МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 7. МОЕ ДЕТСТВО.

МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 7. МОЕ ДЕТСТВО.

Входя в подростковый возраст, я все чаще и чаще начинала понимать, что постоянно нахожусь в состоянии какого-то внутреннего неосознанного поиска. Чувство своей обособленности становилось привычным, отягощающим, но постоянно работающим и требующим входить в себя, в суть и предназначение своего я, и выходить во вне, желая и побуждая к человеческим отношениям, которые были столь нечастыми и кратковременными, что порождали вновь и вновь устремление к поискам, где важным объектом был сам человек, его качества, поведение, мотивирующие причины. Направленность к анализу, к пониманию не оставляла меня ни на минуту. Меня не интересовало тело, одежда, все, что относится к быту, но то, что называется самой душой, внутреннем объектом, мыслящим, имеющем характер, строящим свои отношения. Эта область знаний была недоступна, но влекла к себе неизменно, всегда.  В этот период книги, поставившие передо мной такую задачу, так пробудившие меня, так требующие от меня, начинали не удовлетворять мои чувства. Живые образы людей рядом были ярче, четче обозначенными, реальными и абсолютно непостижимыми, начиная с моего отца. В этой связи, уроки литературы становились для меня неким кладезем, маленькой радостью и немалым огорчением. Слушая слова учительницы о том или ином герое произведения, я пыталась уловить некую непостижимую глубь его характера, хотела отыскать причинно-следственные связи, объясняющие поступки, желала всем сердцем объяснений дурных качеств, но так, чтобы герой не выступал отрицательным персонажем или только положительным. Но мысль моя, после чтения учебника заходила в тупик от гладкости, поверхностности, от изобилия красивых фраз, отвергающих всякое иное мышление. Я постоянно пыталась посмотреть на вещи своими глазами, найти изъяны у героя и достоинства отрицательного персонажа. Обсуждения на уроке рождало всегда противоречивые мысли, в которые я уходила, понимая, что нужен какой-то свой путь, вне шаблонов, чужих мнений, но и не абсурдный. Так, начиная готовиться к сочинению, я начинала скрупулезно работать над тем образом, который мне казался наиболее интересным. Я брала общую тетрадь и каждый лист в ней отводила, предназначала для своих заметок, дабы в сочинении не быть голословной и ссылаться непосредственно на произведение. Каждый лист или несколько листов имели строго свою пометку: речь героя, внешность, поступки относительно других (и перечисляла тех, относительно кого и как на протяжении всего произведения проявлял себя герой), отмечала качества героя, его ум, доброту, сдержанность, правдивость, отношение к женщине, к близким, в чем проявлялось его самоуверенность, в чем колебался…  Далее я отыскивала, штудируя произведении много раз все, что относилось к герою и так вся тетрадь заполнялась сведениями настолько, что приходилось подшивать новую тетрадь, дополняя и дополняя  сведения о персонаже куда более полно, чем они приводились в учебнике. Далее следовало все это как бы состыковать, увидеть во всем один цельный образ, но… Приходилось отмечать, что герой был вымышленным, не живым, а потому непоследовательным, одни качества противоречили другим, одна речь недостойна была другой. Положительные герои больше тянули на отрицательных или средних, а достоинства не подкреплялись другими качествами и поведением. Тем не менее, образ становился во мне не то чтобы понятным полностью, но все же таковым, что можно было убедить читателя , имея свои ссылки на художественное произведение, как в его положительности, так и в посредственности. Я из всего выбирала путь, где имели место все качества, убеждая по своему в естественности такого проявления личности, поскольку человек не может быть отрицательным или только положительным.  Мысли изнутри после такой подготовки , когда я писала сочинения, буквально несли меня за собой, так,  что я едва успевала их записывать, объем информации нужно было как-то уложить в одну последовательную цепочку развития событий, но я уже об этом не заботилась. Домашние сочинения я писала не меньше, чем с тетрадь, чем доставляла учительнице очень много проблем. Зачитывая на уроках отрывки из разных сочинений других учеников, относительно меня она, однако,  всегда устало говорила: «Но,  а если кто-то хочет почитать сочинение Тарадановой, то берите у нее сами». Но на уроках литературы мнение мое звучала настолько часто по поводу тех или иных героев или событий, что для меня это становилось нормой и тем немного поднимало меня в своих собственных глазах. Однако, очень высоко это происходить не могло, ибо Бог изнутри корректировал мое самомнение, не давая вознестись ни в своих собственных глазах, ни в глазах других. Помню, как-то на уроке литературы меня вызвали к доске рассказать отрывок из произведения. Я говорила быстро, подбираясь к самому интересному событию, поясняя обстоятельства, но в какой-то момент весь класс захохотал. Учительница смотрела на меня недоуменно, с еще большим недоумением я смотрела на всех, прервав свой рассказ. Оказывается, я должна была сказать: «Швабрин схватил саблю», но, увы, сказала, абсолютно не заметив свою ошибку, готовясь понестись дальше: «Швабрин схватил швабру…». Но если бы только эта осечка. Выставлять меня на посмешище Бог любил. Также на уроке рассказывая повесть, я должна была сказать: «Он готов был признаться в любви Марье Ивановне…», но ляпнула: «Он готов был признаться в любви Марье Игнатьевне…». И снова класс ухохатывался. Еще бы. Марья Игнатьевна была сама учительница по литератере, со всеми прилежно внимающая моему ответу. Ей эти слова