Мастер Зимней Ходьбы

1.

 

Это место называлось на старинный лад. Красиво и романтично, можно сказать, называлось – редут. Хотя, по сути, был это всего на всего обычный бункер – серый бетон со следами опалубки и сеткой трещин, путаница проводов и кабелей под потолком, остатки чего-то ржавого и искореженного, что давно утратило форму и предназначение, да монотонная капель почти во всех углах. Словом, решительно ничего примечательного, кроме обитателей этого сомнительного приюта.

Здесь давно не видели стариков. Люди под сорок уже считались реликтами. Во-первых, коммуна и формировалась-то, в основном, из молодежи, в силу ее наивного устремления хоть что-то делать, объединяться во имя идей, бросать вызов. А во-вторых, дожить до седин, учитывая, что за стенами бушевало безумие аутогеноцида, и вовсе редко кому доводилось. Одежду здесь носят военного образца, но с подчеркнутой небрежностью. Да и чем еще щеголять, когда твой гардероб состоит из трофеев с разграбленных военных складов, и чем дальше, тем больше напоминает ветошь.

Все ребята отчаянно курят. Хотя настоящий табак давно негде раздобыть, Снипс выращивает в маленьком огородике возле Цистерны какую-то пахучую дрянь, ее набивают в корешковые трубки и сосут, сосут целыми днями. Сутками по бункеру витает удушливый дым, призванный скрасить дни напряженного ожидания, тяжкой рутины, а, порой, и безнадежности.

 

Здешним обитателям известно достоверно о пяти таких же коммунах, правда радиосвязь, весьма неуверенная, имеется только с двумя. Только из одной в бункер приходил посланец – да и тот был вынужден остаться, уйти обратно ему уже не удалось. Ситуация за стенами бункера поменялась. В каждой коммуне в будущее человечества еще верят, хотя и несколько на свой лад. Поэтому заочное объединение этих самых верующих называют Лигой, опять же на старинный лад. К архаике всякого рода у членов Лиги особый интерес. Здесь говорят о йоге, доктринах розенкрейцеров и принципах тамплиеров. Говорят все больше понаслышке, поверхностно, но с большим жаром. Сведенья почерпнуты, в основном от старших товарищей, большинства уже нет в живых, то есть, как бы сказать, из устных преданий. Что говорить, почти что легендой стали уже и библиотечные сервисы – читать большинство здешних обитателей учились на этикетках тушенки или наставлениях по использованию портативных гравитационных снарядов. Кстати, снарядов этих тоже не осталось, жаль. Вернее, снарядов куча, но срок годности давно истек. Он у них небольшой. С оружием уже давно сложно. В последние год-два вообще приходится пользоваться, практически, лишь тем, что удается отбить у амидов. Но где они-то берут? Вот вопрос вопросов. Последний оружейный завод закрылся раньше, чем на свет появился самый старший из обитателей бункера. А сражаться надо. Не просто резать глотки во имя выживания. Все здесь участники крестового похода, последнего и окончательного, исход его решит, суждено ли торжествовать на земле Человеку. То есть существу, способному реализовать какие-либо проявления помимо голода, агрессии и жажды обладания. Как не просто пестовать в себе человека, когда кругом царит убийство, низость, грязь, да еще и куча всякой чертовщины. Когда своих от чужих отличает лишь едва заметная искра в глазах, говорящая о том, что в человеке еще теплится нечто человеческое, зачатки ума, культуры, сострадания. Кто враг? Все остальные. Никогда еще в истории человеческой расы не бывало такого, чтобы все отребье, все, кого и людьми-то можно назвать лишь с натяжкой, столь дружно, столь сплоченно, столь организованно ополчились против тех немногих, кто сохранил, а, может, и просто не успел утратить ту крохотную и неосязаемую искорку, которую принято называть душей, которая делает человека Человеком. 

 

 

- Ланус, ты не мог бы прочесть мне Хартию еще раз?

Перед нами двое, из которых вопрошающий гораздо моложе, чем тот, кому задан вопрос. Молодцеватый и краснощекий Ким, в равной степени мечтатель и неудачник, едва ли когда-нибудь брился, легкий пушок на щеках этого не требует. А тот, кому адресован вопрос, курчавый и задорный бородач Ланус, никогда не упускает возможности напомнить Киму его место в этой жизни, социальную нишу, как он выражается. Вот и сейчас его лицо украшает саркастическая улыбка. Зубоскалить по поводу Кима – это даже гораздо лучший способ разогнать хандру, чем курить выращенные Снипсом корешки и стебли. Это что-то вроде хорошего тона.

- Да ну! Смотрите-ка, у нас тут пророк доморощенный. Сейчас он, безусловно, постигнет тайны древних манускриптов. Сейчас мы все, наконец, узнаем! – с нескрываемым наслаждением Ланус наблюдает, как Ким заливается совершенно девичьим румянцем, остроты по поводу его невежества всегда попадают в цель.

- Простите, милочка,  не хотел вас обидеть, стоит ли так конфузиться?

-  Ланус, в конце концов, я же не спрашиваю твоего мнения. Я просто прошу прочесть!

Удержатся от бурных словесных баталий в такой ситуации сложнее всего. Но Ким знает – стоит попасться на эту удочку, и Ланус немедленно выставит его посмешищем. Это уж как пить дать.

-  А кто мешал тебе, дубина ты этакая, самому выучить Тори и читать запыленные свитки сколько душе угодно? Но ты не удосужился. Наверное, как и сейчас, витал в облаках? – не унимается Ланус. И здесь крыть нечем, репутация Кима каждому известна: для него всякая точная и упорядоченная деятельность – сущая крестная мука. Из школы боевой подготовки отчислен в свое время с наихудшими рекомендациями, из отряда самообороны вылетел через месяц с лаконичной оценкой: «Эмоционально неустойчив». Такому человеку даже во время войны никто не доверил бы оружия. Это сейчас, когда оружие носят все, даже если они и не вполне люди, он обзавелся бластером. Но от этого не перестал служить предметом насмешек, ведь мечтатель – всегда мишень для колкостей.

Видя его замешательство, бородач Ланус слегка смягчился, он тоже вовсе не так груб, как хотел бы показать. Но, что правда, то правда – языком Тори в коммуне владел только он. Хотя, конечно не был ни послушником, ни, тем более, рыцарем Ордена. В свое время один преклонных лет мастер, видимо предчувствую близкую смерть, решил передать секрет хоть кому-нибудь. И выбор свой остановил на курчавом черноволосом пареньке с бородой почти до глаз и горящими карими глазами, всем своим видом напоминающем древнего израильтянина. Так или иначе, а именно этот паренек и выжил, единственный выжил после ночного налета хасидов. С тем и пришел несколько лет назад в этот самый бункер. Ланус и правда предлагал Киму освоить тайнопись Тори, но тот, как и всегда, когда требовалось терпение и сосредоточенность потерпел фиаско.

Итак, Ланус подошел к импровизированному алтарю. Это было нечто вроде креста, исполненного из железок, железяк и железочек, металлолома, цветного, равно как и черного, впрочем, выдававшего отчаянную и наивную попытку своих творцов воплотить древний символ со всей возможной тщательностью. Что поделать, если под рукой у них оказались лишь куча металлического хлама да сварочный пистолет.

Свернутый в трубку манускрипт лежал в ящичке под алтарем, старинный свиток с печатью на алой нити, достался от кого-то из старожилов бункера. Впрочем, едва ли реликвии предавали сколько-нибудь серьезное значение, ведь до появления Лануса его, попросту, никто не мог прочесть. Документ так не соответствовал всей окружающей обстановке – бетонный мешок, осклизлые стены, переплетение кабелей, тусклые светильники на низком давящем потолке. Ланус привычным жестом поднес свиток к груди и ко лбу, так делал в его присутствии старый Мастер Тори. Небольшая пауза: надо настроиться на другой лад, долой улыбку. Итак!

 

«Сказание о Мастере Зимней Ходьбы, какового пришествие ожидаем в конце времен. Писано в Храме Маяка великого ордена Тори в лето 1801 от Рождества Христова.

