукою всех за собой.
- Уходим! Уходим! – повторились крики у других вагонов.
Военные строители, где толпой, где небольшими стайками потянулись обратно в казарму.
- Куда вы? Остановитесь! – кричал Парицкий, но его никто не слышал.
Обжигающий ветер гнал людей прочь.

На утренней «пятиминутке» Шульман поинтересовался:
- Почему ушли с угля? Кто разрешил?
- Никто не разрешил. Ушли самовольно. Бунт.
- Кто поднял бунт?
- Зачинщиком был рядовой Мухамеджанов, по кличке «Муха».
- Прислать его ко мне.
Муху отправили на гауптвахту.

ГЛАВА 8. Дежурный по части.

Парицкий зашёл в часть с "чёрного хода", по тропинке, ведущей к малоприметной калитке в задней стене забора. Готовясь к дежурству, он зашёл в длинный сарай, где располагались туалеты, и где он бывал очень редко, и остолбенел от удивления.
Туалеты, готовясь к сдаче дежурства, никто не убрал. И очевидно, это не делалось в течение всей зимы. Запах азота и летучих веществ бил по дыханию. Повсюду, как на минном поле: «коровьи лепёшки», лужи, ручьи...
Парицкий направился на КПП. Там его ждал прапорщик Тарасюк, в предвкушении сдачи дежурства.
- На! Подписывай, - открыл он журнал сдачи-приёма. – Всё без происшествий!
- Как это без происшествий? - усомнился Парицкий. – А туалеты не убранные стоят...
- А их давно уже никто не убирает ,– отмахнулся Тарасюк.
- Ну и что? Теперь их совсем убирать не надо, что ли? – настаивал лейтенант.
- Я убирать не буду, - напряжённо отрицал Тарасюк. – Если тебе так надо, бери роту и сам убирай.
- Вот ещё, - не уступал Парицкий. – Это твоя обязанность, сдать дежурство, как положено.
- Да их уже полгода не чистили! Они полгода вот так простояли! – горячился Тарасюк. – Что, на мне свет клином сошёлся, что ли?
- Подписывать не буду, пока не уберёшь! – не уступал Парицкий.
- Да пошёл ты… - прапорщик в гневе бросил журнал на топчан и вышел из КПП, хлопнув дверью.
Вскоре его фигура замаячила в сторону посёлка на той же тропинке, по которой появился Парицкий.
У ворот засигналил тёмно-зелёный УАЗ комбата. В будку КПП тяжеловесными шагами вошёл командир отряда Шульман.
- Как служба, лейтенант?
Парицкий отрапортовал и добавил:
- Прапорщик Тарасюк покинул часть и не сдал дежурства, – Виктор протянул Шульману неподписанный журнал.
- Я разберусь, - Шульман кинул журнал на стол и прошёл на плац.

Парицкий решил проверить, что твориться на кухне, а заодно и позавтракать. Он вошёл в офицерскую «кандейку», находившуюся неподалёку от котлов с пищей.
- Принеси пайку, - сказал он повару.
Повар появился не сразу, принес миску каши с куском холодной рыбы.
Виктор взглянул на большое блюдо, горкой уложенное мясом, стоявшее перед толстяком-начпродом. Напрод медленно, с упоением разжёвывал очередной кусок мяса и запивал из кружки.
- Что это? – спросил Виктор.
- Пайка, - смущённо произнёс повар. – Вы же просили пайку?
- Давай, неси по-хорошему! – воскликнул Парицкий и грозно посмотрел на повара.
- Так бы сразу и сказали, - недовольный повар унёс миску назад.
Вскоре он вернулся с миской побольше, наполненной не только кашей, но и мясом, и тушёными овощами.
- Вот так бы сразу, - процедил лейтенант.
Повар зло посмотрел, но промолчал.
На пороге комнатки появился прапорщик Тарасюк.
- Совещание начинается, все в штаб! – крикнул Тарасюк и хлопнул дверью.
Майор медленно продолжал жевать мясо, запивая «Столичной», не обращая внимания на то, что происходит вокруг.
Парицкий тоже не спешил. Сегодня он дежурный по части.
Снова появился Тарасюк.
- Уже совещание идёт, а вы тут сидите. Комбат приказал бросить всё и идти!
- Сейчас, - бросил начпрод. – Вот только докушаю, - умиротворённо добавил он.
Майор тяжело поднялся и подошёл к котлам.
В комнату снова забежал Тарасюк.
- Вы что, совсем уже обнаглели? Комбату не подчиняетесь? – закричал он.
Он нагнулся и с усилием опрокинул стол.
Тарелка с кашей соскользнула на мундир лейтенанта. Парицкий вцепился в Тарасюка, выталкивая его из кандея.
- Ну, смотрите, комбат вам покажет! – Тарасюк удалился, отряхиваясь и ругаясь.
Парицкий отправился в штаб. Постучал, вошёл в зал Красной комнаты.
Пятна, остатки от каши, сияли на его шерстяном кителе.
В зале раздался дружный хохот.
- Вы театрального училища случайно не заканчивали? – спросил стоявший за кафедрой подполковник Шульман.
- Нет, товарищ комбат. Прапорщик Тарасюк ударил меня, старшего по званию, разбил часы, - Парицкий демонстрировал залу треснувшее стекло часов.
- Садитесь. Не будете опаздывать, - отправил его Шульман на место.
- Так я сегодня дежурный по части, я не должен в совещании участвовать! - удивлялся Парицкий.
- Должен… Не должен… Будете!!! – лицо Шульмана побагровело, он указывал Парицкому на стулья в конце зала.
- С сегодняшнего дня будете читать политинформации, - разъяснял комбат. - В шесть-пятнадцать, как штык, в Красной комнате! Вас, Парицкий, это касается! Малкин, проследите, чтобы Парицкий читал завтра и всю неделю политинформации. А если будет читать плохо, то заставим читать до конца службы! – неистово командовал Шульман.
- Я не замполит! – отнекивался Виктор.
- Ничего, мы из Вас сделаем замполита! – злорадствовал Шульман. – Научим Родину любить!
- А я её и так люблю, - лепетал Парицкий, но его уже никто не слушал.

Виктор вернулся в пищеблок, взял ключи у повара, открыл комнату хранения продуктов, осмотрел стеллажи. Главного, что требовалось, половины говяжей туши, на месте не оказалось. У входа за Парицким наблюдали два азиатского вида повара.
- Где мясо? - злобно спросил  лейтенант.
- Не знаю, - залепетал один из поваров. - Мы не брали.
- А кто брал? - Парицкий внимательно всматривался в повара, того, что  постарше. - Кому ты давал ключи? Если ты мне сейчас не скажешь, куда делась туша, я из тебя лепёшку сделаю! - закричал он.
Повар исподлобья смотрел на лейтенанта, озирался по сторонам  и  молчал.
Парицкий не выдержал. Он набросился на повара и принялся бить его, словно перед ним был не человек, а боксёрская груша. Несчастный повар что-то бормотал, прикрывая руками лицо.
В  этот момент в пищеблоке появился солдат, работавший водителем, ежедневно  привозивший в часть продукты. Смышлёный паренёк из Львова, он был обычно в курсе всего, что происходило на кухне.
- Товарищ  лейтенант, он не виноват! - зароптал  шофёр. - Повара мясо никогда  не берут. Его взял кто-то из блатных.
- А кто тогда? - выпалил Парицкий.
- Не знаю, не видел, - следовал ответ.
Виктор развернулся и вышел.
Перед утренним разводом он доложил Шульману о пропаже.
- Чтобы мясо достали откуда угодно, хоть из-под земли! - приказал командир части. - Иначе, лейтенант, Вы у меня из нарядов вылезать не будете!

И всё же в этот день ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин батальон мяса так и  не получил. Солдаты брели из столовой голодные, недовольные, ругая, почём свет  стоит, такую еду и такие порядки.

В сумерках Виктор прохаживался по плацу, когда к нему подошёл второй повар и негромко  произнёс:
- Товарищ лейтенант, я знаю кто украл мясо!
- Кто? - недоверчиво покосился на него Парицкий.
- Бывший старшина третьей роты Султанов! Это он с дружками ночью на кухню приходил, а потом они устроили пир в хлеборезке! Только, пожалуйста, не говорите никому, что это я Вам сказал, а то они меня убьют, - взмолился повар.
- Хорошо, - обещал  Парицкий.
Повар  убежал.

Виктор решил опросить самого  Султанова. Вызвал его в ротную канцелярию, посадил напротив, и битый  час задавал хитрому казаху различные вопросы. Султанов от всего отпирался, делал удивлённое лицо, говорил, что его оклеветали. Парицкий осмотрел хлеборезку. Нигде не было следов  ночного  веселья. Хлеборезы навели здесь чистоту и порядок.