никак не подходили, ибо было ей  уже за шестьдесят. Были и худшие вещи, которые ставили меня на место достаточно прочно, держа меня в подвешенном состоянии относительно гордыни и своей особенности. Как-то к нам на урок по математике пришла практикантка. Желая при ней показать свои успехи, Ирма Исааковна вызвала меня к доске, зная, как я быстро решаю задачи и легко поясняю их. Задача была по геометрии. Кто бы мог подумать, выйдя к доске, ознакомившись с условием задачи, я вдруг ужаснулась. В какое-то мгновение я абсолютно потеряла память и понимание. Мое сознание превратилось в чистый лист бумаги, где не было ничего. Это очень неприятная вещь, когда никак никому не можешь объяснить, что с тобой происходит. Я молчала, не отвечая ни на один вопрос, вообще не реагируя на возмущение учительницы. Был какой-то внутренний провал, пустота. Посчитав, что я так демонстрирую свое некое несогласие с учительницей, что-то этим хочу ей сказать специально, Ирма Исаковна громко объявила, что так проявлять свой характер нельзя и записала меня надолго  в свою немилость, что не сказалось на моих оценках в дальнейшем, но отвело меня в ряды тех, кто с трудным характером. Потеря памяти, буквальное исчезновение ее повторялись у меня несколько раз, и подводило меня, и было причиной двоек. Потеря памяти бывала и на улице, и дома, когда с изумлением вдруг в одно мгновение не можешь понять, где ты, кто ты, куда идешь, в каком городе живешь, стены не узнаваемы и даже не помнишь свое имя. Эти вещи  в жизни происходили периодически и тянулись буквально секунды, но за этот период  человеку приходится пережить очень непростое состояние, родственное ужасу, страху, беспомощности, необъяснимости. Многие люди проходят  или едва касаются этих чувств. Однако, теперь я несомненно знаю, что подается это чувство человеку только Богом  и по разным причинам. Чаще всего здесь причина кроется в предыдущем рождении. Мне же следовало с этим состоянием столкнуться потому, что Бог за всю мою жизнь должен был подготовить меня к общению с Собой. Чтобы нести людям Божественные знания, нужно иметь очень немалый опыт, в котором не шутя должно иметь место все, что может происходить с человеком, дабы изнутри все это проверить и измерить на себе, чтобы никогда не возвыситься на свой счет, на фоне другого человека и его проявления на данный момент, ибо только Бог Своей Волей может убрать память, разум, любовь, или дать те качества и понимания человеку, о которых в себе он не имел представления, может дать талант в одночасье или забрать. Все, что происходит с человеком - от Бога. Также на тот период я должна была, имея свои задатки, свой духовный и умственный потенциал, который и приходилось иногда достаточно внушительно демонстрировать, все же быть не очень-то уважаемой, обласканной мнениями и не устремляться к материальной похвале, находя в ней прибежище, но на себе зная, что она приходяща, что она переменна и что она, по сути, есть также путы на Земле, как и многие другие вещи, такие, как слава, деньги, почет, успехи, мнения… Было и так, что наслышанные обо мне многие учителя, буквально приходили на уроки… Но, увы, события разворачивались так, что мне и рта не приходилось открыть. Или давали мне провести уроки в других классах, но эти уроки по независимым от меня причинам были отменены. Но там, где это было не запланировано, получалось стихийно, я проявляла себя настолько блестяще, что завуч Валентина Ивановна все время как-то порывалась, хотела видеть и оценить  все,  что называется не по наслышке, но Бог такую возможность не давал, что вводило ее в сомнения на мой счет. Так что однажды она меня спросила, бывает ли мне когда-нибудь скучно. На это я ей ответила, что скучно мне не бывает никогда и ответила ей так, как она желала, чтобы я ей ответила, сославшись на все свои интересы и сказав ко всему, что и скука – вещь не осуждаемая, а есть процесс мышления и внутреннего выбора человека, переключения в котором не происходят мгновенно, ибо человек внутри  себя подытоживает все свои внутренние ресурсы и возможности, дабы направить себя по новому пути своего развития, который уже в нем этой приостановкой констатируется. Эту остановку человек и называет скукой.  Она спросила меня также, как я отношусь к политике государства, поскольку сама преподавала историю. Я ей ответила, что каждый человек, будь то правитель или учитель, или ученый идет к своему делу не просто, а направляем его склонностями, качествами, образованием и мнением других людей, все вместе есть то русло, которое и выводит человека на его уровень, как и государственного работника. Вокруг человека всегда есть те, кто дают ему нужную оценку. Мнениям людей следует доверять, ибо каждый занимает свое положение не случайно. Поэтому любой политик, государственный деятель имеет внутренние предпосылки, знания, свой опыт и качества, которые выражают интересы других людей, включая интересы государства.  В этой связи каждому человеку, который признан авторитетными людьми, следует доверять тому, кто в этой лестнице находится внизу, кто еще не обладает знаниями, опытом, авторитетом. Поэтому мне надо считать политику правильной, поскольку она также проверяется временем и контролируется людьми. Примерно в этом русле я ей ответила и заслужила до конца своей учебы в этой школе звание умной девочки, которому я никогда не придавала значения. Но на выпускном, давая всем свое благословение, Валентина Ивановна сказала мне несколько слов, которые остались в памяти навсегда: « Будь еще умней, еще красивей». Но быть красивей… это мне было как-то непонятно. А насчет ума… Жизнь еще должна была меня в этом вопросе усомнить неоднократно, хотя и бывали поощрения.