Слушайте, дети, чему надлежит быть в конце времен. Эон сменит эон. Настанет час испытаний для всего рода людского, будут глады, моры и землетрясения, двинутся царства на царства, как и сказано в Писании. Мерзость запустения воцарится там, где не должно, в сердцах людей, ибо оскудеет любовь и изощренный мудрствующий по плоти разум возьмет верх. И наступит от холода сердец тех зима лютая, и покажется вам бесконечной. Сему суждено быть, ибо велики грехи мира. Но не навеки гнев Господень, и пошлет к вам избранного, уста которого - справедливость, сердце которого - любовь, дела которого - промысел Божий. Не обольщайтесь возлюбленные, ибо не рассеять зиму послан он, но учить вас идти сквозь холод бессмыслия, неся сердце, полное истины, щедро раздавая другим. Он вырвет вас из оцепенения и научит вас первым шагам вашим. А посему, наречется сей Мастером Зимней Ходьбы, ибо как детей малых будет учить вас. За сим препоручаю вас Господу нашему и Спасителю.

Именем святого и досточтимого ордена Тори. Аминь».

 

2.

 

                                     

Последнему  слову вторил громоподобный звук. Прохожие – такое условное называние дали этим невидимым и непостижимым существам, о которых наверняка известно было только то, что они есть, а также что заявляют они о своем присутствии хлопком, похожим на грохот, издаваемый стратосферным истребителем на старте. К этим звукам давно привыкли, насколько можно привыкнуть к непостижимому. Их ни с чем не спутаешь  -  тем более, что истребители уже много лет как запрещены и уничтожены. Не то призраки, не то соседи по планете из неизведанных смежных миров, а, может, и вовсе какие-нибудь инопланетные пакостники, ведь кто их знает?

- Ланус, как ты думаешь, Прохожие, кто они?

- Скорей всего, какие-нибудь фокусы Манаси.

Ну, это едва ли. Сегодня не проблема запеленговать любые частоты Манаси. Во время злополучной войны сканеры инфрачастот выпускались миллионами, такой есть почти у каждого. Ланус явно «брякнул», лишь бы что-нибудь сказать.

- Я вот думаю, что Прохожие всегда были здесь, - подумав, сказал Ким, - только мы их не замечали. Или они не подавали вида о своем присутствии. Они - само присутствие...

- Что за оккультный бред?

Лануса всегда раздражала всякая таинственность, ему претил мистицизм и все такое. Его оживленной натуре бывало мучительно все, что связано с рассуждениями, он – стопроцентный практик.

- В летописях Тори есть упоминания... – снова начинает Ким, но для бородача-скептика это уже слишком. Только, было, растаявший сарказм зреет в нем с новой силой

- Оставь, пожалуйста, Тори в покое! Они - достояние истории. С тем же успехом ты мог бы апеллировать к Дону Кихоту или королю Артуру. Какой век на дворе? Мы живем в жестоком мире, и выживет тот, кто знает, чего ждать!

Кима, впрочем, такой отповедью точно не пронять – в ответ на эти приступы нигилизма в нем неизменно просыпается странствующий проповедник. И вообще эта «парочка», не взирая на все видимые разногласия, всегда вместе, вечно спорит и препирается на потеху всем ребятам из бункера.

- Ланус, как ты думаешь, эон уже сменил эон?

Здесь боевой дух Лануса окончательно пробудился.

-  Вот, опять началось! Этого я и боялся. Я, как видно, обречен слушать бред этого человека до конца своих дней.

Словно плохой трагик он изобразил на физиономии нестерпимые страдания и, подняв очи горе (в нашем случае – к бетонному своду потолка), произнес полным сокрушения голосом:

- Отче, за что наказуешь меня? – только в этот момент Ким заметил, что Лануса как всегда заносит, а он сам рискует стать жертвой его очередной каверзы и объектом обидных шуточек сотоварищей на ближайшие несколько дней. Ким поспешно оглянулся в поисках смеющихся зрителей, таковых к счастью, не нашлось.

Впрочем, тема спора была слишком щепетильной, чтобы от него уклониться.

- А что, собственно, смешного? Ты не веришь в Мастера? – вопрос, в принципе, по существу. Предания о Мастере Зимней Ходьбы, не смотря на их «хрестоматийность» пока еще никто не отменял. Тут Ланусу приходилось как-то выкручиваться.

-  Разумеется, верю. Я лишь не верю в то, что он появиться здесь и сейчас. Допустим даже, что в данном контексте "эон" действительно означает астрологический период, хотя толкований может быть масса. Однако каков этот период, по существу и протяженности? Каковы признаки его смены? Какова вероятность, что прав ты? Один к триллиону? А я - реалист, и не могу ставить на столь ничтожный шанс.

«Ничтожный шанс»? – думал Ким, - каково сказано? Сначала человечество увязло в технократии, почти полностью погубило природу, затем в своей неуемной экспансии в космос развязало войну с Манаси. Проиграв войну, как того следовало ожидать (ведь Манаси - высокоразвитая общинная цивилизация), люди и вовсе пришли к упадку, сначала растеряв почти все технические, а потом и гуманитарные достижения. Где великолепная голографическая живопись? Где искусство садов? А медицина? Она на уровне средних веков! И, как будто этого мало, человечество пришло к полной анархии, разбившись на кланы, подобно дикарям, и увязнув в нескончаемых войнах. В добавок ко всему, человека теперь и вовсе вытесняют с лица земли вышедшие из под контроля одичавшие клоны – амиды. Это ли не конец времен?

- Неужели ты не чувствуешь как дрожит воздух, как каждый атом трепещет в ожидании Мастера, как люди безотчетно взывают к нему всем своим существом? Не чувствуешь, как лучшие из людей, оставшихся на планете напрягают последние силы души своей, чтобы приблизить, сделать возможным его приход? На это нельзя не отозваться, нельзя не откликнуться. Не может Небо оставаться глухим и слепым! Так что, Ланус, он придет! Придет именно к нам. И мир изменится, Ланус! Изменится, с тобой или без тебя!

В глубине души Ланус, конечно, был согласен, но уж очень любил он поспорить всласть, тасуя аргументы или выигрывая на броских репликах.

-  Ты по уши в сахарной вате, как я вижу, но все не так радужно. У нас четыре раненных и никаких антибиотиков. Глюкоза и белковый концентрат тоже на исходе. Реактор на грани полного износа. Куча ублюдков за стенами этой бетонной развалины, положивших себе, во чтобы-то ни стало, нас укокошить. А ты кормишь меня сказками? Спустись на землю. И еще: я осмотрел вчера твой бластер. Там в коллекторе пыль толщиной в палец! Ты что, хочешь сподобиться участи Дарта?

Дарта, конечно, ругать было совсем не хорошо. Ланус это чувствовал. Дарт погиб только вчера, и был ли бластер тому виной, еще большой вопрос. Ким так и вовсе утверждал, что Дарт вовсе не погиб, а исчез (это Ким видел сам, однако для Лануса такое свидетельство, само собой, мало что значило). Ланус же, со свойственной ему дотошной наблюдательностью, уже прочел его мысли. Он тоже слышал вчера разговоры о том, что Дарт, дескать, исчез.

- У него заело бластер, и амиды поджарили его.

Сказав это, он внутренне содрогнулся. Само собой, ему было жаль Дарта, и говорить о его гибели пренебрежительно уже на следующий день Ланусу не хотелось. Но взятый им в начале разговора тон этого неизбежно требовал. Стоит ли говорить, что здесь взорвался Ким, ведь причин такого грубого цинизма он не понимал, да и не собирался в это вникать.

- Заткнись, Ланус! Я сам это видел. Он просто не стал стрелять.

Если до этого Ланус держался своей обычной глумливой манеры, то теперь в его глазах блеснула настоящая ярость, а в голосе зазвучала сталь:

- А теперь слушай меня очень внимательно. Если идеи мученичества не покинут тебя в самое ближайшее время, то окажешься в психоизоляторе.

- Плевал я на твой психоизолятор, - едва успел вставить Ким.

- И вот еще что, - продолжал греметь Ланус, - Лигу создали для того, чтобы сберечь все то лучшее, что осталось у человечества. Да, мы растим и пестуем нового человека, очищенного от скотства. Но мы будем и защищать его. И всего меньше для этого подходят слюнтяи вроде тебя и тебе подобных. У тебя снова параноидальный приступ? На сей раз очень не во время.