Парицкому предстояло сдать дежурство. Он построил третью роту, отдал приказ о чистке туалетов. Личного состава набралось немного, не более взвода.
- А почему нас? Мы в прошлый раз чистили! – раздались недовольные голоса. – Сейчас очередь второй роты! Всё мы, да мы…
- А потому, что плохо чистили! Всю грязь оставили! – парировал Парицкий. – Как гадить, так третья рота! А как убираться – так вторая! Ишь чего захотели! – передёрнуло лейтенанта.
- А что так мало людей? – спросил он у сержанта Галеева.
- Лейтенант Малкин увёл с подъёма на 9-й дом. Там аврал, людей не хватает, - мрачно произнёс Галеев. – Здесь только те, кого врач освободил, да дежурные по столовой, – добавил он.
«Инвалидная команда», подумал лейтенант, отправляя их на уборку.
- Через час зайду, проверю! – крикнул Парицкий, замыкавшему взвод сержанту.
Через час Парицкий зашёл посмотреть, как движутся дела на очистке уборных. В туалетах никого не было. Солдаты разбежались: кто на стройку, кто в столовую, кто в санчасть.

Виктор вернулся на КПП. Каково же было его удивление, когда принимать дежурство явился не кто-нибудь, а прапорщик Тарасюк.
- Ну что, убрали? – довольно улыбался он. – Пойдём смотреть!
- Так сегодня же Мерзлов должен дежурить? – Парицкий сверлил Тарасюка непонимающим взглядом.
- Комбат поменял нас местами. Мерзлов пойдёт в другой раз вместо меня. Так что, давай, показывай! – Тарасюк с миной удовольствия на широком лоснящемся лице потирал ладони.
- А что показывать? – отвечал лейтенант. – Я послал третью роту на уборку, а они самовольно ушли на объект, на девятый дом. Там сейчас аврал, сдача комиссии предстоит. Так что показывать нечего, - Парицкий развёл руками.
- А мне плевать! Как хочешь, так и убирай! – разъярился Тарасюк на молодого лейтенанта.
На КПП вошёл подполковник Шульман.
- Дежурство сдали? – спросил, выслушав доклад.
- Нет, - отвечал Парицкий
- А почему? – с пристрастием интересовался Шульман.
- Я послал третью роту, а они сбежали на стройку, - оправдывался лейтенант. - Товарищ подполковник, у меня сегодня день рождения. Отпустите… - взмолился Парицкий.
- Пока не уберёте, из части не уходить. А уйдёте, пеняйте на себя! Я Вас на гауптвахте сгною! Будете там клопов кормить! Разжалую! В дисбат отправлю! – шумел Шульман, выкатив на Парицкого свои волоокие, налитые кровью глаза. – Шагом марш чистить туалеты! – приказал он.
Виктор сделал вид, что подчиняется, направился в нужную сторону. Подойдя же к «коровнику», незаметно покинул отряд через открытую калитку в заборе.
Среди присыпанных снегом болотных кочек впреди замаячили какие-то солдатские фигуры. Сержанты Султанов и Нурджигитов стояли напротив круглолицего Чауш-оглы, и замолчали, завидев офицера.
На снегу вокруг рядового краснели мятна крови.
- Что вы тут делаете? - поинтересовался Парицкий.
- Разговариваем. Солдата воспитываем, - показал Султанов на рядового. – Плохо служит, Чауш. Не хочет мыть полы.
Султанов напряжённо смотрел на лейтенанта.
«Деньги, что ли вымогают, подлецы? – подумал Парицкий. – И что с ними делать?»
- Немедленно отправляйтесь в часть! – приказал лейтенант. – И чтобы больше ничего подобного я не видел. И если увижу у кого-то синяки на построении, то Вы лично, Султанов, за это ответите! – отрезал Парицкий.
Султанов и Нурджигитов неохотно двинулись к запасной калитке. Сзади за ними плёлся рядовой Чауш-оглы.

Поздно ночью в дверь комнаты № 7 громко постучали. Тяжело и настойчиво. Парицкий сел на кровати. Чей-то мощный удар ногой выбил дверь. Она раскрылась нараспашку, ударилась о вешалку, в комнату хлынул слабый свет из коридора.
Какие-то люди вбежали, набросились на Виктора, кинули одеяло ему на голову, принялись избивать. Навалились и методично наносили удары  в лицо.
- Суки, что вы делаете! – закричал он. – За что?
Они тыкали одеяло ему в рот, стараясь заставить замолчать, пыхтя и ругаясь. Он, собрался силами и, расталкивая их, вскочил. Оттолкнул одного, второго. Две тени метнулись к выходу.
- Уходим! – прохрипел столь знакомый Виктору голос прапорщика Тарасюка.
Нападавшие скрылись в тускло освещённом проёме.

ГЛАВА 9. Политинформации.

Ранним утром, когда серые, с красными просветами дымчатые облака окутывали восточную часть э-нского неба, а ветер с северо-востока беспощадно продувал маленький посёлок, не оставляя надежды ни одному из малозаметных перекрёстков, лейтенант Парицкий, надев всё тёплое, что у него было: ватные брюки, бушлат, шерстяной китель, неуставной свитер, валенки и завязав плотно тесёмки меховой шапки-ушанки, отправился в девятую военно-строительную часть местного гарнизона, проводить для солдат третьей роты политическую информацию о событиях в мире, об интернационализме, социалистическом лагере, об империалистических кознях, милитаризме Японии, перевооружении Китая и т. д. и т. п.
- У тебя щека замёрзла, - незнакомый прохожий указывал Виктору на его нос и щеки. – Белая…  Смотри, сначала в лёд превратиться, потом почернеет, а потом и совсем отвалится. Много я таких видел. С ободранными лицами, - человек не шутил. – Зайди в подъезд, отогрей, потом дальше пойдёшь, - советовал незнакомец, и это было в духе местной жизни.
Виктор забежал в подъезд, усиленно оттирая щёки.

В ротном бараке солдаты лениво рассаживались за парты в Красной комнате, зевая, толкаясь и переругиваясь между собой.
Лейтенант взял ворох газет с подходящими статьями, развесил карты. Предстояло рассказать о политических новостях на Дальнем Востоке.
- Ну а вот Вы, например, рядовой Чауш-оглы, Вы знаете, где находится Северная Корея? – спросил он дремавшего за первой партой солдата, с всклокоченными волосами, в закопчёном бушлате.
Рядовой выдвинулся с указкой к карте и растерянно высматривал неизвестное ему государство. Поиски остались безрезультатными.
- Ясно, садитесь, - отметил лейтенант. – Кто-нибудь знает, где находится Северная Корея? – продолжал он.
- Зачем Вы так, товарищ лейтенант? – раздался с задних парт голос сержанта Галеева. – Мы это знаем, в школе проходили, не все же такие тупые.
- Согласен, лично Вы знаете, - кивнул Парицкий Галееву. – А они? – Парицкий кивнул в сторону передовой бригады Чауш-оглы, ударно трудившейся на стройке. - Я ведь не для Вас одного, а для всех пытаюсь политинформацию читать. Вы-то и так грамотный, - усмехнулся Виктор.
Убедившись, что его информацию понимают лишь единицы, да и тем она не нужна, Виктор довёл её до конца. Но больше не ходил с утра читать отрывки из газет.
Замполит Малкин доложил Шульману, что Парицкий не выполняет обязанностей по чтению агитаций. Реакция последовала незамедлительно, посадить Парицкого на гауптвахту.

