-- Смотри, - Вовка, дожевав хлеб, хрупнул терпко-кислым яблоком, сорванным в одичавшем саду. - Эта ветка подходит к основной прямо возле "Черногорской". До станции три километра по "железке" и около километра - по прямой...
Дождь все так же тоскливо гудел за пределами нашего укрытия, но сквозь пальчатые узоры гагатово-зеленых побегов, похожих на ламповые щетки, было видно, что цунамиподобная туча прошла, оставив за собой грязно-серый шлейф нимбостратусов. Этот шлейф беспрестанно рвался, словно старая половая тряпка, исходя широкими голубовато-молочными трещинами, проливающими слабый вечерний свет на склоны выемки.
-- Вот тут, - продолжал Вовка, упоенно водя пальцем по влажной двухверстке, - пути пересекают реку Олеть. Переходим реку... Вот! Вот оно! Дорога прямо к станции! Два километра, Славка, и мы на месте!
То и дело оскальзываясь и хватаясь за мокрые стволики деревьев, мы спустились на железную дорогу. Под ногами влажно хрустела галька. Ржаво поблескивали в скудном опалово-пепельном сиянии рельсы.
Поредевшее, но все еще божественно красивое разноцветье осеннего смешанного леса неловкой трепещущей волной сбегало вниз - к берегу Олети. Вовка примостился на площадке безопасности небольшого железнодорожного моста и, облокотившись на глянцевое от дождя ограждение, задумчиво уставился на рябую серовато-оловянную ленту реки, обрамленную грязной коркой облетевших ив.
Дождь то слегка утихал, то шептал злобно и устрашающе, будто пылающий в бреду кудесник. Ударяясь о стальные конструкции, капельки с еле слышимым писком разлетались десятками крохотных осколков. С моста хорошо было видно правую часть долины Олети, грязно-зеленую низину, иссеченную болотистыми шрамами осушительных каналов. Теперь железная дорога проходила уже по насыпи, у подножья которой неприятно клубились заросли кустарника, непроходимо затопленные, обнаженные осенью. Чуть поодаль прихотливо вилась бурая змейка дороги, пересекающей пути. Скорее всего, после наступления осенней распутицы эта дорога становилась непригодной для передвижения.
-- Смотри! - Вовка мгновенно сбросил хламиду задумчивости и весело вытер мокрое щетинистое лицо. - Вот и "Черногорская"!
Сквозь колеблющуюся пелену дождя крохотный поселок казался сжавшимся в комок беззащитным зверьком. Среди десятка убогих избушек гордо сверкали свежевыбеленными стенами и ярко-голубыми двускатными крышами два добротных каменных здания - сердце затерянной в глуши железнодорожной станции... Легкий, но откровенно холодный ветерок донес гудок маневрового локомотива и лязг сцепок. Невнятными раскатами эха проревел станционный громкоговоритель... В поселке сверкали голубоватые алмазы нескольких огоньков - наверное, зажгли прожекторы. Осколок цивилизации на удивление гармонично вклеивался в промозглую зыбь осенней тайги, маня будоражащими воображение теплом и уютом... Мы с Вовкой промокли до костей, а остановившись на мосту, - моментально окоченели до ломоты в пальцах, но лично я получал от этого непонятное, граничащее с мазохистским, удовольствие. Пьянящая близость диковатой обжитости затерянного в тайге поселения человека наполняла неизъяснимым ощущением счастья, словно бы впереди смутно маячило постижение немыслимых тайн и эзотерических загадок. В общем, я глупо улыбался и блуждал взглядом в сереющих дождем и близкими сумерками далях.
-- Слава! - с театральной робостью позвал Вовка. - Ты, случаем, не свихнулся от перенесенных лишений? Не знаю, как тебе, а мне - холодно. Или ты не слышал о пирамиде Маслоу?
-- Я счастлив, Вовка! - весело пробормотал я. - Что-то особенное есть в сегодняшнем вечере, ты не находишь? Наверное, это и называется апофеозом.
-- А мне, Славка, для полного счастья не хватает теплой постели и горячей провинциалки! - с чувством признался Вовка. - Может, все-таки тронемся в путь, а? Есть такие вещи, которыми лучше любоваться изнутри. Например, станция "Черногорская".
И мой приятель многозначительно шмыгнул носом.
Ботинки мои промокли до такой степени, что, казалось, еще немного - и они начнут медленно, но неизбежно растворяться. Сырые носки сбились и грозили натереть ноги, что становилось еще более вероятным, если учитывать состояние дороги, ведущей к станции. Опустившись на скат насыпи, покрытый толстым слоем мокрой асбестовой пыли с кусочками аляповатого серпентинита, я тщательно поправил обувку и уже принялся за сочащиеся грязноватой жидкостью шнурки, но тут внимание мое привлек камешек. Небольшой, размером со сливу, он обреченно торчал из зеленовато-белого месива дробленого змеевика и маслянисто отливал южным прибоем.
Я выколупнул камень и осторожно обтер его о штормовку. Это был кусок нефрита, формой напоминающий черепаший панцирь, причем, без единой трещинки.
-- Друг Святослав! - Вовка стучал зубами и подпрыгивал. - Чего ты там нашел?
-- Нефрит, - я задумчиво протянул другу находку и завязал ботинок. - Из него, говорят, человек наконечники для стрел когда-то делал.
-- Красивый камень, - Вовка осушил рукавом Ниагарский водопад, низвергающийся с кончика носа, и перестал трястись от холода. - Я в детстве, помню, очень любил в гальке рыться... Находил что-то красивое, гладкое, сверкающее - ну, в общем, обладающее чуть ли ни всеми качествами Идеала... Представляешь, какой это шок - найти идеал вот так, сразу, за углом до боли знакомого магазина! А с возрастом - то ли способность абстрагироваться притуплялась, то ли так, законы развития действовали... Качества идеала оставались теми же, а сам идеал почему-то перемещался в область трансцендентного... Камень оставался заурядным камнем, первый поцелуй - безликим составным элементом, первый стих - разводами от слез с привкусом наивности. Одним словом, сила привычки, - он вздохнул и вернул мне камень. - Говорят, найденные камни приносят удачу. Может, это твоя судьба, Славка?
-- Камень никогда не перестанет определять судьбу человека, - ответил я, пряча нефрит в карман насквозь пропитавшейся водой штормовки.
-- Наверное, - Вовка поправил мокро скрипнувшие лямки рюкзака. - Пошли?
Путь... Бесконечный шорох дождя и извечный хруст гальки под ногами.
Другие произведения автора:
Туристический рюкзак
Старый дневник
Далекому сновидению
Новые
Меню