Кто знает, чем бы на сей раз завершился спор, однако закончить его не удалось, спорщиков прервал монотонный ноющий звук сирены. «Боевая тревога!» - равнодушно зазвучал электронный голос в оповещателе.

 

 

3.

 

- Амиды по правому флангу! У них бронекатер и они летят к большой Цистерне! - сообщил пробегающий мимо с бластером наперевес Снипс, тот самый недалекий чернокожий парень с безупречными хозяйсивенно-бытовыми навыками. Стрельба снаружи слышалась все отчетливее, а когда Ким и Ланус, заряжая на ходу, выбрались на галерею, грохотало во всю.

- Они хотят уничтожить Цистерну? -  предположил Ким.

- Ерунда. Цистерну не взять на катере, - перекрывая грохот, прокричал в ответ Ланус.

Он, казалось, уже позабыл о недавнем жестком разговоре. Теперь у него появилось дело, а это - то, что он так любил. Он дергал спусковой крючок, едва успевая наводить оружие, и палил, палил. Палил, вероятнее всего, впустую. Расположение противника до сих пор оставалось не вполне понятным.

- По кому же амиды так лупят? – удивился Ким, проследив направление бластерных вспышек.

- Главное - не по нам, - машинально ответил Ланус, не переставая остервенело стрелять.

С башни раз, а потом и другой ударили протонные пушки. Вражеская стрельба сразу стихла. Теперь бронекатер амидов догорал, уткнувшись носом в какие-то развалины. Вообще-то протонные пушки следовало придержать до крайнего случая. Теперь коммуна останется безо всякой связи несколько дней, пока не уляжется возмущение в электромагнитной среде.

Еще в начале стычки наблюдатель с вышки видел трех человек в зоне огня. И это были не амиды. Каф и Гелла, закинув оружие за спину, уже ползут с носилками к бункеру. Внесли девчонку лет четырнадцати, без внешних признаков поражения, в состоянии шока, возможно, травматического. Миловидное личико испачкано гарью.

- Подключим ее к стимулятору?- советуются Каф и Гелла.

Ланус вмешивается, как более знающий, ведь он был на войне.

- Без нужды. У нее легкая контузия. Все обойдется.

- Тех двоих мы не стали вносить, -  отдышавшись, продолжил Каф, словно бы уже рассказав всю предысторию, - от них мало что осталось. Ланус, такие жетоны когда-нибудь видел?

Ланус, сначала взглянувший на жетоны лишь мельком, через мгновение впился в них глазами.

- Эге! Да таких я не встречал лет десять как минимум. Ким, ты видел что-нибудь подобное?

-  Может быть,  комитет по урегулированиям?

-  Поднимай выше.

-  Неужели сенат Федерации?

-  Нет, но тебе понравится. Это дивизион Тори. Титановый сплав, между прочим.

Совершенно обалдевший, Ким по началу даже не нашелся, что и сказать. А когда нашелся, то сказал определенно не самое подходящее:

-  А плазменных мечей при них случайно не было?

Ким тут же поймал на себе несколько испепеляющих взглядов.

- А ты пойди, посмотри в этой кровавой куче, что там при них было, а чего не было. Как ребенок, честное слово, - с чувством многократного превосходства процедила Гелла.

-  Жетоны конечно ворованные, - рассуждал Ланус, как бы, сам с собой, -  такие вообще скорей всего давно не в ходу. Отдадим их Киму. Он у нас бредит Тори.

-  Бредишь ты, когда говоришь в таком тоне, - огрызнулся Ким, но тут же осекся. Руки уже тянулись к вожделенному раритету.

-  Ах, прости, если вдруг спустил тебя с облаков на землю, - продолжал Ланус в своей обычной манере, - Впрочем, думаю, ты без труда вскарабкаешься обратно. Однако не забирайся слишком далеко. Честь первого дежурства у постели спасенной достается тебе. Смотри, не замечтайся.

Все потянулись к выходу, кто, пряча улыбку, а кто - зубоскаля в открытую, Ланус опять добился-таки своего.

 

 

4.

 

Оставшись в относительном одиночестве (девчонка, лежащая без сознания пока в расчет не бралась) Ким вернулся к своим мыслям. Появление поблизости Тори, или, хотя бы людей имевших к ним отношение, значило для него слишком много. Сколько раз, споря со скептически настроенным Ланусом и другими ребятами, Ким доказывал их существование, обращаясь к историям которые не раз слышал от старших. Загадочные, почти мифические,  рыцари Тори будоражили его воображение, но он так до конца и не отдавал себе отчета, верит он в них или нет. Теперь весть о них, появившихся совсем рядом, принявших, как и подобает рыцарям, геройскую смерть на поле боя вселяла в него скорее какое-то беспокойство, нежели радость. Ким почувствовал странное смятение, грозившее затопить все его существо, однако сбивчивый ход его мыслей прервал голос. Слабый девичий голосок.

- Голова раскалывается...

Она приподнялась на локте и сосредоточенно растирала правый висок.

Выскочив на мгновение из своих мыслей, Ким моментально восстановил их ход, а потому не нашел сказать ничего лучшего, чем…

- Послушай, те двое, что шли вместе с тобой и вправду были Тори?

Девушка перестала массировать висок и смерила Кима долгим, проницательным и совсем не девичьим взглядом. От этого взгляда Ким почувствовал нечто жгуче холодное на в животе.

- Это были мои отец и брат. Что еще может быть важно?

По мере того как Ким заливался густой краской, он, не переставая, бормотал, обращаясь скорее к себе, чем к странной девушке.

- Прости... Я, конечно, не о том... Извини. Я все время думаю о них. О Тори… Как ты себя чувствуешь? – ему, наконец, удалось найти правильное русло разговора.

- Голова болит. Похоже, что рука вывихнута.

Ким с облегчением вздохнул, по вывихам он был настоящий спец, ведь он прошел курс военных санитаров.

- Я вправлю в два счета.

Сустав громко и отрывисто щелкнул, головки костей встали на место. Пациентка не проронила ни звука, лишь на лице ее проскользнула мимолетная гримаса страдания, а кожа заметно побледнела

- Меня зовут Яна. На тот случай, если ты так и не соберешься спросить мое имя.

- Я Ким. Ляг и отдохни. Успокойся. Все хорошо.

В ее глазах на мгновение вспыхнул опасный огонек ярости, но через секунду она заговорила вполне спокойно.

- Мы прошли четыреста миль по вражеской территории, из них как минимум тридцать под обстрелом, зная, что в лучшем случае дойдет лишь один из нас. Как ты думаешь, сделала ли я это для того, чтобы улечься в эту койку? Зачем мне успокаиваться, я вполне владею собой. И о том, что все будет хорошо, признайся, откуда тебе известно?

Растерянности Кима не было предела, и она не замедлила в полной мере отразиться на его лице. Ничего подобного от этой хрупкой маленькой девушки, на вид совсем ребенка, он, конечно, не ожидал.

- Что ты хочешь сказать? Нам что-то угрожает?

Яна, проговорила, как бы взвешивая каждое слово:

- Сети Дьявола.

-  Не понял?

- Я вижу.

- О чем разговор? У нас богословская беседа? Может речь пойдет о спасении души?

 - Послушай меня внимательно. Эти мои слова можешь воспринимать как пророчество. Если будешь без конца болтать и не выучишься хоть кого-нибудь слушать, то останешься таким же слюнявым мечтательным самодовольным дурачком, каков ты есть сейчас.

Ким буквально задохнулся от возмущения.

- Ты... ты, девчонка... Да как ты...

- Другие аргументы есть?- совершенно спокойно осведомилась Яна.

Волна гнева и раздражения достигла у Кима какого-то своего апогея, и, достигнув, как-то сама собой сошла к нулевой отметке.

- Нет, - лаконично ответил он.

- Тогда я продолжаю. Да будет тебе известно, что амиды снюхались с Манаси.

- Но как же они могли? Манаси не приземлялись и не выходили на связь. Все фиксируется.

- А вот это вовсе не обязательно. Амиды сами летали к ним на полуразбитом крейсере.

Мирное соглашение с Манаси запрещало ввозить на Землю оружие инопланетного происхождения. Это общеизвестный факт. Ким хотел тут же его высказать, однако Яна опередила его.

- Если бы амиды привезли оружие, все было бы не так плохо. Как я понимаю, о Сетях Дьявола ты ничего не слышал? Это локальная гипноустановка. Манаси использовали такие во время войны для содержания пленных землян. Впечатляет?