Посыльный появился из-за угла, когда Парицкого уже собирался войти в магазин. Младший сержант Гуньков преследовал его, когда он задворками выходил из части, и настиг только у булочной.
Гуньков уверенно произнёс:
- Товарищ лейтенант! Комбат приказал сопроводить Вас к коменданту!
Парицкий вспыхнул. Налицо было нарушение субординации, попытка унизить его со стороны командира отряда. Сержант не мог сопровождать офицера для посадки на «губу».
- Я вам  приказываю, товарищ младший сержант, возвратиться в часть, к своим непосредственным обязанностям! – резко произнёс Парицкий. Гуньков служил посыльным, писарем при штабе.
- Пойдёмте, пойдёмте, - бормотал Гуньков и тянул лейтенанта в сторону комендатуры. Этот сынок московского профсоюзного босса был на редкость самоувернным молодым человеком.
Парицкий  вырвал руку, отступил на шаг, встал в боксёрскую стойку.
Гуньков ухмылялся. Он попытался ещё раз схватить Парицкого за рукав.
Виктор коротким точным ударом ткнул его в нижнюю челюсть. От второго Гуньков отскочил. Кровь выступила у него на губе.
- Что вы делаете?! – вскрикнула проходившая мимо женщина. – Как Вы смеете бить его?!
- Прекратите! – подошла другая. – Почему Вы над ним издеваетесь?!
Местные жители, ненавидевшие «вояк» за воровство и бесчинства, неожиданно вступились за одного из них и стали собираться вокруг.
- Ничего Вы не знаете! – воскликнул Парицкий и, не в силах что-либо объяснить, быстро направился в сторону.
Не доходя до стадиона, он свернул в перелесок и присел на поваленное дерево.
Положение виделось ему критическим. «Что делать?» - размышлял он. «Идти на гауптвахту? Садиться в камеру? Полную клопов… Опять насмешки охраны, водянистая каша, измождённые лица грязных арестантов, липкий пол… И этот запах, запах, запах… Сырости, плесени, пыли, загаженных клозетов… А может бежать?» - мелькнула в его голове мысль, казавшаяся спасительной.  «Бросить всё – общагу, чемоданы с барахлом, этот маленький посёлок… Только переодеться в гражданское, купить билет, сесть в поезд до Хабаровска и …»  На короткое время эта мысль заворожила, захватила его воображение. То он видел себя скрывающимся от патрулей, милиции, дворников, бабушек возле подъездов, то идущим на лыжах среди заснеженной тайги, то в деревянной охотничьей избушке, топящим печку и заваривающим крепкий чифирь, то отчаянно убегающим от пущенных по его следу собак…
Он огляделся: заброшенный стадион, покосившиеся деревянные вышки старого лагеря вдалеке, как-будто бы без часовых, потрёпанная вывеска на магазине местного «СельПО», куда он уже не сможет так просто зайти, так как везде ему придётся опасаться быть схваченным безжалостной военной машиной...
Он плюнул, встал с поваленного дерева, направился в сторону гауптвахты и комендатуры.

ГЛАВА 10. На «губе».

Парицкий сдался на гаупт-вахту.
В кабинете коменданта на него внимательно смотрели слегка выпуклые глаза
майора Бейбарса.
- А, Парицкий, заходите, заходите! С утра Вас ждём, - приветствовал его майор. – Что-то Вы до нас так долго добирались? Мы уже хотели выслать за Вами автомобиль, - расплылся в улыбке комендант. – Уже и камеру хорошую для Вас приготовили, без клопов, с подушкой и одеялом. Будете хорошо себя вести, дадим почитать Вам газеты, - майор был явно в хорошем настроении и упивался своим великодушием. – Лыткарин, проводи лейтенанта, - скомандовал он массивному сержанту, прохаживающемуся по коридору со связкой ключей.
- Здравствуйте, товарищ лейтенант, - весело приветствовал его сержант, - опять к нам? Надолго?
- На трое суток, - недовольно вздохнул Парицкий.
- А что так мало? – усмехнулся культурист. – Оставались бы подольше, без Вас как-то скучно…
- Нет, уж лучше Вы к нам, - отшучивался лейтенант.
Сержант проводил его  до офицерской камеры, представлявшей из себя продолговатое помещение с кроватью-топчаном, избитого вида  некрашенным столом, табуретом и зарешечнным окном в тюремный двор. На столе лежали старые газеты, алюминиевая миска и кружка.
Парицкий открыл нараспашку дверь, безуспешно пытаясь избавиться от спёртого, пыльного воздуха.

В открытую дверь офицерской камеры постучали. На пороге рисовался, улыбаясь, сержант Лыткарин.
- Товарищ лейтенант, пойдёмте, посидим, чайку попъём! Чифирьнёте с нами! Айда!
Стол в караульном помещении был уставлен мисками с картошкой и мясом. Трёхлитровая банка с крепко заваренным чаем, сахар, масло, чёрный хлеб.
- Присаживайтесь, угощайтесь! Для Вас самое лучшее!
- Вы какой хлеб любите, краюшки или из середины? – спросил ефрейтор Долгополов.
- Краюшки.
- Любите краюшки? Нарежем Вам краюшки! Лишь бы не косяки! – подмигнул Долгополов Лыткарину.
Лыткарин достал из-под лавки бутыль с мутным белым самогон, плеснул жидкость в расставленную рядком посуду.
- За нас с вами, да и хрен бы с ними! – он показал на воображаемых «их» за своим плечом и поднял кружку. Остальные принялись чокаться, греметь незамысловатой тарой.
- Потише вы, прапорщик Приходько здесь! С той стороны обычно ходит, подслушивает, - ефрейтор кивнул на зарешеченное окошко, выглядывающее на пожарную лестницу.
- А Вы из какого района Москвы будете? – обратился Долгополов к Парицкому.
- С Петровско-Разумовской. Знаете такой?
- Не, не знаем. Там что, Петры живут? Разумные? – Долгополов и Лыткарин прыснули от смеха.
- Да нет. Там Пётр Первый жил, у своей бабки, княгини Нарышкиной. Она в честь внука назвала имение. Потом там были владельцы, графы Разумовские, фавориты царицы Елизаветы.
- То-то Вы такие там все разумные, не то, что мы.
- А ты откуда? – спросил Парицкий.
- А я из Лыково. Слышали о таком?
- Да слышал. Вы там лыка не вяжете, в лаптях ходите, - усмехнулся Виктор.
- Кто лыка не вяжет? – возмутился Долгополов, любитель «принять по-маленькой».
- Да вы, в своей деревне. Крестьяне вы лапотные. Лыком торговали-торговали, потом надоело, стали самогон гнать.
- Да наш район – самый лучший в области! У нас и промышленность есть и сельское хозяйство! Товарищ лейтенант, если Вы ещё хоть слово про Лыково скажете, я Вас сковородкой успокою! – горячился Долгополов.
- Никого ты не успокоишь! Не посмеешь! – разошёлся Парицкий. – Было твоё Лыково пьяной деревней, деревней и останется!
Долгополов схватил Виктора за шею, сцепив руки в «мёртвом» захвате.
- А ну, говорите, какая наша деревня! – разъярённый ефрейтор, дёргал арестованного лейтенанта за шею и усиливал захват.
- Да не знаю я, какая ваша деревня, не был я там! – кричал Парицкий и силился вырваться из клешней охранника.
- То-то же! – торжествующе воскликнул ефрейтор.
- Кончай бузу, отпусти его! – вмешался Лыткарин. – Ты ему шею свернёшь!
Нашли из-за чего спорить!
Лыткарин разнял сцепившихся.
- На вот, глотни, - сунул он кружку Долгополову.
Долгополов, увидев кружку, обмяк и выпил.
В окошке промелькнуло лицо начальника гауптвахты прапорщика Приходько, высматривающее, что происходит в караулке.
- Прячь бутылку! – шепнул Лыткарин.
Долгополов сунул бутыль в дальний угол, под топчан.
- Нате конфеты, закусите, - Лыткарин рассовал в руки присутствующих леденцы.
В караулку вошёл начальник гауптвахты.
- Что за шум? А драки нет? – прапорщик оглядывался и принюхивался.
- А Вы Парицкий, покиньте помещение. Вы должны находиться в офицерской камере.
- Но он с нами обедал, - уточнил сержант.
- Покиньте, покиньте. Незачем Вам здесь находиться.
- Вы не можете мне приказывать, я Вас старше по званию, - расправил грудь Парицкий.
- Тогда Вам прикажет начальник гарнизона, - уточнил Приходько, многозначительно посмотрев на лейтенанта, и пошёл дальше с осмотром.

После полудня мимо окошка камеры сержант-охранник проводил знакомое Виктору лицо – сержанта Демьяненко.
- И Вы здесь, товарищ лейтенант?! – вскрикнул Демьяненко, но радость быстро улетучилась с его бледного напряжённого лица. – Вас на сколько? На трое суток? А меня на семь. Комбат по просьбе Малкина посадил. И боюсь, продлят они мне это дело…
- Крепись, Серёга… - постарался поддержать сослуживца Виктор.  
Потянулись долгие, бесполезные, нудные дни.
Ночью досаждали клопы, падавшие с потолка, лезшие из щелей кровати, днём – многочисленные мухи, вечером из-под порога тюремной двери вылезали и перебегали к только им известным дырам в полу наглые стремительные крысы.
Здесь, на  "губе",  Виктор заметил многое, что не бросается в глаза привыкшему и долго пробывшему в комендатуре служаке. Так, комендантский взвод, охранявший арестованных, бил их почём зря и сколько угодно. Тычки, пинки, затрещины,  боксёрские удары - всё это во множестве сыпалось на головы несчастных арестантов, большинство из которых находились здесь за кратковременные отлучки с объекта или из части. Существовала и практика так называемого "опускания на полы".

