Новые
Меню
11
Тускло... На улицах, в молчаливом доме, и внутри. Он приезжал к ней всегда просто так, отдавая себя без возврата. А уезжая, мыслями вновь рвался назад и верил концу сентября. А в памяти - залитая светом поляна и ползущий по руке муравей. И ещё звон степных лугов, запавший в душу навсегда. Он вернётся, когда пройдёт пора приютившего его там лета, когда отцветут умаявшиеся жарой цветы и затихнут раскаты грома. Он приедет, когда землю зальют дожди, а пожелтевшие берёзы окутает ещё больший туман. Возможно, что по утрам на зелёной траве будет белеть мелкий иней. Он пройдёт по двору, шурша опавшей листвой, и по-хозяйски откроет дверь.
Он же способен помочь себе... Для неё он зажёг бы все свечи, когда приходит сонная ночь. Больше всего он хочет её в той ночи, где она далеко и молчит. Только, как же её найти?.. И он знает, что ей хочется кричать - не уезжай. Только у неё нет возможности его держать. И сейчас, в каждом углу её комнаты поселилась тишина. Тишина, которая поёт только ей понятную музыку. И, возможно, она напомнит ей адажио, престо и легато, стаккато и секвенции, и прочие непонятные для неё вещи. Может быть, и не нужна им была та ночь в уединении с музыкой... А вдруг без этого было бы легче? Им, обоим... И он будет греть холодным вечером руки о чашку с чаем, смотреть вдаль и молчать, царапая этим свою душу.
Начало сентября, и его захватила плотная работа. Репетиции, порой по шесть часов в день, вечерние выступления. И он рад был бежать из дома, чтобы не видеть неспокойные глаза Нинель. Она не спрашивала, а он не мешал ей молчать. Её ежедневный тревожный взгляд он гасил музыкой, наполняя её новыми чувствами. Скрипка отвечала ему согласием. Его зыбкий сон и полночный бред воплощался в прикосновении смычка к струнам. И струны пели так, словно самой скрипке было больно. И он не гасил её... Пусть поёт. Для той, которую он искал глазами в заполненном красивом зале. Она же просила.
И однажды после выступления, приподняв бровь, дирижёр удивлённо воскликнул:
- Андрей Петрович!.. Я восхищён! Я не узнаю вас!.. Ваша скрипка даже не поёт, она зовёт за собой по законам нейрофизиологии. Выброс гормонов, ощущение заторможенности и блаженства. Вы знаете, о чём я говорю. Зритель чувствует, переживает, и отдаёт вам свою признательность.
- Спасибо, Георгий Фёдорович, - склонив голову, поблагодарил он дирижёра. - Мы же музыканты. Мы долго томимся зависимостью от музыки, и однажды открываем в себе новое звучание.
- Всё идёт от психологической готовности к общению с публикой, мой друг.
- Всё проще... Однажды я понял, что держу в руках скрипку, а не черенок лопаты.
- Вот так даже? - засмеялся Георгий Фёдорович, пожимая ему руку. - Рад. Очень рад.
- Георгий Фёдорович... У меня к вам просьба. Мне срочно нужно съездить по делам.
- Хорошо. После воскресного выступления у нас два свободных дня на отдых.
- И ещё раз спасибо, - он улыбнулся.
Наступившая осень... Мелкий ежедневный стресс от слякоти, и быстрый бег уставшей жизни. И ещё воздух опьянённой природы - глотай без меры. Он стоял на краю луга, где однажды набрал для неё охапку степных колокольчиков. Луг казался теперь унылым старичком, потрёпанным ветрами и дождями, закутавшимся в серо-жёлтый плащ. Ничего, придёт его время, и он будет радовать людей разноцветьем и зеленью трав. А пока... Пока он вёз ей большой букет, собранный из ирисов и лилий.
- Нет, Улюшка, - прошептал он, закрывая лицо от ветра. - Не получится врозь. И мы посидим с тобой под облетевшей черёмухой, прикасаясь друг к другу плечами. Посидим, подавляя дрожь и греясь чаем из старинных бокалов. Просто так посидим, не проронив ни слова. И мы замёрзнем... И пойдём греться у печки, где я буду держать твои руки в своих. Я не исчезну из твоей жизни, и не уйду.
