"Под одним небом"

Иван Данилович часть-1
Стояла чудесная осенняя пора, которую в народе называют бабьим летом. Я находился у раскрытого окна нашей больничной палаты и наслаждался теплом ласковых лучей ещё довольно высоко стоящего солнца. Там, со стороны дороги, доносился незатихающий шум проезжающих автомашин. Иногда были слышны звонки трамваев и приглушенные расстоянием гудки далёких электричек. В воздухе носились бесчисленные лёгкие паутинки, которые иногда залетали в нашу больничную палату. Листья на деревьях приобрели жёлтые, багряные и пурпурные цвета. От малейшего порыва ветерка они отрывались от веток, и медленно падали вниз, устилая землю сплошным разноцветным ковром. Белые стены близлежащих домов были густо усеяны большим скоплением божьих коровок. Они словно впитывали в себя энергию нашего дневного светила, перед предстоящей долгой зимней спячкой где-нибудь под камнями или подушковидными кустарниками. В больничной палате кроме меня лежало ещё двое больных. Одного звали Сергеем, а другого Иваном Даниловичем. Сергей по возрасту приходился мне ровесником, и мы вместе с ним лежали здесь уже целую неделю. Он работал на шахте проходчиком, а я трудился в одном из здешних посёлков на строительстве новой шахты. О проблемах проходки мы могли говорить часами, не надоедая друг другу.
Иван Данилович же был значительно старше нас по возрасту. Незадолго до войны он окончил военно-политическое училище в городе Смоленске и в звании младшего политрука был направлен служить в Западный Особый военный округ. Воинская же часть, где ему предстояло нести службу, была расположена возле самой границы. Там-то ранним утром 22 июня 1941года молодой политрук и встретил начало войны с фашистской Германией. Иван Данилович принимал участие в сражении за город Смоленск, оборонял нашу столицу - город Москву, освобождал Белоруссию и Польшу, брал с боями крепость Кенигсберг. Победу над врагом он встретил в городе Берлине у стен поверженного Рейхстага. Иван Данилович во время войны несколько раз был ранен в бою, причем один раз тяжело. За участие в кровопролитных сражениях с фашистами он неоднократно награждался боевыми орденами и медалями. После окончания войны Иван Данилович служил в политотделе дивизии, но во времена хрущёвской оттепели, имея звание майора, был тогда демобилизован из рядов Советской Армии по сокращению штатов. Прибыв на постоянное место жительство сюда, в наш шахтёрский городок, он встал на партийный учет в горкоме партии. Здесь же ему предложили занять должность заместителя секретаря парткома на одной из крупнейших шахт нашего угольного треста. Иван Данилович не долго думал над этим предложением и дал своё согласие руководству горкома партии. Работа на шахте оказалась очень хлопотливой, но он чувствовал себя уверенно, так как всё же сказывался большой опыт его политработы в армии. Однако незнание специфики горного дела очень мешало ему. Когда же разговор в парткоме заходил о производстве он больше помалкивал, чем говорил. И всё же его неосведомлённость в этом вопросе сыграла с ним злую шутку.
Приближалась очередная годовщина Великой Октябрьской революции. В честь достойной встречи её - на шахте состоялось партийное собрание с повесткой дня: «О принятии повышенных социалистических обязательств в честь наступающего праздника 7-го ноября».
Народу в зале собралось столько, что там как говорится, даже яблоку негде было упасть. На сцену, к установленной там трибуне, один за другим подходили начальники участков и от имени своих коллективов называли цифры взятых ими повышенных соцобязательств к этому празднику.
Но вот очередь скоро дошла до одного молодого инженера, недавно назначенного начальником добычного участка. Подойдя к трибуне, он сразу же заявил собранию, что в очистном забое, где они работают, создалась очень сложная обстановка. В конвейерном штреке на сопряжении с лавой, хлынувшей из завала водой, затопило «мульду» и стоявшею в ней хвостовую головку скребкового конвейера. Транспортировка добытого в лаве угля сильно осложнилась и стала практически невозможной. Принимаемые на месте меры по откачке воды не дали положительных результатов из-за того, что установленные там насосы захлёбываются от большого притока воды.
В конце своей речи он обратился к президиуму собрания и сказал, что он не может взять на себя повышенных обязательств к этому празднику в такой сложной аварийной обстановке на участке.
В зале во время его выступления стояла напряженная тишина. Каждый из участников собрания думал про себя, а чем же вся эта история закончится. Но вот встал с места ничтоже не сумняшеся Иван Данилович, который до этого сидел за столом в президиуме и, показав рукой на понуро стоявшего у трибуны начальника участка, обратился к собранию со словами:
- Товарищи! Вот вам яркий пример нашего разгильдяйства, расхлябанности и явного пустозвонства. Этот так называемый руководитель расписался в собственном бессилии. С таким положением дел на участке нужно тщательно разобраться и дать принципиальную партийную оценку методам работы его руководства. Ведь придумал же начальник участка сказать такое. Да взял бы эту чёртову «мульду», будь она неладная, да заказал бы новую в механическом цехе, там бы давно её сделали, и проблем с транспортировкой угля никаких бы не было. А то вот носится с ней, как с писаной торбой, ведь эта работа даже выведенного яйца не стоит, чтобы здесь о ней говорить серьёзно. Заладил одно и тоже: «мульда» да «мульда», как будто у него других слов нет.
В ответ на его слова из зала послышались оживленные реплики:
- Вот это загнул! Во… даёт! Ну и дела!
Конечно, все шахтёры знали, что «мульда» это такой технический термин и обозначает разновидность синклинальной складки, заполненную водой. А если сказать попросту, то это была обыкновенная лужа воды в углублении почвы конвейерного штрека, где и утонула хвостовая головка конвейера.
Иван Данилович, даже и не помышлял о том, как тяжело шахтёрам бороться с притоком воды в шахте. Но надо отдать ему должное - он всё же сообразил, что он что-то не то сказал, и поэтому смутившись, сел на своё прежнее место в президиуме. Председатель же собрания со словами, что мы ещё разберёмся с тобой, отправил начальника участка с трибуны в зал и, объявив повестку дня исчерпанной, закрыл это собрание.
После него Иван Данилович ходил по шахте, как неприкаянный, всюду ему чудились насмешки над собой, и вынести этого он уже не мог.
И действительно своим нелепым выступлением на партийном собрании он «прославился» на шахте. Иван Данилович вскоре написал заявление и по согласованию с руководством перевёлся на должность инструктора в горком партии. Теперь свободного времени у него стало значительно больше, и он до этого никогда не обращавший особого внимания на состояние своего здоровья вдруг взял да и лёг на обследование в больницу. В последнее время у Ивана Даниловича из-за переживаний стало пошаливать сердце, да и фронтовые раны давали о себе знать в ненастную погоду.