Новичку, если он не отличался физической силой и не был "блатным", охрана предлагала заняться уборкой в помещениях гауптвахты.
Так случилось и с рядовым Мухамеджановым. Его вывели на уборку.
- Ты что, блатной? - спросил охранник.
- Нет, - отвечал арестант.
- Тогда почему отказываешься мыть полы?
Арестованный  молчал. Его вывели на тюремный двор, заставили раздеться. Экзекуция началась. Бедолагу долго избивали. На нём прыгали, в подкованых сапогах, с залихвастскими дикими выкриками. Время от времени отказника совали головой в очко туалета. Расправа продолжалась часами, оставляя после себя кровавые следы.
Выбор у арестанта был невелик. Или терпеть длительные издевательства или  соглашаться. Согласившись, он становился как бы записанным в уборщики, вечным  уборщиком, униженным, постоянно кем-то помыкаемым и побиваемым существом,  изгоем.
Новички-арестанты терпели все муки, лишь бы не попасть в эту касту, путь из которой назад был долог и мучителен.

Особо примечателен был «трамвай». Всех только что схваченных в посёлке солдат комендант помещал в камеру предварительного заключения. Небольшое, размером 4 на 4 метра, без окон и вентиляции бетонное помещение, забивалось до отказа, и оттуда редко выводили в туалет. Тех, кто слишком громко кричал, в просьбах о туалете, выводили в караулку и избивали. Солдаты находились в КПЗ до тех пор, пока за ними не приходил офицер из отряда, либо их переводили в камеры гауптвахты.

В дневные часы Парицкий наблюдал, как солдаты-арестанты маршировали на небольшом тюремном плацу, двигаясь нестройной толпой по кругу, мешая коваными сапогами грязный лёд.
Офицерскую камеру положено было по уставу оставлять открытой и ночью, и скуки ради, Виктор прогулялся по коридору, заглядывая в окошечки камер. Рядом с одной из одиночек Парицкий услышал негромкий голос Сергея Демьяненко:
- Товарищ лейтенант, попросите начкара, чтобы в туалет выпустил и в душ, - попросил сержант.
- Не могу, сам так же, как и ты, третий день кантуюсь, – отнекивался лейтенант. - Мне комендант сказал по секрету, что ты можешь бежать. Что тебя сообщники ждут, - пытался пошутить Парицкий.
- Да Вы что товарищ лейтенант?! – изобразил удивление Демьяненко. – У Вас, наверное, крыша едет! Как отсюда можно бежать? – сержант с ужасом посмотрел сквозь отверстие двери на Парицкого.
- Ладно, попрошу, не дрейфь, - пообещал Парицкий и зашёл на обратном пути в кандейку начальника караула.
Лейтенант Нестеренко, добрый малый, сказал, что, так и быть, сводит этого арестованного в душ.

Поутру выяснилось, что камера, где сидел Демьяненко, пуста.
Верх четырёхметровой стены, огибавшей внутренний плац, был усыпан осколками стекла, схваченными бетоном, ещё выше – витые спирали колючей проволоки, а на них кое-где обрывки обмундирования.
- Ушёл, подлец! – вскрикнул майор Бейбарс, увидевший эти клочки.
- А как? – удивился Парицкий.
- А так. Бушлат где-то взял или шинель, и набросил на колючку. И сообщники у него были, с той стороны, лестницу поставили. Я же вас предупреждал!! – Лицо коменданта наполнялось досадой и злобой.
- Вызовите ко мне начальника караула и сержанта, – крикнул он охраннику, - я с ними буду особый разговор держать!
Гнев майора ещё долго выплескивался в стенах комендантского кабинета и в ближайших коридорах.  

Парицкий выходил из внутреннего двора гауптвахты и тут его окликнул майор Бейбарс.
- Тебя в УС вызывают! Зайди на второй этаж, к Формальнову!
В соседнем здании управления строительства Виктор поднялся на второй этаж, в кабинет полковника, начальника отдела кадров.

- Вот Вы вроде бы давно у нас в гарнизоне; казалось бы, опыта должны были набраться. А почему служите так плохо? Надо бы хотя бы оставшееся время показать себя, - говорил Формальнов. – А то, только и делали, что дурака валяли! Сегодня мне доложили, что Вы пьянствовали вместе с солдатами в караульном помещении. Были под арестом и отказывались подчиниться начальнику гауптвахты! В связи с этим объявляю Вам трое суток ареста! – выдохнул из себя Формальнов.
- Как трое суток? – оторопел Парицкий. – Да у меня шестого числа самолёт на Москву, я домой улетаю!
- А так! Не будете дисциплину разлагать.
Полковник Формальнов, известный тем, что устроил своего сына курьером при штабе, говорил не слишком уверенно. Виктор уловил эти нотки.
- Товарищ полковник, пощадите! У меня уже билет на самолёт куплен. Дома родители ждут, - умолял Парицкий. – Я служил как мог, старался, просто не всё всё иногда получалось. Это один всего случай такой, что я расслабился. Пощадите!
- Ладно, идите, - передумал Формальнов. – И больше не попадайтесь мне на глаза! Езжайте в свою Москву, кислятина! – хмуро произнёс полковник и отвернулся.

Освободившись с гаптвахты, Виктор Парицкий зашёл в офицерское общежитие. На третьем этаже постучал в дверь комнаты, где жил Малкин с семьёй. Из комнаты выглянул растрёпанный замполит, в майке и трусах.
- Чего тебе? – спросил он.
- Выйди, поговорим, - поманил его Парицкий.
Малкин выскочил в коридор.
- Ты зачем настучал на меня? – процедил Парицкий. - Что я политинформации не провожу, – пристально глядел он на сослуживца. – Я тебя чем-то обидел, насолил, что-то тебе плохое сделал? Да мне из-за тебя трое суток на губе клопов пришлось кормить…
- Так комбат же приказал, чтобы ты проводил политинформации, - хитро усмехнулся Малкин и утёр нос.
Виктор вспомнил боксёрские удары, которым учил его отец. Правой! Левой! Правой! Хук снизу! Удар по рёбрам!
Лицо Малкина перекосилось от боли, он согнулся, обхватил голову руками и в таком виде на полусогнутых в коленях ногах, перевалил, шмыгнул через порог, щёлкнул замком.
Парицкий вытер пот со лба, спустился этажом ниже, в свою не очень счастливую комнату.

Отбыв наказание на гауптвахте, рядовой «Муха» скончался в местной больнице. Врачи поставили диагноз: воспаление лёгких.
Прощались с бойцом всей частью.
К гробу в Красной комнате подходили воины третьей роты, смотрели на осунувшееся лицо и быстро покидали помещение.
- Всем подойти! Всем проститься! – командовал Шульман. – Всем отдать последний долг солдату! – не унимался он. – Всем запомнить его лицо!
Прощай, дорогой товарищ!

Кто-то усиленно стучал в дверь седьмой комнаты. Виктор щёлкнул засовом. Вошёл майор Добронравов. Он хитро посмотрел на Парицкого.
- Нужно будет исполнить поручение военной прокуратуры. Возьмёте на гауптвахте рядового Гречко, вот Вам предписание, - майор протянул Парицкому бумагу. – И отвезёте его на освидетельствование в Хабаровск, в психбольницу. Это нужно перед судом. Задача понятна? Выполняете! – отрезал начальник штаба.

В купейном вагоне поезда «Советская Гавань – Хабаровск» Парицкий снял с Гречко наручники.
- Не будем мы ими баловаться, правильно? Не убежишь ведь? – ободрил Парицкий подследственного.
- Нет, - грустно вздохнул Гречко. – Куда бежать-то? Кругом тайга…
- Да у тебя пока ещё и суда не было, - успокоил его лейтенант. – Может отмажешься. Условно дадут, если лишнего на себя не возьмёшь, - советовал Парицкий. – Парень ты не плохой, не в ту сторону тебя занесло… Мать, братья-сёстры есть?
- Конечно, есть.
- Ну вот. Значит, есть о чём подумать.

В городе они выпили пива, подальше от вокзала, кишащего патрулями.
Парицкий оставил Гречко в психбольнице, на обследование, а сам направился в кинотеатр «Гигант», посмотреть фильм модного японского кинорежиссёра.  
Сеанса закончился. Виктор выходил в фойе и в дверях увидел капитана Немцева и замполита Малкина.
- Какой же тяжёлый фильм! – воскликнул Малкин. – Особенно когда он тащит свою мать в горы, чтобы оставить там. Какой жуткий обычай!
- А Вы что здесь делаете? – изумился Немцев, увидя Парицкого.
С кем же тогда осталась рота?
- Со старшиной, наверное, - неуверенно пробасил лейтенант.
- Мы-то здесь в командировке. А Вы? – продолжал удивляться командир роты.
- И я тоже. Солдата на обследование привёз.
- Ох уж этот Шульман, что он вытворяет, - негодовал Немцев. – Оставил роту без офицеров. Нарочно. Чтобы потом разнос нам всем устроить. И как только во время войны его родителей немцы не перестреляли?