Все  чаще и чаще я приносила домой пятерки, что начинало, но едва-едва,  смягчать отца по отношению ко мне,  и теперь он все более скандалил с мамой. Однако режим скандалов был скорректирован до минимума, т.е. не чаще, как один раз в три дня. Хотя объектом скандала мог быть любой, а причина все та же: или моя еда или какая-то мамина глупость или неповиновение, или праздники и излишние траты, или все та же мамина чистоплотность. Иногда отец впадал в депрессию из-за тоски по Сибири и Дальнему Востоку, ибо пристрастие к бродяжничеству в городских условиях не изживало себя и не искоренялось, но время от времени вызывало в нем непредсказуемый бунт, и вина однозначно ложилась на ту, что поневоле удерживала его. Немалой отдушиной отца был его труд письменный.  Вообще, его необъятные мыслительные способности сильно возбуждались по прочтении научно-популярных журналов и время от времени подкидывали ему идейку на уровне решения проблей человечества, ибо, как бы ни был отец неуравновешен и непредсказуем, но устремленности творить на благо другим и спасти человечество не была чужда и ему, как и чувство патриотизма и защиты других людей, что очень скудно распространялось на свою собственную семью. Еще в Одессе отец переписывался со всякими проектными бюро, отправляя туда чертежи самолетов, ракет, моторов, приспособлений, решая всевозможные проблемы государства, предлагая свои услуги везде, где мог пригодиться его конструкторский и изобретательный ум. Теперь же отец оказался под влиянием столь глобальной идеи, несущей с его точки зрения  человечеству реальное решение всех человеческих проблем, что отказаться ему уже не хватило бы никаких сил, тем более, что эта игрушка, имеющая рациональное зерно, стала последним прибежищем его беспокойной мысли, была дана ему Самим Богом (впрочем как и все другие), но с тем, чтобы и на меня оказать свое влияние, как  и поднять авторитет отца хоть в некоторой мере, ибо четко обнажила те качества, которые теперь я нахожу достойными Брахмана, пусть и не совершенного, но которые также,  я считаю, расположили к нему Самого Бога (знающего о его качествах наперед, показавшего мне эти качества и, благодаря им, сделав его моим отцом, который волею Бога, пусть не лучшими для меня внешне путями,  дал мне то, что стало во мне основой, хотя и возможно укрепил во мне то, что уже было из прошлых воплощений).
Свою новую идею отец подзанял у журнала «Наука и жизнь», описывающего в одной из статей предполагаемый город Будущего. Здесь приводились примеры проектов городов, авторы которых предлагали строить город под водой, в воде, под землей или город-дом, каждый имея свое обоснование, свои предложения и всевозможные варианты. Работа отца закипела в двух направлениях. С одной стороны,  он подводил под свой город свою философскую основу, убеждающую в необходимости приступить к такому градостроительству, а с другой стороны, чертились всевозможные чертежи, указывая на путь практического претворения этого строительства, где предлагался город во всевозможных разрезах и вдоль и поперек с эстакадами, лифтами, площадками для вертолетов, со всеми службами, решающими квартирный, бытовой, технические вопросы, как и вопросы работы, занятости, образования, здравоохранения, охраны природы… Отец был поглощен своей идеей так, как никогда. Стоило человеку даже малознакомому придти к нам, отца начинало,  как подмывать. Переговорив о том, о другом, он вдруг менял темы и, виновато улыбаясь, почти застенчиво говорил о том, что занят великим и очень нужным делом, решающим и этот и другие вопросы,  и не желают ли его послушать. Таким слушателем был и Улхан, который покивал, посоглашался ради приличия, но сказал, что в этом не разбирается и ему все-равно. Мама выслушивала его без интереса, задавала небольшие вопросы, на что он чаще всего махал рукой и говорил:  «Да это не по твоим куриным мозгам. Надюша, ты только подумай, все города сметут, когда будет обнародован мое проект, мне только его доработать надо. Этой вещи нет цены. Нет, ты ничего не понимаешь… ты…, - он начинал глазами отыскивать в комнате полый деревянный предмет, постукивал по нему и, наконец,  найдя подходящий , говорил, - вот, слышишь звук? Вот такая пустота и в твоих мозгах». «Да сколько ж ты меня будешь дурить? – парировала мама, - да ты бы по ремонту что сделал!». Однажды отец обратился и ко мне с просьбой почитать и подправить грамматические ошибки. «Мое образование всего ничего. Если бы я мог грамотно писать и правильно излагать!»  Читать отцовские труды мне не очень хотелось, ибо смотрела на это и без интереса, и без веры, что он пишет что-то более-менее стоящее. Однако, вникнув, я была поражена. Будучи подростком, я вдруг почувствовала, что здесь мы пересекаемся, что здесь есть немалая ценность. В тот день между нами произошел примерно такой разговор.
