Маша в хрущёвскую оттепель

Вторая волна сплетен 

Родная деревня на самом деле оказалась намного меньше, чем Маша себе её представляла. Весть о ненормальной привязанности девочки к самовару быстро разлетелась по всем дворам! Люди шушукались и тыкали пальцами не только в малышку, но и во всю её семью, а также в женишочка Васю. Если Маша и её семья (по маминой линии) отличались стойким кулацким характером, а папка чуть ли ни сутками пропадал на работе (ведь поле пахать кому-то надо); то Васятка дал таки слабину. Припёрся он к подружке и говорит:
— Слышала, шо об нас по деревне судачат?
Маша сразу смекнула, о чём хочет поведать ей парниша, но как и полагается хитрющей даме, попыталась увести разговор в сторону:
— Знаю, потерпи, через десять лет поженимся. Пойдём чай пить.
От чая Вася никак не смог отказаться, видимо сам заболел ненормальной привязанностью к волшебной посудине.
И вот на столе уже стоит дымящийся пухлый меднобокий «детина», тарелка с ватрушками и две чашки ароматного чёрного грузинского чая «экстра».
А когда дети напились, наелись, и у Васи раздулся живот в верхней части, то у него почему-то не повернулся язык сказать: «Давай отвезём самовар обратно в лес и отдадим его хозяину Карачуну в пожизненное пользование. Пусть про злыдню сплетни ползут, а не про нас!»
Нет, нет, женишок довольно откинулся на спинке стула и ласково произнёс:
— Обязательно поженимся! — а потом он повернулся к окну и погрозил воображаемым сельчанам. — А то у вас самоваров нет! Можно подумать, вы чаи не гоняете.
Маша грустно вздохнула:
— Не пьют. Они только самогон жрать и привыкши. Так мой папка говорит. Вась, а давай отвезём самовар в лес и отдадим его Карачуну. Пущай про него трындят, а не про нас!
Парнишка выпучил на подружку удивлённые глаза:
— Ты что, Машь! Нельзя с казённым добром обращаться плохо. Так дед твой говорит. Выпорет он нас, как пить дать, выпорет.
— Не выпорет, — ещё раз вздохнула Маша. — А в сани посадит и в лес отвезёт на пожизненное там проживание.
Пацан покрутил пальцем у виска, да так, что невеста не поняла: кому предназначался этот жест — ей или деду?
— Вась, — дёрнула его за рукав девчушка. — Пойдём гулять во двор.
— Пойдём во двор на позор, — согласился с ней малец.
— А давай плакат с самоваром нарисуем и с ним отправимся, ну типа парад устроим.
— Демонстрацию, — поправил её мальчик.
«Несанкционированный митинг», — поправил их голос с неба.
«Одиночный пикет», — из печной трубы дух Карачун завыванием ветра поправил голос с неба
— Бр-р-р! — замотали головами дети. — Ладно, обойдёмся и без плаката, мы ж не «ку-ку»!
Они посмотрели друг на друга:
— Или «ку-ку»?
— Ладно, у деда спросим.
— Да ты что, мой дед первый «ку-ку» на деревне! Так все говорят.
— А второй кто?
— Вторые мы с тобой, моя бабушка третья, а папка с мамкой четвёртые.
Тут Васятка вспомнил и о своих предках:
— Ну тогда и мои родственники «ку-ку». Чем они хуже твоих?
— Ничем, — согласилась Маша. — Твои тоже «ку-ку», наверное.
Дети взялись за руки и молча вышли во двор. Скрипнули калиткой и гордо зашагали по сельской дороге. Они шли без самоварного плаката, но им казалось, что они маршируют вместе с ним.
— И вас с праздничком! — высовывались из заборов люди и здоровались с сумасшедшими влюблёнными.
А Маша с Васей пересчитывали их по головам: «Тётка Глаша — десятая «ку-ку», бабка Дуся — одиннадцатая «ку-ку», Егор Степанович — двенадцатый «ку-ку»...» — и так далее.
А на улице была осень. Голос с неба спорил с Карачуном. Но злой дух неумолимо наступал. Скоро зима. А зима — царствие небесное тёмного бога Карачуна. Вот тогда-то он мозги и скрутит! И не только Машке, Ваське, их родственникам, соседям, но и всем нам. Правда, граждане? Милые, добрые, поможите!


Вещизм

Пошла Маша на базар
покупать... «Скипидар!»
Нет. Пошла Маша на базар
покупать... «Земли гектар!»
Нет. Пошла Маша на базар
покупать... «Инвентарь!»
Нет. Пошла Маша на базар
покупать... «Самовар!»

Да нет же! Самовар у неё уже есть. Пошла Маша на базар покупать пуховый платок. Скоро зима, а прошлогодний поизносился. Старый платок её серый, немаркий. Но теперь наша Маша заневестилась, день рожденья на носу — девять лет уж как будет, и в школу она ходит аж во второй класс. Поэтому шаль ей нужна белая, нарядная. Так она сама решила. Эх, покупка шали — дело серьёзное, а посему Маша пошла на базар не одна, а с мамой. Заодно они купят белые пуховые варежки и валенки из белого войлока. Мама долго сопротивлялась, особенно она была против марких рукавичек и обуви. Но Маша применила все методы воздействия и давления, которые знала, вплоть до бойкота воды и пищи, и мать сдалась, хотя отец настаивал и требовал у жены держать оборону. Бабушка на этот цирк плевать хотела, а вот дед припёрся к внучке с тяжёлым кожаным ремнём, на котором сверкала начищенная зубным порошком жёлтая солдатская бляшка со звездой. Но дедова дочка (мама Маши) скрутила своему отцу руки и положила старого на пол мордой вниз. А бабушка и на пленённого супруга плевать хотела! Впрочем, она не видела позора мужа, а мирно ковырялась у себя во дворе, утрамбовывая компостную яму жухлой травой.
Вот так Маша с мамой и совершили весёлое путешествие на рынок в районный центр в маленьком дребезжащем автобусе. Ну, а вы как хотели? Деревенька настолько маленькая (Маша уже знает), что даже рынка в ней нет. А есть один-единственный магазин: слева промышленные товары, а справа продукты.
Едет, значит, Мария в автобусе и трепещет от счастья, представляя как будет расхаживать по школе туда-сюда, туда-сюда...
— Даже не раздеваясь? — усмехнулась мама.
Маша смутилась, оказывается, она мечтала вслух. Девчушка что-то буркнула в ответ и заткнулась, как ей казалось, навсегда.
Стоп машина, приехали.
Ну уж куда там! Ещё в один автобус — в городской. И до рынка!
Долгожданный рынок по идее должен был кишеть нарядными шалями, шубами, шапками, самоварами... Но он почему-то кишел мёдом, курятиной, рыбой, тошнотворным парным мясом и разделочными досками ручной работы. Маше стало дурно, ей срочно захотелось прямо сейчас упасть в обморок, но мать упорно тащила её куда-то за руку. И притащила:
— Вот, Мария, твои шали, выбирай!
Белоснежные пуховые платки огромных размеров свесили на девочку свою нежную, нежную бахрому. Сердце у малышки остановилось, замерло, и она перестала дышать. Мамка вовремя спохватилась и больно ударила дочь по спине. Бедняжка поперхнулась и задышала.
Деревенские дамы купили шаль, варежки, валенки нужного размера и поехали обратно домой. Машка радовалась тихой детской радостью, да так что её слышал весь автобус. Мамка хмурилась, но дочке было не до неё!
Вечером мать пожаловалась отцу:
— Эта выдерга сегодня чуть не умерла, одной ногой уже в могиле стояла.
— ???
— Представляешь, она перестала дышать, когда платки из овечьей шерсти увидала. Я её еле как откачала! А потом она ещё, как дура, ко всем пассажирам приставала — хвасталась обновками.
Отец почесал лоб, подошёл к кроватке дочери, посмотрел на спящее умиротворённое лицо, вздохнул и произнёс:
— Перерастёт.
— Ты думаешь? А вдруг вещизм её погубит?
— Ну тогда будем звать деда с ремнём.
— Дык тот на ладан дышит! А ежели её за это в двадцать лет пороть придётся?
— Ничего, я к тому времени состарюсь и займу место её злого деда.
— А у тебя ремня такого нет.
— Ничего, похороним твоего батю и без ремня!