Старик - часть 2   


Между тем в больнице шёл послеобеденный, так называемый, «тихий час». Сергей лежал на своей кровати и дремал, а Иван Данилович просматривал газеты, которые ему принесли недавно из дома. Вдруг в дверь потихоньку постучали, и в палату вошла медсестра вместе с вновь поступившим больным. Это был очень высокий худощавый старик, заросший почти до самых глаз окладистой с проседью бородой. Но во всей его фигуре и манере держаться чувствовалась какая-то большая внутренняя сила и былая мощь. Он обвёл своими чёрными пронзительными глазами нашу палату, усмехнулся и тихо произнёс, как бы про себя, при этом ни к кому конкретно не обращаясь:
- Да, а здесь лучше, чем на Колыме!
Медсестра показала старику рукой на кровать, стоявшую впритык к моей койке, и сказала, чтобы он занимал её, а сама после этих слов вышла из палаты по своим неотложным делам.
- Как звать-то? - спросил у вновь прибывшего больного Сергей.
- Фёдором Степановичем кличут,- ответил он, расправляя свою постель. Затем лёг, укрылся одеялом и видимо, сильно намаявшись, сразу же крепко уснул.
На другой день, пообедав в больничной столовой, старик пожаловался нам на то, что он никак не может утолить свой голод после Колымы. Мы с Сергеем, не сговариваясь, достали из своих тумбочек продукты, которые нам принесли в больницу наши родные и досыта накормили Фёдора Степановича. Поблагодарив нас за еду, старик подошёл к своей кровати и лег на неё. Полежав некоторое время в раздумье, он вдруг неожиданно обратился к Сергею.
- Скажи - ка мне мил человек, а слышал ли ты, что нибудь о троцкистах? Вот отбыл я свой срок на Колыме, якобы, за связь с ними, а кто они такие, до сих пор не знаю.
Сергей явно не ожидал от старика такого вот весьма заковыристого вопроса, и несколько подумав, так ответил ему:
- Моё дело отец рештаки да стойки в забой таскать и уходы давать, а вот кто такие троцкисты и чем они там занимаются, вон у Ивана Даниловича спроси, он в горкоме партии работает, и всё про них должен знать.
Иван Данилович оторвался от газеты, которую он читал во время нашего разговора, посмотрел недовольно сперва на Сергея, а потом на Фёдора Степановича и, не проронив ни слова, отвернулся от них лицом к стенке, явно не желая разговаривать на эту тему.
Но вот меня почему-то сразу заинтересовал этот вопрос старика. Я стал перебирать в памяти своё прошлое и вдруг неожиданно для себя вспомнил, что об этом троцкизме я впервые прочитал в «Кратком курсе истории ВКПБ», автором которого был И.В. Сталин. Мой дядя работал в то время парторгом ЦК на одной из шахт города, в котором я тогда жил, и у него в доме была эта книга. Вот из неё-то я впервые тогда и узнал, что троцкизм это идейно -политическое мелкобуржуазное течение, возглавлявшееся Л.Д. Троцким в 20-30 годы двадцатого века, и их идеология и антипартийная направленность была глубоко враждебна марксизму – ленинизму, и чужда нашему народу.
Тогда я обратился к Фёдору Степановичу и сказал ему, что троцкизм это такое оппозиционное течение в нашей партии, которое хотело тогда силой свергнуть существующий общественный строй и установить свою власть в нашей стране.
- Вот выходит, за что меня арестовали, - промолвил задумчиво старик.
- Как же могли Вас зачислить в троцкисты, если Вы их никогда в своей жизни в глаза - то не видали? - спросил я у Фёдора Степановича.
- Да уж так вот вышло,- ответил он мне.
И он поведал нам эту свою трагическою историю пребывания в лагерях Колымского края, где он провел, как оказалось, все свои молодые годы.
- Родился я в селе Кузедеево,- начал рассказывать он,- и почти с малых лет помогал своему отцу вести немудреное хозяйство. Особенно же охотно я ездил в ночное. Мы с ребятами пригоняли коней на пастбище, стреножили их и разжигали большой костёр на лугу возле реки. А когда он догорал, то тогда в горячей золе пекли картошку, потом ели её и всю ночь рассказывали друг другу страшные истории или разные небылицы. Но сон всё же смаривал нас, и мы все ненадолго засыпали у потухшего костра. Рано утром просыпались и сразу же растреноживали коней. Затем верхом садились на них и с гиканьем гнали их в своё село. А там уже всех нас радостно встречали довольные родители.
- Замечательное же тогда было то время! - сказал нам с сожалением старик и затем, немного помолчав, продолжил свой рассказ:
- Учился я в школе-четырехлетке хорошо и успешно окончил её.
Было у меня тогда желание учиться и дальше, но не довелось. От сильной простуды тяжело заболел мой отец. У него наши врачи признали, какую - то серьёзную лёгочную болезнь, и за ним требовался постоянный уход. Вот на этом и закончилось моё обучение в школе, и я туда больше уже не пошёл.
Помимо ухода за больным отцом нужен был еще и догляд за нашим хозяйством. Дел накопилось столько, что только успевай поворачиваться, в семье-то я был старшим сыном. Когда отец стал поправляться, и состояние его здоровья немного улучшилось, то я пошёл работать тогда подручным к своему родному дяде Михаилу - в кузницу. Он был хороший мастер своего дела, и я с большим усердием стал постигать секреты кузнечного ремесла. Через несколько лет моей работы у него, я мог уже самостоятельно ремонтировать плуги и бороны к посевной, а так же по заказу своих сельчан изготовлять скобы, гвозди, подковы, запоры и многие другие изделия, столь необходимые в крестьянском хозяйстве.
Через несколько лет такой работы в кузнице я настолько окреп, что никто из моих сверстников уже не мог меня одолеть. На спор я свободно мог сгибать и разгибать подковы, гнуть пальцами гвозди, свободно таскал сразу по два куля с зерном с телеги на мельницу и ещё многое другое. А сколько потом я нечаянно раздавил стаканов и рюмок, когда брал их в свои руки даже и не сосчитать. Всё это вызывало крайнее удивление у близких мне людей.
- Тебе бы Фёдор только силачом в цирке работать, а не здесь в кузнице,- часто говаривал мне дядя Михаил, глядя, как я почти безо всякого видимого усилия, поднимал в его присутствии тяжеленную раскаленную добела заготовку из горна, и нёс её кузнечными клещами на наковальню для обработки.
Но, однажды, со мной произошёл неприятный случай, перевернувший всю мою дальнейшую жизнь:
- Вечером после работы в кузнице я один возвращался домой. Смотрю, навстречу мне идёт по дороге здоровущий племенной бугай. Никто из нас двоих не захотел уступать друг другу дорогу. Бык остановился и у него от злости налилились кровью глаза. Постояв некоторое время, словно в раздумье, он, вдруг нагнув голову, двинулся прямо на меня. Увернувшись от разъяренного быка, я схватил его за рога и повернул голову набок. Как потом выяснилось, я ему повредил шейные позвонки, и его тогда пришлось срочно приколоть. Меня же обвинили в злостном хулиганстве и присудили платить за этого быка большой штраф. Таких денег в нашей семье отродясь никогда не было. Хозяин же быка Афанасий Михайлович жил недалеко от нас и при каждой встрече с моими родителями требовал уплатить ему побыстрее этот штраф. Иначе запугивал он их, что всё ваше хозяйство пойдёт вскоре на продажу с молотка. Эта угроза сильно подействовала на всех нас, и я решил устроиться на работу на какой-нибудь шахте в посёлке Осиновка, который находился примерно в сорока километрах от нашего села. Я там хотел заработать побольше денег, для того чтобы рассчитаться полностью за этого быка. Моему отцу всё же с трудом удалось уговорить Афанасия Михайловича отсрочить штраф, пообещав ему за это уплатить
неплохие проценты.
В отделе кадров шахты «Центральная» куда я обратился с просьбой о своем трудоустройстве мне пошли там навстречу и дали направление в школу горнопромышленного обучения. После её окончания я тогда получил специальность забойщика и стал работать на шахте - в лаве. Привыкнув к тяжёлой физической работе в кузнице, я не очень-то сильно уставал за смену, и значительно перевыполнял свои сменные задания. Конечно, и заработок у меня был в то время приличный. С Афанасием Михайловичем я рассчитался за быка летом следующего года, когда приехал домой в отпуск. При встрече с ним в его глазах я заметил нескрываемую ненависть ко мне и злобу.
- Наверное, ему своего племенного быка стало сильно жалко,- подумал я про себя, и направился к дяде Михаилу в кузницу, чтобы там передать ему свои гостинцы.
Я его сильно любил и уважал за то, что он в трудное для нас время взял меня к себе тогда на работу и обучил кузнечному мастерству, которое мне потом очень пригодилось в жизни.
А между тем в начале июля месяца стояли очень жаркие дни. Солнце находилось прямо над головой и от него казалось, не было никакого спасения. Все жители села от мала до велика были с утра до позднего вечера заняты на сенокосе. И как же я не мог помочь родному селу в эти страдные денёчки, когда каждый человек был на вес золота. Недолго думая, я пошёл трудиться в сенокосную бригаду, где встретил многих своих бывших дружков. В нашей бригаде вместе со мной было всего двадцать молодых ребят, но каждый работал за двоих, и за это нас тогда очень уважали многие сельчане.
Вот из одних таких дней после утренней косьбы, мы расположились на небольшой полянке под густой тенью деревьев, чтобы там пообедать, и чуток передохнуть. Насытившись, я ещё полежал некоторое время на траве, затем поднялся с неё и вознамерился, было сходить искупаться на речку, как вдруг увидел, что по дороге к нам скачут всадники в милицейской форме.
- Куда же их нелёгкая несёт, - пронеслось у меня в голове и сердце почему-то тоскливо сжалось в моей груди, в предчувствии какой - то неминуемой большой беды.
И действительно милиционеры подъехали к нам на лошадях, собрали всех нас и сделали перекличку по заранее составленному кем-то списку. А потом безо всякого объяснения причин повели под охраной в село. Там всю ночь, не допуская при этом к нам наших родных, продержали в клубе под замком, а утром погнали на железнодорожную станцию и, посадив в тюремный вагон с решётками на окнах, повезли неизвестно куда.
Так мы все через некоторое время оказались в Мариинской тюрьме. Поместили нас там, в большой камере и первое время никого не трогали. А затем начались эти мучительные допросы с пристрастием. Следователи настойчиво добивались признаний от наших ребят в сочувствии к троцкизму и принадлежности к контрреволюционной террористической организации. Мы тогда, понятное дело, не знали, кто такие это троцкисты и поэтому не подписывали им никаких бумаг, которые они подсовывали нам на своих допросах.
Но, вот однажды, набравшись смелости, я всё же спросил у следователя допрашивающего меня:
- А что обозначает слово - троцкизм?
-Троцкисты это заклятые враги народа, которых надо уничтожать как сорную траву в огороде, - со злостью ответил он мне, - а ты являешься их явным приспешником.
Такой ответ следователя меня совсем не обрадовал. Я знал, что врагов народа «Тройка» или «Особое совещание», заочно может, приговорить в соответствии со статьей 58 УК РСФСР к десяти годам заключения без права переписки, а это означало бы - к расстрелу.
Придя в свою камеру, я долго думал над тем, что кто же всё - таки из моих односельчан так жестоко оклеветал нас. И вдруг меня осенило: предо мной встало очень злобное лицо Афанасия Михайловича, в тот момент, когда я ему отдавал штраф за быка. «Это должно быть он написал на нас свой донос в органы», - со злостью подумал я. Тем не менее, о своём тогдашнем подозрении я ни с кем из моих товарищей не поделился.
- Сам с ним разберусь, дай Бог только выйти отсюда живым, - таково было моё твёрдое решение здесь в неволе.
Во время этого мучительного раздумья - вдруг дверь нашей камеры внезапно распахнулась, и охранники втолкнули к нам какого-то высокого военного, у которого на груди была разорвана гимнастёрка, и виднелись явные следы побоев на его лице. Он выпрямился и, окинув нас всех своим пристальным взглядом, спросил:
- Откуда вы ребята?
- Из села Кузедеево,- ответили мы ему.
- А где же находится это село?
- В шестидесяти километрах южнее города Сталинска.
- А кто же вы будете?- спросил его кто-то из нас.
-Я, полковник Рокоссовский,- ответил он нам, - вам хорошо ребята, вы молодые - выживите, если же подпишите протоколы допросов у следователей, а мне видно придёт скоро здесь конец.
Он сутки провёл с нами, а затем охранники увели его куда-то из нашей камеры.
Фёдор Степанович прервал свой рассказ и о чём-то глубоко задумался.
- Да Рокоссовский никогда не был в Мариинской тюрьме, а сидел в то время в «Крестах» в городе Ленинграде,- сказал я старику.
- А ты там был, что так говоришь? – спросил Фёдор Степанович у меня.
- Где был, не понял я.
- Где, где,- в Мариинской тюрьме!
- Да я в этой тюрьме родился в 1937 году.
- Вот оно что, - протянул, глядя на меня удивлённо, старик, - да ты был тогда ещё совсем мал и, поди, ничего не смыслил в этих вещах.
- Что мне нужно было в ту пору, то о том я хорошо смыслил, - усмехнувшись, ответил я Фёдору Степановичу.
И с тех пор пока я находился в этой больнице, старик относился ко мне, как к своему товарищу по несчастью, побывавшему вместе с ним в одной и той же тюрьме.
Ночью у Фёдора Степановича внезапно из горла хлынула кровь. Мы сразу же срочно сообщили об этом медсестре. Она быстро привела в палату нашего лечащего врача Нину Алексеевну, которая дежурила как раз в это время в больнице. Медики кое-как остановили кровотечение у больного, и потом ещё долго не отходили от него, пока он не заснул. Воспользовавшись этим обстоятельством, я спросил у Нины Михайловны:
- А у моего соседа - не туберкулёз ли случайно?
-Нет не туберкулёз, а просто у больного очень слабые лёгкие, возможно, он сильно простудил их когда-то,- сказала она и, пожелав нам всем спокойной ночи, вышла из палаты вместе с медсестрой.
Утром после завтрака и больничных процедур, когда мы все собрались в нашей палате, Фёдор Степанович стал извиняться перед нами за то, что он побеспокоил нас ночью и не давал никому заснуть.
- Это проклятая Колыма во всём виновата, где я там так сильно простудился,- сказал он нам.
- Когда же это вас отправили на Колыму?- спросил я у него.
- Всё вышло так, - произнёс старик, - как нам тогда сказал полковник Рокоссовский, когда он находился вместе с нами в одной и той же тюремной камере. Мы все потом по его совету подписали протоколы у следователей и нас всех заочно «Постановлением» Особого совещания приговорили к десяти годам исправительных лагерей по статье 58 УК РСФСР за контрреволюционную деятельность.
- Всю нашу группу, - стал дальше рассказывать нам, слегка покашливая, Фёдор Степанович, - потом разбросали по различным лагерям, а меня вот посадили в тюремный вагон и вместе с другими заключёнными повезли на Восток. Через полмесяца наш эшелон прибыл ночью в какой-то морской порт, где нас уже ожидал большой пароход. Там всех заключенных по трапу согнали в большой слабо освещённый трюм этого судна. И набилось в нём нашего брата битком, как селёдок в бочке - ни стать ни сесть. От большой сырости, холода и спёртого воздуха многие люди тогда тяжело заболели. Вода была затхлая, а пища некачественная из-за чего нас сильно мутило. Особенно всех донимала болтанка на море во время шторма. От неё страшно кружилась голова, и выворачивало всё нутро наизнанку. В это время года Охотское море, как говорили знающие люди, было всегда неспокойное и бурное. Нам всем казалось, что наша старая посудина скоро развалится на части, и мы пойдём на дно кормить там рыб.
Наконец - то наш старый пароход добрался до порта Нагаево, и нас, оставшихся в живых, высадили на берег и, не дав передохнуть, сразу же погнали в сопровождении конвоя по этапу. Долго так мы шли, теряя свои последние силы, и примерно в четырехстах километрах северо-западнее города Магадана вся наша колонна остановилась, недалеко от какого - то посёлка. Как потом мы все узнали, в этой местности находилось много различных лагерей. Все они были забиты зэками, которые делились на различные категории. Осужденные по 58 статье УК РСФСР здесь назывались «контриками», уголовники - «блатными», растратчики, прогульщики и прочие
нарушители трудовой дисциплины - «бытовиками». А заключённые, которые работали где-нибудь на лесоповале или же в каком-нибудь другом месте - «трудягами» или же «мужиками».
Особенно невыносимо для заключённых - «контриков» было присутствие в бараках, где они все обитали - большого количества уголовного элемента. Блатные устанавливали там свои законы, по которым и вершили тогда свой неправедный суд над всеми остальными осуждёнными. Воровской закон запрещал им, где-либо трудиться и жили они в лагере по своим «понятиям», как правило, за счёт простых трудяг, облагая их непосильным побором.
Вот здесь-то почти на голом месте мы приступили к строительству нового лагеря для заключённых. Он, как известно, состоит из зоны оцепления и жилой зоны. Мы начали свою работу со строительства в зоне оцепления высокого двойного забора с колючей проволокой, по углам его установили сторожевые вышки, с которых хорошо просматривался практически весь лагерь. Такой же забор установили и в жилой зоне. Потом мы приступили к сборке щитовых бараков для жилья, а также столовой, больницы, штабного барака и других подобных помещений. А вот здесь в зоне - малую тюрьму, то есть карцер для штрафников, зэки выложили из кирпича и камня для прочности, чтобы оттуда никто из них не мог сбежать. Все эти работы нужно было закончить до начала зимы. Благо, что здесь на Востоке, осень баловала всех нас своими очень тёплыми деньками. К началу первых морозов все щитовые бараки для жилья были сданы в эксплуатацию, и нас поселили туда побригадно. Только в них зимой было очень холодно. Пронизывающий ветер продувал их насквозь, и там нам негде было даже хотя бы чуть-чуть согреться, несмотря на то, что печи дневальные топили почти беспрерывно.
Однажды, вечером, я вернулся с работы с очень высокой температурой и у меня почему-то сильно заболел живот. Лагерный фельдшер выслушал жалобы на моё недомогание и сразу же послал тогда на карантин в санитарный изолятор. Он представлял собой большую брезентовую палатку безо всякого отопления и удобств. Когда же меня туда привели санитары, то первое что я увидел, там уже были двое больных, которые лежали на деревянных топчанах. Я прилёг на такой же топчан и укрылся больничным одеялом, а сверху его набросил на себя ещё и свой бушлат. Меня сильно морозило, и я никак не мог даже немного согреться. Но, прислушавшись к завыванию пурги, которая разыгралась не на шутку, я всё же кое-как заснул. Проснувшись рано утром, мне сразу же бросилось в глаза, что ледяной изморозью покрылись все брезентовые стены изолятора. А я сам не мог, даже пошевельнуться, так как всё чем я укрывался, обледенело. Да и двигаться у меня не было никакого желания, всё стало мне безразличным и ненужным. Но всё же я пересилил себя. Кое-как поднялся с топчана и начал потихоньку разминаться. Когда же я немного согрелся, то тогда подошёл к своим соседям и прислушался к их дыханию. Но они уже все не дышали, видно замерзли от холода. Тогда я забрал у них одеяла, закутался в них потеплее и обратно лёг спать на свой топчан. Разбудили меня санитары и фельдшер, которые негромко разговаривали между собой, склонившись над замёрзшими зэками.
- Да эти уже готовы, - сказал один из них, - видно отмучались бедолаги, надо нам скорее вынести трупы отсюда.
- Успеем,- ответил ему другой санитар, - нужно нам ещё вот на этого зэка посмотреть, не окочурился ли? - и он своим пальцем показал в мою сторону.
- Да живой ещё,- сказал я им.
Фельдшер подошёл к моему топчану и спросил меня о состоянии моего самочувствии.
- Здоровье моё пока нормальное, - ответил ему я.
-Ну, значит, у тебя не брюшной тиф, а просто простуда,- сказал он мне и перевёл на лечение в стационар больницы.
Там меня выслушал врач с помощью трубки, постучал костяшками пальцев по моей груди, и назначил лечение. Я был тогда молод и стал быстро поправляться. Перед самой выпиской врач сказал мне, чтобы я больше так сильно не простывал из-за того, что у меня очень слабые лёгкие. Услышав это предостережение врача, я тогда подумал про себя, что они у меня ослабли совсем не от болезни, а от той ночи, которую я провёл в ледяной брезентовой палатке, где чуть было, не замёрз от холода.
Наш лагерь был расположен на территории Аркагалинского угольного месторождения, и нас пригнали сюда, чтобы работать здесь на шахтах. Я вскоре выздоровел, и меня включили в состав одной из добычных бригад для работы в очистном забое. И я как прежде на воле стал там добывать уголь.
Механизации в нашей лаве почти никакой тогда не было и основными орудиями труда были: лопата, кайло да топор. Но зато забойщики получали повышенную пайку хлеба, а тем, кто ударно трудился на работе, иногда давали дополнительный паёк: растительное масло или же небольшой кусок солёного сала - «шпик». Но воспользоваться этим богатством редко кому из нас удавалось, так как всё отбирали уголовники, и не было здесь на них почти никакой управы. Дело доходило до того, что они буквально вырывали хлеб изо рта в столовой во время обеда.
Но вот до нас дошла весть о том, что фашистская Германия напала на нашу страну. Порядки в зоне с началом войны ещё больше ужесточились. Трудились мы теперь по двенадцать часов в сутки с двумя пересменками в месяц. Система организации работ в лаве у нас была - паевая. И попробуй, не выполни свою норму выработки за смену, начальство со света сживёт. Если, к примеру, они замечали, что кто-то из нас не выкладывался полностью, то за таким осужденным устанавливался постоянный надзор. И стояли над его душой до тех пор, пока он не выполнял своё задание. А когда и это не помогало, то его отстраняли от работы и куда-то увозили из лагеря и больше мы о нём уже ничего не слышали. Лично же я всегда брал за смену полтора-два пая и перекрывал свою норму выработки всегда на 150-200%.
Заставили трудиться и уголовников в шахте, но они стремились попасть туда, где было всё же чуток полегче: на водоотлив, дверовыми, учётчиками, мотористами и на другие подобные им профессии.
За хорошее отношение к труду руководство меня назначило на участке сменным бригадиром, но я вместо слов благодарности стал настойчиво проситься у своёго начальства на фронт. Но от него в ответ на мою просьбу я услышал:
- А кто же отвечать за тебя будет, если ты вдруг добровольно сдашься в плен немцам, мы что ли?
И вот на этом - то все мои тогдашние попытки вырваться из лагеря на войну с фашистами закончились полным провалом.
В лагере у нас отсутствовала какая - либо информации о положении дел на фронте, потому что у осуждённых ни радио, ни газет попросту не было. Но вот среди зэков пошли упорные слухи о том, что враг уже продвинулся почти до самой Москвы и она сейчас находится на осадном положении. Это обстоятельство подействовало на всех нас очень удручающе, так как заключённых, осуждённых в лагере по 58 ст. УК РСФСР, в случае падения нашей столицы могли просто ликвидировать.
Но какая всё же радость охватила всех нас, когда мы узнали о жестоком поражении немцев под Москвой. И здесь - то я тогда впервые тогда услышал от зэков о генералах Жукове и Рокоссовском, чьи войска в ожесточённых боях отстояли нашу столицу.
- Неужели это тот самый полковник Рокоссовский, который был вместе с нами в Мариинской тюрьме,- часто думал о нём я.
И вновь неумолимое желание попасть на фронт охватило меня. Но все мои попытки были тщетны, и мне даже за это пригрозили карцером, ведь я считался здесь «врагом народа». Выше головы не прыгнешь, решил я и ещё с большим рвением стал трудиться в лаве. Наша бригада была очень сплочённая, и если мы видели, что человек занемог и работает через силу, то старались ему помочь и поэтому всегда выполняли свой план. Ведь все мы прекрасно понимали, что чем больше выдадим на-гора угля, то тем больше будет у Красной Армии танков, пушек и снарядов. А, обладая таким преимуществом в вооружении, она быстрее разобьёт ненавистного врага, и эта война закончится нашей общей победой.
Но вот после разгрома фашистских войск под Сталинградом по лагерю пронёсся невероятный слух. Как будто бы там, в одном из соседних лагерей, находившегося неподалеку от нас, заключённые под руководством одного репрессированного генерала, подняли восстание против своих угнетателей. Они тогда разоружили охрану лагеря, захватили их оружие и, вырвавшись на свободу, затерялись потом где - то в бескрайных просторах Колымского края. По утверждению одних зэков они ушли на Чукотку, и через Берингов пролив перебрались на Аляску, а другие заключённые утверждали, что они наоборот ушли в сторону Китая. Кто его знает, как это было на самом деле, но, судя, потому как вдруг засуетилась вся наша администрация, усиливая охрану лагеря, побег заключённых, может быть, и действительно состоялся.
Шёл самый последний год этой жестокой войны, и к этому времени уже была полностью освобождена вся оккупированная немцами территория нашей страны. Но, здесь, в лагере, уголовники к концу её совсем обнаглели. Они подсылали к нам своих «шестёрок», и те орали во всё горло:
-Эй, вы, фраера зачуханные, жрёте здесь втихую сало в три горла, а мы честные воры сдыхаем тут от голода! Ведь надо же вам - «контрикам» всё-таки делиться с нами вашей жратвой. Наши паханы, наказали, чтобы вы отдали нам половину своего доппайка, а не то здорово пожалеете об этом - да будет уже поздно.
Обычно такая словесная перепалка заканчивалась обоюдной потасовкой и уголовники, пригрозив нам расправой ни солоно хлебавши, уходили от нас до следующей встречи. Наш дополнительный паёк не давал им покоя, и они решили любым способом избавиться от меня, так как видели во мне своего главного противника, не захотевшего подчиняться их требованиям.
В лаве я обычно работал на нижнем сопряжении, где горное давление было всегда наибольшим. И если плохо закрепить его, то оно могло обрушиться и завалить породой нижнюю часть очистного забоя. Вот поэтому там всегда работали только самые опытные забойщики.
И вот кого-то из уголовников, проигравшегося в карты, паханы, заставили в пересменок подрубить топором деревянные стойки крепления нижнего сопряжения буквально перед самым моим приходом в лаву. Примерно где-то в середине смены на моём рабочем месте раздался сильный грохот обрушившейся кровли. Я только ощутил сильный удар по каске и потерял сознание.