Неделю назад он снял небольшую квартирку и даже оплатил её стоимость на две недели вперёд.
Остановив машину возле дома, он взял букет и открыл калитку. И только шагнув во двор, он в замешательстве встал перед окнами, накрепко заколоченными досками. Кинув букет на крыльцо, он потрогал большой амбарный замок на двери и с замершим сердцем осмотрел двор. Закрытая баня, закрытый и пустой сарай, где не было Ночки. И даже куры не кудахтали на заднем дворе. Пусто... Махнув в недоумении по волосам, он перебежал дорогу к домику бабы Дуни.
- Где?.. Где она?
- Так это... Уехала она. Уехала-а... - баба Дуня запричитала, заговорила навзрыд, словно воздуха не хватало в груди. - Свела Ночку к Тоське, к подруге своей, курей туда же, прибралась на ограде, заколотила дом. И всё.
- Куда уехала?
- А рази сказала?.. Собрала бельишко, одёжку, завернула иконку в полотенце, и всё. Две сумки в руки и на дорогу. Меня чуть удар не хватил. До сих пор трясёт, - баба Дуня разрыдалась. - Ведь сердце об ей болит, об заполошной. Жила и жила бы тут под боком. И я с ей рядушком.
- Когда она уехала?
- Да дён десять поди будет.
- Ключи оставила?
- Да. Пока у меня. Может, вернётся ишшо? Бзик пройдёт и вернётся.
Открыв замок, он вошёл в пустой дом. Всё так же, только не топлено давно. Холодно, и на столе недопитый чай. Он вынес и выплеснул во двор остатки из бокала и помыл его в рукомойнике возле бани, где оставалась вода. Вернувшись в дом, он поставил бокал, прошёлся по комнате и сел за стол, подавляя в себе внутреннюю дрожь. Сегодня никто его не ждёт. И в этой холодной тишине есть ещё надежда, что вдруг вернётся она, за которой приехал, и кого ты теперь ждёшь. Он посмотрел в окно, где вновь собирался дождь. Ну вот... Даже скопившуюся грязь на стёклах не успела отмыть. И ушла она не к кому-то другому. Она ушла от него, и больше не будет так, как было прежде. Он вспомнил как однажды, сидя во дворе за столиком, он нечаянно прижал к скамейке подол её платья. Она смеялась и просила отпустить. А он в шутку спросил тогда - не помешал ли, сидя в такой близости? Приподняв изогнутую бровь, она кивнула - нет.
- Улюшка... Что же ты натворила?
Поставив цветы в глиняный горшок, он порылся в тумбочке, вырвал из тетрадки листок и написал число, месяц и год. Приехал вот, и не у кого спросить - зачем всё так? Оказалось, что делать ему здесь нечего и оставаться незачем. Постояв немного, он оставил листок на столе, закрыл дом и унёс ключ.
Возвращался в город под моросивший по стеклу дождь. И состояние: никому не в радость, и ничего друг другу не обещали. Осталось только терпеливо ждать. Просто молчать, и заштопать себя этим молчанием. И не смотреть в зеркала: в них не видно, что там внутри. А если не вернётся, то считать за счастье, что не оставила сердце порожним. Двое, даже при разлуке, остаются мысленно связанными друг с другом. Вот только, почему-то захотелось посидеть под черёмухой и попить чаю. С мёдом или калиновым вареньем.
Его томила неизвестность. Этакая дама, назойливая гостья. Ещё и осень глубокая... Она собирает птиц в стаи, сеет то дождём, то уже снегом. Кто-то ворчит - опять слякоть, а ему хочется сказать - не мутите в чьей-то душе, там и так мутно. Он часто останавливался у набережной, проезжая мимо, и долго смотрел на воду. Да, скорее всего Ульяна не смогла бы полностью вжиться в его жизнь. Ей неведомы правила и понятия его общества. Ей простор нужен, трава по росе ходить, речка её, чтобы в ней купаться. Вот только она заставляет помнить о себе и мучиться неизвестностью. А вдруг это его очередной бред?.. Скорее всего, это его отчаяние. И сколько времени не пройдёт, надо иметь силы ждать, пока ещё жив.