Спи, Маша, баю-бай, а на рынок ходи только за свининой или за говядиной. Но! Слухай ещё сюды: если мяса для сердца желательно есть как можно меньше, то на рыбу, наоборот, стоит налегать при каждом удобном случае, особенно на жирную, ибо, она улучшает состав крови и препятствует образованию тромбов.
А про шали-шмали там свои забудь. Пустое всё это. Родной бабкой связанную шапку надела и вперёд — собакам хвосты крутить! А что ещё на деревне делать то?

Пошла Маша на базар
покупать... «Нектар!»
Да. Пошла Маша на базар
покупать... «Кальмар!»
Да. Пошла Маша на базар
покупать... «Ведьмин взвар!»
Нет. Пошёл писатель на базар
покупать божий дар.
«Нет! Его никак купить нельзя.»
Почему? «Не знаю я.»

А кто знает? Может, вы знаете?


Мода, приданое и Космос

Наступила зима. Оделась Мария нарядно и попёрлась в школу. Пришла, покрутилась в раздевалке, покрутилась, поискала глазами Васю. Не нашла. Зато поняла, что утонула в целом море завистливых взглядов своих подружек и не подружек.

Эх, Маша, говорила я тебе, не выделяйся, живи как все, авось и до старости доживёшь!

Но тут Мария и сама смекнула кое-о чём. Повесила она шубку на крючок, а нарядный платок с варежками в портфель запихала — от чужого греха подальше:
— Если кто и утянет мои новые вещи, то сам себе этого не простит. Ну, когда вырастет! — и довольная гордо направилась в класс в белых валенках.
Прошёл день, а потом другой, третий. В школе пошушукались и привыкли. Но Маша росла девкой грамотной, дедовскими замашками воспитанная, поэтому не расслаблялась, а до самой весны платок и варежки в портфель прятала. В эту зиму Маша потеряла всех своих подружек. Так и простояла на переменках одна у стеночки.
А домой её провожал Василий. Но и тут нашу модницу ждало крупное разочарование: жених не замечал её красивых вещей, он восторженно смотрел в глаза невесты и лишь в них видел моря, океаны, леса, горы, самовары, оренбуржские платки и космические ракеты, на которых он мечтал полететь в далёкий, и как ему казалось, в знойный Космос. Вот о Космосе то и были все разговоры мальчика с невестой. Маша дулась и в душе обзывала друга эгоистом.
Но в тот день, когда девочка вышла на улицу впервые в драповом пальто после долгой зимы и нарисовалась в школе в таком же виде, как и все, то заметила на себе одобрительные взгляды. И поняла одну-единственную, но важную вещь: «Деревня — это не город, тут выделяться опасно для жизни!»
— Когда вырасту, уеду на учёбу в институт, вот там и пощеголяю! — решила девчушка и полезла искать в доме полупустой чемодан.
Нашла. Мария аккуратно сложила туда всё ещё белоснежную шаль, потому как она не валялась в сером от сажи снегу вместе с другими сверстниками, а ходила мимо ребят, как взрослая. И закрыла крышку, потом защёлкнула замочки и попросила мамку закинуть чемодан обратно на шкаф.
— А и что ты туда же валенки да варежки не сложила? — ехидно спросила мать.
Мария посмотрела на свои посеревшие от долгой носки рукавички, на прохудившуюся обувь и махнула рукой:
— Этот платок — моё приданое. Ты, мамуль, его никому-никому не отдавай. Я его в институт с собой заберу.
— Да? — удивилась взрослая женщина. — Ну тогда доставай чемодан обратно.
— Зачем? Ещё чего!
— Как зачем? Нафталином твоё приданое посыпать будем, чтобы моль не погрызла. Донь, а в какой институт ты хочешь поступать?
— Как в какой? Конечно в медицинский! Надо ж кому-то этим космонавтам кости вправлять да раны зашивать.
— И шо, они так часто калечатся? — забеспокоилась мамка.
— А то! Перелом на переломе. Потом их сразу на пенсию отправляют — жене по хозяйству помогать.
— Ай-я-яй! — присела мать на кровать. — Зачем же нам нужен такой калека?
Маша фыркнула:
— Я же доктором буду! Вылечу.
— Ну, а когда вылечишь, его ж обратно заберут.
— Какая ты у меня глупая! Сросшиеся кости — уже не целые кости, они на орбите этих... перегрузок не выдержат.
— Перегрузок?
— Ну да, по-нашему: нагрузок.
Мамка погладила дочь по голове и озабоченно поплелась на вечернюю дойку: «Надо будет дитятку отговорить от проблемного супруга. Зачем ей жизнь себе портить из-за всяких там больных на всю голову?»

Она хотела сказать: больных на всю голову «Икаров», да забыла кто такой Икар (или вовсе не знала). А вы помните?