ГЛАВА  11. «Мы вам прислали роту рэкетиров»

Солнечным днём, ожидая офицера из другой роты, лейтенант Парицкий разгуливал по плацу. Из контрольно-пропускного пункта вышел командир части и быстро направился к казарме первой роты. Одновременно с ним из КПП выбежали дежурные и рассыпались по казармам.
Лейтенант знал, что такая суматоха понапрасну не бывает. Он направился в роту и увидел там изрядное столпотворение. Солдаты выравнивали по одной линии кровати, вывешивали занавески, чистили тумбочки.
- Что происходит? - спросил Парицкий у дежурного. - Почему такая суета? В честь чего?
- Как? Разве Вы не знаете, товарищ лейтенант? Комиссия  приехала! Ходят уже по части, проверяют! - отвечал сержант.
" К комиссиям нам не привыкать ", - подумал лейтенант, но, чтобы узнать всё точно, решил увидеть проверяющих издалека, не попадаясь им на глаза, и отправился по ротам. У входа в казарму он наткнулся на комбата.
- Ба! - воскликнул  тот, - так это ты, Парицкий! А я-то думал это подполковник из комиссии расхаживает по плацу!
«Ах, вот оно что происходит!» - Виктор понял, в чём дело.
В части вечно ждали проверяющих. Вот и приняли его в случайно купленном кителе старшего офицера за подполковника. Лейтенантские звездочки издалека показались огромными.
Комбат подозвал Парицкого поближе.
- Хочу Вас обрадовать, товарищ лейтенант! - Он перешёл на "Вы". - Завтра на  Ваше место прибудет офицер.
- А если хотите, оставайтесь служить дальше, - прищурившись, смотрел на лейтенанта подполковник. – Нам прислали роту бойцов из Владивостока. Рэкетиры с местных рынков. Восемьнадцать-двадцать лет. Поступают к вам, в третью роту. Займётесь? - усмехнулся Шульман.
- Нет уж, спасибо, наслужился, - заулыбался Парицкий. - Пора потрудиться на гражданке.

Песня плыла над посёлком. Подобно тому, как туман забирается за воротник и прячется в складках одежды, незримо вкрадывалась она в слух и сердца людей, издалека, с верхних этажей домов, сливалась с синевой неба, с белыми облаками, нависшими над сопками, деревцами, силуэтами пятиэтажек, растворяясь в переулке, в развевающихся фалдах одежды случайных прохожих.
Она напоминала о многом и сразу, так, что у Виктора ком подкатил у горлу и сердце замерло. Отблески боли и грусти, нежности и печали слышались в каждом куплете, каждой фразе. Память о расставании и чуде встречи, о весеннем дыхании цветов и июльской жаре.

Дверь комнаты приоткрылась. На пороге стояла Лена, подружка сержанта Демьяненко. Она была беременна, держала руки на животе.
- Вить, ты не знаешь, где Сергей? – спросила Лена.
- В отъезде он. Подался в Комсомольск, вероятно. Я слышал, он там где-то в вагончиках у вокзала живёт.
- Он мне письмо написал. Прощальное, – грустно произнесла Лена. – Пишет, что любит меня. Но ешё больше любит свои родные места, Крым. Не может жить без них. Уезжает туда. Я ложусь на сохранение, в больницу. Если он появится, передай ему, что я там, - добавила она.
- Хорошо, передам. Только вряд ли он уже появится. Передавали, что уезжает на Украину, - грустно отвечал Парицкий.
Офицер, собравшийся занять место Виктора, прибыл точно в срок.

На следующее утро Виктор Парицкий вылетел в салоне АН-24 из аэропорта Хурба в Хабаровск и, дальше, на Ил-76 в Москву.
Этим же вечером он вдыхал особенно свежий после э-нских болот подмосковный воздух, любовался из окна автобуса среднерусскими лесами, подмёрзшими обочинами дорог и был счастлив.

В вагоне московского метро Виктор увидел начальницу отдела кадров института «Гипрониисельхоз».
Бывшая особстка из «Смерш» узнала его и отшатнулась.
- Вы думали, оттуда не возвращаются? – съязвил Парицкий.
«Может двинуть ей, за все мои потерянные зубы?» - подумал он. «Нет, не стоит. Она уже и так наказана всей своей подлой жизнью».
Виктор вышел из вагона с видом победителя.

 

ГЛАВА 12. У Белого Дома.  

 

«Наконец-то я дома» - облегчённо вздохнул Виктор. Поставил чемоданы, обнял радостную мать, посмотрел забытые комнаты родной квартиры.

 

В понедельник 18 августа 1991 года неработающий Виктор Парицкий проснулся поздно, около полудня. Зевая, потирая глаза, он вышел на кухню.

- В Москве что-то происходит, - приветствовала его мать, хлопотавшая у плиты. – Переворот какой-то. Ввели чрезвычайное положение. Горбачёв в Крыму. Не то болен, не то арестован. Бог знает что творится…

Парицкий включил телевизор. Первый канал транслировал балет «Лебединое озеро», прекрасную музыку Чайковского. Виктор пощёлкал рукояткой чёрно-белого «Рекорда» - везде одна и та же картинка – под чудесную музыку танцевали балерины в белых одеждах. В антракте появились знакомые лица дикторов.

Информация из последних новостей была скудной и сухой.

«Горбачёв болен… Образован комитет национального спасения… Просьба к гражданам сохранять спокойствие и порядок».

По однообразию телеканалов Парицкий понял, что произошло что-то очень необычное.

«Какая-то тёмная волна навалилась на город, и не выпускает его из своих щупалец» - подумал он.

Виктор вытащил из шкафа запылённый радиоприёмник, настроил его на волну «Радио Свобода».

Оказывается, центр города – Кремль – оцеплен войсками, введены танки, бронетранспортёры, улицы перегорожены военной техникой и солдатами.

Политический активист-демократ призывал всех честных граждан подняться на защиту свобод и прав человека, собраться на митинг у Верховного Совета РСФСР.

В голове у Парицкого лихорадочно забился фонтан сумбурных мыслей.

«Танки на улицах города? Когда это было? И что будет дальше?»

Он схватил фотоаппарат, побежал в метро. На колоннах виднелись листовки, размноженные на ксероксах. В них говорилось, что на митинге возле Белого дома выступит президент РСФСР Борис Ельцин.

 Через полчаса Парицкий вышел из метро на Пушкинскую площадь.

Моросил дождь. Движения по Тверской не было. Лишь колонна танков и грузовиков медленно тянулась в сторону ценра.

Навстречу первому танку со стороны памятника Юрию Долгорукому вышла группа демократов – четыре человека с маленькими ручными плакатами, трёхцветными значками и повязками. Активист в выцветшей полевой форме лёг на линию разметки. Танк, скрежеща и лязгая гусеницами, остановился. Открылся люк, появилась голова танкиста, молодого человека в чёрном шлеме.

- Зачем вы здесь? Для чего? Поворачивайте назад! – с этими словами  к гусенице подступила немолодая напористая блондинка. – Вы приехали нас убивать?

Танкист с красными от недосыпания глазами смотрел на неё непонимающе и молчал.

Виктор подошёл к зданию мэрии, оцепленному десантниками в бронежилетах. И здесь люди разного возраста обращались к солдатам с просьбами не стрелять в народ.

- Ведь вы же наши дети, наши внуки! – говорил пенсионер в голубом берете.

На Манежной площади собрался митинг под демократическими лозунгами. Оратор призывал противостоять ГКЧП, встать на борьбу со сторонниками тоталитрного прошлого.

В пререулках между манежем и Александровским садом виднелись БМП и цепи автоматчиков. Возле них кучки пикетчиков пытались распропагандировать войска.

Парицкий прошёл пустынный Новый Арбат. На пересечении с Садовым кольцом виднелись баррикады из расставленных поперёк проспекта тяжёлых грузовиков и троллейбусов. За баррикадами тянулась вдоль кромки бордюра ещё одна колонна бронетехники. Парицкий старался поймать тот или иной момент и фотографировать: вот женщина что-то горячо объясняет армейскому офицеру; вот студенты расселись на броне и пьют чай из термоса; вот группа демократов размахивает трёхцветными флагами, подбадривают сами себя – всё это на фоне баррикад из прутьев, досок, булыжника.

Виктор обошёл вокруг «Белый дом», по дороге щёлкал фотоаппаратом всё интересное: скорые помощи и врачи; грузовики с аптечками и противогазами, народ, их разбиравший; пункты бесплатного питания, добровольцы, не желавшие, чтобы кто-то увидел их лица.

По громкоговорителям  объявили митинг с участием Ельцина.

Вся площадь перед Верховным Советом быстро заполнилась. Кого здесь только не было: творческая интеллигенция, военные, пенсионеры, врачи, люди, у которых родственники погибли в лагерях, студенты…

На балконе появился Борис Ельцин.