И он ждал год за годом, отсчитывая на тетрадном листочке в её доме дни и числа. Много лет, в надежде вновь увидеть. В надежде, что она войдёт однажды в свой дом и поймёт, как он её ждал. Он приезжал каждый год во время цветения колокольчиков, оставляя свежий букет в обычном глиняном горшке. За зиму цветы высыхали, и он складывал их возле крылечка у баньки. Но, увы... Ульяны не было. Быть может, он и правда забрал её на казнь. Не удержал, не сберёг... Он заметил тогда её растерянность. А она просто попрощалась с ним, провожая у калитки, и ушла. И она ничего у него не просила. Кроме одного - играть для неё, словно она сидит в концертном зале. Каждый раз, выходя к публике, он искал её глазами. И несмотря на творившийся внутри хаос, работал до изнеможения.
Приехав однажды, он с горечью посмотрел на домик бабы Дуни. В нём также были заколочены окна досками. Деревня год от года исчезала, и бывшие когда-то живыми дома постепенно зарастали бурьяном. Вот и Улюшкин огород стоял весь в крапиве и лопухах, да ведро болталось у колодца, омытое дождями и заржавевшее на солнце. Наверное, и правда, что постепенно ко всему привыкаешь. И к дому пустому, и к тому, что тебя в нём не ждут. И часы не тикают, и иконка не глядит с укором. Он налил из привезённого с собой термоса чай в две кружки и сел за стол.
- Улюшка... Ты только наблюдай, где-нибудь там за рассветом в оконце.
Дожидаясь, когда чай немного остынет, он смахнул с окон новые паутинки. А потом сидел, мысленно возвращаясь к началу. И пустота вокруг... Домик молчал, словно хранил все эти годы обряд глухой тишины. И только заросший палисадник шептал свою молитву, царапаясь высокой травой по стеклу. Наверное, он тоже грустит, вспоминая живущую здесь когда-то хозяйку. Выпив чай, он наполнил ещё раз свой и оставил кружки полными на столе. И почему-то подумалось, что где-то там, грея мужу такой же чай, она, возможно, вспомнит о нём. Поменяв колокольчики в горшке на свежие, он склонился над листочком, оставляя новое послание с новыми числами.
- Вот такая у нас романтика, Улюшка. И хорошо, что не пишу тебе гусиным пером, как в те старые времена.
Закрыв дом, он унёс ключи соседке Антонине. Тосе, как говорила однажды баба Дуня. Постояв немного у ограды, он в очередной раз уехал из пустого домика. В нём теперь нетронутый покой, и всё тот же бачок с крышкой для воды, с перевёрнутой на неё железной кружкой. Однажды она выключила здесь свет и ушла. И ему стало не до смеха: всё потухло и не светит, и даже в луга не хочется одному ходить.
Начало сентября, и его захватила плотная работа. Репетиции, порой по шесть часов в день, вечерние выступления. И он рад был бежать из дома, чтобы не видеть неспокойные глаза Нинель. Она не спрашивала, а он не мешал ей молчать. Её ежедневный тревожный взгляд он гасил музыкой, наполняя её новыми чувствами. Скрипка отвечала ему согласием. Его зыбкий сон и полночный бред воплощался в прикосновении смычка к струнам. И струны пели так, словно самой скрипке было больно. И он не гасил её... Пусть поёт. Для той, которую он искал глазами в заполненном красивом зале. Она же просила.
И однажды после выступления, приподняв бровь, дирижёр удивлённо воскликнул:
- Андрей Петрович!.. Я восхищён! Я не узнаю вас!.. Ваша скрипка даже не поёт, она зовёт за собой по законам нейрофизиологии. Выброс гормонов, ощущение заторможенности и блаженства. Вы знаете, о чём я говорю. Зритель чувствует, переживает, и отдаёт вам свою признательность.
- Спасибо, Георгий Фёдорович, - склонив голову, поблагодарил он дирижёра. - Мы же музыканты. Мы долго томимся зависимостью от музыки, и однажды открываем в себе новое звучание.
- Всё идёт от психологической готовности к общению с публикой, мой друг.