Ася - часть 3
Только через неделю я пришёл в себя и увидел, что рядом со мной сидит на табуретке молодая женщина и внимательно смотрит на меня.
- Где нахожусь?- спросил я у неё, еле ворочая своим языком.
- В больнице,- ответила она.
- А что ты тут делаешь?
- Я работаю здесь, в больнице, нянечкой и по указанию главного врача, ухаживаю за тобой, как за тяжёлым больным. А ты лежи и молчи, тебе нельзя так много разговаривать сейчас.
Вскоре ко мне пришёл врач, и внимательно взглянув на меня, сказал подошедшей медсестре, чтобы она поставила мне укол, и после чего я быстро заснул. Долго так я лежал в этой больнице, прикованный к кровати. Приходил ко мне несколько раз и следователь. Он всё пытался узнать от меня, из-за чего и по чьей вине произошла авария в мою смену, вызвавшая на сутки остановку очистных работ по выемке угля в нашей лаве. Что же я мог ответить ему на этот вопрос и поэтому больше молчал, ссылаясь на то, что мне отбило память при ударе куском породы по голове во время той злосчастной аварии. А следователь всё больше и больше напирал на меня на то, что вот это именно я тогда на рабочем месте со злым умыслом грубо нарушил паспорт крепления очистного забоя, для того чтобы сорвать добычу угля на участке. В конце концов, он договорился до того, что обвинил меня во вредительстве, а это уже грозило мне расстрелом, время - то было тогда военное. От таких допросов мне стало совсем плохо, и врачи настоятельно порекомендовали следователю оставить меня тут в покое до полного моего выздоровления. И, правда, пока я находился в тяжёлом состоянии в больнице, он больше здесь не появлялся.
За время, проведенное в стационаре, я настолько свыкся с Асей, что уже даже не мог себе представить, как я буду обходиться без неё в дальнейшем. Она тогда завоевала моё сердце своим спокойствием, дружелюбием и огромным терпением. Ко всем людям, окружающим её, она всегда была приветливая и ласковая. Дежуря возле меня, Ася постепенно рассказала мне трагическую историю своей жизни:
- Она родилась в сельской местности в одной небольшой деревушке на Алтае. Ася была единственной дочерью у своих родителей, и они просто в ней души не чаяли. Но вот когда наступило время коллективизации, её отец не захотел вступить в колхоз и стал единолично вести у себя своё небольшое хозяйство, а свою дочь из-за боязни осложнения с властями отправил в город к своим дальним родственникам. Там она поступила работать на швейную фабрику вначале ученицей, а затем, сдав экзамены, стала работать швеёй. После этого Асе выделили место в общежитии, и там - то она вместе с другими работницами стала проживать.
В один из своих выходных дней она пошла на базар, чтобы там купить себе продукты. За одним из прилавков Ася увидела своих бывших земляков. Её бывшая подруга Дуняша вместе со своим отцом стояли там и торговали мясными продуктами. Ася подошла к ним и, поздоровавшись со своими бывшими соседями, справилась у них о здоровье своих родителей.
- Да здоровье у них пока неплохое, только вот ваше хозяйство обложили таким несусветным налогом, что жить там, в деревне, единолично стало совсем невмоготу,- ответил на её вопрос отец Дуняши.
- А как же ты устроилась в этом городе? - поинтересовалась у неё подруга.
- Я живу хорошо,- ответила ей Ася,- мне дали сейчас место в общежитии, и работаю пока что швеёй на здешней фабрике. Думаю на следующий год поступить учиться в техникум, а сейчас вот вечерами хожу на рабфак - на подготовительные курсы.
- А хорошо ли вы зарабатываете там, на фабрике? - спросил у Аси отец подруги.
- Не жалуюсь, на жизнь пока хватает, да вот скоро мне повысят разряд, тогда ещё больше получать буду денег. Надеюсь, что жизнь моя в дальнейшем здесь, в этом городе, устроится и будет несравненно лучше прежней.
Так они долго стояли и мирно разговаривали о своих делах пока новые покупатели не подошли к их прилавку. Перед тем как распрощаться, Ася вытащила из своей сумочки, деньги, и убедительно попросила Дуняшу передать их от неё своим родителям. А сама так и ничего, не купив, пошла к себе в общежитие. Ей даже в голову тогда не могло придти, как трагически окончится для неё эта случайная встреча со своими бывшими соседями.
Дуняша же вернувшись к себе, домой, растрезвонила на всю деревню о том, что как хорошо устроилась Ася в городе, и как много денег она там зарабатывает. Услышав эту новость, её давнишний поклонник, ухаживания, которого она ещё, будучи, в деревне начисто отвергла, написал со зла на неё донос в милицию. Ровно через неделю Асю арестовала милиция за то, что она, якобы, будучи дочерью подкулачника, не пожелала вступить в колхоз и сбежала с деревни по злостному наущению своих родителей. А перед этим будто бы вела с людьми разговоры, порочившие советскую власть. Эта клевета сломила её и перед угрозой побоев Ася безропотно подписала у следователя все протоколы допросов, в которых признала все обвинения выдвинутые тогда против неё. И после этого «Постановлением» Особого совещания её вскоре приговорили к десятилетней ссылке в отдаленные районы страны, как социально опасный элемент, по статье 58 пункт 10 УК РСФСР за злостную контрреволюционную агитацию. Вот таким-то образом, она оказалась здесь, на суровой Колыме, в шахтёрском поселке, а вот её родителей, как злостных подкулачников, так и не сумевших осилить тогда неподъемный для них продовольственный налог, выслали в Нарымский край на Васюганские болота.
Ася сразу же устроилась работать в поселковой больнице санитаркой, и потом ей выделили даже небольшую квартирку в бараке, но, правда с печным отоплением и безо всяких там удобств. А когда же была построена больница в нашем лагере, то она, сразу же не раздумывая, перешла сюда, работать санитаркой. Здесь и зарплата была повыше, да и с питанием было немного получше.
В 1944 году у Аси истёк срок ссылки, но она не смогла выехать к себе на родину в Алтайский край, да и ехать ей туда было теперь не к кому, и она осталась по-прежнему жить здесь же в этом посёлке. Но сколько бы Ася не делала запросов, чтобы узнать судьбу своих родителей, официальный ответ властей был один: адресат их неизвестен. Так и сгинули её отец с матерью где-то на Васюганских болотах сурового Нарымского края…
Но в это время к нам в палату зашла наша медсестра, и позвала старика на уколы. Фёдор Степанович с видимой неохотой поднялся со своей кровати и отправился следом за медсестрой в процедурную.

Баба Оля - часть 4


Я вспомнил, как наша соседка - баба Оля, однажды, пришла к нам в гости и, разоткровенничавшись, поведала со слезами на глазах про свою очень трудную жизнь в ссылке на Васюганских болотах Нарымского края.
- Раскулачили нас во время всеобщей коллективизации,- стала рассказывать она,- и всю нашу семью отправили в ссылку. Не вынеся всех свалившихся на нас несчастий, по дороге в город Томск скончался мой муж Андриан Ефремович. После его похорон меня и всех моих троих детей вместе с другими спецпереселенцами посадили на пароход и повезли по реке Томь на самый север Нарымского края. В посёлке Каргасюк он остановился, и всех подневольных «пассажиров» высадили с него. А потом нас пересадили на плоскодонную баржу, и небольшой буксир потянул её вверх по реке Васюган. Мы долго плыли по нему, а кругом нас насколько хватало глаз, простирались одни бесконечные болота. Высадили нас с этой баржи чуть выше населённого пункта Грабцовы. Присела я там, на бережку, с младшим сынком Коленькой на руках, которому только что исполнилось, пять месяцев от роду и горько заплакала.
- Что же мне делать и как же жить дальше с ребятишками в этом богом забытом краю? - думала я с горечью.
Немного погоревав, мы кое - как разожгли костёр, и когда он разгорелся, то расположились всей нашей семьей вокруг него. Затем через некоторое время, мой старший сын Пётр вместе с дочкой Аннушкой побежали к близстоящим кустам смородины и стали там собирать ягоду. Она была очень спелая, крупная и душистая. Уже вечерело и мы, попив заваренный листьями смородины чай, и полакомившись вкусной ягодой, легли спать здесь же у самого костра. А утром нас подняли охранники, и повели в противоположную сторону от реки Васюган – почти, что прямо на Восток к близлежащей возвышенности. Примерно через час мы подошли к ней и там остановились. Оказывается, охранники нас всех просто вывели из болота на относительно сухое место. Здесь мы увидели, что находившиеся рядом с нами склоны, в общем-то, не очень больших гор, были сплошь покрыты деревьями и небольшими кустарниками. В этот же день мы, как и другие переселенцы, построили себе шалаш, а на другой день приступили к рытью землянки для своего жилья.
Но очень скоро мы все столкнулись ещё с одной бедой. В этих местах не было отбоя от комаров, слепней и гнуса. Но особенно донимала нас всех мошкара. Тучами набрасывалась она на всё живое, и не было от неё никакого спасения. Мошкара лезла в рот, в нос, попадала в глаза, и от её укусов наши лица распухали и горели жгучим огнём. Только было тогда от неё одно спасение - это дымные костры. Почти у каждой землянки, а также у своих шалашей люди разжигали их, подкладывая в огонь трухлявые пеньки или же сырой валежник. Костры от такого топлива нещадно чадили и только тогда насекомые оставляли нас на некоторое время в покое.
Вскоре мы потихоньку начали осваивать эту новую для нас местность. Правда, далеко не уходили, потому что боялись трясин на болотах. Вернее даже не их, а затянутые молодым мхом окна открытой воды, которые на первый взгляд и не представляли собой вроде никакой опасности. Но вот только попробуй, сунься туда и тогда поминай, как тебя звали. Там-то тебе уже никто ни поможет, если во время, не схватишься за какое-нибудь деревцо или же за кустарник. А люди потом скажут про тебя, что вот, мол, был человек, и не стало его, сгинул видать бесследно где-то там на этих непроходимых гиблых болотах.
Но разной живности и дичи в этих местах было очень много. В реках и озерах имелось много разной рыбы, и даже в болотной воде ребятишки ухитрялись ловить на уху карасей, но, правда, они очень пахли тиной.
В здешних лесах обитали лоси, косули и даже заходили сюда северные олени. Там было немало белок, лисиц и соболей. Водилось во множестве рябчиков и глухарей. На водоемах плавало уйма уток, гусей, чирков и разных других пернатых.
Конечно, мы здесь в первое время не могли воспользоваться всеми этими богатствами. Ни у кого из нас не было тогда ни ружей для охоты, ни припасов к ним, ни снастей для ловли рыбы, да и местность эта была нам совсем не знакома. Но вот ягоды и грибы, которые росли вблизи от нас, мы собирали в большом количестве и сушили на Солнце, зима-то была уже совсем не за горами. Также большим подспорьем для всех нас была здесь в ссылке - заготовка кедрового ореха.
После похорон своего мужа я стала замечать, что у меня грудного молока становится всё меньше и меньше. И вот на новом месте оно у меня почти совсем пропало и моего сыночка стало нечем кормить. Что же было мне с ним делать, он всё время плакал и с каждым днем слабел от голода. Я, пыталась давать ему разжеванный хлебный мякиш, завернутый в тряпочку, но он, немного пососав его, выплевывал обратно. Коровьего или какого- нибудь другого молока здесь ни у кого не было, и взять мне его было совсем негде. Я была в полном отчаянии, так как понимала, что Коленьку без молока мне спасти не удастся. От такой безысходности я чуть не сошла с ума. И вот однажды, утром, когда сынок зашёлся в крике от голода, я, совсем не осознавая того, что делаю, с каким-то отупением взяла его на руки и, выйдя из своей землянки, быстро пошла прямиком к болоту. Остановившись перед самой трясиной, я подняла своего сыночка на руках вверх, и начала было уже опускать их вниз, чтобы бросить его в топь. Но в этот момент вдруг за моей спиной внезапно раздался громкий крик:
- Мама что ты делаешь - не надо! - я оглянулась назад и увидала своего старшего сына Петра, бегущего ко мне.
- Господи, что же со мной такое случилось! - пронеслось у меня в голове, - ведь я же здесь чуть не загубила своими собственными руками - свою кровинушку - своё собственное дитятко Коленьку.
Меня охватил сильный ужас, и я сильно прижав груди сына, замерла на одном месте. Пётр подбежал тогда быстро ко мне, забрал у меня из рук маленького братишку и побежал с ним к нашей землянке. Несколько опомнившись, я пошла за ним следом с сознанием своей большой вины перед своими детьми и Богом.
Утром, предупредив меня, что он скоро возвратится, Пётр пошёл вниз по течению реки в поселок Грабцовы, мимо которого мы недавно проплывали на барже. И только на другой день, поздно вечером, он вернулся домой с полным туесом коровьего молока. Потом он ещё несколько раз ходил туда же за этим молоком, чтобы досыта накормить своего маленького братишку Коленьку.
- Господи, да были ещё тогда на земле добрые люди, которые вошли в наше бедственное положение и оказали нам свою посильную помощь в то тяжкое для нас время, - так закончила свой горестный рассказ баба Оля.
Николай же вопреки всему выжил, а потом, став взрослым, и иногда выпив лишнего, обращался к своей рано состарившейся матери с одним и тем же вопросом, который видимо страшно мучил его:
- Мама скажи мне, а за что же ты всё же хотела утопить меня в болоте? - спрашивал он её с тоской в голосе.
- Время тогда было такое сынок, - отвечала она ему, и тяжело вздыхая, уходила в свою комнатку.
И всё-таки Николай где-то в глубине души всегда чувствовал затаившуюся обиду на то, что в ранние детские годы его жизнь начиналась совсем не так, как у других людей. И всё, какая - то необъяснимая тревога терзала его. Это обстоятельство не давало ему потом никакого покоя в течение всей его последующей жизни.

