Новые
МенюКто видел в море корабли... ( хроника одного экипажа)
Моим товарищам механикам - подводникам посвящаю
Читая классику и современную прозу на морскую тематику иногда ловлю себя на мысли, что в литературе очень мало пишут о таких неизбежных и обязательных членах экипажа корабля, как механики. Абсолютному большинству пишущих о море ближе мостик и его действующие лица командиры, капитаны, штурманы. Одним словом - судоводители. О механиках обычно вскользь и немного… Примерно так - “в кают - компанию вошел механик Нестеров - толстый, немногословный человек в мятом кителе с несвежим подворотничком…” И все. Наверное потому, что проблемы корабельных механиков кажутся приземленными и не имеющими отношения к романтике кораблевождения и определению места корабля по небесному светилу. Убежден, и это, впрочем, не открытие, что с развитием энергетики и сложной ядерной корабельной техники, успех плавания и ведения боевых действий на море во многом зависит от электромеханической службы на корабле, надводном или подводном. Было бы справедливо, если бы служба механиков подводных лодок, их проблемы и быт нашли более подробное отражение в литературе. Так, как это было на самом деле, без прикрас и излишней романтики. Эта повесть - попытка исправить положение и ветераны, читая, надеюсь, вспомнят службу на подводных лодках, товарищей, с которыми делили трудности нелегкого флотского быта, радость молодости, суровый и прекрасный Крайний Север, а те, кому интересна морская тематика, смогут познакомиться с некоторыми сторонами службы на флоте, не очень известными до сих пор.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Э КИПАЖ
Командир, Леонид Васильевич Марков
Капитанъ имеетъ почтенъ быть на своемъ корабле
яко Губернаторъ или Комендантъ въ крепости и
долженъ пещися, чтобы корабль, которой ему по-
рученъ будетъ въ команду, праведно и порядочно
поступать по указомъ следующимъ, или вновь дан
нымъ указамъ и инструкциямъ нимало отдаляяся
отъ оныхъ, ни для какой причины, ниже для како
го ретексту. Чего ради вверяется его искусству и
верности повелевать своими офицерами и про -
чими того корабля служителями
/Уставъ морской Петра перваго 1720г.
Книга третья. Глава первая/
Командир атомной подводной лодки с крылатыми ракетами капитан 1 ранга Леонид Васильевич Марков, в бытность свою помощником командира прозванный “задумчивым”, ломал голову - как уберечь от списания с корабля своего химика капитан - лейтенанта Сашку Крапивина. Санек, будучи изрядно во хмелю, учинил вечером на ПКЗ* пожарную тревогу, обидевшись на товарищей, не пустивших его в каюту командира БЧ-2 Бориса Цыбешко на вечеринку. Химик размотал пожарный шланг, приставил ствол к замочной скважине и дал воду.
Напор воды был хороший, каюта вмиг превратилась в объемную душевую, хотя и сам Крапивин вымок с головы до пят, а по коридору потекла река.
За этим увлекательным занятием его и застал дежурный по дивизии капитан 1 ранга Сажин, от которого сведения о недостойном поведении химика стали достоянием командира дивизии Караваева… И теперь “задумчивый”, он же капитан 1 ранга Леонид Василевич Марков, должен был идти объясняться…
"Задумчивый" на любой вопрос подчиненных вначале надувал щеки и, глубоко затягиваясь “Беломором”, продолжительно молчал. О чем - то думал. О чем?
- Леонид Васильевич, ну так – как? – “задумчивый”, очнувшись, отвечал, но не сразу, а – через минуту - задумчиво. Шарый служил с ним с лейтенантов на лодке Харченко. Жены познакомились в военном городке и сошлись быстро, потому что неистребимый украинский акцент обнаружил землячество и сразу объединил.
Старшая, Тамара, взяла шефство над младшей, Настей, по всем гарнизонным житейским вопросам. Вскоре Настя родила Алешку и Тамарина дочка, пятилетняя Дашка, любила возиться с малышом.
“Задумчивый” ушел старшим помощником командира на другой корабль, затем в академию, “ликбез”, как ее ласково называли тогда на флотах. Вернулся через два года на лодку, где до академии был старпомом, теперь уже командиром. Академия прибавила гонору и задумчивости. Три звезды капитана первого ранга вцепились в погоны загнутыми концами по - пижонски и намертво. В экипаже объяснили, что командир Марков здесь - „фараон”. Так его прозвали за манеру поведения.
Надо же! А ведь раньше был просто “задумчивым”. Андрей не признался коллегам в дружбе с ”фараоном ”” - пусть будет все сначала. Предъявил себя, как положено по Уставу:
- Представляюсь по случаю назначения на должность! - и получил приглашение на вечер к командиру домой.
“Фараону” пришлось–таки идти с просьбой к командиру дивизии. Командир Марков и комдив Караваев раньше служили вместе, но тогда Леонид Васильевич был его начальником. После долгих лет служения отечеству порознь, оба были назначены в новую дивизию, где были пока две подводные лодки последнего проекта.
Теперь, волею судьбы, все оказалось наоборот, поскольку Марков - командир корабля, а Караваев - командир дивизии, и, следовательно, непосредственный ему начальник.
Леонид Васильевич с трудом переносил служебные метаморфозы и споры были неизбежны. Обычно один на один и на повышенных тонах. Заканчивались они, правда, почти всегда компромиссами и хорошей выпивкой.
Ну – как на флоте.
Начальника химической службы, капитан - лейтенанта Крапивина, удалось отстоять как раз этим испытанным способом. Специалист хороший и “овчинка стоит” того, чтобы поклониться и оставить его в экипаже.
Должны быть во всякой эскадре по одному фискалу,
а во флоте одинъ оберъ фискалъ. Ихъ должность есть
смотреть во всехъ должностяхъ за офицерами и
доносить…
/Уставъ Морской Петра перваго. 1720 г Книга
Первая Глава осмая. О фискалахъ /
“ В. Шарого… обвиненного по ст.58-11, 58-1-а ...”
/Из протокола ОСО* при НКВД 1940г/
Еще пара отпускных дней. Экипаж собирается в городке после отпуска, кто с семьей, кто без... Еще два дня отдыха. Приятно встретить своих после долгого отпуска. С нашего экипажа! Ведь экипаж – семья! Вот Павлик Могилевич, командир БЧ-4 - связист, а это - Вася Анисин – командир электротехнического дивизиона. В лейтенантах много работал и угольная пыль от щеток электромоторов въедалась в его лицо и руки, за что и получил прозвище „черный Анис”. Он очень старался соответствовать, хотя командир Марков со старпомом Ковалем уже стали поговаривать о списании его с корабля как раз „по несоответствию”...
Но механику Малых старание “Аниса” понравилось и он стал его прикрывать от придирок и наставлять. Наставничество тогда было в моде. Дело пошло, было бы желание, а оно у молодого было и по протекции механика он даже пошел на повышение. Только с внешним видом никак не получалось – так и остался „черным Анисом”.
Могилевич и “Анис” без жен, а три моряка в свободное от службы время на берегу – предлог для приятной беседы... Начали с квартиры Анисина и пошли по кругу, через Могилевича к Шарому.
Жена Настя кормила ребенка и обещала вмиг накрыть, как только…
- Погодите, ребята, накормлю малого и набросаю вам на стол..., - но ребята ждать не стали, собрали на кухне все, что было под рукой, и приятная беседа продолжалась.
- Вы знаете, Андрей Викторович, а ведь я на вас писал…, - его что-то мучило, наверное в каком-то порыве он хотел выговориться и облегчить душу.
- Куда писал? - не понял Андрей. - Что писал?
- Ну что вы? Не знаете куда пишут? – Анис смотрел на Шарого большими, преданными и грустными коровьими глазами.
- Что-о-о? Туда? В особый отдел? - Вася кивнул.
- Ты что - стукач? И что же ты там намарал, урод? – взорвался Андрей, наклоняясь к Анисину. Вася, косясь на спящего Могилевича, уточнил, видимо, посчитав удачной шуткой:
- Ну-у-у! Лет на пятнадцать хватит! – и криво усмехнулся. Пьяная неудержимая ярость захлестнула Андрея. Он, не поняв шальной откровенности товарища, махнул рукой и со стола полетела посуда - рюмки, тарелки, бутылки.
По стене потекли винные ручьи и повисли капустные листья салата.
- Во-о-он! – заорал он. – Вон, мразь такая…, паршивец…,- Андрей вспомнил деда, кадрового офицера царской армии, прошедшего две войны и умершего в тюрьме НКВД по доносу за год до Великой отечественной…
В открытой двери стояла пунцовая Настя:
- Андрей, что с тобой, как тебе не стыдно, с гостями...
- Молчи, не твое дело! А ты – убирайся! Мы еще посмотрим, чья правда будет! - Андрей наклонился к “Анису” и что-то шепул ему на ухо. Он и сам не помнил, что именно, но Василий вдруг побледнел, даже как будто протрезвел и спешно стал собираться.
Пашка поднял голову и, пьяно улыбаясь, предложил:
- А давайте еще выпьем! – и снова упал в тарелку.
“Анис” затарахтел длинными ногами по лестнице, а Андрей кричал ему вслед: - Ах, они, гады! Я не за страх, а за совесть, а они...! Уроды! Негодяи! Я - в море, а они доносы пишут. Просрали уже 41-й год со всей своей писаниной. Какой же я дурак! – а жена его успокаивала.
Пьяного Могилевича уложили на диван. Он сопротивлялся и хотел уйти домой, но Шарая легко смяла Павлика:
- Куда домой? У тебя что? Дом есть? Ложись, горе луковое, пить меньше надо!
- А ты, бессовестный, - отругала она Андрея, - завтра же извинись перед Василием!
- Да ты знаешь, что он мне сказал? - и Шарый рассказал взволнованно и бессвязно.
- Как это!?? - ужаснулась Настя и лицо ее покрылось пятнами, - Неужели… Почему? А может он…, вот тебе и и ваша флотская дружба!
- Ты нашу флотскую дружбу не трожь, не твоего ума дело, - вновь обозлился, Андрей, - это совсем другое…
На службе Анисин прятал глаза, но долго допытывался – слышал ли что-нибудь из этого разговора Могилевич. Но Шарый и сам делал вид будто ничего не помнит. Однако Вася не поверил, и, когда среди офицеров возникал разговор на политические темы и споры – сколько еще звезд повесит себе грудь Леонид Ильич Брежнев, деликатно выходил из каюты.
*ОСО – особое совещание при НКВД СССР
Настя
Какие песни пел я ей про Север дальний…
/ Владимир Высоцкий/
Да уж пел. И такая получалась красочная картина с северным сиянием, синими сопками, дикой природой, что хотелось романтики немедленно. Уже. Но Андрей все не вызывал и не вызывал. Мало того – и писал редко. Настя обвиняла мужа в невнимании и недостаточной настойчивости в оформлении пропуска. Наконец, ее вызвали и она улетела от мамы с папой на Север из цветущего мая южного города. Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтикой, Заполярья, что, ухнув в английских туфлях в месиво грязной снежной жижи прямо с трапа самолета и получив в лицо колючий весенний заряд, ей немедленно захотелось обратно.
Настроение совсем упало, когда она не увидела среди встречающих мужа. Вместо него ее чемодан подхватил какой-то небритый офицер в мятой шинели и затерханной фуражке, видимо, вычислив ее по описанию Андрея.
- Я - Крапивин, мы с Андреем на одной лодке, - скороговоркой представился он.
- А где Шарый, почему он не встречает? - Настя вырвала чемодан и направилась обратно к самолету.
- Да не может он встретить. Он на корабле…, ну - в море. А я здесь в командировке и Андрей попросил… Послушайте, куда вы рветесь? Этот самолет сегодня уже никуда не полетит, перестаньте валять дурака! - Крапивин тянул чемодан на себя.
- Мог бы и отпроситься. Я ему все-таки жена, а не какая-нибудь подружка, чтобы…, - и злые слезы брызнули из глаз, смывая с ресниц, наведенную перед посадкой самолета, тушь.
- Андрей приедет завтра. Идемте со мной, я снял для вас номер в гостинице, - барышне пришлось подчиниться. Она тогда не знала, как много, как часто и с какими обстоятельствами ей еще придется мириться.
Утром приехал Андрей. В такой же, как и у Крапивина, мятой шинели и картузе, в котором с трудом можно было опознать военно-морскую фуражку. Это уродство, ввиду его чрезвычайно малого размера, чудом держалось на лохматой голове мужа. Короче, от внешнего вида того блестящего флотского офицера, которого она полгода назад окольцевала в старинном городе Ленинграде - Санкт-Петербурге, где они познакомились, не осталось практически ничего.
- Что за вид? Андрей…
- Да я... с корабля. Мы только что пришли с моря, а я так спешил, чтобы не опоздать на попутную фуру, что схватил фуражку и шинель первые попавшиеся. Ну вот и… вид.
- А пропуск есть? – пропуска, конечно, не было. Канцелярия…
- Пропуска нет, но мы как-нибудь… Надо идти в порт, там через час в нашу базу отходит “ Санта Мария”. Тьфу… Ты же не знаешь… это “Кировобад”. “Сантой” его обозвали за то, что он ходит в наши неизведанные края. Америку открывает…
- А где мы будем жить?
- Да тут один… сослуживец, отправил жену рожать в Ленинград и отдал квартиру. Однокомнатную. Правда, она тоже не его, но это неважно.
- Как это… отдал? Что значит неважно? Как понимать - не его? Кто в наше время отдает свои квартиры незнакомым людям? Ты меня обманываешь, это какие-то небылицы!
- Ты не понимаешь, здесь все совсем по-другому…, - но Настя так и не поняла и они поссорились.. На “Санту Марию” Андрей посадил жену c кормы через борт, минуя трап и патруль, который проверял документы. А что было делать? Не бросать же ее здесь одну. И на корабль возвращаться надо. Доисторический пароходик, отвалив от причала, пыхтел из своих последних лошадиных сил, с трудом разрезая натруженным форштевнем неровную поверхность Баренцева моря. Всего-то шесть часов с копейками. Хорошо еще, что не болтало. Другой путь был возможен только на перекладных, с попутными грузами. Окружающий пейзаж с серыми свинцовыми волнами, низким лохматым небом и полоской ничем не впечатляющего берега с пятнами еще нерастаявшего снега, не располагал к романтике. На причале, в базе, куда пришвартовался “Кировобад”, ожидал патруль, опять для проверки документов.
- А пропуск где? – где, где… В Караганде…, - Шарый вручил старшему наряда, бравому старшине с пистолетом на ремне, бутылку водки с Большой земли и, предъявив паспорт Насти и свое удостоверение, где значилось, что они женаты, сошел на берег
Каменистые серые сопки, покрытые клочьями снега, быстро бегущие низкие черные облака, надпись на отвесной скале “Помни войну!”, темные силуэты каких-то кораблей на соседнем причале, предстали перед Настей во всем своем суровом и загадочном виде. Она поежилась и смахнула слезу. Толи от ветра, толи от северных впечатлений после цветущих вишневых садов родного южного города с мамой. Утром, часов в 6, когда они еще спали в оставленном Шарому жилье, какие-то люди, отперев дверь квартиры своим ключом, пыхтя, втащили диван и, извинившись за ранний визит, торопливо удалились.
- Брали взаймы, - объяснили они, - а сейчас срочно убываем, потому и потревожили вас…, - назавтра приехал Крапивин. Он со своей Натальей пришел к Шарым в гости и жены немедленно подружились. На другой день мужья снова ушли в море. Андрей долго вырывался из цепких рук молодой супруги, которой страшно было оставаться в этом незнакомом военном поселке, состоящем всего-то из несколько домов.
Наталья
Я готова на жизнь гарнизонную, Лишь бы быть только рядом с тобой. И молюсь я ночами бессонными, Чтоб не стать офицерской вдовой…
/ А. Резникова Офицерские жены./
А на Крапивина жена свалилась… с неба. Наталья прилетела на Север из Краснодара экспромтом. Сашка служил тогда химиком на лодке командира Сажина и при освоении новой техники на корабле случился пожар. Крапивин проявил мужество и смекалку при ликвидации, но вместе с ликвидаторами, членами экипажа, получил сравнительно легкое отравление угарным газом и коллективно угодил в специальное отделение госпиталя – для подводников атомных подводных лодок. Наталья была его юношеской курсантской любовью, случившейся в отпуске, когда он, приглашенный однокурсником, приехал в Краснодар. Студентка строительного института ухаживания приняла тогда всерьез, но курсант уехал и писал редко. Однако в душу запал, как потом оказалось, прочно. По окончании института Наталья неожиданно вышла замуж за настойчивого сокурсника:
- Зачем тебе, Ната, моряк? Моряк, Наташа, это несерьезно, - и убедил. Но вот сосед, однокашник Крапивина, приехав в отпуск, невзначай сообщил, что герой - подводник Крапивин, проявивший мужество и отвагу при аварии на корабле, лежит в госпитале.
- И, между прочим, еще холостой, - провокационно заявил однокашник. Наталья взяла билет на самолет и улетела на Север, сама удивляясь своей неожиданной решимости... На одном дыхании. С одной мыслью – он же там один, он же сирота и… в госпитале. С КПП позвонили Крапивину в часть:
- Товарищ лейтенант, к вам приехала жена, - сообщили ему.
- Какая, к черту жена, я холостой! – Сашка подумал, что кто-то хохмит.
- Говорит, что жена, приезжайте сюда, а то мы не знаем, что с ней делать, - пришлось ехать.
– Которая же из них, - размышлял он по дороге, вспоминая все свои похождения. Он думал, что это какая-то ошибка, но увидев Наталью, понял все.
- Саш! Я приехала…, - лепетала она, даже не вытирая льющихся от смущения слез, - возьми меня в жены, я без тебя не могу. Жить не могу. Правда... Как же ты здесь один, без меня? Не возьмешь – уеду… Но…
- Подожди, но ты же…, - он хотел сказать – замужем, но остановился. Она была уже здесь и это - факт.
- Беру, - решительно заявил он и сердце забилось быстрее... От неожиданности, от радости, или…? Да кто его знает…, - развод и новый брак оформили уже потом. Нашелся в экипаже добрый человек – Тимофей Лисицын, который и предоставил молодым свою пустующую квартиру, пока его Катерина рожала в Пскове очередного отпрыска – третьего по счету. Потом, правда, этот мерзавец долго приставал к Крапивину с вопросами:
- Ну, как, Сашок? Какие впечатления? - и было не совсем ясно - от чего, от его распрекрасной квартиры или от крапивиной невесты. Пока Сашка не послал его по известному на флотах адресу…
Связист Паша Могилевич
Жид проклятый, чтоб ты пропал...
/ Жена – мужу... /
Пашка женился еще на четвертом курсе училища связи им.Попова. Могилевич попал в училище и на флот во времена оттепели, когда временно пятая графа не влияла на карьеру. К выпуску Могилевича из училища Жанна родила дочку. Его направили на Северный флот на лодку, а она осталась с дитем на Большой земле….
У родителей в городке под Ленинградом хорошая квартира, чего ехать на Крайний Север и ждать там мужа с моря, когда дома с мамой так хорошо – и поможет и подскажет. Приезд семьи оттягивался много лет и острота бессемейной жизни временами притуплялась кратковременными /недельки на две/ наездами Жанки без детей на Север, случайными связями с женщинами при стоянках корабля в цивилизованных базах и употреблением спиртных напитков в свободное от службы время... Со временем такой уклад жизни укоренился, хотя Пашка порою и бунтовал. Сначала дети были поочередно маленькими, а Север, суровый и холодный, не очень подходил по климату и условиям. Затем дети стали один за другим болеть и переезд откладывался. Потом стала прихварывать и сама Жанна. Северных денег, которые высылал Могилевич, вполне хватало и на прожитье с детьми на Большой земле, и на наряды, и на девичники, которые она устраивала... Городской быт устоялся, работатьне было нужды, и со временем ехать на Север совсем расхотелось. Только на побывку, чтобы ублажить добытчика Павлика, когда корабль у стенки и у него есть возможность сойти на берег... Жанна приобрела повадки приходящей жены, а на Большой земле у нее сложился круг подруг и ... знакомых и вскоре ездить на побывку ей стало тоже в тягость... Могилевич страдал, неумеренно напиваясь иногда в свободное время, чтобы погасить в себе тягу к дому, к детям, к жене..., да и просто к женщине... В очередной ее приезд он здорово набрался в гостях у друзей, да и она от него не отстала. Накопившаяся тоска бурно вырвалась из него обвинениями супруги в том, что... „ ей там неплохо живется, что детей она сюда не возит и он их не видит, сама бывает редко, что ее сюда к нему не тянет и наверное у нее там кто-то есть...” И много - много чего еще, но и этого хватило, чтобы „боевая подруга” взъярилась и выдала „на-гора” свое неудовольствие тем, что ...”ездить ей сюда раз в три месяца надоело, ублажать его набрыдло и что таких, как он – пятак пучок в базарный день, не нужен он ей, жид пархатый, и вообще – пошел на хрен, завтра уезжаю!”
Пашка сорвал со стены хозяйский кортик, супруга завизжала от страха, но он в исступлении стал рубить клинком собственную руку и кровь, брызнувшая фонтаном, залила Жанку, друзей, обои на стенах, стол с недоеденным и недопитым. Он рубил и кричал:
- А-а-а! Пропади оно все пропадом! Такая жизнь долбаная... такое все... К едреней матери всех и вся... Уматывай отсюда, шлюха! Уматывай! Чтобы духу твоего здесь не было!
- А-а-а, - визжала супруга, - убиваю-ю-ют! – опомнившиеся друзья навалились на него, повалили, отняли оружие и, наложив на руку жгут, вызвали ”скорую”. Об инциденте доложили, куда следует... Вот именно – туда... А как вы догадались? Связист имеет допуск к секретам по форме номер один и по всем правилам дол жен быть выдержанным и морально устойчивым воином. А здесь налицо… сами понимаете.
Каким-то чудом допуск сохранили и ссылки в тму-таракань удалось избежать. С семьей эта бодяга тянулась еще долго, разводы тогда были не в моде, да и дети...
Трудно бывает не только в море, но и на берегу...
Среда обитания. Первый командир
Бытие определяет сознание
/ К. Маркс К критике политической экономии/
Плавучая казарма финской постройки. Плавучее средство, похожее на речной теплоход, что ходит по Волге, с довольно комфортабельным внутренним устройством для проживания 2-х, 3-х экипажей подводных лодок, одно-двух-четырехместными каютами для офицеров и мичманов и просторными кубриками для матросов. Даже финская баня есть на двух палубах. Пока было новое и еще не переломали, все было в диковинку – пластик, шелковые занавески на койках и иллюминаторах, бра у изголовья, уютные диванчики в каютах, сухие бани с автоматикой и все это вместе взятое иностранное чудо создавало впечатление комфорта и достатка. И жили экипажи в плавучих казармах, ПКЗ, вполне чувствуя себя как дома, пока в жилом поселке отстраивались квартиры для семей. В городке квартиры имели только первый командир Харченко, заместитель по политической части Пахомыч, старпом Коваль и механик Малых. Но командир жил, как и все бесквартирные, в казарме, потому что семья в Питере. Харченко участник войны и относился к своим офицерам в экипаже совсем по – отцовски - и по возрасту и по опыту жизни. Из фронтовиков еще Пахомыч - Арнольд Пахомович Черновский, воевавший в морской пехоте. Экипаж осваивал новую технику – подводный атомный ракетоносец.
Время расписано до позднего вечера и почти без выходных. После 21-го часа, если не в море, офицеры по каютам и на ключ, потому что развлекался каждый, как мог. Кто-то продолжал изучать материальную часть и совершенствовать боевое мастерство теоретически, как ракетчик капитан-лейтенант Цыбешко. Борис говорил:
- У меня на первом месте – служба, на втором – здоровье, на третьем – все остальное! – по вечерам листал свои хитрые схемы и запивал учебу настоями каких- то трав, которые запаривал себе в банках. - Для здоровья, - приговаривал он, но секреты своих снадобий не раскрывал даже корабельному доктору Николаю Ивановичу Ревеге. Кто-то расписывал пульку в преферанс, а кто-то с нехитрой закуской от интенданта разливал спирт по граненым стаканам, чокаясь „камушком”, чтобы в округе не было слышно стеклянного звона. Знаете, как “камушком”? Берете стакан ладонью сверху и донышком чокаетесь с соседом. Звук получается точь в точь – камень об камень. Попробуйте – оригинально! Коллеги поддевают большим пальцем дно стакана, а указательным щелкают по стеклу, что означает- – за погружение и за всплытие. И – разговоры, травля… Морская, ясное дело… Механик Малых, по прозвищу „сурок”, запирался в своей каюте и в коллективных развлечениях участия не принимал.
Харченко, отрабатывая как-то в своем полигоне задачу, и, получив от акустика доклад о контакте с субмариной вероятного противника, пытался вежливо уклониться от него по всем правилам подводного плавания и соответствующих наставлений ППСС*, даже подстрочных, которые наставляют судоводителей - не мешай дураку маневрировать. Однако вероятный противник был нагл и назойлив, как осенняя муха. Харченко круто выругался, сыграл боевую тревогу и объявил торпедную атаку! Супостат исчез, как испарился. И правильно сделал - как бы чего не вышло! С этими русскими... чем черт не шутит. Позже появился маневр внезапного разворота на 180, чтобы послушать, что там за кормой – не идет ли кто в кильватер? Американцы назвали этот фокус - “сумасшедший Иван” и стали осторожнее, а советским удавалось от них отрываться. Так и учились.
*ППСС – Правила предупреждения столкновения судов
Механик, Владимир Константинович Малых
… Пятый лик был на груди Поренуты, и глаза его
всегда устремлялись вниз, ибо так божество убе-
регало своих подопечных от подводных камней,
неожиданных мелей и страшных морских чудовищ
(Словарь дома Сварога.Славянская и Русская языческая Мифология)
Малых на флоте уже лет восемнадцать. Невысок, худощав, волосы русые, за которыми скрывается ранняя седина. Глаза, как и положено у русичей, серо - голубые. В подводном механическом деле – ас, поскольку перед атомными - лет шесть на дизелях с их спартанским бытом, долгими морями и простотой общения.
С семьей проблемы. Мама жены в Ленинграде, где Малых перед выпуском женился, заболела и супруга не могла ее оставить. Семейная жизнь проходит параллельно. Малых на Севере на кораблях. Мария с больной мамой и детьми в Ленинграде. За время службы дети подросли и старший сын уже на первом курс ВУЗа. Дочь заканчивала школу. За время длительных морей, казенных харчей и проживания в каютах Малых приобрел характер отшельника, кличку “Сурок“ и язву желудка.
В свободное от службы время сидел обычно в своей каюте на диванчике в трусах, накинув на плечи китель, по - турецки сложив ноги, читал и курил папиросы „Беломор”, одну за другой. Атмосфера в каюте сложная. Изучаемая им русская языческая мифология в условиях многолетней спартанской жизни, с собственноручной стиркой всего своего нательного, наложила отпечаток на его характер и пристрастия. Он свято почитал какого-то языческого бога Поренуту, покровителя мореплавателей и подводников, имевшего, как утверждал механик, на груди пятый глаз, устремленный в глубину. Ну, это – у кого как. Кто-то чтил малоизвестного языческого божка, а кто – то в каюте дрессировал таракана, принося ему с камбуза деликатесы. У каждого .. свои тараканы в голове. Главное, чтобы служба не страдала…
Причуды командира Маркова
Бинокль на мостик!
Когда какая вещь из артиллерии, такеллажа, какова бъ звания оная ни была, испортится на корабле тогда оную хранить и по возвращении из компании отдавать в магазинъ Ибо без всякой отдачи не будетъ выдано из магазина, вместо того новаго, разве что на употребление корабля изъ оныхъ отойдетъ или потеряно будетъ какою причиною. И то очищать имянно в запискахъ, которые велено чинить по указу, о расходахъ /Уставъ Морской Петра перваго.1720 г Книга третья. Глава первая ст 18/
На мостике в надводном положении "фараон" сам по себе. Задумчиво „пыхтел" “Беломором” и молчал. Всегда. Вахтенный офицер, старший лейтенант Сапрыкин, весь, как сжатая пружина, с боцманом и сигнальщиком - почти шепотом. Вдруг командира что-то заинтересовало на горизонте:
- Вахтенный офицер! Бинокль на мостик! - снизу передали бинокль. Леонид Васильевич долго изучал горизонт, ничего там интересного, чтобы „научить” вахтенного офицера быть бдительным на ходовой вахте, не нашел и повесил бинокль ремешком на выносной репитер гирокомпаса. Минут 15-20 лодка шла еще надводным ходом, после чего "фараон" скомандовал:
- Все вниз! Срочное погружение! - все, кто на мостике, скатились по трапу вниз, командир последний:
- Задраен верхний рубочный люк! Боцман, ныряй на глубину 40 метров! - механики приняли балласт, боцман горизонтальными рулями “ныряет” лодку. "Фараон":
- Штурман, я погрузился! Мое место? - откуда-то из-за щитов, слышится ехидное - А мы? - "Фараон" делает вид, будто не слышит, и, задумчиво глядя на глубиномер, интересуется:
- Вахтенный офицер! А где наш бинокль? - Сапрыкин, предчувствуя беду:
- Дак, тыщ командир, бинокль-то был у вас! - командир удивленно:
- Да-а? - долго о чем - то думал, потом, с сожалением:
- Да-а, я погрузился…, но бинокль МЫ, кажется, забыли на мостике. - Сапрыкин облегченно вздохнул.
Когда забываем МЫ, МЫ и списываем на стихию - волну, ветер и всякое такое. Когда забываю я - вычтут из денежного довольствия, как пить дать! А это две большие разницы, как продолжают говорить в Одессе.
На этот раз пронесло. Стихия же…
Женщина на корабле!
Запрещается офицерамъ и рядовымъ привозить
на корабль женский полъ, для беседы ихъ в ночи
но токмо для свидания и посещения днем …
а ежели кто свою жену на корабле иметь похо-
четъ, то ему вольно пока в гаване, на рекахъ
или рейдахъ, а на путяхъ противъ неприятеля ни
кому, какъ вышнимъ такъ и нижнимъ женъ не иметь
подъ штрафомъ…
/Уставъ Морской Петра перваго1720г. Книга четвертая.Глава первая ст. 36/
Леонид Васильевич Марков суеверен, как большинство людей, выполняющих сложную и опасную работу. Выход в море в понедельник или 13-го для него - чрезвычайное происшествие. В обычных условиях делается все, чтобы в понедельник не выходить.
И тут механик оказывается временным союзником, потому что предъявить какую-нибудь мелкую неисправность в электромеханическом хозяйстве громадного атомного корабля - раз плюнуть. Особенно, если механик знает, что за это ему не дадут по шапке.
А механик, Владимир Константинович Малых, это знает, потому что – понедельник! Докладывает и получает команду - устранить до 0 часов вторника, что успешно и делает. Заодно устраняет еще десяток всяких мелочей.
И выход в море благополучно состоялся.
Но - во вторник! Хуже, когда нужно выходить в понедельник или 13-го по боевой задаче. Переворот в Чили случился 11 сентября, а 13-го подводная лодка вышла на боевую службу в океан, хотя по плану должна была - 15-го! Да какие уж тут планы? Ввиду таких политических событий поступил приказ выйти 13-го! И вышли! Куда деваться...
Командир доложил командующему флотом – отдохнули! Да уж какой там отдых, когда такие дела. Чили, Пиночет, переворот... Марков не спал всю ночь и от нервоза покрылся красными пятнами с головы до пят, как потом призналась его жена Тамара.
Несмотря на 13-е число плавание прошло, в общем, благополучно... После 90 суток похода лодка, наконец, прибыла в базу, но расхолаживать ядерную энергетическую установку, как почти всегда, не разрешили. Оказалось, что наутро снова выход в море. Теперь с научной группой, приехавшей с Большой земли испытывать какой-то акустический прибор. Не посылать же еще один корабль для этой цели. А эти… Ну, подумаешь – 90 суток... Еще недельку поплавают, ничего с ними не случится. С женами поцеловались через забор. Злой донельзя "Фараон" приказал старпому Ковалю разместить научную группу и поставить ее на довольствие. С тем и убыл. Вечером на лодку прибыла научная группа в составе двух офицеров и старшего научного сотрудника - женщины, довольно привлекательной тетки, лет 35-ти, в брючках и полушубке. Старпом поселил их вместе в одной каюте и они, попив чайку в кают-компании, благополучно отошли ко сну, провожаемые любопытными, мягко говоря, взглядами личного состава. В 8 утра снялись со швартовых и, пройдя “узкозть”, вышли в море. Объявили "готовность-2", разрешили выход наверх на перекур. В центральном посту появилась эта милая особа - старший научный сотрудник, и, испросив разрешения, полезла по трапу наверх, собрав толпу провожающих под люком. Через минуту с мостика голосом "фараона" загрохотало:
- Старпома на мостик! - в центральный пост по трапу скатилась перепуганная научная сотрудница и, мелькнув в переборочной двери привлекательной попкой, исчезла в третьем отсеке. Старпом вихрем взметнулся наверх и оттуда немедленно раздались привычные словесные обороты командира, вперемежку с невнятным оправдательным бормотанием Коваля…
- Так то ж и есть наука, - лепетал старпом.
- Какая, к … твоей маме, наука! Это же - баба! Папуасы, ну что с вами говорить!
- Тыщ командир, - стоял на своем старпом, - так старший же научный сотрудник!
- Ты мне зубы не заговаривай, - наставлял "фараон" старпома, - нужно было немедленно – мне! Доложить!
И вообще, Коваль, впредь - чтобы я от тебя больше трех слов подряд не слышал! - старпом, Петр Иванович Коваль, родом откуда-то с хутора близ Диканьки, что на Украине, из самых гоголевских мест. С милым украинским акцентом он смешно выговаривал –„товарищи ахвицеры”, что вызывало, правда, нездоровое веселье офицерского состава. Старпом свалился сверху в пилотке поперек головы, красный, как ошпаренный:
- Ну скажить мени… бильше трех!!! А у нього – товариш капитан першого рангу – вже чотыры! Як же я? - от волнения старпом всегда переходил на родной украинский.
- Ну что там, Петр Иванович? - поинтересовался механик.
- Та, що? Вставил фитиля и приказал расселить! Я ему - це ж не баба, це ж… научный сотрудник! А вин мени – баба, бляха... А я йому – яка бляха… Це ж наука! Наказав вахту поставити! - и старпом пошел расселять. Освободил от офицеров целую четырехместную каюту, вселил туда научного сотрудника и выставил часового. Еду носили в каюту, в гальюн водили в сопровождении вахтенного матроса. Подполковник - инженер, руководитель научной группы, вежливо спросил у механика Малых:
- Правда, что у вашего командира прозвище - "фараон"?
- Правда, - ответил механик, а чего скрывать? В море ничего не случилось, хотя женщина и была на корабле.
Может быть, потому что "фараон" вмешался в процесс? Вот и верь после этого приметам…
Замполит Пахомыч
Наш командир удалой, мы все пойдем за тобой…
/ Шашки подвысь. Слова Е. Карелова/
Когда на флоте заместителей командиров по политчасти заставили сдавать на самостоятельное управление подводной лодкой по примеру летающих политработников в авиации, замполит Пахомыч сразу же сдал все экзамены. Знакомых и друзей среди экзаменаторов у него было великое множество и те, зная, что управлять ему все равно ничем не дадут, понаставили в зачетном листе пятерок. По всем предметам. Зам явился в экипаж с командирским знаком "подводная лодка” на груди и был бурно встречен личным составом. Сразу же появились матросские байки о том, что Пахомыча назначают командиром корабля, или он будет командовать даже целой дивизией.
Моментально появились шутки. В экипаже это - запросто, только дай повод:
- Между бонами, буями, на простор морских широт,
Громыхая дизелями, выгребал атомоход.
Вел его Пахом Черновский, знаменитый капитан
В Атлантический широкий, необъятный океан.
Стих в разных интерпретациях разошелся по флотам и никто уже не помнил автора. Как говорят, слова народные. А между тем, автором оказался экипажный изрекатель черного юмора – минер Дима Кулишин.
Зам добродушно выслушивал матросские приколы и не обижался. Матросы любили его за человечность и отцовское отношение. Правда, Пахомыч имел большой бзик по поводу своего происхождения, которое считал дворянским и интимно намекал, что он потомок голубых кровей. Граф Пахомыч! Звучит? Правда, по тем временам это было не то, чтобы не в моде, но даже и небезопасно для карьеры, особенно политработника. Но сознание собственного благородства /и, в чем-то, превосходства/ очень грело ему душу.
На партсобрании он убежденно заявлял - „ … это хорошо, что экипаж не занял первого места в социалистическом соревновании среди кораблей дивизии! ” И ...-”это должно быть встречено всем экипажем с большим энтузиазмом…" Мудрый в житейских делах управленец, капитан-лейтенант Лисицын, переводчик с Черновского, объяснил, что мысль зама проста, как двери, и означает, что в середине списка соревнующихся комфортнее и безопаснее. При глубоком осмыслении замовского постулата все пришли к выводу – а ведь Пахомыч -то прав! - “Она забеременела венерической болезнью и привезла ее сюда”, - это о моральном облике некоей дамы. - “У него были многие патроны и могли быть многие жертвы…” и “этим самым оружие было выбито у него из-под ног…” - о происшествии со стрельбой из табельного оружия. Очень убедительный аргумент в споре. Перлы записывал химик Сашка Крапивин в толстую, на 48 листов, тетрадь и однажды она попала к Пахомычу. Обиделся…, но не смертельно, потому что характер имел незлобивый и отходчивый. В дальнем походе. Утречком, выспавшийся, выбритый и благоухающий доступными парфумами, заглядывает в рубку штурмана:
- Штурман, а Сэндвич мы уже прошли? - невозмутимый Коля Петров, склонившись над картой и отыскивая на ней “зайчика”, бормочет:
- Сэндвич мы, Пахомыч, съели утром, а Гринвич прошли еще вчера, - но зам не смущался: - Ах, ну да, - конечно Гринвич! - из любого положения он всегда находил простой выход. Вышли на учения. Пахомыч пришел в центральный пост и весело заявил командиру: - А мы шифры забыли! - Марков, с ужасом:
- КАК? - зам, перекатываясь с пятки на носок и спичкой прочищая зубы:
- А вот так! – может быть он пошутил? При стоянках в других базах, в доке или ремонтах, он так деликатно прекращал чрезмерное веселье офицерского состава на берегу, что долгое время никто не мог понять, как это происходит. А все было очень просто - Пахомыч звонил домой жене весельчака и говорил, что ее Саша очень скучает по семье, ну просто убивается…, и просил немедленно приехать. А Саша тем временем веселился вовсю, пока, как снег на голову…
Жены приезжали, а зам помогал им с временным жильем. Супругам, которые жаловались на своих мужей, что те не выносят мусор и не ходят в магазин за картошкой в редкие минуты домашней побывки, мудро советовал прекратить на время семейные удовольствия…
До исправления. И помогало. Иногда. Зам заботился о матросском быте и чтобы кино - по расписанию. Гонял с матросами в футбол. “Вышибал” для молодых офицеров квартиры. Он был фронтовиком и три года войны его многому в этой жизни научили. Если бы такими были все корабельные политзаместители, или хотя бы их побольше, жизнь на флотах была бы куда веселее…
А так…
“ - 50 лет-”
/ Лозунг на уличной растяжке /
Замполит Пахомыч был по горло занят подготовкой к знаменательной дате – 50-летию Октябрьской социалистической революции и буквально одержим штампованием наглядной агитации, боевых листков, проверкой конспектирования первоисточников классиков марксизма, бесконечными партийными и комсомольскими собраниями. Ежедневно он кого-то проверял, наставлял, пропесочивал и командиры всех ступней стонали от энергичного прессинга.
- Его бы энергию да в мирных целях, - кратко оценил пыл Пахомыча минер, капитан 3 ранга Кулишин. И все были с ним согласны. Но заместитель и сам ходил под политотделом… Годовщина приближалась и по всей стране был психоз. Газеты неустанно пропагандировали событие, в прокате крутили “Ленина в Октябре”, а наиболее ретивые политработники старались отличиться в агитации чем - нибудь неординарным. Один из таких, вероятно, с шилом в одном месте, предложил сфокусировать кусочки сала в вареной колбасе в виде цифры 50. Отрезал кусок, а там - 50. И все время 50, пока не съел. Изобретатель трудился, наверное, на колбасной фабрике. Но инициативу не поддержали и даже мягко упрекнули в газете “ Известия”, мол - ну, это уж слишком!
В заполярном городе, административном центре Кольского полуострова, через каждые 50 метров по проспекту висят растяжки - “50 лет”. Гуляешь по главной улице и от цифр рябит в глазах. А на выезде из города по дороге в Североморск “по тещиному языку”, на самом верху барак и его стена, с облупленной до дранки штукатуркой, метровыми буквами извещает: - “Мы идем к коммунизму”! - и пока автобус, крехтя, подымается на верхотуру, лозунг все время перед глазами.
Ловкий прохиндей – украшатель /наверное, какой - нибудь обкомовский Пахомыч/ хватко уловил постоянство наглядности и выгодное географическое положение барака и вот теперь все без остановки… любуются.
А 8 сентября вдруг стали названивать жены. Кто из городка, кто с Большой земли, истерично допытываясь, где их мужья – в море, или где? Или где… Телефонисты с особистами прерывали эти разговоры на полуслове, едва заслышав подозрительные вопросы и тревожные интонации. К вечеру Паша Могилевич шепотом доложил - “вражеское” радио донесло, что у мыса Нордкап терпит бедствие советская атомная подводная лодка и есть жертвы… Жены услышали это раньше, а на Большой земле практически сразу. И на пути к славному юбилею возникла катастрофа, пока еще неизвестного масштаба. Говорить о ней открыто было нельзя не только ввиду неясности последствий, но и потому, что действовал запрет по принципу – у нас происшествий и катастроф не может быть, тем более с гибелью людей. Потому что - политический строй у нас не предполагает катаклизмов. Это у них там такое возможно, а у нас – никогда!
Но элементарная техническая логика объективна и не поддается политическим аксиомам – современная сложная техника в эпоху научно-технического прогресса и продвижения человека в область неизведанного, неизбежно, вне зависимости от общественного строя, собирает дань, иногда, к сожалению, человеческими жизнями.
У американцев - “Трешер” с 129-ю членами экипажа. Теперь в СССР – 39. Иной вопрос - как максимально предвидеть, совершенстовать технически и организационно эксплуатацию этих средств повышенной опасности. В этом деле и у нас и у них - непочатый край работы. Какие-то подходы нужно менять. Какие ?
А в Заозерске спешно хоронили 39 подводников, вселив в души родных и близких не только погибших, но и живых моряков, горечь потерь сегодняшних, и возможных будущих. Что-то в нашей жизни нужно менять. Что?
Восьмое сентября.
Вдовамъ и детямъ убитых или умершихъ въ службе
давано будетъ жалованья ихъ по сему: жене 8 доля.
Детямъ каждой персоне 12доля. Жене отъ 40 летъ и
выше по смерть или замужство, а менше 40 летъ,
един раз годовое жалованье мужнее, разве будетъ
такъ увечна, что замужъ итьти будетъ нельзя то
противъ старой давать до смерти.
/ Уставъ Морской Петра перваго, 1720г. Книга третья.
Глава четвертая. Ст. 8/
Они погибли восьмого сентября. Тридцать девять человек – матросы и офицеры. Они погибли быстро в двух носовых отсеках подводной лодки, в которых объемно сгоревший масляный туман разгерметизировашейся гидравлической системы мгновенно съел живительный воздух. За секунды содержание угарного газа достигло тысячи смертельных концентраций. Переборки немедленно задраили, чтобы они остались ТАМ. Это железное правило. Это закон! Это написано в Руководстве по борьбе за живучесть подводной лодки кровью моряков, погибших ранее... Они должны бороться за живучесть корабля и за свою жизнь, победить или… погибнуть. Остальные должны жить. Американцы передали – в Норвежском море, у мыса Нордкап, терпит бедствие советская атомная подводная лодка... Военный городок замер в ожидании и жутковатой тишине – не слышно музыки, всеобщий ступор, разговоры вполголоса - КТО? Чей муж, сын, брат? На КПП пытаются прорваться приехавшие с Большой земли родственники членов экипажа… Разрываются телефоны… КТО? Кто-то знает, но не говорит. Почему? Зачем всех держать в этом ужасе неведения и ожидания?
С приходом и приготовлением к похоронам, женщины из состава женсовета, Тамара Маркова, Настя Шарая, Наталья Крапивина, Катя Лисицына и другие, под руководством офицеров из компетентных органов плетут фрагменты венков.
Сами венки собирают особисты, чтобы никто не знал – сколько… До самых похорон.
И вот траурный день настал.. Все до последего жителя городка – на кладбище. В вырытом бульдозером квадратном котловане тридцать девять гробов. Значит - их тридцать девять… Подводники надолго запомнят эту цифру. На всю оставшуюся жизнь. Едва сдерживает слезы командир, плачет замполит и тишина постепенно заполняется скорбным всхлипыванием женщин - вдов, сестер и – всех, кто сегодня здесь…
- Наши товарищи не дожили всего два месяца до замечательной даты – пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической революции! - скорбит в своей речи секретарь Мурманского обкома КПСС, захлопотанный приготовлениями к дате.
- Всего два месяца..., - машинально бормочет за ним вдова старпома Горшенина, не утирая льющихся слез.
- Какие два месяца?!! Что он несет! - слышится ропот в толпе.
- Тс-с-с! – раздается из компетентных рядов, - не мешайте церемонии! - кинули по горсти земли и площадку зарыли бульдозерами. Вкопали деревянную пирамидку со звездой и жестянкой с надписью:
-“ Подводникам, погибшим в океане 8 сентября 1967 года”. Все. Церемония закончена! Все на праздник! Знаменательная дата! Никакого траура, никаких разговоров! Всего два месяца! - мизерные пенсии детям добиться труднее, чем похоронить их отцов...Более десятка лет стояла эта деревяшка и надпись на жестянке тускнела и смывалась полярными дождями и снегом...
И лишь спустя много лет, под какую-то кампанию, с натугой слегка облагообразили…
- Вот так они и нас ..., - подытожил Тимофей Лисицын. Настроение у всех было паскудное и в память о погибших товарищах выпили молча, не чокаясь… И - много!
Потом, до конца своей жизни, до самого “дубового бушлата”, все они, в любой компании и праздновании событий по любому поводу, третим тостом будут вспоминать всех, кто сегодня в море и поминать тех, кто в нем остался навсегда.
7 сентября. „ Русалка”
Своим сынам скорбящая Россия
/ На памятнике броненосцу „ Русалка”/
Золотым блеском сверкает крест в руке ангела-хранителя. В начале набережной по дороге в Пирита на гранитном постаменте стоит величественная скульптура, встречая морские суда на рейде у стен древнего Ревеля /теперешнего Таллина/. Шестнадцатиметровый монумент - памятник морякам экипажа броненосца „Русалка”. „ Русалка” погибла 7 сентября / по старому стилю/ 1893 года в штормовых волнах Балтики на переходе из Ревеля в Гельсингфорс. 177 моряков нашли свою могилу в морских глубинах. Российское общество было потрясено трагедией “Русалки”. Художник Айвазовский создал новую картину и послал ее в Петербург. Там ее выставили на обозренияе для сбора средств в фонд помощи семьям моряков. В Ревеле состоялись благотворительные концерты в пользу родственников.
А памятник морякам, погибшим на “Русалке”, торжественно открывали в Ревеле 7 сентября 1902 года, С утра собрался народ. Море было особенно бурным, как будто напоминало своим видом о том дне, когда погиб броненосец. Вокруг памятника выстроен почетный караул из всех частей, находящихся в Ревеле. На правом фланге депутация Кронштадского учебно-артиллерийского отряда и 16-го флотского экипажа, к которым принадлежал экипаж погибшего броненосца. К 12 часам прибыл губернатор, адмирал Вульф, представители дворянства города, всех учреждений и ведомств, учащиеся школ с
учителями и родственники погибших моряков.
В 12.30 со скульптуры сняли завесу и перед взорами людей предстал монументальный памятник морякам броненосца „Русалка”. Нижняя его часть из серого гранита - нос корабля, глыбы неотесанного гранита символизируют волны. Из пьедестала поднимается высокая скала, увенчанная фигурой благословляющего ангела с крестом в поднятой правой руке. В нижней части бронзовый барельеф на гранитной скале со стороны моря высечены имена 12 офицеров „Русалки”, а имена матросов – на металлических плитах, укрепленных на столбиках, окружающих памятник. Исполнен российский гимн. На рейде корабли под флагами расцвечивания.
По окончании печального торжества войска прошли церемониальным маршем. Открытие монумента завершилось обедом в морском собрании. Памятник и домик для сторожей при памятнике по распоряжению морского министра были приняты в Морское ведомство. Оставшиеся у комитета деньги помещены неприкосновенным вкладом в Государственный Банк.
Следственная комиссия полностью исключила версию взрыва на корабле и признала, что гибель произошла „от внешних причин”. Особый морской суд вынес решение, что трагедия случилась по вине флотских начальников, проявивших халатность в определении технического состояния броненосца и возможности его выхода в море в услових ухудшающейся погоды.
Фамилия командира „Русалки” капитана 2 ранга Виктора Христофоровича Иениша в судебном решении не названа.
Спустя три года после гибели подводной лодки „Курск”, общество официально известили о том, что причиной трагедии оказалось „неблагоприятное стечение обстоятельств.” Как похоже, не правда ли? Тогда, во времена трагедии броненосца "Русалка", это называлось гнилые порядки в царском флоте, а как называется это сегодня? Откуда такая дурная наследственность? И вранье…Русалка” стоит на дне более 100 лет.
Не лежит, успокоенная, а стоит! Носом вниз, увязнув в иле. Как монумент. Как символ. Или - вековой укор?
Как напоминание и предупреждение, теперь слишком явное, чтобы о нем забывать. Как не забыть и современных трагедий К-19, К-3, К-8, К-278, К-219, К-129, С-80, С-178, “Курска”… и других, да простят нам родственники, что не все здесь перечислены… Но на памятнике „ Русалке” – „ Своим сынам скорбящая Россия!” в 1902году, а в 1967... - они всего два месяца не дожили…
На Ново-Девичьем кладбище в Москве целый сектор военных монументов, памятников полковникам и генералам, размером в бюст, по пояс, в профиль, в анфас, в бронзе и граните.
Мы их не знали и не знаем подвигов многих из них. Искренне хочется быть уверенными, что каждый, с почестями захороненный, внес большой вклад в оборону и военную науку.
Но интересно другое - на большинстве монументов сбоку на гранитных плитах влиты скромные, в бронзе, буквы - „От МО СССР”. Нашлись - таки в министерстве денежки. Только для погибших моряков подводной лодки К-3 , знаменитой “Ленинский комсомол”, их искали очень долго, да так и не нашли...
А на Север 8 сентября лет восемь подряд к “Подводникам, погибшим в океане” приезжала самая безутешная – Настина соседка, вдова старшего помощника командира Алексадра Горшенина…
Кому суждено сгореть, тот не утонет.
/ Пословица/
В экипаже грустно обсуждали аварию и гибель товарищей. Что-то новое вошло вдруг в жизнь подводников и затаилось в душе у каждого. Вспомнили Сотникова. До Паши Могилевича корабельным связистом был капитан-лейтенант Сотников. Этот – из студентов. Кадровые к таким относились не всегда, как к своим. Но этот… сразу вписался в экипаж.
- Андрюха, надоело мне плавать! Ничего нового, все од-но и то же! Жизнь идет, а мы все в прочном корпусе – ни тебе семьи, ни дома, ни детей! – как-то пожаловался ко-мандир боевой части 4 Сотников другу и сослуживцу Шарому.
- Галка вот родить должна, а я все в море да в море. Хватит, семь лет отдал морю, все честно. Я никого не обманул, это меня пытаются... Обязательный срок на лодке и на Севере - 5 лет, ты же знаешь... Все остальное – наш с тобой подарок Северному флоту… или не знаю кому... А кто оценит? И потом - что-то много мы стали плавать, аварии... гибель людей... А я не хочу...
- Славка, успокойся, кому суждено быть повешенным - тот не утонет!!!
- Да я… выдохся, и хочется чего-то нового, какого-то движения, прогресса, перспектив. Нельзя всю сознательную жизнь - в железе... Хочу, наконец, семьи нормальной, и чтобы домой – каждый день. В крайнем случае, через день. А сейчас что мы имеем? Через день - на ремень? И - в море...
Славка Сотников попал в офицеры с должности ассистента кафедры радиотехнического факультета с окладом 120 рэ в месяц. Не особенно проживешь…с семьей. Его окуляры с диоптриями - 5, - 6 не смутили комиссию, поскольку, ввиду нехватки кадров на атомном флоте, медицинские требования были смягчены.
Не на мостике же ему стоять, в конце концов.
На флоте освоился быстро ввиду коммуникабельности характера, острого ума и независимого мышления, хотя последние два качества консервативный флот не приветствует. Точнее сказать, вообще не воспринимает.
- Караваева нет на месте! - ответил по телефону, будучи помощником дежурного по дивизии, капитана 1 ранга Маркова, лейтенант Сотников.
- Не Караваева, а капитана 1 ранга Караваева! - резко поправил его “фараон”.
- Рожкова здесь нет, - ответил на очередной вызов Марков.
- Не Рожкова, а капитан-лейтенанта Рожкова, – резонно заметил капитану 1 ранга лейтенант Сотников.
Марков поперхнулся от наглости салаги, но по сути возра- зить не сумел и ограничился междометиями...
На экзамене по устройству подводной лодки у флагманского механика Сотников не сумел показать нужных знаний и придирчивый заместитель флагмеха капитан 2 ранга - инженер Калисатов язвительно заметил:
- Когда я видел на улице гражданских людей с такими портфелями и в окулярах, как у вас, я думал – какие умные люди, наверное, кандидаты или доктора наук. А на самом деле ..., глядя на вас...? - Борис Апполинарьевич недоброжелательно относился к офицерам службы „люкс” за слабые знания ими устройства корабля и задал Сотникову такие вопросы, на которые не ответил бы и механик Его раздражало, что какой-то “летеха” не проявляет почтения и не вымаливает зачет.
- Тыщ капитан 2 ранга, а я тоже, когда видел капитанов 2 ранга с молотками на погонах, думал – военные и не солдафоны, а - инженеры... А теперь, глядя на вас...
- Во-о-он! - орал заместитель флагмеха Калисатов, - ты у меня будешь сдавать устройство вечно! Сгниешь в проч-ном корпусе, - аргумент „сгниешь в прочном корпусе” считался на флоте очень убедительным, - лейтенант, улучив момент, сдал экзамен другому помощнику флагманского механика.
Сотников, придя на должность командира радиотехнической службы /РТС/, быстро пошел по службе, имея неординарное качество, редкое для специалистов.
Он совмещал в себе качества и „технаря” и „организатора”. Умел лично разобраться в электронике и хорошо командовал службой. Это заметили и на все неисправности радиотехники на лодках своей дивизии вызывали безотказного и умелого Сотникова. За это ему прощали независимость характера и кое-какие выходки. Его жена, чернобровая казачка Галина, подумывала о ребенке, а ее муж, капитан 3 ранга Сотников, решил круто изменить свою судьбу и, в интересах дома и семьи, списаться на берег.
- Моя хрустальная мечта – военная кафедра гражданского ВУЗа, - говорил он.
- И как ты собираешься туда попасть? Ты же не „инвалид”? “Деловых качеств ” у тебя тоже нет, /“деловым качеством” на флоте считалось наличие квартиры на Большой земле, в Ленинграде или где-нибудь еще, где есть вакантное место для флотского офицера/.
- Поступлю в академию!
- А зрение, а гланды, а дальтонизм? Это ты здесь проскочил, а там...
- Очки сниму, таблицу выучу, гланды вырежу!
- Высшая математика, а ты не занимался!
- Найму репетитора!
- Есть приказ министра обороны – всех, кто пришел из действующей армии в академию, по окончанию обратно - откуда пришел!
- Одену очки, скажу - я вас в упор не вижу, какой флот? И - на военную кафедру!
- Ну-у-у! Дерзай! – что ты ему скажешь...
Очки снял, таблицу выучил, гланды вырезал, репетитора нанял. Поступил! С семьей в Ленинграде! Два года светской жизни на Большой земле!
Закончил академию. Надел очки:
- Я вас в упор не вижу! Какая лодка, какое море? – заявил он.
- А мы вас не на корабль, а в штаб дивизии - флагманским специалистом, с вашим зрением там как раз сойдет! - ласково сказали ему. И сошло. Он уехал на Дальний Восток, в дивизию, флагманским специалистом по связи, вместо военной кафедры в Таганроге...
Последнее, что он увидел и услышал, проснувшись за 20 секунд, которые отделяли его жизнь от небытия, были лакированные буковые переборки каюты подводной лодки, тусклый мигающий свет, крики и рев бушующей воды, подступающей к горлу... Подводная лодка, на которой он вышел в море с штабом на два дня, столкнулась в Японском море c надводным кораблем, мощный форштевень которого разрезал ее второй отсек и его затопило за 40 секунд... Сотников не успел испугаться... Кому суждено утонуть… Ему было суждено.
А Галина родила мальчика.
Замполит Гордей.
Эх, пехота-матушка, пехота, сто пройдешь, еще идти охота...
/ Из песни неизвестного автора /
Гордей пришел на подводную лодку Маркова, переведенный с дожности инженера связи подводной лодки – полуавтомата . Что его потянуло из инженеров в политработники в экипаже так и не узнали. Олег Петрович оказался внимательным, заботливым и уравновешенным руководителем и, на удивление, хорошим заместителем командира по политической части.
С точки зрения экипажа. Сумел так построить политическую учебу, что она вдруг стала не нудной и не наказанием на голову затюканных командиров всех ступеней. Постепеннно акцент его работы стал перемещаться в сторону обеспечения быта офицеров и матросов, создания работоспособного микроклимата в коллективе, чем, конечно, здорово помогал командиру.
В экипаже утвердилось стойкое впечатление, что замена Пахомычу хорошая и пришел настоящий политработник.
Экипаж радовался. Действительно, Гордею все удавалось и вскоре он стал на корабле не только политическим руководителем, но и товарищем в самом глубоком смысле этого слова. Гордею не удавались только отношения с политотделом дивизии, где к нему относились почему-то прохладно, хотя все его аттестации были вполне положительными. Может быть, потому что – инженер? Но, к сожалению, ничто не вечно под луной...