-  И что?

- И то, что амиды уже начали развертывать периметр в тридцатикилометровой зоне.

Ким вовсе не был глупцом, и уже начал догадываться, каковы могут быть последствия такого заимствования, однако задал вопрос, продиктованный логикой.

- И чем это грозит?

- Видишь ли, Сети откликаются на любые вибрации человеческого эго, причем лишь тогда, когда пленный пытается пересечь периметр. А до тех пор ничего не заметно. Говорят, что пересечь периметр невозможно даже в состоянии глубокого сна. Ведь люди не перестают желать и думать никогда.

-  А что будет с человеком, который попробует?

-  Об этом еще никто никогда не рассказывал.

- Так вы шли предупредить нас?

- Предупредить? Нет, для этого уже слишком поздно. Мы шли помочь.

 

 

5.

 

Импровизированный военный совет, собранный по поводу тревожных новостей, шумел, словно растревоженный улей. Все говорили разом, так что из этого гвалта можно было разобрать лишь обрывки фраз. Предложения вносились самые разные и, в большинстве своем, совершенно бестолковые. К тому же и масштабов опасности почти никто четко себе не представлял. Командор, как мог, пользуясь правами старшего, пытался образумить самых ретивых:

- И думать забудьте! У нас просто не хватит огневой мощи.

-  Но у нас есть три пушки.

-  Против их шестнадцати!

Ланус и на этот раз оказался в лагере скептиков. Он стоял чуть в стороне, скрестив руки на груди и переводя взгляд от одной группы спорщиков к другой. Потом он резюмировал, ни к кому особенно не обращаясь:

- Лобовая атака абсолютно бесполезна.

-  Возможно, стоит провести переговоры? – выкрикнул неожиданно молодой стрелок, парнишка с мальчишеским сложением и румяными детскими щеками. На его беду общий гвалт в этот момент слегка ослаб, так что его реплику слышали почти все. В воцарившейся неожиданно тишине под удивленными взглядами юнцов слово взял Ланус.

-  Дай-ка я тебе кое-что объясню, Фоззи. Амиды - это не межпарламентская ассамблея или какие-нибудь шишки из федерального Сената. Нет, мой дорогой. Это клонированные ублюдки, которым из человеческих эмоций свойственны лишь агрессия, алчность и страх. Чем ты можешь их напугать? Или, может, подкупить? О каких переговорах ты говоришь?

Тут жаркие дебаты в бункере возобновились, среди предложений и замечаний звучали уже и более осмысленные.

- А что, если попробовать подорвать генераторы при отвлекающем маневре с фланга? – предложил Кони, матерый артиллерист с лиловым шрамом через все лицо.

У командора, коренастого мужчины лет сорока, давно уже залегла суровая складка у переносицы. Сдерживать их неумеренный пыл, и, вместе с тем, принимать решения жизненной важности – две чрезвычайно трудоемкие процедуры. К тому же, чутье бывалого командира подсказывало ему, что на сей раз ребята из его колонии, да и он вместе с ними, влипли не на шутку.

- Сжечь генераторы - единственное, что нам остается, - процедил он неохотно, и тишину нависшего тягостного ожидания вновь прервали многочисленные выкрики.

- Проскочим у них под носом!

- Я пойду! Обязательно!

- Покажем ублюдкам!

Они вели себя, как дети, да и были, по существу, детьми. В этот момент они и не помнили, о том, что может их ожидать в случае неудачи. Да и в случае успеха, тоже не исключено. Атака на укрепленные позиции – потери три к одному как минимум, известная формула.

Командор на секунду почувствовал себя усталым, неимоверно усталым, словно не только бетонная коробка бункера, но и сами устои этого непростого и запутанного мира давили ему на плечи всей своей тяжестью.

- Не петушитесь, желторотые, - изрек он, наконец, после долгой паузы, - со мной пойдут только те, кто был в дивизионе и имеет доступ к бластерам второй категории.

 Возглас разочарования пролетел под бетонными сводами. Очевидно, кандидатов среди присутствующих оказалось немного.

- К тому же, для этого дела мне вовсе не нужна толпа, - добавил Командор примирительным тоном. Не смотря на здравые доводы, количество недовольных лиц в толпе юнцов нисколько не убавилось.

- Это - диверсионная операция, - продолжал с нажимом командор, -  все равно, по большому счету, амидов нам не одолеть. Не те времена. Пятерых будет вполне достаточно. Дойн, Потис, Снипс, Кафка, Джейк. Еще двоих - к пушкам для огневой поддержки, Кони и еще кто-нибудь. Остальные - в наблюдении. И ни при каких условиях не высовываться наружу. Это приказ!

«Это приказ!» - единственная формула, имевшая неизменное действие. По правде сказать, даже зная это, командор старался ею не злоупотреблять.

В бункере началась напряженная суета, которая всегда предшествует отчаянным вылазкам. Клацали оружием, проверяя исправность и боекомплект, шнуровали высокие ботинки с особой тщательностью. Тихо переругивались сквозь зубы и активно обменивались недостающим снаряжением. Большинство, не вошедшее в штурмовую группу, угрюмо наблюдало за приготовлениями, не имея больше возможности спорить и протестовать.

Как только названные бойцы покинули бункер, вторыми по популярности, после самого поля боя, стали места у перископа и бойниц. Там сгрудились те, кому посчастливилось, а остальные толпились за их спиной в ожидании своей очереди выглянуть в узенькие амбразуры. Минут пять гнетущую тишину нарушали лишь отрывочные фразы, казалось, что нетерпеливое ожидание кучки юнцов материализовалось в некую субстанцию, которая оказывает нестерпимое давление, особенно где-то в середине живота.

-  Они выдвинулись. У амидов все тихо, - прозвучала первая реплика у перископа. В толпе обозначилось легкое шевеление, кто-то протиснулся поближе.

 - Вышли на исходную. Разделились.

Ким  отстранил у оконца какого-то новобранца.

-  Дай глянуть. Видали, как Снипс задрал нос, когда назвали его... Движение! Движение на линии противника!

Это был настоящий шквал огня, разразившийся в одно мгновение. Нет сомнений, амиды ждали вылазки! Ярость и разочарование жгучей волной подкатили к горлу. Теперь таиться было бессмысленно. Все схватились за оружие, и теперь за место у бойниц началась настоящая давка.

 - Ким, Гейла! – проорал Ланус сквозь нарастающий шум, - Спите вы, что ли? Прикрывайте их! Огонь!

- Что же они медлят? Отходить, отходить надо! Командор...

- Что? Убит, ранен? – Ланус смел стрелка, замершего у перископа, и впился глазами в окуляры.

- Исчез... – пробормотал, поднимаясь с пола, обескураженный парень. Ланус, как он ни всматривался в пространство перед бункером, нигде не видел командора, ни живого, ни мертвого. И, казалось, оттого, что он не видит, он зверел все больше с каждой секундой.

- Как исчез? Сгорел?

- Не сгорел, - бормотал парень, словно оправдываясь, - Опустил бластер, встал в полный рост, постоял и исчез... Чем это они его?

Прежде чем неистовство Лануса достигло апогея, стрельба начала быстро стихать. Багровые вспышки повторялись все реже и реже, пока не прекратились совсем.

Ким подошел к Ланусу вплотную и вперился ему прямо в глаза. Когда он заговорил, речь его звучала, как обвинительная речь в суде.

- Я все видел!

- И что? – непонимающе уставился на него Ланус, чуть подаваясь назад.

- Как Дарт. В точности как Дарт! – казалось, Ким хочет что-то добавить, но эмоции мешали ему говорить.

Несколько секунд колебался, не послать ли ему этого сумасшедшего ко всем чертям, а то и подальше. Но странный блеск в глазах Кима, его выпрямленная и напряженная фигура, которая, словно бы, сделалась больше, разубедили Лануса в целесообразности такого поступка. Вместо этого он, ко всеобщему удивлению, проговорил совершенно серьезно тихим, но уверенным голосом:

- Довольно. Я этого сейчас слушать не собираюсь. Кстати, как старший по званию из оставшихся в живых, я требую прекратить всякого рода дискуссии. Все это успеется потом, если сумеем спасти свою шкуру, конечно.