Георгий - часть 5
Николай, каким - то образом узнав от кого - то про то, что я родился в тюрьме, сказал мне, однажды, усмехаясь при встрече:
- Видишь Георгий, какая судьба выпала нам с тобой.
- О чём ты это говоришь сосед,- не понял я сразу его.
- Да всё о том же, будто ты не знаешь, что не во время мы с тобой появились на белый свет, - ответил он мне.
- Это как же надо понимать тебя и что ты мне всё время здесь загадываешь какие-то странные загадки?
-Как хочешь, так и понимай. Меня вот в ссылку ещё младенцем тогда вместе со всей моей семьей в Нарым отправили, а ты ведь сам даже и родился в тюрьме. А потом тебя тоже вместе с твоей матерью отправили в лагерь для заключённых. От меня даже хотела избавиться моя собственная родительница, да и твоя видно тоже от тебя там отказалась.
- Ну, ты Николай и даёшь,- сразу же возмутился я,- твоя мать хотела видно избавить тебя от мук голодной смерти, а вот моя же мама наоборот, отдала меня чужой женщине, чтобы я выжил, хотя шансов у меня на это почти никаких не было. Ведь я был уже почти не жилец на белом свете и мне, по мнению врачей, оставалось жить всего несколько дней. И я буду до конца своей жизни благодарен моей маме за то, что остался жив, а не умер от тяжёлой болезни в лагере для заключенных.
Да, к сожалению, всё это действительно происходило со мной в детстве. Когда я в свой очередной отпуск поехал в город Ангрен, чтобы навестить там свою маму, то мне нужно было сделать пересадку в городе Ташкенте с поезда на рейсовый автобус. Выйдя на привокзальную площадь, залитую ярким солнечным светом, я внимательно огляделся по сторонам, и вдруг мне показалось, что вся эта открывшаяся моему взору местность была почему-то удивительно знакома. И это обстоятельство вызвало тогда во мне полное недоумение от сознания того, что всё это я уже когда-то видел в своей жизни, хотя знал, что здесь никогда не был.
Безо всякого труда я нашёл нужную мне автостанцию, купил там билет на подошедший автобус и поехал на нем в город Ангрен. По дороге я смотрел на проплывающие мимо меня пейзажи и не заметил, как слегка задремал.
И вдруг мне обратно, в который раз, приснился этот странный сон, неоднократно снившийся в моём детстве. Как будто бы я каким-то образом обратно оказался в этой безводной пустынной местности, покрытой чахлой растительностью. Меня там сильно мучила жажда, но утолить я её не мог, потому что поблизости не было ни колодца, ни какого - нибудь другого источника воды. И мне становилось страшно, я понимал, что так долго не протяну без этой вот живительной влаги. Но внезапно вдали я увидал какую-то реку. Но сколько бы я ни шёл туда к ней, чтобы напиться, эта изгибающаяся и переливающаяся серебром в ярких солнечных лучах полоска воды всё дальше и дальше уходила от меня, и, наконец, бесследно растворялась в мглистой дымке, как будто бы её там и никогда не было.
Я внезапно проснулся от какого-то толчка. Оказывается, это шофёр резко затормозил из - за того, что в автобусе неожиданно отломилась колонка рулевого колеса, и продолжать движение далее стало невозможно. Многие пассажиры, в том числе и я, вышли из салона автобуса на дорогу, чтобы немного избавиться от духоты. Но здесь стояла страшная жара, на небе не было видно ни одного облачка, только нестерпимое яркое Солнце сжигало своими раскаленными лучами всё живое на изнывающей от зноя земле. В обе стороны от этого шоссе, на котором стоял наш неисправный автобус, насколько хватало глаз, простирались большие - необозримые поля, с распустившимися коробочками хлопка и казалось, что этому бескрайнему белому морю не будет ни конца, ни края. Мне от этого нестерпимого зноя сильно захотелось пить или хотя бы просто сполоснуть лицо водой. «Сон в руку, - подумал я, - но ничего всё же перетерплю как - нибудь, ведь не вечно же мы будем здесь загорать на дороге». Я обратно зашёл в автобус и сел на своё сиденье. Находиться в такой ужасной духоте было очень трудно из-за того, что неодолимая тяжесть сдавливала грудь и затрудняла дыхание. В салоне рядом со мной непрерывно плакали маленькие дети на руках у своих матерей. И только несколько часов спустя к нам на замену прибыл новый автобус, и мы все уже на нём продолжили свой дальнейший путь.
Примерно через час езды показался город Ангрен, и я вместе с другими пассажирами на конечной остановке вышел с автобуса. На такси быстро добрался до того дома, где жили тогда моя мама и сестра. Они радостно встретили меня в своей квартире. Немного сполоснувшись прохладной водой из-под крана после этой трудной дальней дороги, я сел вместе с ними за стол, чтобы отпраздновать нашу встречу. Когда же сестра стала доставать из стоявшего рядом холодильника свежие только что принесённые с базара абрикосы, персики, прозрачные гроздья винограда, сочные ломти спелого арбуза и запашистой дыни, то мне жителю Сибири никогда в своей сознательной жизни не видавшему такого изобилия фруктов и овощей стало как-то даже немножко не по себе.
- Живут же люди! - позавидовал я им белой завистью.
У меня всё горело внутри от только, что перенесённой жары, поэтому я взял с подноса прохладный сочный персик, и мне тогда показалось, что я его почти безо всякой задержки проглотил вместе с косточкой. Утолив немного жажду этими чудесными плодами узбекской земли, я обратился к сидевшей напротив меня матери и сказал ей то, что так сильно волновало меня:
- Мама, вот когда я сошёл с поезда в Ташкенте и оказался на привокзальной площади, то мне показалось, что эту местность окружавшую там меня я уже когда-то давно видел.
- Да как же сын ты её мог не видеть, ведь мы с тобой пробыли в Ташкенте чуть ли не три года,- ответила она мне.
Но вот здесь вмешалась моя сестра и перевела разговор на другую тему. Она примерно знала, о чём здесь будет происходить дальнейший разговор, и поэтому не захотела омрачать радость этой нашей встречи – тяжёлыми воспоминаниями о давно прошедшем уже времени.
Любил я с сестрой Тамарой ходить в Ангрене на базар. Там помимо изобилия свежих фруктов, восточных сладостей и очень острых различных корейских приправ можно было посмотреть на выступление канатоходцев. Особенно замирали сердца у зрителей, когда пятилетний мальчик вместе со своим отцом под пронзительные звуки корнаев и непрерывную дробь барабанов, балансируя шестом, шли безо всякой страховки друг за другом по туго натянутому на большой высоте канату. Потом после представления артисты обходили по кругу своих восторженных поклонников. И они в знак благодарности выкладывали, не скупясь из своих бумажников немалые по тем временам деньги: кто по десятке, а кто и сразу по четвертной и клали их на серебряный поднос, который нёс на вытянутых руках мальчик.
Ангрен это, прежде всего город - шахтёров и энергетиков. Разработка имеющегося на руднике месторождения бурых углей ведётся здесь как открытым, так и подземным способом. И вот у меня, глядя, на эту райскую здешнюю жизнь, появилось огромное желание перебраться сюда из Сибири и устроиться работать на одной из здешних шахт по своей специальности. Со своими намерениями я поделился с мамой. Она немного подумала и так ответила мне:
- Смотри же сам сын, на новом - то месте начинать свою жизнь всегда трудно, а у тебя ведь семья, подумай об этом, прежде чем решиться на эту серьезную перемену.
- Мама - произнёс я ей в ответ, - вот ты сказала недавно мне, что на новом месте начинать свою жизнь всегда трудно, но я ведь жил уже в этих краях в детстве почти три года. А как же я попал сюда?
- Нас с тобой привезли в Ташкент, когда ты еще был совсем маленьким из Мариинской тюрьмы, - ответила она, - и здесь ты сильно заболел. Никакие лекарства, что приписывал тебе врач, уже не помогали, и ты считался у них совершенно безнадёжным больным. По мнению докторов, тебе оставалось жить на этом свете всего несколько дней. И вот тогда-то подошла ко мне молодая узбекская женщина по имени Зухра. Она была вольнонаемной и работала медсестрой в нашем лагере. Эта женщина пообещала мне вылечить тебя своими домашними средствами, и я после мучительного раздумья поддалась на её уговоры. Не побоявшись угрозы ареста, Зухра тайком забрала тебя из лагеря и унесла к себе домой. Не знаю, уж, чем она там лечила, может травами, а может, так подействовало чудодейственное мумие, но факт остается фактом, через месяц ты был уже совершенно здоровым, о чём мне и сообщила Зухра. Через год, взяв отпуск, приехал за тобой твой отец. Он служил тогда офицером в Красной Армии. Отыскав тебя, твой отец увёз в деревню к своим родителям. Там-то, у твоего дедушки, ты и жил, пока я не освободилась из заключения и не забрала тебя к себе.
А всё началось с того, что я написала письмо твоему отцу, в котором сообщила адрес того кишлака в Узбекистане, где ты тогда находился. Это моё послание каким-то чудом всё же дошло до него, ведь точного номера его части я не знала.
И вот твой отец нашёл этот кишлак, где находился ты и когда он там шёл по улице, то вдруг услышал за одним из дувалов весёлый детский смех. Он подошёл к этой невысокой глинобитной ограде и заглянул через нее. Там на небольшом дворике, возле саманного дома, отец увидел весело бегающих друг за другом небольших ребятишек. Один из них - самый маленький был белоголовым, а остальные дети были смуглые ажно до черноты. Недолго думая, отец перелез через дувал, взял на руки этого белоголового ребенка, то есть тебя, и спрятал себе за пазуху под шинель. И удивительное дело, ты не стал кричать и вырываться, а лишь только сильнее прижался тогда к нему своим маленьким тельцем, видимо почувствовав в нём родного для себя человека.
- Я слушал свою маму и с грустью думал о том, что, сколько же нужно было перенести ей душевных мук и страданий, чтобы решиться отдать своего больного ребёнка совершенно чужой женщине, сознавая при этом, что может быть она его больше в своей жизни, никогда не увидит. Перед ней стояла очень сложная дилемма: или же я умру у неё на руках в лагере, или же появлялась хотя бы слабенькая надежда на то, что останусь живым на воле, иного выбора у неё просто не было.
А когда спустя два года после нашей великой Победы над фашистской Германией мой отец демобилизовался из армии и вернулся к себе домой, то самое первое что я почувствовал тогда – это его довольно прохладное отношение ко мне. Он вроде как бы ни замечал меня, но в тоже время и никогда и не обижал. Отец больше тяготел к моей младшей сестренке. Причину такого отношения ко мне я понял позднее, когда учился уже в старших классах средней школы. Дело в том, что он привёз домой после войны в качестве трофея немецкий фотоаппарат с отличной цейсовской оптикой. Повзрослев, я им научился делать хорошие снимки. И вот, однажды, засняв полностью фотографическую плёнку, я повесил её на бельевую верёвку в комнате для просушки. В это время пришёл с работы отец. Он подошёл к этой плёнке и стал её внимательно разглядывать.
- А когда же это Георгий успел сфотографировать меня?- спросил он у мамы.
Она подошла к бельевой верёвке, и внимательно посмотрев на негатив кадрика фотопленки, усмехнулась и сказала ему:
- До чего же ты дожил, даже родного сына не узнаёшь, а ведь он весь вылитый в тебя!
И действительно сходство на негативе было поразительным. Меня на эту плёнку сфотографировал мой школьный товарищ на память. Отец же в ответ на упрёк матери ничего не сказал ей, но после этого случая стал относиться ко мне как-то помягче. Наверное, ему до этого не раз приходили в голову мысли, а своего ли он сына привёз из того узбекского кишлака?
А вот с моими документами была просто беда. Зухра сумела достать каким-то образом метрическое свидетельство о моём рождении с изменённой на одну гласную букву фамилией. Я до сих пор не знаю, это была просто описка или же сделано ей намеренно, чтобы меня не нашли и не вернули обратно в лагерь или же не отдали в приют для малолетних детей. А когда мама досрочно освободилась из заключения, то Зухра передала ей это метрическое свидетельство, которое и сохранилось у нас дома до сих пор. Но после того как мне пошёл шестнадцатый год со дня моего рождения, и настало время подумать о получении мною паспорта, то только тогда моя мама спохватилась, что у меня фамилия-то совсем другая. Да ещё соседки в разговоре её подзуживали, вот, дескать, получит Георгий паспорт с чужой-то фамилией, окончит здесь школу, а потом уедет куда – нибудь в другой город, и тогда уж поминайте, как его звали - вы ничем не
сможете при необходимости доказать, что это ваш родной сын.
Делать нечего, наслушавшись чужих советов, мама пошла в паспортный стол, чтобы прояснить эту сложившуюся ситуацию. Но там ей посоветовали усыновить меня через газету.
- Как через газету!- возмутилась она,- ведь он же мой родной сын, и как я ему в глаза буду потом смотреть после этой публикации в печати. Не может быть того, чтобы я не добилась справедливости. После чего моя мама, недолго думая, купила железнодорожный билет в город Кемерово и поехала туда, чтобы попасть там, на аудиенцию к начальнику Областного Управления милиции.
Приехав в этот город, она записалась на приём к генералу и после чего сразу же пошла на квартиру к своей двоюродной сестре Раисе Андреевне, которая жила недалеко от центра города. Толи от волнения, толи ещё, отчего другого, у мамы возобновились приступы малярии, которой она заболела, в Ташкенте, будучи там ранее, в лагере для заключённых. Раиса Андреевна достала своей гостье необходимые лекарства, в том числе и хинин, от приёма которого мама сильно пожелтела. И в таком - то лихорадочном состоянии она, когда подошла её очередь, пошла на приём к начальнику Областного Управления милиции. Раиса Андреевна не отпустила её одну и на всякий случай пошла туда вместе с ней. Но всё обошлось вполне благополучно. Генерал, узнав от мамы мою историю с метриками, сперва возмутился и даже пригрозил отправить её обратно в места лишения свободы. Но, увидев перед собой совершенно больную измученную женщину, смягчился и дал указание своему помощнику выдать ей новое метрическое свидетельство на меня, но уже с моей настоящей фамилией. По этому документу, где уже не было отметки: что он выдан НКВД, я получил после своего совершеннолетия новенький паспорт с моей подлинной отцовской фамилией.
Мама любила потом рассказывать своим соседкам, как она совсем больная сумела побывать на приёме у самого милицейского генерала в городе Кемерово, и как он хорошо к ней отнёсся, вызывая удивленные охи и ахи у своих собеседниц. Хотя они же и подтолкнули её своими советами на поездку в наш областной центр.