...Гордей ужинал в мурманском привокзальном ресторане /”правом отличительном”/, убывая в Москву на очередную учебную сессию. Все, как положено – сто граммов водки, бутылка пива, салат и отбивная. Отужинав, вышел в гардеробную, куда сдавал шинель и шапку. В случаях, когда военная шинель была в ресторанном гардеробе единственной, частенько гардеробщики не выдавали номерки. В этот раз Гордей тоже обошелся без него.
Но сегодня пьяный ресторанный служащий, изрядно употребивший пива, вдруг потребовал его у Гордея.
- Но ты же мне его не давал... Вот моя шинель и кроме нее у тебя и шинелей - то больше нет!
- Номерок я тебе выдал! Верни его, а то шинель не отдам! - хрипел пьяный гардеробщик.
- Да пошел ты... Будешь мне тут права качать, я тороплюсь! – и капитан 3 ранга Гордей, протянув руку за стойку, снял с вешалки свою шинель с шапкой в рукаве и, одевшись под аккомпанимент мата гардеробщика, вышел на улицу. Настроение слегка потускнело, но, затянувшись сигаретой, Гордей отбросил мрачные мысли. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Перед ним стоял пехотный старший лейтенант с повязкой „ Патруль” на рукаве.
- Товарищ майор, пройдемте с нами! - козырнув, предложил старлей.
- Это куда еще ?
- А чего мне с вами разбираться?
- Вы в пьяном виде устроили дебош в ресторане, нам поступил сигнал...
- Какой дебош? Сынок, ты что? Это я пьян по - твоему? Никуда я с тобой не пойду, я старший офицер и ты не имеешь права...
- Я вам не сынок, а старший офицерского патруля! - гордо парировал старлей.
- Не дорос еще в звании, чтобы мной командовать, иди себе и лови самовольщиков! - Гордей развернулся и пошел прочь, махнув старлею рукой. Но чего-то не учел моряк. Наверно старлееву службовость, или извечную пехотную неприязнь к флотской элите. Еще с курсанстких времен. Через пару минут Гордея остановил уже капитан, представившийся железнодорожным военным комендан-том, а, стало быть, по службе имеющий право задержать старшего по званию. За его спиной маячил толстожопенький старлей с торжествующей мордой.
- Пройдемте в комендатуру! - потребовал капитан. Делать было нечего и пришлось пройти в вокзальную комедатуру, где пребывал уже изрядно влитый гардеробщик и, сопя, писал объяснительную про Гордеев дебош, про номерок, и про оскорбления.
- Какие оскорбления, ты что, дядя?! - вконец обозлился Гордей.
- Вот видите, товарищ капитан, на „ты”, и опять грубит. Наслушаешься от них за смену. Он пьяный, вы же видите!
- Ты что, алкоголик! Ты сам пьян, вы посмотрите на него, капитан! - капитан, с пропитой, видимо, на совместной вокзальной службе с гардеробщиком, физиономией, мрачно изрек:
- Предъявите ваши документы, товарищ майор,и напишите объяснительную! - Гордей извлек удостовере-ние личности, командировочное предписание и билет на утренний поезд:
- Какой я вам майор? Я – капитан 3 ранга! И ничего я писать не буду! Никакого номерка не было в природе, а этот мазурик не хотел отдавать шинель. Я просто взял свою...
- Майор или капитан 3 ранга – мне все едино! Пили? - спросил капитан.
- За ужином – сто грамм водки и бутылку пива, - честно признался Гордей.
- Ну во-от! – удовлетворенно прогундосил капитан, сгреб Гордеевы документы и заявление пьяного гардеробщика:
- В машину его и - на гарнизонную гауптвахту, пусть там с ним разбираются, - преисполненный чувства служебного рвения, старлей взял Гордея под локоток, но тот вырвался и самостоятельно вставился в патрульную машину. Старый драндулет затарахтел всеми своими разболтанными частями на мурманскую гауптвахту.
Дежурный по гарнизону оформил Гордея в камеру вместе с изрядно выпившим „летуном” - летным капитаном.
- Завтра разберутся, – буркнул дежурный майор.
Хотелось выть от безысходности и бесправия. Сто граммов выветрились еще на вокзале. Капитан бушевал часа два. Выдохшись, уснул. Гордей не спал до утра, скрипя зубами от стыда пребывания на гауптвахте. Утром комендант гарнизона, полковник, выслушал краткие и убедительные объяснения Гордея и его естественную просьбу, ввиду фактической невиновности, не посылать „телегу” на флот.
- Все ясно с тобой. Ладно уж, ничего посылать не буду.
Но чтобы вас обоих до обеда в Мурманске не было! – сделал он одолжение Гордею и сильно помятому летному капитану. Но не сдержал честного пехотного слова полковник, хозяин мурманской гауптвахты. „Телега” все-таки пришла в штаб флота. Оттуда, по принадлежности Гордея, в политуправление. Ход дальнейших событий был отчетливо предсказуем. Политуправление флота затребовало характеристику на Гордея у политуправления флотилии с объяснением причины. Те в свою очередь запросили дивизию и тоже сообщили по какому поводу нужна характеристика. Естественно, было указано, что был задержан за пьяный дебош в мурманском вокзальном ресторане и сидел на гарнизонной гауптвахте. Политотдельцы дивизии на всякий случай срочно переделали хорошую аттестацию в плохую. В ней суровым языком канцелярского эпистолярного жанра было убедительно показано, что Гордей плохо занимался воспитанием личного состава, скверно вел политическую работу и не организовывал соцсоревнование /отличник боевой и политической подготовки, к тому же политработник, не может фигурировать в делах о пьяном дебоше в ресторане!/ Все это подписано всеми, кому надо, на дистанции снизу вверх. Далее еще проще – представление в ВПА /Военно-политическую академию им. Ленина /и вышибание из нее пьяницы и дебошира капитана 3 ранга Гордея.
Лавина неприятностей закончилась снятием с должности замполита подводной лодки несмотря на все ходатайства командира, и собственных попыток Гордея сходу объясниться на всех инстанциях. Сходу не получилось. Характеристики уж больно... не того... Гордей был гордым человеком и отстаивал свое достоинство с невероятным для тех времен упорством. Другой бы на его месте давно плюнул, ввиду полной бесперспективности любых действий против ветра... Но Гордей в конце концов добился приема у члена Военного Совета флота и в течение года объяснительных и докладных записок, встреч со всеми действующими лицами и исполнителями, ко всеобщему удивлению, отстоял себя. Но это было уже потом. И назначили - то его после всего в другое место...
А в течение целого года он пребывал в статусе снятого с должности, изгнанного из академии и сверх штата /ну, вы знаете - куда пошлют.../ по заявлению пьяного гардеробщика мурманского ресторана при воказале.
Атомоход
Если кому-то кажется, что я в чём-то не прав, готов доказать самому министру. Если ничего никому не кажется, то появляются вопросы. Почему прослужившие на АПЛ более 6 лет и 8 месяцев подводники лишены надбавки к пенсии за особые условия службы на АПЛ. Почему отслужив на АПЛ, мы получаем пенсию танкиста, у которого не было Источников Ионизирующих Излучений ( ИИИ), у которого был 8 часовой рабочий день, а у нас 2 дня по 14 часов плюс полные сутки. У него было 2 выходных дня в неделю, а у нас не менее 2 дней в месяц, но штормовые готовности и выходы в море отнимали эти обещанные МО выходные. Он в течении месяца находился на службе 176 часов, а мы 520, если не было штормовых готовностей и выходов в море, а то и все 720. Один час службы на АПЛ оценен государством минимум в три раза ниже, чем в танковом полку.
Из письма Президенту РФ капитана 3 ранга Гурьева А.Н,
( Гурьев А.Н. «Точка невозврата» и далее близко к тексту оригинала)
Атомная подводная лодка /АПЛ/ это корабль, способный двигаться под водой с большой скоростью, имея для этого определенное наукой соотношение длины корпуса к диаметру. А ядерный реактор не где-то далеко, как на атомной электростанции, а рядом, рукой подать… вытянутой. Даже два. И если уровень радиации не устраивает медиков с точки зрения надежности защиты экипажа, попытка его уменьшить утяжеляет биологическую защиту и сам корабль и, чтобы не потерять в скорости нужно увеличить мощность силовой установки, в нашем случае – реакторов. А это опять увеличивает радиационный фон и требуется более надежная защита.
И так - по кругу. Выбор между фантастическими возможностями АПЛ и здоровьем людей естественно (?) сделан в пользу ее боевых качеств.
На АПЛ рентгеновское излучение, прорвавшееся через нее, ионизирует воду за бортом, оставляя за кормой радиационный след. Глазом он незаметен, но датчики торпед вероятного противника его отслеживают и по этому следу догоняют лодку. В человеке 80% воды и она тоже ионизируется, она ближе к реактору, чем забортная вода. Ее видит прибор /“карандаш” или негативная фотопленка в футляре/, но жаль - только то, что воспринимает сам прибор, а не то, что воспринял каждый орган человека.
А живая ткань, оказывается, реагирует на радиационное излучение по-разному, вызывая впоследствии заболевания, которые медики определяют потом уже, как банальные патологии.
Но не учитывается еще один вид излучения, который специфичен только для АПЛ, о котором громко не говорят и который нельзя измерить никакими приборами.
Атомы газов, пыли и всевозможных испарений, входящих в состав воздуха под действием ионизирующих излучений, исходящих от реакторов, превращаются в радиоактивные изотопы. Эти изотопы в подводном положении, попадая с воздухом в кровь, разносятся по всему организму подводников до ногтей, оседают в костях, мышечных тканях, выбеливая их тела.
Порог лучевой болезни в малой степени 100 БЭР. Исходя из него медицинская рекомендация о сроке службы на АПЛ – 6 лет 8 месяцев, или 15 Бэр в год. Но фактически служат больше - 10-15 лет, или до упора, пока ноги носят, поскольку менять людей каждые 6 лет никакого бюджета не хватит. А это значит, что с неучтенными радио-активными газами, пылью и испареними за этот срок получается более 100 Бэр, а за двойной - в два-три раза больше. Суммируя все три типа излучений получается, что каждому подводнику, прослужившему более 6 лет и 8 месяцев гарантировано профессиональное заболевание – лучевая болезнь, вне зависимости от того, чем он занимался все это время в прочном корпусе и в каком отсеке находился. . А еще на ПЛ есть команда, которая обслуживают ядерные “аппараты”. В экипаже это Тимофей Лисицын с старшиной Миронюком и матросами. Сколько на самом деле получали эти ребята точно не знает и сам господь – Бог. Не то что химик Сашка Крапивин. Но, даже на выпуклый военно-морской глаз, скажем просто - очень много, поскольку в меню обслуживания – перезарядки активной зоны, замены фильтров активности, всякие другие необходимые эплуатационные регламенты.
А вот крысы, которые случаются на кораблях, радиацию переносят легко, 300 рентген и – ни в одном глазу… Неплохо бы ознакомить с этой спецификой умных людей, сочиняющих пенсионные законы… Еще лучше – прокатить их в море недельки на две-три. И не просто чемоданами, а чтобы они пожили и поработали в том распорядке, который нарисовал для экипажа старпом Пергамент - “Шмага”… Как говорится, “о бедных гусарах замолвите слово…” Они ведь тоже… “государевы дети”…
По насыщению техникой, автоматикой и телемеханикой подводная лодка поражает воображение новичка и Андрей Шарый в свое время, первый раз спустившись вниз и увидев мигающие разноцветные огоньки мнемосхем, сигнализации и автоматики, зажмурил глаза, испугавшись, что никогда не сможет всего этого освоить. Определили его командиром реакторного отсека, которым он и командовал три года начала своей службы.
Радиация.
Никакой миллирентген не согнет…
/Поговорка после Чернобыльской аварии/
- Открывай выгородку! Чего ждать дозиметриста? Может этот чудак, вообще не придет, а мы тут будем париться! – уговаривал Лисицын Колю Донцова. Раз в месяц офицеры мыли спиртом реакторные выгородки - приборы, механизмы, системы, переборки, чтобы удалить всяческую пыль и уменьшить “наведенную” радиационную активность. Выгородки на замках и опечатаны. Открываются только в присутствии дозиметриста службы радиационной безопасности для замера уровня радиации и определения допустимого времени работы в них.
Часть выделенного для помывки спирта справедливо достается “мойщикам” для “дезактивации” организма
после работы c ядерным реактором. Святое дело! Оно негласно как-то даже узаконено. Лисицын, в предвкушении личной очистки организма от радиоактивной пыли, торопил напарника:
- Чем скорее сделаем, тем скорее на “дезактивацию”. Сегодня вымоем одну, завтра другую. И давай без перекуров, а то – переодеваться, мыться…
- Здесь же печать! – резонно заметил дисциплинированный Донцов
- Плевать, мы ее аккуратненько лезвием, а потом пришлепнем на место! - старшина отсека, Миронюк, уже суетился у пластилиновой печати. Пять часов без перекура Лисицын и Донцов скрупулезно отмывали реактор и всю начинку выгородки бязью, смоченной в спирте.
- Жарко! – смахнул пот со лба Тимофей.
- А ты что хотел? Всего пять суток, как вывели реактор. Чувствуешь – импульсные трубки еще теплые!
- Вылезайте, товарищи офицеры, на ужин пора, - заглянул старшина Гриша Миронюк. Пропустив перед ужином по паре рюмок “дезактиватора” мойщики почувствовали себя бодрее и вечер в компании примазавшихся к “дезактивации” прошел весело. Утром дозиметрист все-таки пришел. Ему открыли оба помещения и отметили этот факт в журнале. Матрос обследовал обе выгородки и доложил, что во вчерашней можно работать 8 минут, во второй 6 часов! Результаты записал в свой журнал.
У Лисицына морда вытянулась:
- Ничего себе! Сколько же мы хватанули?
- Я тебе говорил, охломон, что это нельзя делать! А ты? Тебе бы только нажраться поскорее, долбо…б! - выругался Донцов. - Ну вот что теперь прикажете делать? Докладывать? - Лисицын прикидывал:
- Да уж не так-то и много – всего по 42 рентгена! Хрен с ними!
- Хорошее дело, немного! С 50-ти уже лучевая болезнь!
- А ты посчитай еще на какое время нас отстранят от работы на лодке и сколько это будет нам стоить, доплату-то за особые условия при этом снимут! Не говоря уже о выговорах.
- Посчитал уже, примерно на полгода, а в деньгах где-то около тысячи рублей на нос!.
- А-а… провались оно все…Чего уж теперь! Не будем докладывать! Как – нибудь обойдется! - только “карандаш”* в нагрудном кармане или пластинка с негативной фотопленкой регистрируют излучение, дозу которого раз в сутки вычисляет химик Саша Крапивин и заносит в свой совершенно секретный журнал без права “обрадовать” тебя ее количеством. Химик не может самостоятельно объявить радиационную опасность, что бы там не показали его приборы. Только с санкции командира, чтобы не было паники. А если командирские санкции запоздают? С радиацией шутки плохи! Ее безмолвное действие создает предательскую иллюзию безопасности, хотя радиация имеет запах, появлявшийся с вводом ядерного реактора, знакомый всем подводникам, и цвет, правда, в рентгеновском диапазоне. И если бы глаз мог его воспринимать, то экипаж представлял бы из себя компанию светящихся человечков.
По личному отношению к радиации экипаж делится на две неравные части. Одни панически боятся ее, невидимой и неслышимой, и пролетают реакторный отсек галопом, или вообще стараются в нем не бывать. Другие относятся к правилам слишком беспечно, как Лисицын с Донцовым и примкнувшим к ним старшиной Миронюком.
Вторых, к сожалению, больше. Но если, бывало, погибали сразу от переоблучения, то в официальных медицинских заключениях в расследованиях значилось - от поражения электрическим током, а если со временем, то от какой-нибудь банальной патологии. Это и есть – результаты позже, через несколько лет.
И тогда уже ничто не поможет! Какие уж там 15 Бэр в год!
Старший помощник командира Пергамент
Штурман мечется, как…
/ из народной поэмы о штурмане /
Он называл свою жену на французский манер – Люси, подчеркивая ее отношение к Мельпомене. Люси заканчивала театральный институт по специальности художник-гример и мечтала о работе в театре. Женя Пергамент женился на Люси, будучи на пятом, выпускном, курсе училища, а она в своем театральном – на третьем. К выпуску из училища Люси родила Пергаменту дочку, в которой он души не чаял. Его распределили на Северный флот штурманом на дизельную лодку, а Люси осталась в Ленинграде, поскольку маленький ребенок и незаконченный институт. Так и жили – он на Севере, она в Ленинграде. За время его кратких побывок они сумели обзавестись вторым ребенком. Люси закончила институт и поступила в театр, поскольку рассчитывать на работу по своей редкой для Северного флота специальности не могла, но не могла от нее и отказаться. Так и жили врозь. Зарплату Пергамент получал неплохую и в Ленинград отправлял без задержек. Люси ее вполне хватало. Со временем слабый огонек желания разделить судьбу с мужем на Крайнем Севере окончательно угас, ее целиком поглотила театральная жизнь с его вечным праздником, закулисными интригами и романтикой творчества в искусстве. На Севере холодно, одиноко и неуютно, а в Ленинграде - Невский проспект, теплая, уютная, хотя и однокомнатная квартира на Садовой, дети у мамы и желанный театр со своей кипучей жизнью и, конечно, очередным поклонником, подающим творческие надежды молодым актером с амплуа героя-любовника.
Закончилось все так, как всегда заканчивается, когда жизнь порознь, а кругом все так блестит и переливается. Люси окончательно решилась и отставила северного Пергамента в пользу ленинградского театрального героя - любовника, который в свою очередь отставил свою жену с двумя детьми. Трудно порою понять, как ухитряются эти творческие деятели наклепать столько детей, зарабатывая театральные копейки, порхая от одной почитательницы своих сомнительных талантов к другой. Пергамент с трудом удержался, чтобы не спустить героя-любовника с лестницы, но, перемучившись, милостиво благословил их союз. Союз, конечно, совсем скоро дал течь, ввиду того, что корабль любви наскочил на острые рифы бытовых неурядиц, дефицит средств к существованию и кормлению вечно голодных детей, а также ввиду исчезновения надежд на творческие успехи. Герой - любовник погрузнел, полысел, потускнел, стал брюзгой и обвинял в своих неудачах всех вокруг, начиная с главного режиссера театра и кончая гримершей, теперешней своей женой – Люси. Пергамент стал заядлым холостяком, жил в каютах плавучих казарм и полностью посвятил себя военно-морской службе. Алкоголь употреблял умеренно, у женщин пользовался успехом, в должностях продвигался в срок и не забывал помогать своей бывшей жене Люси материально, брезгливо морщась при виде героя-любовника, с которым, тем не менее, по приезде иногда перекидывался в шахматишки. Когда его назначили старпомом на лодку Маркова, он немедленно получил прозвище “Шмага” и начал наводить порядок в разболтанном, за время безвластия, экипаже железной рукой. “Фитили” сыпались на командиров боевых частей, как из рога изобилия. Но он ухитрялся делать это так весело, без всякой нутряной злобы, что и воспринимались они просто. Организация повседневной службы улучшилась. В ней появился огонек и жить стало веселее. Когда экипаж, намучившись от строевых занятий под барабан, вяло разучивал на морозе строевую песню под руководством помощника командира Сапрыкина, Пергамент остановил нестройный хор и, как всегда, прищурив голубой глаз под мохнатой бровью,
- Ну что это такое? Что вы тут сопли развесили? А ну-у! Эки-па-а-ж!!! Песня! Простая!! До безобразия! Раз-два, начали – Северный флот, Северный флот, Северный флот не подведет! - и маршировал на месте перед строем. Экипаж, глядя на него, возбудился и песня пошла…
Года через три, когда его переводили с экипажа на новый проект подводных лодок, он, прощаясь, завез в каюту ящик коньяку и, вызывая каждый вечер по одному офицеру, ставил бутылку на его карточку взысканий и поощрений, а после выпивки рвал ее на мелкие клочки, бросал в иллюминатор и серые волны разносили по заливу обрывки служебных страстей. Карьера его была удачна, но он так и остался холостяком... Во всяком случае, в обозримом времени…
Врач среди моряков, моряк среди врачей
Долженъ принять сундукъ с лекарствами у аптекаря…
Во время компании, долженъ по вся недели доктора
или лекаря, которой его должность управлять будетъ,
репортовать о числе больныхъ и состоянии ихъ и о ле-
карствахъ и о пище и о прочемъ,что к его должности
касается.
/ Уставъ морской Петра перваго, 1720г. Глава 10 Ст.1 /
Какой-то болван в Медицинской академии наболтал корабельному врачу Николаю Ивановичу Ревеге, что офицеры-подводники будут на него молиться, чтобы он, не дай Бог, не списал их с корабля по здоровью. Политпропаганда изображала службу на атомных подводных лодках, как некую манну небесную, упавшую на головы избранных… И это, впрочем, было недалеко от истины. Обыватели в Мурманске, ввиду абсолютной секретности этого вида военной техники, пользовались разнообразными слухами, утверждавшими, что отшельникам, служившим на этих кораблях, от жизни уже ничего не нужно, кроме приличной зарплаты и хорошей еды.
Доктор возомнил, что офицеры полностью в его крепких медицинских руках, должны ходить вокруг него на цыпочках, заглядывать в глаза и угадывать желания. Святая простота! Он не сразу понял, что почетные и звездные времена на атомном флоте закончились так быстро, едва только начавшись, что собирать дивиденды с корабельной докторской должности ему уже не придется. Флотская рутина немедленно испоганила все, что только можно было испоганить из красиво, мудро и современно придуманного отечественной наукой и зарубежной практикой атомного подводного плавания.
Ко времени его попадания на подводный ракетоносец в котловом довольствии с чудесными и питательными продуктами наступили новаторские перемены.
По уточненным правилам снабжения, любой пищевой продукт, из рекомендованных наукой для подводников, можно было заменить на похуже, но в большем количестве. Иначе говоря, при получении продуктов на поход ввиду отсутствия, скажем, красной икры, можно было вместо нее получить в эквиваленте стог сена.
И так - по всему перечню продуктов, рекомендованных медицинской наукой для поддержания организма подводника в тонусе в экстремальных условиях его службы. Красная икра и другие вкусные и исключительно полезные продукты стали расходиться по орбите, более близкой к береговой базе снабжения, чем к ней относились герои - подводники. Бербаза есть бербаза.
Рабочий режим службы, регламентированный Корабельным уставом, ужесточался самодурством собственных начальников и усугублялся придурью вышестоящих. Время отдыха и общения с семьями урезалось до минимума, прямо пропорционально дураковатости руководителей. Трое суток отдыха перед автономным плаванием представлялись теперь фантастикой и счастливым невозвратимым прошлым. Тяготы и лишения усугублялись разными текущими обстоятельствами, как-то:
- не подвезли ракету для загрузки, что-то там у них не ладится на технической площадке;
- сломался кран и погрузка остановлена, а крановщик ушел искать запчасть;
- кран исправили, но ракета не идет в шахту… или торпеда в торпедный аппарат.
Время - то идет, а сегодня твоя очередь на сход с корабля и побывку дома до 6 утра…
Наконец, ракета /или торпеда/ "в стволе", перешвартовались к родному причалу, и уже "отбой моторам", но поднялся ветер и превратился в "Ветер-2", при котором плавсоставу сход на берег запрещен. И ты не сошел на берег, матерясь и проклиная ветер, лодку, ракету, дурака - старпома, пофигиста - замполита и служаку командира. А завтра уже не твоя очередь на увольнение к мамке…
Или ты, наконец, освободился часам к 22, но транспорта-то уже нет, а до городка - 7 км., одновременно - зима, полярная ночь и снегопад. И ты, завывая от безнадюги, тащишься по сугробам в этой вечной мерзлоте и по пояс в снегу. Хорошо, что хотя бы северное сияние освещает твой тернистый путь. Прибываешь домой часам к 2-м ночи в шинели колом и застывшими, в ботиночках на коже, ногами. Тебе отпущено 2 часа счастья. Ты – дома! Рядом теплая женщина и бутылка коньяка. Ты пьешь почти бутылку, чтобы согреться и, счастливый, засыпаешь в 4, чтобы подняться в 6 и успеть на корабль к 7-30.
Так требует Корабельный устав. В 8-00 - подъем флага и новый день. На службу офицерский состав возят в грузовых фурах с брезентовым верхом, частенько - без скамеек.
Иногда вывезти всех не удается, потому что одна фура не пришла - не заводился мотор, а у другой - водитель не нашел левый сапог. Тогда опоздавшим грозит “фитиль” с возможным ограничением схода на берег на недельку- другую, чтобы служба не казалась раем. Как говорят мудрые люди, любовь к морю воспитывается невыносимыми условиями на берегу. А там уже и в море - на торпедную стрельбу или на учения. Мы же в море - дома, а на берегу - в гостях. Таков ритм и режим службы на весь год, за исключением 2-х-3-х месяцев автономного плавания. Там своя жизнь и свой распорядок. Из всех преимуществ и почетности службы в подводниках, кроме собственого гонора, оставался еще лозунг на сопке, прикрепленный ретивыми политработниками:
- Подводник - профессия героическая! Впрочем, это-то уж они не соврали. Есть поговорка - море любит сильных! Святая истина! Однако наиболее сильные, а, главное, находчивые из них находили лазейки и перемещались по службе с формулировкой отдела кадров – "в части центрального подчинения" по блату, везению или состоянию здоровья. Милый доктор - дилетант, пригрозивши однажды, что спишет с корабля по здоровью, был прилюдно осмеян и его надежды на собственную значимость и популярность в экипаже рухнули. От осознания реальности он сильно разочаровался в подводной службе. Все его становление на корабле прошло, как и у всех, в три стадии.
Первая. С приходом в экипаж после академии его пере-полняла мысль, что он здесь самый умный, еще бы - ака-демик, очень много чего знает, а они все вокруг – дураки, одичавшие от многолетней службы за Полярным кругом.
Вторая. Осмотревшись, увидел, как много вообще - то они все знают, а он – так мало, почти ничего, и пришел к неутешительному выводу, что он сам дурак, а они все - умные.
И третья. Освоился, вписался, кое-что в подводном плавании познал и вдруг понял – все одинаковые.
- Доктор, можно с тобой поговорить? - доктор становился важным, как начальник паспортного стола, милостиво выслушивал страдальцев, давал советы и направления в госпиталь.
Это была лишь малая часть реализации собственных амбиций, но его в экипаже все равно полюбили…
Без него на корабле был бы не тот пейзаж…
Штурман Петров. „Волны над нами.”
Штюрманъ хоть и натура хамская, до вина и бабъ охочая,
но за знание наукъ навигацкиъ, хитростныхъ в каютъ -
–компанию пущать повелеваю и чаркой водки не обносить
. /Петр 1/
Северный драмтеатр готовился к постановке спектакля о подводниках. После долгих переговоров с флотским начальством и трудными согласованиями с компетентными органами, двум артистам театра с большим скрипом и предосторожностями было разрешено посетить атомную подводную лодку, чтобы вжиться в образы своих героев, имея их прообразы живьем. Компетентные органы упирались до последнего, профессионально оберегая флотские тайны, которые,
между тем, успешно выбалтывали вышестоящие штабы, а за границей - очень компетентные товарищи из компетентных органов.
Наконец, график и план посещения были разработаны и артисты допущены на корабль с инструкцией под личную ответственность старпома Пергамента – „туда не пускать, сюда не ходить, этого не говорить, по сторонам не смотреть, с. ..и до..., и - с записью в вахтенный журнал.”
Атомная лодка пару дней назад пришла из дальнего и длительного похода и бока ее еще не остыли от тепла работающей ядерной установки – вывод не разрешили. Наверное, снова в море с какой-нибудь наукой.
- Вечно нам, как идиотам, “везет” с такими приходами, - ворчал старший лейтенант Петров, бывший воспитанник нахимовского училища - “питон”, а сегодня штурман и молодожен. Жены потусовались за забором, повидали издалека своих моряков дальнего плавания и поняли, что сегодня „кина не будет...” Особисты настучали, куда надо про жен у забора и начПО Каретников /начальник политотдела/ их оттуда погнал - куда торопиться? Дети есть почти у каждого, все остальное - разврат, как сказал один флотский доходяга. А секреты... Вдруг какая жена с фотоаппаратом запечатлит старую плавбазу, плавказармы и гальку прибрежную... Не годится... Штурман, старший лейтенант Петров, который женился полгода тому назад и только - только перед походом привез жену в гарнизон, матерился у себя в рубке на чем свет стоит.
- Петров! - заглянул в рубку старпом Пергамент, - принимай гостя, артист к нам, будет тебя со сцены показывать... Да закрой же ты рот, наконец, штурман! Интеллигенция на корабле, а ты... как биндюжник. Что они со сцены из тебя покажут? Сплошной мат и нецензурные выражения?
- Да пшш-ли вы все вместе с вашим театром и интеллигенцией... Попаду я сегодня домой или нет? Там Надька ждет, а я тут... с вашим театром. У нас уже не театр, у нас тут цирк – как ни придешь с моря, опять туда же... Совсем оборзели что ли? У них что - на нашего шхипера зуб?
- Все, штурман, мля..., отставить разговоры... Ты мне тут секреты не выбалтывай! А Надька твоя подождет...Не прокиснет! Я свою Люси последние три года тоже видел только в комбинации, или ночнушке, - подытожил штурмана старпом. Правда, он не уточнил, что его Люси последние три года на Севере вообще не было. Из-за его спины с любопытством прислушивался к флотскому фольклору артист, как ему и положено - в шляпе и с портфелем. Освоение роли началось. Правда, в тексте пьесы не было ни одного слова, похожего на те, которые он только что услышал. Старпом втиснул артиста в штурманскую рубку и поспешил удалиться - нужно было еще одного свести с механиком.
- Славин, Олег Палыч, - вежливо и осторожно представился артист, протягивая мягкую влажную ладошку. Был он лет сорока, волнистый блондин, слегка округлившийся и с голубыми глазами. Таким и должен быть герой в театральном амплуа…
- Поможете вжиться в роль? Мне еще не приходилось играть подводников..., - вежливо и осторожно промолвил он.
- Я вам тут что? Театральный институт, или... как его ... Станиславский? Я не умею никого вживать, вживайтесь сами! Я вам не ве-е-рю! Я - кто? Видите, какая у нас тут хреновина – нет схода на берег, а там – Надя! - огрызнулся штурман и зашелестел рулонами карт.
Артисту было не совсем понятно, что за спешка, ну выйдут еще на два-три дня и вернутся... к Наде..., но спросить не решился. Петров развернул на штурманском столе карту полигона:
- Извините, надо прокладку сделать на завтра ...
- Хорошо, хорошо, я не буду мешать, только скажите, что такое прокладка? - Петров объяснил и взялся за параллельную линейку и карандаш.
- Можно я буду спрашивать вас, а вы мне объясняйте, если не трудно? Я хочу понять ваши чувства и мысли, чтобы сыграть роль точнее?
- Валяйте, - милостиво разрешил штурман и закусил карандаш.
- Ну вот, например, о чем вы думаете, когда лодка погружается?
- О бабах, о чем еще! – задумчиво ответила „ хамская натура”, начиная входить в роль.
- Па -ч-чему? – удивился Олег Палыч.
- А я о них всегда думаю! - ерничал штурман, повторяя столетнюю шутку, которую, видимо, не знал только Олег Палыч, поскольку в театральном они этого не проходили.
Артист помолчал, наблюдая как штурман орудует на карте инструментом. Петров вошел в роль учителя и с серьезным видом травил артисту про хитрости прокладок и про невязки, про широты и долготы, океанские шторма и ураганы, срочное погружение и Сэндвич /вместо Гринвича/.
- Олег Палыч, а выпить у вас с собой случайно нету? - совсем обнаглел штурман, неожиданно отмякший душой и поправивший настроение. Он так увлекся развешиванием лапши на уши доверчивому артисту, что не заметил старпома, стоявшего за открытой дверью.
- Петров, зайди ко мне! - прервал “учителя” старпом.
В старпомовской каюте Пергамент влил разошедшемуся штурману по... самые нежные места, но тому было уже, как говорят, по цимбалам. Жить стало веселее. В море штурман Петров окончательно вошел в роль театрального наставника и продолжал вдохновенно “впаривать” в Олега Павловича всякие были и небылицы, драматические случаи из жизни и про замечательный героизм, проявленный лично им. Короче – тае-мое, зюйд-вест и каменные пули, как сказал бы герой Леонида Соболева.
В надводном положении в своем полигоне параллельным курсом встретили лодку своей дивизии и командир, получив с нее семафор, приказал боцману ответить:
- Юра, ты не прав! - командиром там был Юрий Дюжев.
Олег Палыч спросил у штурмана, что это означает.
Петров доложил артисту, что наш командир человек очень вежливый, интеллигентный и не употребляет бранных слов...
Как в анекдоте, где солдат, которому товарищ нечаянно капнул за шиворот расплавленным припоем, сдержанно заметил - Юра, ты... не прав!!!
Петров посвятил артиста в подводники, заставив его выпить целую бадью забортной воды с глубины сто метров... Корабельная публика в центральном посту, развесив уши, с удовольствием слушала краснобая штурмана, восхищаясь таким искусством художественного свиста... Вот это будет спектакль! Все надеялись, что и „маслопупы”- механики не подведут и просветят в своего персонажа не меньше и не хуже... И не ошиблись.
Спектакль посмотреть так и не удалось. К его выходу в репертуар атомный ракетоносец снова скрылся под волнами. И, как всегда, надолго.
Говорят, в спектакле был сплошной героизм, очень интеллигентные диалоги, типа – „Юра, ты не прав!”, терпеливо ждущие жены и вообще полный ажур...
Никто не матерился, что не пускают на берег к семье, или … к бабе.
Штурманенок Рашников
Подштюрманъ долженъ во всемъ быть штюрману и во деле
его вспомогать, а въ небытность штюрмана дело его
отправлять, подъ такимъ же штрафомъ какъ и штюрману.
/ Уставъ Морской Петра лерваго, 1720г. Книга третия Глава вторая ст 2/
Еще совсем недавно неунывающий, как большинство курсантов выпускного курса, будущий, нет – уже, штурман Рашников, весело чистил в училище бронзовый нос флотоводца Крузенштерна, получал погоны с кортиком и распределялся на атомную подводную лодку. Он был без памяти рад этому распределению, считавшемуся престижным, поскольку
были и всякие другие…не очень – в гидрографию, на тральщики и прочую надводную мелочь, где можно было гнить до седых волос. А тут – атомоход с перспективами! И вот он уже командир электро-навигационной группы штурманской боевой части атомной ракетной подводной лодки. Казалось бы, все так хорошо началось… Как вдруг, что-то в службе не заладилось. Так ему показалось.
А традиционные флотские байки гласят - если в первый год служба не пошла, в дальнейшем не пойдет тоже….
Подворотничок на китель не успевает пришить, брюки не глажены, реакция неважная – все время спать хочется. На самостоятельное управление сдать в срок не получается.
Подчиненные матросы какие-то разгильдяи, приборы не все в строю.
И этот ненавистный старший помощник - Пергамент (“шмага”)… все видит, все слышит, до всего дое…, ну, в общем до всего у него есть дело. Жить не дает и жизни нет … никакой. Ни на службе, ни в семье – домой-то не пускают, пока не сдаст экзамены на допуск…
«Фитилей» уже столько, что старпом завел вторую карточку. Все – кончена служба. После очередного “фитиля”, долго мучившийся сомнениями, штурманенок написал рапорт на имя командира.
Командиру в/ч…. Капитану 1 ранга Маркову Л.В.
Прошу списать меня с корабля, поскольку в критических ситуациях не имею самообладания и к службе на ПЛ не пригоден.
“Фараон” приказал разобраться старшему помощнику. . Пергамент написал поперек рапорта:
- Тов. л-т Рашников В.А.! В критических ситуациях не занимайтесь самообладанием! По сути рапорта – отказать! Продолжайте служить Родине !
Старпом Е. Пергамент
Рашников В.А. привыкал к тяготам и лишениям долго и тяжело. Был он юношей, скромным, домашним, потомственным ленинградцем, любил своих Соню с малышкой и с трудом переносил Пергаментов фольклор.
Уходя с корабля по переводу, Пергамент вызвал его к себе в каюту прощаться. За беседой влил в несчастного полбутылки коньяку, а вместе с ним и уверенность в себе, объяснив, что все его недочеты в службе - сущие пустяки по сравнению с мировой революцией!
Карточку взысканий и поощрений со всей историй взлетов и падений Рашникова “Шмага” порвал на мелкие кусочки на изумленных глазах захмелевшего штурманенка…
- Запомни, Рашников, командир ругает – учит! - внушал, пунцовый от изрядной дозы коньяка, Пергамент молодому, сверля его голубыми глазами из-под кустистых бровей, - служи Отечеству, в морях твои дороги – ты же штурман!
И служба у молодого пошла. Не сразу, правда, и со скрипом. Да было бы желание…
Минеры. Новицын.
Если ты и туп и глуп - поступай в ВВМУПП *….
/Инженер-механики по злобе …/
А минер Новицын не прижился в экипаже. Не наш человек, и в экипаже это сразу передалось всем, как по волнам в эфире. По еле заметным дуновениям, штрихам, фразам, и оттенкам. На то и экипаж…
Здесь нельзя особняком, индивидуально и что-то держать за пазухой.
Этот флот я видел через пенсне, - обычно выражался
он. Женился со смыслом, через тестя стал „инвалидом” и подал документы в академию. Поскольку поступление в нее было учтено при выборе невесты и дело, с помощью тестя, успешно продвигалось, время, положенное на подготовку с освобождением от службы, он проводил на казарменной койке, уютно устроив под голову две подушки. Капитан - лейтенант Лисицын подложил ему туда „Арифметику для 4 класса”, но и ее минер изучать не стал за ненадобностью и чтобы не напрягаться…
В академию поступил, а после ее окончания, доносил знания курсантам в каком-то училище, куда был назначен опять же с помощью тестя. А флот не досчитался флотоводца с академическим образованием. Да и Бог с ним. С флотом...
После удачного выстраивания карьеры, Новицын бросил блатную жену и женился на официантке из училищной столовой…
КУЛИШИН
В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде...
/ Поговорка минеров…/
Капитан 3 ранга Кулишин был старым минером. Он служил на разных лодках столько, что уже и не помнил, когда и как эта служба началась и не знал, когда и где она закончится. Он выстрелил за свою службу такую уйму торпед, всяких – учебных, боевых, испытательных, что знал свое дело с закрытыми глазами и был вечным командиром первого отсека, куда назначают всех минеров -командиров боевой части три. За долгую службу ему так надоели всякие разговоры, что он стал патологическим молчуном и открывал рот только тогда, когда этого требовала служба.
Невысокий, плотный, круглолицый и курносый, он напоминал персонаж Ярослава Гашека – бравого солдата Швейка. Его шутки из разряда черного юмора были на слуху среди офицеров дивизии , а часть их из народного фольклора – редкие, краткие, сочные и к месту. После чего надолго замолкал. Перед ним за его длительную службу прошли десятки командиров, старпомов и прочих начальников.
Он научился переносить самодурство и глупость некоторых из них с олимпийским спокойствием, что иных, впрочем, раздражало до икоты.
- Меньше группы не дадут, дальше лодки не пошлют, - сделал резонный вывод Кулишин, поскольку в его оружейной специальности должности меньше, чем командир БЧ-3 на лодках вообще не существовало.
Его никуда не продвигали, потому что как-то не замечали, да он и сам не стремился. Его вполне устраивали четыре торпедных аппарата калибра 533 мм в носу лодки и два 400 мм. в корме, которые его матросы надраивали до боли в глазах. Торпедные стрельбы ведь не каждый день.
В компании с выпивкой был молчалив, как всегда, но до определенной по количеству дозы.
Когда среди общего разговора он с тоской и подвывом вдруг заводил:
-“… в понедельник проснешься, толи день, толи вечер, на подлодке слилось все в понедельник сплошной....”, или - “…а еще вечерами не пускали нас в город, и учили науки, как людей убивать...” Все. Это означало – финита- ля- комедия. В репертуаре - курсантские песни… Диме больше наливать нельзя и вообще пора укладывать…
А он и не сопротивлялся.
*ВВМУПП – Высшее военно - морское училище подводного плавания
КГДУ
/командир группы дистанционного управления /
Смотри в табло...
/ Железное правило управленцев /
Лисицын и другие КГДУ управляли энергетической установкой подводной лодки. Вся автоматика и дистанционные приводы заведены на пульт управления ГЭУ – главной энергетической установки.
Основная задача Лисицына управлять ядерным реактором с автоматикой. Вычислить пусковое положение компенсирующей решетки, осторожно поднять ее шагами, пока не дрогнет стрелка прибора, когда реактор „пошел”, полетели нейтроны расщеплять атом и началась управляемая цепная реакция. Развели пары, дали на турбину и… поехали. Сложнее Лисицыну, когда задают ход с “малого” на “полный” - ядерный реактор начинает ”разгоняться” от температурного эффекта в активной зоне и аварийные стержни могут его заглушить по сигналу „превышение мощности на 20%”. Держи ухо востро - или не выполнишь заданный ход или спалишь реактор. Когда на табло выпадает сигнал “превышение мощности на „20%”, все стержни и компенсирующая решетка реактора летят вниз, Тимофей в экстазе бросается на ключи и кнопки лавиной и приводит автоматику в полный беспорядок, если вовремя не вмешается управленец с правого борта Коля Донцов. Он бьет Лисицына по рукам, подхватывает управление и кое-как нормализует ситуацию. А эти… стратеги, в центральном посту, до сих пор не поймут – ну нельзя с „малого” сразу на „полный” и требовать, чтобы корабль рванул. А, впрочем, черт их знает, может обстановка такая, что нужно быстро бежать... Они же не объясняют...
Тимофей написал в своих соцобязательствах замечательные пункты: - “11. Мурло – в табло!” и – “12. Каждый нейтрон в ядро!” “Мурло” заместитель командира по политической части В.И. Илин вычеркнул, как не очень печатное, а „каждый нейтрон” оставил, надеясь, что у Лисицына это получится. С физикой у зама было слабовато... Лисицын пришел в училище с торпедных катеров, на которых честно отслужил положенных тогда четыре года. На подводной лодке после училища он уже шесть, в начальники не хочет, списаться не может. Нет такого закона, чтобы Тимошу под белы рученьки да в родной Псков на должность…Только по здоровью, а „пскопской скобарь” Тима здоров, как бык. Ну, а если по здоровью, то, может, временно водочки попить и слечь с жалобой на сердце? Сказано – сделано. В госпитале нужно полежать не менее трех раз, чтобы списали. Вскоре постоянно хворого Тимоху в госпитале знали уже, как родного, но третий раз все же не приняли, ввиду явки на обследование под изрядной “мухой”... На обратном из госпиталя пути Лисицын поймал доверчивую кошечку супруги флагманского механика флотилии Завадовского, и, на изумленных глазах хозяйки, растянув роскошную пушистую шкурку, вычистил ботинки. Лисицын неумеренно увлекся этим способом списания с флота и, будучи по путевке на черноморском военном курорте, по причине непросыхающего пьянства, три дня не мог выговорить свою собственную фамилию, которой заинтересовался главный врач, за что и был отчислен из санатория досрочно с “телегой” на флот.
Позже, когда у Тимофея обратного хода от бутылки уже не было, комиссия отдела кадров ВМФ списала его за алкоголизм и „дискредитацию звания советского офицера”. На комиссию Лисицын явился пьяный, бил себя кулаком в грудь и кричал, что очень хочет служить.
И правильно сделал, иначе его бы не списали.
КГДУ Донцов
Справа стенка, слева камни,
а корабль прет, а амбиции играют…
/Леонид Соболев/
Швартовая команда уже наверху. Пергамент с мостика руководит приготовлением корабля к бою и походу. Командир еще у себя в каюте. Убраны дополнительные швартовые концы. Последний аккорд в приготовлении – проверка моторных и турбинных телеграфов. Вахтенный мехник Шарый в центральном посту привычно прогнал за ручки телеграфы по всем положениям. Из отсеков отрепетовали.
- Мостик..., – начал Шарый, но вопль старпома с мостика прервал его:
- Куда? Центральный!!! Стоп машина! Стоп, едрена мать!
- Какая машина, вы что там на мостике? Все стоит! - и механик зыркнул по тахометрам на носовой переборке. Стрелки были на нулях...
- Пульт! Что у вас там?
- У нас все нормально! Моторные и турбинные телеграфы проверены, замечаний нет!
- Что проверено? Стоп машина! - орал старпом, - Мы едем на берег!!! Вы что там – охренели? Стоп, я вам говорю, - захлебывался старпом, - уже швартовы порвали! Ну – все-е-е – при - е - е - е-хали, дикари! – упавашим голосом констатировал ситуацию “Шмага”. Лодка у пирса носом к берегу, швартовые концы лопнули, как гитарные струны. Швартовая команда спряталась за рубкой, чтобы, не дай Бог, не перешибло тросом...
Пулей выскочил на мостик Марков.
- Кто на пульте? Пускали турбину? - КГДУ Донцов признался, что на несколько секунд “самопроизвольно” включилась ШПМ*, шинно - пневматическая муфта, которая соединила работающую турбину с линией вала и – на винт…
- Но я сразу же отключил! - докладывал опытный управленец.
- Никак нет, она сама..., – Донцов был опытным управленцем, ему доверяли, и ни у кого правдивость его слов не вызвала сомнений. С мели сняли буксиром. Выход в море отменили и на корабль прибыла авторитетная комиссия во главе с флагманским механиком флотилии Завадовским для технического расследования и заключения о причинах навигационного происшествия.
- Да, действительно, она включилась самопроизвольно. Вот тут, в золотнике... Есть такая штучка...
- Тут конструктивная недоработка..., – заключила комиссия и навигационное происшествие свели вничью... Правда, после этого акустическая станция стала слегка барахлить, но это уже дело для очередного дока.
- Да вы что, Андрей Викторович! Как я мог? – говорил Донцов Шарому. Через год Коля Донцов признался:
- Было, Андрей! Сам не знаю, какой болт в голову залетел... Замкнуло… Дернул ручку ШПМ и тут же опомнился - что же я делаю! Ну и - сразу обратно!
Не могу понять до сих пор... Ну и спасибо комиссии, выручила, а то... не сносить бы мне головы!
Матросы
Должны офицеры рядовыхъ къ ихъ службе и
работе побуждать и прилежно смотреть, чтобъ
все исправно было зделано, а кто въ томъ
мешкателенъ обрящется, оный жестоко наказанъ
будетъ
/Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга
Четвертая. Глава третья ст 40/
Ване Шаповалову - 20 лет. Ваня турбинист и его специальность - маневровое устройство турбины. Им он задает обороты, меняет ход, управляет двадцатью тысячами лошадиных сил. Маневристы в турбинной команде своего рода привилегированные интеллигенты. Не каждый может быть маневристом. Нужна тонкость организации, интуиция и чувствительные руки. По случаю юбилея Ваню пригласили в центральный пост, разрешили посмотреть в перископ, покрутить рули и вручили бездну всяких вкусных вещей - сгущенку, шоколад, низку вяленой тарани и, наконец, пирог с повидлом и цифрой 20 на нем. А друзья на бачке увеличили его долю сухого вина до ощутимого результата.
- Ваня, ну что нового появилось в твоей жизни на 21-м году жизни, открылись какие-то горизонты? - спросил его вахтенный механик Шарый.
- Все нормально, товарищ командир. Хорошо жить на белом свете! – скаля зубы, ответил жизнерадостный русский матрос Иван Шаповалов с румянцем во всю щеку, допивавя сгущенку.
- А сколько вам лет, тыщ командир?
- Тридцать шесть! Что - много?
- Да вы что-о-о! – ужаснулся Иван, - вы уже такой старый?? - Да вам же, наверно, совсем не интересно жить на свете, правда?
- А до какого возраста интересно, как ты считаешь?
- Ну-у-у, лет до 25-26… максимум. А дальше – мрачно…
- Чудак ты, Иван! Ты еще не знаешь, что в мои 36 жить в сто раз интереснее, чем в твои сопливые 20, - но Шаповалов не поверил…
Старшина Миронюк
Лицо подчиненное передъ лицомъ начальствующимъ
должно иметь видъ лихой и придурковатый, дабы
разумениемъ своимъ не смущать начальство...
/Указъ Петра 1 от 9.12.1709 г./
Спецтрюмный Гриша Миронюк земляк Коваля и, в бытность свою старпомом, Петр Иванович питал к нему родственные чувства. Земеля… Гриша заведовал механизмами реакторного отсека, поэтому и назывался специальным трюмным. Миронюк с радиоактивностью на „ты”, ел и спал в реакторном отсеке, что, вообще говоря, строго запрещено, ввиду несовершенства биологической защиты. Даже в море, когда реактор на мощности, и его положено осматривать один раз в полчаса. Миронюк хитрован, держится придурковато, но дело свое в отсеке знает отлично. При погружении с аварийным дифферентом на нос 20 градусов, когда нержавеющая палуба стала уходить у него из под ног, Гриша карабкался по скользким нержавеющим плитам с остановившимися от ужаса глазами и бормотал:
- “Два месяца до ДМБ! Два месяца до ДМБ!” – и сбил ногти до крови. В доке Миронюк с земляками втихаря выпил полканистры пойла, которое капитан - лейтенант Лисицын, и за спиртное-то не посчитав, рискованно сунул за трубы в реакторном отсеке.
Матрос Магомадов.
Офицеры и прочие, которые в ЕГО
ВЕЛИЧЕСТВА флоте служатъ, да любятъ друг
друга верно,какъ христианину надлежитъ
безъ разности, какой они веры или народа
ни будутъ
/ Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга третья.
Глава первая. Ст.2./
Ну зачем магомадовых присылают на флот? Какой урод - кадровик совершает это преступление перед человечеством. Магомадов родом из горного азербайджанского села и русским владеет на уровне человека в состоянии сумеречного сознания... До призыва на военную службу на русском языке практически не говорил. Проще выучить азербайджанский, чтобы с ним как-то общаться, чем переводить с его русского на общеупотребляемый. Он смотрит на все, что его окружает, с нескрываемым удивлением, смешанным с испугом человека, внезапно оказавшегося на Марсе... Восемь месяцев в учебном отряде из него делали специалиста для атомной подводной лодки и слепили для комдива – два Аниса /капитан-лейтенанта Анисина/ электрика Магомадова, как для Робинзона Пятницу. Он сразу попросился на камбуз и признался, что в электричестве не разбирается. Если, конечно, перевод был сделан правильно. Но он беспрестанно повторял – „люля-кебаб, люля-кебаб” и потому был определен в пищеблок. Там и прижился. Однажды лодку пришвартовали к крейсеру и соединились с ним шторм - трапом. С левого борта привязался танкер и на корабль закачали турбинное масло. Магомадов в синей репсовой робе вылез на крейсер и, оставляя подводными тапочками с дырками масляные следы на сверкающей палубе, направился в гости к земляку, но нарвался на старшего помощника командира крейсера.
- Эт-т-то еще что такое? – сверкающий вычищенными пуговицами крейсерский старпом смотрел на Магомадова и его масляные следы на палубе с удивлением человека, встретившего персонаж фильма ужасов, - Ты откуда, воин?
- Я – с корабля! - гордо кивнул на лодку подводник.
- А где ты сейчас находишься, позволь тебя спросить?
- На плавбазе! – не задумываясь просветил крейсерского старпома матрос Магомадов. От такой характеристики боевого корабля 1 ранга его старший помощник впал полуобморочное состояние и, пока он приходил в себя,
Магомадов успел скрыться от греха. На ежегодной водолазной подготовке на него надели ИДА-59, зажгутовали аппендикс гидрокомбинезона и объяснили, что он в составе трех человек будет для тренировки проходить через торпедный аппарат. Пока сухой, чтобы освоиться. Потом мокрый!
Из запотевших стекол снаряжения на Шарого смотрели полные первобытного ужаса черные глаза подводника Магомадова.
- Вы в аппарате, я даю один удар по корпусу, это значит – как себя чувствуете? Если все в порядке - отвечаете по очереди одним ударом. Сначала первый, за ним второй, за ним третий! Поняли? Я даю два удара – имитируем подачу воды. Если все в порядке, вы отвечаете по очереди двумя ударами. Я даю три удара – открываем переднюю крышку, вы стучите по очереди тремя ударами и выходите из торпедного аппарата. Понятно? Пошли! -трое втянулись в торпедный аппарат. Последний - подводник Магомадов. Один удар. В ответ по очереди – один, за ним второй... Третьего нет. Третий Магомадов. Еще раз – один удар. В ответ по очереди два. Магомадов молчит.
- Открывайте заднюю крышку, вынимайте его! - вытащили. Инструктаж повторили. Понял? Кивает головой – понял, но смотрит с ужасом. Мичман Гудимов нагибает его, чтобы всунуть в торпедный апарат. Сопротивляется. Вырывается из крепких рук инструктора и через клапанную коробку спасательного гидрокомбинезона подводника хрипит:
- А дивер када откырыват будеш? - что в переводе с Магомадова значает: - “А дверь когда открывать будешь?”
- Раздевайте его, кина не будет! Мне еще пятьдесят человек пропустить нужно! - командует Андрей и Магомадова раздевают, к его удовольствию.
Остается за кадром – что будет делать подводник Магомадов, если ему в аварийном случае придется спасаться методом выхода через торпедный аппарат.
Этого не знает никто. И Магомадов тоже. А на чьей же совести в таком случае будет, не дай Бог, его гибель?
Замполит среди моряков,
моряк среди замполитов
Священникъ долженъ прежде всехъ
себя содержать добрымъ христианскимъ
житіемъ, въ образъ всемъ и имеетъ
блюстися, дабы не прельщать людей
непостоянствомъ или притворною свято
стію и бегать корысти, яко корене всехъ
злыхъ
/Уставъ Морской Петра перваго, 1720г.
Книга третія, глава девятая. Ст 2./
Капитан-лейтенант Илин был назначен заместителем командира Маркова политической части сразу после Олега Петровича Гордея, списанного с корабля по заявлению пьяного гардеробщика мурманского привокзального ресторана. Количество первоисточников, изученных Валерием Ивановичем Илиным в академии /ВПА/ и глубоко въехавшая в сознание мысль о своей “решающей и направляющей”, похоже, изрядно мешали ему в личной морской подготовке и изучению психологии специфического воина – подводника. Моряки справедливо полагали, что замполит тоже должен быть, хоть плохоньким, но подводником, по крайней мере, по общей морской подготовке, знанию устройства корабля и навыков в борьбе за живучесть. А политические знания и работа не должны мешать ему создавать человеческую атмосферу в экипаже, заботу и внимание к людям. Очередной звездопроситель в звании капитан-лейтенанта появился в экипаже перед самым окончанием межпоходового ремонта и моментально осознал себя вторым человеком после командира. На подъем флага утром он крался на корабль, прячась за береговыми сараями, так, чтобы поспеть в строй обязательно между старпомом и командиром и дать по нять всем, кто здесь кто. Экипаж, давясь от смеха, наблюдал эти маневры с палубы. Илин неумело спускался по трапу, хлопал переборочными дверями, набивал шишки в отсеках и не мог отличить ГОНа* от помпы.
Офицеры наступали ему на пальцы, спускаясь по рубочному трапу, когда команда “все вниз” выполняется так быстро, что сохранять чваное достоинство, пропорциональное занимаемой должности, просто невозможно. Тем более, что на флоте традиционно по трапам пешком не ходят. В каюты казармы, где офицеры жили по двое – четверо, зам - новичок врывался вихрем, шморгнув носом, в вечернее неслужебное время без стука. Он не понял намека, когда командир БЧ-2 Борис Цыбешко, стыдливо прикрывая ладошками тощую волосатую грудь, завизжал, как голая женщина в бане, застигнутая ротой солдат:
- Мужчина, куда вы прете? Вы же видите, что я не одета!
Спасаться от “решающей и направляющей” стали с помощью крючков, купленных в скобяном магазине и навешенных на двери. По вечерам, когда “море на замке”, а в г. Полярном “оккупантам”, как окрестил местный командир бригады приходящих подводников-атомщиков, делать было нечего, в тесных каютах расписывали “пулю” в преферанс, пили корабельное “шило”, закусывая принесенным с камбуза жареным хеком.
Но крючки новичка не остановили и он стал назойливо
стучаться вечерами по очереди во все каюты, естественно, запертые изнутри. Иногда имитировал условные сигналы, подслушанные втихаря. Обманувшись на пароль, капитан 2 ранга Цыбешко, уже принявший пару рюмок в компании минера Кулишина и доктора Ревеги, открыл дверь, но, не растерявшись, уверенно выдавил зама костлявой грудью со словами:
Военная биография его была проста, как команда “Смирно”. Закончив пехотное училище по малокалиберной артиллерии, годик потрудился штатным комсомольцем в автобате, затем поступил в Военно-политическую академию им. Ленина, почему-то на военно‑морской факультет, и, по окончании, осчастливил собой экипаж атомной подводной лодки.
Самым выдающимся фактом его биографии была женитьба на дочери очень крупного чина из Министерства обороны или Политуправления, хотя корабельные гусары никак не могли взять в толк - кому такое вечно шморгающее сокровище могло составить счастье.
Короче – он был стопроцентным „инвалидом”. Но если у невесты были хоть какие-то варианты, то у экипажа они исключались приказом о назначении, а медовый корабельный месяц показал, что и притирка невозможна.
Илин развил бурную деятельность по организации политучебы, конспектированию первоисточников и сочинению соцобязательств, упрямо игнорировал познание устройства корабля и неписанных корабельных правил общения в офицерском корпусе такого специфического рода воинских коллективов, как экипаж подводной лодки. Незатейливая его речь обильно пересыпалась таинственным присловьем - “об-тыть”, вероятно навсегда приобретенным на службе в автобате.
Короче, он сам не оставил экипажу никакого зазора, а посему стал персонажем травли всех матросских и офицерских острословов. Он моментально получил прозвище “артиллерист” и периодически обнаруживал у себя в каюте то “Пособие для политработы в танковых войсках”, то в экипажной стенгазете статью под псевдонимом “О политработе в автобате”.
Корабельный острослов и специалист по черному юмору минер Кулишин, прознав по ОБС /одна баба сказала/ о необычайной ревнивости зама, на командирских планерках в море стал почесывать лоб под пилоткой. На фальшиво участливый вопрос инженера человеческих душ печально признавался, что в море‑то мы уж месяц и пора бы им прорезаться… Зам мрачнел, впадал в меланхолию, надолго задумывался, терзаемый мрачными предчувствиями, и на два‑три дня выпадал из обращения. Он запирался в своей отдельной каюте, никому не досаждал, а еду вестовой носил ему “на дом.”