Этот странный разговор прервал стоявший поодаль и всеми забытый оператор локационно-пеленгующего   комплекса, только что оторвавший глаза от маленького монитора.

-  Похоже, периметр замкнут. Датчик зашкаливает по всем направлениям, на триста шестьдесят градусов. Тип излучения, определенно, за пределами чувствительности прибора.

 

6.

 

Тишина, возникшая в бункере, буквально звенела, и каждый мог бы поклясться – ужас, нависший в воздухе, был буквально осязаем. Он, как холодный туман, забирался в легкие, давил на сердце, сковывал язык. Казалось, еще минута молчания, и столбняк станет необратимым, лучше паника, истерика, крик, рыдание – только не эта осязаемая тишина.

Тупая тоска застыла в глазах людей, как-то сразу обессиливших перед лицом неизбежной угрозы. Надежда угасала, стремительно, как огонь, оставшийся без кислорода. Под давлением ужаса никто не заметил, что всеобщее оцепенение миновало Яну, она сидела в уголке удобно и даже расслабленно, только глаза были внимательны, но смотрели, как бы, сквозь видимое. Еще из общей массы выделялся Ланус, на его лице отобразилась почти нечеловеческая борьба со всепоглощающим ужасом. Черты его исказила почти гротескная гримаса, и было видно, что каждое выталкиваемое из себя слово дается ему с большим трудом.

- А вот теперь, дети мои, - проговорил он каким-то обесцветившимся голосом, - мы действительно вляпались. По настоящему.

Десятки взглядов с запечатлевшейся в них животной паникой мгновенно устремились на него.

Отчаянье бывает осязаемо. Оно влажное и чуть-чуть липкое, оно имеет вкус – это вкус металла во рту, его можно почувствовать в воздухе – он становится удушливым, как моноокись углерода.

Видно было, как Ланус словно бы раскачивает себя для следующего словесного рывка, бездействие манит как наркотический сон, и вырваться из вязкой пропасти оцепенения стоит  чудовищных усилий.

- Ничего… Дядя Ланус влипает не первый раз, ребятки. Он выбирался всегда, выберется и теперь, -  говорит Ланус хрипло, словно бы прочищая легкие от остатков застрявшего там ужаса.

 - Но, черт возьми, нужна идея, без идеи – никуда!

Он лихорадочно заметался по бункеру, временами переходя на бег – известный способ дать организму усвоить избыточный адреналин. Как зачарованные молодые люди в потрепанной военной форме наблюдали за жгучим брюнетом, мерявшим бункер неестественно большими шагами. Чтобы избавится от зрелища этой неистовой беготни, которая, казалось, действовало на большинство присутствующих, прямо таки, гипнотически, Ким прочистил горло и заговорил.

- Ланус, подожди. Любой феномен можно исследовать, но пока у нас почти нет данных…

- Кто-нибудь, зажмите ублюдку рот, - прокаркал набегу Ланус, - а лучше глотку!

- Ведь не я обложил нас периметром, ты помнишь? – огрызнулся Ким

- Ким заткнись, - прозвучало сразу несколько голосов. Видимо, от Лануса большинство ожидало если не панацеи, то, хотя бы, приемлемого решения. И такое решение у него, очевидно, созрело, так как он, перестав метаться, уселся на бетонный пол и провозгласил:

- Если эта пакость разъедает мозги, мозги надо отключить. Отключить совсем. Аптечку мне.

 Аптечку ему немедленно подали, после чего начал неистово рыться в ней, безжалостно разбрасывая вокруг медикаменты, которые казались ему неподходящими.

- Снотворное…чушь. Анальгетики…не то! Антидепрессант -

 слабоват. А вот морфин сойдет, я думаю. Гелла, ко мне. Укол в сонную артерию. Сэкономим время. Не трясись так, детка. Все будет хорошо.

Созерцать этот приступ безумия дальше было невозможно, Ким решительно подошел к Ланусу, который уже расстегнул ворот, подставляя под шприц шею.

- Я так не думаю, - раздельно сказал Ким, - ты не понял… Подожди!

- Стой, где стоишь, или пристрелю, - Ланус весь трясся, хотя препарат еще не был введен, по лбу текли крупные капли пота, - сейчас не время для блаженных. Я утру твой сопливый нос позже, когда мы выпутаемся. Начнет действовать, открывайте дверь!

 Словно сквозь туман Ким наблюдал, как стрелки выпускают Лануса наружу, как закрывается за ним вентили стальной двери, и места у бойниц и перескопа вновь становятся самыми популярными.

- Как его шатает! Он не дотянет и до границы периметра. А вдруг снаружи караулят амиды?

- Не обольщайся, Каф, до амидов дело не дойдет, - неожиданно для всех произнес Ким. Лицо его как-то сразу повзрослело, на лбу у переносицы залегла вертикальная складка. Неудача Лануса для него уже была очевидной, он действовал как животное, загнанное опытным охотником в силки, когда зверь совершает ошибку за ошибкой, все туже затягивая на себе капроновые петли.

- Не каркай ты! – раздались возмущенные голоса, - стал рационалистом? В чудо больше не веришь? А мозги ему нипочем, с его волей он и без головы куда хочешь дойдет…

Яна отвела Кима, в котором растерянность боролась с яростью, чуть в сторону.

- Их не остановишь. В этих силках человек всегда начинает биться и вязнет. Как только произойдет возмущение периферии периметра, мир станет неузнаваемым. Слушай меня внимательно, мы в любой момент можем потерять контакт.

- То есть, ты не увидишь меня? – ужаснулся Ким.

- Нет, это ты не увидишь.

- Почему я?

- А вот объяснять это времени как раз и нет. Представь, что до периметра сознание было твердым, вроде кристалла. Когда периферия активизирована – это даже не жидкость, не пар, это - плазма. Любые притяжения и влечения могут произвольно заставлять человека менять уровни восприятия в почти неограниченной амплитуде. Вы все разлетитесь, словно головка одуванчика. Не бойся. Я буду с тобой. Даже если ты этого не чувствуешь, просто помни: я с тобой! И еще одно: Манаси не были извергами, они создали Сети не для пыток и издевательств, а с тем, чтобы люди, способные преобразить животное нутро, вышли из Сетей людьми в полном смысле слова, не ограниченные тупостью, эгоизмом и ненавистью. Такие были, хотя и немного. Манаси признали каждого из них как равного и предоставили полную свободу. Ты, верно, не знал этого?

- Смотрите, он дошел, что я говорил! – воскликнул один из стрелков, все немедленно подались к бойницам, раздался общий одобрительный гомон, - Молодчина!

Ким, кинувшись вместе со всеми к амбразуре, остановился на полпути, что-то заставило его. Он с надеждой  взглянул на Яну, но она, поймав его взгляд, лишь едва заметно качнула головой.

- Что с ним? Упал! Ланус упал! Его трясет, и он весь скорчился. Боже!

- Он живой? Что с ним?

- Слава Богу, он ползет назад!

-  Поможем ему! Открывайте дверь!

В этот самый миг мир стал стремительно разрушаться, а вернее изменился до неузнаваемости, хотя никто, или почти никто, этого не понял.

Ким ощутил вдруг, что в его существе нечто словно проседает вниз и влево, это гнетущее чувство проседания было абсолютно непреодолимым. Как подмокшая глинобитная стена что-то неудержимо рушилось в нем, причиняя не то острую боль, не то слишком интенсивное наслаждение. Обернулось все обычным чувством холода. Впрочем, нет, обычным этот холод не был, он был нестерпимым. Внутри и снаружи (если было это «внутри» и это «снаружи») трещала стужа. Больше нечего было ощущать, а сосредоточиться на чем ни будь другом, и уж, тем более, думать, было решительно невозможно. Холод заполнил все, он жег и испепелял сознание, и оно горело на этом запредельном огне, огне наоборот. Казалось, что конца этому горению-замерзанию не предвидится, и представить себе нечто кроме холода вообще невозможно. Стужа безраздельно завладела всем существом, стала способом бытия. Холод не имел пределов, у него не было градаций и оттенков, он заполнял сознание с чудовищной стремительностью, стремясь стать самой сутью существования. Как видно из безотчетного чувства самосохранения почти угасший разум высвободил из плена холода крохотную часть внимания. Этого хватило на то, чтобы родилось единственное, но абсолютно цельное стремление – тепло! Любой ценой хоть немного тепла…

 

 

7.