Анатолий- часть  6


Муж моей сестры - Анатолий работал в ПТУ угольного треста «Ангренуголь» машинистом тепловоза. Он вырос на реке Волге и был заядлым рыбаком. Когда зять пошел на большой выходной, то он пригласил меня поехать с ним на автомашине порыбачить на реке Сырдарья. Я с удовольствием принял его предложение. Рано утром взяв с собой всё необходимое для рыбалки, мы с Анатолием на его собственных «Жигулях» отправились в путь. Движения транспорта в это время почти никакого не было, и мы быстро добрались по обходной дороге, минуя город Ташкент, до границы с Казахстаном.
Когда же взошло Солнце и стало совсем светло, то я увидел что мы едем с ним на автомашине строго, на Запад, по совершенно ровной, как стол безжизненной равнине. Проехав несколько часов по ней, я вдруг увидел впереди себя почти на самом горизонте узкую полоску воды, которая то исчезала, то появлялась вновь.
- Что это такое?- недоуменно подумал я,- не тот ли это «мираж» из моих детских снов, который сейчас я вижу наяву.
И у меня тут же возникло какое - то странное ощущение нереальности происходящего здесь события, и мне показалось тогда, что как будто бы время совсем остановилось и пошло назад к прошлому:
- Да не бывает же такого в нашей жизни, - подумал я, - ведь мы не движемся в пространстве на наших «Жигулях» со скоростью близкой к скорости света, чтобы вызвать такую трансформацию во времени.
С такими размышлениями я машинально посмотрел на свои недавно купленные японские электронные часы. Но они как, оказалось, стояли и показывали, примерно, то время, которое было, когда мы только выехали на эту автомагистраль, ведущую в город Чардара. Как потом мне сказал часовой мастер, что эти часы не подлежат ремонту, и мне пришлось купить новые. Увиденный же мною «мираж» с каждым километром становился всё ближе и ближе и, наконец, превратился в широкую водную гладь.
- А что это за водоём виднеется вон там - впереди нас?- с любопытством спросил я у своего зятя.
- Где?- оторвав свой взгляд от дороги, ответил мне Анатолий.
- Да вон! – показал я ему рукой.
-Так это же Чардаринское водохранилище, оно образовано в результате перекрытия железобетонной плотиной реки Сырдарья.
- Анатолий?- спросил я у него, - а какая рыба водится на этой реке?
- Она здесь разная попадается: сазан, сом, карп, жерех, лещ и другие.
- А ещё, какая нибудь рыба имеется здесь?
- Конечно, - ответил он, - это усач, окунь, плотва и даже белый амур.
- Белый амур, надо же? - удивился я, - да он ведь только бывает на дальневосточной реке Амур, я там служил в армии и поэтому знаю.
- Всё, верно, ты говоришь, но мальков этой рыбы завезли с этой реки, и они прекрасно здесь прижились. Филе у белого амура почти без костей. Оно нежное и сочное - из него даже шашлыки себе рыбаки готовят на обед. Если нам повезёт то, возможно, мы его и поймаем сегодня.
- А водится ли какая – нибудь рыба на самом Чардаринском водохранилище?
- Конечно, водится, но не та,- ответил мне Анатолий,- потому что, когда она плывёт на нерест из Аральского моря в верховья реки, то, встретив там неодолимое препятствие на своём пути, разбивается о тело плотины, а другая оставшаяся часть поворачивает и уходит назад.
Так почти незаметно, обмениваясь репликами, мы проехали по плотине Чардаринской ГЭС, а затем свернули на гравийную дорогу и остановились на пологом берегу реки Сырдарья. Выйдя из автомашины, я посмотрел в сторону плотины и увидел перед ней на водной глади реки множество погибшей крупной рыбы, перевёрнутой вверх брюшками.
На противоположном правом берегу этой реки хорошо были видны около двадцати белоснежных казахских кибиток. Они очень хорошо вписывались в окружающую местность и украшали её своим экзотическим видом.
Анатолий вытащил из багажника «Жигулей» резиновую лодку и с помощью ножного насоса накачал её воздухом. Затем, прихватив с собой пару спиннингов, крупный булыжник и наживку для ловли рыбы, он поплыл на этой лодке на середину реки. Там Анатолий обвязал концом верёвки груз и бросил его в воду, а другой конец прикрепил к лодке, чтобы её не унесло вниз по течению реки. После этого он насадил наживку на крючки блесны и закинул леску спиннинга подальше от себя в воду.
Я же в свою очередь взял удочку с двумя крючками на леске и стал ловить рыбу стоя по колено в воде поблизости от берега. Вода в реке была очень теплая, и стоять в ней было для меня одно удовольствие. Но не успел я отойти от берега, чтобы взять другую удочку с багажника автомашины, как сильно задёргался на воде поплавок. Я подбежал к удилищу и быстро вытащил леску из воды. На крючках я увидел две серебристые плотвички длиной около пятнадцати сантиметров каждая. Сняв их, я принес вторую удочку, и тогда клёв рыбы стал ещё чаще. Никогда в жизни мне не приходилось видеть такой удачной рыбалки. Я не успевал снять пойманную рыбу с одной удочки, как начинал дёргаться поплавок другой удочки. К концу дня у меня был уже полный таз пойманной рыбы. Спустя некоторое время приплыл к берегу с богатым уловом мой зять Анатолий. Он за это время поймал несколько штук больших как лапоть сазанов, а также щук, судаков и белого амура. Мы потом почистили часть пойманной рыбы и стали готовить из неё себе уху на керогазе. Сварив её и с аппетитом поужинав, Анатолий и я с наступлением полной темноты взяли в руки фонарики, и пошли ловить обитающих в воде возле самого берега речных креветок. Если их ослепить светильником, то они там тогда замирают на одном месте, и этих рачков можно было брать даже голыми руками. Они являются хорошей приманкой для ловли сазанов, щук и другой хищной рыбы. Поймав в достаточном количестве креветок, мы улеглись спать прямо в автомашине на откинутых сидениях.
Когда я утром проснулся и вышел из салона «Жигулей», то увидел, что Анатолий уже сидит в лодке и ловит спиннингом рыбу на средине реки.
Заслышав громкий крик чаек, которые гонялись друг за другом над рекой, я стал с любопытством наблюдать за тем, как они ловят себе рыбу на завтрак:
- Вот одна из них набрала большую высоту и, высмотрев добычу, резко спикировала вниз. Схватив рыбину в воде, чайка взмыла в небо, но она выпала у неё из клюва и стала быстро падать вниз - прямо в воду. Но здесь произошло что - то невообразимое. Две другие чайки, сопровождающие неудачницу, резко бросились вниз, и на лету поймав падающую рыбину, улетели вместе с ней к другому берегу.
К обеду, закончив все свои рыбацкие дела, мы, с Анатолием наскоро перекусив, сели в «Жигули» и поехали домой - в Ангрен. Но по пути заехали в один небольшой рыбный магазинчик. Когда я зашел туда, то очень удивился такому большому разнообразию находившейся здесь в продаже копчёной рыбы, причем по очень небольшой цене – буквально за копейки. Полки были здесь полностью завалены сазанами, толстолобиками, судаками, лещами, не говоря уже о всякой там мелочи.
- Откуда же здесь у вас такое изобилие рыбы? - спросил я с любопытством у продавщицы.
- Да мы сами её ловим,- ответил она мне шутливо.
- Как это сами?- не понял я её юмора.
Здесь вмешался в разговор Анатолий и пояснил мне, что хозяйственными структурами города создана специальная рыболовецкая бригада, Она - то и занимается ловлей рыбы на реке Сырдарья. Её коптят и продают людям в этом магазине.
- Тогда мне всё понятно,- сказал я Анатолию и, купив несколько копчёных сазанов и лещей, мы продолжили свой путь дальше.
В километрах десяти от города Чардара в совершенно безлюдном месте стояла автобусная остановка, возле которой несколько казахов торговали в этом месте арбузами. Анатолий остановил автомашину, и мы пошли с ним к остановке. По пути он мне сказал, что в этом месте продают знаменитые Чардаринские арбузы. Мы выбрали из общей кучи несколько кавунов и понесли их в салон «Жигулей». Глядя на эти арбузы, я очень сильно поразился тому, что у них была такая удивительно тонкая кожица. И мне показалось, что её можно было проткнуть даже пальцем. Видя моё удивление, Анатолий рассмеялся и сказал мне, что я привык у себя там, в Сибири, покупать кормовые арбузы с очень толстой кожурой, а вот такие кавуны, как здесь, до ваших мест просто-напросто не доходят. Они не выдерживают длительной транспортировки из-за очень слабых своих корочек.
Зять разрезал ножом один из купленных у казахов арбузов на крупные сочные куски и протянул один из них мне. Я признаться таких вкусных кавунов никогда в жизни не пробовал. У них была прохладная и сладкая, как нектар мякоть, которая буквально таяла у меня во рту, утоляя при этом мучившую меня жажду. Насытившись, я вылез из салона автомашины и посмотрел в ту сторону, где находилась столь гостеприимная Чардара. Чуть в стороне от неё я обратно увидел ту же ярко сверкающую на Солнце серебристую полоску воды, которая слегка дрожала в знойном мареве. Она вызвала у меня такое чувство, что как будто бы я обратно вернулся в своё уже столь далёкое детство.
- Прощай же моя чудесная Чардара, прощай мой волшебный «мираж», встречусь ли я когда – нибудь ещё с вами, - с грустью подумал я и пошёл обратно к автомашине, чтобы продолжить на ней путь до Ангрена.
Вот так и повстречались со мной моё прошлое и настоящее вопреки всем законам мироздания. А может мы, ещё не постигли эти законы и они остались для нас, как и прежде, великой неизведанной тайной за семью печатями. Возможно, наша цивилизация ещё не созрела для их познания из-за своего одностороннего технократического развития. И, наверное, нам нельзя поступать на своём пути эволюционного развития точно так, как поступила в глубокой древности мифическая Пандора. Она из праздного любопытства открыла тайный ящик своего мужа Эпиметея - брата Прометея и выпустила тогда из него наружу все ужасные бедствия, от которых до сих пор страдает всё человечество. Но всемогущий бог Зевс сумел закрыть этот ящик, оставив, на дне его, только надежду - великую надежду на прекрасное будущее нашей прекрасной голубой планеты по имени Земля. «А когда через многие миллиарды лет, исчерпав все свои энергетические запасы, начнёт остывать наше - божественное Солнце, то тогда, к этому времени,- я думаю,- что человечество найдёт себе новые источники энергии, сравнимые разве что по своей мощи с энергией всей нашей Галактики. Люди к тому времени, вероятно, научатся полностью расщеплять первичные кирпичики всего нашего мироздания - «кварки», и тогда они смогут зажечь над нашей землёй новое лучезарное Светило или же смогут отправиться в своё увлекательное путешествие к другим мирам в поисках лучших условий для своего существования».