Как сдавали задачу
Ну что, сдал? Сколько?- Четыре!
Одну не взяли – горлышко битое…
/ Из старого анекдота /
После межпоходового ремонта, сляпанного кое-как в условиях всеобщего дифицита запасных частей и низкой квалификации “корифеев” с плавучей ремонтной мастерской, пришла пора очередной раз сдавать задачу. Задача по флотски это не из области арифметики. Это вовсе не теорема Пифагора. На флоте это первая учебная задача выучки экипажа. И - самая сложная. Это вечный организационный период, почти без схода на берег, хотя лодка и у причала. Разве что поздно вечером, часа в 22 или позже, крадучись и рысью – домой, километров 6, чтобы к 6-30 быть снова на корабле. Тоже рысью, те же 6, но уже в обратном направлении.
Для смотра готовится форма одежды, которую матросы обычно воруют друг у друга, а “дембеля” даже и не разговаривают, экспроприируя форму первого срока у первогодков. Это – традиция, бороться с которой так же бесполезно, как с цунами. Дедовщина, одним словом, своеобразная.
Это старшинские книжки и книжки - “боевой номер”.
Не только наличие, внешний вид, но и знание их личным составом.
А матрос Магомадов…, как вы понимаете, не всегда… и - что с него взять?
Это содержание корабля и организация корабельной вахтенной службы.
Вторая часть этого надолго запоминающегося увлекательного мероприятия включает приготовление корабля к бою и походу и демонстрация штабу учения по борьбе за живучесть, максимально приближенного к боевым условиям. Флагманские специалисты штаба „издеваются” над экипажем по полной программе, чтобы служба не казалась раем, и чтобы плавать научились.
И не только плавать, но еще и воевать.
Захватывающее зрелище. Особенно оно запоминается „двоечникам”, получившим в итоге „неуд”. Они надолго, иногда месяца на два, прочно забывают дорогу домой, готовясь к повторной сдаче.
А экипаж командира Маркова сдал первую задачу с первого захода! Почти небывалый случай. И даже с оценкой „хорошо”. Это, можно сказать, высшая похвала и большая удача. И песню пели хорошо, и пуговицы сверкали, и иголки с нитками у матросов были в наличии. Гвоздь программы, конечно, это учение по борьбе за живучесть. Сценарий его разработал командир электромеханической боевой части Малых с максимально приближенными к жизни эпизодами. Матросам понравилось живое действие, они с большой отдачей тренировались в исполнении и хорошо в этом деле преуспели. Даже 10-й отсек надували воздухом для создания противодавления в аварийном случае.
Кто понимает… До того все правдоподобно, что когда сняли давление и не уловили по манометру остатка, матрос Ваня Шаповалов, отдраивая люк 10-го отсека, выпорхнул наружу метра на 1,5 и едва не улетел за борт. Успели поймать. У механика Малых сердце екнуло – упал бы матрос на комингс шахты, а люк мог спружинить и хлопнуть в обратную сторону. Поломался бы Шаповалов. Но... пронесло.
Фу-у-у ! Все смахнули пот с лица и обмякли. На пирсе - грандиозный перекур с красочными воспоминаниями – „ а я…, а он…, а мы…, и тут мы включаемся в ИП-46…”, и т.д.
Командир доволен и старпом Пергамент сегодня пойдет, наконец, домой... Матросам кино, офицерская смена – к женам и детям. Не всем, но большинству. Заслужили. Остальные – завтра. Остающиеся по каютам разольют по стаканам “шило” и отпразднуют удачу.
- Шарый, зайдите ко мне в каюту, - мрачно прогундосил замполит Илин. В каюте политработника курсант - практикант рисовал стенгазету. Андрей, радостно возбужденный после напряженного дня и хорошего результата, весело поздоровался:
- Я вас слушаю, Валерий Иванович !
- Да-а. Плохо, плохо Андрей Викторович, об-тыть! - сходу заныл заместитель командира по политической части, шморгнув носом.
- Что плохо-то? Наоборот, все хорошо – задачу сдали! -
Илин первый раз в своей жизни сдавал задачу с экипажем на корабле.
- Да вот с соцобязательствами ваших подчиненных. Забраковал политотдел!
- Неужели „неуд”? - удивился Шарый, который все листки соцобязательств, помнится, проверил лично и собрал в красивую папку с белыми тесемками.
- Да нет, поставили тройку, но дело серьезное.
- Неужто какая антисоветчина...? - подумал про себя Андрей, - Что же там не так? – вслух, а сердце екнуло.
- А вот посмотрите. Вот тут. Та-ак... Вот. Шаповалов Иван вызывает на соревнование вашего матроса Фархутдинова. Так? Теперь смотрим... Фархутдинов... Ага… А Фархутдинов Шаповалова не вызывает! Это как понять? - Валерий Иванович, да вы это... что? Серьезно? Да плюньте вы на эти мелочи. Мы задачу сдали, Валерий Иванович, понимаете – задачу! А замечания... Они всегда были, есть и будут. Штаб ведь тоже должен отрабатывать свой хлеб, а иначе какие они инспектора?
- Вы не понимаете! - голос зама вдруг зазвенел, явно рассчитанный на внимание практиканта. /ну как же – начальник, капитан – лейтенант, учит уму - разуму подчиненного, капитана 3 ранга!/ – эдакая мерзкая попытка самоутверждения! - Социалистическое соревнование... еще Ленин учил..., - и зам всердцах швырнул Андрееву папку с соцсоревнованиями на стол, взметнулась облачко пыли, - вы ответите, Шарый, об-тыть, за халатность.
- Валерий Иванович, - взорвался Андрей, - да из всей этой филькиной грамоты нужно выкинуть почти все и не морочить голову ни себе ни людям. Оставить два – про рацпредложение и про помощь молодому в освоении специальности. Это порыв души! А все остальное записано в Уставе и не фиг что-то еще высасывать из пальца!
- Что-о? Не фиг? Филькина грамота? Выкинуть? Да вы что, об-тыть, в своем уме,? – заорал вдруг фальцетом представитель партии в вооруженных силах.
Шарый развернулся к двери и огрызнулся:
- Я в своем, а вы? На досуге научитесь разговаривать со старшими по званию, а я пошел к...едреней матери! – доктор Ревега, выборный секретарь парторганизации, уговаривал Андрея после инструктажа у Илина:
- Иди, извинись! Он же тебе гадостей наделает. Ты знаешь, что он тебе клеит? Непонимание роли социалистического соревнования в армии!!! Ты представляешь, что это для тебя значит?!!
- Да пошел он... знаешь куда? И ты вместе с ним, миротворец хренов! - доктор знал куда идти. А Илин нервно ходил по коридору, косясь на открытую дверь ка-юты Шарого и ожидая явки с повинной.
- Дурак ты, Шарый! Из-за своего глупого упрямства... он же тебе припомнит! - пытался уговорить друга доктор.
Николай Иванович Ревега не ошибся. „Артиллерист”, конечно же, припомнил – зарубил представление на „Красную Звезду” с формулировкой – „командир подразделения, имя - рек, не понимает роли социалистического соревнования в армии и на флоте!” Вполне достаточно, чтобы не только зажать награду...
Но и... А сколько еще интересных характеристик “артиллерист” натаскал в известные инстанции?
Кредо командира Маркова.
Подводная лодка вам не молоковоз!
/ Кредо командира Маркова/
Закончился межпоходовый ремонт выходом в море и первым пробным погружением. Вахтенный инженер-механик Шарый рассчитал дифферентовку и приказал откачать 30 тонн из уравнительной цистерны за борт. По неписанному среди механиков – подводников правилу облегчил лодку - а вдруг ошибся в расчетах? Правда, и сам понимал, что чересчур. Но фокус не удался – лодка не погружалась. Леонид Васильевич крутился на перископе, на перископной площадке – “обезьяннике”, как ее называли матросы, и бил механика, будто невзначай, ногой в подводном тапке с дырками пониже спины.
Кресло механика - вплотную к “обезьяннику...”
- Механик, почему Я не погружаюсь?
- Товарищ командир, волна, воздушные пузыри, ходу мало!
- Ты мне не заливай! У тебя лодка – ЧТО? Молоковоз? Или как? – Андрей тихо приказал принимать в уравнительную цистерну и шепотом посоветовал боцману:
- Боцман! Больше рули на погружение, больше! Погружайся, боцман, - но Гучкас, свинья, громко:
- Глубина один метр. Лодка НЕ погружается!
"Фараон" с надрывом:
- Меха-ни-и-к!!! - и добавляет еще… очень знакомое... Что-то про подводное плавание, срочное погружение и недотепу - механика, которого Бог послал на его голову… - Я долго буду на поверхности? - Шарый про себя:
- Наверное, всегда! – если бы “фараон” только слышал…
Механик снова получил сапогом по сиденью. 5 метров…
- Опустить перископ! - перископ пошел вниз. 15, 25метров. “Фараон” привычно:
- Штурман, я погрузился! Мое место?
Из глубины отсека, откуда-то из-за щитов опять:
- А мы?
Как сдавали задачу /продолжение/
SOS, … - - - …
/Сигнал бедствия на море/
Экипаж только что закончил показывать штабу дивизии во главе Караваевым на что он способен в море. Матросы и офицеры лихо отработали учение по борьбе за живучесть на ходу в условиях, приближенных к боевым. Тушили пожары, заделывали пробоины, включались в дыхательные аппараты и даже умело сработали по неожиданной вводной дотошного и занудного заместителя флагманского механика Калисатова. Всплыли.
Штаб и офицеры корабля собрались на “разбор полетов” в кают-компании. Вахтенный офицер Сапрыкин с боцманом Гучкасом отсемафорились береговому посту СНиС
позывными - свои. И поплыли дальше. Из рубки радистов вынырнул связист Пашка Могилевич и попросил вахтенного механика Шарого запросить “добро” у командира дивизии на сеанс связи – время подошло.
- Добро, - ответил из второго отсека Караваев
- Добро, - передал Шарый Могилевичу.
Через пять минут снова Пашка:
- Андрей передай комдиву, радио ушло, квитанция получена, – Шарый доложил во второй отсек.
.Содержание типично - всплыли в полигоне, наши координаты, работаем по плану. Короче - у нас все в порядке. Но минут через десять белый, как бумага, взмокший от волнения, Могилевич высунулся из рубки и горячим шопотом, вращая в возбуждении воспаленными глазами, прохрипел Шарому:
- Андрюха, кранты! ЧП! Передали оперативному согнал СОС!
- Как? Ты же доложил, что все в порядке и квитанция…
- Да в том-то и дело… И квитанция есть… Все есть. Только радио не то передали! Боролись за живучесть натурально и ленту с аварийным сигналом заправили в аппаратуру, бля… Вот и… А обычную вентилятором задуло за приборы, потом нашел. Зови Караваева в ЦП.
- Второй! Попросите командира дивизии в центральный,- - передал Шарый.
- Ну что там у вас? - раздраженно прогудел Караваев,- вы нам дадите, наконец, работать?
- Тыщ комдив, радио…, - замогильным голосом начал Могилевич. Через минуту Караваев был в центральном посту:
- Ну?
- CОС передали, товарищ комдив!
- Как СОС? Какой СОС? Вы что – охренели? Могилевич, Могилевич! – лоб Караваева вмиг покрылся крупными бисеринами пота. Он в секунду прокрутил в голове все последующие события, начиная с выхода отряда кораб-
лей Северного флота на поиски подводной лодки и кончая собственным снятием с должности за вопиющее безобразие со связью.
- Могилевич! Ты – м-м-удак! - заикаясь определил Могилевича комдив, лихорадочно соображая, как выпутываться.
- Так точно, тыщ комдив, - соглашался Могилевич, - так точно!
- Могилевич, ты мудак, мудак! – в исступлении повторял Караваев. Могилевич беспрерывно соглашался.
- Дай радио оперативному, что первое ошибка! – как бы не так, Пашка это и сам сообразил. Только ведь ответа – 0.
- Давал, тыщ комдив, квитанции от них нету! Нету подтве-рждения, что приняли!
- Еще давай, - орал Караваев, к нему вернулась решимость.
- Еще давал, нету квитанции! - лепетал несчастный Могилевич.
- Мудак ты, Могилевич, и обалдуй! Ты понимаешь, в какое говно ты нас вляпал? Командир! Леня, иди сюда, полюбуйся, что тут твои засранцы натворили! Мостик! Запросите семафором пост СНиС. Передайте, что радио ошибочно! Да не вообще радио, а первое, где СОС!
- Товарищ комдив! - отозвался с мостика вахтенный офицер Сапрыкин, - пост СНиС не отвечает. Мы полчаса тому назад передали им наши позывные, - на посту СНиС дежурный матрос, получив позывной семафором, снова увлекся детективом и уже не обращал внимание на лодку, справедливо полагая, что разговаривать с подводниками больше не о чем.
- Продолжайте вызывать! А ты что стоишь, Могилевич? Марш в рубку, вызывай оперативного по УКВ! Я вас тут всех научу, как надо родину любить, сборище охломонов! Я вам покажу вторую задачу, вы у меня из моря не вылезете! - бушевал Караваев. А тем временем на Северном флоте сыграли боевую тревогу.
Отряд кораблей и аварийно - спасательные средства снимались с швартовых на поиск и оказание помощи аварийной подводной лодке.
С черноморских курортов отозвали офицеров штаба флота и технического управления… Наконец связь с орперативным дежурным штаба флота состоялась по УКВ. Командующего флотом остановили уже на трапе эсминца под парами – отбой, ошибка экипажа.
Все облегченно вздохнули. Миллионы рублей и должности были спасены… После швартовки и подачи трапа командир дивизии Караваев напоследок всердцах выдрал помощника командира:
- Трап это лицо корабля. Сапрыкин, а у вас это разве лицо? Это же не лицо, а обосранная жопа старого африканского носорога! Я вам покажу – спасите ваши души! Я вам…, - и он, нахлобучив фуражку по самые уши, сошел с корабля, козырнув военно-морскому флагу.
Экипаж живо обсуждал событие и возможные последствия. Как ни странно, все остались при должностях. Караваев получил внушение от командующего флотом и поделился с командиром Марковым.
Но задачу № 2 экипажу все - таки зачли.
Призовая стрельба командира Маркова
- Ракеты не должны взлететь!
/ Анонс кинофильма в Доме офицеров к дню
ракетных войск и артиллерии 19 ноября 196…года /
Глубина сорок метров. Ход 6 узлов. Объявлена предстартовая подготовка и в ракетном отсеке загудели приборы. Проверяется исправность цепей ракетного комплекса. Подводная лодка легла на курс старта крылатой ракеты. Движущаяся учебная цель - управляемый по радио бывший торпедный катер с полотняным щитом.
Море штормит, баллов около четырех.
Время старта - “Боевая тревога! Ракетная атака!”
Марков на перископе, лодка всплывает в надводное положение. Пошел перископ. Поднимается третья пара ракетных контейнеров. Зашипел воздух высокого давления, выжимая воду из балластных цистерн. Пуск! Над пультом ГЭУ оглушительно взревели стартовые двигатели крылатой ракеты.
Изрядно не по себе. Корпус корабля и все внутри сотрясается от мощи работающего ракетного двигателя.
Наконец – мягкий толчок. Слава Богу, это вышла ракета…
Инженеры управления на пульте ГЭУ Лисицын и Донцов облегченно вздохнули - удовольствие, прямо скажем, небольшое, когда в 2-х-3-х метрах над твоей головой взлетает реактивный истребитель. Такой звук издают двигатели крылатой ракеты. Несколько минут ракетчики „ведут” ракету, пока ее собственный визир „увидит” цель. Наконец, ракета „ухватила” жертву, инженер БЧ-2, лейтенант Камалин, переключил управление ею с комплекса и включил „захват” в собственной цепи управления. Командир БЧ-2 Борис Цыбешко облегченно вздохнул – стрельбу выполнили!
- Срочное погружение! Боцман, ныряй на глубину 40 метров!
Звякнул машинный телеграф, требуя увеличить ход турбинами до “Полного”. Управленец Донцов дернул питательный клапан – ПК, прибавляя питательной воды на парогенераторы и увеличивая мощность реактора. Дифферент 5 градусов на нос. Блок контейнеров опускается.
И вдруг... На море всегда нужно быть готовым к этому – „ вдруг”... Особенно на фоне полнейшего спокойствия.
Раздался ураганный грохот над головой, как будто на лодку рухнул Эльбрус. Моргнули лампы освещения, затрепетали стрелки приборов. Корпус корабля мощно содрогнулся. Лисицын и Донцов, оцепенев, инстинктивно вжали головы в плечи.
- Коля, что это? Что рухнуло? – просевшим голосом прошелестел Лисицын.
- Откуда я знаю? Ты смотри за приборами…не отвлекайся. Потом расскажут…может быть…, - черт его знает - герметичен ли корпус, или сейчас вдруг хлынет забортная вода и тогда... Нет, как будто обошлось без воды. Лодка продолжает погружаться, стрелка глубиномера бежит по циферблату - 5, 15, 25 метров.
Погрузились. Глубина 40. Все тихо. Уф – ф-ф! Кажется, пронесло! Но – что это было?
Только через пару часов, при всплытии на сеанс связи, причину происшествия выяснили. При срочном погружении, с увеличением скорости и дифферента, опускавшийся на гидравлике блок контейнеров, шестидесятитонная пара, подхвачена волной с такой дьявольской силой, что шток гидроподъемника вышибло из цилиндра и ничем не удерживаемая конструкция рухнула на прочный корпус корабля, грозя раздавить его и исковеркать. Море создало ситуацию, но оно же, кажется, и спасло от катастрофы. Лодка продолжала погружаться и вода самортизировала удар.
Моряки перевели дух. Донцов вытер взмокшие ладони о репсовую робу. Тимофей, как всегда, в ступоре. У него реакция с таймером… Пронесло... на этот раз.
Слава Богу! Море. А может и не море, а лихой маневр? Все-таки море штормит на пять баллов, а ход - то увеличили до „полного” под турбинами, как раз в момент погружения... Вот и... А ведь на флоте бабочек не ловят...
Ракета попала точно в щит корабля-цели и в перспективе замаячил Приз Главкома.
Слой скачка или жидкий грунт
Скрытность – главное достоинство ПЛ
/ Стефан Джевецкий - конструктор подводных лодок./
Слой скачка в море - это граница водяных сред с разными удельными плотностями. Для подводной лодки это шанс скрыться ниже слоя скачка по глубине, чтобы акустический сигнал, излученный вероятным противником, частично отразился на границе и не достиг корпуса. Дополнительное условие скрытности. А скрытность для подводной лодки это – все! Потаенное же судно!
Перед дальним походом экипаж в контрольном плавании.
Командир, теоретически подкованный в академии и выполнявший все параграфы всех без исключения наставлений, скрупулезно гонял субмарину четыре раза в сутки по глубине – от 40 до 240 и снимал гидрологический разрез. Чтобы найти этот самый слой скачка. Занятие, надо сказать, утомительное и чреватое неожиданностями, но… необходимое.
Хотя после ремонта лодка и прошла глубоководные испытания с погружением на предельную глубину, ежедневное четырехразовое гуляние в таком диапазоне вызывало у механика чувство неясной тревоги. 4 раза в сутки корпус сжимался и разжимался давлением от 4 до 24 атмосфер на один квадратный сантиметр.
Первой заполнилась цистерна быстрого погружения. Лодка стала на 25 тонн тяжелее. Пришлось откачать из уравнительной цистерны за борт, чтобы удифферентовать корабль. За ней заполнилась цистерна замещения ракеты. Механик, капитан 2 ранга Малых, волновался:
- Товарищ командир! Может не будем ее 4 раза туда-сюда? - " фараон" Марков:
- Механик! Опять эти твои штучки! Это же подводная лодка, а не молоковоз! Ты мне тут не списывай собственное безделье в доке и не прикрывайся! - опять МОЛОКОВОЗ!! Механик подсчитывал убытки.
Следующей заполнилась кормовая дифферентная цистерна. Дифферентовку стали делать ублюдочным способом, который всегда находит хитрая на выдумки голь. Короче, лодка по своим качествам действительно стала напоминать молоковоз. Но 4 раза в сутки от 40 до 240 - по всем правилам. Заключительный аккорд прозвучал при очередном всплытии на 40 метров после снятия гидрологического разреза. Из смежного отсека по «Каштану» раздался тревожный доклад:
- Аварийная тревога! В прочный корпус поступает вода! – командир успел втолкнуть механика Малых из центрального в аварийный отсек до того, как его задраили намертво, хотя это и не по правилам “Наставления по борьбе за живучесть – НБЖ ПЛ - 60”. Вода свистит веером, давлением 4 килограмма на каждый квадратный сантиметр, по периметру люка для погрузки аккумуляторов. И воздух в отсек не дашь, потому что - на подволоке. Что делать? Что делать! Выхода два. Всплывать или погружаться. Командир кричит по громкоговорящей связи:
- Меха-а-ник!! Доклад! Доклад! Доклад немедленно! - мама моя родная! Как орет. Сигнал аварийной тревоги рвет натянутые струнами нервы… В отсеке мечутся матросы - ракетчики, закрывая полиэтиленовой пленкой приборы ракетной стрельбы. Матерится командир БЧ-2 Цыбешко. Всплывать нельзя, светлое время суток, а вероятный противник бдит. Нельзя обнаруживать себя. Только уж в крайнем случае! Но крайний случай, кажется, еще не наступил…
- Командир! Погружаемся! - кричит Малых. С нарастанием глубины люк должно прижать забортным давлением и течь прекратится. Должна прекратиться! А если нет? Корабль тяжелеет и с каждой сотней литров принятой из-за борта воды будет погружаться все быстрее… Успеем ли? А глубина под килем? Кажется, 5 тысяч метров! 5 километров! Мама моя… Напрасно старушка ждет сына…
Мысли вихрем несутся в голове…Все вымокли до нитки, а вода в Баренцевом море прохладная, хотя и лето.. 45 метров, 50, 55, 60. Течь уменьшается!!! Слава Богу, пронесло! Все правильно - люк прижало и на 65 метрах течь прекратилась!
- Механик! Ну и – что? Я теперь буду плавать на глубине 65 метров?
- Товарищ командир! Нужно всплывать ночью и подтягивать шпильки на всех люках выше ватерлинии, где сможем! – доложил мокрый с головы до пят Малых. - Пока мы гоняли лодку до 240 и обратно, шпильки растянулись и люки при всплытии потекли.
- Вот я тебе и говорю – в доке груши околачивал, водку пил по кабакам, с девками шлялся, а теперь ты мне тут – люки, шпильки, горловины... Я тебе припомню... дай только вернемся в базу. Папуасы…, - стравил пар „фараон”.
По приходу в базу неисправности ликвидировали. Офицерам и матросам механической боевой части это стоило 3-х дней предпоходового отдыха. Да чего уж там…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АВТОНОМКА*
Лодка вдаль уходит ночью,
Разрывая море в клочья.
Разрывая узы счастья
с берегом родным.
Будут звезды, как цветочки,
Слать ей вслед тире и точки
И моргнет ей вслед маяк с
земли…
/C. Иванов Лодка вдаль уходит /
Настала очередь подводной лодки капитана 1 ранга Маркова идти на боевую службу в океан.
В плане борьбы за мир. Куда – то очень далеко. Но никто не знал - куда. Штурман Петров сказал, что получил карты на весь Мировой океан. Готовили экипаж месяца два почему-то целыми отделами главка ВМФ. Наверное, серьезное дело намечалось... Это как раз в сентябре 1973 года, когда в Чили Пиночет устроил заварушку. Заместителя командира по политической части товарища Илина В.И. пришлось, об-тыть, везти с собой, как штатного. Его, правда, подкрепили опытным политработником из политуправления. Высокий моральный и боевой дух поддерживал в экипаже штатный новичок, а опытный политотдельский кадр играл в нарды, смотрел фильмы, читал книжки и, умудренный опытом многолетней службы, ни в какие корабельные дела не лез.. Когда на 12-е сутки похода вышел из строя ДУК /устройство для удаления контейнеров/ и отсеки стали обрастать мусором по самые уши, ничего не оставалось делать, как надувать отсек воздухом, создавая противодавление, разблокировать крышки и ремонтировать устройство.
В отсеке собрали аварийную партию, подготовили инструмент и индивидуальные спасательные средства. Зам вертелся рядом, сморкался, сопел и задавал дурацкие вопросы.
- Валерий Иванович, здесь не музей, я не экскурсовод, а у нас дело! Не мешайте нам, пожалуйста, - деликатно попросил механик представителя партии в вооруженных силах и подвинул экскурсанта. В отсек дали воздух высокого давления для сравнивания с забортным.
- Владимир Константинович, а зам-то свинтил в восьмой, - ехидно заметил старшина команды трюмных мичман Гудимов
- Да и Бог с ним. Оно тебе тут нужно? – буркнул мех, наблюдая за давлением в отсеке по манометру. Илин вовремя убыл в 8-й, чтобы не испытывать свою военно-морскую и политическую судьбу. Чем черт не шутит, вдруг - вода… Высокий моральный дух в аварийном отсеке он поддерживал из смежного. Разблокировали и открыли крышки устройства. В 40 - сантиметровой, по диаметру, трубе бушевала забортная вода.
- Боцман! Вацлав, держи перископную глубину, ради Бога! Провалишься – утонем к чертовой матери! - удерживая за ноги, сунули щуплого механика в трубу головой вниз. Мех выудил застрявший в нижней крышке ДУКа обломок электрода. Устройство собрали, сняли с отсека давление и инцидент был исчерпан. Подводная лодка нырнула в родные глубины и пошла дальше, в океан. У Азорских островов командир вскрыл пакет и, прицелившись между двумя горушками, проскочил через Гибралтар в Средиземное море на 100 метрах глубины под шум винтов многочиленных лайнеров наверху.
- Лодка легкая, всплывает, не могу держать глубину, - вдруг заявил боцман Гучкас на горизонтальных рулях.
А это еще что за черт? Начали принимать воду в уравнительную цистерну.
- Лодка тяжелая, не могу удержать рулями на заданной глубине – тонет, - опять боцман. Малых и Шарому пришлось покувыркаться с дифферентовкой. Вывешенная лодка в проливе вдруг стала трудно управляемой, она становилась то легкой и норовила самостоятельно всплыть, то вдруг тяжелела и боцман Гучкас с трудом удерживал ее от провала. А ларчик открывался просто – в проливе верхний слой, до 100 метров, вливается из Атлантики в Средиземное море, нижний слой – вытекает в океан, но оба потока - с разными удельными плотностями. Закон Архимеда ситуацию объясняет очень доходчиво. Да, кабы знать эти фокусы с течениями…
И пока проспавшийся старпом Пергамент, бывавший в этих местах, не объяснил явление, пришлось поволноваться и виновато выслушивать замечания “фараона”. Полюбовавшись в перископ на итальянский город Неаполь, пошли дальше и попутно, в учебных целях, отработали торпедную атаку на круизный лайнер, шедший туристическим маршрутом с отдыхающими на борту. Илин заметил командиру, что негоже, мол, грозить торпедами мирному теплоходу в связи с возможными международными осложнениями, на что “фараон”, не отрываясь от окуляров, проворчал:
- Комиссар, брось свои армейские замашки. Каждому – свое! Они на круизе блядей е…т, а мы здесь учимся военому делу настоящим образом! - зам обиженно замолк.
- Папуасы! - безадресно выругался командир и сложил ручки перископа.
Удвоим тройную бдительность!
/ Флотский лозунг. /
- Возвращаются все, кроме лучших друзей…, - писал карандашом на пластиковой доске вахтенный механик подводной лодки командир первого дивизиона Слава Соломин, вспоминая любимого Высоцкого. 3 часа ночи, глубина - 100, обе - малый вперед турбинами, 20-е сутки плавания. Вспоминал, чтобы не уснуть на "собачьей" вахте - с 0 до 4-х. "Собака" - так называется эта вахта, особенно нелюбимая моряками. После бурного дня, заполненного старпомовскими планами, всплытиями на сеанс связи, переснаряжением регенерации, учениями и другими не менее "приятными” и содержательными делами, спать хочется смертельно. Вволю отоспавшийся заместитель командира по политической части Илин явился в центральный пост для выполнения своих служебных обязанностей, как он их понимал, и материализовался за спиной…Читает:
- Возвращаются все, кроме …, - и в бдительной башке зама возникает план партбюро на тему: “Персональное дело вахтенного механика Соломина. Паникерство, разложение личного состава на боевой службе!” Чувство личной ответственности за моральное состояние членов экипажа не дает ему покоя. Да и затухающий огонек политработы нужно поддуть - уже тридцатые сутки плавания.
- Это же надо так! Когда весь советский народ…, об-тыть, – захлебывался зам, - а тут такие пораженческие настроения! - но персонального дела не получилось. Корабельный интеллектуал – штурман Петров, знавший всего Высоцкого наизусть, зачитал вслух всю песню и члены партбюро хохотали до слез над бдительным замом. Но Илин не имел права помнить Высоцкого, поскольку тот был не то, чтобы не в моде, наоборот – дико популярен, но к официальному употреблению запрещен:
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней…
Вахтенный механик Слава Соломин реабилитирован. Однако Илин не успокоился и прочел целую лекцию о моральном духе, боевой готовности и ненависти к вероятному противнику. Такая у него была ответственная задача. Но времена были уже не те - веяло свежими ветрами.
Доктор Ревега
Хитрый, как змея, и выпить не дурак…
/ Медицинская эмблема на погонах – чаша со змеей .../
На двадцатые сутки похода, хорошо отоспавшись, доктор подводной лодки Николай Иванович Ревега стал чаще появляться на людях. Ранее – только на пробы пищи на камбузе да на неизбежные планерки у старшего помощника. Боевой пост этого главного корабельного “лодыря” находится прямо в его каюте, где между шкафчиками с препаратами группы А и Б, уютно устроена узкая коечка. Доклад о готовности к бою и походу лекарь производит не отрывая голову от подушки, заботливо застеленной вафельным полотенцем. Когда доктор выползает из своего убежища по службе или по нужде, на сытой, заспанной физиономии отчетливо проявляются вафельные следы. Эскулап проявляет недюжинное служебное рвение и упорство перед походом, чтобы выявить хворых, нытиков или с зубными проблемами, чтобы подлечить их на береговой базе, или, еще лучше, списать от греха, чтобы не иметь с ними проблем в море и не испытывать свою профессиональную медицинскую судьбу.
- Зубы надо оставлять на берегу! - это его мудрое изречение. При этом он тщательно скрывал от экипажа наличие у себя портативного зубосверлильного аппарата, чтобы не нарываться на просьбы оказать стоматологическую помощь. Портативная бормашина! Трудно представить себе это “удовольствие” от общения с нею, как для пациента, так и доктора! На этой почве Николай Иванович и поругался с начальником химической службы Крапивиным, у которого вдруг заныл зуб.
Химик какими-то путями прознал про бормашину и потребовал от доктора стоматологической помощи.
После долгих препирательств помощь была оказана, но на условиях строгой секретности, хотя Сашкины вопли были отчетливо слышны через плотно закрытые двери изолятора, где проходила операция.
Достал щипцы, новокаин,
Иголки, йод, нагрел водицы,
Себе и химику морфин
Ввел тут же - прямо в ягодицы.
А обычно вся лечебная деятельность доктора в море заключалась в терапии любых заболеваний аспирином и анальгином, которые он выдавал, ломая таблетки пополам. Моряки - народ-то в основном здоровый. Воспрявши от сновидений на двадцатые сутки похода, доктор вдруг ополчился на кока Перелогова и устроил настоящую ревизию камбузных помещений. Результат нашел отражение в рукописном диалоге в журнале пробы пищи, этом историческом документе боевых событий интендантской службы.
- На камбузе тараканы! - врач, майор мед. службы Ревега.
- Что с ними делать? – кок, мичман Перелогов.
- Уничтожать! – врач, майор мед. службы Ревега.
- Чем? – кок, мичман Перелогов.
- Подручными средствами! – врач, майор мед. службы Ревега.
- Уничтожил вручную трех тараканов, что делать дальше? - кок, мичман Перелогов.
- Продолжайте, – врач, майор мед. службы Ревега.
После этой выразительной коковой фразы доктор как- то увял, прекратил переписку и утратил интерес к тараканьей теме, поскольку продолжение ее грозило ему профессиональным фиаско. Средств массового истребления пруссаков для победного завершения проблемы с насекомыми в море у потомка Гиппократа, естественно, не было.
- Тараканов нужно оставлять на берегу, – философски изрек кок, мичман Перелогов, и был, конечно, по своему прав. Пришлось мириться с рыжими соплавателями.
А доктор перешел к следующей теме, поскольку в нем бушевало служебное рвение и жажда профессиональных подвигов.
Всеобщая витаминизация
Будем лечить, или пусть живет?
/ Из медицинского анекдота./
Николай Иванович вдруг ужесточил контроль за закладкой в пищу поливитаминов. Полукилограммовые банки с желтыми драже брали в поход в несметных количествах, и, при дефиците объема провизионок, их рассовывали по разным корабельным углам в отсеках - за трубопроводы, короба вентиляции, распределительные щиты, шкафчики для одежды. При качке они, естественно, оттуда выкатывались и с грохотом носились под ногами. Старпом зеленел. Предполагалось, что, готовясь к бою и походу, в отсеках все закреплено по – штормовому. Теперь командир ядовито интересовался у старшего помощника Пергамента - “шмаги”:
- Евгений Петрович, а что это у нас там катается и грохочет по отсекам? Ты не в курсе?, - Евгений Петрович был в курсе, срывался с места, как ужаленный, и несся по отсекам, рассыпая по дороге “фитили”.
Но молодые организмы быстро адаптировались и все было бы хорошо, если бы доктор не проснулся. Потомок Гиппократа поинтересовался на камбузе - как закладываются в пищу поливитамины, и, узнав, что – никак, профессионально возмутился. Основательно намылив шею интенданту, доктор велел немедленно исправить положение и уже в обед команда получила вместо компота какую-то вонючую сладковато - горькую, ни на что не похожую жидкость. Возмущению экипажа, от офицера до последнего матроса, не было предела. Набросились на интенданта, но тот умело свалил все на доктора. А лекарь заявил – инструкция, авитаминоз, все такое, и - не отменил. Матросам вкус компота никак не напоминал вкус витаминов, которые они систематически употребляли и пошел слух, что доктор сыплет в компот таблетки „от “баб”. И – пошло… Самые озабоченные своим будущим гурьбой повалили к командиру. Отец – командир Марков, он же “фараон”, вызвал доктора и попросил отменить процедуру:
- Николай Иванович, - увещевал доктора командир, - они и так их употребляют немеряно!
- - Товариш командир, у меня инструкция, - закусил удила доктор и уперся, как говорят, рогами. Он совал под нос “фараону” какие-то медицинские бумажки - инструкции, приказы, наставления и стращал жуткими последствиями авитаминоза. Командир тоже был служакой и, после долгих переговоров, сдался. Экипаж еще два дня горестно употреблял эту верблюжью мочу вместо компота, а на третий день компот вдруг похорошел и жизнь опять обрела смысл. У всех.... кроме доктора. Эскулап продолжал с омерзением глотать эту жижу за обедом в кают - компании, едва сдерживая гримасу отвращения. Все остались при своих интересах. Только у вестовых офицерской кают-компании прибавилось хлопот – сыпать в докторский компот витамины и следить, чтобы кружки за столом не перепутали.
В экипаже еще долго обсуждалась тема таблеток “от баб”, а кое - кто даже утверждал, что ощутил первые симптомы.
Как началась война
Кому война, а кому - мать родна…
/ общеизвестная поговорка /
Что-то приключилось со связью. И не приключилось, а ее просто нет. Могилевич с виноватым видом метался между своими приемниками-передатчиками, но “квитанции” с Большой земли на свое радио получить так и не смог. Пашка осторожно доложил командиру, что по его предположениям водорослями и планктоном затянуло корпус, рубку, выдвижные устройства, антенны связи и поэтому…
- Вечно у вас все не слава Богу, - проворчал Леонид Васильевич, поскольку стало ясно. что при таком раскладе нужно всплывать и чистить антенны, а обстановка-то боевая, американский авианосец рядом со своим противолодочным окружением, - ну смотри, Могилевич! - местный “маркони”, виновато поджав хвост, скрылся в своей рубке.
Но без “квитанций” нельзя. Без “квитанций” подводники не знают - получила Москва их сообщение или нет. Ведь если радио в штабе не получено, то субмарина считается потерянной и Москва может предположить - что-то случилось. Через установленное нормативами время начнется поиск. Разыскивать пропавшую подводную лодку занятие трудное, дорогостоящее, а в условиях боевых действий в Средиземном море вообще немыслимое.
Всплыли субтропической ночью и, вдыхая ароматный морской воздух, чистили антенны от толстого слоя зелени, подтягивали крепеж. Надышались, накурились, погрузились. Радиосвязь наладилась, уже пошли разведсводки и бытовая информация о том, о сем - что, где, когда. Нестерпимо хотелось повидать того урода, который эту информацию готовил и набить ему морду, такая она серая /информация/ и бестолковая, попросту - никакая. Морда, сочиняющая ее, наверное, такая - же - серая… Ни уму, ни сердцу, ни заднице, извините, ни голове. Соцсоревнование и чуть-чуть о погоде… И как лыжница Сыромятникова одержала победу в гонке на 10 км. День за днем на позиции лодка нарезает галсы - то по диагонали, то по периметру. Иногда меняет глубину. Проходят тренировки для поддержания и повышения „боевого мастерства”, как выражается заместитель командира по политической части. Будет приказ и экипаж исполнит то, чему научился… Полетят ракеты, если дело дойдет! Артиллерист - ракетчик, который главный на кнопке, глазом не моргнет…
- Валек, а ведь тебя трибунал признает военным преступником и объявит в международный розыск, - подкалывают ракетчика Валентина Камалина, - миллионов пять завалишь своими дурами! Неужели нажмешь кнопку? - в двух ракетах из восьми - ядерные боеголовки.
- Нажму, - говорит Валек, и родниковая чистота его глаз не замутняется глубиной мысли.
- А мне по-барабану! У меня приказ! Это они там наверху пусть разбираются! А я - кто? Я - что? - становится как-то не по себе от изуверской простоты ситуации.
Все стараются об этом не думать - может обойдется? Но эти мысли не проходят, или проходят, но ненадолго, потом опять возвращаются. Они навязываются прочным корпусом, повседневной подготовкой, направленной пропагандой политработника с постоянным упоминанием вероятного противника и необходимости люто его ненавидеть. Честно сказать, люто почему – то не получается. Но напряжение есть, потому что образ мысли сформирован и есть внутренняя готовность… ко всему. Два часа ночи. Вахта на пульте ГЭУ. Стрекочут приборы, гул механизмов ровный, ход постоянный, готовность 2. Часть экипажа, что не на вахте, спит. Спать хочется нестерпимо - "собачья вахта”. С ноля до четырех. Хотя с четырех до восьми тоже не кошачья…Офицеры управления на пульте главной энергетической установки Донцов и Лисицын пытаются разговорами победить дремоту. Только что всплыли на сеанс связи. Может будет что-то новенькое? Ждут…
А шифровальщик притащил в центральный пост радиограмму с сообщением, что началась война арабов с израильтянами. Эту „приятную” новость все читали в расшифрованной радиограмме. В ней была расписана роль и позиция подводной лодки относительно 6-го американского флота, как вероятного противника в этом конфликте. Замполит стал белым, как бумажный лист формата А-4. В застывших стеклянных глазах читались глубокое сожаление об избранной служебной стезе, безысходность и полная прострация.
Возбудителя боевого духа, штатного Илина, стало жалко, как несправедливо наказанного ребенка. Хотелось по-матерински прижать его к груди, гладить по лысеющей головке и шептать на ушко ласковые слова. Если б можно еще и титьку дать… кабы была в наличии.
Через несколько минут он, правда, спохватился и его охватила судорожная энергия какого-нибудь действия. Дрожащими руками он включил все тумблеры громкоговорящей связи с отсеками и на пульт управления, где несли вахту операторы Донцов с Лисицыным, хлынул поток звуков из центрального поста - шум и его истошный вопль:
- Внимание, внимание! Началась война! - и динамик отключился. Офицеры оцепенели! Все! ВСЕ!!! Это начало - ракетно-ядерная война?!! А может это уже конец Мысль пронзает и в животе ноет от ужаса и предчувствий…
- Их ракеты уже накрыли нашу базу вместе с военным городком, где жена и ребенок, эти дорогие каждому моряку люди. Теперь подлетают к Горькому, где родители. Ступор, глаза - в одну точку – Боже, началось! Не успели обменяться впечатлениями, как включился динамик громкоговорящей связи "Каштан" и голосом замполита продолжил:
- В Израиле! - чтоб ты пропал! Отпускает медленно, но впечатление остается надолго. На целый день. Замполит Илин не хочет, да и не может своими куриными мозгами понять, что же он такого плохого сделал:
- Я объявлял, а мне мешали! - ему мешали! А мы …? Кто нам открутит назад завернутые в жгут нервы? Завернутые двумя словами - началась война! Всего навсего тринадцатью буквами русского алфавита! А сколько в них страшного содержания! Согласно разведсводке один авианосец 6-го флота США в этот незабываемый момент уверенно выходил из Гибралтара в океан, другой стоял в Барселоне, по коему поводу матросы отчаянно негодовали:
- Во дела! Американцы с испанскими девками по кабакам, а мы тут на голодный желудок уже воздух в боевые баллоны торпед набили и принимаем целеуказания, кого бы… вжарить! Ну где справедливость? - правда, два других авианосца находились в восточной зоне Средиземного моря.
Дней через десять, американцы, однако, спохватились и их “Фантомы” с авианосцев стали облетывать средиземноморскую эскадру Черноморского флота над топами мачт /что, естественно, запрещено международной конвенцией/, а орудия их крейсеров взяли на прицел корабли 5-й оперативной эскадры. Облетывали, правда, до поры до времени, пока один лихой советский командир, обозлившись не на шутку, не влупил в очередного F- 4 боевой ракетой “корабль - воздух”. Шутник - бедолага упал за кормой и пустил пузыри. Москва на запросы командира на всякий случай промолчала, а американцы после этого облетывать перестали. Поняли, что у советских тоже есть “Кольт”, в понятии янки - великий уравнитель, и веселье здесь неуместно. Даже дипломатическую ноту не прислали.
В Москве, в Главном штабе ВМФ, долго дискутировали - наградить лихого командира или, наоборот, наказать по всей строгости, чтобы неповадно было? Ждали до последнего - будет американская нота или нет. Изнасиловали запросами Министерство иностранных дел, и, когда, наконец, выяснилось, что ноты нет и не будет, облегченно вздохнули и, расщедрившись, наградили проблеммного командира аж "Красной Звездой" - за героизм и решительные действия в сложной боевой обстановке. А лихой уже месяца два в расстройстве чувств пил горькую, готовясь к вольной гражданской жизни, поскольку на местном уровне по приходу ему намекнули, что самодеятельность на нашем флоте не поощряется и что за это его наглое самоуправство в сложной международной обстановке он будет уволен в запас вчистую без прав на пенсию и ношение военной формы одежды… Теперь пришлось пить уже за орден...
И все повалили к нему поздравлять. Даже тот, кто готовил приказ на его увольнение...
Капитан - лейтенант Лисицын, которого “началась война” застала за сочинением личных социалистических обязательств, c перепугу наваял специально для замполита Илина, слабоватого в ядерной физике, шикарный почин:
12. Каждый нейтрон - в ядро! - это он о ядерном реакторе... А вы спросите его, что он при этом имел в виду? Экономию ядерного топлива? Но Илину очень понравилось и на всех планерках он ставил Лисицына в пример. Война пока отменяется. Горячая.
А холодная продолжается…
Иногда…, когда кислорода меньше, чем требуется...
Вам, глядящим на море с суши,
Не понять, хоть из кожи лезьте,
Как врезается небо в душу,
Когда небо не видел месяц…
/ А. Викторов. Пятый день/
Так ясно все перед глазами. Отчетливо видно - трюм девятого отсека. Шарый видит носовую переборку и на ней манометры масляной системы линии вала. Вращаются гребные валы, гудят насосы - масляные и холодильной машины. И он все это отчетливо видит и слышит. Смотрит на переборку. Вдруг... Что это? Какой-то глухой удар и переборка начинает медленно переворачиваться на его глазах... Неужели это переворачивается корабль? А как же он? И что будет дальше? Цепенеет, а видение вдруг исчезает. Наверное, это был плохой сон... Андрей чувствует на миг облегчение и пытается проснуться, скорее, скорее, чтобы изгнать из себя этот ужас. Возвращается из забытья… Сознание проявляется медленно, как фотобумага в плохом проявителе. Медленно и тягуче. Он чувствует могильный холод и задыхается. В висках стучат молотки. Ничего не понимает... Где? Что с ним? Боже! Что это? Не может осознать. Нет времени. Нет пространства. Темно.
Как в гробу. В гробу? А вдруг он в гробу? Ужасная мысль пронзает и захватывает целиком… Очень похоже …
В отчаянии вскидывает руки и… натыкается на крышку… Точно! Кошмар выбрасывает липкую испарину… Мысли путаются, мелькают, не сосредоточиваясь… Как он здесь оказался? Где все, он даже плохо представляет - кто? Что делать? Замирает, прислушиваясь. Слышит неясный шум и голоса. Шарый пытается кричать, но из пересохшего рта звуки почему-то не идут. Наверное он - немой, или может - умер и его уже никто не услышит…?
Ворочается, голоса становятся яснее. Как будто, знакомый голос... Кажется это корабельный доктор Ревега.
- Доктор, достань меня отсюда, - отчаянно кричит он. Отчаянно! Но… крик безмолвный. Ему просто кажется, что он кричит. Голос доктора пропадает, а "гроб" вдруг начинает раскачиваться. А это еще что такое? Внезапно, при очередной амплитуде, он куда-то вываливается, ударяясь обо что-то лбом. И…окончательно приходит в себя. Нащупывает верхний… “гроб”, но это оказывается койка-пенал, в которой натужно храпит после вахты капитан - лейтенант Лисицын. Абсолютная темень.
И духота…СО-2, наверное, процента 1,5… В висках стучит …Сваливается с койки и, на дрожащих, от еще не прошедшего ужаса, ногах, выходит в коридор. Вот оно что - он же на лодке… в девятом отсеке… Догадывается об этом пока с трудом… Ясности сознания еще нет, но уже чувствует качку… А это уже реальность! Кок Юхимов в белой форменке на голое тело… Готовит обед. Наверное всплыли под перископ. Море болтает. Шарый видит на переборке часы - 3 часа. Ночи? А может - дня? Нет, все же – ночи… Окончательно приходит в себя и осознает, наконец, где он и что с ним… Целый день ощущает омерзительную дрожь в ногах, видение свежо, но обязанности постепенно вытесняют его из сознания и он возвращается в жизнь…
Боцман
Боцманъ имеетъ въ своемъ хранении канаты, якори, анкаръ-штоки и буи.
/Уставъ Морской Петра перваго 1720г. Книга вторая Глава третия. О боцмане/
Главное достоинство боцмана чувствовать рули, глубину, лодку и уметь удерживать ее на перископе, чтобы не показывать врагу рубку и не проваливаться дальше 9-11 метров. Гучкас это умел. За 23 года службы он побывал на подводных лодках всех четырех флотов Союза и дослуживал на Севере. 43 года еще не старость, но уже и не молодость.
Вацлав содержал боцманское хозяйство в порядке и на всякие случаи у него были припасены нужные вещи. Умел заводить полезные знакомства для повседневной жизни, и на всех четырех флотах их имел Он умел плести маты, сращивать концы, что сегодня довольно редкое качество в морской практике, а швартовое хозяйство с тросами у него было одно из лучших в дивизии. Швартовые концы, как и трап - лицо корабля. Боцман был служакой, хозяином, и не сходил с корабля, пока что-то, по его мнению, в боцманском хозяйстве было не так. Он любил служить на флоте, а жена относилась к его службе отрицательно. Исходя из этого непреложного факта, семейная жизнь теплилась кое-как и боцман чувствовал себя на корабле лучше, чем дома. Невысокий крепыш-литовец был необычайно силен, вынослив и молчалив
С горизонтальными рулями управлялся виртуозно.
Война полыхала в средиземноморском бассейне. Готовность № 1 к ведению боевых действий выматывала физически. Судя по разведсводкам, вероятный противник сосредоточил около сорока боевых кораблей в виде 6-го флота США, в том числе 4 авианосно-ударные группы и подумывал направить в зону боевых действий еще и авианосец “Кеннеди”, но вовремя передумал.И правильно сделал. Того, что там было с обеих сторон, и так хватило бы на хорошую мясорубку.
Подводную лодку капитана 1 ранга Маркова с ее крылатыми ракетами “закрепили” за американской АУГ - 2* в южной части Средиземного моря. Это как раз клиенты ракет Маркова.
А тем временем на корабле начались новые проблемы – кончались продукты и регенерация. Содержание СО-2 в замкнутой атмосфере подводного корабля допускалось теперь в целях экономии пластин регенерации до 2%. Пергамент придумал. В висках начало постукивать и промежуток между словами увеличился, чтобы успеть вдохнуть очередной раз. Автономный паек упростился до рассольника из консервированных огурцов и чая с сухарями. На сороковые сутки похода получили точку в Средиземном море для приема продуктов и регенерации с черноморской плавбазы.
Но в этой точке штормило. В другой точке бомбило. Суток десять тынялись по точкам и, наконец, все же всплыли.
В заливе Хамамед, вблизи тунисского побережья.
Марков /”фараон”/ с Пергаментом, опасаясь инцидентов, скрупулезно расписали – кто, когда и с какой целью выходит на плавбазу, выставили вахту на трапе – матроса и офицера с журналом схода и возвращения. Ну так хорошо выглядела эта организация, что, казалось, ничего лучше и сочинить невозможно. Но оказалось, что можно и придумал ее командующий 5-й оперативной средиземноморской эскадрой. Он передал по УКВ с крейсера командиру - экипаж по сменам на плавбазу, где организован в два захода концерт ансамбля песни и пляски Черноморского флота, который направлялся с кораблями куда-то с дружеским визитом.
И вся „фараонова” организация рухнула, так и не успев блестяще реализоваться. Новую Леонид Васильевич не успел разработать и мрачно наблюдал, как экипаж по трапу толпой валит на плавбазу.
– “Ва-а-ня-я-я, приве-е-е-т, - и растворился в ее недрах, как только подали трап. Но всему прекрасному, как известно, приходит конец. Все уже погружено и свалено пока в отсеках горами - мешки муки, ящики с консервами, хлеб, банки регенерации. Потом разберемся. Светает, пора отходить и погружаться.
- Боцмана – на мостик ! - команда сверху.
Боевая тревога. Все на местах. Боцман из первого отсека, белый, как дед Мороз от муки, на которой, видимо, спал, лениво тянется вверх по трапу.
- Отдать носовой! Оба мотора малый вперед! Лево руля, - слышно с мостика.
- Боцман, едрена мать! Ты куда? Ку-уда ты прешь? Что с тобой? Белены объелся, или не проснулся? Боцман!!! А ну – вниз, вниз. Пошел вниз, я говорю! Пошш-ел! - раздался сверху рев “фараона”. Боцман кулем свалился по трапу и невозмутимо скользнул в первый отсек. Отошли от плавбазы. Уже совсем светло.
- По местам стоять, к погружению! Боцмана на горизонтальные рули! - боцман, опять весь в муке, нарисовался на рулях.
- Срочное погружение! Задраен верхний рубочный люк!
- Погружаемся на глубину 40 метров. Осмотреться в отсеках! - командир на перископе - надо видеть, куда прем малым ходом под турбинами. Вахтенный механик Шарый смотрит на глубиномер. Глубина один метр. Лодка не погружается. Что за черт? Волны нет. Что с рулями? Затылок боцмана напротив механика. А рули – и носовые и кормовые переложены „на всплытие”!
- Боцман! Что ты делаешь? Переложи рули на погружение! - громким шопотом подсказывает боцману механик Малых. Боцман перекладывает еще круче, но все равно - „на всплытие”. Все ясно. Совсем свихнулся! Командир оторвался от перископа и узрел „ маневры” боцмана.
- Во-о-он! – кричит в расстройстве “фараон”, - матроса Сизича на рули! - флегматичный боцман, мелькнув белой, в муке, задницей в переборочной двери, исчез в смежном отсеке. Погрузились. Что-то с боцманом не то... Или недоспал, или перепил... За такие штуки на боевой службе пару лет тюрьмы отхватить запросто. Тем более в условиях боевых действий. Точнее – от двух до семи. Эх, боцман, боцман... И особист на борту. У этого свой распорядок и бороду отращивать командир запретить ему не может. Скрипит зубами, но вынужден терпеть – ты меня не тронешь, я тебя – тем более. Особист, конечно, уже все знает. Как же - доложили! Будут неприятности, черт бы побрал этого боцмана.
А списывать его не хочется. Провели партбюро на тему „Персональное дело боцмана Гучкаса”.
Илин бушевал. Вацлав честно признался, что выпил на плавбазе всего - то “баночку американского пива, ребята угостили”, и все... И голова закружилась.
- Чего, чего ты там выпил, боцман? - очнувшись от задумчивости, вмешался командир Марков, - банку пива, говоришь? Надо же - трезвенник образовался в экипаже нежданно - негаданно! И кто? Оказалось - боцман Гучкас!? Да ты…, ну-у-у-у…, я-я-я…Уж я -то хорошо знаю – чтобы тебя свалить, нужно влить, как минимум, литра два спирта и cверху осадить кувалдой! Вацлав! Если тебя сегодня спасут для партии, то только для того, чтобы потом все равно расстрелять! Папуасы! - но боцман упорно стоял на своем и в протоколе осталась банка американского пива... Была бы командиру неприятность, а боцману тюряга, если бы особист на обратном пути, где-то в Бискайском заливе, не отметил годовщину Октябрьской революции, стрельнув сто граммов спирта у ракетчика Цыбешко, якобы на технические нужды. Да так захмелел, что капустные листья от борща остались на бороде. Командир объявил борщ несъедобным и приказал вылить его в помои, а с особистом договорился „баш на баш” – “я тебе не вспомню годовщину революции, а ты мне позабудешь про боцмана”. На том и порешили. Боцман отделался строгим выговором без занесения и клялся, что американское пиво больше никогда пить не будет. Больно хмельное... И остался в экипаже.
Война закончилась, как обычно, миром, наколотив с обеих враждующих сторон три или четыре тысячи человек.
Да кто их там считал по – хорошему-то? Так... на глазок...
По приходу в базу боцман застал дома развеселую компанию, дым коромыслом, и жену с песней – „ Э-э-й моряк, ты слишком долго плавал...”
Настя
Зачем нам жены, зачем нам дети,
Земные радости не для нас …
/ А. Городницкий /
Настя бежала, спотыкаясь и не разбирая пути, по извилистой дороге между сопками и дорожные камни рвали ее итальянские сапоги и больно били по ногам. Слезы непроизвольно катились по щекам, застилая глаза и она не вытирала их, не замечая. Мимо проносились самосвалы с раствором и щебенкой и веселые “партизаны” кричали ей: - Эй, подруга, садись – подвезем, - но она не обращала на них внимания. Она их не слышала.
- Только бы он был жив, только бы…, - бормотала она, но уверенности не было. Теперь они, наконец, приходят. Наверняка уже входят в бухту. Лодка возвращается, но жив ли муж? Или его, по их, моряков, традиции, похоронили где-то в океане, привязав к ногам тяжесть. Сколько их не вернулось… Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой.
- Это же мирное время, мирное время… Почему? Чем мы провинились, - Настя потеряла покой почти два месяца назад, когда подруга, жена командира Маркова, Тамара, прибежала к ней возбужденная, задыхаясь и валясь грудью на стол, сообщила, трагическую весть:
- У них был пожар и есть жертвы, - Тамара бросила дежурство в гостинице, где работала администратором, примчалась к Насте и, захлебываясь корвалолом, заикаясь и держась за сердце, пыталась связать свою речь.
- Андрей жив? – непроизвольный, естественный и самый первый вопрос истерически выкрикнула Настя.
Не выкрикнула – выдохнула. Из комнаты показался перепуганный шестилетний Алешка.
- Н-н-ет, - обреченно выдавила Тамара, - они погибли - Шарый, Лисицын и Донцов. Три офицера.
- Только они. Больше никого, - будто это могло успокоить Настю, твердила командирша, - Шарый, Лисицын и Донцов. Все. Шарый, Лисицын и Донцов. А у меня – сердце…
- А Марков, Марков жив?
- Сказали, что жив. Но я не верю – сколько раз обманывали… до последнего дня…, - ее трясло, как в лихорадке и зубы стучали о край стакана, - мне сказал механик с нашей двизии, Миша Саенко. Он зашел ко мне в гостиницу … и вот – сообщил, - и с того дня начались эти муки! Настя потеряла аппетит, высохла, пожелтела и поддержка Тамары ее не могла успокоить.
Зашел в гости начальник политотдела, Каретников. Ласково и проникновенно просил не брать близко к сердцу слухи:
- Жив ваш Андрей, жив и здоров. Лисицын и Донцов тоже. Все это вранье и провокации. Мы уже пригласили Саенко для дознания в политотдел и особый отдел. Он сказал, что сам слышал случайно в толпе… где-то в магазине.
В общем, сарафанное радио. Так что… Нет оснований волноваться. Все хорошо. Они уже идут обратно.
- Откуда вы - то знаете? Они же на связи только с Москвой. А Москва…
- Знаем, - убежденно заверил Каретников. - Знаем! - была уже зима и Настя набросила на голову черный шерстяной шарф вместо шапочки, чем вызвала у окружающих неоднозначную реакцию. Одни относились к этому неодобрительно - чего раньше времени-то. Кто-то сочувствовал, зная по опыту, что никому верить нельзя, даже официальным лицам.
- А черный шарфик снимите, - уже тоном приказа посоветовал политработник, - вам это не к лицу. Вы же член женсовета!.
- Да я… Это не потому…, - смутилась Настя. – в этой шали мне удобнее, в шапочке задувает…, - Настя, скользя на мокрых камнях, вскарабкалась на сопку, на которой они всегда ожидали с моря своих “дальнобойщиков”.
Там наверху, на пронизывающем северном ветру, уже мерзли, всматриваясь в туманную даль залива, командирша Тамара, Наташа Крапивина , Лариса Ревенаи другие экипажные жены - Валя Донцова, Надя Петрова, Катя Лисицына.