 

В воздухе под узкими окошками термы клубился пар. Марк Луций накинул на влажное тело белоснежную ткань с замысловатым алым узором, но та, как бы сама собой скользнула вниз. Влажная горячая рука юркнула под нее, маленькая, но проворная. Гетера прижалась к спине упругой грудью, ее соски приятно щекотали под лопатками. Сколько таких нимф повидал Марк! Благо отцовские сестерции прокладывали путь к женским сердцам куда лучше, чем пылкие речи или точеный профиль. Для сына римского сенатора в столице мира открыты и более непреступные врата, чем женское лоно, так-то!

Уже за полдень Марк Луций вышел на залитую солнцем улицу, тщательно задрапировавшись, и с безукоризненно умащенными кудрями, которые так и сверкали на солнце. Носилки подали незамедлительно. Пока молчаливые эфиопы трясли его по людным улицам, юноша витал в своих мыслях. Сегодня предстояло не мало приятных событий. Во-первых, придет прорицатель, зарежет черного петуха и будет гадать на его внутренностях о его, Марка, судьбе, можно быть уверенным, счастливой. Ближе к вечеру предвидится любопытное свидание – одна из самых богатых и распутных женщин подарила ему свое внимание, и в этот раз наслаждение не будет стоить денег, да и обещает быть гораздо острее, чем обычно. Возможно, встречи эти станут постоянными, а тогда к удовольствию прибавится зависть и почтение менее удачливых богатых повес. На ужин к жареному ягненку надо непременно прибавить миндаль и старое кипрское, это как следует разогреет кровь. Нельзя ударить в грязь лицом перед такой дамой – тут надо продержаться всю ночь, измочалить эту пресыщенную самку, как какой-нибудь служитель Приапа. Опытные развратницы любят напор и разнообразие.

От сладких дум и предвкушения удовольствий Марка Луция отвлек нарастающий шум голосов. Носилки поравнялись с базарной площадью. Крики и звуки борьбы слышались все отчетливее. Так и есть – в конец обнаглевшие воры схватились с городской стражей. Размахивая ножами и дубинами, разбойники с трудом отбивались от солдат. Двое из шайки уже лежали на мостовой с разрубленными головами. Как видно, преступники рассчитывали с боем прорваться к маленьким второстепенным улочкам, чтобы уйти врассыпную, однако стражи порядка оказались им не по зубам. Изловчившись, высокий стражник достал копьем еще одного разбойника, и тот, скорчившись, криво осел у стены.

Марк Луций окриком остановил носильщиков, зрелище его заинтересовало. Между тем, преступников уже осталось только трое, как затравленные псы они жались к стенам, израненные и изможденные сражением. Одного из них, как видно, боевой дух покинул окончательно, и он, швырнув свою палку в сторону стражников, припустил наутек с неожиданной прытью. Разбойник бежал как раз в сторону Марка, который со своих носилок уже видел перекошенное страхом бледное и выпачканное лицо, множество ран на грязном полуголом теле. От любопытства Марк даже привстал – зрелище беспомощного человека, пытающегося спасти свою жизнь, его захватило. Тем временем долговязый солдат, только что заколовший одного из воров, перехватил копье за переднюю часть древка и с силой метнул вслед беглецу. Броску хватило силы, но не хватило точности.  Словно завороженный, Марк Луций наблюдал, как слегка вращающееся по оси копье неотвратимо приближается  к нему. Это было нелепо, глупо и удивительно. Но это происходило. Опытному бойцу хватило бы этого мгновения, чтобы увернуться. Но Марк не был бойцом. К тому же, недоумение вытеснило все прочие чувства. Поэтому копье с треском пробило горло и высунулось почти наполовину с обратной стороны. Задыхаясь и истекая кровью, Марк Луций видел торчащее спереди древко и в его угасающем, все еще недоумевающем, сознании билась мысль: как не кстати все, эти разбойники, это древко торчащее в горле, а ведь впереди был чудесный вечер – предсказатель с черным петухом и опытная развратница с холеными белыми бедрами. С этим Марк Луций и умер…

Взгляд на секунду выхватил из тьмы серые бетонные стены бункера и неясные силуэты людей. Но сознание уже неслось куда-то дальше. Противопоставить этому бесцельному бегу было нечего.

 

8.

 

С тех пор как Рейнальдо парализовало, у него в жизни не осталось почти ничего, кроме воспоминаний и фантазий. Но поскольку воспоминания больно жгли ему сердце, Рейнальдо предпочитал фантазии. Вспоминать о том, как он жил в самом центре Мадрида, имел достаточно денег и женщин, не пропускал ни одной кариды или футбольного матча, да и вообще, сказать по правде, был баловнем судьбы – всего этого Рейнальдо не любил. Однажды после боя быков по старой традиции толпа несла на руках тореро-победителя. Нести  полагалось до самого дома. Тореро перехватил у удивленных мужчин немолодого сухопарого тореро и нес его двенадцать кварталов без малейшей одышки. А теперь? Проклиная разиню-извозчика, который сбил его на перекрестке, Рейнальдо клял его, главным образом, за то, что тот так и не довел свое дело до конца. Смерть он охотно предпочел бы параличу. Однако теперь такого выбора у Рейнальдо не было. Теперь он взирал на однообразный пейзаж промышленного предместья, мочился в утку и ел с ложки жидкие каши. Короче, мечтать ему было интереснее и выгоднее. В этом деле Рейнальдо, как видно, превзошел многих. Его фантазии подчас могли равняться достоверностью воспоминаниям. Как, например, вот эта самая история про римского вельможу. Откуда она вынырнула, Бог весть. Минутная стрелка часов на комоде едва сдвинулась, – в последние годы время стало главным врагом Рейнальдо. Почти целую жизнь прожил, а прошло всего-то восемь минут. А сколько этих минут впереди? И чем их заполнять? Теленовостями? Сиделкой? Уткой? Скользкой противной кашей? Нет, назад, к спасительным грезам, сколь бы нелепы и мучительны они не были…

Жаркий июль в Южном Бруклине – настоящий ад. Это знает каждый, кто там бывал в это время. Я бывал там каждый день и ненавидел это место как никто. Во первых я там работал – это уже портит впечатление. Во-вторых работал я курьером в одной конторе – это уж вовсе не в какие ворота. Тут у любого при слове «Южный Бруклин» во рту появится кислая оскомина и захочется сплюнуть. Ну, а что говорить о нем? Я пришпилен к этому месту суровой необходимостью. Киллер, отошедший от дел, да еще и со скандалом – и так на 99 процентов покойник. На 100 – если не умеет затеряться, раствориться в толпе, забыв про свои надежды и амбиции. Я, например, забыл о них. С того самого дня, как мой последний, двенадцатый по счету клиент уходил от меня по ночному переулку, робко озираясь, а я Джейкоб Сторм стоял опустив пистолет, и думал, думал, думал… Надо сказать, специалисты заслуженно считали меня профессионалом. Работал чисто, бесстрастно и эффективно, а стиль мой, как говорили, не лишен был некоего артистизма. По поводу первых одиннадцати клиентов совесть абсолютно спокойна: само собой, среди них не было ни женщин, ни детей, ни подростков, зато все одиннадцать были отъявленными мерзавцами. И хотя никого из них я не осуждал, это мешает работе, порой с удивлением ощущаю, что вовсе не чувствую себя преступником, а мои действия в высшей мере логичны и закономерны. Но не таков был двенадцатый клиент. Какой-то молодой газетчик перешел дорожку «крутым». Перешел не нарочно. Просто опрометчиво накинулся на несправедливость, выволок на свет кой-какое грязное бельишко, и, в итоге, у моих дверей позвонил заказчик. Я пошел посмотреть на клиента, и у меня шевельнулось первое сомнение – он не был похож на предыдущих. Молодой, почти мальчишка, с нечесаными вихрами и вызывающим взглядом. Ничего общего с бандитами и гангстерами, которых я убирал до сих пор. Но работа есть работа. Задаток уже был у меня в кармане, а я – в темном переулке, сейчас ни за что не припомню, как он назывался. И тут что-то странное: клиент – вот он, близко один, кругом ни души, но завалить его я решительно не могу. Не позволяет что-то внутри, хоть ты тресни! Он ушел, как я уже говорил, а я думал. Чем дольше думал, тем яснее понимал – отныне я безработный. Убить больше не смогу. Само собой я замел следы, смылся из Чикаго, добыл новые документы, и даже на работу устроился простым курьером. Раздутый кейс и придурковатая форменная бейсболка – да в таком виде меня никакие мафиози не отыщут! Впрочем, работу я со временем непременно сменю. Да и Южный Бруклин, как я уже говорил, мне не по вкусу.