- Всё проще... Однажды я понял, что держу в руках скрипку, а не черенок лопаты.
- Вот так даже? - засмеялся Георгий Фёдорович, пожимая ему руку. - Рад. Очень рад.
- Георгий Фёдорович... У меня к вам просьба. Мне срочно нужно съездить по делам.
- Хорошо. После воскресного выступления у нас два свободных дня на отдых.
- И ещё раз спасибо, - он улыбнулся.
Наступившая осень... Мелкий ежедневный стресс от слякоти, и быстрый бег уставшей жизни. И ещё воздух опьянённой природы - глотай без меры. Он стоял на краю луга, где однажды набрал для неё охапку степных колокольчиков. Луг казался теперь унылым старичком, потрёпанным ветрами и дождями, закутавшимся в серо-жёлтый плащ. Ничего, придёт его время, и он будет радовать людей разноцветьем и зеленью трав. А пока... Пока он вёз ей большой букет, собранный из ирисов и лилий.
- Нет, Улюшка, - прошептал он, закрывая лицо от ветра. - Не получится врозь. И мы посидим с тобой под облетевшей черёмухой, прикасаясь друг к другу плечами. Посидим, подавляя дрожь и греясь чаем из старинных бокалов. Просто так посидим, не проронив ни слова. И мы замёрзнем... И пойдём греться у печки, где я буду держать твои руки в своих. Я не исчезну из твоей жизни, и не уйду.
Неделю назад он снял небольшую квартирку и даже оплатил её стоимость на две недели вперёд.
Остановив машину возле дома, он взял букет и открыл калитку. И только шагнув во двор, он в замешательстве встал перед окнами, накрепко заколоченными досками. Кинув букет на крыльцо, он потрогал большой амбарный замок на двери и с замершим сердцем осмотрел двор. Закрытая баня, закрытый и пустой сарай, где не было Ночки. И даже куры не кудахтали на заднем дворе. Пусто... Махнув в недоумении по волосам, он перебежал дорогу к домику бабы Дуни.
- Где?.. Где она?
- Так это... Уехала она. Уехала-а... - баба Дуня запричитала, заговорила навзрыд, словно воздуха не хватало в груди. - Свела Ночку к Тоське, к подруге своей, курей туда же, прибралась на ограде, заколотила дом. И всё.
- Куда уехала?
- А рази сказала?.. Собрала бельишко, одёжку, завернула иконку в полотенце, и всё. Две сумки в руки и на дорогу. Меня чуть удар не хватил. До сих пор трясёт, - баба Дуня разрыдалась. - Ведь сердце об ей болит, об заполошной. Жила и жила бы тут под боком. И я с ей рядушком.
- Когда она уехала?
- Да дён десять поди будет.
- Ключи оставила?
- Да. Пока у меня. Может, вернётся ишшо? Бзик пройдёт и вернётся.
Открыв замок, он вошёл в пустой дом. Всё так же, только не топлено давно. Холодно, и на столе недопитый чай. Он вынес и выплеснул во двор остатки из бокала и помыл его в рукомойнике возле бани, где оставалась вода. Вернувшись в дом, он поставил бокал, прошёлся по комнате и сел за стол, подавляя в себе внутреннюю дрожь. Сегодня никто его не ждёт. И в этой холодной тишине есть ещё надежда, что вдруг вернётся она, за которой приехал, и кого ты теперь ждёшь. Он посмотрел в окно, где вновь собирался дождь. Ну вот... Даже скопившуюся грязь на стёклах не успела отмыть. И ушла она не к кому-то другому. Она ушла от него, и больше не будет так, как было прежде. Он вспомнил как однажды, сидя во дворе за столиком, он нечаянно прижал к скамейке подол её платья. Она смеялась и просила отпустить. А он в шутку спросил тогда - не помешал ли, сидя в такой близости? Приподняв изогнутую бровь, она кивнула - нет.
- Улюшка... Что же ты натворила?
Поставив цветы в глиняный горшок, он порылся в тумбочке, вырвал из тетрадки листок и написал число, месяц и год. Приехал вот, и не у кого спросить - зачем всё так? Оказалось, что делать ему здесь нечего и оставаться незачем. Постояв немного, он оставил листок на столе, закрыл дом и унёс ключ.