Раздался гул восторга, исходящий от толпы.

Президент выступил с призывами отбросить наступление красно-коричневых, защитить «Белый дом» от штурма.

«Сколько простоит Белый дом»? Откуда придёт помощь? Что могут сделать  гражданские против военных и спецназа? Неужели вскоре их раздавят, и на этом будет покончено с переменами?» - слышалось в разговорах людей.

В раздумье подошёл Парицкий к человеку с повязкой, записывающему добровольцев в ополчение. Записался.

Прошло немного времени и вот, Виктор уже сам ведёт эти списки трясущейся рукой, ведь человека с повязкой куда-то отозвали по срочному делу.

Вскоре добровольцев собрали, пересчитали и повели к главному входу Дома Советов.  Они несли с собой рюкзаки, сумки, палки, металлические прутья.

 

К Виктору подошли записаться ещё двое. Русоволосый парень среднего роста с распространённым именем Александр и высокий брюнет Михаил с внимательным умным взглядом.

- Я в Афганистане служил, - сказал Саша. – В группе «Каскад».

- А что это за группа? – спросил Парицкий.

- Да спецназ это. Мы там дворец Амина штурмовали.

- А сюда почему решили прийти?

- Да достало всё. Там нас использовали, на войне. А сейчас говорят: война была ненужной, неправильной. Надоели коммунисты.

- А ротным командиром национальной гвардии хотите быть? У нас нет ещё.

Александр замялся, стушевался.

- Нет. Потом как-нибудь.

- Тогда вот возмитесь за списки. Поведите списки некоторое время.

- Не получится. Нам ещё в одно место сходить надо, - отнекивался Саша.

Брюнет Михаил наблюдал и молчал.

- Хорошо. Проходите к главному входу. Там наша рота находится.

Добровольцы направились к главному фасаду огромного здания.

 

Виктор передал списки вновь подошедшему дежурному и пошёл к своей роте ополчения.

Вечерело. На площадке перед Домом появились костры. Молодёжь пела песни под гитару. Парицкий подсел к одной такой компании. Здесь же были Саша и Миша. Миша всё время куда-то отлучался. Саша достал из-за пазухи водку и предложил выпить.

- Что это у тебя? – удивился Виктор. – На входах же кордоны везде. Меня, например, обыскали.

- Уметь надо, - подмигнул Саша и принялся разливать водку в пластиковые стаканчики.

- Интересно, будет ли штурм? – высказал мучивший всех вопрос юный студент, разгребавший угли.

- Если и будет, то часа в четыре утра, - уверенно заявил Саша. – Если услышишь, что стекла в первых этажах разбиваются, сразу ложись за парапет. Тут такое может начаться!

- Да у меня арматура есть, - воинственно говорил студент, потрясая куском арматуры.

- Даже и не думай, - поправлял его Саша. – Тут нужны бронежилет, каска, автомат, не меньше. И на крышах вон тех зданий могут быть снайперы, следите за этим. Если пойдут выстрелы, ложитесь и отползайте за какое-то  укрытие.

- А вертолёты могут появиться? – не унимался юноша.

- Всё может быть. Ты главное не дрейфь. Если будут вертолёты, то они на крышу десант будут высаживать. Нас это не коснётся.

Студент загрустил, постукивая куском арматуры о каменную плитку мостовой.

Парицкий обошёл здание вокруг. Внутрь никого пускали,  а снаружи – ни одного туалета. Проходить через кордоны не хотелось, назад пути не будет. Он перелез через парапет и, едва удержавшись одной рукой, сделал своё дело.

Рассветало. Минуло четыре часа утра. Витя огляделся. Стихло повсеместное возбуждение, умолкли объявления в динамиках и барабаны активистов. Народ сонно кимарил у костров. Исчезли куда-то Саша и Михаил. Их и след простыл.

«Кто эти люди? Зачем они были здесь?» - думал Виктор о бывших спецназовцах. «И действительно ли бывшие? А может быть просто засланные казачки, посланные предупредить о штурме, чтобы народ прятался, и меньше было жертв?»

- Вертолёты! – закричал кто-то из студентов. – Вертолёты идут!

Все сразу проснулись. На площади поднялась суета, скорее похожая на панику.

Студенты встали тесным кругом возле канализационной решётки и дружно отливали, как перед боем. Немногие бывшие здесь женщины отвернулись и сделали вид, что не замечают. Все всматривались в туманное небо, пытаясь хоть что-то разглядеть.

Никаких вертолётов не было и в помине.

«Слава Богу, ложная тревога» - подумал Виктор и пошёл к буфету под открытым небом, испытывая нервное чувство голода.

 

Три ночи подряд Парицкий дежурил в ополчении возле Верховного Совета. И вот по громкоговорителям объявили, что члены ГКЧП арестованы.

Ликованию ополченцев не было предела. Эйфория, смешанная с головной болью и чувством пустоты. Не верилось, что грозный красно-коричневый режим рухнул и никого не похоронил под своими обломками. Неужели теперь всё будет по-другому? Как в нормальных странах, без политической трескотни и фарисейского принуждения, без насилия и лжи!

 

ГЛАВА 13. Свобода.

 

Парицкий занялся спекуляциями. Он покупал фотоаппараты, затем продавал их, когда цена на них повышалась; покупал музыкальные инструменты. Правда, получалось так, что прибыли эти операции не приносили, он оставался при тех же средствах, едва спасённых от инфляции.

Да и аппаратуру покупал он скорее из любви к искусству, чем из желания нажиться.

 

С недавних пор в квартиру Парицких вернулся Александр Борисович, ветеран войны, отец Виктора. Несколько лет прожил он у любовницы в другом районе Москвы и вот, оказался изгнанным оттуда за какую-то оказию. Любовнице донесли, что в её отсутствие он приводил молодую знакомую…

Рассеянный, хромающий, больной появился он на пороге с сумками и чемоданами и снял амбарный замок с закрытой маленькой комнаты. Ссутилившаяся спина, медленная шаркающая походка, тусклый взляд. Голова его уменьшилась, волосы сильно поредели, он стал носить самые старые и заношенные предменты из своего гардероба.

Отец обнял Виктора слабым движением, едва улыбнулся, приветствовал почти не раскрывая рта.

Как раз накануне Витя приобрёл велотренажёр.

- Что это? – удивился отец.

- Тренажёр, - отвечал Виктор.

Александр Борисович оживился, оглядывая стальную конструкцию, пазнущую свежей краской.

- А можно мне на нём покататься? – спросил он.

- Конечно. Крути педали, сколько захочется, - обрадовал его Витя.

Старик приободрился, побежал мелкими шажками сообщить жене, что сейчас он поедет на велосипеде.

Велотренажёр стал для него любимой игрушкой. Он крутил педали долго и упорно, и домашние удивлялись, как только его подорванный болезнями организм выдерживает такие нагрузки.

 

Как-то вечером они смотрели новости по телевизору. Диктор рассказывала о том, насколько поднялись цены. А выросли они в 25-30 раз.

Александр Борисович держал все свои деньги в Сбербанке. Осенью он узнал, что его счёт заблокирован, как и все счета, на которых было свыше 10 тысяч рублей. И вот наступил день, когда цены на торговых базах и в магазинах были отпущены на свободу. В этот же день правительство Гайдара отменяло запрет на получение вкладов.

- Поздно! – сказал Виктор. – Когда деньги обесценились, поздно отменять их блокирование. На них уже ничего не купишь.

Расстроенный Парицкий-старший ушёл в свою комнату и больше не выходил из неё.

 

Утром следующего дня Виктор услышал сквозь сон сначала отдалённые, потом приближащиеся душераздирающие крики матери:

-Витя! Витя! Иди сюда! Иди скорей!

Он вскочил с кушетки, выбежал в коридор. Сердце лихорадочно колотилось, в висках стучало.

-Что случилось? – воскликнул Парицкий.

-Отец умер, Витечка, отец умер, –  повторяла Анна Владимировна.

-Как это умер? С чего ты решила? – насторожился Виктор.

-А так! Пойди посмотри сам, я боюсь, - она была бледна и выглядела растерянно, - Посмотри, а то мне плохо станет, - твердила она.

-Пойдём посмотрим, - бросил Парицкий, - может быть,  "скорую” надо вызвать.

Он ринулся в комнату отца.

Кровь прихлынула к голове, мысли стремительно побежали, завертелись;  казалось, что за минуту он вдруг очутился в каком-то угаре, всё вокруг прояснилось и обострилось, время потекло тяжеловесно, тягуче.

Он подбежал к дивану, схватил отца за руку, стал нащупывать пульс.

Александр Борисович лежал на постели в неестественной, изогнутой позе, с бледным, как воск, лицом. Остекленевшие глаза смотрели неподвижно в потолок.

Виктор потряс отца за плечо, поднял его левую руку, она свободно упала, как плеть.