Старик - часть 7


Фёдор Степанович пришёл в нашу палату только после обеда, когда в больнице уже вовсю шёл «тихий час». Он, для того чтобы не потревожить нас, осторожно подошёл к своей кровати, разделся и лёг на неё. Вечером, поужинав, мы всей палатой пошли в небольшой палисадник, и сели там, на скамейку, чтобы покурить.
Старик рассказал нам о том, что его после уколов увезли в туберкулёзный диспансер на обследование. Там ему срочно сделали рентгеноскопию, но никакого тяжёлого заболевания у него не обнаружили и поэтому обратно привезли сюда же, в больницу, долечиваться.
-А что долечивать-то? - спросил у него Сергей, - ведь серьёзного заболевания во время обследования врачи у вас так и не нашли.
Старик укоризненно посмотрел на него и ничего в ответ ему не сказал.
- Ну что ты привязался к нему, словно репей,- заступился я за Фёдора Степановича, - позабыл что ли, как недавно у него из горла кровь хлестала всю ночь.
Старик поднялся со скамьи, и ни слова, не говоря, пошёл в нашу палату, а мы ещё немного посидев на скамье, тоже последовали следом за ним.
В палате Сергей извинился перед Фёдором Степановичем за свое очень нетактичное поведение на прогулке.
- Ты ещё молодой и видно сильно горячий парень - так что же на тебя за это обижаться,- сказал ему старик, - а вот мне пришлось на Колыме ещё на снегу без памяти поваляться, и если бы меня Ася там не нашла, то я бы сейчас не разговаривал с вами.
-Да что же с вами там такое обратно произошло? – спросил я у него.
- Долгая история вам всё это рассказывать, да и не охота своё прошлое сейчас в памяти ворошить, но ладно так уж тому и быть, поведаю вам про это - всё равно сейчас здесь делать нечего, а спать ложиться ещё рано:
- Так вот когда я в больнице чуток оклемался от травмы, то ко мне туда обратно зачастил следователь. Он стал настойчиво требовать от меня признания о том, что это будто я специально устроил завал нижнего сопряжения и тем самым сорвал на сутки добычу угля в лаве. Мне стало не по себе от этих допросов. Я понимал, что следователь своими вопросами хотел подвести меня к расстрельной статье. Время тогда было военное, и с нашим братом там особенно не церемонились, поставят к стенке, а потом пой аллилуйя. Следователю орден или медаль за это дадут, а мне вот вечный упокой. Конечно, жаль было пропадать, как говорится ни за понюшку табаку, но видно уж такая у меня незавидная судьба была - за чужие грехи страдать.
- Фёдор Степанович, - извинившись перед ним, прервал я тогда рассказ старика, - а вот почему вы, когда пришли в лаву, то не убедились в безопасном состоянии своего рабочего места, не осмотрели крепление нижнего сопряжения очистного забоя, а сразу же приступили к работе, надеясь видимо на наше вечное авось.
- Ты правильно говоришь,- ответил мне рассказчик,- однако, кто во время войны с немцами, да ещё в лагере, с безопасностью - то считался. Авось нас тогда и выручал, за счёт его мы лишние тонны угля стране давали, хотя своей кровью за это расплачивались, как солдаты на фронте. Мне ещё мой отец в своё время говорил, что этот авось никогда до добра не доведёт, если я забывал иногда даже о простой осторожности. Во время работы он случалось, награждал меня подзатыльниками за мою невнимательность.
- А кто же из нас в своей жизни - то на авось, да на небось, не надеялся, - сказал нам Сергей, - хотя каждый знал, что за это может жестоко поплатиться. Ведь и поговорка такая есть: «Авось с небосем водились, да оба в яму ввалились». А вот какой я стишок недавно слышал:
- Тогда прочитай нам его, если ты хорошо этот стих запомнил, а мы послушаем,- сказал я ему.
- Ну, тогда слушайте,- ответил Сергей, затем он приподнялся на кровати и продекламировал нам следующие строки:
«Авось, небось, да как-нибудь,
К великим бедствиям ведут.
Об этом друг мой не забудь,
Когда захочешь ты рискнуть».
- Авось да, небось - ребята оторви да брось,- в рифму сказал Фёдор Степанович,- хоть я на них тогда и здорово понадеялся, но они очень подвели меня, и за это я своё получил сполна, почти год провалялся в больнице с серьёзной травмой. А вот ребята из моей бригады меня никогда не забывали. Я знал, что они всё это время искали того уголовника, который совершил аварию в лаве и, в конце концов, нашли его. Всё началось с того, что ребятам с моей бригады всё ж признался нишевой предыдущей смены. По его сбивчивым словам выходило то, что в самом начале пересменка к нему подошёл уголовник и, отобрав у него топор, стал им подрубать снизу стойки ограждающего комплекта на нижнем сопряжении. А ему самому пригрозил расправой, если он выдаст его администрации.
Эти достоверные показания нишевого сразу же изменили ход следствия. Нашёлся тогда и тот самый уголовник, который подрубал стойки, и пахан, пославший его туда. И всё это закончилось тем, что их судили и после чего увезли куда-то в другой лагерь.
Следствие всё же не нашло в моих действиях тогда, на смене, никакого криминала. А наоборот даже признало мою травму в лаве, как «Связанную с производством».
Перед самой выпиской главный врач побеседовал со мной и предложил поработать плотником в больнице.
- Работа у тебя будет не очень-то трудная,- сказал он мне,- как раз по твоему здоровью, а жить и питаться будешь здесь же при лечебнице.
Меня это предложение очень заинтересовало, и я дал ему своё согласие на эту работу. Таким образом, я стал трудиться в больничной мастерской, ремонтируя там вышедший из строя различный инвентарь. А когда же мне выделили небольшую комнатушку во флигельке больницы, то туда стала приходить ко мне моя Ася, когда у неё было свободное время. Ровно через два года после окончания войны у нас родилась дочка, которую мы назвали Майей.
- Будет она у вас всю-то жизнь маяться, - часто говорили нам наши друзья, узнав, имя нашей первенцы.
- Ничего помучается она здесь немного с нами, а вот когда мы все уедем отсюда с Колымы, то жизнь у неё станет такая же прекрасная, как этот весенний май месяц,- отвечали мы им на эти их слова.
Я и жена моя Ася буквально жили этой надеждой, потому что буквально через пару месяцев у меня уже заканчивался срок заключения.
Но не тут-то было, ведь как это часто у нас бывает: «Человек предполагает, а Бог располагает». Уголовники выполнили всё же своё недавнее обещание жестоко расправиться со мной, после того как осудили всех исполнителей и организаторов этой аварии на шахте.
И вот, однажды, когда я вечером возвращался домой с работы, они меня подкараулили и неожиданно напали сзади. Один из них ударил прямо по моей спине деревянной штакетиной, оторванной от больничной ограды, которая разломилась на две части от этого удара. И я успел схватить один конец этой узкой доски и ей ударить по одному из нападающих со всей силы. Удар пришёлся по его виску и он, даже не успев вскрикнуть, сразу же упал на землю. Это охладило других нападающих, и они бросились бежать от меня. Я машинально поднял половинку штакетника, которым ударил уголовника и увидел на конце его острый гвоздь со следами крови на нём. Взвалив напавшего на меня уголовника к себе на спину, я медленно пошёл вместе с ним в больницу. Там пострадавшего осмотрел врач, и санитары унесли его на носилках в хирургическое отделение. На другой день я узнал, что он, не приходя в сознание, скончался в больнице. Вскоре пришли ко мне охранники и увели в лагерную тюрьму, то есть в карцер. Следователь обвинил меня в том, что я напал на заключенного, нанеся ему при этом смертельную рану. Когда я объяснил ему, что уголовники первые напали, то он сразу же спросил меня, что могу ли я опознать их после задержания. Я ему ответил, что запомнил одного из уголовников и могу его узнать при очной ставке. В общем, дело оказалось до того запутанное, что следствию было трудно на первых порах разобраться кто из нас прав, а кто виноват. Бандиты, которые сбежали от меня, когда их задержали, были опознаны мною. Но они проходили по делу, только как свидетели и их показания были не в мою пользу. Из защищающейся стороны я вдруг тогда оказался нападающей стороной. Других свидетелей у меня никаких не было, и поэтому доказать свою невиновность я не смог из-за чего и получил к своему оставшемуся сроку заключения ещё восемь лет за убийство одного из напавших на меня уголовников.
Вот в таких передрягах прошло всё лето, и незаметно наступила холодная снежная зима с очень короткими днями и длительными, тёмными ночами. По поручительству главного врача я остался по-прежнему работать в больнице плотником. Работы там было, как всегда много - больничный инвентарь часто выходил из строя, и приходилось его тщательно чинить. Я не мог выполнять свою работу лишь бы кое-как, и поэтому в своей мастерской задерживался иногда допоздна. В один из таких вот очень тёмных вечеров я возвращался к себе домой во флигелёк. Вдруг неожиданно для себя я почувствовал сильный удар сзади по моей голове, каким-то очень тяжёлым предметом, и после чего я упал на снег в полном беспамятстве. Здесь, наверное, и конец бы мне пришёл, потому что через некоторое время меня бы замела пурга, если бы не моя Ася. Она с дочкой в это время находилась в моей квартире - во флигельке, и там растопив печь, ожидала меня с работы. Но когда завыла на улице пурга, и пошёл сильный снег, у неё на душе поднялась какая-то смутная тревога. Тогда уложив дочурку спать, Ася оделась и пошла по дорожке ко мне в мастерскую. Недалеко от неё она наткнулась, на что-то твёрдое и, запнувшись, упала прямо в сугроб снега. Жена разгребла его и увидела там меня, лежащего без сознания, и только слабое дыхание выдавало, что я еще живой. У неё не хватило сил поднять меня, и тогда Ася побежала в больницу и позвала на помощь людей. Они пришли на то место, где я находился, и на носилках унесли меня в больницу. Я очнулся только утром и увидел рядом со мной Асю, которая сидела на стуле и очень жалостливо смотрела на меня. Я же скоро обратно впал в беспамятство из-за сильной головной боли. Как сказала потом мне Ася, я всё время метался на кровати и звал на помощь, своего дядю Михаила, и настойчиво просил его спасти меня от какого - то разъяренного - страшного чудовища, от которого видимо из последних сил отбивался.
- Так это же, наверное, племенной бык Афанасия Михайловича мне почудился в бреду,- подумал я тогда.
Уже потом я узнал от лечащего врача, что спасла меня от неминуемой гибели меховая шапка, которую мне подарила на мои именины Ася, когда кто-то из уголовников ударил меня по голове концом отрезка стальной арматуры. Я пролежал на больничной кровати двадцать один день, после чего врачи разрешили мне вставать с постели. У меня к тому времени не так уж сильно кружилась голова, и почти что не мутило. Но вот лёгкие свои, когда я лежал на снегу обратно тогда сильно простудил. От непрерывного кашля у меня содрогался весь мой организм, а вот в груди что-то булькало и хрипело. Я буквально задыхался от недостатка воздуха. А временами из моего горла от надсадного кашля шла кровь. А вот тех, кто совершил на меня нападение так и не нашли - да искать их, по-видимому, никто и не собирался.
Прошло несколько лет и я, как и прежде, работал плотником в больнице. Здоровье мое стало улучшаться после того, как я начал пить горячее порошковое молоко вместе с тюленьим жиром. После же такого чаепития меня переставал мучить этот ужасный кашель, и дышать становилось намного легче.
Наступил 1953 год, и мы его встретили всей нашей семьёй у меня в моей маленькой комнатушке. Нашей дочке Майе уже шёл в то время шестой годик, и она была как никогда рада украшенной бумажными игрушками небольшой ёлочке, которая стояла у нас на полу - посредине квартиры. Особенное удовольствие ей доставляли карамельки, которые Ася повесила на этом деревце в качестве приза. Прочитав наизусть стишок, или спев нам весёлую песенку, дочка, весело смеясь, срывала с веток ёлки эти конфеты и с явным наслаждением, потом их ела.
Но, однажды, в начале самой весны - в марте месяце, Ася пришла ко мне со своей поселковой квартиры и взволнованно сказала, что она сегодня утром слышала сообщение по радио о тяжёлой болезни И.В. Сталина. Он вроде бы сейчас находится в бессознательном состоянии у себя на даче.
- Ничего может быть, всё обойдётся, и он поправится, - сказал я своей жене.
Но не обошлось и 5 марта 1953 года Ася в своей поселковой квартире, услышала Правительственное сообщение по радио о постигшей смерти нашего вождя, о чём и рассказала мне. После этого сообщения в стране был объявлен траур по усопшему.
В нашем же лагере весть о кончине И.В. Сталина люди восприняли по-разному. Одни были весьма подавлены этой ситуацией и говорили о хаосе и беспределе ожидающим нашу страну без вождя. Другие же наоборот рассуждали о скорейшей амнистии, которая коснётся многих политических заключенных, осужденных по 58 ст. УК РСФСР и о том, что в скором времени они вернутся к себе домой. А третьи - скептики никому и ничему ни верили и говорили, что у власти остались прежние сподвижники вождя и поэтому ничего кардинально у нас не изменится, так как проводимая ими политика останется прежней. Но как бы там ни было, а в нашем лагере царило общее настроение, как у уголовников, так и у политических осужденных - это ожидание самых решительных перемен в их судьбе. И действительно в скором времени были освобождены врачи, лечившее руководство страны и попавшие в застенки по доносу врача Тимощук. А вот летом того же года были выпущены по амнистии на свободу уголовники из лагерей, которые попали туда за разбойные преступления. Но как гром среди ясного неба, неожиданно до нас дошла весть об аресте хозяина ГУЛага - Министра внутренних дел СССР - Берия. Его обвинили тогда во всех злоупотреблениях, происходивших в нашей стране, и «как врага народа» после суда над ним - расстреляли.
Время этих перемен коснулась и лагерного начальства. Они ходили как в воду опущенные, совершенно не зная о том, что им делать и как дальше вести с себя с заключёнными. Многие из них не на шутку опасались за свою судьбу и чтобы об этом не думать, своё беспокойство заливали спиртными напитками. Но даже и в пьяном виде они опасались теперь пускать в ход кулаки и раздавать зуботычины тем, кого они совсем недавно ненавидели и считали не только государственными, но и личными врагами. А здесь ещё по нашей зоне пронёсся невероятный слух, насмерть перепугавший у нас добрую половину администрации лагеря. Откуда-то зэки узнали, что по здешним исправительным колониям уже разъезжает с проверкой, какая - то представительная комиссия, наделённая чрезвычайными полномочиями. Во главе её якобы находится бывший зэк, а ныне реабилитированный генерал, который до недавнего времени отбывал большой срок заключения в одном из здешних лагерей. Он сам испытал все ужасы колымского ада и поэтому не очень-то церемонился с тем лагерным начальством, которое грубо нарушало права политических заключённых, и унижало их человеческое достоинство. Но в наш лагерь эта комиссия по какой-то причине так и не приехала.
И лишь только в 1955 году к нам сюда прибыла, но уже другая комиссия по реабилитации, и она стала подробно разбираться со всеми заключёнными, осуждёнными по 58 ст. УК РСФСР. А так как срок моего заточения в лагере истекал на этих днях, то поэтому мне после недолгого разбирательства эта комиссия выдала свидетельство о моей полной реабилитации, а после чего я ещё получил справку и литер на проезд домой - в Кемеровскую область. Здесь же мне удалось тогда узнать фамилию человека, написавшего на нас в 1937 г. донос в органы. Им оказался, как я и предполагал - наш сосед Афанасий Михайлович.
Ася, моя жена, была также реабилитирована и получила необходимые ей документы и тем самым, мы с ней избавились от позорного клейма - «враг народа».
Скоры были наши сборы по возвращению к себе на родину после долгой разлуки с нею. Перед отъездом я написал письмо своим родителям в село о том, что я уже освободился из заключения и скоро приеду домой со всей своей семьёй. Долго добирались мы в свои родные края: вначале на пароходе, а потом и на поезде. И какое же это было для нас с Асей счастье чувствовать себя свободными людьми после такого длительного заключения.
В Кузедеево, на вокзале, нас встретили мой отец и младший брат. Они приехали тогда за нами на телеге, запряжённой лошадью. После взаимных приветствий, объятий и поцелуев – по - русскому обычаю, мы двинулись к нашему дому. А когда же проезжали по улице - мимо избы нашего соседа, Афанасия Михайловича, то я увидал там, подошедшую к ограде его жену - Прасковью Савельевну. И как мне тогда показалось, она с каким – то неподдельным испугом посмотрела в нашу сторону, и быстро скрылась от нас, зайдя к себе в дом.
- Ох, и обрадует же она сейчас своего муженька,- подумал я, и у меня появилось огромное желание зайти к нему в избу и с наслаждением плюнуть в его бесстыжие глаза.
Я намерился, было уже соскочить с телеги, но Ася, почувствовав каким - то необыкновенным своим чутьём моё намерение, удержала меня от столь необдуманного поступка. Она из моих рассказов знала всю эту историю с нашим арестом и поэтому тихо сказала мне, что Афанасия Михайловича - за его подлость всё равно накажет господь Бог, иначе это будет величайшая в мире несправедливость.
Когда же мы подъехали к нашему дому, то там нас уже ожидали возле ворот вся моя родня и ближайшие соседи. Моя матушка, не помня себя от радости, подбежала ко мне и, припав к моей груди, громко со слезами на глазах запричитала:
-Что же они сделали с тобой сынок, сгубили лихоимцы всю твою молодость, вон какой ты седой уже стал. Да будь они все прокляты!
И она, подняв вверх свои высохшие от тяжёлой работы руки со сжатыми кулачками, погрозила ими в сторону дома Афанасия Михайловича. Потом матушка всё же оторвалась от моей груди, и расцеловала стоявших рядом со мной мою жену и дочку.
Так после долгой разлуки я вновь вернулся на свою родную землю и на этом - то, тогда и завершилось моё почти восемнадцатилетнее пребывание на Колыме, куда я попал совсем не по своей воле. И не дай Бог кому-нибудь в жизни перенести столько страданий и мук, сколько перенёс их я - там в заключении.
Проснувшись на другой день утром, я всё же решил сходить к Афанасию Михайловичу и поговорить с ним по душам. И вот когда я уже совсем близко подходил к его дому, то внезапно услышал оттуда раздирающие душу пронзительные вопли жены нашего соседа - Прасковьи Савельевны. Как потом выяснилось, Афанасий Михайлович сидел у окна и внимательно смотрел на дорогу. И когда он увидел меня идущего к его дому, то нервы у него не выдержали. Он резко поднялся с табуретки и, схватившись рукой за сердце, замертво рухнул на пол от разрыва сердца. Я всё же тогда зашёл в его дом, постоял немного над телом покойного и подумал про себя:
- Вот, наконец - то и встретились мы с тобой сосед, наверное, высоко в небо вознеслась твоя подлая душа и сейчас, видно стоит, дрожа как осиновый лист перед апостолом Петром на пороге ада, и кается ему в своих тяжких грехах.
Произнеся эти свои слова, Фёдор Степанович тяжело вздохнул, посмотрел на нас своими чёрными пронизывающими глазами и добавил:
- Видно всё ж таки дошли слова моей жены Аси до Всевышнего «о величайшей в мире несправедливости». И он покарал за совершённую подлость моего соседа Афанасия Михайловича, причинившего так много горя своим землякам.
Мы в палате ещё немного поговорили между собой и вскоре уснули.
Утром Фёдор Степанович почувствовал себя плохо, его опять стал бить грудной кашель. От этого тяжкого приступа он синел и задыхался. На его мучения было нам невыносимо смотреть, и только пришедшие к нему на помощь врачи смогли остановить этот ужасный кашель. После окончания приступа они дали ему подышать из кислородной подушки, и старику стало немного легче. Врачи, определили Фёдору Степановичу, постельный режим и после чего покинули нашу палату.
После завтрака и больничных процедур мы все обратно собрались в палате, и каждый из нас стал заниматься своими делами. Но вдруг внезапно дверь отворился и к нам в комнату вошёл маленький мальчик, который был очень похож на Фёдора Степановича с молодой женщиной, в накинутом на плечи белом халате. Мы сразу же сообразили, что это пришли навестить старика - его дочь Майя и маленький внук, которому было тогда на вид чуть более трёх лет.
Она поздоровалась со всеми нами и подошла к кровати, где лежал её отец, и стала выкладывать из сумки, принесённые ею продукты на тумбочку, одновременно расспрашивая его о состоянии здоровья. Его дочь оказалась на редкость очаровательной женщиной, и вскоре разговор стал общим для всех нас. Майя рассказала нам о том, что она совсем недавно окончила сельскохозяйственный техникум и в данный момент работает в пригородном совхозе агрономом. А вот сына и она показала на него рукой, мы с мужем назвали в честь его деда тоже Фёдором и он им просто не нарадуется. Я подошёл к маленькому внуку и протянул ему шоколадку - он взял её и сказал мне спасибо.
- Будет видно из этого парня толк, - промолвил Сергей и после этих слов он нагнулся к своей тумбочке, извлёк оттуда кулёк с конфетами и протянул его мальчику. Тот взял в руки этот кулёк и тоже поблагодарил его за этот подарок.
С молчаливого согласия матери я взял маленького Фёдора на руки и подошёл с ним к большому распахнутому окну. День был очень тёплый, и ласковое Солнце грело ещё довольно сильно. А над нами расстилался этот огромный лазурный небосвод с медленно плывущими по нему высоко над землёй редкими белоснежными облаками. Малыш от такого великолепия даже притих и плотнее прижался ко мне. Так и стояли мы с ним, радуясь открывшемуся нашему взору, голубому простору, пока не подошла к нам Майя и не забрала сына к себе на руки. Она ещё некоторое время побыла с нами, а затем, простившись, вышла вместе со своим сыном из нашей палаты.
После их ухода мы с Сергеем не стали докучать старика расспросами, и так как время было уже обеденное, мы с ним пошли в столовую, а Фёдор Степанович так и остался лежать на своей кровати и ждать, когда ему нянечки принесут в палату еду.
К вечеру он полностью оправился от утреннего приступа и стал даже подшучивать над своей немощью.
- Фёдор Степанович? - спросил у него Сергей, - а как же у вас сложилась дальнейшая жизнь после того, как вы вернулись к себе домой с Колымы.
- Целый год я прожил в родительском доме, помогая отцу по хозяйству,- ответил старик, - а когда вошёл в силу на домашних харчах, то стал работать обратно в кузнице вместе с дядей Михаилом.
Но нас с Асей потянуло жить отдельно своим хозяйством, и поэтому мы перебрались тогда всей своей семьёй в город Осинники. Там, на шахтах, и заработки всё же были повыше, и квартиру можно было получить быстрее от производства, да и нашей дочке в городской школе учиться было бы намного лучше.
В городе же меня приняли тогда на работу, на шахту № 9 - крепильщиком на ремонтно-восстановительный участок. А моя же супруга Ася устроилась на работу в швейной мастерской, которая находилась недалеко от нашей квартиры. Спустя некоторое время шахта выделила нам ссуду на строительство своего дома, и когда к осени был возведён его сруб, то вот тогда я впервые после заключения ощутил себя полновластным хозяином своей судьбы.
Большую помощь в сооружении нашего нового жилища нам оказывали мои братья, да и отец иногда бывал у нас, давая свои дельные практические советы по его строительству.
Через два года мы всей семьёй справили новоселье в нашем только что возведённом новом доме. Недалеко от него я срубил себе из осины баню и другие необходимые надворные постройки. В общем, обзавёлся своим хозяйством со скотиной и другой разной живностью. Затем мы с Асей и дочерью возле дома разбили сад, посадив туда яблони, груши, вишенки, малину, смородину, крыжовник и даже несколько лип. У меня была задумка установить потом в этом саду несколько ульев с пчёлами. Ведь липовый мёд с малиной - это первейшее средство от всяческой простуды. Да я ещё, будучи подростком, любил возиться на отцовской пасеке с пчёлами и наблюдать за ними, поражаясь их трудолюбию.
Всё о том, что я когда-то мечтал в неволе начало сбываться. Так в делах и заботах незаметно пролетело всё это время, и я по своим годам вплотную приблизился к пенсионному возрасту. Ведь все шахтёры идут на пенсию рано - в 50 лет и вот тут-то мне опять отрыгнулась эта окаянная Колыма. Дело в том, что когда меня реабилитировали в 1955 году, то администрация лагеря не выдала мне заверенную печатью справку о моей работе на Колыме. А без неё работники социального обеспечения вообще не стали начислять мне пенсию, ссылаясь при этом на недостачу общего стажа моей работы. И где же мне было искать этот свой кровно заработанный стаж на Колыме, если тот лагерь, в котором я отбывал заключение, был уже к тому времени расформирован. И сколько бы я ни делал потом запросов в Управление лагерей насчет его, мне оттуда или совсем ничего не отвечали, или же в их официальных ответах говорилось, что у них в архивах таких данных нет.
Это меня совсем не устраивало, и я стал думать над тем, что же мне делать дальше и где мне искать свой пропавший стаж работы на Колыме. А может быть мне нужно обратиться за помощью к дважды герою Советского Союза Маршалу Рокоссовскому. Я уже к тому времени из газет знал, что он работает после возвращения из Польши в Москву - Главным Генеральным инспектором в Министерстве Обороны страны и является также депутатом Верховного Совета СССР. Так вот к нему тогда я и решил обратиться за помощью.
Мои родные не советовали мне ехать в столицу, считая бесполезной мою затею.
- Кому ты там нужен,- часто говорили они мне.
-Кто в тюрьме сидел не по своей вине, тот обязательно поможет другому такому же, как он человеку,- отвечал я им на их докучливые советы.
И всё-таки я убедил жену и дочь, что моя затея с поездкой в столицу дело стоящее. Я взял на шахте себе очередной отпуск, купил железнодорожный билет на вокзале, и поехал в Москву на приём к Маршалу Рокоссовскому.
Столица встретила меня большим шумом проезжающих автомашин и людским столпотворением. Я подошёл к первому же попавшему мне милиционеру и спросил у него о том, что как бы мне попасть здесь, в Москве, на приём по личному вопросу к Маршалу Рокоссовскому. Он посмотрел на меня удивлённо и вежливо сказал:
- Предъявите свои документы гражданин,- а затем, взяв руку под козырёк, потребовал, чтобы я следовал за ним в милицию.
- Надо же мне было зазря влипнуть в эту историю,- подумал я,- не дай Бог, задержат там, а то ещё и отправят в КПЗ, а потом доказывай, что ты ни в чём не виновен.
Но мои опасения оказались напрасными. В комнате милиции, которая находилась здесь же прямо на вокзале, мне вежливо объяснили, что депутат Верховного Совета СССР Маршал Рокоссовский принимает посетителей по личным вопросам, там у себя, в Министерстве обороны. Но перед этим нужно будет обратиться в бюро пропусков, для того чтобы там поставили на очередь на приём к нему. И затем они назвали адрес, по которому нужно будет мне туда явиться. Я после этого разговора подошёл к стоявшему возле вокзала такси и попросил шофёра довести меня до здания Министерства обороны.
Ну а там уже, в бюро пропусков, меня поставили на очередь на приём к Маршалу и сказали мне, что б я прибыл сюда за разрешением ровно через две недели.
День уже клонился к вечеру, и мне нужно было подумать о предстоящем ночлеге. Я вспомнил, что когда приехал на поезде в Москву и выходил с вокзала, то мне сразу же бросились в глаза пожилые женщины, которые стояли возле дверей и предлагали приехавшим сюда пассажирам за очень умеренную плату свои квартиры для ночлега.
- Наверное, отправлюсь я сейчас обратно на вокзал и сниму у этих женщин себе комнату, чтобы там спокойно отдохнуть, ну а потом что нибудь придумаю дальше,- решил я и остановил проезжающие мимо меня такси.
Шофёр был молодой парень - весёлый и разговорчивый. Он посмотрел на меня, улыбнулся и спросил:
- Куда вам нужно ехать отец?
- До вокзала,- ответил я ему.
- До какого вокзала? - их здесь много.
- Так до Казанского вокзала - мне нужно добраться.
- Вы куда нибудь в гости собрались ехать?
- Да нет, я уже приехал.
- А зачем же вы едите обратно на вокзал? - удивлённо спросил у меня шофёр такси.
- Мне нужно снять там квартиру для ночлега у пожилых женщин, которые предлагают их приезжим в столицу пассажирам.
- Ну, батя, вы даёте,- засмеялся таксист,- смотря на кого, здесь нарвётесь, а то останетесь вообще без портков и денег.
Потом он, немного подумав, сказал мне:
- Знаете что, отвезу-ка я вас в гостиницу «Алтай» - она хоть и расположена немножко подальше от центра, но зато туда и попасть легче. Положите дежурной пятерку в паспорт, и будет вам номер в гостинице и отдых нормальный.
Я нисколько не боялся того, что меня ограбят, потому что и грабить-то было собственно нечего, так как почти все мои деньги были ещё дома положены в сберкассе на аккредитив, но всё же я прислушался к совету шофёра, и мы поехали с ним в указанную им гостиницу.
Всё получилось точно так, как было сказано этим таксистом, кроме одной заковырки. Когда дежурная взяла мой паспорт в руки и раскрыла его, то, увидев вложенную туда пятёрку, с ехидцей казала мне:
- Гражданин, вы забыли в паспорте деньги, возьмите их себе - они вам ещё здесь очень пригодятся.
Я готов был там сквозь землю провалиться, но успел всё же заметить, как гости столицы, стоявшие за мной в очереди, стали извлекать деньги из своих паспортов и класть их в бумажники.
За неделю я пешком исходил весь центр Москвы: побывал в знаменитой Оружейной палате, где очень удивился ботфортам царя Петра первого, ведь они всем людям среднего роста были почти по самый пояс. Понравилась мне и роскошная карета, в которой царица Екатерина вторая ехала зимой на собственную коронацию из Петербурга в Москву.
- Надо же даже печку с трубой в карете додумались поставить, чтобы государыня в лютые морозы не замёрзла. Оказывается, и в те времена умные головы были, - подумал я, внимательно разглядывая карету со всех сторон.
Но с особым удовольствием побывал я тогда в Третьяковской картинной галереи - ведь в моей душе всегда жил художник. Я и в кузнице у дяди Михаила, под его личным наблюдением, а затем и вовсе самостоятельно - выковывал из железа: рисунчатые двери, сундуки, решётки, фонари, и ещё многие другие необходимые вещи. Особенно мне нравилось для забавы изготовлять узорные цветы, а особенно розы, и дарить их многим нашим девчатам по большим праздникам. А когда же строил свой дом, то все наличники на окнах и карнизе украсил красивым деревянным орнаментом, который я сам и изготовил. Декоративными украшениями моего жилища приходили любоваться даже некоторые люди из соседних районов города.
В Третьяковской галерее меня очень удивило само это здание своей необыкновенной расцветкой и архитектурной постройкой - под былинный терем. Я долго ходил по залам внутри этой галереи, рассматривая там картины выдающихся русских живописцев. Возле холста художника И.Е. Репина - «Иван Грозный и сын его Иван» толпилось, как всегда много людей. Я встал позади их и с высоты своего роста стал внимательно смотреть на это полотно. Искажённое безумием лицо царя и окровавленное тело царевича подействовали на меня тогда очень тягостно, я сразу же вспомнил весь тот ужас, который я испытал когда - то на допросах в застенках Мариинской тюрьмы. Но кроме всего прочего в этой картине моё внимание привлекло яркое пятно крови убиенного царевича. Оно резко выделялось на фоне багрово - красного ковра лежащего на полу комнаты. Я стоял и думал, что как же это удалось знаменитому живописцу соединить совместимое с несовместимым в своей картине. Но вот к ней подошла группа посетителей с молодой девушкой - экскурсоводом. И от неё - то я там и узнал о том, что И.Е. Репину долго не удавался вот этот фрагмент картины. Пролитая кровь царевича Ивана сливалась с цветом, лежащего на полу ковра, и не был от этого никакого красочного эффекта.
И вот однажды, когда знаменитый живописец прогуливался по - своему саду, то он вдруг увидел, как его племянница побежала навстречу ему по аллее и, запнувшись о камешек, упала прямо перед ним. Из разбитого носа девочки на садовую дорожку, плотно покрытою опавшей листвой с деревьев - обильно потекла кровь. И при этом она очень резко выделилась на фоне этой осыпавшейся багряной и жёлтой листвы. Вот такого-то колера и добивался великий художник в работе над своей картиной. Увидев это происшествие, он крикнул гувернантке, которая сопровождала племянницу, чтобы она на этом месте ничего бы не трогала, а сам же быстро пошёл за мольбертом к себе в дом. Вернувшись назад, И.Е. Репин быстро набросил эскиз дорожки с опавшими осенними листьями, которые были залиты алой кровью. И таким образом по этому наброску ему удалось выделить на фрагменте своей картине пролитую царевичем кровь на багрово-красном фоне ковра.
Долго я стоял потом около картины художника А.А. Иванова - «Явление Христа народу». На этом большом полотне, над которым он трудился почти тридцать лет, меня больше всего поразило то, что Иисус Христос как бы ни шёл, а парил над землёй при своём приближении к людям. А как художник этого эффекта добился, сколько бы я ни присматривался к этой картине, так и осталось для меня непостижимой загадкой.
Из наших же современных живописцев мне больше всего понравилась картина художника Лактионова - «Письмо с фронта». Она стояла в довольно тёмном месте, но как играли на ней краски! И мне казалось, что всё это полотно было залито яркими солнечными лучами, воссоздающие очень большую радость девушки, получившую долгожданную весточку с фронта от любимого ею человека, а может быть от отца или же брата.
Мои походы по столичным магазинам ГУМ и ЦУМ и другим торговым точкам закончились тем, что я остался совсем без денег. Там я приобрёл столько покупок и подарков, что их хватило бы с лихвой на всех моих родных. А до нашей встречи с Маршалом Рокоссовским оставалось ждать ещё почти неделю. И пришлось мне всё же идти на железнодорожную товарную станцию, чтобы разгружать там вагоны, и заработать себе денег хотя бы на пропитание и оплату гостиницы.
Номер, в котором я жил был рассчитан на троих человек, и обычно мы все собирались в нём только поздним вечером, а вот остальное время проводили по своему личному усмотрению: кто как сможет. Люди здесь долго не задерживались, и всё время состав нашей комнаты постоянно обновлялся. Благодаря своему общительному характеру я легко сходился со своими новыми соседями.