-Прочитала? Ну, как? – отец готов был начать слушать, но вдруг сам продолжил.- ты не знаешь. Современные города расползлись по всей Земле. Сколько проблем! Загрязняется воздух, реки, озера, меняется глобально климат, загазованность воздуха, вырубаются леса! Человек сам своими руками роет могилу. Я же предлагаю этот вопрос решить глобально, раз и навсегда. Я все продумал, досконально. Вот, видишь? Чертежи. Я здесь все объясню, когда спросят. У меня в голове великие, огромные планы! Я сам себе удивляюсь, я без образования, но до такого додумался. У меня все сходится!
Ведь, как люди живут? Каждый норовит тащить   в свою квартиру как можно больше мебели, всякого барахла, что и ступить негде,  думая о роскоши, о деньгах, золоте, люстрах, коврах, хрустале, машинах, чтобы все было. Думают о том, чтобы набить желудок, и за счет чего решают все вопросы? За счет друг друга, руками безмерной алчности, зависти, ненасытности, за счет природы, наконец, за счет того, что все подминают под себя.
- Но, ведь ты предлагаешь всем жить как в общежитии, иметь все самое скромное, необходимое… Люди на это не пойдут.
- Как не пойдут?  Им выбирать даже не придется. Другой выбор – это прямой путь к смерти. А я предлагаю все. Вот, смотри. На каждом столбе как бы висят по три-четыре квартиры. Я их называю блоками. Они соединяются между собой  навесными коридорами, где присутствуют все службы, туалеты, душевые, постирочные, столовые. Человек встал, ему даже убирать кровать не надо. Службы уберут. И идет в столовую. Ему и об этом думать не надо. Я все продумал. Далее человек или на лифтах спускается вниз или выходит на площадку, где его подбирает вертолет. Все предприятия химические, металлургические, обрабатывающие, там, какие угодно – на земле, за пределами города. Человек пошел, поработал два-три часа от силы – и на природу. Там можно создать какие угодно развлекательные и развивающие предприятия. Быт не будет давить на человека, как и алчность и стяжательство, у него высвободится время, он займется спортом, науками…
-А если случится землетрясение? Ведь за считанные секунды город уйдет под землю с тысячами людей.
- А ученые на что? Ведь, не просто так будут строить, все учтут, выберут не опасные в этом плане зоны. Плюсов-то гораздо больше! Сколько же можно жить в невежестве, в стяжательстве. Жизнь не следует усложнять. Именно, когда человек не зависит от Быта, от того, что поесть и на чем поспать, он становится свободен, он может развивать все свои способности. Ведь, в доме предусматриваются и кинотеатры, и школы, и высшие учебные заведения, и магазины. И не нужны никому машины. В них просто отпадет смысл.
- А если начнется какая-нибудь эпидемия? А где там держать животных.
-Животных? – да вокруг будут самые лучшие пастбища. Ну, может быть небольшие постройки… Ведь, главное в другом. Такой город очень экономичен, чист, решает все бытовые вопросы… Разве не разумно его начать строить уже теперь?
- То,  что ты пишешь, интересно. Но у меня возникает много вопросов. Хотя во многом могу согласиться.  Такой город действительно уравнивает всех,  и этим заставляет всех жить очень скромно… Но люди-то разные. Как это практически сделать, как убедить отказаться от своего, когда оно добыто трудом. Где тогда здесь справедливость?
- Да каждый будет в нем богач! Человек начнет внутренне развиваться, у него появится много свободного времени, он сможет читать, ездить… А справедливость… Да это и делается ради справедливости! Чтобы все жили одинаково просто и этим независимо.
- Но ведь человека невозможно заставить жить и понимать по своему образу и подобию. Я просто хочу сказать, что мне эти условия подошли бы. Но главная проблема – убедить в этом других людей, заставить их пересмотреть свои взгляды, ценности. Да и все же как насчет больниц? Церквей? Стадионов? Домов престарелых, цирков, зоопарков? все это требует места, масштабов.
-Да там будут такие возможности! Я повторяю, Город-дом – это прежде всего спальня, это решение быта, высвобождение рук, времени, здоровье, полноценная жизнь. Все остальное решается легко за счет прилежащих территорий…
Далее на эту тему  мы говорили с отцом очень часто. Я взрослела, меняла свои понимания, убеждения,  мысли, а он все  кроптел и кроптел  над своим трудом, доводя его до «кондиции», а я находила все новые и новые аргументы его поддерживать хотя бы потому, что это становилось делом всей его жизни, на этом он мудрел, развивался, утверждался в добрых помыслах и часто говаривал мне, что случись, что он неожиданно умрет, чтобы я это дело довела до конца, поскольку и цены ему нет, ибо оно решает все человеческие проблемы.