И даже домоседка Соня, жена младшего штурмана Рашникова.
Пришли с автономного плавания
Еще далеко до причала,
Соскучились руки по дому,
И тысячи миль за плечами,
И давят на плечи погоны…
/ Н. Лактионов “Волны” /
Всплыли, наконец ... На 89-е сутки боевой службы, перелопатив винтами 19 тысяч миль, атомная подводная лодка, облепленная водорослями далеких чужих морей, вынырнула из глубины в заданном квадрате родного полигона. Командир Марков отдраил верхний рубочный люк и в центральный пост ворвался свежий морской воздух, заполнив отсек лиловым туманом. Голова приятно закружилась, как от хорошей затяжки. Разрешен выход наверх по 10 человек - на перекур. Настроение праздничное - от сознания хорошо исполненного дела, близости дома, от дыма сигареты, смешанного с настоящим воздухом, запахами моря и мелкими солеными брызгами. Близкими и реальными кажутся теперь родной дом, жена, дети, уют, рюмка коньяка и полное расслабление.
Знаете ли вы что такое родной дом после 3-х месяцев моря, вахт, тревог, недосыпания и, порой, нечеловеческого напряжения? После 3-х месяцев воздуха подводной лодки с десятками вредных газов, где количество углекислого, в 30 раз превышающее его содержание в нормальной атмосфере, считается нормой? Кто этого не знает, тот не испытал счастья всплытия, первого вдоха настоящего воздуха и этой необыкновенной радости возвращения.
12.00. По расчетам подводников, с проходом “узкозти”, швартовкой, церемонией встречи, выводом ГЭУ /главной энергетической установки/ и расквартированием, в 18.00 свободная смена офицеров должна сойти на берег. Встреча в родной базе будет теплой. Может быть даже – очень теплой. Ведь их с нетерпением ждут дома дети и жены. Морячки…
Они уже, наверное, на самой высокой сопке, с которой видны залив, шхеры и стальной корпус вползающего на малом ходу подводного гиганта с рыжими пятнами ржавчины и лоскутами ободранной океанскими штормами противошумной резины. Как же – целых три месяца!
А в условиях боевых действий это – целая жизнь!
На причал жен, естественно, не пускают, хотя невозможно себе представить, какие военные тайны могут скрывать в себе прибрежные камни, железные пирсы, плавучие казармы и старые, как мир, плавбазы…
Эйфорию всплытия, первой затяжки и ожидания близкого счастья охладило радио оперативного дежурного штаба:
- Вход в базу в 15 часов. Конец связи! - что за фокусы?
А они -то думали – вот уже и причал, вот тебе и оркестр, вот и - домой. Вот тебе и домой! Еще 3 часа болтаться, как… в проруби. И опять ждать... ждать…
- Наверное, кто-то выходит через боновые заграждения, – скрипнув зубами, выругался командир, затягиваясь “Беломором”, - не могли принять без… фокусов! - ждут.
180 минут оборачиваются настоящей пыткой! Обсуждаются всевозможные предположения, передвигается время последующих событий, но по всему выходит, что попадание в объятия подруг неумолимо сдвигается на поздний вечер… Увы…
- Черт бы их всех забрал! Папуасы! Не обеспечили…, - стоя на мостике, ворчал “фараон” и тянул папиросу за папиросой. Наконец, 15 часов. Запрос семафором.
С поста СНиС * ответ – „Добро!”
- Боевая тревога! Проходим “узкозть”! - перешли с турбин на электромоторы. Звякнули моторные телеграфы:
- Стоп! Оба малый назад! Правая - стоп! Левая - малый вперед! – слышится с мостика. Бесконечно долго прижимается корабль к причалу. Ну оч-чень долго! Швартовая команда в оранжевых спасательных жилетах наверху. Веселый мат, шуршание тросов, скрежет кранцев.
- Отбой моторам! Подать трап! - последний перезвон моторных телеграфов и ручки замерли в нейтрали. Свободные от вахт, в синих замасленных репсовых робах, с желто‑зелеными, как у детей подземелья, лицами построены на пирсе. Напротив грязно‑синего строя – парадный строй встречающих.
- Жив, курилка?, - хлопнул Андрея по спине увесистой ладонью фламанский механик Хапов. Его заместитель, капитан 2 ранга Калисатов, хохотнул.
- А в чем дело? Меня что - похоронили? - удивился Андрей.
- Узнаешь, расскажут, - улыбнулся Хапов, протискиваяь к механику. Срывается мокрый снег. Рев духового оркестра. Доклад Маркова командиру дивизии. В ответ - бодрое приветствие розовощекого командира дивизии капитана 1 ранга Караваева:
- Здравствуйте, товарищи подводники! Поздравляю с успешным выполнением боевой задачи! А теперь - отдыхать! В казарме вас ждут теплые кубрики и цыплята табака на обед! - ну уж, цыплята! А там – может и правда! Чем черт не шутит! День воскресный. Встречающие разошлись. Музыкантам подали автобус и они уехали. Холодный декабрьский ветер загнал героический экипаж в теплый прочный корпус.
Сход с корабля еще запрещен. На прием помещений для экипажа на ПКЗ убыли помощник командира Сапрыкин, интендант Перелогов и боцман Гучкас.
Деловито сошел с корабля, уже переодетый в мундир, заместитель командира по политической части Илин и растворился в налетевшем снежном заряде. Этот фокус на флотах называется - зам сказал, что много дел, и ушел в политотдел…
Через час грустный помощник доложил, что переселяться с корабля до приема помещений по акту категорически нельзя. В помещениях фантастический бардак!
А принимать - не у кого! ПКЗешный мичман по поводу воскресенья изволят отдыхать дома. Второй – заведующий матрацами, тоже. Оба, к их неудовольствию, вызваны, но когда будут – неизвестно. Городок в 15-ти километрах, а сегодня воскресенье и транспорт как следует не ходит... Обед давно остыл. Сапрыкин нашел двух матросиков с камбуза ПКЗ в белых форменках со следами на них меню последнего полугодия. Они согласились /!/ накрыть обед, правда, холодный. Командир, уже принявший на радостях пару рюмок, виртуозно выругался и, убывая, скомандовал старпому:
- Экипаж по сменам - на обед! – с его лица начало сходить выражение напряжения и ответственности и оно внезапно обвисло, как у бульдога, рельефнее стали морщины и заметнее мешки под глазами. Сегодня он, сорокадвухлетний, выглядел на все шестьдесят!
Команда строем идет в казарму, перечитывая на ходу лозунг на отвесной серой, поросшей лишайником, скале сопки: - "Подводник - профессия героическая!" и - "Помни войну!". Цыплята – табака на деле оказались синюшными, холодными, костистыми, недоваренными частями каких-то бывших, хорошо тренированных в беге на длинные дистанции, кур… В штабном коридоре моряки заглянули в каюту флагманского комсомольца политотдела дивизии Сашки Климухина. Неожиданно застали его на месте, в каюте. Он с каким-то отчетом по соцсоревнованию и весь в работе. Андрей Шарый ехидно заметил ему:
- Саня! Ну и здорово же вы нас встретили после … всего. В каютах и кубриках для полноты картины не хватило только, чтобы весь ваш политотдел там высрался! – штабной комсомолец шмыгнул носом и неожиданно обиделся:
- Ну, ты что, Андрей! Тебе легко говорить, а у нас уже целую неделю комиссия политуправления флота работает… Вывернули наизнанку! Ты думаешь, почему я здесь в свой законный выходной? - подводникам стало стыдно и они тихо закрыли за собой дверь.
Мичманы прибыли к 20.00. До 21.00 комиссионно составляли акт приема-передачи помещений со скрупулезным описанием „мамаева побоища” в них. Интендант выдавал постельные принадлежности. Старпом Пергамент, который уже никуда не торопился по причине замещения убывшего командира, до 23.00 закатил в казарме большую приборку - с наклеиванием бирок, докладами и смотром размещения личного состава. В 23.30 свободная смена офицеров, после доклада у старпома, отпущена /или спущена?/ на берег до 7.30 утра, потому что завтра в 8-00 - по плану начинается межпоходовый ремонт! И начинать его должны они же… подводники… Чтоб вам было… тепло в ваших кабинетах! На переходе из-за океана личный состав составлял многотомные дефектные ведомости на свои механизмы, хотя все знали, что нужных запчастей в нужном количестве все равно не дадут... Надо будет вышибать... Или выкупать… за бутылку ”шила”… Знаете, что такое „шило”? Не знаете? Ну, как же! А на всех четырех флотах, от матроса-первогодка до адмирала включительно, знают, что “шило”… это спирт, которым корабль снабжают для разных технических нужд. Знают до всех тонкостей нормы снабжения и всех статей расхода, включая коммунально – бытовые… Снег прекратился, стало ясно. Огни кораблей желтыми языками лизали свинцовую гладь залива. На небе переливалось сияние, естественно – северное, потому что время – ночь и все это происходит за Полярным кругом. А до родного порога всего каких-то 15 км! Всего - то 15! Приходная эйфория достигла апогея, когда выяснилось, что ехать-то домой, собственно, и не на чем!
Попытка через дежурного по дивизии выбить у дежурного по тылу автобус или, на худой конец, „скотовоз”, не увенчалась успехом - машины в боксах, водители в казармах и уже – отбой!
- Так мы же с автономки! - пытались они удивить бербазу. Не тут-то было!
- Ну и что? Завтра и поедете! - прошепелявил дежурный по тылу, который никогда не возвращался из дальнего плавания, и телефон, прохрипев микрофоном о своем несовершенстве, отключился.
Зам давно ушел домой. Старпом завалился спать. Механик, Владимир Константинович Малых, остался в экипаже ввиду отсутствия в городке жены. Лейтенанты окружили командира дивизиона живучести Андрея Шарого, обладателя заветной канистры из нержавейки со спиртом /”шилом”/:
- Андрей Викторович! Надежда только на вас, иначе домой не попадем. Завтра же не наша смена! - жалуется молодежь. Но Шарому тоже не безразлично. Настя…
- А на чем ехать-то? На своих двоих, атрофированных за 3 месяца ненадобности? 15 километров мы не потянем!
- Да здесь же ЗКП флота строится - самосвалы с раствором каждые полчаса, - сообразил опытный в житейских делах капитан – лейтенант Тимофей Лисицын.
- Блестящая идея, Тимоха, ты - гений! - поддержал Лисицына Сашка Крапивин. - Настоящая флотская смекалка! – и конечно бутылка найдена в считанные секунды. Еще минут 5-6 занимает переливание на корабле. 8 секунд колебался водитель – стройбатовец /воин строительного батальона/. Им строго - настрого запрещено перевозить людей в кабине, не говоря уже о кузове. Но бутылка с заветным содержимым, переливаю-
щаяся всеми цветами радуги в огнях строительных фонарей, берет верх. Наконец, безмерно счастливые удачным разрешением ситуации, подводники, пришедшие с боевой службы, с хохотом мчатся домой в кузове самосвала через снег, ветер, полярную ночь, мотаясь на ухабах и собирая на себя остатки раствора.
Весело – то как! Это естественно - они же еще молоды… А о том, что все может и должно быть иначе, пока даже не догадываются…
И, наконец, вот она долгожданная минута – дверь открывается, нет – распахивается и Настя бросается навстречу, вымазываясь в растворе, который стекает с парадной шинели героя - подводника на изгаженные ботинки. От нее веет теплом, домом и… духами. Алешка, утомившись от ожидания папы, уже спит.
- Андрей!!! – это пока единственное, что она может вы- говорить. И то же самое всем Васям, Колям, Славам, Димам, всем, кто попал-таки сегодня ночью домой. И в этом – все! 3 месяца неизвестности, ожидания и неясной тревоги. 19 тысяч миль и 15 км позади! Настины соленые слезы катились по его щекам и за шиворот кителя.
От него пахло железом, машинным маслом, дешевым одеколоном и еще чем-то незнакомым, вероятно присущим только нутру этого гигантского исполина - атомной субмарины.
- Ну, что ты, что ты! - смущенно бормотал он, не понимая ее слез.
- Андрей, а у нас здесь в городке ходили слухи, что у вас авария и погибли… трое - ты, Коля Донцов и Тимоша Лисицын, - лепетала Настя и Андрей понял, почему флагмех... Вот оно что! Шарый целовал жену за ушком, гладил ее пушистые волосы и вдруг заметил в них одинокую серебринку. Ведь она два месяца терзалась - жив он, или... она уже - вдова... Дома! А время-то – 01.38! Дети уже, естественно, спят. Сегодня они пап так и не увидят… Далее - по плану домашней побывки. С полным набором всех мыслимых и немыслимых удовольствий.
Утром следующего дня “спущенные” на берег подводники чудом успели на службу вовремя на тыловском грузовике /фуре – “скотовозе”/ без скамеек. Дети еще спят.
Моряки очень дальнего плавания поинтересовались, по случаю, у политотдельского комсомольца Климухина – кто же там вчера проходил “узкозть” перед подводной лодкой и задержал ее вход в базу?- Да никто не проходил! Вы, ребята, пока вас носило по морям, наверное забыли, что на флотах с 13.00 до 15.00 “адмиральский час”. Оркестранты и встречающие после обеда, как обычно, отдыхали. Ну, вас же встретили… Цыплята - табака…
- Встретили, - отвечают, - потом… с оркестром, якорь Матросова вам в задницу…, - из иллюминатора плавучей казармы виден потускневший и выцветший на полярных ветрах лозунг на сопке: - “Подводник - профессия героическая!” и – “Помни войну!”
В 8-00, после подъема флага и проворачивания механизмов, не откладывая ни одной минуты, начали межпоходовый ремонт. Правда, без особого энтузиазма.
И пока, естественно, без запчастей…
А спать-то как хочется... Дико! Может быть на этот раз обойдется без “готовности”?
*СНиС – служба наблюдения и связи
В море –дома, на берегу – в гостях!
/ Военно-морской лозунг/
А однажды, не успели прийти с далеких чужих морей, как через три недели оформились в “готовность”.
А как там с отпусками после трудов ратных? Оформиться в отпуск, когда все твои товарищи в прочном корпусе, это бо-о-льшое искусство! Каждый уважающий себя офицер должен владеть им в совершенстве, как своей военной специальностью.
Тогда еще капитан-лейтенант, Андрей Шарый каким-то чудом, воспользовавшись заверениями “фараона”, оформился в отпуск и буквально вырвал из рук старпома этот заветный клочок бумаги – отпускной билет, скрепленный всеми необходимыми подписями и печатью. Бумажка удостоверяла, что предъявитель сего замечательного документа имеет полное законное право прохлаждаться в отпуске целых четыре месяца, спать сколько хочу и не ходить строиться. От счастья дыхание перехватило. Андрей не был в отпуске по служебным обстоятельствам почти два года. Очередной отпуск мудрое начальство откладывало на потом, пока не наступил следующий очередной. Теперь оно задумалось. Как будто пора отпускать… А кого взамен? Однако – отпуск! Хотя… Корабль в "готовности за углом". Отпусти этого – надо искать замену и брать в экипаж "варяга", неизвестно какого специалиста. В "готовности и за углом", кто не знает, означало в ту пору, что корабль стоит в ближайшей шхере на якоре, привязан к плавбазе и готов в течение часа начать движение на войну на дизелях, на ходу вводя в действие ядерную энергетическую установку. Этот замечательный вид боевого дежурства атомных подводных лодок родился где-то в недрах главного штаба ВМФ в теплых кабинетах, с восьмичасовым рабочим днем и двумя выходными, по всем правилам изуверства над личным составом в 20-м веке. Срок – полгода /чего там мелочиться?/ Сход личного состава на берег категорически запрещен. Проживание на плавбазе, занятия и тренировки на подводной лодке до 18.00, после чего - на корабле вахта, личный состав в плавучей казарме. После ужина, доклада у старшего помощника и вечерней поверки - свобода в пределах ее территории. С плавбазы через сопку видны пятиэтажки военного городка. Кое-кто даже видит окна своей квартиры, где желанная и недоступная живет, по выражению замполита, ” боевая подруга” - жена.
Но сход на берег запрещен. А подводникам по 25, или чуть больше. Нерастраченные гормоны играют, вызывая синдром вечного "все плохо" - вокруг одни дураки, а начальство поголовно - "идиоты", хотя на самом деле истина где-то посередине. Свободное время проходит в потугах самосовершенствования - от серьезной, вдумчивой на первых порах, учебы по специальности, творческого конспектирования перво-источников в плане повышения интеллектуального уровня, в первые месяцы бдения в "готовности". От аристократических шахмат и преферанса на всю ночь до вульгарного домино, поддавков и распития крепкого корабельного спиртного напитка, именуемого на всех четырех флотах "шилом".
Апофеозом идиотизма на завершающем этапе готовности к боевым действиям была командная игра по передуванию шарика от пинг - понга на дубовом столе кают-компании на сторону соперников. О, это была общекорабельная эпидемия. Вестовые докладывали, что даже заместитель по политчасти Пахомыч, запираясь в кают-компании, пробовал свои силы. За этим высокоинтеллектуальным занятием и были застигнуты две команды офицеров комиссией вышестоящего штаба. Сверкающий надраенными пуговицами, офицер-инспектор выловил из числа соревнующихся старшего по званию, минера Кулишина, и попытался внушить виновнику масштабность задач, стоящих перед экипажем, мелочность и недостойность занятий с шариком. Кулишин прервал его ясным и простым до безобразия ответом:
- Да пшше-ел ты… У меня жена уже полгода не … А ты мне… Устав… Да я... Да мне…, - он хотел сказать - "все до лампочки", но интеллект, травмированный передуванием шарика, не справился и он с треском захлопнул за собой дверь. Стаканы в штормовке звенели, как колокола громкого боя. Инспектирующий в шоке бежал жаловаться…
После того, как один из бесконечно готовых к бою офицеров повесился, а другой застрелился, "готовность" сделали либеральной. Разрешалось один раз в месяц считать ее 19-часовой, производить мелкие ремонты и по одной смене офицеров и мичманов отпускать на берег. "На случку", как говорили на корабле. Матросы, не имевшие на берегу жен и других родственников, в число увольняемых, естественно, не попадали.
Бывали и самоволки. Ежедневно к борту подходил портовый буксир с имуществом, продовольствием, запчастями и почтой.
С ним - то и убыл однажды на желанный берег ревнивый капитан – лейтенант Лисицын для проверки наличия на штатном месте и "готовности к бою" своей "боевой подруги". Но Катерину все же кто-то предупредил и она, как говорят, закусив подол, преданно ждала Тимошу у подъезда, отставив посиделки - очередной девичник. Возвращаясь ясным летним солнечным утром к буксиру, умиротворенный Лисицын остановил попутный "газик" и, увидев в салоне родного командира, вежливо поздоровался. Прибыв на корабль „фараон” накачал Тимофеево начальство и механик, „сурок”, с визгом затребовал у капитан - лейтенанта объяснительную. Самоволка с "готовности" была чревата судебным преследованием. Лисицын честно описал события, не упустив утренней встречи с родным командиром, и навзрыд покаялся.
Безотказный в армии и флоте прием - бей себя в грудь, тверди, что виноват, но больше не будешь, и вопросы к тебе заглохнут, едва начавшись. Признанием вины у начальника напрочь вышибается тема...
Объяснительная ушла наверх и затерялась в корабельном делопроизводстве без всяких последствий для автора. Инцидент рассосался сам собой, но буксир стали прочесывать на предмет самовольщиков.
Словом, воины, не занятые круглые сутки ратным делом, начинали дуреть и "готовность" несла моральные утраты, в смысле убывающего боевого духа.
Андрей Шарый стойко перенес все тяготы и лишения, придуманные мудрым начальством, и с отпускным в кармане гордо и законно сошел на буксир для последующего убытия на Большую землю. На прощанье старпом Коваль еще раз уточнил домашний адрес, напомнив, что, если потребуется – вызовет досрочно и содрал трешку на телеграмму.
- Фигу тебе, – подумал Андрей, но три рубля отсчитал, вслух повторяя координаты на Большой земле, где он якобы будет с нетерпением ждать досрочного вызова на службу. По законам отпускного жанра следовало немедленно смываться, распустив по всей округе слух, что уже и уехал. По этим же законам начальство, бывало, отлавливало отпускника и возвращало в орбиту служения отечеству, найдя веские для того основания.
Полярный август дышал грибами, морошкой и черникой. Сонный, малолюдный летом, городок казался супер-цивилизацией после полугода каюты на двоих, ночного преферанса, передувания шарика и прогулок по палубе. Андрея обуяла ни с чем не сравнимая радость свободы, ожидания встречи с семьей и всех прочих отпускных удовольствий, вдали от тягот и лишений, личного состава и командиров всех ступеней.
Впрочем, Шарый, сойдя на желанный берег, немедленно всем все простил и даже старший помощник уже не казался ему козлом, тупицей и фельдфебелем.
В отпуск! В августе, а не в мартобре, как обычно! Хотя бы и раз в два года… Дома он собрал чемодан, отутюжил мундир, выпил рюмку коньяку и вышел прогуляться, отложив отъезд на завтра. До аэропорта в Килп-Ярве придется добираться на перекладных, рейсовая "Санта Мария" ходит в Мурманск два раза в неделю.
У Дома офицеров встретил знакомого офицера:
- А разве ты не в "готовности"?
- Я - в отпуске! – небрежно заметил Андрей.
- И еще не уехал? Ну ты даешь! В Мурманске же "Паук" висит, теперь и не уедешь, пока не снимут. - Андрей похолодел. Сигнал "Паук" объявляли по флоту на период пребывания в Мурманске зарубежных делегаций - от недели до десяти дней. На это время запрещались отпуска, увольнения и до минимума сокращались служебные командировки, чтобы не допустить никаких контактов советских воинов с иностранными гостями. Вдруг герои - подводники что-нибудь ляпнут им по пьянке, хотя в армии и на флоте уже давно хорошо знали, кто на самом деле выбалтывает государственные секреты.
И Шарый заметался. Побежал на КПП. Удостоверился - да, по отпускным не выпускают. А телеграмму он, между тем, уже дал жене, что вылетает.
Дежурный по КПП посоветовал получить "добро" у начальника штаба флотилии адмирала Кичигина, ведь аэропорт в Килпе от Мурманска с зарубежными шпионами добрых 60 километров.
Кичигина удалось поймать под вечер у подъезда его дома. Андрей извинился, изложил ситуацию и просьбу.
- Ну нет, капитан, не получится. Сигнал " Паук" это, знаешь ли… Не имею права!…
- Так я же не в Мурманск, тыщ адмирал, билеты же на самолет, жена вылетает, ребенок болеет… Я два года без отпуска…, – убеждал Шарый. - И что же теперь будет?
- А ты откуда, кто командир? - поинтересовался адмирал уже строже. Шарый назвал.
- Так он же в "готовности"! Как же ты ? А ну - марш на корабль! Завтра свяжусь с твоим командиром! - и скрылся в подъезде.
Ах, эти адмиралы! Кажется, они никогда в жизни не были лейтенантами! И даже капитан - лейтенантами… Такое впечатление, что они всегда были адмиралами…С самого выпуска. Или … от рождения. Настроение рухнуло.
- На корабль? Ну уж - черта с два! Меня же там обхохочут! Только вперед, и только в отпуск! - озарение пришло дома. Конечно пешком, мимо КПП, вдоль дороги, через сопки! Как он не догадался сразу? И не нужно было светиться перед адмиралом. А если он позвонит командиру? Да и черт с ним! Два года без отпуска…
В маленький чемоданчик заткнул минимум вещей, кортик сунул за ремень. По тундре шляются разные звери - волки,росомахи,медведи. Вдруг они захотят полакомиться одиноким капитан-лейтенантом? Далековато…До аэро-порта около 70 километров, а до ближайшего соседнего гарнизона по пути - 28. Но в 25 грудь полна отваги, а сознание жаждет подвига!
Около 19-ти тронулся в путь. Сопками миновал КПП. Овчарки, учуяв, залились отчаянным лаем, но кппешники даже не выглянули из будки, решив, что пробежал заяц. Андрей бодро зашагал по пустынной дороге, среди сопок, редкого кустарника и замшелых валунов. Когда КПП остался позади, настроение поднялось - теперь уже точно в отпуске! 70 километров впереди осознавались пока смутно. Иногда мимо проносились грузовики, поднимая с грунтовки тучи пыли. Отпускник Шарый, опасаясь дорожного патруля, прятался в кустах, но от пыли спастись не удалось и километров через 10 отутюженный черный флотский мундир стал пепельно-серым, а ботинки потеряли привычный блеск. Стемнело. Заморосил мелкий, еще не холодный, но настойчивый дождичек и вместе с пылью превратил мундир в лохмотья.
Стало неуютно. Единственная пачка сигарет в кармане почему-то размокла. Ни огонька.
Ветер тревожно шелестел мокрой листвой, чудились какие-то шорохи, и неопределенные звуки, как - будто кто-то крался следом.
- Пора, - подумал Андрей и достал из-за пазухи тонкую фляжку из нержавейки, под нагрудный карман, подарок заводских умельцев. 100 граммов хорошего коньяку слегка ободрили и подняли настроение. К сожалению, ненадолго.
Вдруг стали нестерпимо ломить ноги, отвыкшие за полгода „готовности” от пешей нагрузки. Это уже хуже - как дальше-то идти? Пришлось сбавить шаг и отдыхать каждые полкилометра, пережидая ломоту. На дорожной отметке "26" впереди замаячили огоньки соседнего гарнизона, небо стало светлеть и дождь прекратился. Послышался шум грузовика и из-за поворота выскочил МАЗ-порожняк. Идти было уже невмоготу и отпускник Шарый, герой – подводник, проголосовал. В кабине был один водитель, который душевно обрадовался попутчику в дальней дороге и завел обычный дорожный треп. Андрей вытянул онемевшие ноги и откинулся на спинку сиденья. Говорить не хотелось, лицо горело и неудержимо клонило в сон. Но расслабляться было нельзя - впереди река, мост и возможен нештатный контрольный пункт. Водитель заверил, что вчера на мосту никого не видел.
- А если кто есть, что будешь делать?
- Остановишь заранее, выйду. Найду брод или переплыву!
- Ну ты даешь! - восхитился шофер. - А что так-то?
Андрей испугался, как бы его не приняли за уголовника, или, что еще хуже, за диверсанта, и рассказал про сигнал "Паук", старпома, адмирала, КПП и все прочие барьеры на пути к законному отпуску за два года службы.
Водитель неопределенно выругался… На мосту никого не было и, миновав его, грузовик помчался по асфальту трассы Печенга - Никель. Отпускник Шарый провалился в сон.
Водитель толкнул его уже на развилке, на повороте с трассы на аэропорт.
- Извини, дорогой. Не могу делать крюк, опаздываю. Да здесь всего-то семь километров, - всего-то семь километров Андрей, разминая затекшие ноги, осилил часа за два с половиной. Лишь на последнем километре его подхватил сердобольный частник, несмотря на Андреев экзотический вид. Солнце сверкало в стеклах аэропортовского барака, залы были полны, лайнеры взлетали и приземлялись. Наяву фонтанировала нормальная человеческая жизнь. Советская армия была представлена воинами всех родов войск и воинских званий. Наверное, сигнал "Паук" в аэропорту не действовал. Калейдоскоп женских нарядов, мундиров, галунов, звезд и шевронов крутился в Андреевых глазах, натужно ревели взлетающие лайнеры и весь этот аэровокзальный шум сливался в его отупевшей голове в один непрерывный гул. Глаза слипались. Кое-как помылся в туалете, но мундир, мокрый и грязный от дождя и дорожной пыли, привести в порядок не удалось. Билетов, естественно, не было, но Шарый, переговорив с командиром очередного лайнера, вылетавшего на Москву, отоварился в ресторане двумя бутылками коньяка в подарок экипажу, и через час рухнул в самолетное кресло. Моментально вырубился еще до взлета и конечно же проспал до самой Москвы.
А в отпуске-то как хорошо было!
К концу подходит автономка
На базу курс лежит, домой!
Душа кричать готова громко
О светлой радости такой…
/С. Иванов К концу подходит автономка/
С приходом в базу замполит Валерий Иванович Илин сдал свой отчет о политическом плавании в политотдел флотилии. Шифровальщик Васин, который переписывал “Войну и мир” Илина красивым почерком, доложил экипажу, что в отчете талантливо описан митинг в турбинном отсеке, организованный замом, где матросы нибыто воинственно кричали:
- У-у-у, евреи проклятые! - СССР, как известно, в ту пору был на стороне арабов. Всех офицеров и кое-кого из матросов за участие фактически в боевых действиях представили к высоким правительственным наградам – боевым орденам и медалям. Малых и Шарый тоже провернули аккуратные дырочки в кителях для „Красной Звезды”. Но потом вдруг все заглохло… а может затихло. Толи наград стало жалко, толи убедительной победы на Ближнем Востоке не получилось. Может, по какой другой причине. Командир дивизии Караваев на встрече, когда после 89-ти суток атомоход привязался к родному причалу, захлопотанно заявил, что пора “испанских” походов кончилась, и что, … “пока вы там плавали в свое удовольствие, мы здесь пережили две московские комиссии”. Что ж, аргумент весомый. Ордена и медали получили как раз успешно “отстрелявшиеся” от столичной инспекции…
А подводников с “фараонова” экипажа убедили, что их личная радость состоит в том, что никого не наказали. Но Илин какими-то ходами выклянчил - таки себе медаль “За боевые заслуги“ и через недолгое время убыл к очередному месту службы. Для него “испанские походы” кончились навсегда и дальнейший служебный след его затерялся в коридорах штабов и лестничных маршах восхождения к высоким должностям.
Жениться надо с умом, моряки, сколько можно говорить!
А вы? Ваши длительные походы продолжались еще несколько лет и были тем более напряженными и длительными, чем больше успехов достигалось в деле укрепления дружбы между народами, что, впрочем, вполне логично. Сейчас, после всех океанских вояжей, бывшие сослуживцы кавалера медали "За боевые заслуги", заместителя командира по политической части Валерия Ивановича Илина, хранят в своих домашних шкафах пожелтевшие от времени похвальные грамоты за успехи в БП и ПП и воспоминания о совместной службе.
Кстати о наградах
Потомству в пример
/На памятнике капитан-лейтенанту Казарскому/
Не о “песочнице” речь, когда через десять лет безупречной службы старший помощник порывшись в узелках памяти и в бездонном кармане, кинет на ладошку коробочку с медалькой /скромную благодарность отечества за ратные труды/ и она напомнит тебе как быстротечно время… Не о ней… О более солидных – правительственных. К примеру, за пять автономных боевых походов в мировой океан. Или за плавание в зоне международного конфликта с оружием на борту и готовностью № 1 к ведению боевых действий. Самоотверженная борьба за живучесть своего корабля героизмом не считалась. Первый моряк страны Советов, Главком ВМФ, не жаловал героев в жанре борьбы с неисправностями. Подразумевалось, что корабли, построенные под его мудрым руководством, не могли иметь конструктивных и иных технических недостатков. Можно было рассчитывать на награду, если только в этой борьбе героически погибнуть. Но нужно было сделать это при определенном стечении обстоятельств, так, чтобы не бросать тень на…, ну… вы понимаете.
Как избавиться от офицера? Неудобного в общении, неважного специалиста или пьяницы и разгильдяя?
Тем более, что списать нельзя, уволить тоже. Мыкайся с ним сколько судьбе будет угодно! Но это только на первый взгляд задача кажется неразрешимой. На самом деле, оказывается, существуют приемы “простые до безобразия”, как выражался старпом Пергамент. Нужно отправить офицера на повышение! В академию или на курсы, снабдив супер - характеристикой.
В 99 случаях из 100 дальнейшая карьера казалось бы неудачника складывалась, как правило, хорошо.
На подводной лодке Маркова продвижение по службе было возможно только на собственной территории взамен убывших по состоянию здоровья или переводу в южные края. Леонид Васильевич берег свои кадры, которые составляли, как говорят на флоте, сплаванный экипаж, и офицеров, даже залетевших по пьянке, в обиду не давал. И все бы хорошо, если бы при этом было нормальное продвижение по службе. Однако в составе экипажа все же был один персонаж средних способностей и неудобный в обиходе /естественно, по мнению старших по должности/, которого командование мечтало кому-нибудь подарить. Желательно – далеко, далеко… И - насовсем. Но куда?
Как иногда бывает на службе, внезапно возникла разнарядка из штаба направить лучшего из молодых механических специалистов на годичные курсы повышения квалификации инженер-механиков в Питер /тогда – Ленинград/. Естественно, никто не хотел год болтаться по южную сторону Полярного круга, терять "северные" и неизвестно куда распределяться потом для дальнейшего прохождения службы. Первой, конечно, возникла кандидатура неудобного капитан - лейтенанта Васи Баскакова. Командир задушевно нарисовал радужные перспективы Васиного служебного роста, и тот, на удивление, недолго сопротивлялся, собрался и уехал. Отцы - командиры всех ступеней облегченно вздохнули, ласково помахав рукой на прощанье перспективному офицеру, надеясь, что встреча больше не состоится.
Говорят, Вася хорошо погулял в Питере, пока экипаж Маркова на Севере занимался боевой подготовкой, чистил снег и разучивал строевую песню "Северный флот не подведет". Распределили Васю, однако, опять на Северный флот в распоряжение отдела кадров. В кадрах флота глянули в личное дело - кто такой, откуда? Ясно - с N-ской флотилии? Ну так туда тебе и дорога! И попал Вася опять в родное соединение, в распоряжение отдела кадров и сверх штата. При штабе. Чтобы служба не казалась раем и чтобы не зря ел народный хлеб, его занимали разными до зарезу нужными на флоте делами - дежурством по камбузу, хозяйственными работами, командировками по вышибанию чего-нибудь. Короче, всем тем, чего на флоте всегда больше, чем даже боевой и политической подготовки. Но все это - до 18.30, как в штабе. Когда вышли все положенные сроки пребывания Васи сверх штата, определили командиром дивизиона движения на второй экипаж, хотя там и был свой выдвиженец. Таким нехитрым способом, минуя тяготы и лишения, Вася обогнал однокашников сначала в должности, а потом, естественно, и в звании. Но всему прекрасному, как всегда в жизни, приходит конец!
Беззаботная Васина жизнь на втором экипаже кончилась по причине его расформирования…
Теперь, уже капитан 3 ранга, Вася опять оказался сверх штата и… снова при штабе. Началась привычная сверхштатная жизнь, не обремененная корабельными тяготами и лишениями. На службу - к 9.00 /как все штабные/, в штабном комфортабельном автобусе. К слову сказать, корабельный состав доставляли на службу в 6 утра грузовиками с брезентовым верхом /"скотовозами", как их называли подводники/ и в любую погоду. Дремотное изучение материальной части в секретной библиотеке штаба, обед, небольшой напряг до вечера, ужин, и в 18.30 - "море на замок". Два выходных в неделю и никакого срочного погружения. Голубые Васины глаза на фоне огненной шевелюры излучали теперь теплоту, спокойствие и безмятежность, а лицо от сытных штабных обедов округлилось. Под кителем начал проглядывать даже "флотский мозоль".
Но сроки опять вышли и кадровики заволновались, получив накачку сверху - не слишком ли затянулась Васина беззаботная жизнь. Удача улыбнулась отделу кадров, когда собирали два атомохода для перехода на Дальний Восток. На одном из этих кораблей механик заупрямился до скандала по причине нездоровья жены и детей и наотрез отказался. Однако тянуть бы ему все же лямку у самого пролива Лаперуза, если бы не Вася, сплавить которого куда - нибудь было хрустальной мечтой отдела кадров и начальников. Вот на один из этих кораблей его и спихнули. Сопротивляться он не мог по причине сверхштатностии и загремел на переход под фанфары штабного оркестра. Все вздохнули с облегчением - и командование, и кадровики, и упрямый механик, для которого передислокация на Восток с больной женой и тремя сопливыми ребятишками счастливо миновала.
Отцы-командиры помахали рукой вслед так далеко уплывающему Васе и успокоились.
Но, как оказалось, напрасно. Переход на Дальний Восток двух атомных лодок вдруг объявили на весь мир кругосветным и героическим, посвященным какому-то очередному партийному событию. Тиснули во всех газетах и геройский ролик крутанули по телевидению. На флотах смекнули, что поход "звездный" и будет крупная раздача. Так оно и вышло. Командиры и механики получили звезды Героев. С неба упала "шальная звезда" на Баскаков китель и награжденный Вася вернулся на родной Северный флот, поскольку без нажима намекнул, что Дальний Восток – это не мечта его детства. С орденоносцем на "ты" уже не поговоришь и Василия Ивановича уважили. В отделе кадров флота его вежливо спросили:
- Куда желаете? – а желал орденоносец в родную флотилию, где и появился в распоряжение отдела кадров, при штабе, но уже с наградой. Отцы – командиры ахнули, кадровики хмыкнули, но все не очень естественно, но вежливо, поздравляли Васю и службой не напрягали.
Кто – нибудь, когда-нибудь видел дежурного по камбузу с ярким орденом на груди? Нет? Ну вот. Теперь Василия Ивановича всем показывали. Он с одинаковым удовольствием и подробностями делился опытом дальнего плавания на подводной лодке и с воинами-строителями и с подводниками, прошедшими не одну автономку.
А тут и экипаж Маркова собрался в далекий путь - в Атлантику, охранять мир во всем мире. Лодка кряхтела, валилась с борта на борт по причине дырявых, как решето, цистерн главного балласта и норовила утонуть прямо у причала, пуская пузыри по всему периметру.
Чтобы корабль на швартовых имел пристойный вид, приходилось поддувать цистерны – то справа, то слева и расходовать на это дело драгоценный воздух высокого давления. Не годилась для этого легкого корпуса сталь 45Г-17, хоть она и маломагнитная…
Задерживались, устраняя неисправности. Техника давно просила текущего ремонта. Парогенераторы, моторесурс которых ограничивался 4500 часами, выпарили уже по 4200 и могли потечь в любую минуту. Операторы ядерных реакторов тренировались по преодолению больших и малых течей первого контура охлаждения аппарата и настроение у них, мягко выражаясь, было не праздничным. Но лодка была в плане Главного штаба и должна выйти в море во что бы то ни стало. Кто-то из штабных специалистов обычно прикомандировывался на поход – таков порядок. Но этот кто-то никак не находился. Заместитель командира дивизии в море, флагманский механик в отпуске, его зам Борис Апполинарьевич Калисатов срочно слег в госпиталь удалять гланды. Так экипаж и остался бы сиротой, если бы не сверхштатный Василий Иванович. Его-то и прикомандировали на автономное плавание.
Когда ракетоносец исчез за горизонтом и скрылся под волнами, в дивизии все перекрестились, а местный штабной похохунчик мрачно изрек: - “Наконец-то советский "Трешер"* вышел в море!”, - чем поверг офицерских жен в тревожный и долговременный ступор. Вопреки опасениям, плавание прошло спокойно. Аварий и поломок не случилось. Василий Иванович в перерывах между домино, шахматами, кино и сном появлялся на пульте управления энергетической установкой /ГЭУ/, благодушно травил анекдоты, разные небылицы и ни во что особенно не вмешивался. Штатный механик, Владимир Константинович Малых, был не менее грамотен и опытен орденоносца и Василий Иванович, к его чести, это понимал. По приходе в базу, через пару месяцев после плавания, нештатный Василий Иванович убыл к новому месту службы в части центрального подчинения.
*Трешер – американская атомная субмарина погибла со всем экипажем /129 чел./ в Атлантике в апреле 1963г.
“Трубочист” Щукин
(кстати о наградах)
Тот силу солнца не поймет
И яркость голубого неба,
Кто много дней в глубинах вод
В отсеках герметичных не был…
/ Н. Седой/
Лучшего механика дивизии Валю Щукина, прозванного „трубочистом” за игру на трубе в училищном духовом оркестре, после очередного трехмесячного плавания вызвали к флагманскому механику флотилии Завадовскому.
- Валентин Иванович, извини, дорогой, - ласково начал адмирал, - но другого выхода не вижу, придется тебе еще поплавать. Мы тут два атомохода перегоняем на Восток, а на одном механик... этот, ну ты же его знаешь, даже фамилию не буду называть. Боюсь его без подстраховки отпускать, - Валька слабо запротестовал:
- Тыщ адмирал… вот и жена… Ну сколько можно? Дайте же отдохнуть, наконец!
- Валя, - по свойски напирал флагмех, - ну надо, пойми, не могу тебе всего сказать… Придешь, отдохнешь… мы тебе путевочку парную в санаторий…, с женой. Все такое… Ну? - адмирал просил. Адмиралы не часто просят, должность не позволяет. А в этот раз - просил. Валька надулся, поник не по годам седой головой и… согласился, проклиная свое мягкое, как валенок, сердце и эту жизнь с бесконечными тяготами и лишениями.
- Я уже 130 суток в этом году..., - напоследок подсчитал свое море Щукин. Повеселевший флагмех подсластил:
- Ты, типа, наставником будешь, читай книжки, играй в домино, а нет - нет, да иногда присматривай. А он пусть вкалывает - его железо, его личный состав… Да и перехода-то всего - 45 суток, это даже и не автономка, когда три месяца… А – так…
- Ну конечно – так…, когда не сам, - подумал Щукин и ушел с лодкой на Восток. Местный механик встретил его язвительно и недружелюбно.
- А-а-а! Наставничек пришел…, академик, ну и вкалывай… - и, обиженный переводом на Дальний Восток, залег. Валентин вкалывал на ”чужом” железе и с чужим личным составом, который, правда, уже через неделю стал своим.
В коллектив вписался. Стучать /или сквозить?/ не умел и обеспечивал безаварийное плавание. Однако через неделю после их ухода пресса загудела о кругосветном плавании двух атомных подводных лодок, как о “подарке” подводников очередному партийному съезду. Все поняли – будут звезды! Валентин ошвартовал лодку на Востоке и, сбросив “АЗ” реакторов, прилетел на Север, выжатый, как лимон, и с перебоями в сердце. И вдруг по флотскому радио разнеслось, что Министр обороны вернул наградные листы на командиров, заметив отсутствие таковых на механиков и приказал их тоже представить к Героям. К месту сказать, центр тяжести в обеспечении плавания и ведении боевых действий на флоте с Петровских времен до нашего времени существенно переместился в сторону механических сил. Особенно с появлением корабельных атомных силовых установок. Пренебрежительное отношение к “березовым”* офицерам, инженерам - механикам, в царском флоте России заметно сменилось на уважение к сегодняшним морским инженерам. Правда, холодок все равно остался, и с продвижением все так же туговато – сильны флотские традиции. Весть о наградах немедленно разнеслась по флотам. Механики повеселели. Валька скромно улыбался и щурил глаза. Сокурсники и сослуживцы радовались, что в их рядах прямо на глазах возникает свой родной Герой Советского Союза. Все понимали – не только за этот переход, а за все щукины десять автономных походов, в каждом из которых решалось столько инженерных задач, что за три похода можно было присваивать механику звание кандидата технических наук, а за шесть - доктора.
- Валька! Трубочист! Привет! Как дела? А где твоя Звезда? - Щукин сплюнул и зло выругался:
- Накрылась моя звезда! Замполит привез из политотдела грамоту и “ценный” подарок – фотоаппарат. Вся награда, бля... Я у них сверхштатным был! Когда оформляли представления, про меня забыли, у них же свой штатный мех в наличии. А когда вспомнили, было уже поздно - кто же еще раз пойдет к маршалу? А может это козни замполита. Я его как-то шуганул из центрального поста в аварийной ситуации, чтобы не путался под ногами.
Да пошли они все…, - и он сказал куда.
- Заколебали! Больше не могу – уволюсь! – пробормотал случайно не состоявшийся Герой Советского Союза и пошел прочь. Cказать, что это было обидно – все равно, что ничего не сказать. Через полгода лучший механик дивизии Валька Щукин, по прозвищу “трубочист”, сокурсник и приятель, демобилизовался из ВМФ с грамотой ”За успехи в БП и ПП”, язвой желудка и ишемической болезнью сердца. Его как-то и не особенно удерживали, несмотря на слегка потускневший, но еще не окончательно забытый сталинский лозунг – кадры решают все! Местному кадровику на эти кадры было, мягко выражаясь, наплевать - ему с ними в море не ходить, он всего лишь чиновник. Адмирал Завадовский был занят уже другими проблемами.
В городе, куда Щукин уволился с военной службы, он три года ждал положенную ему с семьей по закону квартиру, мыкаясь по знакомым и родственникам.
Шальные все-таки звезды.
*Березовые офицеры – в царском флоте механики носили серебряные погоны
* ВАК – квалификационная комиссия по присвоению научных званий
Комиссия
Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам
пренеприятное известие: к нам едет ревизор!!!
/Н.В. Гоголь «Ревизор»/
Только – только после автономки стали привыкать к стабильной жизни у причала, утреннему подъему флага, вялотекущему межпоходовому ремонту, разным собраниям в дивизии, хождению через день домой к мамке, как вот она, очередная неприятность – из стольного града в базу приехала комиссия во главе с самим Главнокомандующим ВМФ в сопровождении Главного инспектора Вооруженных сил СССР маршала Советского союза. Этого, как его… ну, в общем, есть там такой сухонький старичок, который еще в Гражданскую шашкой махал в первой Конной армии товарища Буденного. Собственно, кто кого там сопровождал вовсе не важно для личного состава Н-ской дивизии атомных подводных лодок под командованием капитана 1 ранга Караваева. Важно, что - комиссия.
Ревизоры. А с ними еще уйма генералов и полковников всех родов войск Советской армии в качестве экскурсантов.
Караваев, которому в ближайшее время светило очередное воинское звание контр-адмирал, зело озаботился и запретил офицерам и мичманам своих кораблей сход на берег, а командиру подводной лодки, только что пришедшей с автономного плавания, Маркову заявил, что от дивизии на смотр комиссией и выход с ней в море будет представлена его лодка – “хватит вам прохлаждаться в автономках, хлебните – ка и вы это «удовольствие» - комиссию.” И… началась суматоха. На корабле - вечная большая приборка, настолько большая, что закончилась она только за час до прибытия высоких чинов. Старпом едва успел изъять у личного состава краску и кисти и предотвратить покраску. Матросам только дай кисть в руки - закрасят весь корабль! Инспекторов потом не отстираешь…
Параллельно интендант возил и загружал продовольствие, которое получил на бербазе по высокой и нераскраденной на 30% норме морского автономного пайка – нужно было показать комиссии высокий класс питания на подводных лодках. Одновременно нашелся полный комплект новенького репсового обмундирования на всю команду. Экипаж переодели. Комиссия она ведь - что? Она для проверки состояния оружия, технических средств и выявления степени боеготовности комиссионного соединения. Ну и - страху нагнать! А лихой подход – отход в этом деле – половина успеха. По каким критериям за день - два определялась степень боеготовности с неба свалившимися высокими комиссиями доподлинно не знал никто. Но выводы иногда бывали весьма суровыми и головы летели. Однажды Главком под горячую руку снял с должности боевого командира – подводника, которого американцы подняли на боевой службе. Просто ему (Главкому) вовремя не сообщили, что эта лодка работает с сонарами противника для выяснения их технических характеристик и разрешающей способности, а противодействие и подъем практически запланированы. Может быть он просто забыл эту информацию по старости лет. Но выручать опального командира никто не пошел – ходить к небожителям два раза по одному вопросу не принято. И вместо ожидаемой «Красной звезды» командир неожиданно лишился должности и оказался за штатом… А Главком напрочь забыл свою мель на эсминце в 39-м, как и факт того, что его самого от непредсказуемого наказания отстоял нарком ВМФ Николай Григорьевич Кузнецов. Но нынешняя инспекция, похоже, была просто выездом “на поля”, для ознакомления академиков с новым видом боевой техники - атомными кораблями.
Первым под команду командира Маркова “смирно” по трапу на борт поднялся старенький Главный инспектор, одетый в канадку подводника и тапочки с дырками. Матросы про себя тут же отметили – а честь военно - морскому флагу Ревизор не отдал! В довершение ко всему, после лихого доклада Маркова, ревизор рванул в газоотбойник ракетного контейнера, намереваясь отдраить крышку - “а это у вас двери?” – слава Богу, командир успел подхватить старичка под руку.
При погружении генералитет толпился в центральном посту, с тревогой прислушиваясь к шуму забортной воды, принимаемой в цистерны главного балласта и наблюдая за движением cтрелки глубиномера – не быстро ли она бежит! Главный инспектор интересовался, глядя на дыхательный прибор ИП-46 , - “а здесь вы храните пресную воду?” Полковники, танкисты и летчики, на пульте ГЭУ наперебой сравнивали - “а здесь у вас, как в танке”, или – “здесь у вас, как в самолете”…, и – “ а где тут у вас реактор”? Но гвоздем программы был все-таки шикарный обед в кают - компании с вином и красной икрой, когда уколыхались на 40 метрах и старпом с видом прожженного ресторанного метрдотеля пригласил «товарищей инспектирующих», к столу.
- А вы здесь неплохо живете, - ехидно заметил Главный инспектор, намазывая большой ложкой икру из вместительной миски на душистый консервированный батон, только что извлеченный из духовки. Наверное после этого финансисты Министерства обороны каждый год замахивались на подводницкое святое, пытаясь изъять из рациона подводников красную икру и вино. Да и черт бы с ней. С икрой. Но инспекция удалась. Высокие чины были довольны ресторанным обедом в необычной подводной обстановке, вином, лихим командиром и упитанными, как на подбор, матросами. Но, похоже, еще больше тем, что всплыли, наконец, из этой ужасной глубины, где не видать, куда прет эта стальная махина, отдраен верхний рубочный люк, можно выйти на мостик покурить и полюбоваться морскими просторами в относительной безопасности. Выводы комиссии о степени боеготовности дивизии были вполне удовлетворительными. Главком сиял и, едва доставая, хлопал Караваева по плечу. Быть комдиву адмиралом! Главного инспектора с трудом изъяли из прочного корпуса и довольного, что подводное плавание, наконец, закончилось, бережно усадили в черную «Волгу и она, фыркнув, увезла Главного инспектора в теплый московский кабинет!
После ревизии командир дивизии Караваев с командиром корабля Марковым надрались «в дупль». Утром на подъеме флага экипаж отметил, что козырек фуражки командира на самом его носу.
Никого не иметь за добраго матроза, ежели не былъ
на море 5 летъ / и не 20 летъ отъ роду/ а мичманъ ранее
7 летъ, разве какой чрезвычайный случай будет.
/Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга третья
ст.53 о летах, в которыя почитать служителей
корабельныхъ за добрыхъ матрозовъ, и за мичманов/
Где надо решили, что он уже все может, и забрали с экипажа старшего лейтенанта Валю Камалина. В плане “озеленения”. “Озеленение” на флоте это не то, что вы подумали. Это не посадка деревьев и кустарников в день ленинского субботника в апреле. Это выдвижние на командные должности офицеров помоложе. Внешнее сходство только в кампанейщине мероприятия.
“Озеленение” не касается небожителей – обитателей высоких кабинетов, а, в основном, их подрастающих потомков. Отмучается родственничек 2-3 годочка на флоте /без этого уж никак нельзя / и в Москву, или еще куда, в части центрального подчинения, на “хлебную” должность с весьма “ограниченной ответственностью”. Главный критерий при выдвижении на командные должности в кампании озеленения - год рождения претендента, отсутствие громких залетов по пьянке, ну, еще – пятая графа, это уж само собой. Нельзя назначать на вышестоящую должность или направлять в академию неплохого штурмана Валю Кима или связиста Пашку Могилевича, потому что они – один кореец, а другой, извините, еще того “хуже” – еврей.
Вдруг они в академии чего - нибудь учудят… Посылать далеко в море было можно, а вот продвигать по службе…
Кадровики свято соблюдали эти правила и не двигали. Изобретательные командиры придумывали разные фокусы, чтобы назначить толковых офицеров хотя бы в своих экипажах, поскольку плавать с надежным Кимом надежнее, чем с болваном с блестящей родословной.
Тем временем успешно выбалтывали государственные секреты и перебегали в стан вероятного противника как раз те самые – с блестящей, от сохи и многократно проверенные. Необъяснимая, впрочем, закономерность. Валю Камалина с экипажа Маркова назначили командиром ракетной боевой части на другую лодку дивизии по молодости лет и высокому родству в очередную кампанию по “озеленению”. Результатов долго ждать не пришлось. Пристыковали ракетопогрузочное устройство к контейнеру, поднятому на нужный угол для загрузки (или пуска). И пошла крылатая ракета по направляющим в контейнер. Все было бы хорошо, если бы Камалин, руководя процессом, послал моряка проследить – есть ли там стыковка с штатними средствами. А если бы вдобавок проверил цепи разъема донного (РБД) пристыковки ракеты к корабельным системам, ни за что бы не дал команду закрыть переднюю крышку. А Валик, на выпуклый военно- морской глаз, не проверил и дал. И крышка пошла… Она уже почти дошла на закрытие, как вдруг раздался нештатный звук, не то треск, не то стук… Может – хруст… А хрустел радиопрозрачный обтекатель ракеты (стеклопластик сотовой консрукции), в простонародьи – кок. Он безжалостно рушился крышкой контейнера, которая закрывалась мощной гидравликой и было уже совсем недалеко до радиолокационного визира, скрывавшегося под колпаком. Первым опомнился главный руководящий погрузкой “зеленый” командир БЧ-2 Камалин:
- Стоп крышку! Стоп, едрена мать! - но кто его уже слы-шал. Петру Ивановичу Ковалю, назначенному к тому времени на этот корабль командиром, почудилось облачко дыма из контейнера и он истошно завопил, мешая русский с украинским:
- Горымо! Горымо! – и забегал в ограниченном пространстве мостика, хлопая себя по бедрам.
У флагманского ракетчика и представителей технической площадки, сдававших ракету, вообще морды заклинило. Наконец, крышка замерла, а потом стала открываться.
Ошалевший Валик, в пилотке поперек головы, уверенно доложил командиру, что ракета нестандартная /он имел в виду, что она длиннее/ и нужна замена. Сомнений в том, что нужна замена не было ни у кого – визир и обтекатель смяты и ракета для боевых действий уже не годится. Специалисты с технической площадки, сдающие ракету, матюкнулись.
- Козел! - это было самое лестное из их уст в адрес зеленого Камалина. Эту же “дуру” теперь нужно выгружать, везти другую и снова совать ее в контейнер.
А когда мы попадем домой? Ну, эти подводники – им сам Бог велел мучиться с этим… Камалиным. А мы?
Контрагенты разработчика, случившиеся в базе по своим делам, в два счета доказали, что разброс по длине может быть только в пределах температурных расширений и не более 2-3-х миллиметров, что не может в штатном положении вывести ракету из строя. Комментарии были, как говорится, излишни. Но Валентина не сняли, а только пожурили. “Зеленый коридор” и родословная надежно охраняли всех “валь” от неприятностей. Ракету многомиллионно отремонтировали и последующие Валины погрузки проходили под веселым девизом специалистов технической площадки:
- Сегодня грузим этому…, у которого ракета нестандартная!
Где-то на ученом Западе мудрецы придумали теорию некомпетентности, которая, по их мысли, объясняет все рукотворные беды в нашем мире некомпетентностью начальников. Вот он растет, растет. От должности к должности, хорошо себя зарекомендовал. Не пьет, не курит, морально устойчив, в семье порядок, в службе старателен, политику партии понимает правильно, чей – то родственник. Двинули на вышестоящую. А может быть, прежняя-то должность и была пределом его компетентности? И плодятся в мире “нестандартные ракеты”, “нестандартные решения в результате “творчества” некомпетентных “валиков” в высоких должностях.
Как хорошо, что это не абсолютное правило и в экипаже есть Борис Цыбешко, по прозвищу Боб, командир БЧ-2. Ракеты грузит хорошо и стреляет на призы…
В промежутках, правда, может и заложить, как говорят, за воротник. Но это строго в промежутках и только по душевной потребности. И матросы у него все, как на подбор, лихие.
Настя
В море нету девушек, там ему легко,
а вокруг меня кружат тучи мужиков…
(”Эй,моряк.”словаТ.Назаровой) /
Алешке уже шесть лет. Шесть лет жизни в этом далеком от цивилизации военном поселке без советской власти и милиции. Трудно с молоком и вообще с продуктами. Приходится воевать с командующим гарнизоном - где молоко? Он здесь советская власть, милиция, закон, Конституция, и вообще Бог и царь. Правда, кроме этого, еще и кормилец. Он командует всеми этими атомоходами с их сверхсекретными задачами, ракетами, торпедами и прочими штуками, но он же и главный ответственный за магазины военного городка, их содержимое и вообще за все, что происходит на гражданской стороне его обязанностей. Под дверью его кабинета почти всегда гурьба женщин с жалобамии и просьбами. Командующий обещает наладить снабжение и сообщение с Большой землей. Уже пустили автобусы до Мурманска, пока три раза в неделю. Говорят, будут ходить каждый день. Работы нет. Вся работа – воспитывать детей и ждать мужей с моря.
Через год Алешке в школу. Натальиной Инке тоже.
Мужья бывают дома не часто и помалу. Дети не успевают привыкнуть и иногда удивляются появлению в доме какого-то дяди, про которого мама говорит, что это и есть папа. Соседи по подъезду вообще прозвали Андрея “красным солнышком” за его редкое появление в доме, как и природного светила в небе Заполярья. За много лет дефицит общения породил разночтения во взглядах на жизнь, на настоящее и будущее.
Бывший поклонник Насти, однокашник по школе и институту Борис Бобровский, влюбленный в нее еще юности, уже много раз предлагал ей бросить все, уехать с ребенком к нему на юг и забыть этот Север, длинные полярные ночи, метели, неустроенность, отсутствие цивилизации, тревожные ожидания мужа с моря и прочие жизненные неурядицы, от которых постоянно наворачиваются мысли – а как оно будет дальше, сколько это будет продолжаться и чем закончится.
Вот соседка в подъезде, Лиля Горшенина - теперь вдова старпома с “тройки”… Эти мысли все чаще стали приходить в голову. От постоянных расставаний супружество получалось однобоким. Общих забот, сближающих мужа и жену было мало, ребенок по - настоящему не чувствовал отца просто потому, что тот не успевал давать ему необходимого мужского общения в короткие часы домашних побывок. В доме образовался свой “монастырь”, в котором сложились свои привычки, взгляды, манера поведения и моряку некогда было вносить в него коррективы - ни в воспитание ребенка, ни в уклад жизни. К тому же Настя и не считала необходимыми поправки мужа, сопротивлялась и заявила, что все уже решено, установлено и менять ничего не нужно. Семья, как ячейка общества, несла моральные потери. Наверное, однобокость взаимоотношений свойственна семьям, где один из супругов практически дома не живет, находясь постоянно в длительных командировках. В первую очередь, конечно, это моряки. Правда, особые чувства возникают при встречах после длительных разлук.