Счастье народное

Маша твёрдо знала, что с приходом в их края социализма, сбылось счастье всего трудового народа.
— Да сбудется счастье народное! — повторял председатель на редких митингах, посвящённых дню Октябрьской революции и 1 Мая.
«Но почему сбудется? — думала Маша. — Когда уже сбылось?»
Она не понимала логической цепочки: в словах солидного и очень важного человека оно должно было сбыться, а в папкиных газетах уже сбылось. И поэтому Мария отправилась в свинарник, приставать к отцу с вопросами. Тятька соскрёбывал лопатой с деревянного пола навоз, перемешанный с соломой, пыхтел, и глядя на жирную крысу, притаившуюся в углу, матюкал разленившуюся кошку. Ребёнок вырос перед взрослым неожиданно и дёрнул отца за край взмокшей от пота рубахи:
— Пап, а счастье народное сбудется или уже сбылось?
Мужик ойкнул, крякнул, присел и схватился за сердце. Посидел, подумал, отдышался, глянул на недовольно хрюкающую чушку и тихонько просипел:
— Вот если б я сейчас помер, лично ты была бы счастлива?
— Нет, — поперхнулась дочка.
— Вот и иди отсюда! Счастье у каждого своё.
— Как это?
Отец лишь махнул рукой, кое-как поднялся и принялся за работу, чертыхаясь почему-то не на дочь, а на Ленина, Сталина, Хрущёва и прочих работников политбюро.
Маша пожала плечами и выбежала вон из сарая:
«И чем они ему не угодили? Говорят же, что при царе жизнь была, ой, какая худая!»
Но папкины чуть ли ни ежедневные маты в сторону политиков говорили совсем о другом, о тех вещах, которые подрастающий мозг пока ещё не в силах был воспринять. Ай, девочка и не хотела пока ничего такого разуметь. Она побежала в сельский коровник — к матери на работу. Та мыла щёткой и мыльной водой скотине зады и ляжки, обмазанные дерьмом.
— Мам, а счастье народное сбудется или уже сбылось?
Женщина оторвалась от работы, искоса посмотрела на румяного, выросшего на коровьем и козьем молоке отпрыска, и неожиданно расхохоталась.
— Сбылось, доню, конечно сбылось!
— А почему? Вон, председатель говорит, что оно когда-нибудь сбудется, потом.
Мать нахмурилась, она не помнила сытой кулацкой жизни их семьи, так как родилась незадолго до Великой Отечественной войны, и вспоминала лишь свой детский никогда непрекращающийся голод.
— Дурак твой председатель!
— А твой муж говорит, что счастье у каждого своё.
— И муж мой дурак. Иди у деда спроси, он знает.
Ребёнок опустил голову и поплёлся пытать родного деда. А тот рубил дрова на заднем дворе и матерился ещё похлеще её отца. Девчушка, впитавшая маты чуть ли ни с молоком матери, не обратила на них внимания: «Все мужики матершинники. Что тут такого?»
— Деда, — снова неожиданно вырос маленький человеческий комок мяса и костей, но уже перед топором пожилого подслеповатого человека. — А счастье народное сбудется или уже сбылось?
Дед хотел было инстинктивно опустить топор на упругое детское тельце, но рука судьбы увела его дряхлые ручищи в сторону, которые звонко ударили по полену, раскроив его надвое. Старик вгляделся в злое пространство. Сквозь пелену разрастающейся катаракты рассмотрел внучку и шумно свистнул. Зачем? Сам не знает. Так. Может молодость вспомнил и своё счастливое кулацкое дореволюционное детство. А потом сел и заплакал. Маша впервые увидела у похабника слёзы на глазах и отчего-то зарыдала тоже. Старая плесень прижала к своей груди юного следопыта и погладила по русым волосам:
— Иди в дом, спроси у бабки про своё счастье народное. А моё счастье уже одной ногой в могиле стоит и тихо-тихо стонет: приди дедко, в салочки поиграем; приди дедко, в салочки поиграем; приди дедко, в салочки поиграем...
Маша отпрянула от обезумевшего хрыча и аж вприпрыжку поскакала в избу, где его супружница замешивала тесто. Дитя прямо с порога заревело (видимо, причитания старика всё же расшатали незрелую детскую психику):
— Ба, а счастье народное сбудется или уже сбылось?
Тесто больно шлёпнулось одним боком об стол, но почему-то промолчало. А старушка лукаво сощурилась и не отрываясь от работы, запела, закудахтала, запричитала:

— Мушка упала в стакан — к неожиданному счастью.
Если приснилась радуга — к счастью.
Найти подкову — к счастью.
Найти ржавый гвоздь — удержать в доме счастье.
Найти клевер-четырехлистник — к счастью.
Случайно разбить посуду — к счастью.
Наступишь в навоз — счастья целый воз.
Если на тебя нагадила птичка — тоже к счастью и к деньгам.
Родиться «в рубашке» — прожить счастливую жизнь.
Встретить косоглазого мужчину — к счастью.
Если косоглазый мужчина женится на косоглазой женщине, то они оба будут счастливы.

— Ну, ба, хватит! Я ж не о том, а о счастье народном. Сбылось оно или нет?
— Счастье, народное? — удивилось древнее лицо, упорно пряча под пляшущими морщинками молодую душу. — А где ты видала народ?
— Везде, — не поняла Маша.
Бабулька сурово поглядела на внучку, ещё разок вдавила тесто в стол и рассыпалась тихим звоном замысловатых слов:
— Народ шо тесто, дети шо квашня, куда хозяин поставит, там и вздыбится. А не замесит, так и пролежит дрожжами и прелой мукой до самой осени. А ежели и тогда не поставит, так и сгниёт твой народ, сырой землею станет да в прах рассыпется.
Маша не понимала таких мудрёных баек. И если раньше она отмахивалась от бабушкиных просторечивых, но путаных фраз, то нынче пристала со всей отважностью настоящего октябрёнка:
— Объясни!
— Ну ладно. Народ — скот, кто поманит, за тем и прёт. Поманит злой царь или же этот, как его... партейный руководитель — не жить народу счастливо. Поманит добрый — заживёт народ хорошо. Нету на земле народной воли, нету. Кумекаешь об том?
Внучка снова ничего не поняла:
— А наш народ сейчас счастливо живёт или только готовится так жить?
Пожилая опять заиграла мелкой сеткой морщин и поставила тесто доходить на предпечник:
— А бог его знает? Вот ворочают нам бога взад, так и заживём хорошо.
— Значит, готовимся, — наконец поняла её мысль Маша. — Токо бога никогда взад не ворочают. Так председатель говорит.
— Дурак твой председатель!
— Ба, а деда скулит об том, что счастье зовёт его в могилу в салочки играть.
Карга поглядела в окно на свою вторую половинку, сгорбившись сидящую на бревне и пыхтящую беломором, сплюнула и пробурчала:
— И дед твой дурак! Ты к вечеру прибегай, пирожки печь будем.
Мария кивнула и выскочила во двор, просочилась боком мимо курящего деда, выпорхнула на дорогу, и спохватилась:
— Я ж ещё у Васьки не спросила о счастье народном!
А пока она шла до друга, передумала: «Не буду его спрашивать. А то и этот выставит себя дурнем в моих глазах. Разлюблю ведь!»
И мудрая взрослеющая женщина, глядя в глаза любимому, только лишь и сказала:
— Пойдём сегодня вечером к моей бабуле пирожки лепить да чай пить из нашего самовара.
— Нашего? — подмигнул ей молодой богатырь. — Пойдём!