Сашок - часть 8

Здесь-то, в номере, я тогда и встретился с небольшого роста мужчиной, назвавшегося при знакомстве просто Сашком. Он был моим земляком и жил в городе Прокопьевске, в котором я когда-то проживал. Сашок работал там, на шахте «Зиминка», забойщиком в лаве крутого падения. Узнав о том, что я тоже работаю на шахте, он сразу же спросил у меня:
-А какое у вас залегание угольных пластов на шахте и вообще как вы там работаете?
- Падение пластов у нас пологое, а вот мощность их разная от 1,5 метра и выше. Выемка угля в лавах ведётся в основном комбайнами, но вот в некоторых очистных забоях уголь добывают буро-взрывным способом, - ответил я на его вопрос.
- Комбайновая выемка угля вот это дело! - сказал мне в ответ Сашок, - а вот где она отсутствует, то там вам видно туго приходится, а ну- ка полсмены побросай лопатой уголёк – без рук останешься. А вот у нас на шахте - в лавах крутого падения, после отпалки уголь сам падает вниз, и не надо его нам лопатой бросать на рештачный став конвейера как у вас.
- Зато вы прыгаете по креплению в лаве с уступа на уступ, как обезьяны в джунглях,- не сдавался я.
- А ты бывал когда – нибудь в лавах на крутом падении хоть разок?- спросил у меня Александр.
- Да где я только не работал,- сказал я ему в ответ уклончиво.
Но вот на третий день своего пребывания в гостинице Сашок пришёл вечером к нам в гостиничный номер немного навеселе. Увидав, что все мы уже собрались вместе, он взял в руки свою неразлучную спутницу - семиструнную гитару и запел своим приятным тенорком песню на слова великого русского поэта Лермонтова Ю.М. о несчастной сироте, которую загубил сын её мачехи. А потом он зарыл труп на крутом берегу реки. На этой могиле вырос тростник, который однажды срезал ножом рыбак. И когда он подул в один конец этого тростника, то он тогда вдруг заговорил человеческим голосом:
Рыбак, рыбак прекрасный
Оставь же свой тростник.
Ты мне помочь не в силах,
А плакать не привык.
А после заключительных строк этой песни он склонил свою голову, как бы прислушиваясь к умолкнувшей гитаре, и о чём-то глубоко задумался. А затем Сашок выпрямился и вновь запел песню, но уже о джигите, который просил у старого мужа продать ему свою молодую жену, которую безумно любил:
Хазбулат удалой
Бедна сакля твоя.
Золотою казной
Я осыплю тебя.
Эту печальную песню Сашок пел самозабвенно, полностью отдаваясь ей, и мы все, затаив дыхание, слушали её, проникаясь глубоким сочувствием к судьбе влюбленного джигита и молодой женщины - горянки, хотя заранее знали, что жизнь её оборвётся трагически.
Спев эту песню, он посмотрел на нас и, улыбнувшись, запел другую песню о разбойнике. В ней говорилось о заблудшем человеке, который в ранней своей молодости ушёл навсегда из своего родного дома и начал заниматься разбоем. И судьба жестоко отплатила ему за это:
Луна красавица лениво
Обходит тёмный свод небес.
Кусты руками раздвигая,
Идёт разбойник через лес.