Теперь с позиции совершенных религиозных знаний смотря на труд отца, я вижу, к каким Божественным качествам он тяготел и понимаю, почему Бог дал мне в таком варианте соприкоснуться  с лучшими качествами пока не очень-то духовно развитого человека, которые он еще сам в должной мере не проявлял, но устремлялся к ним, как к лучшим,  и желал, чтобы и другие пошли этим путем, проявляя требуемые качества, как норму человеческого общежития. Но отец многое и многое не учитывал, ибо просто не знал.
На самом деле,  своим трудом отец пропагандировал непривязанность  к  вещам материальным, к накопительству,  но в той мере в которой они были необходимы для поддержания тела, непривязанность к еде, ибо еда в столовых, которые предлагала его система общепита, уже предполагала скромность и умеренность, непривязанность к плодам своей деятельности, ибо каждый в городе-доме был обеспечен работой, за которую не получал деньги, но услуги, как работу других людей. Обеспечивалось справедливое распределение благ, где благами являлись число комнат в семье в зависимости от количества членов в семье, одежда, которую можно было брать в магазинах в том количестве, сколько членов в семье, домашняя утварь. Также человек был обеспечен постоянной медицинской помощью. Взятки, правящая иерархия отменялись и утверждалось управление на местах самими жильцами города, как любая другая работа. Проповедовался, по сути,  здоровый образ жизни, справедливость, от каждого по способностям и каждому по труду, жилью, работе… при условии равного распределения благ. На самом деле, не ведая того, отец весьма приближенно описал бытие на духовном плане, но материальный многоступенчатый по своему развитию мир в эти врата ввести невозможно, ибо такой путь уравнивания есть путь смерти и не потому, что в материальном мире возможны природные катаклизмы, которые могут увлечь под воду или под землю такие города легко, но и нельзя сбросить со счетов, что все действительно стоят на разных ступенях духовного развития,  и именно кармические реакции решают вопросы о бедности и богатстве, о славе и бесславии, успехе и поражении. Именно эти неравенства, четко проявляющиеся в каждый отрезок времени, вступая в противоборство, обеспечивают преодоление, путь борьбы, что и обуславливает развитие и человека и человечества. Именно неравенства, кажущаяся несправедливость, устремление к благам есть стимул к жизни, к самопроявлению, к извлечению опыта,  к развитию качеств. И никакой насильственный путь не может примирить человека с поголовным равенством, но только религиозный путь, посредством которого человек начинает идти путем отречения и непривязанности,  имея перед собою единственный  стимул, единственную причину – это достижение Всевышнего. Все другие пути, предлагаемые всякого рода философами,  есть лишь приложение их проясняющегося сознания к вещам материальным и в этом плане безответны, поскольку и не по адресу. Но в детстве столкнувшись с этими пониманиями, я почувствовала в них большую чистоту, ощутила к ним и большее доверие, ибо они затронули во мне что-то и из моих личных качеств, которые я бы назвала и элементом аскетизма, и справедливости, и нестяжательства, и охраны природы, и возможностью саморазвития, что и на тот период я ценила очень высоко, ибо это был процесс внутренний, духовный, наслаждающий и во имя других, ибо непременно в итоге имело цель благостную и утешающую.
Вот, как Пушкин говаривал: «Ай да Пушкин, ай да молодец!», так и отец нахваливал себя неустанно, ибо каждый день осенялся мыслью, и записывал тотчас, боясь потерять хоть единое слово, которое было по его убеждению как нельзя кстати, точнее не скажешь, ибо в мастерстве донести, точно и убедительно высказаться он находил и успех, и радость.  В который уже раз он писал в разные города, включая и Москву, посылал свои труды в Министерство архитектуры и градостроительства, настойчиво требовал ответ, и к нему действительно приходили в достаточно лаконичной форме отписки, указывающие на две или более существенных причин, по которым его предложение реализовать не возможно,  и это как-будто придавало ему новые силы,  и он разбивал в пух и прах новыми доводами любые отговорки, тем расширяя поле своей деятельности и неизменно в этом процессе вовлекая меня в разговор, в правку ошибок и за поддержкой, как  хоть мало-мальски понимающего человека в этом вопросе, которым он находил меня. Однако, ставя свой труд высоко и через него обожествляя себя, отец не забывал и о том, чтобы содержать семью, ругаться с мамой, издеваться надо мной, в результате чего наша разговоры затихали надолго и мне ничего уже больше не хотелось, ибо и великие мысли на благо всем не шли ему на пользу так скоро, как бы хотелось, и он все еще и неслабо служил орудием моего воспитания, слез, печалей, как и долгих, а порою неутешительных раздумий.