Любовь — понятие гипотетическое

Политические вопросы вдохновили Машу на подвиги. Начитавшись ещё немного папкиных газет, а в деревянном туалете пролистав кое-какие брошюры В. И. Ленина (которыми предполагалось вытирать попы), она бегала по двору и кричала:
— Контрреволюция! Контрреволюция! Контрреволюция! — делая ярко выраженный акцент на буквах рр.
Наконец мать, моющая окна, психанула и кинула тряпку:
— Кончай орать как оголтелая! Ты хоть знаешь, что означает это слово?
— Знаю! — завопила пичужка. — Это подрывники советской власти, враги народа, беляки, меньшевики и левые эсеры!
У матери от такого шума разболелась голова, она кинула в дочь тряпкой и закрыла окно.
«Обиделась, — подумала девочка. — Но почему?»
Ей тотчас расхотелось заниматься политикой:
— Пусть батя в ней ковыряется, а я подумаю о любви.
Но и о любви ей мечтать не хотелось. Не понимала она что такое любовь. Васька понимал, а Машка — нет.
— Скучно, — вздохнул ребёнок и побрёл на сопку.
Весна играла одуванчиками на зелёных коврах, проснувшимися пчёлами и божьими коровками. Глядя на их красные спинки с чёрными точками, Мария вспомнила колыбельную своей бабушки.

Божья коровка,
улетай на небко!
Там на синем небке
золотые ветки,
а на этих ветках
сидят твои детки,
кушают конфетки,
конфетки не простые,
конфеточки такие:
тлю и их личинки
с перчиком — тычинкой,
запивают молочком —
кипячёным ручейком.
Ай и раз, и два, и три,
моя деточка усни.

«А ведь старая скоро умрёт, а я её недолюбила! — с ужасом подумала внучка. — Побегу долюбливать.»
Она кубарем скатилась с горки и быстрые резвые ножки катком покатились к бабушкиной хате. Та сажала морковку стоя на карачках. Любвеобильная внуча хотела обнять роднульку, но не знала как к ней подступиться. Обнимать выставленный к ветру толстый зад показалось ей не совсем приличным. И покрутившись пару минут рядом, решила задать вопрос:
— Привет, ба! Ты знаешь что такое контрреволюция?
Бабулька оторвала сосредоточенный взгляд с узких бороздочек на земле, прочерченных тыльной стороной ладошки и нехотя процедила:
— Контра.
— Я? — поперхнулась внучка.
— Не ты, а контрреволюционеры твои — контра.
— А что такое контра?
Карга задумалась:
— По нашему — это ссора, распри. А по ихнему — враги.
Тут Маша вспомнила: как бабушка поругается с дедом, так жалуется, что она с супругом в контрах.
— Контра! — мечтательно повторила малышка. — Красивое слово. Побегу быть в контрах с Васькой.
— Машь! — окликнула бабка утекающую от неё родную кровь. — Есть ещё слово хорошее слово: контрабанда.
— Да знаю, — махнула дева рукой. — Это целая банда врагов! Или... Если я со всеми поссорюсь, то вы будете для меня котрабандистами.
— Логично, — согласилась бабуша и снова подставила пышный зад сверкающему солнцу.
А ласковое весенне-неспелое солнышко улыбалось дышащей на ладан старушке и хмурилось в спину уплывающего ребёнка: «Эх, Мария, не ругайся с пацаном! Не рань его первую молодую любовь.»
— Любовь? — ойкнула птаха и остановилась, развернулась веснушками к огороду и гаркнула. — Ба, а что такое любовь к Родине? 
Бабка нехотя разогнулась, страдальчески сморщилась и в сердцах кинула в неугомонную политоманку ведро. Не долетело.
— Родина, родина... — пробурчала она. Где душа, там и родина.
— Это как?
— Раком, — буркнула пожилая дама и снова загнулась на грядке.
— А-а! Поняла.
Маше расхотелось ругаться с Васей. Она вдруг возжелала стать трепетной душой и улететь высоко-высоко в небо. И дитя опять побежало на сопку, а в воздухе жалобно тихонько звенело:

Божья коровка, улетай на небко!
Божья коровка, улетай на небко!
Божья коровка, улетай на небко!


Ликбез Владимира Ильича

Сходила Маша вечером в уборную и с собой зачем-то прихватила оборванную брошюру Ленина. Ах да, надо ж родителей без туалетной бумаги оставить. Поковыляла дочурка спать. Она никому не рассказывала, что их семья вождём жопы вытирает (так папка велел), но Владимир Ильич всё равно казался ей фигурой загадочной и многозначительной — слишком много его портретов везде висело, особенно в школе и даже на её октябрятском значке.
— Наверное он и есть бог, — рассуждала Маша по дороге в хату. — Накажет он нас за такой грех, ох, накажет!
Положила девочка томик под подушку и тревожно поворочавшись, уснула. 

И приснилась ей огромная голова Ульянова-Ленина, которая шевелила усами шептала пухлой нижней губой: «Ликбез, Маша, Ликбез! Непорядок тут у вас, баба Дуся безграмотная, баба Дуся безграмотная. Тебя совесть не мучит, октябрёнок? Где там спряталась твоя жопа? Дай пруточек, посеку! Дай пруточек, посеку!» 
Маруся металась по подушке и вроде как пыталась ответить божеству: «А у тебя рук нету! А у тебя рук нет! Прут в рот возьмёшь али как?»
Голова утвердительно кивала и грозила надрать сраки её предкам за неуважение к верховной власти.

Утро выглянуло из-за тьмы, повело очами, отодвинуло злую ночь и легло на землю чем-то жирным, светлым, прозрачным. Закукарекали петухи, запели соловьи, зачирикали воробьи, зачертыхалась мать в уборной, собравшаяся на утреннюю дойку. Нет, не проснулась Маша, спит крепко-крепко! Сегодня в школу не ходить — выходной. Продрала малышка глазки только к обеду. И вспомнила свой жуткий сон. Задумалась. Достала из-под подушки писанину бога Вовы, полистала, полистала, прочла обложку «Детская болезнь левизны в коммунизме. Опыт популярной беседы об марксисткой стратегии и тактике». Нет, не нашла она в тексте загадочного слова «ликбез».
А вот бабу Дусю хорошо знала. Это сельская ведьма, живущая на левом от их дома холме. Говорят, у неё сундуки забиты несметным добром и заплесневелыми от времени конфетами. Мальчишки лазили в её хате, когда та в город ездила. Баба Дуся лечила хворых и привораживала парней к девкам. Безобидная старушенция, но тех парубков, которые в неё камнями кидались, видимо всё же прокляла: кто руку поломал, кто ногу, а самый ушлый — ключицу, когда на лыжах с горы катился. А еще знахарка ходит всё время в лохмотьях, несмотря на то, что ей за услуги не только продуктами платят, но и деньгами. Но грамотная она или нет — никто не знает. Маша часто встречала её в лесу, Дуська собирала какие-то травы и глядела зло, настороженно, исподлобья. Но девчонка её не боялась, не роптать же ей смелой да белой пред языческим смрадом! А вот другие дети наоборот, как увидят на дороге ягусю, так обходят кругами, а потом ещё и сплетни всякие выдумывают.
«Чудные!» — фыркнула Мария и пошла по своим делам: в туалет с брошюрой Ленина, мыться в рукомойнике, переодеваться и кушать то, что мамка на столе оставила. Сегодня — перловую кашу с маслом, молоко. Девочка жевала и думала: «У кого же спросить про загадочное слово из сна?»
Отец по воскресеньям тоже на работе — трактор чинит.
— Пойду к родной бабке, — вздохнула дочка и побрела.
А дело шло к полудню, дед с бабой ели щи да пили чай из цветастого самовара любимой внученьки. Маша шумно распахнула дверь хитрющих родственничков и с порога спросила:
— Что такое ликбез?
— Ба! — обрадовался дед. — Дитя в аккурат к чаепитию припёрлась. Иди, садись! Моя старушка кренделей напекла.
— Я к баранкам привыкла, — буркнула Маша. — Так что такое ликбез?
— Ликвидация безграмотности, — пожала плечами бабушка, сдувая пар из блюдца, в котором перекатывался чёрный байховый напиток. — Ну не хочешь, так и не надь.
— На нет и суда нет, — поддакнул ей барадед.
— Ликвидация безграмотности? — выдохнула внучка и хлопнув дверью, засеменила обратно в родительский дом.
Прибежала и прямиком к полке с книжками и тетрадками! Схватила свою старую «Азбуку» и помчалась.
Как вы думаете, куда? Правильно, в логово к безумной ведьме.
Эх, Маша, Маша, не водись со злом, добро из рук не уплывёт. Да разве ей объяснишь? Вон несётся, только пятки сверкают: ать-два, ать-два, ать-два...