Возвращался в город под моросивший по стеклу дождь. И состояние: никому не в радость, и ничего друг другу не обещали. Осталось только терпеливо ждать. Просто молчать, и заштопать себя этим молчанием. И не смотреть в зеркала: в них не видно, что там внутри. А если не вернётся, то считать за счастье, что не оставила сердце порожним. Двое, даже при разлуке, остаются мысленно связанными друг с другом. Вот только, почему-то захотелось посидеть под черёмухой и попить чаю. С мёдом или калиновым вареньем.
Его томила неизвестность. Этакая дама, назойливая гостья. Ещё и осень глубокая... Она собирает птиц в стаи, сеет то дождём, то уже снегом. Кто-то ворчит - опять слякоть, а ему хочется сказать - не мутите в чьей-то душе, там и так мутно. Он часто останавливался у набережной, проезжая мимо, и долго смотрел на воду. Да, скорее всего Ульяна не смогла бы полностью вжиться в его жизнь. Ей неведомы правила и понятия его общества. Ей простор нужен, трава по росе ходить, речка её, чтобы в ней купаться. Вот только она заставляет помнить о себе и мучиться неизвестностью. А вдруг это его очередной бред?.. Скорее всего, это его отчаяние. И сколько времени не пройдёт, надо иметь силы ждать, пока ещё жив.
И он ждал год за годом, отсчитывая на тетрадном листочке в её доме дни и числа. Много лет, в надежде вновь увидеть. В надежде, что она войдёт однажды в свой дом и поймёт, как он её ждал. Он приезжал каждый год во время цветения колокольчиков, оставляя свежий букет в обычном глиняном горшке. За зиму цветы высыхали, и он складывал их возле крылечка у баньки. Но, увы... Ульяны не было. Быть может, он и правда забрал её на казнь. Не удержал, не сберёг... Он заметил тогда её растерянность. А она просто попрощалась с ним, провожая у калитки, и ушла. И она ничего у него не просила. Кроме одного - играть для неё, словно она сидит в концертном зале. Каждый раз, выходя к публике, он искал её глазами. И несмотря на творившийся внутри хаос, работал до изнеможения.
Приехав однажды, он с горечью посмотрел на домик бабы Дуни. В нём также были заколочены окна досками. Деревня год от года исчезала, и бывшие когда-то живыми дома постепенно зарастали бурьяном. Вот и Улюшкин огород стоял весь в крапиве и лопухах, да ведро болталось у колодца, омытое дождями и заржавевшее на солнце. Наверное, и правда, что постепенно ко всему привыкаешь. И к дому пустому, и к тому, что тебя в нём не ждут. И часы не тикают, и иконка не глядит с укором. Он налил из привезённого с собой термоса чай в две кружки и сел за стол.
- Улюшка... Ты только наблюдай, где-нибудь там за рассветом в оконце.
Дожидаясь, когда чай немного остынет, он смахнул с окон новые паутинки. А потом сидел, мысленно возвращаясь к началу. И пустота вокруг... Домик молчал, словно хранил все эти годы обряд глухой тишины. И только заросший палисадник шептал свою молитву, царапаясь высокой травой по стеклу. Наверное, он тоже грустит, вспоминая живущую здесь когда-то хозяйку. Выпив чай, он наполнил ещё раз свой и оставил кружки полными на столе. И почему-то подумалось, что где-то там, грея мужу такой же чай, она, возможно, вспомнит о нём. Поменяв колокольчики в горшке на свежие, он склонился над листочком, оставляя новое послание с новыми числами.
- Вот такая у нас романтика, Улюшка. И хорошо, что не пишу тебе гусиным пером, как в те старые времена.
Закрыв дом, он унёс ключи соседке Антонине. Тосе, как говорила однажды баба Дуня. Постояв немного у ограды, он в очередной раз уехал из пустого домика. В нём теперь нетронутый покой, и всё тот же бачок с крышкой для воды, с перевёрнутой на неё железной кружкой. Однажды она выключила здесь свет и ушла. И ему стало не до смеха: всё потухло и не светит, и даже в луга не хочется одному ходить.