Но, как сказали бы социологи, семейная пара не ведет совместного хозяйства. А эти вечные тревоги за благополучие мужей в море… С годами все тяжелей. Прошлым летом Андрей уходил в июне, как предполагалось, на три месяца. Настя, Наталья, да и многие жены собрались, как обычно, ехать на юг. Уже и билеты были куплены и чемоданы собраны. Лодка ушла, а через пару дней поползли слухи, что она лежит на грунте где-то недалеко от норвежского побережья. Тревожную весть подтвердила одна из подружек, соседка Анжела, работавшая в штабе секретарем - машинисткой:
- Девки, только не знаю - ваша там или какая другая…, - горячим шепотом сообщила она, не вынимая изо рта сигарету, - но какая-то лежит, - так совпало – они вышли, а через два дня… Настя уже знала, лежит на грунте – это нехорошо, это ЧП. Андрей не раз говорил, что лежать на грунте атомной подводной лодке вредно по каким-то техническим причинам. А раз на грунте, значит - авария.
И узнать истину невозможно, женам знать мужские военные секреты не положено. Может быть это и так, но от этого не легче. А как завести второго ребенка? Остаться потом вдовой с двумя, как Горшенина? Может, действительно - все бросить и уехать? Романтика кончилась, а с любовью еще нужно разобраться. Мужу все время некогда. Да они все, как заведенные – служба, служба и служба. Дом и семья для них, кажется, понятия второстепенные, вспомогательные. Впрочем, они, пожалуй, и не виноваты – так уж устроена их работа.
Политработники успокаивали не на шутку встревоженных жен - все в порядке с вашими ребятами, они уже где-то в Атлантике! Можете спокойно ехать на юг! – и вот как знать – врут, или правду говорят? Пришлось уехать. Сидеть и ждать у моря погоды бессмысленно… и сколько ждать? До самого прихода? Уехали.
Но все три месяца нервы были напряжены и в голову лезли всякие мысли. Что с ними? Сколько все это будет продолжаться? И так загубить свою молодую жизнь на этой окраине? Ради чего? Да какой бы он хороший не был, жизнь-то у меня одна. А мужиков – то сколько вокруг! Не будешь же в свои 28 сидеть дома, а выходишь – и… столько соблазнов. Тут один… с технической площадки, такие комплименты… Нервы шалят, мысли о будущем не покидают. Делиться с мужем самым сокровенным, к тому же напрямую касающимся его, невозможно.
С подружками – трудно.
Неудовлетворенность жизнью находит выход, порою, неожиданный и маленькая его побывка закончивается ссорой. Он уходит и иногда, обиженный, долго не приходит домой, даже на стоянке корабля в базе. Приходится доставать его через механика Малых или Сашку Крапивина. Примирение… Потом опять ссора.
Он ведь не понимает истинной причины. И что делать? Не рассказывать же ему…
Заполярье
… и тебе, видать, тоже нравятся заполярные вечера…
/ В. Матвеев /
Теплым августовским днем короткого заполярного лета выбрались компанией в сопки по ягоды и грибы. Шарый с Настей и Алешкой, Сашка Крапивин с Натальей и Инкой, командирша Тамара с Дашкой. Совпали… на один свободный день. В сопках удивительно тихо. Ни ветерка. Не холодно, но и не жарко - комфортно. Хрустально чистый воздух замер или слегка веет запахами разомлевшей тундры - грибами, черникой, морошкой, зеленью карликовых березок и мха, скромными северными цветами.
Не часто балует погодой Север и от этого хорошего дня особенно приятно.
Сядешь на замшелый валун, закроешь глаза и почудится вдруг, что ты и не на Севере вовсе, а где-нибудь в Подмосковье.
Мох - мягкий, как ковер. И в этой тишине охватит тебя вдруг такое спокойствие, будто нет в мире ни тревог ни забот. Но, приглядевшись, увидишь вдруг во мхе ржавый кусок железа. Что это? А - а ... Да это граната..., еще с войны, почерневшая от времени, с ржавым рифленым стаканом. Алешка как-то недавно притащил… едва пальцы разжали. Она ведь еще может... Рядом россыпь стреляных гильз... А там, дальше - за теми кустами, под приваленными друг к другу валунами, белеют кости.
Это братская могила. Здесь долина Смерти, она же теперь - долина Славы. Здесь морская пехота Северного флота не пропустила фашистский „Эдельвейс” дальше сорока километров от норвежской границы.
Полегли и не похоронены. Сейчас это запретная зона.
И грибы здесь поспевают в несметных количествах, и черника, и морошка… Среди ржавого оружия, колючей проволоки и истлевших снарядных ящиков… А подметки башмаков у вояк немецкого егерского горного корпуса „Эдельвейс” были отменные. Но... не помогли ни башмаки, ни гранаты. Полегли их владельцы на этой каменистой мшелой земле. Чужой для них. Теперь наши умельцы, солдаты и матросы, собирают их подметки и приспосабливают к своей обувке. Несносимая получается.
Пусть же окопы зарастут папоротником, ромашкой, желтыми кувшинками и буйно расцветает здесь неприхотливый Иван-чай. А мы наберем грибов полное ведро, а черники – еще одно... а брусники... Моченая брусника хороша зимой под рюмку водки.
И целыми днями несется по жилому городку запах грибной жарехи, а из грибных и ягодных сопок возвращаются с полными ведрами женщины и дети. Мимо кладбища с деревянной пирамидой „Подводникам, погибшим в океане 8 сентября 1967 года”, мимо пушки в честь защитников Заполярья.
И уже не кажется этот суровый край чужим и неприветливым. Он свой, родной, до последнего камушка, а эти заполярные вечера просятся в песню.
Химик Сашка Крапивин
Лодка стала на кильблоки...
/Из флотского фольклора/
Внезапно вышел приказ срочно готовить лодку к постановке в завод с последующим докованием. Следует заметить, что на флоте “внезапно” и “срочно” понятия взаимосочетающиеся. Всегда “внезапно” и неизменно “срочно”. Система этих явлений досконально на флотах еще не изучена и посему командир дивизии капитан 1 ранга Караваев /вскорости - адмирал / на вопрос - что будет завтра, неизменно отвечал:
- Того, кто мне скажет, что будет на флоте завтра, я поцелую в задницу…
Готовить корабль к заводу - значит выгрузить ракеты, торпеды и регенерацию… Они в заводе не нужны. Даже вредны, потому что будет сварка, резка и другие огневые работы, которые с ракетами и регенерацией не сочетаются. Свою часть работы по подготовке командир БЧ-2 Борис Цыбешко и командир БЧ-3 Дима Кулишин выполнили. Выгрузили ракеты и торпеды, продержав экипаж по боевой тревоге двое суток. Осталось выгрузить регенерацию – около двадцати тонн жестяных коробок с пластинами.
Начальник химической службы капитан 3 ранга Александр Крапивин только что прибыл из госпиталей, где пробыл на излечении около полугода. А начиналось все просто. Схватил грипп, отбыл дома традиционные три дня и, погасив температуру, патриотично вышел на службу. Жена Наташа робко посопротивлялась, но химик заявил, что здоров и обязательно должен быть в экипаже.
Корабельный врач Ревега был на клинической стажировке и квалифицированно проследить за здоровьем химика было некому. Через месяц зрение упало до 0,2 на оба глаза и химик загремел сначала в гарнизонный госпиталь, потом в центральный флотский, а после него в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Там ему подняли зрение до 0,6, но все это восстановление заняло около полугода. На корабле его уже стали подзабывать, хотя отсутствие на службе даже одного штатного офицера обычно чувствительно сказывается на оставшихся и вызывает головную боль у командования – нужно кем-то заменять. Сослуживцы решили, что Крапивин отлынивает от службы и пытается списаться на берег по здоровью. Помощник командира, старший лейтенант Сапрыкин, молодое дарование, назначенное на должность в пору “озеленения”, исполнял обязанности старшего помощника, убывшего в кратко-срочный отпуск. Молодой с упоением руководил капитанами 3-го и 2-го рангов, любуясь четкостью своих команд. Сапрыкин приказал Крапивину выгружать регенерацию и выделил для работы матросов. Химик потребовал грузовик.
- Вам надо, вы и доставайте машину, - отрезал временный старпом Сапрыкин, уразумев, что ему самому по молодости лет и сложности обстановки на береговой базе, это будет не под силу. Бербаза живет сама по себе, корабельные надобности ей по барабану и она, в лице должностных лиц, ведающих транспортом, будет делать все, чтобы машину не дать.
- Мое дело выгрузить регенерацию, а твое дело организовать грузовик, ты же не только помощник, но и временно – старший, - заметил Крапивин, сделав ударение на слове “временно”.
- Я вам приказываю достать машину, - взвизгнул Сапрыкин, которому по молодости лет казалось, что должность - то единственное, что дает ему право приказывать, да и Крапивин, отсутствовавший на службе полгода его раздражал.
- Да пошел ты, знаешь куда… со своими дурацкими приказами, - и химик сказал - куда. Туда посылают ежесекундно и по разным поводам тысячами на всех флотах одновременно.
- Как? Куда? Да вы что? Объявляю вам десять суток ареста, - завопил, с трудом вспоминая свои должностные возможности в смысле дисциплинарных воздействий, помощник командира Сапрыкин. Командира на службе не было и Крапивин аппелировал к командиру дивизии, ссылаясь на неправомочность наказания. Караваев согласился, но, чтобы мера совпала с Уставом, к семи, которые мог дать Сапрыкин в должности старпома, добавил три. Чтобы не было повадно.
Сапрыкину - таки пришлось искать машину и химик выгрузил с корабля регенерацию. Через несколько дней нарушителя дисциплины, после срочного исключения из партии на партбюро, которое организовал Илин, с бумагой об аресте, в сопровождении капитана 2 ранга Бориса Цыбешко, отправили на гарнизонную гауптвахту за 130 километров от базы.
По дороге Крапивин рвал и метал, кричал, что просто так это дело не оставит. Что он их всех… Ну, в общем, молол всякую чепуху… Жена химика, Наталья, сказала Шарому, что очень опасается за здоровье Сашки. Андрею показалось, что она что-то не договаривает, но допытываться не стал.
На модернизацию с докованием
Качественно и в срок проведем доковый ремонт…
/ Повестка дня комсомольского собрании/
Ну в док так в док. Но это дело надо же как следует обсудить. По этому поводу замполит и устроил комсомольское собрание.
Качественно и в срок проведем доковый ремонт – такой была повестка дня общего собрания комсомольцев экипажа атомной подводной лодки.
Поскольку организатором этого полезного мероприятия был замполит, Валерий Иванович Илин, он же сам себя и назначил докладчиком.
Подводник - дилетант и инженер человеческих душ, в матросском лексиконе “артиллерист”, в командирской терминологии – комиссар. Никто и не сопротивлялся, хотя, казалось бы, это же не его кровный вопрос. В президиуме, кроме комсомольского секретаря Ивана Шаповалова, механик Малых и комдив 3 Шарый. Зал полон, согнали всех, кроме вахты на корабле и дневального. Вопрос-то серьезный – подводная лодка идет на докование и модернизацию.
Открыли собрание, приняли регламент и на трибуну, приглаживая лысину, поросшую редким, бесцветным пушком, как северные валуны мохом, вышел докладчик - заместитель командира по политической части Илин. Окинув вечно подозрительным взглядом аудиторию и, дождавшись, наконец, тишины, заморосил:
- Товарищи комсомольцы! Качественно и в срок проведем доковый ремонт! У экипажа уже есть определенные достижения. Наша волейбольная команда заняла второе место. Баскетболисты, правда, еще не на высоте, но будем надеяться и на их успехи. А вот футболисты растеряли, об-тыть, форму одежды, теперь не в чем играть, - в зале образовался легкий шумок и разговоры, механик в президиуме привычно задремал, - нужно бережно относиться к государственному имуществу! - зам заводился, - и еще.., - Илин сделал зловещую паузу, интригуя собрание, зал затих, - в экипаже свирепствует мат! Это форменное безобразие, об-тыть! Мат нужно выжигать из себя каленым железом и искоренять. А тех, кто ругается матом, называйте… это…как его, об-тыть, пигмеями! - механик в президиуме проснулся.
. В зале стало совсем тихо и голос из комсомольских рядов неуверенно поинтересовался:
- Валерий Иванович, а кто такие …эти… пиг… пиг…меи?
“Артиллерист” вытер вспотевшую лысину носовым платком и кратко, чтобы не уходить от темы собрания, пояснил:
- А пигмеи это, товарищи комсомольцы, НЕГРЫ, об-тыть!
- Ясно, - раздалось из народа. Зашумели, обсуждая мат, пигмеев, негров и корабельных матерщинников. Малых опять задремал.
- Тихо, тихо! Продолжим… Шаповалов, веди собрание! - замполит раздраженно побуждал секретаря к действию. Утихомирили. Илин плавно и умело переместился в область международных отношений, агрессивной империалистической политики вероятного противника и капитализма в его последней, загнивающей стадии.
В этом деле он чувствовал себя большим специалистом. И его понесло.
- И конкретно, об-тыть! НеоколоОНАНИЗМ снова подымает голову! - из зала опять:
- Что, что, Валерий Иванович? - механик в президиуме поднял голову от стола.
- Я повторяю, об-тыть, - с пафосом нажимал “артиллерист”, - неоколОНАНИЗМ снова подымает голову, что не ясно? - Илин шарил глазами по залу, выискивая непонятливых. В комсомольских рядах кто-то хихикнул. Малых сунул голову под стол и горячим шепотом пытался выручить докладчика:
- НеоколоНИАЛИЗМ, Валерий Иванович, нео-коло-ни-ализм!
- Ну я и говорю – неоколо-о- о-нанизм, об-тыть!
Механик уже в голос:
- НЕОКОЛОНИАЛИЗМ! - заместитель побагровел и с натугой пытался выговорить трудное слово, но с третьей попытки все же сдался:
- Ну, в общем, вы понимаете, о чем я говорю, об-тыть!
И нужно быть особенно бдительными!
- Удвоим тройную бдительность! - раздалось из зала.
- А шуточки здесь неуместны! - окончательно обозлился “артиллерист” и завершил тем, с чего и начал:
- Качественно и в срок проведем доковый ремонт! - он свернул листы доклада и, вполне довольный собой,
сошел с трибуны. Ему бешено аплодировали.
Выступили два комсомольца. Один поддержал, об-тыть, зама в отношении мата, другой рассказал о взятых соцобязательствах, естественно, повышенных относи-тельно прошлого года.
Комсомольский секретарь Иван Шаповалов пытался вытащить еще какого-нибудь комсомольца, но ему это не удалось. Киномеханик Гриша Миронюк уже шелестел лентой, вставляя в аппарат "Украина" художественный фильм "Три тополя на Плющихе".
Механик говорил коротко, но внимание собрания уже угасло, переключилось на "Три тополя" и прения прекратили.
- Ну, папуасы…, - неопределенно выругался “фараон”, сидевший в первом ряду. И ушел.
Через два дня подводная лодка ушла в док и завод, в известную всем морякам Северного флота губу Палая, переименованную ими же в Половую, что в Екатерининской гавани налево.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Некапитальный ремонт
Плавбаза “ Егоров”
Обязуюсь стойко переносить тяготы
и лишения военной службы…
/Дисциплинарный Устав ВС СССР гл 1. ст 3 /
Плавбаза “Егоров” /бортовой номер 248/ сидела на воде с креном и дифферентом, подбоченившись к заводскому причалу, как торговка семечками к прилавку на одесском Привозе. Она уже не помнила года своей постройки, спуска на воду и лихой корабельной молодости, списанная с лицевого счета военно-морского флота лет 12 назад. Старуха никак не могла попасть в утилизацию “на иголки”. Мешали разные обстоятельства- нехватка средств, заводских мощностей, более важные дела на заводе. Иногда ее попросту забывали. Она уныло догнивала у причала, поклевывая то носом, то кормой, заселенная полчищами портовых крыс и тараканов и была бельмом на глазу у командования бригады ремонтирующихся кораблей, на попечение которого была приписана. Не утонула бы на вверенной акватории!
На нее-то и поселили экипаж атомного подводного ракетоносца, прибывшего на модернизацию и докование сроком на 3 месяца. Места для экипажа в комфортабельной, по флотским меркам, казарме, образца 1963 года, не нашлось и экипажу приказали разместиться на плавбазе. Командование бригады с удовольствием спихнуло ответственность за непотопляемость "Егорова" на подводников, решив сразу две проблемы.
Комбриг, подавляя в себе естественное стыдливое чувство за ситуацию, сурово наставлял командира, механика и замполита об ответственности за живучесть “Егорова”, особо подчеркнув расхлябанность приходящих экипажей, вырвавшихся из перволинейности в своих базах на ремонтную свободу.
- Оргпериод, батеньки, оргпериод! Никаких сходов на берег, корабль и плавбаза… А то… Знаю я ваших молодцов, сразу по кабакам и девкам – вот тебе и ЧП. Половой инстинкт – причина грубых нарушений воинской дисциплины! Дней десять, я думаю, хватит? Привыкните, наведите порядок на “Егорове”, обустройтесь. Почитайте уставы. Форму одежды… э-э-э, ну вы понимаете…
И чтобы – ни - ни… А то я, а то мы…, едрена мать! - неожиданно забуксовал комбриг. На том и расстались.
Подводников не спросили - может есть какие-то проблемы? Привычный этикет – вы пришли, а мы не ждали, ну и решайте свои проблемы сами.
Техническое и бытовое состояние “Егорова” смущало даже видавших виды старых военморов. С описанием всех достоинств этого, с позволения сказать, плавсредства мог справиться только великий и могучий русский язык с его изобилием определений, существительных, прилагательных, идиом, междометий и неформальных выражений, знанием которых всегда отличались российские моряки. Никакой иностранный здесь не годился – не хватило бы лингвистических возможностей. Русским языком и генетической памятью на точные выражения в сложных обстоятельствах моряки и воспользовались, как только ознакомились с судном.
Меру своей остойчивости и непотопляемости оно осознавало с трудом. Полузатопленные трюмы, крен и дифферент указывали на фильтрацию воды внутрь корпуса и не располагали к оптимизму даже тех, кто не знал, что такое остойчивость. Слегка обнадеживал навал правым бортом на пирс, дополнительные швартовые концы, да единственный из пяти возможных водоотливной насос, периодически выплевывавщий ржавую воду трюмов за борт. Запускал его какой-то местный обросший абориген, судя по фрагментам одежды, матрос из состава немногочисленной команды “Егорова”, скрывавшейся где-то в носовых кубриках. Непросыхающий его командир, старший лейтенант Лыков, сосланный сюда на вечное поселение лет пять назад за проступки, “дискредитирующие звание советского офицера”, появлялся утром и, после пересчитывания по головам своего войска и выслушивания докладов, исчезал до следующего дня. Нижние палубы и коридоры на пути к единственному действующему нужному месту, именуемому на флотах гальюном, освещался редкими светильниками и потому всегда были в таинственном и жутковатом полумраке. Зловещая тишина нарушалась лишь шорохами многочисленных животных, населявших “Егорова”.
Эта палуба считалась необитаемой и туда ходили по нужде, зачастую коллективно, чтобы чувствовать себя увереннее в этом зоопарке. Офицерская палуба являла собою каюты на двоих, преимущественно без дверей и с иллюминаторами без задраек, разбазаренных на значки и прочие матросские поделки. Местная фауна в виде крыс и тараканов освоила помещения раньше и чувствовала себя в них по хозяйски.
По вентиляционным коробам на подволоке поголовье носилось табунами, как на ипподроме. А минер Кулишин обнаружил у себя под диваном целое семейство. Рыжие тараканы, шевеля усами, беззастенчиво сновали в каютах по облупленным переборкам и столам. Проемы дверей, завешенные старыми пыльными одеялами времен русско-японской войны, грязь и вся эта неустроенность контрастировали с крахмальной, ослепительной белизны, рубашкой штурмана Петрова, его отутюженными брюками, полированными ногтями и сверкающими ботинками. Но все равно нестерпимо хотелось соответствовать моменту, месту и обстоятельствам – надеть ватник, кирзовые сапоги и неделю не бриться…
Оргпериод начался, естественно, с накачки у командира. Выплеснув на подчиненных офицеров весь нерастраченный заряд неудовольствия от унижения расквартированием и настращав всевозможными карами, Леонид Васильевич закончил предупреждением о венерическом неблагополучии гарнизона и убыл в городок к друзьям. Эстафета перешла к старпому Пергаменту.
И… началось размещение… Как обычно, с большой приборкой, раздачей постельных принадлежностей, наклеиванием бирок, многочисленными смотрами, замечаниями, устранением замечаний, совещаниями и докладами. Было грустно от мерзости бытия, холодного ужина с заскорузлой, недоваренной кашей, с трудом приготовленной на единственной исправной конфорке электроплиты и предстоящей ночевки в разоренных каютах. И было бы совсем невмоготу…, да - некогда в этой кипучей деятельности по обустройству и напоминаний вездесущего замполита относительно “стойко переносить тяготы и лишения военной службы”. Ох уж эти бесконечные тяготы и лишения. Мы с ними родились, с ними и умрем, или погибнем. И если когда-нибудь они, тяготы и лишения, будут кончаться или станут менее тягостными, всегда найдется кто-то, ответственный за них, кто обязательно придумает что-нибудь новенькое… В действующих армии и флоте /не на военных кафедрах, штабах и НИИ, естественно/ служивому люду иногда кажется, что вся эта военная служба придумана в основном для преодоления тягот и лишений и только попутно для учения военному делу и победы над вероятным противником. Наконец, поздно вечером закончилась эта суета, раздача постелей, бирки, крики, мат, завешивание дверей в каютах, превентивный разгон тараканов и крыс и наступил отбой. На подводной лодке проверили вахту, счастливо ночующую в относительном комфорте подводного корабля и разошлись по каютам. Капитан 3 ранга Андрей Шарый разместился в каюте с корабельным интеллигентом, штурманом Петровым. Штурманец предложил не выключать свет, чтобы отпугнуть живность и, завернувшись в одеяло с головой, мгновенно уснул. Андрей пошелестел бумажками записной книжки, сделал большой глоток из фляги, разбавленного до 70 процентов корабельного спирта, загрыз сухарем и, не раздеваясь, придремал, приготовив на табурете башмак для самообороны.
Никто не будил, но глаза открылись сами собой.
Надо сказать, зрелище было омерзительно. На плече у завернутого в одеяло с головой Петрова сидела, cвесив хвост, огромная рыжая крыса и умывалась, поблескивая бусинками глаз. Акселератка вовсе без смущения покосилась на Шарого, ловко увернулась от башмака и лениво скользнула под диван. Башмак влупил штурману в бок, но он не проснулся и, не разворачиваясь из одеяла, перевернулся на другой. Фауна веселилась всю ночь, но Петров, утомленный переходом, узкозтями и расселением, молодецки спал. Андрею не спалось.
Он хлебнул из фляги и, поеживаясь, вышел на палубу, поминая недобрым словом начальство, плавбазу, ремонт, крыс и вообще всю свою неустроенную флотскую жизнь с вечным дорожным чемоданчиком, покиданием дома под утро и прерывистым походным сном сидя.
Светлая полярная ночь легко катилась к утру и, цепляясь за сопку, показался первый робкий лучик солнца, открывая новый день служения отечеству. Окрестности замерли в тишине, только картаво кричали чайки, как будто пытались выговорить букву “эр”, легкий туман поднимался над гладью залива, хрустальный утренний воздух близкой осени был прохладен и свеж. Корабли дремали у причалов и в доках, отдыхая от стремительного и шумного заводского дня.
На душе Шарого временно потеплело. В 6 утра он освежился из умывальника, с трудом выскоблил щетину, намылив помазок в ржавой холодной воде, и пробежался вдоль причалов.
После завтрака, подъема флага и проворачивания механизмов на корабле, знакомились с планом ремонта,
заводским распорядком и руководством завода. Более глубокое знакомство, легко перешедшее к неизменному шестому вопросу с употреблением крепких спиртных напитков, произошло во второй половине дня…
Знакомились с самым нужным в ремонте человеком – строителем корабля Петром Ивановичем Лехиным. Строителями в судостроении и ремонте официально называют заводских специалистов – организаторов и координаторов всех ремонтных и монтажных работ на кораблях, которые в заводе числятся как “заказы”. Теперь корабль – заказ № 532. Строитель Лехин, старожил завода, опытный, битый, хитрован лет 50-ти, маленький, шустрый, с большими залысинами на крупной голове, клялся в вечной дружбе и… “у нас все будет в лучшем виде…”. Но механики тоже были не сразу из-под венца и приговаривали, подливая уже изрядно захмелевшему Пете, - “а это мы еще будем посмотреть…” Но в общем официальная, а еще больше неофициальная часть знакомства удались. Строителя Лехина под локоток проводили до проходной, провернули через вертушку, ласково помахали на прощанье рукой, пожелав без приключений добраться до дома и не получить от строптивой половины сковородой по умной голове.
На плавбазу идти не хотелось, Андрей поднялся от проходной наверх, в городок, и уперся в здание недавно отстроенной заводской гостиницы. Время было еще не позднее и, рассчитывая на буфет с кофе, Шарый дернул за ручку двери. Она не подалась, потому что была заперта.
Гостиница
Пж-жалуйте, вашбродь, - швейцар с бравой матросской выправкой, в ливрее с вензелями отеля с рестораном на Эспланаде, распахнул дверь в теплое нутро вестибюля перед штабс- капитаном Виктором Шарым.
Гельсингфорс, январь 1917 г.
- Куда прешь, чо ломишься, не видишь – запёрто! Ну, народ! – приоткрыла дверь толстая баба неопределенного возраста в зеленой засаленой кофте и с повязкой через щеку. Наверное, нестерпимо болел зуб. - Ну чо надо?
- Мне бы кофе, - неуверенно пробормотал Андрей Шарый, отступая.
- Какое еще кофе? У нас нету буфета, ходют тут всякие, - из-за ее Спины мелькнула вдруг фигурка постройнее и в кудряшках.
- Что вы хотите, товариш командир, - выглянула, отстраняя тетку, миловидная блондинка, вероятно дежурный администратор.
- Да я… Я в командировке у вас, слегка проголодался, вот и рассчитывал на кофе в вашем шикарном отеле, - признался Шарый. “Шикарный отель” похоже расположил блондинку и она распахнула дверь.
- Входите, но буфета у нас, правда, нет. Пока нет. Мы только недавно открылись, - девушке очень нравилась ее работа и должность, которую она на счастье получила в этом безработном для женщин военном городке. Шарый был при полном параде, выбрит, слегка надушен и в самом деле походил более на столичного командированного из какого-нибудь НИИ, чем на корабельного офицера, проживающего на плавбазе “Егоров” с крысами. Боясь сразу потерять расположение дежурной красотки, Андрей не торопился признаться в принадлежности к экипажу.
– Проходите, садитесь, - указывая на кресло у журнального столика перед стойкой, ворковала скучающая дежурная, - могу напоить вас чаем. А еще у меня есть пирожок с капустой, мы с тетей Дусей уже поужинали. Шарый не отказался от угощения, оттягивая время возвращения на плавбазу с зоопарком. Гостиница и в самом деле выглядела для этого затерянного заполярного городка образцом цивилизации и дизайна. Лепные барельефы и панно на стенах изображали в цвете море, волны и борьбу со стихией, подчеркивая морскую ориентацию гостиницы. Ковровые дорожки в вестибюле и на лестницах, мягкие кресла и бра на стенах, издававшие приятный неброский свет, олицетворяли уют и даже некоторый достаток всего заведения. Все это скромное великолепие завершала униформа дежурной, подчеркивающая ее неплохую фигурку и, одновременно, солидность заведения.
- Тетя Дуся не в счет, - подумал Андрей, - ее присутствие необходимо хотя бы для того, чтобы не забыть время и место действия… Мягкое кресло, чай, пирожок с капустой, уют и щебетание миловидной администраторши вконец расслабили Шарого. Уходить не хотелось.
- Так вы будете оформляться? - спросила дежурная. – Надолго к нам? – и мельком мазнула себя в зеркале.
- Месяца на три, - ответил Андрей, забыв, что командиророванные из цивилизации в этих захолустьях так долго не живут.
- На три-и? - удивилась Вера, так звали администратора. – Давайте ваши документы, - но узнав, что кроме удостоверения личности, никаких командировочных документов Шарый не имеет, а, следовательно, является просто членом экипажа прибывшего в завод корабля, Вера потускнела.
- Вы знаете, Андрей Викторович, нам строго - настрого запрещено поселять в гостиницу корабельных офицеров. Гостиница - то для контрагентов и всяких других командированных, - неуверенно лепетала она. Было видно, что ей страшно неловко за ситуацию и она не знает, как поступить.
- Кто- то должен приехать? Или в гостинице нет мест? - спросил Андрей.
- Да-а…, нет, гостиница абсолютно пустая …
- Тогда в чем же дело? Почему такая дискриминация? Ну, вы подумайте, я же…, - он хотел сказать что-то о правах, и о том, что он тоже, вообще-то, гражданин, но осекся. Аргументация была слабоватой, попросту никакой… Тогда он красочно описал плавбазу и ночевку на ней, чем, похоже, впечатлил Веру.
- Знаете, вы поселите меня всего на одну ночь, до утра. Сегодня как раз футбольный чемпионат. У вас телевизор, надеюсь, есть?
- Есть. В холле,… и в некоторых номерах, - задумчиво сказала Вера, ее терзали сомнения. В ней боролись служебный долг и желание угодить симпатичному офицеру.
- Ну, Андрей Викторович, если выгонят с работы, будете меня куда-то устраивать. В кои веки в этом захолустье удалось найти работу…, - наконец решилась дежурная и выдала Шарому листок прибытия. Поселили Андрея в двухкомнатном люксе с телевизором, чтобы смотреть чемпионат. И только до утра. Тетя Дуся с больным зубом и с шваброй в руке проводила постояльца в его номер, не переставая что-то бормотать от неудовольствия и зубной боли.
- Ну-ну, - многозначительно и неодобрительно хмыкнула она. Что она имела в виду?
Какой там чемпионат! Шарый вымылся в душе горячей (!) водой, с наслаждением вытянулся на прохладных белоснежных простынях шикарной постели люксовского номера и мгновенно уснул.
Ремонт - это когда весь мир разобран на запчасти
и уже не верится, что когда-нибудь удасться все
восстановить в прежнем виде. Причем – все равно,
ремонтируется квартира, паровоз или корабль.
/ А. Реутов.“ Вымпел над клотиком” / .
Заводчане под руководством шустрого Петра Ивановича Лехина набросились на корабль, едва только труба на каком-то флагмане пропела “Повестку”*. Они бригадами валили на лодку и к вечеру успели так все разобрать, что бравый боевой ракетоносец превратился в груду металла, переплетенную трубами, кабелями, какими-то приспособлениями, заставленную бочками и заваленную досками. Создавалось такое впечатление, что рабочие изголодались по работе и набросились на “заказ” № 532, как стая голодных хищников на беззащитное животное.
- Значит недолго нам здесь обретаться, - заметил командир Марков, наблюдая эту бурную производствен-ную вакханалию.
- Ну, папуасы! - одобрительно добавил “фараон”.
Но механик Малых, командир дивизиона живучести Андрей Шарый и старпом Пергамент его оптимизма не разделяли. Первые с точки зрения поддержания живучести боевого корабля, заметив открытыми уже все три люка, а старпом – ввиду явного братания матросов с рабочими, не сулившего ничего хорошего для воинской дисциплины в экипаже. К вечеру, обалдевшие от такого нахрапистого начала, офицеры собрались на планерку у Лехина. Строитель довольно потирал руки, напрашивался на комплимент и вечернюю чарку. Механик вежливо попенял Петру Ивановичу за нарушения заводчанами корабельной техники безопасности в изложении
“ Наставления по борьбе за живучесть подводных лодок”, но чарку налил.
На совещании у старпома Пергамента о взаимодействии экипажа с заводчанами опредлились более конкретно – держать ухо востро. Как бы чего не вышло.
Дождавшись своей очереди, заместитель командира по политической части Илин поинтересовался где ночевал Шарый.
- В гостинице. Оргпериод до 21.00 и я оповестил дежурного по экипажу о своем местонахождении. Я не хочу ночевать с крысами!
- Старпом, надо разобраться… Почему все ночуют с крысами, а Шарый, видите ли, не жела-а-ет? Ишь какой барин! - Илин обратился к Пергаменту. Старпом пробормотал что-то невразумительное и закрыл совещание. Ему очень не хотелось заниматься разбором замполитовских доносов. И первый ремонтный день закончился. В гостинице Андрей договорился с директором заведения о проживании. Хозяйка оказалась милой молодой женщиной с пышными, завязанными на затылке узлом, волосами и темными, с мохнатыми ресницами, глазами по имени Наталья Ивановна.
Она с интересом разглядывала просителей, этих легендарных офицеров-атомщиков, о которых среди гражданского населения Заполярья ходила бездна неблылиц, и по тону разговора было понятно, что отказа не будет. Но! Только на время трансляции международного футбола и с выселением по первому требованию! Андрей вручил Наталье Ивановне припасенные коробку конфет и бутылку шампанского, которую директриса велела открыть немедленно. Люкс остался за офицерами, за что и выпили по бокалу.
- Но я вас предупреждаю - если будут пьянки, посторонние женщины и прочие безобразия – выселю! - строго предупредила Наталья Ивановна.
- Как можно, Наталья Ивановна! Какие безобразия, какие пьянки и посторонние женщины, когда в гостинице такие обаятельные и милые сотрудницы, как вы, да Верочка, - отпустил комплимент Андрей, и добавил, - посторонних женщин не будет! - двусмысленности Наталья Ивановна, кажется, не заметила, или сделала вид, что не заметила.
Малых кивнул головой в подтверждение. Ввиду отсутствия друга Крапивина, отдыхавшего от тягот и лишений на гарнизонной гауптвахте, Андрей пригласил с собой механика, Владимира Константиновича Малых. Жилищный вопрос был решен.
*Повестка - сигнал, подаваемый горном с флагманского корабля за 15 мин до подЪема флага
Партия наш рулевой!
/ Из призывов, опубликованных в газете “Правда” к 50-летию
Великой октябрьской социалистической революции /
Напористый и бескомпромиссный в политработе, заместитель командира по политической части, “артиллерист” Илин, готовил партийное собрание с персональным делом коммуниста Крапивина.
Командир поморщился:
- Ну куда ты спешишь, комиссар? Он же на гауптвахте!
- Политотдел не ждет. Плановая парткомиссия на носу, рАпорт я написал, надо успеть подготовить документы, - парировал замполит, - меня торопят. Неисполнение приказания, это, знаете ли! Объяснительная его есть, партбюро уже было. Надо исключать. Чего ждать? - кипятился Илин, - исключить его, об-тыть, да и с корабля долой – списать его… к чертовой матери. Все равно толку никакого. Он и сам служить не хочет – волынил в госпиталях полгода, – Илину почему - то в голову не приходило, что офицер может просто заболеть, как, впрочем, все нормальные люди, - я и рапорт уже написал, - и зам повертел перед командировым носом какими-то бумажками.
- Комиссар, в твоем слове “рАпорт” стратегическая ошибка – yдарение не в том месте! Сапогами за милю несет! – съязвил “фараон” всердцах, но, ожидая перевода по службе с повышением, особо протестовать не стал.
В конце концов, это парафия политработника, пусть он и принимает решение. Тем более - есть мнение! Да и отказ выполнить приказание – серьезный проступок.
Эх, Сашка, Сашка…
- А почему собрание без коммуниста Крапивина? - раздался из зала анонимный вопрос. Илин пытался выискать в зале любопытствующих и, не найдя, открыл собрание. Собрание провели и начальника химической службы Крапивина исключили из Коммунистической партии Советского союза за грубое нарушение воинской дисциплины, выразившееся в… В общем документы были составлены по всем правилам замполитовской науки о проведении в жизнь линии партии. Голосовали, не глядя друг на друга. Было отчетливо стыдно - бросили товарища одного на съедение “артиллеристу”. Оправдывали себя тем, что когда “есть мнение” – уже не отвертеться и зам не мытьем, так катаньем, провернет “руководящую роль”. Кое-кто решил, пытаясь оправдаться перед собой и заглушить неприятное чувство тем, что, если химик действительно не хочет служить, то исключение поможет ему списаться на берег. Может он сознательно пошел на такой служебный криминал? Выступили только и.о. старпома Сапрыкини и Андрей Шарый, как друг химика.
- Нужно узнать, что у Крапивина со здоровьем, прежде чем принимать решение. Последнее время он какой-то неуравновешенный, может повременим? - пытался смягчить ситуацию Андрей.
- Шарый! – захлебнулся Илин, - вечно вы вмешиваетесь не по делу. Пытаетесь оправдать злостного нарушителя дисциплины? Займитесь лучше организацией соцсоревнования в своем подразделении, она у вас хромает. А вы…, - при голосовании Малых и Шарый воздержались под пристальным и неодобрительным взглядом “артиллериста”, глаза которого буравчиками сверлили несогласных и, казалось, говорили: - “Ну, я вам это припомню, дайте только срок и малейшую зацепку!”
Вариантов “припомнить” на флоте, как известно, бесконечное множество, а набор воздействий отточен до совершенства – от задержки в присвоении очередного воинского звания до невыделения квартиры, отказе в направлении в академию или переводе на другую, хотя и плевую, должность на берегу. И документы на бывшего коммуниста Крапивина с секретчиком, отбывавшем в базу по своим секретным делам, отправили на парткомиссию политотдела флотилии на рассмотрение и утверждение..
ЧП местного масштаба
- Да они ваших баб…
/ Из выступления командующего гарнизоном перед
собранием офицеров воинских частей г. Полярного /
Полярный, конечно, не Париж и даже не Мурманск, но соблазны свободного вечернего времени и выходных дней, даже при минимальных развлекательных возможностях городка, витали в воздухе. Как флюиды. Не для всех, конечно, а для тех, кто сегодня в ремонте или доке. С этих экипажей снята перволинейность, а при заводском распорядке дня – в 18.00 – “море на замок”, завод работы прекращает. На корабле остается вахта. Экипажи по казармам. До демократии и либерализма в те времена было еще далеко и “сухой закон” в г. Полярном для обитателей и командированных был явлением естественным, понятным и не вызывавшем ни удивления, ни протеста. Впрочем, шагом в третье тысячелетие было открытие на базе рядовых столовок двух вечерних ресторанов с романтическими названиями – “Снежинка” и “Огонек”. Людская молва немедленно переименовала эту романтику в “Сугроб” и “Окурок” и вскоре все забыли их родные имена. Однако, прозаика названий офицерский корпус не смущала, вечером залы заведений были полны свободными от службы отечеству и вино либерально лилось рекой. До 23.00. За порядком в заведениях вечером следил патруль из числа старших офицеров. Опоздавшим и не попавшим в число счастливых посетителей помогали улучшать настроение местные тетки, привозя горячительные напитки из Мурманска и распространяя их на дому по тарифам, зависящим от времени суток и цвета дня на отрывном календаре. Этих милых особ ласково именовали “шинкарками” и адреса их передавались офицерами из поколения в поколение.
Абсолютные неудачники сидели по кораблям и казармам и довольствовались корабельным “шилом” и закуской с камбуза
/читатель не забыл, что такое “шило”?/ Начальник гарнизона, командир бригады дизельных подводных лодок, не любил интеллигентов с атомных лодок и на собрании офицеров своих кораблей объявил их “оккупантами” и искусителями местных жен, велел патрулям нещадно их отлавливать по любому поводу и представлять рапорты о безобразиях. По этим рапортам сей командир с удовольствием “сквозил” в штаб флота на том берегу и командование атомщиков имело от флотского начальства серьезные неприятности. В силу всех названных причин, жизнь корабельного офицера, раскрепостившегося в ремонте от постоянной боеготовности, была сложна, таила массу соблазнов и сопутствующих им опасностей. Тяжело было отправлять естественные потребности и при этом чувствовать себя не только офицером, но и человеком.
А запретный плод, как известно, всегда привлекателен и сладок, особенно после многих дней, проведенных в “готовности, за углом”, и к нему стремились все – от офицера до матроса.
От бездельника и нарушителя воинской дисциплины до отличника боевой и политической подготовки с полным набором конспектов первоисточников классиков марксизма-ленинизма. Замполит Илин скрипел зубами. Малых и Шарый, жившие в гостинице, не давали ему покоя и он время от времени подливал в ухо командиру:
- Они там в гостинице уже всех баб пере…, - похоже, с оттенком зависти гундосил он Маркову, сожалея, что нельзя продлить оргпериод дней на десять, а еще лучше не отменять его вовсе. На еженедельных планерках у комбрига он слышал статистику ЧП в гарнизоне и очень опасался, как бы чего не случилось в своем экипаже. Показатели превыше всего!
Впрочем, командир бригады ремонтирующихся кораблей Журавский все же не ошибался в своих предчувствиях и количество нарушений соседнего экипажа, жившего в стационарной казарме, превысило обычные нормы.
Командир расслабился и, как заведено, положился на старпома. Старпом с фамилией, которую всегда называют в числе трех исконно русских, по которому, ввиду его малого роста, на флоте гуляла поговорка – “это что же за загадка - сапоги несут канадку*”, как ни странно, делами экипажа в заводе занимался слабо, посвятил себя сочинению бумаг по боевой подготовке и часами задумчиво ходил по заводу с портфелем.
Экипажем управлял помощник командира, за дерганность и авантюрный характер получивший прозвище – “уголовник - карьерист”. Ему справиться тоже не удалось, экипаж громко прозвучал в гарнизоне и с базы атомщиков для разбора “полетов” был вызван командир дивизии Караваев. Ожидался крупный разнос с грозными последствиями. В начале сентября, в казарме, с распахнутыми во двор окнами, построили виновников, а напротив них, для науки, экипаж Леонида Васильевича Маркова. Командир виноватого экипажа, щуплый невысокий капраз, ввиду вынужденной трезвости напружиненный и злой, встретил двухметрового командира дивизии командой “смирно” и докладом, что вот, мол - де, по вашему приказанию…
В мертвой тишине Караваев навис над беззащитным экипажем, как туча над рощицей березок перед грозой. Распаляя себя, комдив прошелся вдоль строя, впиваясь свинцовыми глазами в каждого, будто примерялся укусить, и вдохнув, вопросил:
- Командир! Ты что мне обещал, когда уходил в Полярный? Что у тебя будет все в порядке?! – и, обращаясь к замершему строю,взревел:
- Товарищи подводники! - однако продолжить расправу не успел, потому что со двора через открытые окна отчетливо донеслось:
- Тпрру-у, …-б твою мать! – строй напрягся.
- Тпрр-у-у,… -б твою мать! – повторилось со двора. Кто-то хихикнул. Строй зашевелился. “Уголовник - карьерист” метнулся к окну.
- Эт-т-то еще что такое? – лицо комдива стало пунцовым, как перезрелая вишня.
- Товарищи подводники! - настойчиво рявкнул он в третий раз.
- Тпр-р-ру-у, …-б твою мать! - неизменно последовало в ответ. Караваев безнадежно махнул рукой и, решив, что над ним издеваются, с треском захлопнул за собой дверь.
- Командир, немедленно разберись и доложи! - разбирались оба командира и резвый помощник, “уголовник - карьерист”.
Все оказалось просто “до безобразия”, как выразился старпом Пергамент.
Во дворе бригадный мусорщик грузил пищевые отходы. Лошадка Маруська, запряженная в бочку, задумчиво тянулась к травке, делая шаг вперед, а дядя Ваня всякий раз промахивался ковшом и с досадой ее останавливал :
- Тпр-р-ру! - с нехитрым и беззлобным выражением про мать.
Гроза миновала, разбор сделали в собрании офицеров и Караваев, наделив “фитилями”, кого следует, убыл.
Замполит Илин не успокоился и организовал еще одно собрание, уже в собственном экипаже. Он два часа нудно наставлял офицеров и мичманов на путь истинный, упомянув в качестве отрицательного примера Малых с Шарым и гостиницу, где они жили, как верный путь к нарушению воинской дисциплины и возможному ЧП.
* Канадка - кожаная куртка с капюшоном, мехом вовнутрь, экипировка подводников в море
- За тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте…
/ Третий обязательный военно - морской тост /
Звонили с гауптвахты и просили забрать Крапивина. Странно, срок-то еще не закончился. Но “тюремщики” больше ничего не сказали. Добавили только, что – немедленно. Поехал за химиком, естественно, Андрей. Начальник гауптвахты, ковыряясь в документах, сказал, не глядя на Шарого:
- Какой идиот отправил на гауптвахту больного человека? Шарый хотел сказать – командир дивизии Караваев, но вовремя спохватился:
- Как больного? Ему же доктор справку выписал, что здоров. Без нее вы не имели права принять его в вашу контору!
- Здоров… А вы поинтересуйтесь в госпитале, какой он здоровый, – и начальник заведения покрутил пальцем у виска.
Поговорив с дежурным, Андрей узнал, что на гауптвахте с Крапивиным был скандал. Его попросили оформить на “губе” наглядную агитацию. Он даже сам напросился, потому что был умельцем на все руки и не хотел скучать десять суток без дела, хотя условия отсидки на гауптвахте для старших офицеров и не были очень уж суровыми. Мобилизовав сокамерника - подполковника, сидевшего за пьянку, и, получив кисти, краски и ватман, энергично принялся за дело. Они с подполковником уже монтировали дело рук своих на стенах уважаемого заведения, как в помещение влетел краснорожий от бурных и систематических возлияний начальник карцера, старший прапорщик… этот, как его… Ну, впрочем, неважно.
- Как дела, уголовнички? – жизнерадостно поинтересовался он. И Крапивин сошел с колеи.
Он соскочил с табурета и, в запале, во всю свою химическую силу, влепил старшему прапорщику в ухо:
- Ты… Урод! Какие мы тебе уголовнички? – кричал арестованный химик, молотя здоровяка прапора кулаками. Но тот уже опомнился и вызвал своих служак. Бравые ребята вчетвером едва сумели завязать разошедшемуся Крапивину руки за спиной, а потом и ноги, поскольку химик действовал и ими. Подполковник в трансе от таких непредсказуемых событий забился в угол. Связанный химик еще долго дергался в конвульсиях и пена выступила у него на губах. Пришлось вызвать доктора. Увидев посиневшие руки, врач приказал немедленно снять веревки, выгнал всех и кое-как успокоил арестанта.
Поговорив с ним минут десять - пятнадцать, доктор доложил коменданту, что арестованный - больной человек, что он неадекватен и его нужно немедленно удалить с гауптвахты.
- А то будете иметь…, - местный врач не уточнил - что именно, но догадаться было несложно. Пока химик собирался и ему выписывали документы, Шарый смотался во флотский госпиталь. В отделении, где пару месяцев назад лежал на излечении Крапивин, Андрею не очень охотно сообщили, что у пациента воспаление оболочки головного мозга, как осложнение после гриппа, и, на этом фоне, прогрессирующее слабоумие, обостряющееся в период стрессовых состояний. Шарый обомлел:
- Как это? И ничего нельзя сделать? А как же вы его отсюда выпустили?
И какой диагноз записали? Его же законопатили на гауптвахту!
- Ну, гауптвахта – это уже ваши дела. Мы к гауптвахте не имеем никакого отношения, - сразу же парировали госпитальные, - в заключении написано, что у него осложнение после гриппа с ухудшением зрения.
Жена очень просила больше ничего не писать.
У Крапивина были разбиты костяшки рук и губы. Андрей намочил платок и, сколько мог, вытер на химике кровь.
Сашка все еще дрожал, не то от холода, не то от возбуждения. Скорее - от возбуждения.
- Я им всем покажу…, - бормотал он. Куда его везти? На службу? Да он там Илина разорвет на мелкие кусочки и будет новая беда. Поехали в поселок, где жена Наталья и дочь, семилетняя Инна.
- Если ты знала, то почему не сказала об этом мне? - пытал Наталью Андрей. - Ты понимашь, что ситуация осложнилась? Этот дурак Илин… Документы-то в парткомиссии.
- Сашка просил никому не говорить, на коленях просил – Ната, не сдавай меня в “дурку”,- утирая мокрое от слез лицо, бормотала Наталья, - он, когда у него просветление, наверное, понимает, что с ним что-то не так.
Шарый помчался в штаб дивизии к флагманскому врачу.
- Володя, - сказал он Довганову, - ты понимаешь, чем это может кончится для тебя? С этой парткомиссией, с исключением из партии больного, практически невменяемого человека? Эти начальнички с удовольствием спихнут все на тебя, чтобы избежать личных неприятностей. Знаешь ли ты, что Наташка собирается ехать в Москву, в ЦК. И она говорит, что не уйдет из приемной, пока не примут или пока не кончатся деньги. А ведь ее примут! Там прикажут разобраться и свалится это все опять на Северный флот. Госпиталь, прикрывая себя, выдаст диагноз, который у них в истории болезни. А “артиллеристы” илины вместе со всеми политотделами и парткомиссиями сделают круглые глаза и дружно скажут – а мы-то и не знали.
Они всегда, когда петух клюнет, ничего не знают.
И самым знающим окажешься ты, Владимир Иванович! Потому что ты флагманский врач и должен знать состояние здоровья воинов своей дивизии. Ну, еще наш корабельный Ревега, но он был полгода на клинической стажировке, мог еще и не успеть… Представляешь, что это будет? Сумасшедшего, которому нельзя волноваться /!/, содержат на гауптвахте и с колоколами исключают из партии! И если они тебя за вопиющее медицинское безобразие сошлют на Таймыр, ты будешь всю жизнь радоваться , что не сослали еще дальше! - подполковник Довганов взмок.
- Сашка Крапивин… Я же с ним служил у… Спасибо, старик, что предупредил. Я сейчас…
- Торопись, Володя, парткомиссия через неделю! - и флагманский врач, подполковник Довганов, заторопился.
В ремонте
…все равно, ремонтируется квартира, паровоз, или корабль.
/ А. Реутов/
Работяги раскурочили корабль и ремонтная активность заметно пошла на убыль. К Шарому пришел взъерошенный начальник цеха, Лежнев, с слезной просьбой подписать процентовку на якобы выполненные работы.
- Какую процентовку? – возмутился Андрей, - вы даже не все еще разобрали!
- Андрей Викторович, мы тут не успели маленько, но зарплата подходит. Если не будет процентовки, рабочие не получат премии. А это для меня, как начальника цеха, сами понимаете…
- Кто вам мешал? В честь каких ваших заслуг я должен подписывать эту липу? И где вас потом искать с вашими процентовками и невыполненной работой?
- Андрей, ну подпишите! А работу мы выполним всю, не беспокойтесь. Может быть даже больше, если вам что-нибудь будет нужно, ну мало ли…, может что в ремонтную ведомость не попало. Ребята очень просят! - на пирсе толпилась бригада.
- Ладно, Лежнев, уговорил. Черт с тобой. Но если подведете…
- Не подведем, Викторыч, слово даю!
- Знаем мы ваши слова. Жареный петух тебя опять клюнет, отопрешься и был таков. А мне как с вашими недоделками жить?
Лежнев уже раскладывал бумаги, показывая, где расписаться.
- Только строителю Лехину ничего не говори, ладно?
- А чего это ты так строителя испугался? У вас же одна шарашкина контора?
- Да-а, так…, - неопределенно выразился Лежнев, отводя глаза, видимо не желая светить их корпоративные отношения. Все же - строитель.
- Ладно, не скажу. Но смотри, Лежнев…
- Все будет хакей, Викторыч, - повеселел начальник цеха, потрясая бумагами через иллюминатор, демонстрируя успех бригаде.
- Ну я и валенок, - не одобрил своей мягкости Шарый, но дело было сделано и процентовки с его подписью на полных парах уже неслись в заводскую бухгалтерию.
В сделке Андрей не признался даже механику Малых.
Условия для карьеры и Приказ МО № 0125
Запрещается…
/ Главный смысл приказа /
Шарый доложил командиру ситуацию с Крапивиным, и что отвез его к жене в поселок.
- Нельзя ему сейчас на службу, он возбужден до невменяемости! Наталья говорит, что он путает даты, имена, календарь событий, ну и вообще, - Леонид Васильевич задумался, помрачнел и скрипнул зубами:
- Ну и мудак этот… Илин! - но осекся, поскольку при подчиненном нельзя называть своего заместителя так непечатно, хотя и точно.
базу, то-есть в поселок, через флотский госпиталь для выяснения обстановки.
Доктор вмиг собрался и убыл, радуясь возможности наряду с делами побывать дома, где были жена Лариса и дочурка Лера. Доктор был стопроцентным семьянином и использовал любую минуту, чтобы побывать в семье, где всегда царили спокойствие, понимание и теплота.
- Ну вот, опять закосил, - выразился “артиллерист” про Крапивина, привычно шморгнув носом.
- Ну и гнус, - подумал про себя Шарый, не ввязываясь в дискуссию с замом ввиду ее полной бесперспективности и вредности для здоровья и боеготовности.
На заводе началась лихорадка. Московское техническое управление контролировало теперь ремонтные события каждый день. Наверное сгущались международные тучи. Ежедневно в 11.00 главный инженер завода Краснов или главный строитель Шагалин докладывали по оперативному телефону о выполненных работах, пытаясь уложиться в разработанный план-график, который был перед глазами и у москвичей. Иногда чуть - чуть лукавили, чтобы не нарываться на взбучку, потом аврально нагоняли план. Лодка в установленный срок должна стать в док, но при этом необходимо завершить модернизацию ракетного комплекса и опустить контейнера. А чтобы их опустить, нужно закончить ремонт и промыть системы гидравлики. Строитель Лехин крутился, как юла, организовывая, налаживая и координируя работы. Но что-то у них не клеилось и Петр Иванович, озабоченный графиком, даже пить по вечерам перестал. Механик Малых, комдив Шарый и ракетчик Борис Цыбешко, техника которых пребывала в ремонте у строителя Лехина, сочувствовали бедняге, помогали, чем могли, в организации работ с участием личного состава корабля и в ночь, и в выходные дни и вообще всегда, когда просил Петр Иванович. Но московская гроза надвигалась. Док - то один, а нуждающихся в доковании полфлота!
- Боюсь, что в спешке они будут гнать картину. И полу-чится из нашего корабля… полуфабрикат. Им бы только сбагрить заказ! - сокрушался “сурок” Малых, мусоля папиросу.
- Все может быть, - подтвердил Андрей, - такая уж у них организация! Вы посмотрите, что происходит - атомоходов наклепали… до…, ну, в общем – много! Казалось бы, здорово - догнали и перегнали Америку…, ну - хотя бы в этом. Все правильно – перегнали! Только ма-а-ленький вопросик остался - а где всю эту армаду ремонтировать? Или Главком и все они там наверху думают, что корабли вечные?
- Ты прав, - согласился механик, - вот наша дивизия, из двенадцати кораблей четыре - не то что воевать, плавать не могут! Уж я-то знаю.
- А как плавать, - продолжал Андрей, - если в текущий ремонт не ставят, потому что – некуда, запчастей не дают. Мы бы и сами могли кой – чего… подкрутить.
А плавремзавод - сплошная мистификация. Ну вот - что делать? Запасные части и инструмент, которые на борту, трогать категорически запрещено. Не моги - за комплект отвечаешь головой, - Шарый распалялся, - замкнутый круг. Вот у меня в прошлом походе помпа…, - “черный Анис” морщился и прятал глаза, слушая “крамолу”.
- А твое очередное звание зависит от степени боеготовности твоей помпы, - перебил Андрея весельчак, командир ракетной боевой части Борис Цыбешко, - и так всё, снизу доверху. Караваев, чтобы получить адмирала через своих друзей в Москве добился, чтобы три из этих четырех вывели в резерв Главкома. И что ты думаешь? Вывели! Теперь Брежнев, когда в очередной раз пугнет Рейгана, будет твердо уверен, что у него еще три из этих четырех на ум пошло! Зато Караваю дадут адмирала.
А нашему “фараону” вставили “фитиля” в штабе флота на совещании по аварийности. Он там заявил, что всплеск аварий и происшествий на кораблях оттого, что срок службы матросов сократили, а программы учебных отрядов не пересмотрели и контрактников не набрали.
В смысле – профессионалов… Ну, этих - “золотой фонд”. Ему и всыпали - за паникерство, – Шарый пытался остановить Цыбешко, ввиду “черного Аниса”, но безуспешно.
- Один мой однокашник, тоже связист, только с эсминца, на разборе пожаловался московской комиссии, что на корабль прислали матросов даже без курса молодого бойца и из Молдавии, - добавил Могилевич, - они по русски - то ни бум-бум! Или притворяются… Инспектор, московский полковник-политработник, председатель комиссии, доходчиво объяснил этому минному дикарю, что Владимир Ильич Ленин знал - де шесть языков, а ты, мол, бестолковщина, не можешь освоить один молдавский!
- Какое-то сплошное… говно…, - выругался Цыбешко, - этого полковника, мудака, с молдаванами и туркменами да в море бы месяца на три! Пусть бы он там обосрался пару раз, может и молдавский выучил заодно! А воевать-то как? Да-а-а… что делается! Ну и пусть они там, наверху, думают, на то у них и погоны с пауками. Идем вечером в “Сугроб”?
- А что за день сегодня?
- Штурману Петрову дали каплея, а моему групману Книжкину /экипажная кличка – Букварь/ - старлея.
- А приказ 0125 ? – напомнил минер.
- Да пошли они… к черту со своими приказами! Такие события да не отметить… Кто-нибудь в Армии вообще в состоянии отменить обмывание звезд? Уже по человечески и выпить не дают. Впрочем, конспирация будет соблюдена. Штурманец каждого в отдельности спросит – не будет ли он случайно сегодня вечером в 19.00 в “Сугробе”. И мы все нечаянно, не сговариваясь /!/, а, следовательно, не нарушая приказа 0125, случайно окажемся в заведении, кто свободен от службы.
- Ну, конечно, если только случайно…, - недавно объявили приказ Министра обороны № 0125 от …, запрещающий коллективные сборы офицеров по поводу обмывания званий, наград, назначений на вышестоящую…, с длинным перечнем безобразий, кото-рые при этом происходят – кто-то подавился звездой, кто-то устроил дебош со стрельбой, у кого-то семейные неприятности. Запрещено цеплять наградные колодки больше трех одновременно – кто-то укололся булавкой.