Ученье — свет

Хибара ведьмы Дуси была вовсе и не хибарой, а добротным домом, оббитым деревянными рейками, выкрашенными зелёной краской. Точно в таком же доме жила и Маша. Ну любили в нашей деревеньке рейки и зелёный цвет. А почему — никто не знает. В общем, у Дуси типичный добротный дом, купленный ей когда-то от доходов за знахарство. Хотя, ходили слухи, что на обычном лечении суставов и подагры такие деньжищи не заработаешь, а вот от порчи и проклятий — да!
Как бы то ни было, Маша неслась на левый холм, крепко держа в руках «Азбуку». Деточке повезло, по воскресеньям ведьма гостей не принимала, а копалась в своём огороде. Весна — сезон жаркий, надо успеть всё посадить: картошку, свеклу, укроп, лук, капусту там всякую... Что, что, ещё траву ядовиту иль целебну? Нет, каждая ведьма знает, что травка, выращенная на грядках, теряет свои лечебные свойства. Поэтому то ведьмаки и лазают по лесам, рыщут, рыщут, ищут свои волшебные четырёхлистники и прочую ерунду: череду да толокнянку обыкновенную.
— Баба Дуся! — наткнулся ребёнок на тощий старушечий зад, выставленный против течения солнца.
Дуся, стоявшая на карачках на свежевскопанной грядке, нехотя разогнулась, кое-как приподнялась и гаркнула:
— Чего тебе, отпрыск такой-то матери?
— Я-я-я... — хотела было испугаться Маша, но передумала. — А вы грамоте обучены?
Бабка повела носом на пахнущую целым наслоением молочных каш, котлет и супов «Азбуку», пару раз непонимающе моргнула и недовольно пробурчала:
— Нам без надобности!
Ведьма снова нагнулась к грядке. Но Маруська решила не отступать:
— Нам не надо поповского смрада, знания — вот награда!
— Иди отсель, я неверующа, — процедила хозяйка, не отрываясь от работы.
Но отрок точно знал, что каждый октябрёнок должен помогать старикам и инвалидам.
— Баба Дуся, — голос малышки стал звонче и настойчивей. — Я беру над вами шефство, я обучу вас грамоте и письму!
Ягуся махнула худосочной жопой и не поднимая головы, продолжила посадку семян в чёрную, жаждущих молодых побегов землю. Мария внимательно пригляделась к урожайной податливой почве и выскочила за калитку, что-то поискала глазами, нашла молодое кустистое деревце бузины, отломала веточку и обратно во двор!
Ответственная за свои слова октябрёнок склонилась над той же грядкой и стала старательно выводить на рыхлой почве букву «А».
— Смотри, бабушка, это буква «А».
Карга нехотя глянула и продолжила кидать семена в лунки.
— А это буква «Б», — настойчиво продолжал ребёнок.
Ведьма искоса поглядела на непоседливое дитя, сплюнула, всадила последние зёрнышки в небольшие углубления, ловко присыпала всю грядку чернозёмом из рядом стоящего ведра, и на удивление легко и бодро оторвала скрипучие колени от «матери сырой земли»:
— Всё, хватит, пойдём в дом! — она отряхнулась, схватила девочку за руку и поволокла её в хату.
Учебный прутик беспомощно упал наземь. Что ждало бедное дитя там, за зелёными зловещими стенами?
«Щас посадит она меня в один из своих сундуков и всё, помру я в заточении. Ой помру!» — защекотало у Маши в животе, в груди и даже под ложечкой.

А пока злая ведьма тащит нашу дочку на погибель иль на муки лютые, я вам объясню что такое «сосёт или щекочет под ложечкой». Ложечкой называют впадинку между ребрами, она видна у стройных людей и похожа на ложечку (под мечевидным отростком грудины). Когда человек сталкивается с острыми ощущениями, с опасностью, нервничает или пугается, это приводит к возбуждению вегетативной неровной системы, и двигательная активность желудка усиливается. Это чувство, вызванное неврозом, и называют «сосет под ложечкой».


Стихи для яги

Скрипнув лёгкой деревянной дверью, бабка грубо затащила ребёнка в хату. В сенях стояла лавка, а на ней два ведра с водой. Сени как сени — ничего особенного. А внутрь звала дверь помассивнее, оббитая верблюжьим одеялом и войлоком: всё это растрепалось и жалкими кусками свисало вниз. Маша огляделась, перестала бояться и даже по-хозяйски вздохнула: «Некому одинокой бабушке помочь.»
Дуся хлебнула воды из старого алюминиевого ковша и открыла тяжёлую дверь, впихнув молодую шефиню в тёмную прихожую. Вроде бы там виднелись лавочки для посетителей, но девочка не успела их разглядеть, как оказалась в более светлой кухне. Большой обеденный стол уныло приветственно кивнул: мол, едят на мне редко, всё чаще ворожат. На нем валялись карты, ещё какие-то картинки, свечки, блюдце с водой и с расплавленным в жидкости воском; пучки разных трав, семена и вместе с опалёнными стеблями пепел в чашке. У стола две табуретки и два деревянных стула. Слева выбеленная кирпичная печь, тумбы с вёдрами воды, посудой и прочей домашней утварью; а стены обвешаны травами, гроздьями репчатого лука и чеснока. Проход в спальню зашторен тюлем, но через лёгкую ткань виднелись слева и справа две кровати, да пара небольших сундуков. Пока ведьма тряпкой смахивала со стола, Маша чисто из женского любопытства заглянула в опочивальню.
«Вот где просроченные конфеты хранятся да колдовское добро!» — подумала она и перевела взгляд на медные кровати.
Одна постель застелена легко и небрежно, а вторая идеально гладко, на ней возвышались три высокие подушки, прикрытые лёгкой узорчатой салфеткой, к которой был прислонён портрет солдата в рамке. Маша хвать портрет руками и впялилась в него. Солдат гордо разгладил бравые усики, звякнул медалью, расправил военную форму и подмигнул внучке.
— Бабушка, а это кто? — побежала деточка показывать хозяйке служивого.
— Дай! — Дуська недовольно вырвала рамку из детских рук, бережно протёрла стекло подолом юбки и поковыляла ставить вояку на место. — Муж это мой, Матвей. Убили его в 45-ом.
— Муж? — открыла рот Маша.
Вот никто бы из детского населения села никогда бы не подумал, что у ведьмы был муж. Этот факт так удивил, растрогал и опечалил Марию, что в душе у неё тут же произошла маленькая революция. Она пожалела старушку и нехотя положила «Азбуку» на стол:
— А ты его любила?
Бабка зло сверкнула глазами:
— Ещё один вопрос, и я вышвырну тебя отсюда!
Карга плеснула в чайник водицы, поставила его на печурку, сдвинув котелок с картохой на край. И подкинув дровишек в огонь, уселась за стол.
— Давай сюда свою науку.
Машка оживилась, лихо взгромоздилась рядом, открыла учебник и ткнула в первую же страницу пальцем:
— Это буква «А».