Парицкий отшатнулся, с трудом осознавая происшедшее. В висках сильно стучало.

Он вышел из комнаты в ванную. Из носа хлынула кровь. Приложил к носу вату и собравшись духом, он набрал "03”.

Спустя полчаса приехала карета скорой помощи. Врачи осмотрели Парицкого-старшего и констатировали смерть.

 

Через три дня, на погребении, Виктор бросил горсть глинистой влажной жирной мартовской земли на крышку гроба отца и едва сдержал слёзы.

Вороны каркали на Пятницком кладбище, солнце пробивалось сквозь дымку облаков, растапливая снег. Весна не желала смиряться с конечностью человеческой жизни.

 

Виктор решил проведать Ларису, письма от которой в армии получал очень редко.

Он неспеша поднялся по лестнице. На четвёртом этаже дверь приоткрылась и на площадку вышла Лариса в кожаной куртке с сумкой через плечо, с собакой на поводке. Она осторожно ступала по лестнице вниз, боком. Подняла голову, увидела Виктора, вздрогнула:

- Фу! Как ты меня напугал! Я Бог знает, что подумала, - воскликнула она. – А что ты тут делаешь?

- Как это что? – удивился Парицкий. – У тебя сегодня день рождения!

- Да, правда, но я не отмечаю.

- Отчего же?

- Не знаю. Разочарование какое-то. Раньше ждала этот день как чудо, как праздник, а сйчас… Ждёшь этого чуда один раз, второй, а ничегошеньки не происходит. Да и от кого ждать? От мамы с отчимом? Они старые, больные люди. Да и им что надо – выпить да закусить, нажраться в-общем…

Она посмотрела на Виктора большими серыми глазами грустно и по-детски разочарованно.

- Да и из подруг никто не позвонит, не поздравит. Когда у них день рождения – я и звоню и поздравляю. А как у меня – так никто не вспомнит.

Она печально посмотрела в окно.

Виктор протянул Ларисе две толстые книги из серии мексиканца Кастаньеды про дона Хуана.

- Это подарок, ко дню рождения.

Лариса явно не ожидала каких-то презентов.

- Нет, что ты? Я не могу это принять, это слишком дорого. Нет, нет. Оставь это себе.

- Как? Но я специально приготовил их для тебя. Я же знаю, что тебя эти книги очень интересуют. Возьми. Возьми, пожалуйста, иначе я обижусь!

Он покраснел.

- Это для тебя! – повторял он. – В моей жизни есть только одна женщина. Ты, ты и только ты!

На её глазах неожиданно появились слёзы и потекли ручьями.

Он схватил её за руку, пытался удержать, он отступила.

- Я не достойна! Я не заслуживаю, - повторяла она. – Ты слишком хорошо обо мне думаешь.

- Это твоё, - настоял он.

Виктор положил книги в её сумку, и она разглядывала их, боясь дотронуться.

- Вот, смотри, - решил он дать пояснения. – Это первый том, здесь самое интересное. Автор пишет, как он путешествовал, как встречался с колдунами, а они угощали его различными зельями. Всё это очень интересно!

- Вот и оставил бы себе такие хорошие книги. Почитал бы.

- Но я же хотел сделать тебе приятное. Ты ведь так хотела их прочесть.

- Ладно, спасибо, - она заулыбалась, довольная, так и не веря своим глазам, поминутно заглядывая в сумку.

В глазах её промелькнул озорной лучик. Виктора охватило чувство жалости к ней и к её умной безобидной собаке, ходившей вокруг.

 Лариса взяла его под руку, прижалась и они пошли вместе.

- Я иду на работу, проводи меня, - сказала она.

- Я жила с азербайджанцем, - рассказывала Лариса. – Он каждый день куда-то уходил по делам, а я сидела на его съёмной квартире, только и делала, что ела, смотрела телевизор, да спала. Словно какое-то домашнее животное. Иногда он приводил друзей, мы сидели, выпивали и я подозреваю, что он что-то подмешивал мне в бокал. Я засыпала, мне снился какой-то сладкий эротический сон, что я вступаю в интимную связь с одним из его друзей. На следующий день я очень плохо себя чувствовала. Таких случаев было несколько. Я обнаружила следы уколов на руке. Потом оказалось, что мне, когда я уснула, кололи наркотик, а секс был настоящим. Мой бой-френд продавал меня своим знакомым за деньги. Пришлось от него уйти.

- Но странные плохие состояния не прошли, - продолжала Лариса. – Стали мерещиться какие-то кошмары, голоса. Тогда я пошла к психотерапевту. Он сказал: «Начальная стадия шизофрении. Нужно заняться полезным трудом или рисовать, например».

На даче копаю грядки, помогает. Это называется «трудотерапия».

Правда, в будни к нам стал забираться бомж. Спит на моей кровати, когда нас с мамой нет. Но думаю, он хороший.

Лариса по-детски улыбнулась.

- Ну вот, мы пришли, - она показала на художественные мастерские, где работала ночным сторожем. – Пока.

И побежала по ступенькам в большое стеклянное здание.

 

ГЛАВА 14. Двадцать лет спустя. Хабаровские сны.

 

Парицкий включил компьютер, заглянул в Интернет, в карты поисковика Google. Вот они, снимки из космоса, 2010 год.

Хабаровский край, посёлок Э-н, заснят с самого верха.

Виктор искал места, где располагалась воинская часть, бараки, гауптвахта, управление строительством.

Всё на месте: дома, школа, клуб, территория завода, кафе, совхоз. Но где же те объекты, где разворачивались эпизоды 20-летней давности? А их нет.

Словно какой-то невидимой неумолимой рукой они подверглись исчезновению, превратились в развалины, остатки. Крыши, стены, перекрытия – всё куда-то сгинуло, сгнило, исчезло. Остались только фундаменты и битый кирпич. Да легковушки вокруг, в которые эти остатки кирпича кто-то из местных продолжает погружать, да отвозить на свои дачи.

А вот сообщения из поселковых новостей. «Строится церковь… Образовано казачье общество, станица «Таёжная». Казаки охраняют церковь и отбиваются от бандитов, покушающихся на неё... Открыта воскресная школа для православных детей…»

Парицкий посмотрел и фотографии села Парица, где жили его предки. Здесь тоже реставрируют церковь, строятся дачи, дорога.

«Есть Бог на свете!» - подумал Виктор. «Есть! Если исчезло то тёмное и злоё, что было в этих местах. Хорошее осталось, а злое исчезло. Есть Бог на свете! Есть!»

 

ГЛАВА 15. Несколько слов…

 

А вот что сказал герой повести, прочитав её:

«А теперь расскажу кое о чём без утайки.

Ну да, работал я в 1985-86 году в третьеразрядном советском институте. Платили молодому специалисту 120 руб. На руки выдавали 96. Действительно, посылали нас на овощную базу работать. Через день, пятнадцать дней в месяц, по графику, включая выходные. Десять дней приходилось чертить за кульманом. Пока что-то грузили на базе, забывали, что нужно сделать на ватмане. Работы на самом деле не шли хорошо ни там, ни там.

Атмосфера в институте была застойная. Среди щелей старого паркета ползали клопы (пылесосов тогда не предусматривалось). Как клопы вели себя и многие сотрудники. Жалили молодых, морально притесняли. Когда узнали, что мы 15 дней в месяц ходим на базу разнружать вагоны и фуры, стали обзывать нас «штрафниками». Я помню многие лица «работников», но никого не хочется вспомнить по имени. Видно, не стоит?

Да и на базу я, честно сказать, быстро «забил». Когда узнал, что ничего нам там не заплатят, перестал выходить туда по выходным, а потом и в будни. Интересно, что при этом никто и нигде не проставил мне прогулов. То есть настоящего контроля ни на базе, ни в институте не было.

Один из членов Политбюро ЦК КПСС поведал в интервью (в 90-е годы), что на овощных базах в СССР пропадало свыше 50 % производимого в стране урожая овощей и фруктов. Сгнивало, разворовывалось, продавалось «налево» целыми товарными ж/д составами. Недаром только начавшие работать кладовщики катались на новых собственных машинах и гуляли в ресторанах.

В институте мыслящие люди называли меня ещё и в шутку «врачом». Врачом загнивающей системы.

В написании резких заявлений мне помог отец.

Участник второй мировой войны, он часть боёв провёл в штрафной роте. А его отца, моего деда, раскулачивали, и под дулом маузера пытались загнать в колхоз.

Когда отец узнал, что на базе нас с оплатой по нарядам обманули, в институте дразнят «штрафниками», а поездку в колхоз возлавят коррумпированные члены партбюро Соломатин и Кокорев (это их настоящие фамилии, а не художественные образы Соломина и Кукина), то помог мне написать заявление, точнее написал самую бойкую его часть, бившую не в бровь, а в глаз институтское начальство.  Это было в начале 1986 года.