- И что? Из-за всех этих придурков мы не обмоем штурмана? – резонно заметил Цыбешко. И все были с ним согласны. Виновники торжества поочередно обошли сослуживцев и таинственным шепотом поинтересовались – не будет ли каждый из них отдельно и случайно сегодня в “Сугробе”? Оказалось - случайно будут все. Ну, кроме командира, зама, старпома и тех, кто на вахте, естественно. Все по очереди стали гладить брюки единственным ржавым утюгом, прихваченным с собой из дома хозяйственным Тимофеем Лисицыным.
О пользе стоматологии
Зубы нужно оставлять на берегу
/Кредо корабельного врача Н. Ревеги /
Владимир Константинович Малых отправился к зубному врачу. В казарме бригады три раза в неделю работала врач - стоматолог. Механик, как и большинство мужчин, был отчаянным трусом перед бормашиной, щипцами для удаления зубов и прочими никелированными инструментами инквизиции, разложенными обычно на столике перед этим пыточным креслом. Но доктор задолбал, каждый день напоминал – иди к врачу, я тебя в море спасать не буду.
Во-вторых, терпеть – то дальше уже некуда.
В-третьих, отзывы о зубной докторице были не просто хорошими, но даже восторженными.
- Совсем не больно! Она умница, у нее все получается! Она такая необыкновенная! – все, кто у нее побывал, восхищались ее искусством.
- Приятная женщина…, - отметил про себя Малых, входя в кабинет и узрев перед собой миловидную блондинку в белом халате с вьющимися светлыми локонами и лучистыми голубыми глазами, смотревшими на него ласково и доброжелательно. Все остальное действо прошло, как в сладком сне. Механик внезапно забыл о больном зубе, который, кажется, даже и болеть перестал. Докторица усадила его в кресло, нажала на педаль, оно рухнуло под тупым углом и Малых оказался в полулежачем положении. Красавица велела открыть рот и склонилась над беззащитным механиком с инструментами в руках. Ее роскошная грудь под небрежно расстегнутым халатиком, с декольте, чуть более откровенном, чем того требовали процедуры с механиковыми зубами, с “ручейком” между вершинами, оказалась перед самым носом Малых. Механик сразу и, кажется, безвозвратно утонул в ее аромате и почти отключился.
Природный наркоз подействовал и дальнейшие события он осознавал уже с трудом.
- Ну вот и все, - сказала врач и привела кресло в исходное положение, возвращая в реальность бравого механика, - все, все, - улыбаясь повторяла она, видя, что пациент никак не может прийти в себя. И она, конечно, знала, почему он еще “под наркозом”.
- Действительно не больно, - думал механик, возвращаясь на корабль, - теперь понятно, почему “Букварь” там через день! – какое-то сладкое чувство не отпускало и он уже подсчитывал в уме, какие зубные ремонты ему еще нужно сделать. Малых, кажется, начал обманывать самого себя, придумывая причины, по которым ему снова нужно было побывать у зубного. Механик в экипаже второй по возрасту после командира Маркова. Значит почти самый старый, несмотря на свои всего-то тридцать восемь лет, хотя для подводной лодки, где абсолютное большинство - молодежь от 20-ти до 30-ти, возраст солидный. Малых пока так и не понял, что просто влюбился. Наверное, скоро поймет…
Крапивин
- За… …. , выразившееся в… … , коммунисту Крапивину А.В.
объявить выговор без занесения в учетную карточку.
/ Из протокола заседания парткомиссии по персональному
делу коммуниста Крапивина А.В./
Химик приехал счастливый. В том смысле, что чувствовал себя почти реабилитированным в своем персональном деле.
Наверное, подполковник Довганов подсуетился.
Крапивин был весел, шутил, выглядел вполне адекватным и поздоровался со всеми без исключения. Даже с Илиным и Сапрыкиным. Экипаж есть экипаж. Помощник прятал глаза, ему было все-таки неловко и он понял, что погорячился. Сашка энергично взялся за дело в своем хозяйстве и излучал такую тягу к службе, что исчезли всякие сомнения относительно его желания списаться на берег.
- Буду покупать “Москвича”, очень хочу! Андрей, а ты хотел бы машину? Представляешь, вместе поехали бы в отпуск на юг на автомобилях. Вот было бы здорово! - увлеченно размечтался Саша. Последнее время автомашина была у него идеей - фикс.
- Какая машина, где ты ее в городке хранить-то будешь? На улице? Придешь с моря через два - три месяца, а у тебя от машины – один скелет. Тебе это надо? С нашей службой мы вообще ничего человеческого себе позволить не можем – ни машину, ни фотоаппарат, ни ружье для охоты… ничего. То-есть позволить можем, но пользоваться – нет. Когда? У нас же свободного времени остается только на сон. Да и то – не всегда. Это берегу, а когда в море? И будет это все у вас валяться …
- Если откровенно, мне тоже все время хотелось чего-то… чем-то заняться, кроме службы, - вмешался Паша Могилевич, - как все нормальные люди, которые на берегу. На охоту, или на рыбалку…В кино с женой в субботу… Или еще чего. А теперь перехотел, втянулся. Это все не для нас, пока мы здесь.
- Вы правы, дикари, – согласился Борис Цыбешко. - древние греки, помнится, говорили, что все люди делятся на три категории - живые, мертвые и моряки. Мы как раз в третьей – не живые и не мертвые. Потребляйте то, что есть, господа офицеры, и не хнычьте! На рыбалку, видишь ли, ему захотелось. Может тебе еще и Машку Гончар в кровать? – местная достопримечательность, служащая ВОХР, любвеобильная Мария Григорьевна Гончар, с ужасающих размеров бюстом, была предметом вожделений многих поколений подводников, приходивших на ремонт в г. Полярный. Для некоторых - не без успеха…
- Может быть, - оживился лейтенант Книжкин. Кулишин хмыкнул:
- Побереги себя, “Букварь”, - она же тебя титькой перешибет! А ты ведь еще долг отчизне не отдал! – но “Букварь” не воспринял совета - по молодости лет он расчетливо разделял понятия - долг и естественные потребности. Что поделать - новое поколение…
Командир Марков вызвал к себе Илина и они вместе душевно поговорили с Крапивиным. Разговор удался, потому что Леонид Васильевич заглянул в личное дело химика и нашел там много интересного. Например, что химик - сирота. Родной отец умер, когда Александру было 2 года. Мать вскоре вышла замуж за вдовца с двумя детьми, но через три года тоже умерла. Отчим честно и на равных со своими воспитывал Сашку до окончания 10-го класса, а после окончания школы посоветовал ему поступить в какое-нибудь военное училище, поскольку по старости лет уже не мог содержать ораву.
К тому же и женился в третий раз, а мачеха, естественно, не испытывала желания заботиться о чужих детях.
Крапивин поступил в Военно-морское училище, закончив школу с серебряной медалью. Судя по личному делу, химик служил отлично, об этом говорили многочисленные поощрения с прежних кораблей, на которых он участвовал в дальних походах.
Приехал доктор, майор Ревега, и доложил, что есть приказ положить Крапивина в госпиталь на обследование для заключения о степени годности к военной службе.
- Они хотят уволить его за неимением подходящего штата, как годного только к нестроевой, - рассказал Николай Иванович.
- Но ведь ему меньше года не хватает до 25 лет выслуги и он получит пенсию только за 20, а это копейки, - всполошился Шарый, - надо звонить Наталье.
- Да-а-а… Ничего ты уже не сделаешь. Я смотрел в госпитале его историю болезни. Там все очень плохо, поверь мне, даже катастрофично…, - уныло констатировал доктор.
- Как это – ничего? Вы медицина или где?
- Или что… Вы же меня не спрашиваете, когда рветесь на службу, не вылежав грипп…, - разволновавшийся Крапивин опять стал заговариваться, назвал Андрея Володей и сказал, что едет на парткомиссию, забыв, что только что оттуда приехал.
Доктор Ревега, исполняя приказ, увез больного химика в госпиталь и на душе у всех стало неуютно.
Сугроб
Никто да не дерзаетъ на берегъ, или на другой корабль
съезжать безъ опуску командирскаго, ниже быть тамъ
свыше позволеннаго времяни, подъ штрафомъ вычета на
месяц жалованья офицерамъ, а рядовымъ купаниемъ
с райны или битьемъ у машты, по разсмотрению комадир-
скому
/Уставъ Морской Петра перваго.1720г.Книгачетвертая.Глава1.ст. 32 /
Вечером все 12 офицеров вместе с двумя виновниками торжества, “не сговариваясь, случайно”, оказались в ресторане “Снежинка”, где был накрыт приличный для тех незабываемых времен стол.
Изыск его завершался двумя вазами фруктов с кокетливо свисающими с них гроздьями винограда.
Завоз продовольствия, овощей и фруктов на Крайний север удался и все торговые точки г. Полярного были завалены южными деликатесами. К сожалению, это изобилие продолжалось недолго и к концу ноября, началу декабря фруктовый рай обычно заканчивался до следующей осени.
Заказной стол стоял в середине заведения и все событие началось торжественно, чопорно и с соблюдением всех необходимых ритуалов – вбрасыванием в рюмки со спиртным звезд, по числу присвоенных, с последующим прикреплением их на погоны и салютом шампанским.
С многочисленными тостами – и за тех, кто в море, и за прекрасных дам, которых, кстати, кроме порхающих между столами официанток, в зале был явный дефицит, и за удачное завершение ремонта.
В общем, все было красиво и благообразно, пока подвыпивший на радостях, теперь уже старший лейтенант, Книжкин не сцепился на перекуре с кем-то из местных аборигенов.
Для выяснения обстоятельств к праздничному столу начали подтягиваться друзья обиженного Букварем штатского посетителя. Назревал инцидент и из вестибюля показался дежурный патрульный офицер с повязкой на рукаве. Он, правда, явно не торопился вмешиваться в конфликт, надеясь, что все уляжется и ему не придется принимать меры к коллегам, поскольку сам был с соседнего ремонтирующегося корабля. Но Букварь оказался парнем заводным и вовсе не собирался успокаиваться. Три старших офицера, капитан 2 ранга Цыбешко, капитан 3 ранга Шарый и минер Кулишин, оценив обстановку, поняли, что дело дрянь и нужно мероприятие сворачивать. Они пригласили официантку, сбросились, заплатили за совсем нетронутый стол и приказом, почти силой, увели своих разбушевавшихся молодых товарищей, прихватив со стола бутылки.
- Букварь, следующий раз пойдешь в ресторан, когда будешь обмывать 3 ранга , - заявил его непосредственный начальник Борис Цыбешко, - а до того счастливого момента, если ты вообще до него доживешь со своими замашками, сиди в экипаже и в свободное от службы время учи правила светского этикета для благородных девиц и моральный кодекс строителя коммунизма.
- Ну что вы, Борис Иванович…, - огрызнулся Книжкин, - я еще в том возрасте, когда…
- Некультурный ты человек, Букварь. Сорвал мероприятие, теперь - что? На плавбазе под одеялом? - очень тихо и уже без настроения закончили вечер в гостинице у Шарого. Малых уже “оттаял” после зубного и тоже, правда, неохотно, присоединился, отложив в сторону книжку.
Сугроб ( на другой день)
Утром в казарму, где обитал командир, вызвали троих – Цыбешко, Шарого и минера Кулишина.
- Так, - сказал ”фараон”, - были вчера в “Сугробе”? - в каюту влетел перепуганный до смерти Илин.
- Были, товарищ командир, - а куда деваться?
- Значит так, сейчас вы все трое пойдете к коменданту гарнизона майору Степанчикову. Предлагайте ему все, что обычно нужно комендатуре – краску, кисти, ветошь… Что там еще? Ну, в общем, может и бутылку… Делайте, что хотите, но чтобы все это ваше вчерашнее кино не попало наверх! Вы меня поняли, голуби? - А с вами, в смысле злостного нарушения приказа номер 0125, я разберусь потом. Папуасы! Шагом… марш!
- А откуда этот Стаканчиков знает, мы же все вчера уладили и по сути никакого скандала не было?
- Не Стаканчиков, а Степанчиков, - строго поправил Цыбешко капитан-лейтенант Илин, увязавшийся за переговорщиками. Присоединился и Книжкин, как главный виновник происшествия.
- Степанчиков или Стаканчиков, какая разница. Откуда он знает? Вчера вроде бы…
- А вам не нужно пьянствовать! Для чего издан приказ номер 0125? Чтобы вы тут же сообща его нарушили? – тошнил всю дорогу Илин. – Я так и знал, что кончится это чрезвычайным происшествием - эти гостиницы, эти рестораны… И вообще…, - Илин был убит горем. Все! Теперь сводки поступят в штаб флота, оттуда в дивизию, в политотдел… и вся политработа насмарку … из-за этих. Он не находил слов, соответствующих моменту его душевных страданий.
- Валерий Иванович, ну помолчите хотя бы пять минут, дайте с мыслями собраться, - взмолился фигурант происшествия Цыбешко.
- Да-а-а… Я знал, что этим все закончится… Теперь…, - но его уже никто не слушал. В комендатуре краснощекий и жизнерадостный майор Стакан…, нет - Степанчиков, скрупулезно и радостно записал фамилии вчерашних ресторанных фигурантов и, на удивление, отказался от краски, кистей, ветоши и даже спирта, который интимно предложил ему Борис Цыбешко.
- Это, ребята, не ко мне. Я сам узнал из особого отдела… Так что… Извиняйте, вам – туда! - неопределенно мотнул крупной головой комендант. Степанчиков, ввиду высокого статуса интересующейся стороны – особого от- дела явно не захотел связываться со вчерашними посетите -лями ресторана “Снежинка”, хотя краска, кисти, ветошь и, что особенно жалко, спирт, были нужны ему до зарезу.
Илин сник. Ему уже мерещилось громкое дело, с дознанием, допросами и прочими профессиональными aтрибутами особистов.
- Вы вчера там что-нибудь говорили… о политике? - допытывался он.
К особистам послали Букваря, поскольку Степанчиков назвал его фамилию из сообщения особистов первой. Старший лейтенант Книжкин смешно перекрестился, повергнув политработника в шок, и нырнул в кабинет. Ждали долго. Высказывали различные предположения, одно фантастичнее другого, отчего неожиданно развеселились под неодобрительным взглядом “артиллериста”.
- Может быть, Букваря уже на Колыму увезли, - гадал Цыбешко, - а может, шлепнули во дворе… И поделом ему, пить меньше надо! - наконец, где-то через полчаса, Книжкин показался на крыльце, улыбающийся и довольный жизнью.
- Ну что? – взревели хором от нетерпения.
- Да-а-а, все в порядке… Особист свой оказался, я с ним в училище учился все пять лет, койка в койку. Шпоры вместе писали… А теперь он здесь. Предложили… он и согласился.
- Ну так в чем же там дело, не томи?
- Да их человек доложил, что я вроде по Брежневским геройским звездам прошелся… И сколько их еще… А я и не помню, может, что и говорил. Все говорят…Что тут такого. Ну и Володя тоже мне сказал – ерунда, мол, в общем. Вот и все.
- Какой Володя?
- Ну, этот… Однокашник мой, особист, – и все вздохнули с облегчением. На обратном пути Илин хмуро молчал, но на него уже не обращали внимания. Результаты переговоров доложили командиру. Леонид Васильевич ограничился внушением, а замполит затаился.
Проблемы у экипажа
Не плюй в колодец…
/ Пословица /
Полетели “белые мухи” и 5 октября выпал снег. Короткое полярное лето кончилось и наступала долгая северная зима. День быстро сокращался и землю плотно окутывала тьма. Постоянно, днем и ночью, хотелось спать. Это заполярный климатический синдром – летом, когда солнце не заходит круглые сутки, трудно уснуть, зимой – наоборот.
Строитель Лехин потирал руки – завтра начинается промывка системы гидравлики и, хотя график немного нарушен, есть надежда, что все обойдется без выговоров.
Под вечер к Шарому вдруг заявился боцман Гучкас и доложил, что обнаружил в системе рулевой гидравлики в трюме дефектные трубки.
- На них кто-то уже ставил хомуты, значит есть свищи. Викторыч, а ну как в море брызнет и мы останемся без рулей? Представляешь…
- Да уж как не представить, - Андрей сам полез в трюм и, к своему ужасу, убедился, что так оно и есть. Даже хуже.
- Где ты был раньше, боцман? Ты хоть знаешь, что теперь будет?
- Так ведь это заведование твоего трюмного Фархутдинова. Он и протабанил. Скажи спасибо, что я, хоть и поздно, но увидел. Принимай меры, - что делать? Промывку-то начинать нельзя, потому что после нее гидравлика будет уже в работе. А сроки? А график? Нужно немедленно, до завтрашнего утра, заменить дефектные участки, иначе план и дальнейшие работы будут сорваны, а что за этим последует нетрудно догадаться. Москва мониторит ремонт каждый день.
Шарый нашел строителя Лехина в каптерке, что-то мурлыкающего себе под нос, изложил ситуацию и настоя-тельно просил в авральном порядке заменить дырявые трубы.
- Учитывая наши теплые отношения, - интимно подчеркнул Андрей, доверительно взяв Петра Ивановича под руку.
Но обычно улыбчивый, Лехин вдруг досадливо освободился и хмуро, но решительно, отказался:
- А где я тебе под вечер бригаду искать буду? Ничего не получится, завтра начинаем промывку. А ты уж сам… Надо все делать во-время! В ремонтных ведомостях эта работа есть? Нет! Значит и финансирования нет. А у меня тоже нету лишних денег…
- Ну и чудак ты, Петро Иванович,… похоже, на букву “м”? Ты пойми, это рулевая гидравлика, я же не могу с дырявыми трубами в море идти. Мы с тобой так дружно жили…, работали…
- Ну, не знаю, не знаю. К сожалению, ничем тебе помочь не могу. Дружба дружбой, а служба…сам понимаешь, - и Лехин зашелестел бумагами, давая понять, что разговор закончен. Сунул папку под мышку, и, мелькнув в дверях блюдцем лысины, засеменил в заводоуправление… Шарого бросило в жар.
- Е-мае! Что же теперь будет? Срыв графика ремонта по моей вине - вот, что это будет, - подытожил свои краткие размышления Андрей и отправился на поиски механика Малых.
- Владимир Константинович, - начал Шарый.
- Да я уже все знаю, - хмуро пробормотал “сурок”, не глядя на Андрея, - дело дрянь, давай думать. Завод уже доложил в Москву, что график работ сорван по вине личного состава и завтра, в крайнем случае, послезавтра кто-то из москвичей будет здесь. И выводы будут не в нашу пользу. Командир первый получит свою пилюлю, а ведь он ждет приказа на назначение, между прочим, начальником штаба дивизии. А московские ребята быстры на расправу. За ним “фитиль” получу я, как не обеспечивший. В таком случае командиру не достанется новая должность, а я могу лишиться той, что имею. Следом пойдешь под раздачу ты… Думай.
- Ну ты, как будто вчера на свет народился. Своя рубашка всегда ближе к телу. Дело-то в том, что Москва готовила оргвыводы по заводчанам за срыв графика. Не знаю, что там им светило, но Лехин элементарно воспользовался счастливым случаем, который ты ему со своими трубами подсунул на блюдечке с голубой каемкой. Он, естественно, не мог пропустить такую удачу и сдал нас с потрохами.
- Как это - сдал?
- Просто. Бегом доложил главному инженеру, тот директору и они решили, что им с нами детей не крестить, когда на них сверху такая гроза. Полетят и премии и тринадцатая зарплата, а может и кто-то с должности. Чтобы этого не случилось, они немедленно звякнули в столицу и радостно сообщили, что по вине личного состава… Теперь потирают ручки и сочувствуют нам…
На словах, конечно. Они уже и в бригаду доложили, комбригу Журавскому и флагманскому механику Зуеву. Те разыскивают командира для об’яснений. Им, в бригаде, комбригу то - есть, на флот нужно вовремя доложить. Тоже, чтобы себя подстраховать. Им вся эта бодяга вовсе не нужна на фоне их красивой жизни. Так что – держись! Мы остаемся крайними!
- Иначе говоря – они готовы начать промывку, а мы – нет?
- Как ты догадался ? – съязвил механик.
Шарый обреченно задумался.
Было до смерти обидно – сколько мы этому Лехину помогали, выручали, спасали от выговоров, а могли бы тоже упереться в каких-то случаях. А теперь он весь - отличник судоремонта, а мы… по уши в неприятностях…
Получается, что и командира подвели и сами… Надо как то выходить из положения. Но как? Андрей, не особенно надеясь, метнулся к начальнику цеха Лежневу.
- Леня, пришла пора и тебе нас выручить. Дело плохо – у меня в трюме десятого трубы гидравлики… Ну, в общем… хана – все в хомутах. Завтра промывка и я - с дырявой системой, – Лежнев взглянул часы. Время 17.45… Рабочие уже переодеваются.
- Викторыч, сиди здесь, я в бригаду. Надо ребят задержать, если успею и если согласятся.
- Леня, скажи им - я в долгу не останусь!
- Да ладно, - отмахнулся Лежнев и выскочил за дверь. Шарый остался в кабинете в мучительном ожидании. Лежнев явился минут через 20.
- Ну, в общем, так, Андрей. Ребята остаются. Надо, правда, кой - кого вызвать из дома. Штуцера – то надо паять, а инструмент заперт. Ну, это мы мигом - пошлем гонца. Только… Викторыч, - Лежнев смутился, - подбрось спиртику, чтобы веселее работа пошла. Идем, покажешь…
- Какие проблемы, конечно подброшу. Но до 8 утра должно быть готово…
- Будет, Андрей, если только объем работы на ночь, ребята не забыли…, постараются, - и они пошли на корабль. На лодке Шарый обратил внимание, что промывочные трубы от бака с насосом на палубе спущены внутрь лодки через все три открытых люка – первого отсека, центрального и десятого. И как это он проморгал? У завода “все готово” для промывки!
- Стоп, - осенило Андрея, - да ведь это грубое нарушение “Наставления по борьбе за живучесть” - лодка разгерметизирована, что категорически запрещено. Тем более, что трубы металлические и их топором в аварийном случае не перерубишь, - у Шарого шевельнулось мстительное чувство, - ну, а вот теперь посмотрим, как вы готовы…, - оценив объем работ, брига-
дир заверил, что к утру все будет сделано. Работы начались и Шарый убыл в казарму на доклад к командиру. Леонид Васильевич был спокоен, несмотря на критичность и, казалось бы, безвыходность ситуации.
- Докладывай, Шарый, - в командирской каюте были механик Малых, старпом Пергамент и замполит Илин.
- Докладываю - завод не готов к промывке гидравлики! Наши замечания будут устранены до 8 утра, работы уже начаты, - кратко cообщил Андрей. Все недоверчиво уставились на него.
- Как это - не готов? Вы тут, Шарый, не вводите нас…, - вмешался Илин.
- Погоди, Валерий Иванович, не торопись. Шарый, как это - они не готовы? Директор завода уже командование бригады на уши поставил, и в Москву сообщил. Все уже в курсе, что мы… сорвали график, - командир испытующе и вопросительно смотрел на Шарого.
Андрей изложил обстоятельства, по которым он, как командир дивизиона живучести, не может разрешить использовать схему промывки в нарушение НБЖ через открытые входные люки подводной лодки.
- Если кто-то возьмет на себя ответственность и разрешит содержать корабль негерметичным все время промывки, трое суток, тогда… Но я по своей должности это позволить не могу!
- Ну, ты и… ухарь, Шарый, - не то с осуждением, не то с восторгом встрепенулся механик, пока остальные молча переваривали информацию Андрея.
– Правильно, Леонид Васильевич, я, как командир БЧ-5, тоже не могу этого допустить. Я думаю, и вы не должны...,- командир, как всегда, задумался.
- Все предельно ясно, - сказал, наконец, “фараон”, - ну, папуасы долбаные! – это он про заводчан. - А сейчас идем к комбригу, там уже весь штаб собрался, ждут информацию.
- Леонид Васильевич, перед штабом позвоните директору и поставьте его в известность, - подсказал механик.
- Логично, - Марков, набрав номер завода, изложил директору ситуацию и свое решение запретить использование уже собранной схемы промывки, - и сегодня же прошу вас разобрать трубы, чтобы мы могли задраить люки. Это грубейшее нарушение НБЖ! – командир еще долго слушал возражения директора завода, но настойчивые просьбы руководителя его не убедили и он остался при своем мнении.
- Нет, не могу, Павел Митрофанович, - закончил разговор Марков и повесил трубку.
- Он, кажется, даже не воспринял нас всерьез, все время шутил и заявил, что сейчас договорится с комбригом Журавским. Выждем минут десять, пока он ему позвонит, потом пойдем в штаб, - заключил “фараон”.
Взволнованный комбриг заслушал информацию Маркова и мнения специалистов штаба бригады.
Капитан 2 ранга Зуев, потирая руки в предвкушении квалифицированного отлупа заводчанам, с которыми давно был не в ладу, тоже заявил, что он, как флагманский механик, не берет на себя ответственность согласовывать схему, поскольку она нарушает живучесть корабля, и заговорщически подмигнул Шарому.
- Личный состав стопроцентно прав, товарищ комбриг, - выдал свое заключение флагмех.
Выслушав всех, Журавский позвонил директору завода и, вложив в интонацию две тонны сочувствия, доложил ему о принятом решении…
- К сожалению, я тоже не могу взять на себя…, - по тому, как на том конце провода возникла продолжительная пауза, стало понятно, что заводской руководитель в ступоре.
- Как же, Иван Михайлович? Мы же всегда по такой схеме… А график, а Москва?
- Значит вы всегда нарушали. Теперь не будете! Хорошо,
что на этом корабле механик бдительный оказался.
А что Москва? Москва подводников поймет.
- Но мы же завтра должны начать промывку, а новой-то схемы нет. Пока наше КБ найдет чертежи, схемы и нарисует новую трассировку, пройдет дня три - четыре…
- Держите меня в курсе. И обратитесь к подводникам, может они вам чем - нибудь помогут, - ехидно подсказал комбриг. Учитывая все уже состоявшиеся переговоры с заводчанами, начиная от строителя Лехина, эта подсказка несомненно была исключительно тонкой.
Журавский лукаво подмигнул офицерскому собранию и набрал номер телефона оперативного дежурного штаба флота. Через час информация о том, что завод сорвал график ремонта заказа № 532, достигла Главного технического управления ВМФ в Москве.
Заводские проблемы
- Не рой другому яму…
/ Пословица /
Шарый принес для бригады ремонтников трехлитровую банку спирта из корабельных запасов и остался на лодке до утра курировать работы лично. Мастеровые, пропустив по 150, энергично продолжили ремонт и работа кипела, как будто в бухгалтерии каждому из них уже начислялась премия. Ребята были искренне благодарны Андрею за подпись на процентовке, по которой они получили солидную добавку к зарплате и были рады случаю отблагодарить. Лежнев тоже остался на ночь, чтобы обеспечить работу и предложил Шарому выпить за успех предприятия, но Андрей отказался, боясь расслабиться раньше времени. Он как будто чувствовал, потому что около 23-х часов верхний вахтенный доложил, что пришел строитель Лехин, хочет видеть командира дивизиона живучести Шарого и просит разрешения спуститься в лодку.
- Нет, ни в коем случае! – заорал Андрей, - время нерабочее и присутствие на корабле штатского персонала
без разрешения командира категорически запрещено.
Нужно было в течение дня подать заявку и согласовать с командиром, - Андрей, естественно, не хотел, чтобы Лехин застал людей Лежнева за работой. Это была бы новая зацепка и скандал, кроме того, пострадал бы начальник цеха. Еще как пострадал бы!
- С каких пор ты стал таким бюрократом, Андрей? Я же ваш строитель! – укорил Лехин.
- Петр Иванович, правила для всех. Ты не исключение и хорошо это знаешь…
- Ну, тогда ты выйди наверх, есть разговор, - покладисто согласился Лехин и Шарый полез наверх, благодаря себя за то, что обошелся без ста граммов. Строитель заметил бы и…черт его знает, что у него там еще на уме… Лежнева предупредил, чтобы никто из его людей, не дай Бог, не высунулся и не попался на глаза строителю.
Лехин пригласил Андрея в каптерку и, как будто ничего не случилось, ласково предложил закончить дело миром.
- Извини, старик, черт попутал, много свалилось неприятностей. Я думал - у тебя там пустяк какой-нибудь, потому и отказался. А ты сразу в пузырь…. Мы же так хорошо работали, понимали друг друга, - ворковал Петр Иванович.
- Что ты хочешь? – холодно поинтересовался Шарый, впрочем, отлично зная, что.
- Ну зачем ты схему промывки зарубил, мы же все корабли точно так же делали и ты это тоже знаешь. Перестань упираться, согласуй схему, нет времени искать…
- Нет, такая схема не годится. Ты что хочешь, чтобы мне дали по шапке за все три открытых люка? Читай НБЖ! Кроме того, в бригаде, я имею в виду штаб бригады, уже знают. Теперь я и хотел бы выручить вас, да не могу, - изложил ситуацию Андрей, - я доходчиво объясняю? Все, Петр Иванович, гуд бай, нужно спать, завтра много дел.
А ты не тужи - найдет ваше КБ новый вариант, на то оно и Конструкторское Бюро.
- Ну смотри, Шарый, тебе жить, - уже злобно пригрозил Андрею Лехин, - еще не вечер! - его улыбку и деланное добродушие сдуло, как ветром, и он ушел.
А что тут поделаешь? Идти на попятный было уже невозможно и Андрей искренне недоумевал - на что рассчитывал строитель после всех своих докладов наверх и уже фактически раздутый на всех уровнях скандал?
Шарый конечно знал, что промывки всегда делались по такой схеме по согласованию с механиками кораблей, которые брали риск на себя.
В пять утра бригадир доложил, что работа закончена. Шарый проверил, остался доволен и позволил себе пропустить сто граммов, отмечая успех вместе с уже хорошо заправившимся начальником цеха Лежневым.
- Викторыч, мы завсегда, - клялся в вечной дружбе пунцовый от изрядной дозы Леня, - ну что тебе еще сделать? - он тоже был доволен, что удалось помочь и, таким образом, отблагодарить Андрея за полученную бригадой премию.
- Смотри, Леня, поймаю на слове, пожалеешь! - Шарый перекимарил на лодке до утра и в 8.00 доложил Маркову о завершении работ.
- Андрей, а ты все же продумай возможные варианты трассировки без нарушения наших правил. Все равно же придется что-то делать, мы же не можем… Директор с петухами мне звонил и просил помочь. Очень просил. С нас претензии уже сняты, теперь завод снова у Москвы на крючке. Так что… А где Малых? – «задумчивый» потянул носом. Шарый затаил дыхание – учуял-таки командир родное «шило»…
- Придет механик, наверное, в гостинице. А ко мне вчера заявился строитель Лехин. Он почему-то решил, что если что-нибудь наобещает, то мы сразу согласимся на их вариант… Но я его отшил.
- Правильно сделал. Теперь мы будем общаться по этому поводу только с директором или главным строителем. А этому папуасу Лехину надо ежа в задницу запустить за его подляну. Как думаешь?
- Так точно, товарищ командир! – Шарый позавтракал на камбузе бригады и убежал на завод.
Перемирие
Худой мир лучше доброй ссоры…
/ Пословица /
Малых едва успел на подъем флага. Экипаж был уже построен на палубе и старпом Пергамент объявлял команде распорядок дня, неодобрительно покосившись в сторону опоздавшего механика.
На корме и носу, на флаге и гюйсе, стояли матросы, готовые по команде их поднять. С мостика руководил ритуалом дежурный по кораблю капитан - лейтенант Лисицын. Его силуэт в нахлобученном капюшоне канадки отчетливо выделялся на фоне огромного желтого диска и Тимофей, подняв голову кверху, волком выл на луну, вызывая безудержное веселье личного состава.
Пока не пришел командир.
Срывался мокрый снег и колючий ветер задувал его в глаза. Премерзкая погода, надо сказать. Но настроение у Малых и Шарого было приподнятое, несмотря на недосып каждого из них, впрочем, по разным причинам. Механик весь светился от романтических впечатлений, Шарый - от удачного для экипажа и для него лично завершения конфликта с заводом.
- Ну как? – вопросительно вскинул подбородок Малых. Шарый ответил ему поднятым вверх большим пальцем руки.
- Ну как? - запросил Шарый Малых. Владимир Константинович отсемафорил ему тем же способом. Короче – и жизнь хороша и жить хорошо!
Как много в нашей жизни значит женщина! Не все, но много… Пришли инженеры заводского КБ. Они долго тынялись по кораблю, изучали принесенные с собой схемы, но, так ничего и не придумав, ушли. Следом за ними прибежал главный строитель Шагалин.
- Ребята, ну помогите – сроки летят, - взмолился он к Малых и Шарому, - чтобы вы знали, я лично был против авантюры с докладом в Москву.
- Я сразу предложил устроить экстренное совещание завода совместно с вами, чтобы найти общее решение. Они не послушали. Честно сказать, приняли сторону строителя Лехина. А этот… пытался прикрыться, но получилось все наоборот и теперь его разносят в щепки у директора за то, что всех ввел в заблуждение…, - главный строитель знал свои кадры.
- Не смешите мои тапочки, как говорят в Одессе, - взвился Малых, - вы хотели свалить всю эту ситуацию на нас!
С больной головы да на здоровую… Да, Бог с вами и с вашим Лехиным! Теперь будем знать, как с вами иметь дело. Поможем, Андрей, или как? Или пусть гуляют? Ты что - нибудь придумал?
- Еще не знаю. Я пока под впечатлением от… ситуации. Они думали – проскочит! Я уверен, что они не впервой такие фокусы прокатывают. Подлавливают и сдают… ради своих сроков.
- Володя, Андрей! Найдите схему, рабочие без премии останутся, - Шагалин знал чем прошибить механиков, - не откажите, мы тоже вам пойдем навстречу, если что.
- “Если что”, Анатолий, у нас было вчера, и вы уже так “пошли нам навстречу”, что командир с механиком чуть с должностей не слетели.
- Ну, Лехин крепко получит! – заверил Главный строитель.
- Да что нам Лехин? Лехин у вас - козел… отпущения. Бог вам судья! Может, опыт вас научит, - резюмировал Шарый и, обращаясь уже к Малых, предложил возможный вариант, - есть тут соображения, Владимир Константинович. Старшина команды трюмных Гудимов доложил. Я подтверждаю – есть в прочном корпусе две запасные заглушки. Отдадим пробки, накинем штуцера труб промывки. И овцы будут целы и эти заводские… волки – сыты.
- Ну, уж и волки…Сейчас пригоню конструкторов, покажешь. Они за час нарисуют схему, утвердим и с обеда начнем мыться, - радостный Шагалин убежал на доклад к директору завода.
Все-таки это он договорился с механиками корабля и график не будет будет сорван!
- С тебя магарыч, Толя! - крикнул ему вслед Шарый.
- Надо было их еще немного потянуть, чтобы окончательно созрели и поняли, что нельзя…, - “сурок” пожалел, что ситуация разрешилась так быстро, - а вышло, что наука для них слабая. Ну, получит Лехин выговор… Кто для них Лехин? Сявка, разменная монета…, - после обеда начали промывку гидравлики и в Москву об этом полетело сообщение. Кажется, московская гроза миновала и в Техническом управлении ВМФ тоже успокоились. Командир Марков провел в кают- компании корабля краткую планерку с разбором “полетов” и каждому из причастных воздал должное. Впрочем – поделом.
- А куда из второго отсека исчезли корабельные часы? Это еще что за порнография? – спросил “фараон,” заметив отсутствие на штатном месте часов, а вместо них какую-то картонку. На переборке висел бумажный циферблат с нарисованными цифрами и жестяными стрелками. Штурман Петров, ответственный за корабельное часовое хозяйство, кратко доложил:
- Часы в ремонте, товарищ командир, сломалась ось маятника. Это Букварь ударился о них головой и они перестали ходить… Пришлось… сдать в ремонт.
- Крепкая у тебя голова, Книжкин, - с улыбкой заметил Леонид Васильевич, - а часы жалко, - и закрыл собрание.
Новый год
- Новый год настает, он у самого порога…
/ Песня, сл. Е. Коростылева, Лившица /
Под злую предновогоднюю вьюгу лодку поставили в док. Петр Иванович Лехин, хотя и доделывал кое-какие внутренние работы, но главным действующим заводским лицом был теперь доковый мастер. Докмейстер Александр Голдобин был старым знакомым, еще со времен первого докования, когда судоремонтный завод освоил постановку в док и и весь набор работ по атомным субмаринам. Встреча была неожиданной и приятной.
- Сашок, а нам сказали, что ты уехал с Севера куда-то на Большую землю, - приветствовал Голдобина Шарый, - а ты, как был, так и есть - на месте. Малых достал из портфеля вступительный взнос.
- Да, уехали…, жена допилила. Надоел ей, видишь ли, Север хуже горькой редьки. Устроился я в Керчи на судоремонтный завод. Супруга была довольна и тоже там работала…,
- Ну так – прекрасно. Керчь нормальный город, теплое море… Ну и вообще…
- Это “вообще” я выдержал всего полгода. Дальше стало невмоготу. Затосковал по Северу. Я на Севере 20 лет и он для меня родной. И людей здешних, северян, люблю - они прямые, доступные и открытые. А там… Я не мог привыкнуть. Там каждый сам по себе и за себя. Компании и друзья давно состоялись, а я уже никуда не вписывался. Я для них чужой со своими северными замашками.
И потом на заводе - эти интриги, подсидки. Там за пятерку к окладу тебя… Ругаться начали с женой, я опять запросился на Север. Она - ни в какую. Ну, я и уехал, а она осталась. Хорошо, что должность на доке не занята, и я успел. А квартиру, как знал, не сдавал. Вот я и дома. Мне здесь опять хорошо и душевно. А она - хотела, пусть живет там. Дальше видно будет. Как ваши-то дела? - Андрей рассказал.
- Знаешь, Сашок, большие проблемы с корпусом. Сталь эта маломагнитная… Трещины, свищи, цистерны заполняются. Вокруг корпуса пузыри. Стоим вечно с креном, а чтобы стать на ровный киль - воздух тратим, поддуваемся. А воздух… Короче – замкнутый круг…
- Ну что? Подварим, постараемся подлатать вас, - пообещал мастер. Засиделись у докмейстера допоздна,
разошлись к 21.00 и не спеша пошли в гостиницу.
капитан-лейтенанта Илина, прислоненного к стене, в шинели, припорошенной снегом. Должно быть - падал.
Он пошатывался и глаза его были закрыты. Ясно, что заместитель по политической части где-то изрядно выпил и хорош, как … песня. Но почему он на проходной?
Дежурная на КПП, знакомая Маша Гончар, с бедрами, шириной с Баренцево море, на которых воинственно колыхалась кобура с революционным наганом, пожаловалась механику:
- Владимир Константинович! Сорок минут воюю с этим алкашом! Говорит, что с лодки, но пропуск не предъявляет. А я его не знаю и в таком виде на режимный объект пропустить не могу, – Малых толкнул Шарого.
- Андрюша, разберись, ты же с Машей в приятелях…
- Наш он, Маша, наш. Пропуск сейчас найдем и я его провожу на плавбазу. Все будет хорошо! - Андрей сунул в Машину ладошку горсть шоколадных конфет, оставшихся после вечеринки у Голдобина и нашарил в кармане шинели Илина его мятый пропуск.
- Вот он! Маша, ну мы пошли.
- Смотрите, Андрей, на вашу ответственность! Если бы не вы…
- Все будет в порядке, Машуня. Владимир Константинович, ну ты уж там сегодня сам, - и Шарый повел невменяемого зама на плавбазу. По дороге Валерий Иванович лепетал что-то про женское непостоянство, про то, как плохо у него на душе, и заявил, что вообще все в жизни отвратительно. Спотыкался и пытался улететь в сугроб. Зам приехал с побывки в городке, где, похоже, поругался со своей “боевой подругой” и с горя напился. Что же – ничто человеческое нам не чуждо. У всех бывает. И хотя Шарый не питал к Илину теплых чувств, бросить его в таком совершенно беззащитном состоянии он, естественно, не мог. Не позволяли корпоративные принципы. Какой ни есть, но он - с экипажа.
Просто интересно, как поступил бы “артиллерист” в подобном случае, если бы застал Шарого на проходной в таком же виде? Шума было бы до небес, или… до парткомиссии…
Наверное Илин так и не осознал, кто его привел, раздел и уложил. Шарый подумал, что, может, это и к лучшему, но почему-то было неприятно.
Из гостиницы позвонил Малых, поинтересовался, чем все закончилось и попросил Шарого остаться на плавбазе.
На всякий случай.
- Наверное, Людмила в гостях, - подумал Андрей, - и что это дальше будет?.
30 декабря старпом Пергамент /в миру - Шмага/ отпустил на побывку группу офицеров, в которую попали Андрей, штурман Петров, минер Кулишин, Борис Цыбешко, управленцы Лисицын и Донцов.
- Черт бы побрал этого «шмагу!» - возмущался молодожен Петров. – 1-го января приказал вернуться! Ну скажите мне, приедем домой 30-го поздно вечером, 31-го встретим Новый год, а 1-го января нужно мчаться обратно. 130 км плюс катером. На чем? И – зачем? Даже не опохмелившись! И кому мы тут будем нужны первого января?
Но делать было нечего. Переубедить Пергамента не удалось. По неизвестной причине он был изрядно не в духе и вожжа попала ему под хвост.
По гр. 3, 4 , 6 приказа МО№224 от 1966г.годен к
службе на подводных лодках, годен к службе на ПЛ,
работе с радиоактивными веществами, источниками
ионизирующих излучений и компонентами ракетных
топлив
/ Медицинское заключение о годности подводника к
от службе на атомных подводных лодках/
Александра выписали из госпиталя и он обитал дома, в городке, освобожденный от службы еще на месяц. Крапивины заявились к Шарым всей семьей. Химик был вменяем, адекватен, умеренно весел и с оптимизмом встречал Новый год. Правда, назвал Настю Валей и сказал, что только что приехал с гауптвахты. Шарый его поправлял и Сашка с готовностью соглашался, как ни в чем не бывало. Как-то - жутковато. Вроде - все нормально, но в разговоре постоянные нестыковки по датам, именам и событиям.
- Ну так – что все-таки с ним? – уединившись с Натальей в другой комнате, поинтересовался Андрей. Дети развлекались с конструктором. Наташа всплакнула.
- Плохо, Андрей, плохо! Заключение – не годен по 224-му приказу, годен к нестроевой. Все. Документы уже в дивизии и, поскольку нестроевой должности у подводников нет, отдел кадров подал его на увольнение.
- И ты согласилась? Как же так? Ты же знаешь, что у него не хватает буквально 3 - 4 месяца до двадцатипятилетней выслуги и пенсию он получит только за 20.
- А что я теперь могу сделать? Он категорически уперся и просил, чтобы в медицинском заключении ему не писали, что он не адекватен. Там пошли навстречу.
- Я знаю почему и ты должна знать. Они обязаны его лечить. Понимаешь - лечить! Вылечить или признать инвалидом, если не поддается лечению. А они его лечить не хотят. Уволили и нет человека. И у начальства никаких забот. Был Крапивин – и нет его.
Мы им нужны только здоровые и годные на все случаи жизни. И чтобы в море - по 150 суток в году. Но пенсия по инвалидности и заболеванию, полученному на военной службе, больше, чем за 20 лет выслуги. Это ты понимаешь?
- Понимаю, - захлебываясь слезами, лепетала Наталья, - но я ничего сделать не могу. Уже не могу. Документы ушли, - Андрей выругался.
- Ну смотри, тебе виднее! - на том и расстались. Новый год Шарые праздновали дома сами, поскольку утром нужно было ехать обратно. Автобус в 7.30. Если он вообще будет. Черт бы побрал этого старшего помощника. И чего он взъелся? Выпили немного, но спать прилегли около пяти утра. Пока телевизор, пока обменялись новостями и невесело поговорили про химика. Проспали…
Первое января
Вход в ресторан без галстуков запрещен!
/ Объявление на дверях ресторана “Ваенга” в г. Североморске/
- А на чем же я теперь уеду? - заметался Андрей. - Попробую на перекладных, что-то же пойдет в Мурманск,- и он, опрокинув пару рюмок и сунув за пазуху фляжку с коньяком, выскочил за дверь. На автобус, если он конечно был, Шарый, естественно, опоздал.
- Ты сумасшедший, - кричала вслед Настя, - какой идиот первого января куда-то едет! – проторчав на КПП впустую полтора часа, Шарый двинулся на трассу Печенга - Никель уверенный, что из Печенги будет попутка. Тщетно. Андрей пошел в сторону Мурманска, надеясь, что кто-нибудь его все же подберет. Новогодний коньяк еще не выветрился и оптимизма было в достатке. Действительно, минут через двадцать его догнал какой-то грузовичок.
К сожалению, это оказался дорожный патруль и люди, сидевшие в кабине, предложили Андрею вернуться. Шарый отказался.
- Смотри, моряк, тебе виднее… Но имей в виду – передали штормовое предупреждение. Через полчаса в этой тундре на вытянутую руку ничего не увидишь. Замерзнешь, ну и дурак! - автобудка, протяжно посигналив, газанула в сторону Никеля и Печенги. Через полчаса стало темно и встречный ветер закутал Андрея мокрым снегом, как снеговика.
Стало неуютно. К тому же - с собой не оказалось сигарет.
Хмель выветрился и здравый смысл возобладал. Вернулся на КПП. Неожиданно застал там встревоженную жену.
- Ты что? Cовсем рехнулся? Служака нашелся, тоже мне… Да пусть этот “Шмага”…
- Ладно, успокойся. Ты-то куда собралась?
- Провожу тебя до Мурманска, чтобы ты спьяну в тундре не заблудился. Алешку оставила на Тамару. Побуду в Мурманске пару дней у Алены, - через час сидения на КПП, когда Шарый уже оттаял от снега и пригрелся, подошла хлебовозка и на ней они уехали.
Настя осталась в Мурманске, а Андрей отправился в Североморск. По дороге водитель включил приемник и стало ясно, что объявлено штормовое предупреждение и рейсы катеров во все точки побережья отменены. Шарый высадился у ресторана “Ваенга” и, стыдливо, ощущая на себе влажные и вконец мятые брюки, зашел внутрь. Хорошо, что был в тужурке с галстуком, а то бы еще и не пустили. Ну, конечно! Кто бы всерьез мог подумать, что по штормовому предупреждению дорогие сослуживцы Кулишин, Цыбешко, Петров, Донцов и Лисицын будут сидеть в портопункте и уныло ждать у моря погоды! Особенно Лисицын.
Конечно, они были в ресторане и количество посуды на их столе говорило, что они здесь уже не один час.
- Да и черт с ними с этими катерами, мы же могли элементарно не услышать, - скорбел любвеобильный Тимофей, - завтра бы и поехали…, - но служака Донцов уже одевался, а разделяться было, естественно, нельзя. Тимофей посылал кому-то воздушные поцелуи и с сожалением пожимал плечами, мол, служба… Его с трудом выволокли на улицу и погнали в порт.
Прибыли в экипаж около нуля часов. Пергамент равнодушно выслушал доклады и, трезвый и грустный, ушел спать.
- Я вам говорил, что никому мы тут…, - бушевал Лисицын, вспоминая красотку из ресторана.
На этом празднование Нового года закончилось. Для этой компании. Второго января по домам поехала другая смена офицеров и мичманов – Соломин, Анисин, Рашников, мичман Гудимов, боцман Гучкас. Хотя боцман, кажется, и не особенно стремился. Но расписание есть расписание, а, кроме того, у Вацлава в Мурманске была, конечно, куча друзей. Неизвестно еще – доберется он до дома в поселке у полуострова Рыбачий, или его поглотит в своих объятиях веселый новогодний Мурманск.
Поселок Дровяное
- АСС, АСС*, где мой НСС* ?
/Старпом Пергамент перед инспекцией ПЛ специалис-
тами аварийно- спасательной службы флота /
Из дивизии на завод приехал заместитель флагманского механика Калисатов. Для ознакомления с ходом ремонта и чтобы отметиться, что проверял. Мало ли что… Для очистки совести пробежался в доке по кораблю, выругал дежурного по лодке капитан-лейтенанта Лисицына за плохое знание плана работ на данный момент.
- Лисицын, я тебя снимаю с дежурства! Ты для чего тут стоишь? Для мебели? – тошнил Борис Апполинарьевич.
Тимофей пал жертвой калисатовской инспекции практически на ровном месте за два часа до смены. Для записи в вахтенный журнал о бдительности заместителя флагманского механика. А коль сняли – изволь в 18.00 с новой вахтой на развод и снова на сутки.
Калисатов попенял Малых и Шарому за слабую /по его мнению/ организацию очистки и окраски цистерн главного балласта с точки зрения техники безопасности. Оказывается, он заглянул в горловину и услышал, что матросы в цистерне поют. Это был действительно нехороший признак, потому что работа с нитрокраской в ограниченном объеме вызывает симптомы азотного наркоза. Попросту - вроде опьянения. Нитрокраска выделяет азотистые соединения.. В худшем случае, человек теряет сознание, а вытащить его из закоулков цистерны бывает очень трудно. В самом худшем случае матрос может и погибнуть. Бывало и такое. Но на этот раз в цистерне пел веселый моряк Ваня Шаповалов.
И вовсе не от воздействия нитрокраски. А от хорошего настроения. Его поругали – кто знает, чего ты там запел, просто так или уже отравился.
Борис Апполинарьевич был доволен собой, замечания записал в вахтенный журнал и справедливо считал, что честно выполнил свой инспекционный долг.
- Мы создаем в дивизии водолазную мастерскую, поэтому тебе, Шарый, поручение от Хапова. У тебя кончился срок службы водолазного снаряжения, ты должен сдать его в АСС и получить новый комплект. Так?
- Так, - подтвердил Андрей.
- Возьмешь у старпома 10 литров спирта, я Пергаменту уже сказал, и договоришься с АСС, чтобы тебе 55 комплектов списали без сдачи на склад. Они их все равно жгут. А эти, оставшиеся, потом передашь инструктору- водолазу в дивизии. Понял задачу? Вот и хорошо. И еще… Выторгуй у них один комплект акваланга. Для меня лично…
- Ну, не знаю, как с аквалангом. Они же баллоны сдают по описи и потом как-то утилизируют. Я не знаю…
- Что ты не знаешь? Вопросы есть? Вопросов нет. Действуй! - Шарый получил у Пергамента спирт в десятилитровой канистре из нержавейки и еще в портфеле два с половиной литра в поллитровых бутылках, как разменную монету. Выехали 12 января, аккурат в преддверии Старого нового года. Матросов Шаповалова, Магомадова и Фархутдинова на ночевку устроили в казарме воинской части в Мурманске. Шарый приказал мичману Гудимову утром забрать моряков и прибыть с ними на автобусе в поселок Дровяное, где АСС. На том и расстались. Канистру взялся сохранять Гудимов.
Начальник отдела АСС, подполковник, с подозрительного цвета носом и лицом кинематографического злодея, выслушав доклад Шарого, молчал, подозрительно разглядывая просителей. Шарый повторил доклад, Гудимов переминался с ноги на ногу. Наконец подполковник, потянув сиреневым носом, изрек:
- А ну-ка подойдите ко мне ближе. Еще ближе…Оба…, - Шарый сделал шаг вперед, - и ты, мичман, - и АССник снова пошевелил носом.
- Товарищ подполковник, - начал Андрей, но начальник отдела вдруг махнул рукой:
- А ну-ка доложите, воины, что вы вчера пили? - женщины в отделе прыснули. Странный аромат, исходивший от старшины команды трюмных мичмана Гудимова, заполнил все небольшое помещение бухгалтерии.
- Все, - подумал Андрей, - сейчас выпрет.
- Да-а… “Шило”, товарищ подполковник, - сознался Гудимов, деваться было некуда, - спирт, одним словом, - поправился мичман.
- Ты мне брось заливать, что я - спирт не могу различить? - наседал начальник. Судя по цвету его носа, подполковник хорошо разбирался в спиртных напитках.
- Да я… Как сказать… Пока ехал в такси, съел целый апельсин, а корки оставил за щекой. Шофер посоветовал, чтобы перегар.... Я, товарищ подполковник, честно, и выпил-то вчера немного… у меня простуда..., - оправдывался Гудимов
- Ну и мудак, - подумал Андрей, - наверное, теперь вообще ничего не получится. Но Шарый ошибся. Подполковник вдруг повеселел, хохотнул и щелкнул пальцами, свой в доску оказался:
- Ну вот, сразу бы так, а то я теряюсь в догадках, - облегченно заметил начальник отдела АСС.
- И выпить, наверное, хочешь, - подумал Шарый и был прав Через полчаса они уже мчались с заветной канистрой на подполковничьем газике к возводимому им за городом гаражу.
- Вот, понимаешь, строю свой БАМ. А материалов нет и рабочим чем - то платить надо, - в гараже подполковник выцыганил спирт вместе с нержавеющей канистрой, выпил стаканчик разведенного и, окончательно поправив здоровье и настроение, заверил:
- Все будет о-кей? Я гарантирую! – и налил себе второй стаканчик.
- Ну, если с канистрой, тогда - два акваланга, - ответно обнаглел Андрей. Развеселившийся подполковник списал 55 комплектов водолазного снаряжения, выдал новое. И два акваланга, как обещал. Правда, ему пришлось надавить на своего начальника склада, мичмана. Но, если я начальник, то ты, как давно всем известно… Начальник отдела выделил машину, более того, созвонился с оперативным дежурным тыла флота и, узнав какая баржа завтра уходит в Полярный, заказал пропуск.
Ну просто душка!
Какие только двери не открывает корабельный спирт в наше время. Даже, страшно сказать, двери высоких московских кабинетов. Сколько званий и должностей получено в обмен на эту прозрачную горючую жидкость, цена которой всего - то семь копеек за один литр. Государственная. Обоюдно довольные просители и грозный АСС расстались. Пропуск на секретный причал Технического управления флота сработал. Машину пропустили. Замерзшие матросы, ехавшие в кузове, со свистом скинули груз прямо на причал перед баржой. Грузовик с недовольным шофером немедленно уехал. Время 20.00, темно. Минус 29 с ветром и колючей поземкой. Шинельки на “рыбьем меху” и ботиночки на микропоре не согревали. Когда половина водолазного имущества была уже загружена на палубу баржи, откуда-то из ее недр нарисовалась фигура в овчином тулупе, представилась шкипером и сурово поинтересовалась:
- А что тут происходит? Кто разрешил? А ну – выгружайте! – погрузку прекратили и Шарый прошел с шкипером в рубку. Поинтересовавшись именем-отчеством сурового командира баржи, Андрей миролюбиво пытался уладить дело.
- Михал Михалыч! Есть добро оперативного тыла флота. И потом – сегодня же старый Новый год, холодно и вообще пора праздновать! Чего мы тут будем…
- Ничего не знаю. Выгружайте! - шкипер был непоколебим.
Шарый понимающе улыбнулся и прибег к последнему аргументу. Убойному, как он считал, в свете понимания окружающей действительности в координатах времени и места… Широким жестом, театрально, он отщелкнул крышку портфеля и в тусклом свете рубки заманчиво блеснули горлышки пяти бутылок с заветным содержимым…
- Отпразднуем, Михал Михалыч? – торжестующим тоном предложил Андрей.
- Не пью. Я - язвенник! Выгружайте! – от неожиданности Шарый поперхнулся - как? – и вид у него был такой убитый, а трагическая пауза настолько продолжительна, что несговорчивый шкипер вдруг сжалился.
- Ладно, черт с вами, ждите. Я пойду на КПП, позвоню оперативному. Но без приказа все равно ничего не грузить! – и ушел. Грелись в рубке. Михал Михалыч пришел через полчаса.
- Грузите, на ваше счастье есть приказ! - снаряжение забросили за 15 минут. Шарый попросил воды и хотя бы кусочек хлеба для закуски.
- Налью матросикам по 50 граммов, они уже посинели, - шкипер принес кастрюлю с макаронами по флотски и чайник компота. Матросы и Гудимов выпили, закусили макаронами и минут через пять начали оттаивать. Шарый вопросительно глянул на Михал Михалыча. Шкипер, поколебавшись секунды две, налил в стакан граммов 150 чистого, махнул залпом и запил компотом прямо из носика чайника. Язвенник, однако…
- Спать будете в этой каюте. Но! Чтобы был порядок! В 6 утра отходим, - в шесть часов утра Нового года по старому стилю баржа ушла в г. Полярный. Из комплектов, привезенных в дивизию Шарым, был организован кабинет водолазной подготовки. Зам флагмеха Калисатов получил в подарок списанный акваланг АВМ-1М. И зачем он ему? Мембрана в его дыхательном автомате такая ненадежная штука. В самый ответственный момент может рвануть и получишь в легкие полную порцию воды. Проверено.
Гарантии
Гарантийные письма предназначены для предоставления
адресату письменных гарантий с целью подтверждения
определенных обещаний или условий, намерений или
действий автора / организации отправителя / так или ина-
че затрагивающих интересы адресата.
/ Правила деловой переписки /
- Я уже восемнадцать лет на флоте, из них тринадцать - на подводных лодках, - Малых налил коньяку себе, Андрею и Наталье Ивановне. Они сидели в своем номере гостиницы, из которой по счастливому стечению обстоятельств их еще не выселили. Наверное благодаря покровительству директора. Несколько раз она сама и ее ближайшие сотрудники проверяли постояльцев, неизменно удостоверялись в полном порядке в номере, заправленных постелях, отсутствии бутылок, неизвестных гостей, в том числе и, как ни странно, посторонних женщин. Ситуация нетипичная, а потому - подозрительная. Сегодня директриса сама зашла к ним в номер с бутылкой коньяка, мотивируя визит и бутылку своим днем рождения, который отпраздновала вчера. Малых достал дежурную коробку конфет.
- Вот, зашла посмотреть, - она хитро улыбнулась, - надо же проверить, как вы тут живете, а то некоторые ваши командиры беспокоятся за дисциплину и моральный облик своих подчиненных.
- Наверное, Илин, - подумал Андрей, а вслух сказал, - пусть некоторые ваши знакомые, наши командиры, беспокоятся сами за себя, может им…
- Да вы не волнуйтесь, наши отзывы о вас самые положительные.
- Спасибо, Наталья Ивановна, но мы, правда, держимся уже из последних сил и только из уважения к вам и вашему замечательному заведению, - пошутил Шарый.