Арбуз круглый и смешной,
тяжёлый, сладкий, мы пешком
пойдём за ним на базар.
«Нет, на автобусе давай!»

Арлекин такой один,
он самый главный господин
на праздниках красивых;
люблю Арлекинов милых!

Всё сегодня решено:
меня Аист в дом принёс.
Аист птица дивная,
даже удивительная:
«А-А-А»- летает,
«Аа — Аа — Аа!» — поёт,
да и счастье нам несёт!
А если пригнездится,
«Ах, какая птица!»

Баба Дуся посмотрела на Машу, как на придурочную, и загадочно процедила:
— Ещё давай!
Учительница кивнула и перелистнула страницу:

— Белка любит кушать с рук,
когда ей что-нибудь дают;
надо Белку покормить:
с мамой, папой в парк сходить.

Бузина горькая ягода, но красивая,
невкусная, от того и плаксивая,
до земли свисают гроздья:
вы не ешьте меня, бросьте!

Сильный, смелый Богатырь,
он один победил
всех драконов и врагов;
да, наш Богатырь таков!

И тут бабка пришла в неописуемый восторг, захлопала в ладоши, засмеялась двумя последними кривыми зубами и закудахтала:
— Ещё, ещё!
Маруся строго на неё зыркнула, ведь у неё были другие планы — заняться правописанием пройденных букв. Но быстро сообразила, что навряд ли у знахарки найдутся чернила и бумага. И не отважившись спросить её об этом, решила:
«Потом свои тетрадки принесу».
И отрыла третью страничку:
— А то буква «В»...
Всего лишь через час-полтора в книжке закончились все стишки и училка перевела взгляд на свою ученицу, та довольная хлебала чай из медной кружки и закусывала сухарями. Точно такая же кружка стояла и перед Машей, а рядом сахарница. Напившись чаю, внучка нашла глазами рисованные от руки карточки, лежащие рядом с игральными картами и спросила:
— А это что за картинки?
Благодарная за «ленинские чтения» бабка взяла их в руки и благосклонно ответила:
— Карты Таро, по ним гадают да судьбину предсказывают.
У Маши загорелись глаза:
— Научи!
Ведьма задумалась:
— Да я б тебя научила, но така наука опасная, за неё мзду платить надо.
— Какую мзду?
— Ну оброк.
Ребёнок опять не понял. Старуха разозлилась:
— Коль подаришь мне свой волшебный самовар, так научу тебя ворожить!
— Какой такой самовар?
— А тот, который Карачун тебе в лесу подарил.
Маша уже и забыла, откуда в их семье появился любимый пухлый самовар, забыла про свой давнишний поход в зимний лес. А про злого дядьку Карачуна вспоминала, как дурной сон. Она медленно вылезла из-за стола:
— Я это, пойду, пора мне.
И пятясь, двинулась в прихожую. Еле-еле отворив тяжёлую дверь, нырнула в сени, а из них во двор и вниз по горке до родной избы!

Беги, Маша, беги домой не сворачивая, а то совсем ум за разум зайдет. А оно тебе надо? Живи проще, не колдуй, не ворожи, сны поганые не вспоминай. И когда подрастёшь, ходи тихонько да по стеночке, на власть имущих не вякай. А то мало ли, вдруг поэтом иль ещё какой важной шишкой захочешь стать...


Урок правописания

Мария никому из домашних не сказала, где была. А и кому такое расскажешь? Родители отругают, Васька тоже, а дед с бабкой умрут от зависти, ведь любимая внучка не им стишки читала, а злющей ненавистной ведьмачке.
— «Азбука!» — вспомнила девочка. — Я ж её у Дуськи оставила!
Букварь — книга ценная, ею разбрасываться нельзя. Молодая горе-учительница всю неделю страдала: и так прикидывала, и эдак. Даже обдумывала план незаконного проникновения в чужое жилище. Но в следующее воскресенье она очень легко и уверенно схватила с полки чистую тетрадку с изумительно пахнущей промокашкой, а со стола чернильницу с пером (деревянную палочку с медным носиком на конце, который обмакивали в чернила и писали). И побежала в горку, прямо к дому бабы Дуси. А в голове только две мысли: «Лишь бы не расплескать чернила!» и «Лишь бы никто меня не увидел!»
Прибежала. Подышала минут пять на выкрашенный зелёной краской забор, тихонько скрипнула калиткой и сделала шаг на огородную тропку очень жадной до чужого волшебного добра ведьмы. А та как будто ждала Марусю. Старуха сидела на крыльце своего теремка и глазами пожирала девчонку. Внучка, как под гипнозом, медленно приблизилась к карге и встала перед ней, как сорняк репей. Бабка хмыкнула, чуть присвистнула, оторвала дряхлые телеса от ступенек, призывно кивнула, моргнула, развернулась носом-закорючкой к входной двери и почапала внутрь. Маша, как заворожённая, следом.
А в хате баба Дуся посадила гостьюшку за идеально чистый стол (предметы ворожбы, видимо, куда-то попрятались от юной Ленинки), отхаркнула кровью в ведро с углём и прорычала:
— Давай, учи! — она бросила невесть откуда взявшийся букварь на стол и присела на стонущую от долгой жизни табуретку.
Маша аккуратно поставила чернильницу, положила перо, открыла тетрадку и пододвинулась поближе (к уже жалкой на вид) старушке:
— Баба Дуся, давайте я проверю, умеете ли вы писать. Распишитесь!
Ведьма опешила.
— Ну поставьте свою подпись на бумаге, то есть фамилию вашу.
Дряхлеющая с каждой новой секундой ученица, вспотев и хорошенько охаркавшись, неуверенно взяла в корявые пальцы перо, обмакнула его в чернильницу (в медный маленький сосуд для хранения чернил) и чуть ни поставила на бумаге свою кривую закорючку, да вовремя спохватилась и накарябала жирный крест.
Учительница посмотрела на этот крест, посмотрела и вздохнула. Она знала, что крестом расписываются абсолютно неграмотные люди.
— Так, так, — пробурчала Маша, вырвала перо из рук тёмной необразованной женщины, и также обмакнув перо в чёрную жижу, каллиграфическим почерком вывела... — Это буква «А».
Яга удивлённо хмыкнула, один глаз её безумно и азартно заблестел, а второй, покрытый бельмом и почему-то не проявил никаких эмоций. Она выхватила перо из рук светлой образованной леди, обмакнула его в чёрную жидкость и двумя-тремя кляксами дала понять, что... — Это буква «А».
Маша удовлетворённо махнула подбородком: мол, лиха беда начала. И урок начался!
Долго ли, коротко учила девчушка знахарку — и сама не поняла. Но я знаю точно: до той поры, пока Дуся не поставила на стол пшённую кашу со шкварками и тыквой, домашний хлеб и пареную репу из прошлогодних запасов.