А вот история моего отца, из которой видно, почему он стал на мою сторону. Дело было не только в родстве крови». (Тут Виктор протянул мне несколько жёлтых листов, исписанных неровным почерком) 

 

История моего отца.

Отец не любил о себе рассказывать. Но иногда, под настроение, всё же что-то вспоминал. И вот, по этим редким воспоминаниям и сложилась какая-то картина его жизни.

 

Он родился в 1926 году, за три года до всеобщей коллективизации в СССР. Крестьянская семья была большая и дружная, много братьев и сестёр. Его отец – мой дед, прошёл первую мировую войну и вернулся унтер-офицером, кавалером Георгиевского креста.

После революции крестьяне получили в собственность землю, и дед вёл успешное крестьянское хозяйство. У семьи была корова и лошадь, приусадебный участок, собирали урожай. Колхоз им был не нужен.

В 29 году дед отказался вступать в колхоз. И всего таких отказов с его стороны было пять.

У них отняли дом, землю, имущество, живность и под конвоем на подводах отправили к железнодорожной станции, где собирали других таких же добросовестных самостоятельных хозяев.

Никаким кулаком он не был, просто не видел никакого смысла в обобществлении своего труда, имущества, земли и дармовой передаче плодов своего труда пролетарскому государству, как и миллионы таких же, как он «кулаков» и «середняков».

Троих маленьких детей оставили в той калужской деревне у тётки, так как в ином случае они могли умереть по дороге.  Выселяемые крестьяне уже знали, что при отправке в товарных вагонах, малые дети в дороге умирают, так как у крестьян не было никакой еды, всё было отнято. В числе оставленных был и мой отец.

Вскоре в деревне также наступил созданный большевиками голод. Тётка и двое детей умерли, и отец остался один. Он прибился к кучке беспризорных детей, бродивших возле станций и рынков. Таких детей тогда в стране было несколько миллионов. Власти сначала делали их сиротами, а потом воспитывали в детских домах и суворовских училищах.

 

Отец рассказывал, как приходилось выживать. Приводил такой случай в качестве примера. Компания беспризорников вскладчину покупала булку хлеба. Съедали весь мякиш, снова шли на базар. Делали вид, что покупают мёд. Просили налить мёду в большие пустые горбушки, вместо тары. Потом спрашивали цену. Удивлялись, почему такая высокая цена. Мёд выливался обратно. И все равно его остатки были на хлебе. Так они ели хлеб с мёдом. Подбирали яблоки и фрукты в садах, жили на подаяние. Случалось, сердобольные женщины угощали молоком. Что-то и воровали, но об этом отец вспоминать не любил.

Став постарше, отец одно время подрабатывал учеником сапожника.

Дети очень боялись милиции, убегали от неё. Однажды отца милиционеры догнали, доставили в участок. Здесь подростков учили искать пятый угол.

Поясню, что это такое.

В небольшом помещении четверо милиционеров становились по углам, спиной к стене. В камеру запускали подростка. Милиционеры избивали его до тех пор, пока он не находил «пятый угол», то есть не падал посредине. Тогда его уносили, и заводили следующего. Это было что-то вроде «прописки» перед отправкой в ближайший детский дом.

В детдоме отец получил фамилию. Но задержался там ненадолго. Его отправили в Нахимовское училище в Ленинграде.

Вскоре в городе началась блокада. Курсанты-нахимовцы в качестве юнг на пароходах вывозили блокадников из города. Один подросток мог занести по трапу на корабль сразу двоих дистрофиков-блокадников, взяв их под мышки, как несут жерди. Такими худыми они были. И в это же время первому секретарю Ленинградского обкома коммунистической партии Жданову ананасы, фрукты и множество других свежих продуктов поставлялись самолётами из Центральной Америки.

На корабле отец столкнулся с дедовщиной. Как юнгу его пытались превратить в постоянного уборщика, придирались, нападали. Но он смог дать отпор одному держиморде, сбил его с ног хорошим ударом и от него отстали. Об этом случае он упоминал с гордостью.

 

В семнадцать лет его отправили на фронт. Новобранцев подвозили товарными составами к намечавшемуся наступлению на Ригу. У немцев на этом направлении была устроена глубоко эшелонированная оборона. Ряды колючей проволоки, долговременные огневые укрепления, блиндажи. Несколько линий окопов одна за другой.

И вот, необстреляных бойцов бросают в бой.

Враг бомбит позиции наших войск, работают миномёты и артиллерия. Вокруг кромешный ад: падают с неба и беспорядочно рвутся вокруг бомбы, мины, снаряды. У многих новичков дрожь в коленях, нервных тик, большинство от испуга сидят в собственном дерьме. Кто-то уже лежит с вывороченными кишками или оторванной головой. Солдат охватил ужас. Вместо наступления они побежали. Бежали на несколько километров. Их останавливали подразделения особистов из НКВД, били прикладами в голову обезумевших людей. Когда роту построили, то оказалось, что из ста с лишним человек в строю осталось только девятнадцать. Такова была цена первого боя.

Во время одной из атак отец ворвался в немецкий блиндаж. Не успел он дать очередь по противнику, как туда упала бомба. Его завалило у входа бревнами и землёй.

Так бы и лежать ему там, если бы не нашли его два товарища. Они договорились находить друг друга после каждого боя живыми или мёртвыми. Его узнали по особым подковкам, которые он полюбил делать на каблуках, когда был сапожником, и откопали. Отец был ранен и контужен.

 

Война заканчивалась, и после госпиталя его направили на Дальний Восток. Готовилась высадка десанта на Японию.

В холодную, десять градусов Цельсия воду, их выбросили недалеко от одного из островов. Японцы отчаянно отстреливались. Десантное судно затонуло, и капитан последним покинул его. Не все десантники доплыли до берега. У многих сводило ноги, и они шли ко дну. Отец колол ногу булавкой;  зацепившись за корягу, за дерево, доплыл до берега и начал стрелять.

 

В 1945 году вышел указ генсека, устанавливающий срок службы в армии пять лет. Эти пять лет отец провёл на самом южном из Курильских островов в качестве фельдшера.

В 50 году он уже работал мастером на строительстве Волго-Донского канала.

Канал строили заключённые.

Однажды ночью кто-то из заключённых предупредил его, что группа закоренелых зеков играла в карты на его жизнь. Случилось так, что когда один вор полностью проигрался другому, то решил поставить на кон жизнь мастера, обязательство убить его, и проиграл.

Отцу пришлось срочно уехать. На этот раз он перебрался в Москву.

Здесь он дважды был женат. Появилось трое детей (в том числе и я). Окончил два института. Работал начальником ремонтно-строительного управления. Совмещал эту работу с увлечением журналистикой.

 

В начале 70-х годов он с семьей поехал на экскурсию в Ригу и с интересом осматривал город, до которого он в войну так и не дошёл.

 

Виктор продолжил свой рассказ.

«Интересное изменение произошло в политике институтского начальства после моих заявлений. Они стали посылать подряд всех, не разбирая должностей и званий. То есть вагоны разгружали не комсомольцы, а все, включая начальников отделов, кандидатов наук и т. д. Но для меня это уже было не важно, ведь из института я уволился.

 

О политике советских властей. Они реально ломали судьбы людей.

Мне случилось тогда поступить на подготовительное отделение Высшей школы джазовой импровизации и успешно готовиться к поступлению на первый курс. Повестка пришла в самый разгар моих занятий. При этом могу сказать, что офицеры на самом деле им не очень были нужны. Многие мои однокурсники, если не большинство, так и не были в армии. Те, кто служил, служили в Центральной России.

Когда коммунисты хотели проучить кого-то, то запихивали человека подальше на восток и в северные районы, к самым оголтелым командирам частей и гарнизонов. Именно этой «чести» я и удостоился. Но я ни о чём не жалею. Там я приобрёл бесценный жизненный опыт и закалку. А также и стойкую прививку к болезненной глупости под названием «коммунизм».

Правдива ли повесть? Безусловно. Правда, в реальной жизни многое было значительно хуже, чем показано. Это касается условий человеческого существования. Что касается людей, то далеко не все они были карьеристской сволочью и прислугой режима. Были люди честные и порядочные, иначе трудно было бы пережить это время».

 

 

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Овощная база.
2. Первый подъём.
3. Полы для лейтенанта.
4. Политрук.
5. В патруле.
6. Старшина.
7. Объект 9-й дом.
8. Дежурный по части.
9. Политинформации.
10. На гауптвахте.
11. "Мы вам прислали роту рэкетиров".

12. У Белого Дома.

13. Свобода.

14. Хабаровские сны.

15. Несколько слов…

Другие произведения автора:

Ода стабильности

Мне хорошо

Не голосуй, а то проиграешь!