- Так вот, - продолжал механик, - за все пятнадцать лет мне впервые удалось при временном базировании попасть вместо казармы или плавбазы в комфортабельную гостиницу с горячей водой и телевизором. А так… Где только не приходилось…, - Малых вздохнул, - спасибо вам, Наталья Ивановна, за гостеприимство, - выпили коньяк и по чашке кофе, который сварил Шарый в стакане при помощи кипятильника.
- А вот эти устройства держать в номере и пользоваться ими в гостинице категорически запрещается, - Наталья Ивановна нашла причину для замечания. А иначе – какой она руководитель? Замечание было произнесено, правда, с мягким укором и молодая женщина обволокла механика темными бархатными глазами.
- Это только при вас, Наталья Ивановна, - оправдывался Андрей, - и для вас, мы же не могли отпустить вас без кофе.
- Кофе превосходный, спасибо. Ну, мне пора, - с заметным сожалением простилась хозяйка гостиницы, не сводя глаз с Малых.
- Владимир Константинович, а ты заметил, что Наташа положила на тебя глаз?
- Может быть, Андрей. Что с того? Я, кажется уже…
- А мне не кажется. Я давно вижу, что уже.
- Понимаешь, Людмила Васильевна… это… Я таких женщин еще не встречал. Как только познакомились, она сразу - будто вошла в меня. У меня такое ощущение, нет, уверенность, что она - мой человек, моя женщина. Это та, которая и должна быть со мной… Та единственная. Я не знаю…
- А Маша в Ленинграде? А дети?
- Она тоже… Но я вконец запутался и это меня мучит…
- А она тебя любит, как ты думаешь?
- Наверное… Иначе, как бы это все было?
- Смотри, Владимир Константинович! Илин бдит. Семья - ячейка государства. И потом, моральная устойчивость, или, по – нашему, остойчивость, одно из главных качеств отличника боевой и политической подготовки.
- Да пошел он… Наверное, когда-то это должно было случиться. Сколько лет можно жить в каюте?
- Только не обманись. Знаешь, бывают обстоятельства, которые создают такую романтическую ауру и ты попадаешь в нее, как в сети.Твоя каюта – это и есть те самые обстоятельства. А потом - время проходит и… куда все делось? - Малых обреченно задумался.
В дверь постучали.
- Открыто, входите! - вошли два контрагента, Пашин и Балясников, специалисты по гарантийному обслуживанию механизмов подводной лодки, изготовленных на их заводе.
- Ребята, а у вас выпить нету? - коронный и, тем не менее, такой естественный вопрос 90% командированных с Большой земли на Север для технического обслуживания своих изделий на кораблях. Такое впечатление, что они приехали откуда-то, где свирепствует сухой закон. Но дармовое “шило” - продукт притяжения… любителей…
- Вы считаете, что если это Крайний Север, то не пить – западло? - Малых достал бутылку с остатками спирта, граммов сто пятьдесят.
- А покрепче ничего нету?
- Мужики, вы что? Это же спирт.
- Да-а-а, сколько тут его? Всего ничего. На четверых-то.
- Пейте, мы с Андреем не будем.
- Ну, тогда другое дело. Вася, доставай, - Вася достал из портфеля свалявшиеся бутерброды с вареной колбасой, завернутые в газету “Правда”, и бутылку с этикеткой “Ацетон”.
- А у вас тоже, оказывается, запасы есть, - заметил Малых.
- Нету, это ацетон. Мы же вас спрашивали - есть ли что-нибудь покрепче, - Пашин разлил остатки спирта в два стакана, добавил в каждый по пять капель ацетона, - а вот теперь будет! - оба, звучно хакнув, опрокинули горючую смесь в себя, запили водой и заели бутербродами.
– Спасибо, кормильцы! – и, довольные принятой дозой, скрылись за дверью.
- Ты что, первый раз видишь, как они на Севере пьют? - удивился Шарый, - а наши?
- Ну, наши хотя бы ацетон не пьют. Вот было дело, когда в Полярном отменили сухой закон. Кажется в шестьдесят пятом. В базу пригнали баржу с коньяком и шампанским. Через неделю в магазинах было пусто. Наши товарищи офицеры, опасаясь, что это явление временное, закупали напитки чемоданами. На каком-то многолюдном офицерском собрании в Доме офицеров член Военного Совета, ну, этот ЧВС, не помню фамилию, сокрушался - что делать? За неделю баржу шампанского выжрали!
В ответ какой-то охломон из зала крикнул, мол, завозить надо чаще.
- Наши-то контрагенты, хотя и пьют, но дело знают хорошо. Этот Пашин…
- Знают, этого не отнять. Конечно, они нам помогают. Запасные части возят, - задумчиво заметил Малых, - в смысле - через забор. Но без них-то нам было бы совсем тоскливо, - механик вздохнул, - но все это… такой мизер. Столько недоделок с завода, еще с постройки! Гнали картину с приемом корабля в ВМФ к какому-то празднику или очередному съезду, не помню. Знаешь ли ты сколько у меня гарантийных писем от судостроителей? Ты думаешь, они хоть что-то по ним сделали? Ни по одному - ничего! Так и плаваем с письмами. Они свои задницы бумажками прикрыли, а чем мы в море будем прикрываться в случае чего? В годовых отчетах пишем замечания по материальной части из года в год одни и те же. Хоть бы какая собака когда-нибудь приехала, чтобы обсудить, уточнить, переговорить и что-нибудь исправить! Никто, никогда! Даже для формалюги! Для кого и для чего мы все это пишем? Чтобы снять сомнения с души и заполнить графу?
Пожар в доке
На флоте бабочек не ловят!
/ Поговорка командира Маркова/
В доке капитан - лейтенант Тимофей Лисицын, заступая дежурным по кораблю, отметил низкое сопротивление изоляции электрической сети лодки вместе с кабелем питания с берега. Методом исключения определили, что плохая изоляция у кабеля, но помощник, старшина команды электриков Жуков, упросил дежурного по кораблю его оставить. Мол, новый кабель есть, но в доке сойдет и старый. То да се... и убедил дежурного. Этот жмот, “черный Анис” распорядился растянуть старый.
Жадность, как говорят, фраера и сгубила!
Ночью, в 2.30, объявили аварийную тревогу – пожар в доке. Лисицына разбудили и вся вахта полезла наверх с огнетушителями, решив, что тревога учебная и что в доке бросили дымовую шашку, чтобы проверить бдительность и действия вахты. У распределительного щита на переходном мостике трещал огненный клубок и искры летели на весь док, обустроенный деревянными лесами, угрожая запалить все и вся.
- Во дают! - восхитился Тимофей, лениво выползая по трапу наверх, – Дымовую шашку, наверное, бросили.
- Товарищ капитан - лейтенант, - дернул его за рукав Жуков, он же помощник дежурного по кораблю, - это же наш кабель горит! Фактически!
- Ты что? - завопил, обомлев, Лисицын. - Как? Эй, на доке! Отставить пенные огнетушители! Отставить, бля…! Убье-ет!!! Твою дивизию!!! - матросы суетились у короткого замыкания с пенными огнетушителями. Клубок огня затух, проплавив полуметровую дыру в металлическом настиле, как только кабели отгорели сами собой. Утром Лисицына вызвали к “фараону”. На трясущихся ногах, отчетливо осознавая свою вину, Тимофей втиснулся в каюту командира, ожидая штормовой разнос. Но Марков начал вполне миролюбиво:
Скандал
/ Из решений съезда КПСС /
В тесной кают-компании плавбазы собрались на партийное собрание с повесткой дня “О ходе работ по модернизации и докованию корабля”. Докладчиком на этот раз был сам командир, Леонид Васильевич Марков. Все началось по известному трафарету – выборы президиума, оглашение повестки дня, утверждение регламента. “Фараон” вышел на импровизированную трибуну /сколоченнй из фанеры ящик замполит украл где-то на бербазе/ и по деловому нарисовал общую картину состояния дел по модернизации и докованию. Упомянул, конечно, гидравлику и воздал должное всем действующим лицам и исполнителям.
Прошелся по ракетной части, которая находилась в модернизации, и ее командиру Борису Цыбешко. Потом по доку.
- Доковый ремонт организован плохо и с нашей стороны, и завод что-то хитрит и манипулирует графиком и сроками. Потом цеха будут гнать картину день и ночь и наделают браку, - отметил командир.
- Леонид Васильевич, вы о дисциплине, о дисциплине…, - горячим шепотом подсказывал Илин. “Фараон”, не обращая внимания на подсказки, продолжал вскрывать недостатки, клеймить виновников и прогнозировал перспективы завершения ремонта.
- Задерживаете с покраской цистерн, Владимир Константинович, - это он уже механику, - протекторную защиту завод еще не всю сварил, а время уходит.
Вы думаете, нам кто-нибудь продлит сроки докования? Даже не мечтайте! Док для флота – дефицит и все должно идти строго по графику. А у нас до сих пор еще не сняты для ремонта и гидравлических испытаний баллоны ВВД* килевой группы.
- Леонид Васильевич, вы о дисциплине, о дисциплине и о конспектах, - опять вмешался зам.
- Валерий Иванович, не мешайте мне, - вскипел Марков.
- Я вам не мешаю, я подсказываю, - не унимался “артиллерист”.
- А вы мне не подсказывайте, я без вас знаю, что говорить!
- Ну как же, товарищ командир? Надо же…, - настаивал заместитель.
- Илин, я вас, едрена мать, сейчас выгоню! – вдруг, не сдержав эмоций, взревел “фараон”.
- Как? - опешил заместитель командира по политической части, - это же партсобрание!
- А вот я сейчас собрание и спрошу. Голосуем! Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно! Ну вот! – кают - компания оживилась.
Ситуация была по большому счету комичная, но все с энтузиазмом проголосовали – за. За удаление зама с партийного собрания. Илин засопел и лицо его покрылось пятнами бурякового цвета. Он не нашелся чем возразить, но не вышел, а, насупившись, зашелестел бумажками. Командир продолжил и, теперь уже без помех, закончил доклад. За ним выступили механик Малых, ракетчик Борис Цыбешко. Доктор Ревега говорил о чистке цистерн питьевой воды и их дезинфекции. Илин выступил тоже, уже без запала, вяло, скучно и неинтересно.
Через неделю член Военного Совета, выступая на партийной конференции флота, с возмущением отметил:
- Вот видите, товарищи коммунисты, до каких безобразий дело доходит, - захлебываясь от негодования, доложил конференции ЧВС, – заместителя командира корабля по политической части в одной из парторганизаций голосованием удалили с партийного собрания! Ну куда дальше - то ехать! - офицеры экипажа с волнением ожидали кары небесной для “фараона”, но дело, к счастью, обошлось. Приказ о назначении Маркова начальником штаба дивизии был уже подписан.
А отменять вчерашние приказы на флоте еще не наловчились. Пока.
* Баллоны ВВД - баллоны водуха высокого давления 200 или 400 кг на кв.см.
Крапивины
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес – Советский союз
/ Песня, сл. В. Харитонова /
Наталья получила письмо из Краснодара от матери. Ко всем бедам прибавилась новая. Отец попал в автомобильную катастрофу и находился в реанимации. Сашка рассматривал конверт.
- Вот, суки. Надо же - вскрывают! Хоть бы заклеивали, как следует, а то залепили чуть ли не хлебным мякишем! - и
сгоряча изобразил на листе бумаги пару острых выражений из лексикона портовых грузчиков, заклеил конверт и написал произвольный адрес.
- Пусть теперь любуются, папуасы! - химик употребил командирское выражение в адрес специалистов по перлюстрации чужих писем. Приказ об его увольнении в запас, как негодного к военной службе, уже пришел. Мигом сработала канцелярия. Они так же быстро очередные воинские звания бы присваивали... А то, пока мичману в делопроизводстве бутылку не сунешь, звание можешь ожидать до турецкой пасхи…
О пришедшей бумаге по секрету сообщила Наталье Анжелка, секретарша из штаба, а через пару дней стало известно официально.
Наталью вызвали в отдел кадров и потребовали, чтобы муж рассчитался в течение месяца, освободил квартиру и семья выехала из поселка.
- Куда же мы поедем? Нам и ехать-то некуда, у нас нигде квартиры нет, - родители жили в Краснодаре в маленькой двухкомнатной “хрущевке” с Натальиной младшей сестрой и мужем.
- А куда хотите! Советский союз большой, а по закону вам обязаны предоставить квартиру в течение 3-х месяцев в любом городе, кроме Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик и городов по списку.
- Но ведь на самом-то деле это же совсем не так! Люди годами ждут квартиры на Большой земле… И почему вы вызвали меня, а не его? - но доказывать было некому.
- Существуют правила, и мы действуем в соответствии с ними, - официально заявили ей. Наталья боялась сообщать это Сашке, опасаясь обострения его болезни от очередного стресса. Начальник строительного управления, где она работала инженером, пригласил в свой кабинет и сказал, что вынужден ее уволить в связи с сокращением штатов. Но бумагу о сокращении штатов не показал. Соседка на площадке по секрету сообщила Наталье, что какой-то хмырь интересовался у всех жильцов в подъезде - не мешает ли им громкая музыка из квартиры Крапивиных.
- Какая музыка, они – что?
- По-моему, они хотят вас выжить и с квартиры, и из городка, - предположила соседка.
- Похоже, - согласилась Наталья. Через пару дней позвонили из особого отдела. Дотошный особист, с погонами старшего лейтенанта, усадил Наталью на стул, и, направив в глаза яркий луч настольной лампы, стал допытываться издалека про жизнь, и про то, когда они рассчитаются, съедут с квартиры и покинут городок.
- Ваш муж теперь гражданский человек, а здесь военный гарнизон и квартиры предназначены только для военных, - убеждал он ее, - к тому же есть жалобы, что в вашей квартире происходят оргии, громко играет музыка и мешает людям отдыхать. Если вы не послушаете наших советов, то мы…, - заштампованное угрожающее словосочетание – если вы не…, то мы…
- Какие оргии? Какая музыка? - Наталье внезапно стало плохо, голова закружилась и она в глубоком обмороке рухнула со стула на ковер. Старший лейтенант, с задатками следователя недалеких времен, забегал вокруг нее со стаканом воды, в испуге открыл дверь, зовя на помощь, и едва не сбил с ног самого начальника особого отдела Елкина, проходившего мимо.
- Ты что тут наделал, мудак? Я что сказал? Провести беседу, разъяснить, а ты? – начальник заметил полумрак в кабинете и включенную настольную лампу.
- В следователя играешь, сопляк? Мало тебя учили, идиот! Ты понимаешь, что теперь все нужно отыгрывать назад? – они с трудом привели Крапивину в чувство и Елкин забрал ее в свой кабинет. Напоив Наталью чаем, он успокоил ее, извинился за сотрудника, внимательно выслушал и пообещал, что никакого нажима на них больше не будет. Убедившись, что женщина успокоилась, и жаловаться как будто не собирается, он вызвал машину, приказал водителю доставить Наталью домой и проводить до самой квартиры.
С виноватым видом признался, что послан извиняться и делает это с удовольствием.
- Уж вы не держите на меня зла, Наталья Михайловна, понимаете - служба. А с работой вашей мы уладим! - и уладили. Начальник строительного управления вызвал Крапивину к себе, тоже извинился и заявил, что произошла ошибка и что она может снова приступить к работе. Здорово обмишулился особист - старший лейтенант. Но уезжать-то все равно нужно. Когда? Куда? Как будет с квартирой, Сашкиной пенсией, с ее работой? На что жить?
Так внезапно оборвалось видимое, иллюзорное благополучие и все жизненные перспективы. Впереди неизвестность и вся тяжесть решений легла на ее хрупкие плечи, поскольку рассчитывать на мужа, за которым она всегда была, как за каменной стеной, теперь было бесполезно. Списан за непригодностью.
Док
Лодка не металла груда,
Не уродливое чудо.
Лодка - королева красоты…
/ С. Иванов “Лодка” /
В доке не все получалось ладно, как хотелось бы. Мастер сварочного цеха нагнал на корпусные работы девочек и мальчиков, сварщиков 2-го и 3-го разряда, и они по молодости лет, отсутствию опыта и ответственности, варили кое-как. А заварить корпус и добиться герметичности цистерн главного балласта была целью и заветной мечтой механиков. Они так много надежд возлагали на доковый ремонт и вот теперь выяснилось, что перспектива неутешительна. Шарый ругался на планерках с мастерами, не подписывал процентовки на плохо выполненные работы и атмосфера взаимоотношений с заводом вновь накалилась. Не смог реально помочь и докмейстер Голдобин, хотя полностью был на стороне экипажа.
За время его отсутствия на заводе наступили организационные перемены. С приходом на завод нового главного инженера политика взаимодействия с экипажами ремонтирующихся кораблей претерпела изменения не в пользу качества ремонта, а в сторону скрупулезного соблюдения графика работ. Любой ценой. Заводские мастера были хорошо осведомлены об этой политике и действовали соответственно ей.
Строитель Лехин чутко уловил новую тактику руководства и уже пытался применить ее на деле.
- Я вам ничего не подпишу, - кричал Андрей, - будете вы и ваши люди сидеть без зарплаты!
- Подпишешь, никуда не денешься, - парировали мастера. Они хорошо знали, что командование и Техническое управление флота тоже заинтересованы в выполнении плана и сроков работ и так же несут за них ответственность, как и завод. Даже больше, чем за качество. В разгаре полярная зима. Мороз и снегопады не ускоряли наружные работы на корпусе. Настроение у Шарого стало отвратительным - как ни крути, а отвечать за качество ремонта в море придется ему. А экипажу пожинать результаты. Нужно ведь не только качество работ, но и выполнение всего набора, который запланирован и фактически уже профинансирован заводу. И в график уложиться. Конфликт интересов...
- Где мы тебе возьмем сварщиков пятого разряда? Они на других работах, которые требуют высокой квалификации. У тебя что? Корпус. А это работа для 2-го, 3-го разряда. Так установлено документами.
- Значит ваши девочки и мальчики не соответствуют ни 2-му, ни 3-му разряду, раз не могут варить ни трещины, ни свищи. Что делать в море с дырявыми цистернами, вы мне нне скажете? - бушевал Андрей и его уже состоявшаяся на заводе репутация, как сговорчивого и компромиссного командира, начала рушиться. Докмейстер Голдобин сочувствовал и помогал, чем мог. Тоже ругался, требовал, несмотря на косые взгляды своих сослуживцев по заводу и их глухое сопротивление. Срок окончания докования неумолимо приближался. Кто-то из хитрых заводчан распустил слух, что Шарый упирается по-дурному и часть мастеров спускала его претензии на тормозах. Шарый стал реже бывать в гостинице, ночевал на плавбазе или на корабле. Впрочем, трудные времена наступили не только у него. “Черный Анис”, чувствуя скорый спуск корабля на воду, хлопотал с дизелем и электрооборудованием, выискивая “нули”. И не зря. Поздно вечером Малых разбудил Андрея.
- Все! Закончилась лафа. Срочно вызывают! Идем к докмейстеру, кажется, нас выгоняют из дока досрочно! - планерку проводил Главный инженер завода.
- Завтра в 11-00 ваша лодка должна быть на плаву. Вы выходите из дока!
- Как? Куда выходим? Вы что, издеваетесь? У нас же еще 30% работ не выполнено, - запротестовал механик.
- Я никуда не выйду, и доложу по команде о всех ваших недоделках и браке! Пусть Техупр флота с вами разбирается! - кричал Шарый.
- Выйдете, никуда не денетесь, - торжествующим тоном заверил Главный инженер, - это приказ как раз командующего флотом! Ваш командир уже про него знает! Идите и готовьте лодку к завтрашнему спуску на воду. Мы направим к вам нужных специалистов. В док вместо вас станет “горбатая*. Она столкнулась с кем-то в полигоне и надо выяснить - с кем? У них там вражеский кусок застрял в корпусе! Так что – сопротивление ваше бесполезно, - мастера заулыбались. Конец их мучениям с этим заказом 532, кажется, наступил.
- Сволочи, - кипятился Андрей, – они же из нас полуфабрикат сделали! А плавать - то как? - в 11-00 следующего дня подводная лодка капитана 1 ранга Маркова вышла из дока. На соседнем причале ожидала постановку “горбатая” с развороченным носом.
- Приказано переселиться на корабль, - сообщил командир, - чтобы нам служба не казалась раем и меньше наших замечаний сыпалось на завод. Комбриг сказал – быстрее захотите домой! - и переселились.
А обжитую с зоопарком плавбазу “Егоров” торжественно передали столкнувшемуся с кем-то экипажу. Пусть наслаждаются.
* горбатая - сленг, атомная ПЛ 1-го поколения с тремя ракетами в ограждении рубки
Как швартоваться без кранцев? *
Кто опоздал, тот спит на подоконнике...
/ Любимая поговорка командира Маркова/
На последней прогулке в городе перед уходом из дока в родную базу, обновляя новый цивильный костюм, капитан - лейтенант Лисицын, несмотря на свою внушительную псковскую фигуру, был нещадно побит стаей хулиганствующих подростков. Правый глаз предательски заплыл, не оставив даже щелочки. Проверив целостность носа в ближайшем медпункте, Тимофей прибыл на лодку, спустился через люк концевого отсека, чтобы сохранить инкогнито.
Но „фонарь” под глазом все равно стал достоянием всего экипажа, поскольку верхний вахтенный сумел разглядеть его даже при тусклом свете переноски освещения бортового номера.
Замполит Илин навестил пострадавшего на ровном месте Лисицына, скрывавшегося в девятом отсеке, и не преминул хихикнуть, вспоминая, видимо, похождения своей лихой молодости:
- Что, Лисицын, в чужое гнездышко залетел, об - тыть? Поделом тебе... хи-хи. Иди в кают - компанию на завтрак. Там тебя командир ждет, - Лисицын обиделся:
- Я – что? Какое гнездышко? Вы чего это, Валерий Иванович? Да я…
- Иди, иди. Знаем мы вас, об-тыть, – “ артиллерист” подтолкнул Тимофея и под конвоем повел в кают-компанию. Командир Марков, прихлебывая чай и изучая последствия прогулки на лице Лисицина, изрек:
- Лисицын! Опять – ты? А ну-ка покажись, воин! Доктор-то осмотрел? Как реактор вводить будешь? Одним глазом - левым отличительным?
- Нос цел, товарищ командир, - заверил доктор Ревега, - Лис моргнул уцелевшим левым:
- Дак введусь, товарищ командир, как-нибудь! - Леонид Васильевич, оценив повреждения, посоветовал:
- Док, найди ему бодягу! - наверное, командир Марков был хорошо знаком с лечением синяков по собственному жизненному опыту, - Лисицын, а нам как-нибудь не надо. Надо как следует! Механик!
- Есть, товарищ командир, - отозвался “сурок”.
- Научите Лисицына швартоваться без кранцев! - Леонид Васильевич привычно задумался.
- Так точно, товарищ командир, – согласился механик, еще не представляя, как командирскую аллегорию претворить в жизнь.
- Лисицын, запомни - кто опоздал, тот спит на подоконнике! Иди, вечно ты вляпываешься в какие-нибудь неприятности!
- Есть, товарищ командир, спать на подоконнике, – подтвердил Лисицын, так и не осознав - куда он опоздал и почему надо спать „на подоконнике”.
На вводе ГЭУ, отмеряя последними шагами* подъем компенсирующей решетки реактора левого борта, капитан- лейтенант Лисицын крутил головой, выхватывая одним левым глазом показания приборов из разных углов пульта управления и был похож на базарного забулдыгу после веселой попойки с силовыми приемами под занавес.
Не выспавшийся, поднявшись по штабным меркам очень рано, флагманский механик капитан 2 ранга Зуев, по прозвищу “человек - человеку – Зуев”, которого служба обязывала присутствовать на вводе главной энергетической установки, не выдержав зрелища, мерзко хихикнул. Ему уже рассказали про „гнездышко” и это его развеселило. У матросов экипажа Лисицын попал в герои и они, порывшись в рундуках, нашли для Тимофея черные очки, в которых он и пришел домой, будто вернулся с Черноморского побережья. Слава Богу, жене Кате про „чужое гнездышко” никто не проболтался.
Даже заместитель командира по политической части Валерий Иванович Илин, по прозвищу “артиллерист”.
Прощание
Прощай, любимый город…
/ Песня В. Соловьева –Седого /
Отвальную устроили в гостинице. Пригласили Наталью Ивановну, Веру и даже тетю Дусю. Были командир БЧ-2 Борис Цыбешко, минер Дима Кулишин и доктор Ревега. Пришла Людмила Васильевна, любимая женщина механика Малых, грустная и красивая.
Владимир Константинович сообщил Шарому, что зубной доктор - вдова офицера, погибшего в море. Удивительно устойчивы бывают привязанности флотских жен. Один раз полюбившие своих мужей, моряков, они, в большинстве случаев, остаются верными своему жизненному идеалу. И если снова выбирают себе спутника жизни, то, нередко, новый избранник опять опять
Рано утром, провернув застоявшиеся механизмы, отшвартовались. На мостике рядом с “фараоном” стоял назначенный командиром капитан 1 ранга Гиви Капанадзе. На причале жались друг к другу провожающие по заведенному ритуалу командир бригады Журавский и его штаб, закрываясь от колючей поземки воротниками шинелей. От завода были главный инженер и строитель. Последним прибежал Петр Иванович Лехин и прощально помахал рукой. Прохиндей…
Наверху, в городке, на ступеньках гостиницы, если хорошо присмотреться, можно было увидеть фигурки зубного доктора Людмилы Васильевны, директора Натальи Ивановны, администратора Веры и даже тети Дуси.
АВАРИЯ
В учебном центре. Командир Гиви Капанадзе
Какой красивый небосвод…
/Песня о Тбилиси /
С новым командиром Капанадзе /в экипаже - князь Гиви/ всей командой поехали в учебный центр.
Гиви - интеллигент и аристократ. Отутюженный и подтянутый. Крахмальная рубашка с золотыми запонками. Голова густо в серебре, которое выгодно оттеняется восточной смуглостью лица. Кавказский выдающийся нос. Приятный грузинский акцент:
- Ты чьто тут мне городышь, да-а? - на службе крут, но справедлив. Любимец женщин. Дома под каблуком.
У командования дивизии не в чести за прямоту суждений и гордыню, короче - ножкой на штабном паркете не шаркал.
Четверо офицеров с экипажа в ресторане, скромно оценив свои финансовые возможности, послали с официантом на командиров стол бутылку шампанского. В ответ получили - две. Пересчитав мятые рубли, сообразили... только на бутылку водки. Тотчас же получили с командирского стола бутылку коньяка и записку:
- Бросьте свои купеческие замашки - засажу в долговую яму! - молодежь сдалась.
За столом в ресторане командир Гиви, как правило, расплачивался за всю компанию сам и не признавал складчины. Рассказывал, как друзья детства в Тбилиси интересовались подводным флотом:
- Гиви, ты командыр, да-а? Подводной лодки? И сколько ты имеешь? - Гиви:
- Семьсот рублей...
- Ето чьто? За день? Или за неделю?
- За месяц!
- Ну конечно.
- Гиви! За семьсо-о-от /!/ рублей в месяц спускаешься под воду /! /? Гиви, ты чьто – самашечий, да-а???
- Гиви, кацо, давай мы тебе шашлычную в Тбилиси купим – за семьсот рублей будеш дома сидет, да-а?! - но Гиви не согласился. Рассказывал, как в Тбилиси запускали первую линию метро.
- С утра, как только открыли, весь город был там, внизу. Никто не хотел выходить наружу - понравилось…, - чисто кавказский темперамент!
В учебном центре на Большой земле, в Прибалтике.
Закрытый городок. Май. Цветет сирень. Солнечно. Настроение хорошее, поскольку предстоит учеба на действующем борту, но без тягот и лишений.
С 9.00 до 18-00, как все белые люди. И с двумя выходными. Совсем недалеко областной центр со всеми прелестями и на все вкусы - театрами, музеями, варьете, ресторанами и женщинами… уже в летних платьях.
И – лето. Командир на инструктаже у командующего гарнизоном адмирала Пенюка. Городок в обиходе называется на эстонский манер в комбинации с фамилией адмирала – Пенюк-кюля. Кроме типичных и неизменных гарнизонных правил – безукоризненной формы одежды с категорическим запретом мятых погон, фуражек флотским „грибом”, застиранных до белизны матросских воротников и тельняшек в три полоски, действуют правила, установленные супругой командующего – абсолютная трезвость и запрет ношения обтягивающих спортивных трико с видом выступающих частей. За исполнением всех этих писаных и неписаных правил внимательно следят бесчисленные патрули, гуляющие по военному городку с утра до вечера. В чем причина особой нелюбви супруги командующего к спортивному наряду, моряки так никогда и не узнали. Зато матросское радио донесло, что Пенюк отбил супругу у мичмана с прежнего места службы, и что бывший муж в пылу дележа едва не откусил обидчику ухо.
Офицеры и мичманы во дворе учебного центра в ожидании командира.
- И последнээ, товарищи офицеры. В гарнизонэ зафиксировано 8 случаев сифилиса и очень много других… нэприятных вэщей. Нэ рэкомендую за минутное удовольствие получить в нагрузку... э-э-э, триппер, или там... еще чэго..., - по плацу, придерживая соскальзывающую с облысевшей головы фуражку, бежит, припоздавший на инструктаж, замполит Илин.
- Я правильно говорю, комиссар, да-а? - заместитель командира по политической части не сразу понял:
- Вы о чем, товарищ командир?
- Да о бабах же, о чем еще?
- Так точно, товарищ командир! Сумел - и будь доволен! Илин вспомнил свою недавнюю комсомольскую молодость в автобате, когда он еще не был политработником на подводной лодке и мог позволить себе житейские радости:
- Комиссар!!! - синусоида настроения командиров всех ступеней ползет вверх, - ты мне всю пропаганду испортил!
Учеба прошла хорошо, с многими удовольствиями цивилизации и, как ни странно, без происшествий и нежелательных приобретений... Одним словом, достойно!
По приезде с учебы оформились в отпуск и разъехались.
Группу матросов и мичманов, участвовавших в автономном плавании, отправили на оздоровление в санаторий для моряков дальнего плавания на Щук-озеро, что под Североморском. Курортники уже потирали руки в предвкушении удовольствий не столько от отдыха и оздоровления, сколько от общения с служащими женского батальона связи, расположенного неподалеку от оздоровительного комплекса. Старшина команды трюмных мичман Гудимов, бывавший там неоднократно, хранил множество розовых романтических воспоминаний о вечерах отдыха в компании прекрасных связисток, хотя иногда и омрачаемых некорректными встречами с матросами полка морской пехоты, справедливо считавших девочек батальона связи своими и ревниво следивших за проводинами после санаторных вечеринок. Осложнения случались, но были жестко пресекаемы объединенными усилиями командира морпехов, начальника санатория и комбата связи. Старшим группы определили капитан-лейтенанта Лисицына с помощиком в лице опытного Гудимова, назначение коих было немедленно прокоментировано минером Кулишиным:
- Ну вот – бросили щук в Щук-озеро.
Но задача у этих «щук» была ответственная – не допутить излишнего расслабления отдыхающей команды и возможного чрезвычайного происшествия с разбитыми носами. Шаб флота располагался совсем рядом и доклад о порядке и наличии отдыхающих подводников в койках начальник санатория производил ежевечерне в 23.00 прямо оперативному дежурному.
ПРИКАЗ
Все, что нам нужно на этом свете-
Глоточек воздуха и приказ…
/ А. Городницкий/
- Нам приказано принять лодку Н-ского и выйти в море на флотские учения, - объявил Гиви Капанадзе на собрании офицеров. Экипаж прибыл из учебного центра и отпуска, правда, еще не в полном составе.
- А наша?
- Наша пока в море и нам придется… Таков план боевой подготовки, - командир не сказал, что план десять раз менялся и в первоначальном варианте экипаж должен был участвовать на своем корабле, - через три дня мы выйдем в море!
- Какие три дня? На прием корабля положено десять суток! - взвился механик Малых. Приказ Министра обороны регламентировал прием – передачу атомных подводных лодок экипажами в течение десяти суток с вводом в действие ядерных реакторов и главной энергетической установки.
- Повторяю, - посуровел командир, - на прием нам выдэляется трое суток, послэ чего хозяева убывают в отпуск, а мы – в морэ.
- Товарищ командир, но это же не корабль. Это – гроб плавучий! Лодка должна быть в текущем ремонте еще пять лет тому назад! Не могу даже представить себе в каком состоянии у них техника.
- Отставить разговоры, Малых! И не паникуй. Ты что, первый раз замужем?
- Так это их техника, они ее знают! Знают все тонкости и хитрости. Лодка и вся ее начинка - это живой организм со своим характером и привычками. С нею нужно сродниться, чтобы управлять, - упирался механик. - Пойду к флагмеху!
- Не торопис! Флагмэх Хапов в отпускэ, за нэго Калисатов. А с этим – бэсполезно! Этот будэт дэлат все, что ему скажет Караваев. А комдив на стрэльбах в Бэлом морэ. Все! Отставить разговоры, механик!
- Владимир Константинович! - вмешался замполит Илин, - мы люди военные и должны выполнять приказы, а не подвергать их сомнению!
- Тебя, долбо…ба, тут еще не спросили! - подумал механик, но промолчал.
После обеда экипаж строем прибыл на подводную лодку для приема материальной части. Время пошло. Матросы разбрелись по заведованиям, знакомясь со своими сдающими – хозяевами техники и оружия. Офицеры принимали документацию и впитывали информацию по техническим нюансам своего оборудования. Командир дивизиона живучести Андрей Шарый осмотрел на палубе аварийно - спасательные устройства и глянул за борт. Кто бы сомневался? За бортом по периметру пузырило и лодка кренилась на левый борт, наваливаясь на причал. Сдающий комдив, Глеб Нилов, подтвердил:
- Валимся, Андрей! А ты как думал? У всех одна беда. Продуваемся, чтобы стать на ровный киль. Воздушные компрессора тоже хвалить не буду. Гонят масло, потому что компрессионных колец нет, а работать ими приходится много. Продувайся осторожно, чтобы не создать в трубах дизель – эффект, как на 166-й. Помнишь?
- Что-то не припомню. Меня тогда в дивизии не было, мы были в море.
- Ну как же! У них тоже цистерны дырявые и они продували цистерн главного балласта, чтобы выровняться. Закрывали бортовые клапана всех, кроме одной и дули…. Стояли на СБР и работали компрессорами на пополнение запаса ВВД. А компресси-нные кольца на компрессорах плохие и смазочное масло гнало в трубы ВВД. При продувании в изгибе трубы пиково поднялось давление, ну и температура, естественно.
И рвануло. Взорвались масляные пары, развалило колонку аварийного продувания и весь запас ВВД выдуло в центральный пост. Командира Косаря швырнуло на станцию торпедной стрельбы, контузило… Механик Лукашенко получил осколок в бедро и полгода валялся в госпитале. Хорошо, что люк центрального был открыт и все выдуло в атмосферу. Да ты должен помнить – мы же изучали аварию.
- Припоминаю, но от этого снабжение запчастями не стало лучше!
- На моих тоже кольца плохие, чтобы ты знал. А разве у тебя лучше? - и Глеб ввел Андрея в курс всех неисправностей, ничего не скрывая, потому что не чувствовал себя в них виноватым. Конечно все, что успел вспомнить. Вечером на совещании у Пергамента офицеры по подразделениям перечислили все корабельные замечания, собранные за полдня. Их количество впечатлило даже видавшего виды старпома. Малых доложил, что энергозапас реакторов на исходе. 85% - выработка активной зоны на правом борту и 90% на левом. Пытался ознакомить и еще с двумястами замечаний по обрывкам бумажек, поданных ему матросами и офицерами электромеханической боевой части, но Пергамент его прервал:
- Отставить, Владимир Константинович! Это мне пока не нужно. Вот когда соберешь все, тогда огласишь весь список. В двух экземплярах, пожалуйста. Один своему флагманскому, другой – командиру! - помощник командира Сапрыкин подсчитал, что по подразделениям не хватает 32% штатного личного состава. Иными словами, экипажа-то пока еще нет! С кем в море-то идти? Первые впечатления были хуже ожидаемых.
А что будет дальше?
На Большой земле
Роскошный вид, блеск золотых погон,
И кортик с золоченой рукояткой,
Казалось ей, что предназначен он
Для праздной жизни…Служба для порядка.
/ Вадим Валунский /
В отпуске на Большой земле Настя познакомила Андрея с Борисом Бобровским. Зачем она это сделала? Маленькие женские хитрости… Андрей знал о школьном романе своей жены, но преодолеть натянутость и неестественность этой встречи не смог и общего разговора не получилось. Теща, Елизавета Ивановна, относилась к Андрею настороженно и недоверчиво. Вероятно, она была изначально против их с Настей брака, отдавая предпочтение однокласснику Борису, который сегодня занимал солидное положение в НИИ, где работал и готовился к защите кандидатской диссертации. А эти моряки… Во - первых – пьет! Это она про Андрея. А Шарый действительно мог, обладая крепким здоровьем, в охотку и в компании, крепко выпить, что и делал, не смущаясь, даже будучи в гостях у тещи. Ну и Настя рассказывала – эти моряки!
В родительской семье Насти не пили вовсе. Исключением был новогодний праздник, когда торжественно открывали бутылку сухого вина, выпивали по маленькой рюмочке, после чего бутылку закрывали и хранили для случайных гостей в холодильнике неопределенное время. Во-вторых, опять – моряки. В представлении глубоко сухопутной Елизаветы Ивановны и из прочитанных ею книг рисовался образ эдаких пройдох, у которых - в каждом порту… Форма, правда, красивая! Рубашка белая, крахмальная, якоря на лацканах и кортик! В-третьих - Настины сомнения, которые обострялись в период ссор, естественно, становясь маминым достоянием. Мамина же дочка. Правда, Настя иногда сожалела об этом. В народе говорят – не бери корову у мельника и единственую дочь у родителей в жены – обе избалованы.
А сомнения одолевали Настю. Бобровский был настойчив и целеустремлен. Эдакий устойчивый, состоятельный, непьющий и надежный. Как глыба. И мама его хвалила.
Так или иначе, в отпуске отношения с Андреем похолодали, к тому же внезапно подошедший вызов на службу раньше времени был воспринят Настей в штыки. И, вероятно, не столько от того, что вновь наступало расставание, сколько от этого вечного, нескончаемого “надо”, которое портило все впечатления от совместной жизни и от жизни вообще.
Андрей звал Настю с собой на Север, но она, вся в сомнениях и раздраженная текущими событиями и этим досрочным вызовом, ехать отказалась. И Шарый улетел.
/ Команда командира /
Утром при проворачивании механизмов не захотели отваливаться носовые горизонтальные рули. Что за черт? Сдающий комдив Нилов и принимающий боцман Гучкас полезли в надстройку. Давно не отваливали? Ковырялись, ковырялись, и давление в системе гидравлики поддерживали 100 атмосфер, и впятером пытались их подтолкнуть. Безрезультатно.
Боцман выпросил у Пергамента бутылку спирта и через полчаса пригнал откуда-то трактор “Беларусь”. Рули зацепили тросом и трактор, поднатужившись, вытянул - таки их наружу.
- Если мы здесь все будем оживлять трактором “Беларусь”, то далеко не уедем, - выругался старпом Пергамент.
- А может наоборот у- едем далеко – далеко, подальше от нашей земли, - откликнулся минер Кулишин.
Командир дивизиона движения Слава Соломин разбирался с отчетами физиков по их замерам остатков активной зоны реакторов, или, как их еще называли для конспирации, “аппаратов”. А что можно понять в этой технике, когда она не работает? Только по рассказам хозяев. А им что? У них уже чемоданное настроение…
- Володя, знания умножают печаль, зачем тебе заранее портить настроение, - шутил сдающий механик Дубинский. К вечеру третьего дня приемки зафиксировали около тысячи замечаний по материальной части - серьезных и по мелочам. С их полным перечнем командир пошел на доклад к заместителю командира дивизии Устинову, а механик Малых к заместителю флагманского механика Калисатову. Борис Апполинарьевич брезгливо и насмешливо пошелестел механиковыми бумажками, бегло пробежал глазами замечания и охладил Малых:
- Володя, ну я - что, не знаю этого всего? Знаю! И знаю, что после отпуска вам не хочется идти в море! Брось ты эти вы…ньки.! В море вы все равно пойдете! И на этой лодке. Караваеву уже все доложили и он с Белого моря передал – “если этот чернож…й не выйдет в море, я ему матку наизнанку выверну!” Это он про вашего Капанадзе. Видишь, его только назначили, а он уже здесь права качает! И ты – туда же.
- Он не права качает, а положено принимать атомную лодку в течение 10 суток с вводом главной энергетической установки! Это приказ Министра обороны, Борис Апполинарьевич!
- А на войне ты тоже будешь 10 суток сопли на колено наматывать?
- Не путайте войну и мир, Борис Апполинарьевич! Это одно. А второе - на войну эта лодка не годится. Она должна была пройти ремонт лет пять тому назад и только после этого быть готовой к войне, если на то пошло!
- Иди, Малых! Больно принципиальный стал! И забери свои каракули! - Калисатов подопнул пальцами по столу механиковы бумаги и они посыпались. - Мне они не нужны, - пока Малых собирал их на полу, Борис Апполинарьевич уже направился к двери.
- Иду к Устинову! А ты и не надейся! С утра вводите ГЭУ и – вперед! - механик сунул скомканные бумажки с перечнем замечаний в карман репсовой робы и, подталкиваемый Калисатовым, вышел. Борис Апполинарьевич запер дверь своей каюты и деловито направился в кабинет заместителя командира дивизии Устинова.
- Боится, как бы я не оставил бумаги на его столе, - подумал Малых.
Крапивины
Офицерам и…, уволенным в запас или отставку,
в течение 3-х месяцев предоставляется жилпло-
щадь, вне зависимости от ведомственной принад-
лежности...
/Из Постановления №.. ЦККПСС и Совета Министров СССР /
В городке Шарый навестил Крапивиных. Как он и ожидал, дела там были невеселые. Наталья вынуждена была отвезти мужа к своим родителям в Краснодар и Саша, прописавшись у них, оформлял свою копеечную, за 20 лет выслуги, пенсию. Поскольку жить в двухкомнатной хрущевке таким табором было невозможно, Наталья уехала на Север, где работала и откуда ее до поры до времени, еще не выселили. Вот именно - до поры до времени! Уезжать все равно придется. Не век же ей здесь быть! Военного пенсионера Крапивина в Краснодарском военкомате в очередь на квартиру не поставили.
- Я их спросила – почему? - рассказывала Наталья. - Они говорят, что для постановки на очередь семья должна быть прописана в городе по действующей санитарной норме – 8 квадратных метров на человека! То-есть на нас троих - 24! Получается абракадабра – чтобы получить квартиру, мы должны ее иметь! А у отца с матерью 36 и прописано 6 человек, вместе с нами. Так что, оказалось, мы не имеем права на постановку на очередь.
- Как же так? Есть же постановление ЦК партии и Кабинета министров, что увольняющимся в запас офицерам квартира предоставляется в течение 3-х месяцев вне зависимости от ведомственной принадлежности! – напомнил Андрей.
- Я им сказала об этом, а они смеются, говорят – постановление-то есть, квартир нету! Юрист меня просветил, что, поскольку мы прописались у родителей, то имеем право только на расширение жилплощади. А право на расширение имеет пол-Краснодара! На 20 лет вперед!
- Но это же невозможно! – возмутился Андрей. - А мы -то здесь ничего этого и не знаем! Нас уверяют, что все наше будущее учтено могучим валом законов и постановлений, пока мы бороздим моря и океаны... А на самом деле…
- А на самом деле есть подзаконные акты, которые все эти возможности сводят почти к нулю... Где нам взять двадцать четыре квадратных метра? Кто тебя пропишет? Сашка бегал по всему району, стучался в двери к чужим людям и просил, чтобы кто-нибудь нас прописал. На него смотрели, как на идиота! Ну, представь, открывается дверь и какой-то мужик просит тебя прописать его в твоей квартире! - Наталья всхлипнула. - Да он и есть сумасшедший! Ему с каждым днем все хуже. Он остался там дооформляться в военкомате и провожал меня в аэропорт в тужурке с погонами и пижамных брюках...Не могли остановить!
- Наташа, теперь ты видишь, что была не права? Диагноз все равно уже не скроешь. Я тебе советую положить его там в госпиталь и квалифицировать инвалидность. С ней вам будет легче претендовать на квартиру.
- Наверное, я так и сделаю. Как вы? Настя еще у мамы?
Дома Андрей вытер на мебели пыль, вымыл полы, заглянул в последние известия на телеэкране и, пошарив в почтовом ящике и ничего там не обнаружив, уехал на корабль.
Уходим завтра в море…
Центральный! Реактор вышел на МКУ.*
/ Доклад вахтенного КГДУ с пульта ГЭУ /
Ввели главную энергетическую установку. Компенсирующая решетка**, стержни аварийной защиты и автоматического регулирования вышли на самый верх, почти до концевиков. Активная зона “аппаратов” на исходе, да и вводили реакторы совсем недавно для замеров физиков, поэтому оба еще и в “йодной яме”.***
Но Донцов не ошибся в расчетах пускового положения и реактор вышел на МКУ в расчетное время и в расчетном положении компенсирующей решетки. Да и вычислял он пусковое положение вместе со Славой Соломиным, бывшим управленцем, а теперь командиром дивизиона движения. Выход в море завтра. Полдня и ночь на то, чтобы экипаж понял, что и как на лодке работает.
С выходом реакторов на МКУ личному составу механиков сход на берег уже запрещен. До вечера грузили учебную торпеду в носовой торпедный аппарат. Для этого заполнили четыре кормовые цистерны главного балласта и сдифферентовали лодку на корму на 4 градуса. Потом завалили на нос и вставили торпеду в кормовой аппарат... Как говорят подводники, поставили лодку раком. Зрелище впечатляющее – стодвадцатиметровый корпус - кормой к небу! После погрузки продули цистерны воздухом высокого давления и до утра работали компрессорами для пополнения ВВД до 100%. Ночью Шарого разбудил старшина команды Гудимов.
- Андрей Викторович, вышел из строя циркуляционный насос кормовой холодильной машины.
- Началось, будь оно все неладно! – выругался Шарый
Малых был уже в центральном посту и приказал включить вентиляцию в атмосферу. Обстановка слегка улучшилась.
По команде Калисатова, который оставался на службе для контроля выхода лодки в море, сняли насос с соседнего корабля, и, ввиду того, что он не подходил на новое место, просто приварили к станине. Насос издавал в работе жуткий вой и отчаянно дребезжал без амортизаторов, но делать было нечего.
Калисатов торопил, ему поставлена задача – во что бы то ни стало отправить лодку в море, чтобы не сорвать учения Северного флота.
К утру срочный ремонт был закончен, холодильную машину ввели в действие и с кондиционированием воздуха ситуация в прочном корпусе улучшилась до нормальной. На пирс привели матросов - недокомплект до штатного расписания и построили перед экипажем. Пергамент приказал командирам подразделений разобрать их по принадлежности. В составе пополнения - около половины выходцев из Закавказья и среднеазиатских республик, человек пятнадцать магомадовых, и никто не знал – бывал ли кто-нибудь из них в море и кто на что способен в деле. Веселая картина!
- Ну, нации и народности! Равня-а-айсь! – прищурив глаз, скомандовал Пергамент, завидев командира, – Смирна-а!
- Вольно! Старпом, у меня здэс нэт наций и народностэй! У меня здэс экипаж! – поправил “Шмагу” Гиви Капанадзе. - У меня здэс всэ – подводники! Боевая трэвога! Корабль к бою и походу приготовить!
**Компенсирующая решетка – набор нержавеющих листов с отверстиями для стержней автоматического регулирования и аварийной защиты для поглощения нейтронного потока и прекращения реакции расщепления атомов топлива
*** Иодная яма – графическое отображение степени отравления активной зоны реактора
Кто видел в море корабли,
Не на конфетном фантике…
/из флотского фольклора /
В целях экономии энергозапаса работали на реакторе правого борта в перекрестном режиме – один реактор на две турбины. Продолжали разбираться с материальной частью и заметили солидные утечки питательной воды для подпитки второго контура. Места течей пока не обнаружены. Запас воды стремительно сокращался, а испарительную установку для его пополнения никак не могли вывести на режим производства воды необходимого качества. Там обнаружились свои неисправности. Паропроводы в нескольких местах потравливали пар и атмосфера в энергетических отсеках была влажной, что могло привести к образованию коротких замыканий.
Механики крутились среди всех этих неисправностей, пытаясь привести состояние оборудования к приемлемой для плавания норме.
- По местам стоять, к погружению! – скомандовал Капанадзе. - Задраен верхний рубочный люк! Поднять перископ! – трюмный Шлыков перевел рукоятку гидравлического манипулятора в положение “Подъем” и перископ, шурша тросами, пошел вверх. Капанадзе прильнул к окулярам. Боцман Гучкас замер в готовности, положив волосатые руки на рукоятки управления горизонтальными рулями. Шарый открыл манипуляторами аварийные захлопки* цистерн главного балласта и отметил давление в системах гидравлики. Стрелки манометров замерли на показании – 100 атмосфер.
- Срочное погружение! Выдвижные, кроме перископа - вниз! Боцман, ныряй на глубину 40метров! - боцман переложил горизонтальные рули на погружение. Выдвижные устройства начали опускаться.
- Заполнить главный балласт! – скомандовал механик Малых. Шарый с Гудимовым открыли клапана вентиляции балластных цистерн и воздух из них, ухнув, вышел наружу, уступая место забортной воде. Подводная лодка стала погружаться вдруг со стремительно нарастающим дифферентом на нос - 3, 5,10, 15, 20 градусов.
- Боцман, одерживай! – видя, что корабль уже проскочил заданную глубину, предупредил Гучкаса Малых.
Но опытный мичман уже переложил горизонтальные рули на всплытие.
- Не открылись клапана вентиляции 10-го номера! – доложил Гудимов, глядя на табло сигнализации положения клапанов вентиляции и аварийных захлопок.
Понятно - в десятой цистерне пузырь воздуха, а нос лодки тяжелый, потому что там все заполнено!
- Рули - на всплытие, лодка погружается! – тревожно доложил Гучкас.
- Открыть клапана с местного поста! - скомандовал механик в десятый отсек. Из микрофона громкоговорящей связи “Каштан” из десятого слышались треск, шум работающих механизмов, металлический лязг и русский мат. В центральном отсеке матрос – радиометрист, не успевший ухватиться за поручень, покатился по палубе. Поймали только у носовой переборки. Шарый краем глаза отметил манометры системы гидравлики. На них - 0! Давления гидравалики нет! Дифферент на нос уже более 20 градусов! Что за черт? Андрей, карабкаясь вверх по скользкому линолеуму к переборочной двери, метнулся в смежный отсек, к блоку насосов гидравлики. Манометры на блоке показывали 100 атмосфер! Загадка! Лихорадочно сообразил – это же сработал отсекатель и перекрыл подачу гидравлики от насосов в систему. Мигом открыл обводной клапан и давление в системе поднялось.
Клапана вентиляции десятой цистерны открылись и дифферент быстро отошел к нулю…
– Механик, что это было?
- Три дня на прием корабля, товарищ командир! - хмуро отозвался Малых. Это большая удача, что Шарый вспомнил о клапане - отсекателе. У себя на корабле он давно заглушил его, вопреки действующей инструкции, поскольку уже имел с ним неприятности.
По замыслу конструктора клапан должен отсекать насосы от системы при разрыве трубопровода и аварийной утечке рабочей жидкости.
Сегодня он сработал от мгновенного увеличения расхода при одновременной работе гидравлических механизмов.
Чуть не въехали в грунт…
*запорная арматура цистерн главного балласта
Сигнал аварийной тревоги
Аварийная тревога – 25-30 коротких звуков звонком,
передается один раз, одновремено с сигналом включаются
ходовые огни и аварийные буи на мигание.
/ приложение 2 к ст. 34 Корабельного Устава ВМФ /
На сорока метрах глубины сборный экипаж атомного корабля начал отрабатывать свои учебные задачи. Меняли ход, мощность реактора, глубину и курсы. Кое-как запустили испарительную установку и довели качество питательной воды до необходимых для бидистиллята показателей. Как будто все входило в привычную норму.
Коки приготовили обед и командир объявил готовность номер два.
- Подвахтенным от мест отойти! Приготовиться к обеду!
- Центральный! Акустик, шум винтов, пеленг 30 градусов, дистанция пятнадцать кабельтовых.*
- Акустик! Классифицировать цель! - скомандовал Пергамент.
- Центральный! Акустик, цель надводная, предполагаю рыболовный траулер.
- Акустик! Докладывать элементы движения цели! - через пятнадцать минут на рабочей карте штурмана появилась загогулина в виде незаконченного эллипса. - Что за черт! Как он идет? Или рыбаки опять по пьянке штурвал веревкой привязали? - старпом запросил в центральный командира. Капанадзе долго изучал элементы движения цели на штурманской карте, переспрашивал акустика - не ошибся ли он. Нет, цель именно так и движется, но почему? И каковы будут ее последующие маневры? Подходит время всплытия на сеанс связи.
- Капитан- лейтенанта Соломина – в центральный пост!
- Соломин, ты в тюлькином флоте плавал?
- Так точно, товарищ командир! Еще до армии…
- А ну, глянь на карту, посмотри, как он идет! Что за круги он нарэзает? Как это понять?
- Товарищ командир! Скорее всего это рыболовный траулер кормового траления, - определил Соломин, разглядев кривую на штурманской карте, - он делает циркуляцию для лова трески или окуня, с тралом за кормой. Трал на ваерах метров 200 и надо держаться от него подальше, чтобы не зацепить снасти! Я так думаю.
- В жизни бы не догадался, - ругнулся “шмага”, - век живи - век учись! Ну откуда мне знать эти тюлькины дела? Я не рыбак. И сколько он будет еще вертеться в этом полигоне? Неужели тресколовы не получили оповещение, что полигон закрыт? - отвернули кабельтов на сорок.
В кают- компании вестовые накрыли обед и старпом пригласил офицеров к столу.
*Кабельтов – 1/10 морской мили – 185,2м
- Эскулап, ты уже набросал в компот таблеток от баб, или проспал? – поинтересовался у доктора Ревеги ракетчик Борис Цыбешко, пробуя компот.
- Успею, не волнуйся! Ты же свои регламенты по ракетному комплексу делаешь? Не делал бы – взгрели! А я свои документы исполняю, - беззлобно огрызнулся Николай Иванович. За командирским столом Капанадзе рассказывал анекдот. Обед по автономному пайку в море был неплохой. Успели даже сухое вино погрузить и с удовольствием выпили по пятьдесят граммов. Сокрушался только Лисицын, которому эти пятьдесят были, как слону дробина. Внезапно среди обеденной тишины кают-компании, вина и командирского анекдота слух резанул прерывистый и тревожный перезвон аварийной тревоги. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! Началось!
- Аварийная тревога! Пожар в первом отсеке! - офицеры вскочили с мест, проверяя наличие у себя ПДУ* и ожидая дальнейших сообщений. Благодушное настроение слетело в один миг. Вахтенные немедленно задраили переборочные двери в первый и третий отсеки, но командир Капанадзе рванул в центральный пост, оттолкнув матроса на переборке.
- Горит ветошь в трюме первого отсека! – почему она там загорелась? Или кто-то помог? Во втором раскатали шланги ВПЛ* и в напряжении ожидали дальнейших сообщений. Через 2-3 минуту по трансляции раздалось:
- Потушен пожар в первом отсеке, отбой аварийной тревоги! – отпустило. Из первого отсека вывели пострадавшего, рулевого - сигнальщика матроса Сизича с обожженными руками и повели к доктору.
Ревега разложил комплект экстренной медицинской помощи, обработал обожженные руки Сизича и сделал перевязку.
. Старпом Пергамент и механик Малых обследовали место возгорания.
- Сизич, а автомат под стрехой маешь, чи не маешь? – намекая на партизанское прошлое этих мест, на что рулевой - сигнальщик с украинской хитрецой отвечал:
- Город полываю олиею! - что в переводе с украинского означало, что оружие он закопал в огороде и поливает его маслом, чтобы не поржавело.
- Ну что, воин? Как ты сподобился стирать рэгэнэрацией? – допрашивал Капанадзе Сизича, - я бы понял, если бы это сдэлал Магомадов, он мыло от рэгэнэрции не отличает. Ты же нэ Магомадов! Ты вэд нэ первый год на лодке и знаешь, что такое рэгэнэрация…
- Я думал – визьму тришечки, тыщ командир!
- Значит, вдвойне виноват – знал и дэлал! Старпом, провести Сизича с забинтованными клэшнями по отсекам, пусть матросы полюбуются, чем кончается разгильдяйство! - и Сизича, как музейный экспонат, повели по отсекам.
*Пузырь в нос – команда на подачу ВВД в носовые цистерны главного балласта в аварийных ситуациях
** кабельтов – 1/10 морской мили, 185,2 м
** *ПДУ- портативное дыхательное устройство
В годы холодной войны экипажи 675
проекта почти не бывали дома.
Наплаванность доходила до 150-160
суток в год. Северный флот нес
дежурство в Атлантике и в Средиземном
море, а лодки Тихоокеанского флота
флота ходили в Тихий и Индийский океан
/ Сюжет программы Смотр НТВ, март 2007г./
Они сидели с мороженым и бокалами шампанского в летнем кафе на открытом воздухе под акациями. Бульвар большого южного города был наполнен деловитыми прохожими и беззаботными курортниками. Шелестя шинами, бежали городские троллейбусы с веселыми пассажирами. Звеня проносились трамваи. Солнце блестело в витринах магазинов и лужах недавнего скоротечного летнего дождя. Веяло ласковым ветром близкой бархатной осени и на душе было спокойно и умиротворенно. Южный Буг плескался теплой, нагретой еще жарким солнцем, водой.
- Настя, ты хорошо подумай, умоляю! Я остался прежний и отношение у меня к тебе то же, что и раньше. Даже несмотря на то, что ты уже шесть лет замужем. И мое предложение - в силе! Я пока не устал ждать и надеюсь, что с тебя спадет этот розовый романтический туман. Зачем тебе все это?
- Что – это, Борис? У меня сын!
- Ну, я имею в виду этот Север и твое там пребывание. Бесконечные тревоги, какая-то лихорадочная жизнь, беспокойство за мужа, за свое будущее, за будущее своего ребенка… Разве все это помогает тебе жить? Ты ведь фактически не живешь, ты – вечно ждешь! В конце концов, там для тебя и работы-то нет. Ты деградируешь, как специалист. А ведь ты закончила институт - экономическая кибернетика твоя специальность! Еще пару лет и на тебе, как инженере, можно будет поставить крест!