Сначала я подумал: «Черт! Все твоя привычка коротать дорогу дворами!» Но потом понял: нет, тут действует закономерность. Та же самая, что управляла моим пальцем на спусковом крючке первые одиннадцать раз. Их было шестеро. Молодые черные панки. Или как там их теперь называют. Отморозки короче. Держатся уверенно, как видно местные. Или постоянно здесь «щиплют». Таким кошелек отдать мало, им приключений подавай. Но я отдал, по первому требованию отдал – 22 доллара, делов-то! Но, как я и думал, им этого мало, азарт их уже разгорелся, закончить на этом невозможно, они орут, мечутся вокруг, провоцируют меня и накручивают себя. Как минимум один при пушке. Вон под футболкой вырисовывается армейский автоматический Кольт. У меня такой когда-то был. И тут я понял: они меня непременно убьют. Не потому, что злодеи, не потому, что психи, а потому что нечто уже правит ими, и движению этих механизмов никто не в силах противостать. В голове на секунду заметалась отчаянная мысль о спасении: броситься на первого, завладеть оружием, локтем отшвырнуть второго, а потом расстрелять всех шестерых. Чего проще для киллера со стажем? Но вектор судьбы лежит иначе, вот в чем штука. Да и не стану я нипочем убивать молодых дураков. Из них, в сущности, могут вырасти нормальные когда-нибудь нормальные мужики, просто возраст… да и жизнь в Юном Бруклине не сахар, я же говорил. Спиной чувствую как тот парень с волосами в мелких косичках потянул из-за пояса свой Кольт. Я не оборачиваюсь, по началу всегда трудно, когда клиент смотрит тебе в лицо. А потом мое тело сотрясается. Распадаясь на тысячи мельчайших осколков. Врут те, кот говорит, что умирать страшно. Странно – да, в высшей степени. Жил да был Джон Сторм, киллер в отставке, а теперь кто я, скажите на милость?

 

9.

 

Кто я?! Кима словно в мутный водоворот втягивает, и этот стремительный поток продолжает размывать саму его самость. Кто я? Что это вообще такое – «я»? Нет, не за что ухватиться. «Пропадаю» - бесстрастно всплывает в угасающем сознании совершенно четкая мысль.

Щеку приятно холодит, под пальцами ровная грязная поверхность. Бетонный пол бункера. Дальше эти ощущения по совершенно невероятной параболе, перебирая сотни бессвязных фактов, ассоциируются с именем Яна. Яна! Яна! Он выдохнул это как дремучий утробный клич. И увидел ее. Всего на мгновение. Не здесь, где-то далеко. Или вовсе в каком-нибудь другом аспекте реальности. Возможно там, где Прохожие у себя дома, а вещество и энергия совсем иных свойств. Но от ее существования стало тепло и легко. Захотелось просто отдохнуть. От всего. От ощущения «я» - прежде всего.

 

 

 

Он больше не чувствовал себя собой. Он не мог собрать о себе никаких сколько-нибудь стройных воспоминаний, у него больше не было принципов, представлений, отчетливых чувств. Даже тело свое он ощущал, так как это бывает во сне: оно вроде бы есть, пока не попытаешься сосредоточить на нем свое внимание. Окружающее слилось в неопределенную пульсацию каких то пятен грязных оттенков, откуда происходила эта пульсация – снаружи или изнутри, - неизвестно. Ким не мог больше сфокусировать внимание, взгляд, слух, осязание и мысль ни на чем! Впрочем, то, что роилось в его гаснущем сознании, вовсе не было похоже на мысли, это было больше похоже на странную беззвучную какофонию каких-то вибраций.  Бесцельные попытки хоть как-то очертить и обозначить себя в этом странном и, судя по всему, никчемном, мире, изнурили Кима почти сразу. Впрочем, что значит сразу? Ведь время так же осталось в его привычном бытии, здесь оно, очевидно, теряло свое действие. Изнеможение достигло в какой-то момент наивысшего накала, в такой момент существо может мечтать лишь об окончательном самоуничтожении. Это было нечто за пределами самой смерти. И тогда, на этом пределе, мир снова начал меняться…

Темнота! Она ощущалась как нечто баюкающее и успокаивающее. И хотя Ким уже не осознавал себя, но все же появилось ощущение! Большинство людей тайно или явно боится темноты, ей приписывают все возможные негативные свойства, но после вневременного спазма отчаяния, охватившего живое существо, заполнившего все его восприятие на сто процентов, можно найти отдохновение и во тьме. Ее непроходимая инертность начинает угнетать позже, гораздо позже…

Во тьме нет счета минутам, годам столетиям, она неизмерима. Но вот настал миг, когда в некоем сгустке темного хаоса, который мы для верности продолжим называть Кимом, возникло томление. Томление не по кому-то или чему-то, это было как ожидание чего-то неотъемлемого, возможно, хотя бы какого-то изменения. Томление нарастало, кто знает, быстро или медленно, и в некоторой своей фазе перешло в острое и единственное желание – БЫТЬ!

И тогда мир вокруг снова изменился.

Описать эти непостижимые метаморфозы, почти не возможно, с чем можно сравнить обрывки ощущений на грани с небытием? Итак, мир вновь изменился…

И тогда хлынули нескончаемым потоком желания, столь долго дремавшие, а, возможно, и не существовавшие вовсе. Они были всепоглощающими, сливаясь в одно гипервожделение, не направленное ни на что конкретно, желание, как бы, было источником самого себя, оно самовоспроизводилось, и  именно оно вновь стало формировать миры, один причудливей другого. Миры эти расцветали, словно цветы-однодневки, и вновь рассыпались, не суля удовлетворения чудовищному жару самой себя пожирающей тотальной страсти. Как ошибаются те, кто думает, будто желанию нужен объект! Это абсолютная чушь, теперь Ким мог утверждать авторитетно: желание создает объекты, именно так и ни как иначе. Картины, одна соблазнительные другой, зарождались где-то на периферии его ощущений, на границе с зыбкой, послушной и пластичной материей.

 

10.

 

Мелькание образов и видений постепенно пробудило у Кима дремавшую в неизвестных глубинах его существа память. Не смотря на всю привлекательность и осязаемость строившейся по его желанию действительности, именно эта ее податливость и услужливость вызывали чувство ирреальности. Подвох сквозил во всем, что окружало его, формируясь и меняясь, подчиняясь самым незначительным переменам его бурных и смутных желаний. Это был сон. Ким со всей страстью, со всей яростью, на которую было способно его существо, захотел пробудиться, вспомнить себя, обрести твердую реальность вокруг себя, которая останется реальностью независимо от его желаний. И тогда мир периметра сместился еще раз. Что-то мучительное и огромное накрыло Кима всей своей огромной массой, и в голове его мелькнула мысль, что, возможно мир грез был не так уж и плох…

 

Он лежал на полу бункера, распростершись неподалеку от входной железной двери. Во всем теле чувствовалась неимоверная тяжесть, словно бы за время его обморока на Земле изменилась гравитация. Тело не подчинялось ему до конца, в нем, словно бы, переливалась какая-то тяжелая и непослушная жидкость вроде ртути. Неимоверным усилием Ким оторвал голову от пола и обвел мутным взглядом бункер. Неподалеку от него лежал Ланус. С первого взгляда было понятно, что он мертв. Однако впечатление создавалось такое, будто он умер несколько недель, а то и месяц назад. Налицо было заметное трупное разложение, чувствовался нестерпимый смрад. На койке, свесив вниз голые ноги, сидел Снипс, его голова мерно раскачивалась вверх-вниз, и в такт этим качаниям изо рта капля за каплей падала слюна. На его исхудавшем обнаженном теле виднелись глубокие царапины от ногтей, словно он методично и остервенело драл ими собственную кожу. Гелла, едва живая ползла по полу на коленях, высоко задрав зад, голова же ее терлась о бетонный пол, будто бы Гелла была не в силах оторвать ее от земли. Вообще Геллу в ней выдавали растрепанные вьющиеся волосы, лицо же превратилось в сплошную кровоточащую ссадину. Ким продолжал оглядывать это место ужаса и безумства, встречаясь взглядом с остановившимися отупелыми глазами, изуродованными лицами и конечностями, поспешно отводил глаза от многочисленных ран и уродств. Это не могло быть реальностью! Хотя этот кошмар больше не подчинялся его желаниям, но ведь так всегда бывает в кошмарах. Но из всех кошмаров, которые Ким мог себе вообразить, этот был самым нелепым и бессмысленным. Да, не страшным, не чудовищным, а именно нелепым! Это снова был сон, навязанный периметром, гротескность и чрезмерность вполне выдавали его.