Надо сказать, что летом 1966 года умер от рака шеи мой дед Гаврил, мамин отец. Лена, его младшая дочь, жившая при нем, как раз закончила одиннадцатый класс, и надо было ехать маме в деревню Гедеримово Одесской области, чтобы похоронить отца и как-то решить вопрос с домом и Леной, поскольку оставаться в деревне она не могла. Не сразу, но только к зиме нашлись покупатели, дом был продан за шестьсот рублей, деньги были поделены между тремя сестрами,  и Лена выразила желание ехать вместе с моей мамой в Кировабад, ибо, будучи восемнадцати лет, была пуглива, печальна, очень серьезна, не избалованна и была привязана всем сердцем к старшей сестре, не желая никакой самостоятельности, никакой Одессы, хотя до нее было рукой подать, хотя могла  жить на квартире или у тети Любы и учиться дальше, на что Лена смотрела с большой надеждой.  Но Лена решила ехать с сестрой в Кировабад и так неожиданно для всех решила по сути свою судьбу, как и прочно вошла в мою, став моей тетечкой Леночкой, которая заменила мне сестру,  и судьба которой была куда тяжелее моей, а религиозность со временем – куда более высокой. На самом деле теперь я знаю, что желание ехать с мамой в Кировабад и стать таким образом частью моей судьбы дал ей Бог, ибо нас Бог соединил не только судьбами, но и Самим Собой, ибо первый, с кем Бог заговорил много лет спустя в Ростове на Дону,  была она. Я же ходила вокруг и спрашивала: « Лена, спроси у Бога, а  Он меня знает? Я правильно живу или нет? А со мной Бог так заговорит?».  «Знает Бог тебя, знает», - отвечала Лена и это было несказанной радостью, ибо ниже себя я никого не понимала, как и недостойней, чтобы меня знал Сам Бог, да еще и говорил обо мне. Леночка стала моей предтечей на пути к долгому диалогу с Богом и передавала мне такие вещи, которые изумляли меня своей достоверностью. Воистину, я преклонялась перед ней, перед той, с которой Говорит Бог, всегда искренне считая ее святой, ибо и не знала за ней никаких дурных качеств, но жизнь в старании, в исполнении долга, жизнь в многотерпении, жизнь в нужде и в добром внутреннем состоянии. Когда Бог заговорил со мной,  и я ее хотела в чем-то убедить, я говорила: «Ну, спроси Иисуса». Она становилась на колени, поклонялась Богу, внимала Его ответу и потом говорила: «Воистину, ты правду сказала». Она была первая, кому я начинала читать свои стихи,  и в ней первой нашла великую поддержку, ибо человеку мало Бога в нем и Божественного Мнения. Он устроен так, чтобы Бог объяснял и поддерживал его через других людей, тем более религиозных. Однако по молодости мы не сразу прониклись друг другом, ибо обе были тогда не религиозны, и, хоть каждая по-своему была бита жизнью, были еще духовно слабы, характерны,  и неумелы. Однако, все по порядку.
Лена приехала в Кировабад с мамой,  поскольку и слушать не хотела, чтобы ехать в Одессу и как-то устроиться там. Приезд Лены был принят всеми нами естественно. Она была среднего роста, в очках, с мягким и в то же время строговатым лицом, с русой косой и очень приятным голосом. Но более меня привлек чемодан, набитый книгами. Я почти с порога стала пытать Лену, что там за книги и была удовлетворена, ибо там была классика русской литературы -  «Война и мир», «Поднятая целина», «Тихий Дон», Пушкин, Лермонтов, Маяковский, также много учебников и справочников, а также пособий по химии, поскольку Лена очень любила химию и надеялась поступить в институт. Лена была поселена со мной. Со временем родители перетащили к нам в комнату одесский диван из залы, а себе купили новый. Это была единственная существенная обновка за все годы, что мы прожили в Кировабаде. Очень скоро Лена устроилась в химическую лабораторию на Алюминиевый завод лаборантом. Итак, стали мы жить вчетвером. Однако, и это было недолго. Отношения с Леной мне было строить непросто, поскольку она была очень характерная, и не очень шла на контакт моего уровня, т.к. нас отделяли шесть лет, что в тот период было существенно. Я еще толком не испытывала к Лене никаких особых родственных чувств, но с ней тянуло время от времени общаться, хотя иногда между нами были и маленькие скандальчики и потасовки, где победительницей я не была, но выпивала свою дозу побежденной и выполняла в итоге то, что она требовала или через ее уговоры, или как-то смягчившись сама. А дело было в том, что длинные свои волосы она никак не могла промыть жесткой местной водой. Ей крайне была необходима или дождевая вода, или из речки Гянджинки, до которой было минут двадцать ходьбы от нашего дома. Когда подходило время мыть голову, начинался процесс моей обработки. Она требовала, просила, настаивала, чтобы я взяла ведро и пошла за водой. Я отнекивалась долго, почти умоляла ее сделать это самой, но в итоге сдавалась и плелась к едва журчащей речке, захломленной мусором, всякого рода отходами, находила более менее подходящий участок и тащилась  домой к великой ее радости, ибо за собой Лена тщательно смотрела и слегка вьющиеся богатые волосы, будучи чистыми и блестящими ее красили, тем радуя ее и теша ее самолюбие. Когда шел дождь именно мне приходилось,  опять же,  тащиться к водосточной трубе и набирать ей воду. Поскольку это опять же вменялось мне, как небольшая обязанность. Но если это я еще как-то могла стерпеть, то мытье посуды и уборку комнат мне хотелось делить с ней, что называется,  поровну, что иногда заканчивалось для меня в прямом смысле плачевно. И все же отношения с Леной были более дружескими, и за все время мы может быть подрались раза два или три. Лена на тот период была очень нервной и характерной девушкой, поскольку уже в семь или восемь лет осталась с отцом, без материнской ласки, без женской руки в доме. Отец Гаврил приводил то одну, то другую хозяйку в дом, но никто не заменил Лене мать,  и в большинстве своем все хозяйство поддерживалось ею и отцом без чьей-либо помощи. Очень часто ей приходилось голодать, тащиться на рынок и продавать те продукты, которые и самим бы пошли  на пользу. Школа требовала учебники, дополнительную литературу, школьную форму, тетради, ручки… Все это доставалось за счет скудного хозяйства и за счет своего желудка. Десятый и одиннадцатый класс ей приходилось заканчивать в Затишье, где ей было предоставлено общежитие, и где она как могла перебивалась, будучи старательной, исполнительной и ответственной к учебе, имея тайную, но утвердившуюся в ней мысль поступить в институт и так получить высшее образование. Но судьба распорядилась по своему.