Кушай, Маша, кушай, да расти девочкой смелой, белой, на компромиссы не иди, гни свою линию и гни. Токо не шибко, а то так и до тюрьмы догнуть можно. Или до каторги, где автор сей книги сидит. В общем, это... не балуй!


Кто колол дрова для Дуси

Наевшись, пыхтя и отдуваясь обе выползли во двор. Присели на скамеечку и стали рассматривать вдаль бегущие облака. Одно облако было похоже на боженьку, а другое на чёрта.
— Бр-р-р! — тряхнула внученька головой и перевела взгляд на аккуратно сложенную поленницу дров, накрытую от дождей куском рубероида.
Потом она поискала глазами сарай с углём. Нашла. Всё было в порядке: уголь внутри, и его много, так как из маленькой дверки он изредка высыпался наружу и лежал у порожка чёрным неприветливым ковриком. Всё как у всех!
— Дуся, — девочка перевела взгляд на одиноко-живущую хозяйку. — А кто тебе привозит уголь, брёвна? Кто чурки пилит, дрова колет и уголь в сарай лопатой перекидывает?
Машка то она знала, что это занятие не для бабки «божий одуванчик», а для крепких, сильных...
— Мужчин, — подхватила её мысль гадалка.
— Так кто?
Дуся смутилась:
— А все. Даже батя твой давеча колол.
— Как так? — не понял ребёнок. — Мы с мамкой ничего об этом не знаем.
«Никак ведьма приворотом берёт себе раб.силу!» — возмущённо подумала Маша.
Но карга быстро её одёрнула:
— Ишь ты, приворотом! А за три рубля не хочешь?
В голове у школьницы пронеслась целая буря эмоций и осенила мозг догадкой:
— Так вот откуда наши мужики деньги на выпивку берут!
Старуха хмыкнула и отмахнулась:
— Моё дело заплатить.
Мария встала с лавки и обиженно отряхнула платье:
— Ну знаете, бабушка, я пожалуй пойду! — и бодрым шагом зашагала к калитке.
— Постой! — замахала ей вслед пожилая женщина. — А я? Как бы я зиму лютую без дров пережила? Ты обо мне подумала?

Но Маша о ней не подумала. Не подумала она и об снова забытой у ведьмы «Азбуке», чернилах, пере и тетрадке. Распсиховавшись, так и маршировала до своей хаты, считая всех одиноких баб и бабушек в селе, в городе, стране, тщетно пытаясь вычислить процент спившегося из-за них мужского населения.

А в небе хитро щурилось облачко-чёрт, и почему-то недовольно потряхивало седой бородкой облако-бог.

Эне-бене, эне-бэне,
эне-бене, барабу,
эне-бене, эне-бэне,
лезет рыжий чёрт в трубу,
и повсюду рай, рай!
Сиди дома, не гуляй,
а то демон у ворот
на суд божий призовёт.


Магия и сказочный самовар

Наступило лето. Школьники всецело поглотились в жаркую пору — каникулы. Васька с головой окунулся в авиамоделирование: что-то с мальчишками они там клеили, вроде самолётики из картона (Машка не вдавалась в подробности) и запускали их на футбольном поле, тем самым нимало раздражая другую социальную прослойку детей — футболистов. Девчонки же копались с мамками в огородах, «крутили коровам хвосты» и оторвавшись, наконец, от домашних дел, собирались кучами на школьном дворе, а там чертили мелом на деревянных дорожках разнообразные фигуры и прыгали, скакали по ним до изнеможения. Ну игры у них такие!
А Маша занималась тем же, чем и все девочки, но по воскресеньям повадилась ходить к бабе Дусе. Она научила ведьму читать и писать, а та в награду за нелёгкий труд, обучила внучку гаданию на картах Таро и разбираться в лечебных травах.
Нет, конечно не всё так было просто. Бабка долго вымаливала волшебный самовар в обмен за тайные знания. Но однажды Маруся пришла к ягусе с самоварными красками и красочно разукрасила её чайник. И карга растаяла. Она тягала малышку по лесу и учила её не только рвать травы, но и слушать о чём поёт лес, разговоры животных, шёпот злых и добрых духов, и даже читать мысли людей.
Угадывать мысли оказалось не так уж сложно. Надо было просто приучить своё тело чувствовать тонкоматериальный мир. И детям научиться этому было гораздо проще, чем взрослым. У Маши получилось! Теперь она точно знала, что Василий её любит. Его горошки мыслей больно били в её женский лоб: «Маша! Маша! Маша! Где же она бегает? Я такой самолёт смастерил! Ладно, вечером покажу.»
— Нет, не зря ноги принесли меня к бабе Дуси, — шептала юная магиня.
— От судьбы не уйдёшь! — соглашалась бабка. — Помирать мне скоро. Будет на кого дело оставить.
Нет, вести образ жизни знахарки Дуси девчушечка не желала:
— Куда интересней быть врачом, ходить в белом халате, смазывать ссадины зелёнкой...
— Ничего, — махала ведьма костлявой рукой. — Будешь после работы подрабатывать.
— Подрабатывать?
— Ну да, по воскресеньям.
— А-а.
— Вот те и а-а!
А по вечерам Маша и Вася гуляли вместе. И никто в деревне даже не догадывался, чем ещё занимается молодая невеста. Эти тайные походы к ведмачке во что-то должно было вылиться в её взрослой жизни. Но пока всё вылилось неожиданно — Мария научилась слушать свой самовар. Это было так удивительно, медный друг стоял у деда с бабкой, а деточка слышала его мысли: он думал Карачуном! Самоварище рассказывало хозяйке разные сказки. И где бы Маша ни была, она слышала эти истории. Они мучили её днём и ночью, пока девочка не пожаловалась Дуське. Та как услышала стенания подруги, так страшно на неё разозлилась:
— Тебя, зараза такая, пошто грамоте государство обучило?!
— Как пошто?
— А по то! Бери перо, бумагу и записывай эти сказки!
Ну что ж, внучка стала записывать былички злого духа Карачуна. И её отпустило. Зато по вечерам она перестала гулять с женихом. А он бил и бил её горошинками мыслей прямо в темя:
— Маша! Маша! Маша! Выходи!
А мама Маши через забор пыталась дотянуться до ухажёра мокрой тряпкой:
— Вали отсель! Занята она, сочинение пишет.
Надо сказать, мама была против ранних половых созреваний и поэтому дико радовалась тому, что дочка занялась каким-то другим делом. Вася же печальный уходил к пацанам — жечь костры да вялить рыбку, ну или гонять мяч на любимом футбольном поле, что тоже было неплохо. Всему своё время. Да, Вася?