Как только окружающая картина сложилась в сознании Кима как нелепость, мир вновь стал расползаться, словно ткань, сшитая гнилыми нитками. Сперва исчезло то, что Ким видел прямо перед глазами, потом сгинуло и все остальное.

 И вот, тогда с сознанием стали происходить удивительные вещи. В нем словно разверзлась бездна, вместив в себя единовременно всю память Кима, всю память тех, кого он знал или просто видел, и память сотен тех, кого он не знал и не видел. Память эта открылась, конечно, не в виде образов. Будь это так, Ким был бы просто распылен в пространстве всею этой мощью страстей, впечатлений, переживаний и чувств. Все открылось ему в виде одного всеобъемлющего и тотального ощущения проникновения. В одно мгновение Ким перестал быть собой и кем бы то ни было еще. Он стал, как бы, единым нервом, сгустком векторов и энергий, средоточием взаимопроникающих силовых полей, ничтожно маленьким и необъятным одновременно. Вновь исчезло время, пространство утратило свои свойства, то, сворачиваясь до бесконечности внутрь, то, разлетаясь во все концы бесконечной Вселенной…

 

11.

 

Ким обнаружил себя крепко стоящим на ногах, хотя мгновение назад (или прошла уже вечность?) он лежал и не мог подняться с пола. Тяжесть и неуправляемость, царившие в его теле тогда, без следа испарились. Он чувствовал себя превосходно и удивительно по-новому. Определения этому чувству было дать невозможно, но Киму, как ни странно, больше не требовались определения, равно как и суждения, предположения и умозаключения. Он огляделся по сторонам и обнаружил себя в миле от бункера, внутри которого только что (или когда-то?) видел себя в кошмаре. Он стоял как раз за линией укреплений хасидов. Их тела мирно покоились то тут, то там, и это вовсе не выглядело ни страшным, ни нелепым. Напротив, объяснение пришло к Киму само собой, словно кто-то внутри его беззвучно ответил на незаданный вопрос: биология клонов в сотни раз более уязвима для психотронного оружия, чем структура аборигенов Земли. Первый же импульс начавшей беспорядочно блуждать энергии периметра убил их всех, одновременно, «не рой яму ближнему», как говорится.

Периметр пал перед ним, утратил свою тотальную власть, он был теперь таким же несущественным, как и все иллюзорные картины (или, вернее, все версии реальности), которые «собирал» его ум до этого. Своим новоприобретенным тихим знанием Ким, как бы, ощупывал себя. Свое внутреннее пространство, которое стало теперь таким большим и таким свободным! Он прислушался к себе: сможет ли он теперь радоваться или страдать? Будет ли испытывать голод и жажду? Возможно, что да. Возможно, что он будет совершать ошибки и допускать заблуждения, но, вслушиваясь в безмолвное и тихое Нечто, которое открылось в нем теперь, это будут лишь поверхностные состояния, вроде ряби на зеркально поверхности озера. Наверное, ему пока далеко до настоящего Просветления, как понимали это древние мудрецы, ведь они испытывали родство и единство со всем Сущим в непрерывном самоотверженном деянии. Ким улыбнулся чему-то и пошел к розовеющему восходу, прочь от поля боя и поля ужаса. Деяние в нем еще не зародилось, он был все равно, что новорожденный. Что случилось с ним, чьими жизнями он жил мгновения, а может и года, он не знал. Но знал, что все, что пережито осядет в сознании крупинакми постижения, как золотой песок оседает из мутной воды в сите терпеливого старателя. Навстречу ему прокатился знакомый гром. Это снова был Прохожий, хотя, впрочем, теперь Ким мог бы отбросить это бессмысленное название. Он не знал, конечно, подлинного имени великолепного и могучего духа, который возник у него на пути в виде высокого светового столба, но мог узнать, если захотел бы. Лишь на мгновение трепет проник в его сердце, когда световая волна накрыла его.

 

Сторонний наблюдатель, если бы таковой случился поблизости, был бы немало удивлен, увидев, как какой-то парень вошел прямо сквозь броню старинного шагающего танка, мирно ржавевшего тут много лет, прямо внутрь. И не вышел наружу, ни сквозь метал, ни сквозь открытые зияющие люки. И, больше того, если бы этот гипотетический наблюдатель заглянул внутрь, он обнаружил бы, что там никого нет. Однако зафиксировать эти престранные факты, увы, было некому.

 

 

12.

 

Тишина уже жила в нем и совершала некое таинственное действо без нетерпения и поспешности, не нуждаясь ни в чем кроме себя. «Она заполняет пустоты», - подумал Ким. Да, всезнающая тишина растекалась лишь ей известными путями по его существу, самодействуя в нем, творя и созидая нечто пока неоформленное, нечто, напоминающее набухшие семена, которые млеют в тепле и темноте, готовясь пустить навстречу яркому свету первый росток. Эта волна потаенных изменений прокатывалась куда-то внутрь и вглубь, затрагивая все новые и новые островки непроявленности и бездействия. Постепенно у Кима стало созревать некое удивительное ощущение, в сотни раз превосходящее по остроте и томительности те, что он пережил, вновь обретая желания, блуждая в мирах, порожденных периметром. И теперь нечто невероятно важное и дорогое, нечто такое, что сохраняло его от хаоса и распада, казалось, от времен сотворения Мира, искало в его сознании воплощения. Оно влекло его самой своей сверкающей простотой, не маня и не прельщая. Ощущение это требовало дать ему дорогу, дать ему жизнь, открыть его образ. И как только образ, еще неосознанно, стал складываться и фокусироваться, он не замедлил материализоваться прямо перед Кимом. Это была Яна…

Как ни странно мир вокруг снова начал меняться, и тогда тишина внутри подсказала Киму: все, что ограничивает человека – тот же периметр, те же Сети Дьявола. Сколько еще периметров предстоит ему преодолеть? Он увидел ее. Вернее, не увидел, а воспринимал всем существом. Ведь смотреть, значит воспринимать отдельно глаза, уши и рот, складки на одежде и изгибы фигуры. Он видел ее всю, видел свет, который проливался сквозь нее от чрезмерной полноты. Этот свет помещал в себе все. Но сказать о своей безмерной любви, которая через Яну охватывала всю бесконечную Вселенную, он не мог. Это не был страх, но своего рода робость, ведь Ким не знал, как именно любят за пределами периметров.

- Ты – Мастер Зимней Ходьбы! – Ким преклонил колено, - я догадался почти сразу.

- Ты очень догадлив, мой хороший, - мягко проговорила Яна, решительно поднимая его за плечи, - но теперь и ты – тоже! Ты преодолел границы.

Ким как-то не думал об этом, но сейчас понял со всей ясностью, пережив все то, что пережил, изменившись так, как он изменился, уже нельзя было остаться прежним человеком.

- Но ты была такой с самого начала…

- Я была такой с тех пор, как стала такой. Мастером можно только стать.

Между тем процесс заполнения пустот и впадин шел у Кима интенсивными темпами. В нем постоянно что-то расширялось и вспыхивало. Не то, чтобы он не знал что, однако ему не было известно название этому. Сознание его летело и летело куда-то вширь и вдаль, а потому он пришел к единственно возможному выводу:

- Тогда я должен вернуться, ведь это меня тогда ждут они там. Вернее не ждут, но я должен…

- Конечно Ким, иди. Иди, когда границ больше не останется.

 

Орел, 2005-2009 г.

Другие произведения автора:

Работа

Пандемия

Чет-нечет