- Уже сейчас можно! - грустно отозвалась Настя.
- Ну вот, я и говорю – зачем это все тебе?
- Все не так просто, Борис, разве ты не понимаешь!
- Понимаю и знаю, что не просто. В жизни мало что бывает просто, но если захотеть… Ты же молодая женщина! Зачем запирать себя в четырех стенах, отказыватьcя от нормальной жизни, интересной работы, большого города с театрами. От всех этих простых человеческих радостей. Даже просто от этого кафе, где мы сидим, в конце концов…
- А Андрей?
- А что Андрей? Ты же видишь, как он к тебе относится. Для него вся жизнь в службе, а ты с Алешкой - бесплатное приложение. Нужно было жениться, он и женился. А зачем им семья, скажи мне, Настя? Они же дома не бывают. Дома они в гостях! Зачем им жены, зачем им дети…
- Не бывают, но они же не виноваты. Такая у них служба!
- Это у них… А тебе это зачем?
- Убедительно, - подумала Настя. Бобровские доводы удивительно ловко ложились на собственные сомнения.
И мама… А в Николаеве-то как хорошо, Настя любила родной город.
- Ну, сколько он бывает дома? У тебя сын растет без отца! Он его практически не видит и не знает, а мальчишке нужен мужчина. Что он там на службе-то делает, ты хоть знаешь?
- Ничего я не знаю и никто из жен этого не знает. Они служат на атомных лодках, но это так засекречено, что даже территория, где стоят их корабли, обнесена двумя рядами колючей проволоки с часовыми. Домой они приходят редко, а когда приходят и собираются вместе - много пьют и говорят только о своей работе. А мы в ней ничего не понимаем. Что они делают там, на своих лодках, мы тоже не знаем… И знать нам не положено! Плавают в море…, - долго гуляли в парке и только под вечер Настя в задумчивости рассталась с Борисом.
- А может он прав? - и в душе снова пробежал холодок к Андрею.
Торпедная атака
Давненько шторма не было такого,
Не ходишь, а летаешь кувырком…
/ Валерий Белозеров /
Четверо суток спать приходилось урывками. По 20 – 30 минут. Или в центральном посту - сидя, на всплытии на сеанс связи, когда непосредственно работой не занят, но вынужден быть на месте по боевой тревоге. Впрочем, ситуация типичная для начала плавания после длительной стоянки корабля в базе. Техника застаивается в бездействии и, пока налаживается в рабочем режиме человеческую норму сна получить никогда не удается. Только уснул и уже опять слышно по корабельной трансляции:
- Механика в центральный пост! – это командир. Где-то что-то не заладилось и Капанадзе требует быть. Иногда по мелочам. Вошли в полигон учений и нащупали акустикой “врага” – крейсер Северного флота, который нужно атаковать учебной торпедой. На крейсере - штаб учений и заместитель командующего. Всплыли под перископ на сеанс связи. Подняли выдвижные устройства. Волны пятибалльного шторма Баренцевого моря ложили подводный ракетоносец в крен с борта на борт до 30 градусов. Появились укачавшиеся. В отсеках посыпалось все, что не успели или забыли закрепить. Корабль ухал и стонал, как живое существо и подводники передвигались в отсеках с трудом, цепляясь за трубопроводы и поручни. Сизича сняли с вахты на вертикальных рулях, где он двигал манипуляторы своими забинтованными руками, патриотично отказавшись от замены. Теперь он позеленел и взгляд его стал беспомощно - бессмысленным. Впрочем, не только у него. Заменили Сизича вменяемым матросом Верховских
.Капанадзе крутился на перископе, визуально определяя элементы движения цели.
- Боевая тревога! Торпедная атака! Четвертый торпедный аппарат к выстрелу приготовить! Акустик, штурман! Докладывать пеленг на цель! Минер! Кулишин! Стреляем воздухом! В этой кутерьме они торпеду не найдут! - автомат вычислял элементы движения цели.
- Четвертый торпедный аппарат к выстрелу готов! – лодка выходила в точку залпа.
- Торпедный аппарат – товсь!... Пли! - упругий толчок и гигантский корпус вздрогнул. Это означало, что залп воздухом произведен. Штурман нанес на карту координаты, время торпедной атаки и начал набрасывать отчетную кальку.
- Торпеда вышла! - привычно доложил Кулишин, хотя стреляли воздухом.
- Боцман ! Ныряй на сорок метров! Опустить выдвижные! - боцман переложил горизонтальные рули на погружение и дифферент подводной лодки приближался к десяти градусов на нос, а стрелка глубиномера отсчитывала метры. 10, 15, 20, 25 метров. Турбины на малом ходу упрямо загоняли корабль на глубину. Качка начала стихать.
- Заклинило горизонтальные рули! – вдруг негромко и спокойно доложил боцман.
- Опять! – чертыхнулся Шарый. Командир Капанадзе еще держался за ручки перископа, когда он начал опускаться, а глубина погружения стремительно нарастала. 30, 35, 40, 50 метров.
- Не могу держать глубину, горизонтальные рули заклинило, - опять негромкий голос Гучкаса. Давление в системе гидравлики 75 атмосфер.
- Что это? Мэханик! - 60, 65,70, 75 метров. Рули не управляются. На глубиномере 75 метров Капанадзе спохватился и энергично скомандовал:
- Продуть балласт! - в эти секунды еще никто ничего не понял. Шарый даже не слышал всех докладов боцмана, наблюдая за давлением в системе гидравлики.
- Продуть балласт! - мичман Гудимов на станции аварийного продувания балласта отчаянно кричал Андрею:
- Помогите! - ему не хватало двух рук на четыре вентиля колонки аварийного продувания, чтобы выполнить команду. Шарый прыжком через механика бросился к вентилям, отметив про себя показания глубиномера - 75 метров /!/, и они с Гудимовым на раз, два, три - одновременно открыли быстродействующие клапана аварийного продувания главного балласта. Воздух высокого давления загудел в трубах, с натужным гулом выжимая воду из балластных цистерн. Инерция погружения нехотя стала замедляться и 90 метров были последней точкой аварийного провала подводной лодки.
- Горизонтальные рули работают! - доложил боцман. На манометрах вновь было 100 атмосфер. Гучкас переложил рули на всплытие и пытался выполнить команду – держаться на сорока метрах. Поздно! Огромный корпус субмарины с одновременным продуванием всех балластных цистерн получил положительную плавучесть и, набирая инерцию, летел к поверхности, подгоняемый винтами гребных валов на ходу обеих турбин. Куда мы летим? Что там наверху? Мысли вихрем несутся в голове. Шарый с Гудимовым вцепились в маховики аварийного продувания до боли в руках, бисерины пота катились по их лицам, заливая глаза.
- Глубина места - сто сорок метров! - высунулся из штурманской рубки Петров. Спохватился, едрена корень! Чуть не влепились в дно!
У-у-у-х-х-х! – это громадный, в шесть тысяч тонн, подводный корабль вынырнул на поверхность Баренцева моря среди шестибалльных волн и ветра.
- Пошел перископ! - в окуляры Капанадзе увидел отряд кораблей Северного флота, участвовавших в учении и флагмана учения, крейсер! Они застопорили ход “все вдруг” и подняли на стеньгах черные шары*. Лодка всплыла, нет – вырвалась из глубины моря в середине конвоя кораблей, как пробка из бутылки шампанского.
- Стоп машина! - скомандовал командир. Турбины – на “стоп” и лодка отчаянно завалилась на правый борт, поскольку всплыла лагом к волне. Опять все, что еще раньше не успело свалиться, с грохотом посыпалось на палубы отсеков
- Почему он не применил противоаварийный маневр - пузырь в нос и реверс турбинами? А если бы мы всплыли под крейсер? Хана обоим! - подумал Шарый и лихорадочно пробежал глазами по манометрам.
Запас воздуха всего - то 25%. Это просто ничего! Если сейчас погрузиться, то всплыть уже не удасться! Воздуха не хватит! Надо пускать компрессора!
- Тыщ командир! Флагман учений запрашивает по УКВ – что случилось? - высунулся из рубки радистов Могилевич.
- Передай - неисправность горизонтальных рулей и гидравлики!
- Есть! – передали. В центральном посту появился заспанный, с землистым от качки лицом, заместитель командира по политической части Илин.
- А что здесь происходит? - ему никто не ответил. Все были заняты своим делом и никто не стал докладывать обстановку любопытствующему заместителю. Покрутившись в центральноу посту и не найдя себе применения, Илин снова исчез. Наверное во второй отсек, на койку.
- Флагман запрашивает – что с аппаратами и радиационной обстановкой? - из своей рубки высунулся связист Могилевич. Механик Малых выматерился:
- В Бога, в душу! У них по любому поводу – что с радиационной обстановкой? Вам же русским языком гово-рят – что-то с гидравликой, при чем здесь радиационная обстановка? Неучи, прости господи!
- Могилевич! Передай – радиационная обстановка в норме!
- Тыщ командир! Замкомфлот приказал – следовать в базу в надводном положении! Конец связи! – Капанадзе выругался. Отдраили верхний рубочный люк и командир, вахтенный офицер Сапрыкин и боцман, одевшись по - штормовому, вылезли наверх.
- Управление вертикальными рулями – на мостик! - корабль падал в бездну штормовых волн и судорожно, с дрожью карабкался на их вершины. Потом снова ухал вниз. Эти качели вывели из строя многих неопытных, не бывавших в море матросов. И даже некоторых офицеров. Передвигаться внутри можно было с трудом и только с акробатическими приемами, цепляясь за поручни, трубопроводы и за все, что по падалось под руку.
Но это еще можно было пережить – обычное дело для моря! Хуже всего то, что не успокаивался шторм и гигантские валы захлестывали корпус корабля, рубку и мостик.
Через шахту рубочного люка сверху в центральный отсек скатывались водопадом потоки воды и она уже гуляла по палубе, грозя залить электродвигатели, приборные щитки, аппаратуру и вызвать короткое замыкание.
В БАЗУ
В базу, в базу, в базу, шепчет море за кормой,
Подмигнув зеленым глазом, в рубку плещется
волной. С берега по связи, получив приказ
Лодки возвращаются домой…
/ Н. Лактионов “В базу”/
С мостика спустился, согнутый пополам, боцман Гучкас. Его сломал налетевший на рубку водяной вал, а он не успел увернуться. Вацлава отвели во второй отсек к Ревеге. Доктор осмотрел - как будто ничего страшного, позвоночник цел. В базе проверят. Боцмана уложили на койку и привязали, чтобы его с ушибленной спиной не шевелило в этой болтанке. Командир Капанадзе, вахтенный офицер Кулишин и рулевой - сигнальщик Верховских одели прорезиненные химкомплекты и на мостике зацепились карабинами ремней за поручени. Шторм достиг уже семи баллов и лодка зарывалась в волну по самую рубку.
- Черт бы их побрал! - рычал Пергамент. - Дали переход надводным ходом, думали – безопаснее для нас, а нам разве легче? Нам бы на глубину и без этих качелей! – и он был прав. Подводникам привычнее на глубине. Они там лучше соображают.
- Центральный! - вызывал пятый отсек. - В трюме полно воды, почти под самые под пайолы!
- Трюм! - Шарый включил тумблер связи с трюмом. Никто не отозвался. Не дождавшись ответа, Андрей спустился вниз. Приписной трюмный специалист матрос Билялетдинов, сын казахских степей, сидел на средней палубе, привалившись спиной к щиту, и дремал с закрытыми глазами.
- Ты почему не в трюме?
- Там крыса, товарища командир! Я боюс!
- А ну – марш вниз! Запустить помпу на осушение пятого! – Билялетдинов неохотно и боязливо спустился в трюм.
- Ну, прислали бойцов, мама моя родная! Повоюешь тут! - выругался Шарый. Он передал вахту комдиву два Анисину и ушел во второй, чтобы перекимарить хотя бы полчаса. Едва голова коснулась подушки - вырубился. Но вздремнуть опять не удалось.
- Капитану 3 ранга Шарому прибыть в центральный пост! - раздалось из громкоговорителя и вахтенный второго отсека уже тряс Андрея за плечо. Снова неприятности - в центральном подорвали цистерну пресной воды, как раз под рубкой радистов.
- Как же так? Я ведь приказал не ставить на расход эту цистерну, даже вентиль опломбировал! - возмутился Шарый.
- Понимаете, Андрей, в системе не было пресной воды и коки пожаловались. Старпом ругался, что на корабле вечно нет воды, приказал немедленно дать. Ну, я и… сказал Билялетдинову…, - оправдывался “черный Анис”.
- Все ясно! Цистерна с водой под завязку, а там нет редуктора, понижающего давление воздуха. Сын степей открыл маховик и дал туда воздух давлением 35 килограмм! Еще бы, мать вашу за ногу!
- Билялетдинов! Тебе же, мудаку, сказали - эту цистерну на расход не ставить ни в коем случае! Говорили?
- Говорили мичмана Гудимова, да-а, - подтвердил Билялетдинов.
- Так почему ты дал туда воздух, сатана казахская?
- Мне приказала товарища вахтенный механика! - ну вот что с ним делать? И с Анисом? Убить? Или что? Учить казахский? Добраться бы до базы. Радисты Могилевича хлопотали с передатчиком, замятым обшивкой цистерны.
- Хоть вообще не уходи из центрального поста, - сокрушался Шарый. Спустившийся с мостика командир неприязненно покосился на Андрея, но ничего не сказал и полез смотреть разруху. Передатчик, слава Богу, оказался цел, и Пашкины “маркони” через полчаса ввели его в строй. Цистерну придется заваривать в базе. Время 19.30.
В 20.00 Шарый заступил на вахту
22.05
…Кого-то там клянут и в мать и в бога.
Тревога! Аварийная тревога! -
/ Е. Гулидов /
Поговорили с механиком и тот ушел по отсекам проверять вахту. Качка расслабила половину экипажа. Свободные от вахты завалились по койкам, углам и шхерам, безучастные к происходящему. На постах матросы стояли в раскоряку с мутными глазами, ухватившись обеими руками за поручни и трубопроводы - у кого что оказалось под рукой. Капанадзе ни за что не хотел уходить с мостика. Верхний рубочный люк прикрыли, чтобы не заливать центральный отсек. Менялись вахтенные офицеры. На ходовую вахту заступал капитан 2 ранга Цыбешко.
- Боб, смотри, чтобы тебя там ветром не сдуло! – напутствовал его Шарый. Командир БЧ-2 был высок и худощав.
- А ты не закатись под щиты, - хохотнул всегда жизнерадостный Борис и, натянув поверх канадки прорезиненный химкомплект, полез по трапу наверх. Кулишин сменился, спустился вниз, мокрый с головы до пят, и ушел в свой первый отсек. Старшина команды трюмных мичман Гудимов собирал тряпкой потоки воды в центральном посту. Старпом маялся в неловкости перед бессменным на мостике командиром.
- Товарищ командир, давайте я вас сменю! Отдохните хотя бы пару часов!
- Отстань, старпом, я скажу, когда надо будэт! Смотри, чтобы внизу все было в порядке. Постоянно провэряй с мэхаником вахту, чтобы никто нэ заснул в этой болтанке. У нас полкоманды таких морэманов, что только дэржис!!! - в штурманской рубке с картой работал Петров.
Штурманенок Рашников, утомившийся и укачавшийся, дрых тут же на диванчике. Штурман щадил своего молодого коллегу. В центральный пост пришел выспавшийся доктор Ревега.
- Николай Иванович, а ну-ка пройди тоже по отсекам, взбодри народ. Может у тебя есть таблетки от качки, раздай особо нуждающимся, - тут же приспособил доктора “шмага”.
- Это мысль! Сейчас мы из них моряков сделаем, - доктор с картонной коробкой с аэроном, пошел по отсекам.
Из рубки химика высунулся новый начальник службы вместо Сашки Крапивина – Арменак Саркисян.
Смуглое лицо с национальной грустью в глазах, кудрявые, барашком, волосы. Прямо - Советский союз в миниатюре, а не экипаж!
- Ну ты там как, Арменак? – подмигнул ему Шарый.
- Терпимо, - отозвался химик. Давно не видели только “артиллериста”. Наверное, давит подушку, хлебнувши морской романтики с качелями пополам.
В 22.00 вахтенные из отсеков доложили, как обычно – отсек осмотрен, замечаний нет! В 22 часа ноль 5 минут, среди относительной тишины, скороговоркой тревожно замигала лампочка на переговорном устройстве! Срывающийся на фальцет голос из восьмого отсека по “Каштану” скороговоркой донес:
- Центральный! Аварийная тревога! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!!! – и отсек отключился.
- Восьмой! Восьмой! – восьмой молчал. - Мостик! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!
- Есть! Объявить аварийную тревогу! Докладывать обстановку! - тангентой звонка Гудимов подавал по кораблю сигнал аварийной тревоги – дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь! Сколько эмоций он вызывает у всех, кто на корабле слышит его не первый раз. В сознание мгновенно проникают тревога и ожидание. Пока не объявят что случилось и пока не разберутся! С первого раза этого состояния не понять !
- Пульт! Донцов, доложи, что там? - Шарый запрашивал пульт ГЭУ в восьмом отсеке.
- Станция турбогенератора! Она еще горит… дыма много, ни черта не видно, включаемся в средства! - и далее звуки речи стали невнятными. Наверное Донцов включился в дыхательный аппарат. Что-то пытался кричать с пульта управления командир дивизиона Слава Соломин, но что именно разобрать не удалось. Электрическая нагрузка с турбогенератора “упала” на аккумуляторную батарею, мигнули лампы освещения.
Из восьмого по включенному “Каштану” были слышны звуки, похожие на гудение электродуговой сварки, шипение и крики. Вахтенные не откликались. Они боролись с пожаром. Боролись за свою жизнь и за жизнь корабля. А всего три минуты назад ничего не предвещало беды… Воздушные компрессора пришлось остановить – не хватало электрической мощности. Запас воздуха высокого давления всего-то тридцать процентов! А подводная лодка без воздуха высокого давления – груда металла.
С мостика кричали:
- Центральный! Доложить обстановку! – неизвестность хуже всего. Но докладывать было нечего. Восьмой не отзывался. Из девятого матрос Фархутдинов через маску дыхательного аппарата сообщил, что отсек сильно задымлен, поскольку оказался открытым клинкет вытяжной вентиляции в сторону аварийного. Есть пострадавшие, с ними врач Ревега. Едва разобрали, скорее – догадались.. Он тоже оказался в девятом. А где механик?
- Центральный! Пожар в шестом отсеке, горит электродвигатель циркуляционного насоса! – доложил из шестого Гриша Миронюк. Шестой отсек – реакторный! - Ничего - потушим! - заверил опытный старшина.
- Центральный! Я бросаю аварийную защиту реактора! – наверное сорвал с себя маску управленец Донцов, чтобы доклад его был слышен. Зачем ты снял маску, Коля? - и снова из громкоговорителя, включенного на восьмой, были слышны звуки аварии – шипение, стуки, гудение еще работающих механизмов и неразборчивые крики.
- Кончается кислород! Больше нету… про…щайте, ребята. Не поминайте ли…, - и все! - в центральном посту оцепенели, как – прощайте? Как – все?
- Мы остались без хода! Мостик! Сбросили аварийную защиту реактора правого борта! - вниз спустился командир Капанадзе. Он пытался сам связаться с восьмым, но у него ничего не получилось. Пергамент, напялив на себя штормовку, полез на мостик. Открывали рубочный люк, сверху хлынул поток воды и в центральном опять загуляла река.
- Потушен пожар в шестом отсеке! - доложил из реакторного Миронюк.
- Добро! - корабль, оставшийся без хода, бешено и беспорядочно мотало гигантскими волнами. Кораблю нужен ход! Нужно держать носом на волну!
- Ну что там у вас? - запрашивал Капанадзе восьмой отсек. Оттуда что-то отвечали, но разобрать было невозможно.
- Может дать туда ЛОХ*? – спросил командир.
- Фреон в аварийный отсек давать нельзя, мы не знаем все ли там включились в изолирующие противогазы, - заметил Шарый и подумал - а кто не включился тот уже отравился угарным газом.
Старший на вахте, командир группы электриков, лейтенант Творожин через маску дыхательного аппарата что-то пытался сказать, но разобрать было невозможно – сплошное мычание.
- Фреон в восьмой давать нельзя! – повторил Шарый.
Анисин был в десятом, но переборки задраены и попасть в восьмой он уже не мог. Запрашивали с мостика:
- Центральный, обстановку докладывайте постоянно! - что докладывать-то? Предположения?
Реальность хуже некуда - хода нет, шторм крепчает, в перископ уже виден отвесный скалистый берег. Несколько минут прошло в томительном ожидании докладов из восьмого отсека. Шарый опросил по связи все остальные. Кроме восьмого, девятого и шестого обстановка была нормальной. Седьмой, турбинный, правда, запаривало. Тумблер “Каштана” постоянно включен на восьмой, откуда были слышны приглушенные крики и стук. Наконец, удалось разобрать:
- Потушен пожар в восьмом отсеке! Станция обесточена! - надо вентилировать, чтобы спасти людей, которые, возможно, не успели включиться в дыхательные аппараты. Собрали систему вентиляции и запустили вдувной и вытяжной вентиляторы. В центральном посту появился запах гари.
Минут через двадцать снарядили аварийную партию.
В нее вошли Андрей Шарый, как старший, химик Саркисян с прибором контроля газового состава, матрос – санитар Верховских и трюмный Шмаков. В аварийном отсеке, залитом пеной системы пожаротушения и закопченом сажей пожара, обнаружили грязных и чорных от копоти лейтенанта Творожина с вывихнутой рукой и матроса - электрика Свистунова в обожженной до лохмотьев робе, обессиленно сидевших на палубе отсека прямо в луже огнегасителя.
На пульте энергетической установки, неловко завалившись с бокового кресла к приборному щиту, лежал командир дивизиона Слава Соломин. Он был в изолирующем аппарате и Шарый пытался нащупать пульсацию сонной артерии на его шее. Но пульса не было. Неужели…? Донцов без дыхательного аппарата сидел в кресле, упав лицом на панель управления. И он уже не дышал… Лисицын был в маске изолирующего противогаза, но в ступоре и от стресса никак не хотел ее снимать. Содрали силой.
- Ввести реактор левого борта не могу – он в йодной яме… Выработка… ИП-46… ИП-46…, - взгляд его ошалелых глаз шарил по приборам, - я не могу, не могу… Да пошли вы все!
- Все ты можешь, Тимоша, можешь, - тормошил управленца Шарый, - командуй Миронюку и своeму КиПовцу – пусть снимут конечные выключатели компенсирующей решетки, там еще 130 миллиметров до верху!
- Тяни решетку и реактор пойдет. Пойдет! – Андрей три года был командиром реакторного отсека и хорошо знал оборудование.
- В аппаратной радиация, Гришка же облучится! - упирался Лисицын, но старшина 1 статьи Григорий Миронюк все же отключил концевики и реактор пошел. Соломина и Донцова перенесли во второй отсек, пытались делать искусственное дыхание и массаж сердца. Но - тщетно… Оба они были уже без признаков жизни… Не хотелось в это верить, ведь совсем недавно они были…
В течение двадцати минут вентиляции удалось кое-как нормализовать атмосферу в восьмом отсеке.
- Доктора не удается привести в сознание! – кричал из девятого отсека механик. Неужели еще и доктор…
- Выносите его в центральный! Осмотреться в отсеках ! - может еще кто-то не успел включиться в дыхательный аппарат.
*ЛОХ – аббревиатура - лодочная объемная химическая система пожаротушения
На Большой земле
Ей стало ясно, что не мужа ждет,
А лишь конца скитаньям и разлукам…
/ Вадим Валунский /
- Пожалуй пора собираться и ехать на Север, - размышляла Настя, - закончился август. Пора. От Андрея никаких известий. Опять началась игра в молчанку! Нужнорешить, что делать с Алешкой. В сентябре ему в первый класс. Пожалуй, лучше его оставить у мамы. Она и сама просила, потому что вышла на пенсию и страшилась вынужденного теперь безделья.
Отец, Владимир Петрович, еще работал в НИИ, где и Бобровский. К тому же Елизавета Ивановна преподаватель и ей будет интересно заняться первоклассником, своим любимым внуком. И сыну лучше в южном городе с хорошим климатом – меньше болеть будет. Осень здесь прекрасная – в разгаре фруктовые базары, а с фруктами - витамины. Маме не будет скучно. Она очень любит мальчишку! А вот Андрей относится к сыну не так, как хотелось бы Насте. Ей казалось - равнодушно. И это обстоятельство тоже укладовалось в ее сомнения и являлось предметом бесконечных споров и ссор.
Впрочем, Настя хитрила сама с собой. На самом деле ей хотелось оставить за собой моральное право в любое время вырваться с Севера проведать ребенка.
Свои внутренние сомнения, на уровне подсознания, и навеянные после разговоров с Борисом убедительные доводы, складывались с маминым красноречивым молчанием и частым упоминанием имени Бобровского. Чаще, чем Шарого. Наступил классический кризис семейных отношений, какой бывает на шестой - седьмой год совместной жизни, как утверждают психологи и социологи. Не наступило пока только ясное его осознание.
Борис бывал часто. Неизменно внимательный и галантный, он приносил цветы и мелкие сувениры Елизавете Ивановне. И ей это было приятно.
Наконец, решение принято – ребенок остается у бабушки и идет в первый класс. Благо – школа напротив. Выезд на Север Настя запланировала на 10 сентября и взяла билеты. Никаких известий от мужа она так и не получила.
Какой невнимательный!
22.05 /продолжение/
Какая бы волна и х не качала,
В какой бы ни брели они дали,
Все корабли прикованы к причалу,
Сердцами тех, кто водит корабли…
/ Е. Гулидов /
Светлой памяти доктора подводной лодки К-8 старшего лейтенанта Мефодия Соловья,
героически погибшего, спасая матроса в апреле 1979г. в Бискайском заливе
Командир Капанадзе, механик Малых, старпом Пергамент и Андрей Шарый в центральном посту обсудили обстановку.
Доктора Ревегу вынесли из задымленого девятого отсека, пена была на его губах и лицо почернело от дымной сажи горевшей резины и пластика. Он судорожно дышал. Спасти медика могла только кислородная барокамера. Но ее не было!
И до базы еще сто пятьдесят миль.
Майор медицинской службы Николай Иванович Ревега надел маску своего дыхательного аппарата рулевому сигнальщику Сизичу, который не смог натянуть ее своими обожженными руками. Разве доктор думал, что идет на верную смерть? Закрывал ли он собой “амбразуру”, чувствуя себя героем? Наверное - нет и чувство самосохранения у него было, как у всех нормальных людей. Просто он не смог бросить больного матроса, вот в чем дело! Не имел права… Наверное, по каким - то своим собственным внутренним убеждениям… Но этого мы теперь не узнаем уже никогда…
- А как же вы? – прохрипел задыхающийся Сизич.
- Я знаю, что делаю! За меня не волнуйся, - но минут через десять его потяжелевшее тело навалилось на моряка. Доктор потерял сознание, потому что в его аппарате, который он потом нашел для себя, не было дыхательной смеси. Как у Славы Соломина и Коли Донцова. Все оказалось так неожиданно, ужасно и… просто. Сначала доктор с пеной на губах и синюшным лицом, подавал слабые признаки жизни, ловя воздух посиневшими губами.
Химик Саркисян делал ему искусственное дыхание и массаж сердца, а Сизич направлял в лицо струю кислорода из аппарата. Но, несмотря на все усилия, судорожное дыхание его становилось все реже и реже. Наконец, оно прекратилось совсем и пульс больше не прослушивался. Конец…
О потерях доложили командиру. Обычно смуглое лицо Капанадзе стало серым. А матроса от пережитого стресса бил потрясающий озноб. Он сидел у бездыханного тела корабельного врача и судорожно рыдал, размазывая слезы по закопченому лицу руками в грязных бинтах. Рядом лежали тела тех, кто еще всего два часа назад были Соломиным и Донцовым. Минер Кулишин накрыл их одеялами.
В восьмом отсеке в закутке между механизмами по правому борту обнаружили еще одного погибшего - матроса Большакова. Этот - из прикомандированных. Свободный от вахты, он спал там и погиб, так и не успев окончательно проснуться. Рядом с ним лежал дыхательный аппарат, которым он пытался воспользоваться, но баллоны его тоже оказались пусты. Тяжелый угарный газ, опустившись вниз, до самого трюма, сделал свое смертоносное дело раньше, чем моряк успел что-нибудь со сна сообразить…Тимофея Лисицина привели в чувство с большим трудом. Он был еще в ступоре. Но реактор все же ввел.
- Я пытался…, два дыхательных аппарата…, и оба - без кислорода… Но потом - повезло… Попался исправный.... Донцову не… у него…, а где Соломин…, - а было ли время проверять спасательное снаряжение и пополнять баллоны дыхательной смесью? Трое суток… на авось…
- Центральный! Аварийная тревога, пожар в реакторном отсеке! Горит электродвигатель цируляционного насоса! – жизнерадостно доложил из реакторного отсека старшина команды Миронюк. - Даже не пожар – возгорание. Короткое замыкание, в отсеке влажно! Потушим! - оптимистично заверил центральный пост Григорий.
- Центральный! Заглушил реактор левого борта! – это с пульта ГЭУ Лисицын. Снова потеряли ход. И опять огромный корпус атомного корабля начало сносить на отвесный скалистый берег Кольского полуострова.
Мыс Харлов, мыс Харлов наша могила… Белую пелену гигантского прибоя видно в окуляры поднятого перископа. В пятом запустили дизель и Анисин с электриками, приняв в электросеть питание от дизель-генератора, включил гребной электродвигатель левого борта на винт. Корабль стал управляемым и начал движение, пытаясь уйти от опасной близости скалистого берега. На душе временно стало легче. Но на оборудовании и электроприборах появились потеки воды, угрожая вновь короткими замыканиями в электросетях.
Обстановка в отсеках ухудшалась – их запаривало.
- Командир! До берега 25 кабельтовых! – тревожный доклад из штурманской рубки.
- Лис! Вводи реактор левого борта! Дай кораблю ход! Мы лезем на берег! - хрипел Шарый в “Каштан,” пытаясь убедить Лисицына.
- Я не буду вводить, - истерично откликался с пульта Тимофей, - реактор в йодной яме, а в реакторном пожар! Мы погубим людей! – управленец с пульта не мог видеть мыс Харлов и белую полосу прибоя… Он сосредоточился на своих проблемах. Командир и механик кинулись на пульт ГЭУ. Через минуту Капанадзе сообщил оттуда в центральный пост:
- Поддерживаю решение Лисицына, реактор вводить не будем!
- Почему? - вырвалось у Шарого. - Владимир Константинович, - кричал он механику, - у нас же нет хода! - отсеки опять начали запариваться. Там стало влажно и жарко. Высунулся из своей рубки штурман Петров:
- Тыщ командир! Дистанция до берега двадцать кабельтовых. Ветер и волна с моря нас сносят на скалы. Нашего хода одним гребным не хватает, чтобы оттолкнуться!
- Этого нам еще нэдоставало! Гребаные мэханики, вы дадите мнэ ход?
- Монтируем кабельную перемычку на правом борту, чтобы запустить второй гребной электродвигатель на винт! - доложил Малых.
- Надеть спасательные жилеты! - скомандовал командир. - Штурман, доложишь, когда останется десять кабельтовых, я брошу якорь!
- Товарищ командир! Грунт скальный и наш двухтонный не возьмет!
- Останется пять кабельтовых - лягу на грунт!
- Глубина семдесят метров! – уточнил Петров.
- Товарищ командир! - встрепенулся Шарый. - Мы же не всплывем! У нас воздуха не хватит! У нас его просто нету!- - под ложечкой засосало.
- Нас поднимут!
- На моей памяти еще никого не подняли, товарищ командир! - но Капанадзе не слушал. Или не слышал… Или не хотел слышать…
- Зама и шифровальщика в центральный пост! - в центральный прибыли заспанные заместитель командира по политической части Илин и шифровальщик Осередько.
- А что случилось? – виновато спросил “артиллерист”, цепляясь за поручень и разглаживая ладонями мятое лицо.
- Приготовьте аварийный сигнал. Могилевич, как только будет готово – дашь радио в эфир!
- Товарищ командир, но ведь это же…, - Илин хотел сказать – конец вашей карьере, но запнулся.
- Не вижу другого выхода! Нужно спасать экипаж! – сказал Капанадзе. Все молчали. Скалистый берег с бешеным прибоем медленно, но неумолимо приближался. Шарый представил себе на секунду возможный удар, когда расстояние между кораблем и скалой станет равным нулю, но додумать дальнейшее не смог…
Подсознательно не хотелось додумывать…
Через два часа в районе появилась атомная лодка.
Еще через час – плавбаза и крейсер, бывшая учебная цель. Правда, реально помочь они вряд ли могли – буксир в этом шторме завести невозможно. Разве что… Потом собирать по морю фигуры в оранжевых жилетах. Да и то! Но на некоторое время морально стало легче. Рядом свои! Подошедшая лодка ходила кругами. Командир по УКВ доложил флагману обстановку и потери.
- Почему не вводите реакторы? – запросили с крейсера.
- Аппараты в йодной ямэ, активная зона выработана и ввэсти их нэвозможно! - ответил Капанадзе.
- Ой, как ты не прав, Гиви Васильевич! - подумал Шарый, но промолчал.
- Мне бы сюда этого… Калисатова! – пробормотал Капанадзе.
Еще тридцать минут томительного и тревожного ожидания и, наконец, механик Малых из восьмого доложил, что кабельную перемычку смонтировали и запустили второй гребной электродвигатель на винт. Корабль начал уверенно и помалу отходить от коварного берега.
Двое суток перехода до базы ходом в пять узлов прошли относительно спокойно. Кроме необходимых докладов и команд, других разговоров на лодке не было. Только хмурое молчание. Старались не встречаться друг с другом взглядами, будто каждый чувствовал свою долю вины в гибели товарищей. Поднялись укачавшиеся и, кажется, больше никто не чувствовал качки. Притупилось ее проявление. Никто не спал и не вспоминал о еде...
Это - стресс!
Пришли…
Напиться б, матом заорать,
Кляня проклятое “железо”,
Штабы, главкома, тупость, власть,
Но понимаешь – бесполезно…
/Vityaliy 073, мичман. Сайт www.FLOT.com|
В базе ошвартовались к стационарному причалу, в стороне от остальных лодок дивизии.
Первыми на корабль прибежали встревоженные физики. Как это вы не могли ввести реакторы? А мы вам сейчас докажем! Вместе с ними на борт торопливо спустился заместитель флагманского механика Калисатов. Причал был оцеплен автоматчиками и сход личному составу на берег запрещен.
- До прибытия из Москвы комиссии Особого отдела и Технического управления флота! - объяснил заместитель командира дивизии Устинов. Прибежал начальник штаба Марков - это же его родной экипаж. Он вызвал на причал Шарого и, отведя в сторону, попросил рассказать все, как было. Хотел знать всю ситуацию из первоисточника, которому доверял. Андрей рассказал все - и про прием корабля без ввода ГЭУ и про замечания по материальной части, и про пожар, и как погибали ребята – все, как было…ничего не утаивая.
Старпом Пергамент построил экипаж, моряки замерли в оцепенении и сердца их щемила незнакомая доселе невыносимая душевная боль.
На соседних причалах стояли матросы дивизии. Коллеги… В машину скорой помощи, стоявшую у самого трапа, на носилках вынесли доктора Ревегу, Славу Соломина, Колю Донцова. За ними матроса Большакова. Из-под накинутой на тело простыни видны желтые пятки его больших крестьянских ног. Удивительно тихо и жутковато было в это прохладное и ясное сентябрьское утро. Как хрустальный колпак повисло над бухтой равнодушное полярное небо.
И стремительные чайки, как вечные души погибших моряков, пролетая над самой водой, сегодня не кричали.
Чувствовали беду…
Снова Север
Здесь от природы не дождешься ласки… / В. Матвеев/
В иллюминатор уже видны сопки и озера. Бескрайняя тундра. Настя поежилась – каким неприветливым кажется этот край! Самолет снижался для посадки. Вот уже под ним знакомое озеро. Сейчас оно кончится и начнется посадочная полоса.
Интересно - встретит или не встретит? Телеграмму она все-таки дала! Андрей уже не лейтенант и может отпроситься. Ему должны пойти навстречу. Приятно, когда тебя встречают, особенно если возвращаться не очень хочется – снова длинная полярная зима, снега, метели. Снова в четырех стенах и – ожидание, ожидание… И о чем говорить, как разрешить этот душевный разлад?
Cамолет мягко приземлился на единственную взлетно - посадочную полосу военного аэродрома и вырулил к аэропортовскому бараку. Видно небольшую группу встречающих за оградой, но Андрея там, кажется, нет. Настроение упало. Как ни бодрилась на перелете, как ни поднимала его сама себе, а оно все равно вдруг резко испортилось. Как будто было ожидание чего-то…
Из Мурманска два с половиной часа на “Икарусе” и вот уже мост через реку Лицу, вертолетная площадка, пушка, огоньки жилых домов Уже темно и немного прохладно. Удивляться нечему - это Север и уже сентябрь. Короткое полярное лето закончилось. Дома – никого! Легкая пыльца на полировке мебели, столах, но в общем - чисто. Проверила - бутылок нет, значит не пьянствовал. Постучала к соседке.
- Ой, ну наконец-то, - открыла дверь Анжела с неизменной сигаретой во рту, - а Андрея нет уже недели две-три, - сообщила она. - Заходи. Знаешь, по-моему они сегодня пришли, но какие-то слухи ходят. Вроде у них там что-то случилось. Только ты не волнуйся, ничего страшного и Андрей, наверное, завтра появится, - поспешила она успокоить Настю.
- Боже, как же это все надоело! - подумала Шарая. - Неужели вот так – всю жизнь? – и она начала названивать женам сослуживцев Андрея, выясняя кто из них был уже в городке. Прибежала Наталья.
- Ты не волнуйся, Настя! У них там, правда, не все в порядке. Но твой Шарый жив и здоров! Это уж я знаю точно!
- А кто же … не здоров? - окаменела Настя.
- Кажется, доктор! Ну, этот – Ревега. Но это под большим секретом! Никому ничего не говори, пока начальники сами не скажут. А то… Особисты уже пресекают все разговоры на эту тему! - поговорили о Натальиных делах. Сашку в Краснодаре положили в госпиталь. Ему все хуже и хуже и, наверное, дадут инвалидность.
- Тогда квартиру быстрее получим, а то мои там в этой тесноте, да с больным Сашкой, уже намаялись…, - пожаловалась Наташа. - Вот так, Анастасия Владимировна. Такие наши невеселые дела. А твоего Андрея я видела перед самым его уходом в море. Они как-то быстро - только приехали и сразу…
Засыпала Настя с трудом. С мыслями обо всем – о себе, о сыне, об Андрее. Вообще о жизни. Беспокойный ее сон был заполнен видениями – мелькали чьи-то лица, как тени, волновалось темное море, один за другим катились его тяжелые валы и из них всплывала черная подводная лодка.
Это был тяжелый полусон - Настя слышала, как беснуется осенний ветер и бьется в оконное стекло телевизионный кабель.
Я не помню мерзавцев, в штабах оглупевших от лени
Я не помню кричащих от страха – до рвот,
Но я помню парней, что не стали в беде на колени…
/ С. Шабовта “Песнь ветеранов”/
К обеду на лодке была уже толпа посетителей. Прибежали флагманские специалисты дивизии, за ними повыше – штабные с флотилии. Последними спешно прибыли офицеры из штаба флота и Технического управления. Каждому, по принадлежности к боевой части или службе, нужно было все рассказать, предъявить документацию для проверки и немедленного устранения выявленных замечаний. В ожидании московской комиссии, им нужно было успеть подчистить и свои хвосты, чтобы не попасть под раздачу. Все они были предупредительны, вежливы и даже ласковы. Толи из сочувствия, толи от желания предотвратить нежелательные для них доклады наверх. Приехали без обычных, при инспекторских проверках, фляг за пазухой и спирта не просили. К концу дня, не спавшие несколько суток корабельные офицеры вообще ошалели от наплыва гостей, бесконечных объяснений, предъявлений и наставлений – что и как говорить москвичам. Физики доказали, что реакторы в рабочем состоянии, что их можно было ввести, и, довольные собой, убыли с корабля.
Командир дивизии Караваев был еще в Белом море и, похоже, возвращаться не торопился.
- Володя, ну ты как? – опекал Калисатов механика, черного от копоти и с красными, от бессоницы, глазами.
- Пошел ты…, Борис Апполинарьевич, знаешь куда! - хмуро огрызнулся Малых, затягиваясь “Беломором”. Папироса, сломанная у мундштука, не хотела затягиваться, механик всердцах швырнул ее за борт и пытался грязными от копоти пальцами выковырить из мятой пачки новую.
Командир ушел в штаб дивизии на совещание к Устинову.
К вечеру, когда гости, наконец, покинули корабль, экипаж повалился спать. Назавтра, когда прибыли москвичи, целый день пришлось давать показания и им - комиссии Особого отдела и Технического управления ВМФ. Заместитель флагманского механика Борис Апполинарьевич Калисатов, вызванный на собеседование вместе с механиком Малых, заявил, что рапорта с полным перечнем замечаний от последнего он не получал и никаких документов на этот счет не имеет.
- Есть акт о приеме подводной лодки и в нем подпись Малых. В акте серьезных замечаний, как вы видите, нет, иначе мы бы в море их не выпустили.
- Да как же, Борис Апполинарьевич, вот эти замечания. Они же были у вас на столе, - Малых вынул из кармана репсовой робы скомканные бумажки с замечаниями, - вы же их сами…
- У меня их не было и нет! – отрезал зам флагмеха. - Володя, ну ты что? Разве там есть моя подпись? - Малых молчал. Подписи Калисатова на перечне замечаний не было.
Встреча
Мне все надоело - разлука, быт неустроенный наш
Тоска – безысходная мука, что гложет меня каждый час.
/ Юрий Диаментов /
- Ну, наконец-то! - Настя поднялась навстречу Андрею, когда он открыл дверь. - Ну что там у вас? Впрочем, я уже все знаю. Это трагедия! И что же теперь будет? – обнять Андрея она так и не решилась, потому что он не успел отмыться, как следует, от копоти на лице и руках и от него веяло запахом гари. Андрей был еще в ступоре после всех событий последних дней и бессоницы.
- Знаешь, я Алешку оставила у мамы. 1-го сентября он пошел в школу, там, рядом с нашим домом. Мы все были! Все было так торжественно и красиво - этот первый звонок на ленточке, музыка! Правильно я сделала?
- Подожди, Настя, дай мне раздеться… Я сейчас… помоюсь… Потом…
- Ну вот, я приехала, а ты даже не хочешь меня слушать. И так - всегда!
- Я хочу, но не могу пока прийти в себя. Извини!
- Ну, вот опять – твои дела, твоя служба, твои проблемы, а семья для тебя…
- Семья для меня, Настя, - все…
- Где же все? Я тебе о сыне, а ты мне о своих делах. Ты к сыну относишься, как к чужому…
- Настя, перестань, пожалуйста…
- А разве не так? Мы тут с сыном для тебя бесплатное приложение. Для тебя - чтобы было, как у всех! Но другие к своим детям относятся…
- Настя, я устал… Кто - другие? Дай мне…
- Что? Не нравится? Тоже мне, герои-подводники! Угробили доктора!
- Настя!
- Какие вы герои? Мне особисты рассказывали…, - женщина распалялась.
- Что тебе рассказали особисты и с каких пор ты черпаешь сведения у них? - но Настя уже поняла, что под злую руку наговорила лишнего.
- Говори, что ты знаешь…, - Андрей достал из холодильника бутылку водки, налил полный стакан и выпил залпом, не закусывая.
- Нам с тобой давно нужно поговорить! Вот – опять пьешь! - пыталась перейти на другую тему Настя.
- О чем?
- О нашей жизни, о перспективах .
- Что? Прямо сейчас? Какие перспективы? Ты что, не понимаешь?
- А почему бы и нет?
- Знаешь что…?
- Что? Ты хочешь, чтобы я уехала? - запальчиво спросила Настя.
- Мне все надоело, Андрей! Это не жизнь, а сплошное ожидание жизни, вперемешку с твоими неприятностями…
- Надоело? Уезжай! Я тебя не держу… Вообще, я очень устал!
- И уеду! – поссорившись, спали врозь.
На другой день Настя, еще не остывшая после вчерашней размолвки, все - таки уехала.
Все жизненные сомнения, мучившие ее так долго, сошлись в этом отъезде. Казалось, нужен был только повод. Искра.
И она возникла…
- А память? - Черная шинель,
Фуражка, китель, горсть медалей,
«Парадка», смятая постель,
Пустой причал… Любили, ждали…
/ Vitalij 073, мичман Сайт www Flot.com/
Догадывались, что всю вину, как обычно, свалят на экипаж, но такой финал все - равно застал врасплох.
С должностей сняты заместитель командира дивизии Устинов, командир корабля Гиви Капанадзе, механик Малых и… гулявший в отпуске у самого синего Черного моря флагманский механик Хапов. Капитан 2 ранга Малых за …”непринципиальность при приеме материальной части корабля”. Флагманский механик - за …“плохую организацию электромеханической службы дивизии”. Шарый предупрежден о “неполном служебном соответствии” приказом Командующего Северным флотом. Калисатов сказал Андрею:
- Это тебе, как медаль на грудь! Гордись! За одного битого - двух небитых дают! - и хохотнул.
Другой сослуживец взбодрил еще проще:
- Ты, дурак, остался жив, а все вы были на волоске!
Ты забыл, как все это совсем недавно было на восьмерке? Живи и радуйся! - но радоваться было трудно.
Доктора Ревегу, Славу Соломина и Колю Донцова родственники забрали хоронить на материк. Большакова приняла полярная земля. Старуха мать из костромского села не смогла приехать… Дорога дальняя и нездоровье Неизгладимый след оставили в душах моряков эти утраты Наверное, после трагедии, случившейся прямо на их глазах, многие в экипаже стали совсем другими. Какими?
И вот только теперь на свет явились злополучные замечания по материальной части, которые “халатно не заметил” механик Владимир Константинович Малых.
Составили график их устранения, немедленно начали ремонт и о его выполнении ежедневно докладывали заместителю флагманского механика Борису Апполинарьевичу Калисатову. По каждому пункту! Флагмех Хапов уже собирал чемоданы...
Запчасти добывали известным способом. Ну и плавреммастерская… Впрочем, все, как всегда…
Шарый, и не только он, мучился сомнениями – он что-то не сумел, не успел, не предотвратил!
Илин поручил Андрею, как другу Ревеги, оповестить семью доктора и проинструктировал, что и как говорить.
- Скажете, что погиб при исполнении служебных обязанностей! И все! Больше ни слова! Вы меня поняли, Шарый? Больше – ни слова! Это требование оттуда, - и он выразительно поднял указательный палец вверх. Такой же инструктаж получили и другие оповестители.
Как показаться Ларисе на глаза? Как выдать ей этот бездушный набор слов, как успокоить, когда и свое сердце разрывается на части?…
Начальник политотдела Каретников доложил наверх, что в семьях моряков известие о гибели офицеров и матроса воспринято “с пониманием”, переносится “мужественно” и что “неправильных настроений и нездоровых разговоров на эту тему в военном поселке не отмечено”… Вероятно, он относил этот факт к успехам своей политико-воспитательной работы.
А Настины слова точили душу Шарого сильнее ее отъезда. Он не понимал, что этот экспромт – обычное проявление женского характера – всердцах, под злую руку свалить в одну кучу все проблемы.
Он не догадывался, что это, не осознанный до конца, отзвук ее внутренних переживаний, о которых он, занятый службой, никогда даже не подозревал.
Дорогой мой…
Там в туманы кутаются скалы,
Там с тревогой ждут у берегов,
Женщины особого закала –
Верные подруги моряков…
/ Г. Цветков Женам подводников./
“Икарус” увозил Настю из городка. Навсегда или как? Мелькали знакомые до боли пейзажи - порыжевшие сопки, тундра, наверное еще с грибами и ягодами.
В городке оставались подруги – Тамара Маркова со своей Дашкой, Наталья с Инночкой, Соня Рашникова, Катя Лисицына, Анжела… Докторова жена, а теперь вдова, Лариса с дочкой. После всего. Со своими проблемами. Они никуда не уехали. И Андрей… Обида еще остро давала себя знать.
- Так я ему нужна. Была бы нужна – побежал бы следом. Но он остался, а я… уехала, - тяжелое чувство не давало покоя… и мысли, мысли. Пассажиры в автобусе весело переговаривались, два лейтенанта открыли бутылку водки и украдкой, стесняясь, разливали в раскладные стаканчики. Наверное отпускники. Отпуск здесь всегда был событием долгожданным и потому радостным. На Севере уже дождливая осень, а на Юге бархатный сезон. Лупоглазый карапуз с колен соседки тянулся к яркой пуговице настиного плаща, норовясь открутить ее. Что же будет дальше, мучила Настю мысль, так и не дав за все сто километров пути до аэродрома в Килп - Ярве вздремнуть. Билет с трудом, но удалось приобрести. До вылета оставалось еще три часа. Неуютный барак аэропорта на военном аэродроме, мелкий моросящий осенний дождь усугубляли настроение. Вскоре от мучительных размышлений стало совсем невыносимо.
- Боже, что я делаю? Зачем все это? Что я скажу Алешке, он же спросит – гда папа, пришел ли он с моря, сколько шоколадок привез? Он ведь большой уже, Алешка. А мама… Что мама? Мама многого не понимает. А я ведь ей фактически ябедничала. Зачем? – возбуждение нарастало, мучили сомнения и вдруг появилась мысль –
- Ведь я его, фактически, бросила! Оставила в беде. Одного! Как же я? Как я могла?” - Настя, бросив свою дорожную сумку, ходила кругами по аэропортовской площадке со своими мрачными мыслями среди веселых отпускников. Наконец, решение пришло. Она решительно сдала свой билет к радости очередного безбилетника, схватила сумку и бросилась на стоянку такси. Рыжий парень, таксист, согласился подкинуть в Западную Лицу за пятьдесят рублей – за туда и обратно – “А кого я из вашего захолустья, да еще вечером, возьму?” - и болтал всю дорогу. Если бы Настя отвлеклась от своих тяжелых мыслей, она многое бы узнала из трудной и опасной жизни таксистов. Cколько нужно за смену сдать выручки и сколько отстегнуть слесарям за ремонт. Но Настя не слушала его, занятая своими мыслями, а потому так ничего и не узнала.
Дверь квартиры Настя открыла своим ключом и застала Андрея лежащим на диване в кителе и брюках. На полу перед диваном стояла початая бутылка водки. Он вскочил и она увидела его небритые щеки, воспаленные от бессоницы глаза, его недоумевающий взгляд и слегка дрожащие руки.
- Андрюша, милый, прости! – Настя заметила его повлажневшие глаза, от внезапного волнения дыхание перехватило и она порывисто бросилась к нему на шею.
- Родной мой, я тебя никому не отдам, никому! Слышишь? Прости меня, прости! – и слезы ее катились по его небритым щекам и скатывались за шиворот грязного кителя, еще пахнувшего корабельным пожаром.
- Я сейчас что-нибудь приготовлю. Я сейчас! Сейчас…А китель сними, я его проверну в машине, - когда Настя перед стиркой освобождала карманы андреева кителя, она нашла в нагрудном, слегка помятую, свою еще студеческую фотографию, где она снята с капризно вздернутыми губами, но с детским открытым и наивным вопросом в глазах – что там у меня впереди…?
И надписью на обороте: - Родной мой, я всегда рядом во всех твоих штормах! И с тобой, любовь моя, никогда ничего не случится!
ЭПИЛОГ
Постигая законы помалу,
Спотыкаюсь порой на бегу,
Понимать вроде все понимаю,
Но простить ну никак не могу…
/ Е. Гулидов/
Случилась беда, а лодка была у причала. Погиб матрос. Сидел над открытой аккумуляторной ямой, вдруг искра, взрыв и - готов! Конечно, гремучая смесь – воздух с водородом! Рано утром дежурный по живучести капитан-лейтенант Анисин доложил заместителю флагманского механика Калисатову, что на этом корабле не работает газоанализатор контроля содержания водорода.
А аккумуляторная батарея старая и “газует”. И запись в журнале дежурного по живучести о неисправном приборе, как назло, сделал. Заместитель флагманского механика бегло пробежался глазами по страницам и расписался.
А к обеду – ЧП.
Борис Апполинарьевич, еще до разбора происшествия компетентными органами, вызвал “черного Аниса” к себе и, заговорщически подмигнув, предложил заменить лист со своей подписью в журнале дежурного на другой, где его подписи не было. Вместе и заменили.
Но на этот раз Борису Апполинарьевичу не поверили, несмотря на то, что его подписи не было нигде. Доказательством был сам “черный Анис“, который не мог соврать “компетентным органам”.
Калисатова сняли с должности и определили в штаб флотилии сверх штатного расписания. А он уже примерял на себя должность флагманского механика. Вместо снятого Хапова…
Командир дивизии капитан 1 ранга Караваев, получил, наконец, звание контр - адмирала. Цена погон с зигзагами, правда, была высоковата - снятые с должностей офицеры, и четыре жизни – доктора Ревеги, комдива Соломина, управленца Донцова и матроса Большакова…
***
Шарого вызвал к себе начальник политотдела дивизии Каретников. С чего бы это? Редкий случай! Обычно вызывали в преддверии крупного “фитиля”, на ковер! С чего бы этот вызов сейчас?
- Андрей Викторович, - начал начПО, когда Андрей сел на стул напротив - я слышал, вам не нравятся порядки в нашем флоте?
- Не нравятся беспорядки, - сказал Андрей и подумал, – наверняка “артиллерист” накатил. Резануло слух – “в нашем флоте”! – Каретников слегка опешил. Спросить – какие, нарвешься на правду - матку. Тогда что? Помолчал.
- Мы тут подумали насчет вашего продвижения, товарищ Шарый, аттестации у вас хорошие и вы уже опытный инженер - подводник, но вот, правда, последняя авария…, -Андрей с трудом удержался чтобы не ляпнуть, - “теперь я уже точно знаю, откуда берутся аварии… Они подумали…. А о чем вы подумали, когда погибали Ревега, Донцов, Соломин и Большаков? О соцсоревновании?” – Шарый до боли сжал под столом кулаки, скулы непроизвольно свело, но он промолчал.
- Знаете, не совсем все от нас зависит. Некоторые сведения из вашей биографии… вы знаете, как у нас строго с мандатной комиссией. Вот ваши дед и прадед…
- Да, насколько я знаю, дед был офицером царской армии и командовал ротой на фронте до 1917 года. А в гражданскую, с 1919 он в Красной Армии, полковым командиром. А прадед… Но это их биографии. Не моя. А в чем дело? Начинается гражданская война? - зло поинтересовался Шарый
- И репрессирован в 38-м? - Каретников не заметил шпильки и разраженного тона Андрея. Или сделал вид, что не заметил.
- Да, но реабилитирован в 56-м!
- Да, но я знаю об этом очень смутно, - начПО в продолжительной паузе барабанил пальцами по столу.
- Знаете, Андрей Викторович, вам нужно подумать, где бы вы хотели служить. Может быть, где-нибудь на берегу? Выслуга у вас есть, в тридцать шесть лет… Вы ведь на лодках - то уже 12 лет!
- А почему вдруг возник этот вопрос? Напротив, я хочу служить на подводных лодках… И еще, Аркадий Борисович, я считаю, что флот – это те, кто командуют кораблями, а армия - те, кто командуют батальонами, - дерзко и с явным намеком заявил Шарый и про себя подумал – ну я и нахал! - Каретников глубоко задумался, догоревшая сигарета жгла ему пальцы и пауза затянулась.
- Времена сейчас такие, товарищ Шарый, времена! - наконец сказал он, - Вы свободны, - начальнику политотдела больше нечего было сказать Андрею…
***
15 мая 197_годана Большой земле, вдали от Заполярья, умер военный пенсионер, инвалид первой группы, Александр Владимирович Крапивин. В квартире, которую капитан 3 ранга запаса получил через два года мыканья, он прожил один месяц и два дня. Через год Наталья вышла замуж за флотского офицера.
Механик, Владимир Константинович Малых, развелся с ленинградской женой, женился на зубном докторе Людмиле Васильевне и обрел, наконец, домашний уют и семейное счастье. Этому способствовало и его назначение в военную приемку на один из северных заводов.
Заместитель командира по политической части Валерий Иванович Илин, как ветеран - подводник, пошел на повышение и учил тонкостям подводной службы офицеров бригады ремонтирующихся кораблей. Сегодня он наверно уже депутат государственной Думы России. Непотопляемый...
На адмиральскую должность нашли своего, перспективного и женатого на ком нужно.
Гиви Капанадзе получил должность в штабе флота и обзавелся собственным служебным столом, а позже – преподавал.
Бывший старпом, Пергамент /Шмага/, командирствовал. Паша Могилевич списался с флота и заведовал городской телефонной станцией. Командир БЧ-2 Борис Цыбешко поступил в академию. Минера Кулишина отправили командовать ротой курсантов в военно- морское училище.
Лисицина уволили с флота за “дискредитацию звания советского офицера.” Какое-то время Тимофей работал спасателем в Обнинске, и его видели на местном пляже с неизменной бутылкой.
Наполовину новый экипаж уже с другим командиром снова подолгу был в морях. Матросы, мичманы и офицеры на этих атомных первого поколения - “китятах”, “горбатых” и “раскладушках”*, самоотверженно утюжили океаны, осваивали новую технику, гибли на боевых постах, горели, облучались радиацией. Это их ратным трудом в глобальном противостоянии сохранен мир на земле в этой холодной войне на море.
Спустя много лет появится памятная медаль (не от правительства) с надписями - на аверсе** - “За верность и мужество”, и - “Ветерану холодной войны на море” на реверсе. На память им... тем, кто видел в море корабли...
*китята, горбатые, раскладушки – сленг, атомные ПЛ первого поколения
**Аверс и реверс - лицевая и оборотная стороны медали
Североморск – Черновцы – Киев
2008 - 2010
___________________________________________________
199
204
ка
нннннннннннуункнконувшешго клоаюедбным пожаромрабельным пожаром.
нн Постигая законы помалу
С ков Женам подводников./
Постигая законы помалу
Спотыкаюсь порой на бегу:
200200 Понимать вроде все понимаю
Рег.№ 0117260 от 13 мая 2013 в 15:17
Нет комментариев. Ваш будет первым!