Машины сказки

Маша всё лето сочиняла стихи и прозу. Вот одна из её сказочек.

Жил-был медведь,
не умел медведь реветь,
ну совсем не умел,
может, ягод волчьих съел,
иль сожрал в селе народ,
в общем, мишка не ревёт.

Что же делать, как же быть?
Надо к знахарю сходить.
Пришёл к лекарю медведь:
«Не могу больше реветь!»

Долго думал старый вед:
«Научу тебя реветь!
Заберись-ка на сосну
и спугни злую осу.»

Вот полез медведь на ёлку,
напугал весёлу пчёлку,
а за нею рой, рой:
«Рот поширше открой!»

Открыл косолапый рот,
ждёт, ничего не поймёт.
А пчёлы ему в глотку!
Жалят хлеще водки.

И заревел медведко!
Свалился с толстой ветки.
Ух! Зато здоров
без всяких докторов.

Её сказки пользовались очень большим уважением в селе. Их даже начали печатать в районной газете «Почётная доярка» под псевдонимом «Маша, которая наша» (учительница начальных классов подсуетилась). Правда, этот стишок про пчёл и медведя был единственным, который не опубликовали. Главный редактор попросил сказочницу заменить слово «водка» на что-нибудь более лояльное к светлому социалистическому строю, но поэтесса покрутила в уме так и эдак, и ничего взамен обжигающей гадости не нашла. Бр-р-р!
Ну и ладно. Зато всё село гордилось нашей Машей и с нетерпением ждало каждый новый выпуск газеты. А Васька ходил мрачнее тучи:
«Она станет знаменитой и бросит меня!» — стонал пацан, сидя с удочкой у речки.
А Мария и правда зазвездилась, она перестала прислушиваться к мыслям и советам кого бы то ни было, и писала, писала, писала... Её произведения становились с каждым днём всё взрослее, острее и саркастичнее, как будто это писал не ребёнок, а сам великий и ужасный злой дух Карачун водил детской нежной рукой.

К концу лета Маша стала выдавать на гора совсем уж недобрые вирши, где побеждали тёмные силы, и весь мир горел огнём. Главный редактор стал всё чаще и чаще задумываться: «А не пора ли свернуть проект?»
«Как же вернуть невесту к нормальной жизни?» — ломал голову Василий.
«Как заставить девчонку снова шнырять ко мне по выходным?» — гадала на картах баба Дуся.

И вот однажды, когда Васька шёл из леса домой с корзинкой, полной груздей, на его плечо опустилась костлявая старушечья ладошка...


Что-то надо делать

Парнишка оторопел и чуть было не надул от страха в штанишки, да его выручили грибы: корзинка выпрыгнула из рук и покатилась, забрав весь детский ужас с собой. Вася медленно повернул голову и с облегчением выдохнул:
— Баба Дуся, вы так без сердца человека оставите! — он тоже не боялся ведьму, в отличие от других мальчишек.
— Ишь ты, выискался тут человек, от горшка два вершка!
Вася обиделся и кинулся подбирать заблудившиеся в траве грузди.
— Да ты это, погодь, не обижайся, — смилостивилась старуха. — Хочешь Маху себе вернуть?
— Хочу! — оживился парнишка.
— Тады слухай сюда, конопатый. Психоз твоя баба от самоварища подхватила.
— От какого самоварища? — не понял Вася.
— А от такого, — ведьма сделала заговорщическое лицо. — От того, который у её деда с бабкой стоит.
— От нашего любимого самовара? Да ты чё, баб Дусь!
— Ничё. А ты знаешь, как твоей красавице ейный самовар достался?
— Не знаю.
— А я знаю. Его Карачун подарил. Года четыре ей тогда было... А может и все пять.
— Что за Карачун?
Бабка хмыкнула:
— Злой бог зимы и холода, лютый дух лютых морозов. Он кусочек разума своего гадкого в тот самовар запустил и девке мозги как хочет, так и ворочает!
— Вот те на! — присел на корточки мальчишка. — Что делать то теперь?
— А то, надо бь тебе посудину ту у стариков выкрасть и ко мне в дом для обрядов отворотных принесть. А потом обратно им снесешь.
Васятка почесал затылок:
— А если обнаружат пропажу?
— Ну и пущай, вернёшь в тот же день. Скажешь, шо чай пил у кострища, а тоску по невестушке баранками закусывал.
Малец согласился:
— Ну эт да, ладно, ладно. Токо... Как может бестелесный дух настоящие самовары живому люду раздаривать?
— А так, прикинется незатейливым старичком-бедовичком с мешком тяжёлым за плечами и знай, кряхтит себе от усталости. Якобы даже и рад свою тяжкую ношу кому бы сбагрить.
— Чудно.
— Ну по рукам! Притащишь до меня беду пузатую?
У Васи не было выбора: девка сходила с ума, а её мамка только и делала, что радовалась. А чему? Непонятно. И её бабка с дедом тоже радовались. Ну те то знамо! Внучка им каждый вечер свои писаные труды читала да чай из расписного самовара пила.
— Чай из самовара! — возмущённо воскликнул мальчонка. — Он вспомнил: как сам чаёв из этой посудины нахлебается, так ни в своём уме и ходит, всё об космосе мечтает, да о полётах в запредельные дали.
— Во-во, — прочитала его мысли знахарка. — А ты знаешь, где родина Карачуна?
— Где?
— На Луне, вот где! — карга показала пальцем в небо и впялилась в еле видимый при свете дня диск спутника. — Дух всё лето там проводит, а к зиме на землю спускается.
— Всё понятно, — прорычал Василий. — Жди, баб Дусь, добуду я волшебную гниду, выпустим из него пар!
Он помахал своей новой подружке рукой и помчался в деревню.
В эту ночь жених плохо спал: ворочался, мучился, обдумывал воровской план. А ещё его терзала совесть, звала на подвиги отвага, и даже злыдень дядька Карачун прикинулся доброй матушкой, да всё пел, пел и пел колыбельные песни.

Спи, сыночек, да не вой на Луну.
Как вернусь, я тебе снега принесу,
и весёлую, весёлую пургу!

Моя крошка, не твоя это беда,
что весь мир давно сошёл с ума,
лишь медведи чёрные в бору
роют себе зимнюю нору.


Наш Вася — вор

Отворот самовара