Лена была с рождения очень больным человеком. Постоянные боли в области желудка, печени иногда переходили в приступы, где от боли она теряла сознание. Рожденная из больного тела, она своей жизнью привнесла в него еще больше болезней, хотя внешне видилась цветущей, хорошо сложенной и приятной в общении. Она становилась человеком, с которым я могла начинать говорить о себе. Я начинала тянуться к ней с радостью и болью, поскольку ей не всегда было до меня, моих размышлений, хотя слушать она умела, может быть,  думая о своем. Кто бы знал, как прекрасны  в Азербайджане вечера. Когда воздух чист и не разбавлен заводской копотью, столбом валящей из гигантских труб Алюминиевого завода частенько в дневное время, осаждающейся черной на пепел похожей пылью на всем, когда действительно умолкают детские голоса, когда, наконец,  прикручивается динамик с музыкой напротив нашего дома из ПТУ,  когда ласковый теплый ветер приходит на смену изнурительной жаре, а небо, всегда ясное, очищенное от облаков словно на щедром прилавке выставляет свои звездные дары… В этот период, часов в десять, одиннадцать я звала Лену посидеть на лавочке внизу или походить по двору, охраняемому всеми домами с их ярким светом, струящимся со всех окон, и где наш балкон, как на ладони. Я могла выходить и со своими подругами, но гулять с Леной – было трогательно, более глубоко и проникновенно. Мы выходили, я брала ее под руки и мы прохаживались. Почти всегда, тотчас я устремляла свой взгляд к небу.  Моим вечным символом, моей  долгой радостью, моим волнением и тайным предзнаименованием были два ковша, неизменно висевшие прямо над головой, над балконом. Я начинала говорить невесть что, о возможных других планетах, о жизни там, я радовалась тому, что это небо есть, что оно влечет, что оно так духовно и рождает неведанные страсти и непонятые желания. Оно и уносило меня от действительности, категорически запрещало мне мыслить обыденным, но рождало чувства любви, патриотизма, великой цели и вновь и вновь твердило мне о какой-то избранности. Не все слова произносились мною вслух, ибо и говорить особо было ни к чему, и Бог еще отвел нам в будущем с Леной столько общих и великих тем, столько совместной радости духовной, к которой еще ни она, ни я не были готовы. Каждый должен был пережить свой путь, взрастить  свой опыт, отдать свои многие долги, тем обогатиться и найти общее. Лена слушала меня тихо, позволяла говорить, соглашалась. Но однажды она мне по секрету рассказала и о своем. Приезд Лены встревожил сердца многих молодых людей. Даже наш завсегдатай Улхан заметно оживился и стал являться все чаще,  непременно с пирожными, желая завоевать ее сердце не на шутку. Однако, не смотря ни на какие знаки внимания кого бы то ни было, Лена была неумолима, ибо ставила перед собой цель учиться дальше и вечерами частенько просиживала за учебниками, готовясь к вступительным экзаменам в вуз. И здесь кто-то из друзей предложил ей познакомиться с приезжим парнем, якобы из Одессы. Этот факт оказался для Лены решающим. Слово Одесса подействовало безотказно. Так Лена познакомилась со своим будущим мужем Виктором, который на самом деле был местным парнем, проживавшим с матерью на квартире, работавшим на заводе слесарем. Для Лены период ее свиданий был и сложен и радостен. Виктор был старше Лены на семь лет. Мое знакомство с ним произошло у нас дома. Это был высокий,  с четкими чертами лица худощавый молодой человек, по природе своей очень добрый до щедрости, очень умный, и я бы сказало очень похожий внешне на артиста Олялина. Меня он почти сразу окрестил русалкой за пепельный цвет волос, которые всегда были распущены по плечам и которые мне самой казались непривлекательными сосульками. Он хорошо играл в шахматы,  и отец нашел в нем достойного и незаменимого партнера. Однако на первых порах Виктор не очень охотно приходил в наш дом, но все более выжидал, когда выйдет Лена, в месте отдаленном, но достаточно обозримом с балкона. Лена просила меня посмотреть, не стоит ли Виктор там, у столба. Я любила над ней подшучивать, говоря: «Да нет, там Виктора нет, - и видя, что она сникла, добавляла, - там Виктора нет, но стоят два столба…». Лена бросалась к балкону и через шторку, так,  чтобы ее не было видно, убеждалась. Время приготовления  к свиданию было для нее очень долгим. Она долго мастерила свою прическу, белила лицо, что-то делала с белесыми бровями, отчего они становились чуть ли не жгучими. Однако, никогда не красила глаза и в завершение звала меня, чтобы я оценила.  Вообще, хорошая одежда ей давалась с трудом, ибо отец настаивал на том, чтобы всю зарплату Лена неизменно вносила в общий семейный бюджет. Лена как могла выкручивалась, утаивала премии, но все же приобретала и хорошенькие туфельки на шпильках, и шила чудесное платье и не одно, и покупала чулочки со стрелками, что было очень модно и так, как могла,  приукрашивала себя, ибо Виктора она полюбила и тянулась к нему, никогда с ним не ссорясь, насколько я помню, но восторгаясь его качествами и его мужским покровительством и вниманием. Как бы трудно Виктору не было, но он всегда и неизменно водил ее в Дом офицеров на концерты и другие мероприятия. Лена возвращаясь со свиданий приносила конфеты и уже в постели мне говорила: Наташа, хочешь конфеты? Возьми у меня в кармане. Я непременно брала любимые мной конфеты, всегда отмечая, что они из дорогих, оставляла и Лене и тихонько спрашивала: «Ну, что? Как у вас дела?». И Лена в нескольких словах отвечала. И так слово за слово мы могли проговорить пол ночи, как две сестрички и умиротворенно засыпали, каждая в своей мечте. И я тоже подумывала о мальчиках, но как о том, что абсолютно не сбываемо, что в отношении меня вообще не может быть и речи о любви. Но более близко мне было то, что называется учеба, духовный мир человека, и какие-то великие идеи и устремления, которые никак не были очерчены и витали во мне безобразно, но неизменно,  как дань далекому будущему, предчувствием которого я неизменно жила,  и даже любовь Лены немного понимала, как действо приземленное, которое можно обозревать, немного к нему приблизиться через другого, но никак реально к себе не примерять, ибо это становился Быт, а я его, как и отец, пыталась всей своей сущностью в этом мире и в этой жизни избежать.
Завершая эту часть повествования, мне хотелось бы сказать, что Лене в своей жизни я предаю очень большой значение, как и родителям, ибо этот образ мне очень по человечески дорог и значим.  Однако, жизнь у нас Лены была очень и очень тяжела, ибо если Виктор и скрашивал ее жизнь, то были и вещи достаточно неприятные. Отец мой скрупулезно следил за тем, как Лена тратит свои деньги, как ест, как себя проявляет. Он то добрел в отношении ее, то устраивал беспричинные скандалы, после которых Лена закрывалась в нашей комнате и отказывалась от еды. Нервные потрясения были такой величины, что приступы болезни учащались,  и было так, что она кричала от боли не своим голосом, прощаясь с жизнью. Ее губы белели, взгляд тускнел, и она теряла сознание. Мама клала   ее в больницу на обследование, ее подлечивали,  ей чуть-чуть становилось легче, но операцию на желчный пузырь, где были камни, ей сделали уже после замужества, после рождения первого ребенка. А пока она страдала, будучи  хоть и окруженной родными людьми, но под гнетом отца с его домогательствами, которым я стала свидетельницей. Однажды, придя домой со школы, я увидела, как Лена сидит на кухне, а перед ней стоит отец с расстегнутой ширингой и потрясает перед ней своим  возбужденным членом. Даже на мой приход он не обратил внимание, требуя от нее подчинения и обещая ей полное удовлетворение. Слезы Лены мне невозможно передать. Сердце мое разрывалось за боль, которую причинил ей тот, кто считал себя умным, почти творцом, борющимся за человечество. В этот день Лена полностью отказалась от еды, стала собирать свои вещи и скоро переселилась в общежитие. Оттуда и забрал ее Виктор к себе и вскоре они поженились. Это произошло в 1968 году, а в 1969 году 19 апреля родился их первенец, мой двоюродный брат Володя, а через три года и Олег, в 1972 году. Они получили сначала двух- а потом трех комнатную квартиру и так постепенно жизнь Лены налаживалась, операция была сделана, но Виктор начинал пить. Теперь в праздники мы всегда были вместе, но в своей комнате я вновь оказалась одна и тоже ненадолго, поскольку устремление к учебе и жажда выехать в русский город становилась все более ощутимей, ибо это приоткрывало большие возможности, да и отца я уже не хотела видеть, хотя и без его материальной поддержки мне было еще не обойтись.

Другие произведения автора:

56.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 25(1). В БОГЕ.

117. БХАГАВАД-ГИТА КАК ОНА ЕСТЬ НЕАВТОРИТЕТНОЕ ПИСАНИЕ. ГЛАВА 18. ТЕКСТ 43-46.

65.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 27(1). КУДА ИДТИ…