Едва приметная тропинка,
Но он давно по ней ходил.
Ему не раз уж приходилось
Ходить сквозь спутанных ветвей.

Вот колокольчик однозвучный,
Гремит уныло вдалеке.
Глаза разбойники сверкнули,
Блеснул булатный нож в руке.

Полковник храбро защищался
Разбойник смело наступал.
Но в сердце раненый смертельно
Полковник замертво упал.

Разбойник ринулся к добыче
И быстро шубу с него снял.
Но над часами наклонился
Отца родного он узнал….

Александр неожиданно прервал своё пение и сказал нам, что эта песня вызывает у него всегда самые тяжёлые воспоминания о своей бесшабашно прожитой в молодости жизни:
- Родился я перед самым началом Октябрьской революции,- начал рассказывать Сашок,- в городе Кронштадте в семье столбового дворянина - морского офицера. Отец служил на Балтийском флоте и, имея звание капитана первого ранга, командовал тогда тяжёлым крейсером. Мама моя была также дворянкой, и после окончания института благородных девиц вышла замуж за моего отца. У него был старший брат, который имел воинское звание контр-адмирала и служил он в штабе Балтийского флота.
Когда же началась революция, мой отец не признал её, за что и жестоко поплатился. Матросы повесили его на рее корабля для назиданья другим офицерам. Мама же не пережила этого несчастья и вскоре умерла. Мой дядя не стал дожидаться участи своего младшего брата, и так как он не был женат, то вскоре без особых хлопот перебрался в Финляндию.
Меня же взяла к себе на воспитание - наша бывшая экономка Глафира Андреевна, и я стал жить у неё. Из всей родни у неё была только одна дочь Анастасия, но она со своими детьми жила отдельно. Мужа её ещё в начале войны в 1914 году убило на фронте. Жили мы с тётей Глашей дружно, но очень бедно, и иногда случалось так, что у нас с ней не было даже куска хлеба в доме, и взять его было неоткуда. Воспитывался я у неё около семи лет, потом она тяжело заболела брюшным тифом и вскоре умерла от него. Дочь её, меня к себе не взяла, так как у неё было много своих детей, и я был бы для их семьи очень большой обузой. Меня потом отдали в какой - то детский дом, но я там пробыл недолго и вскоре оттуда сбежал, так как не мог терпеть своих воспитателей, которые жестоко наказывали нас даже за любую незначительную провинность. На улице же я быстро сошёлся тогда с беспризорниками, и они приняли меня в свою компанию. Промышляли мы в основном на базаре, где воровали всё, что попадало под руку, за это и попал в детскую колонию. Там-то я и познакомился с настоящими ворами, которые на воле грабили богатые квартиры, магазины, киоски, склады и др. места, а всю добычу сбывали на «барахолке» или же продавали по дешёвке перекупщикам. Выйдя на свободу из колонии, я сразу же попал в воровскую компанию и связал свою дальнейшую жизнь с ними. Но как раз вот в это время бандитизм до того расцвёл в Кронштадте, что стало невозможно его жителям ходить по улицам не только тёмными вечерами, но даже и в светлое время суток. Участились там грабежи и убийства мирных граждан, и ввиду создавшегося положения комендант крепости приказал прилюдно повесить на площади несколько пойманных милицией бандитов. После совершения такой устрашающей акции - в городе не осталось почти ни одного вора. Я лично даже и не помню, как очутился тогда ажно на самом Урале. Но, а вот там за ограбление ювелирного магазина мне и моим сообщникам дали по десять лет каждому с отбыванием наказания в исправительно-трудовых колониях строгого режима. Свой срок я отбывал тогда в одном из лагерей недалеко от города Нижнего Тагила.
Здесь же произошёл тогда со мной занимательный случай. По воровским законам, а я к этому времени уже был «авторитетом» в уголовной среде, мне не полагалось ходить на работу и я жил, и питался в лагере в основном только за счет общака. Но, однажды, лагерное начальство в воспитательных целях решило, во что бы то ни стало привлечь таких как я зэков к трудовой повинности. Наш же бригадир, старый опытный зэк, заранее предупредил меня, чтобы я не отказывался от любой работы, а он в свою очередь потом что нибудь придумает, как мне не нарушить воровской закон. И вот рано утром при общем разводе на работу меня послали вместе с несколькими зэками, одного из которых звали Валетом, то есть Валентином, ставить новые ворота в ограде оцепления жилой зоны нашего лагеря, потому что старые пришли уже в непригодность из-за ветхости. Когда же мы с братвой подошли к месту нашей работы, то увидели, что новые ворота, были уже подвезены к месту установки, а вот старые были кем-то сняты с петель и лежали отдельно в стороне. Валет сел на них и пригласил всех нас сыграть с ним в карты - в «очко». Я же вспомнил слова бригадира о том, что он собирался придумать, как мне уклониться от работы и поэтому спокойно сел вместе сними играть в эти карты. Через некоторое время я увидел важно идущих по направлению к нам двоих «вертухаев». Они не спеша, подошли к ограде и, увидев, что мы вместо работы играем в карты, громко закричали о том, что они сгноят нас в карцере.
- Это за что же вы хотите нас так строго наказывать? - сказал им Валет,- поглядите, вон новые ворота уже давно стоят на месте.
Надзиратели посмотрели туда и увидели то, что они действительно уже нами установлены. Один из них даже подошёл и потрогал их. Когда же «вертухаи» удостоверились в том, что работа по установке новых ворот выполнена, и им здесь больше нечего делать, то после этого они медленно, пошли назад - к баракам. Отойдя от нас метров на двести, один из них внезапно обернулся и увидел, что в ограде никаких ворот нет. А на том месте, где они когда - то стояли раньше, была лишь одна пустота.
Надзиратели потом несколько раз сбегали туда и обратно, пока до них не дошло, что мы их просто-напросто разыграли. После этого представления нас с Валентином, который оказался сильным гипнотизёром, долго держали в карцере, а затем за саботаж мне добавили ещё пять лет лагерей и увезли в Воркуту, а моего напарника отравили неизвестно куда, и о дальнейшей его судьбе я больше ничего не слышал.
Когда же началась война с фашистами, то я решил кровью искупить свою вину и поэтому стал настойчиво проситься на фронт у своего начальства. Моё желание оно тогда удовлетворило, и я попал вместе с другими зэками в штрафной батальон - в шестнадцатую армию генерала Рокоссовского. Но там, в первом же бою с фашистами, меня ранило в ногу, и после госпиталя я провоевал вплоть до самого «Дня Победы» в обычной воинской части. Так я искупил свою вину на фронте не только перед Родиной, но и перед своей совестью. В конце же войны я близко сошёлся с Галиной – моей будущей женой, которая служила у нас в связи. После окончания войны мы поехали с ней на её родину в город Прокопьевск. Там мы стали работать вместе с женой на одной и той же шахте, только она работала телефонисткой, а я забойщиком в лаве.
И вот недавно на мой домашний адрес неожиданно пришло письмо из «Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР» и в нём я уведомлялся о том, что меня разыскивает международный «Красный Крест», с целью передачи мне, как единственному наследнику, умершего недавно за границей русского адмирала Ермолова его большого состояния.
И вот поэтому мне нужно было срочно прибыть со всеми документами, подтверждающими моё родство с покойным - в нашу столицу Москву, по указанному в этом письме адресу. Я взял отпуск на шахте и, собрав все эти документы, поехал с ними туда.
Когда поезд уже подъезжал к столице, то меня вдруг осенило, а что если ещё имеются другие документы, удостоверяющие мою принадлежность к дворянскому роду Ермоловых. Они, возможно, ещё сохранились у дочери Глафиры Андреевны. Ведь она после смерти своей матери стала жить в её квартире.
Приехав в Москву, я взял железнодорожный билет и поехал на поезде в город Ленинград. Но там вышла у меня осечка из-за того, что Кронштадт был режимным городом, а пропуска на въезд туда у меня попросту не было. И мне пришлось тогда обратно вернуться в столицу. Там я по указанному в том письме адресу быстро нашёл тогда « Союз обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР, где меня встретила молодая сотрудница этой организации. Я предъявил ей свои документы, и она мне объяснила причину моего вызова в Москву. И от неё я тогда узнал, что мне как единственному наследнику моего дяди - адмирала Ермолова, согласно составленному им перед смертью завещанию, полагается всё его большое состояние. И она назвала мне многомиллионную сумму в иностранной валюте, которую я должен был получить по наследству. В конце нашего разговора сотрудница этого «Общества……….» сказала мне о том, что как я распоряжусь этим огромным состоянием, будет зависеть только от одного меня. И мне следует хорошенько подумать об этом.
От этих слов меня даже пот прошиб от волнения. Но всё же я превозмог себя и, поблагодарив сотрудницу, сказал ей, что всю эту причитавшуюся мне многомиллионную сумму в долларах полностью отдам в фонд нашего государства, а мне и своего заработка на жизнь хватит.
-Ну а ты всё же сдал в этот фонд валюту или нет? - спросили мы у него.
- Конечно, сдал,- ответил Сашок, - а что бы я с этим капиталом делал, ведь у нас в стране нет миллионеров, да и не нужен он мне совсем.
На другое утро с сознанием выполненного своего долга, Сашок улетел на самолёте к себе домой, в г. Прокопьевск. Мы обменивались с ним иногда письмами, в которых он обещал навестить меня всей своей семьёй. Но всё какие-то важные дела мешали ему осуществить это намерение, на что я, правда, и здорово не обижался. Да у меня и самого работы по хозяйству было хоть отбавляй, приходилось крутиться дома, как белка в колесе, и не было ни одной минуты для отдыха.


Маршал Рокоссовский - часть 9


Наконец - то наступил день моей долгожданной встречи с Маршалом Советского Союза Рокоссовским. Приехав на такси к зданию Министерства Обороны, я в бюро получил пропуск и после чего пошёл в его приёмную. Там адъютант Рокоссовского - сравнительно молодой полковник, сказал вежливо мне о том, что Маршал начнёт приём посетителей ровно через час, и попросил меня немного подождать. Я подошёл к одному из кресел, стоящих в этой приёмной и сел в него. Предстоящая встреча с Маршалом Рокоссовским меня тогда сильно взволновала. Для того чтобы немножко успокоиться, я начал перебирать в своей памяти всё то, что знал и читал про него.
Константин Константинович Рокоссовский родился не то в Варшаве - не то в городе Великие Луки в 1896 году в семье железнодорожного машиниста. Обладая высоким ростом, и большой физической силой он трудился в своей молодости каменотёсом. Во время войны с кайзеровской Германией в 1914г. он ушёл на фронт, где отличился незаурядной храбростью.
Когда же свершилась Октябрьская революция, он безо всяких колебаний встал на её сторону. После же окончания гражданской войны Рокоссовский неоднократно учился на различных курсах усовершенствовании командного состава, а после окончания этих курсов в военной академии в г. Москве он стал командовать кавалерийским корпусом.
В 1937 г. Рокоссовского по надуманному обвинению посадили в тюрьму «Кресты» - в г. Ленинграде. Там в её застенках он пробыл вплоть до 1940 года.
После освобождения из этой тюрьмы Рокоссовскому присвоили воинское звание генерал-майора и назначили тогда командовать механизированным корпусом, который был дислоцирован на Украине.
С первых же дней Великой Отечественной войны, вверенные ему воинские части дали достойный отпор врагу, сдерживая продвижение их войск вглубь нашей страны. Воинские успехи генерала Рокоссовского были настолько очевидны даже в то самое трудное для Красной Армии время, что Ставка Верховного Командования назначила его тогда командующим 16-й армией Западного фронта, с войсками которой он героически защищал Москву. Его дивизии в боях под Волоколамском, Крюково, Красной Поляной и Истрой покрыли себя неувядаемой славой.
Сдержав яростное наступление фашистов, и остановив их почти у самого порога нашей столицы, 16-я армия вместе с другими войсками перешла в контрнаступление, освободив при этом ряд наших городов, которые были захвачены немцами. Это потом уже благодарные жители столицы назовут генерала Рокоссовского - спасителем Москвы.
Вскоре после Московской битвы его назначили командовать в 1942 году войсками Донского фронта, который находился тогда под Сталинградом. В стойкой обороне, сдержав врага, наши войска окружили его и взяли в «кольцо». Разгром этого «котла» был поручен войскам генерал - полковника Рокоссовского.
Разгромив в жестоких боях фашистов, они взяли тогда в плен более 90 тысяч солдат и офицеров противника во главе с командующим шестой немецкой армией фельдмаршалом Паулюсом и его штабом.
После знаменитой Сталинградской битвы генерал армии Рокоссовский командовал войсками Центрального фронта. Развернувшаяся гигантская битва на Курской дуге завершилась полным поражением фашистских войск. В результате чего были освобождены от немецких оккупантов наши города Орёл и Белгород.
После завершения Курской битвы войска первого Белорусского фронта под командованием Маршала Рокоссовского летом 1944 года, выполняя разработанный Ставкой Верховного Главнокомандования план, под кодовым названием - операция «Багратион» - освободили от немецких оккупантов Белоруссию. А после этого, форсировав реку, Западный Буг, вступили на территорию соседней с нами Польши и приступили тогда к её полному освобождению от фашистских захватчиков.
В ноябре месяце 1944 года Маршал Рокоссовский был назначен Ставкой Верховного Главнокомандования - командующим вторым Белорусским фронтом. В результате Висло - Одерской операции его войска вышли в январе 1945 года с тяжёлыми боями к реке Одер, а потом на побережье Балтийского моря. Здесь же, полностью заблокировав Восточно - Прусскую группировку войск противника, они в кровопролитных боях захватили важнейшие военно-морские порты Германии - Гдыня и Данциг. А потом, форсировав сильно укреплённую реку Одер, сокрушили противника в западной Померании и 4.05.45 года встретились с английскими войсками на реке Эльда.
Захватив ещё несколько островов в Балтийском море, войска второго Белорусского фронта на этом и закончили свои военные действия в Великой Отечественной войне.
24 июня 1945 г. на Красной площади в г. Москве состоялся Парад Победы, которым тогда командовал дважды Герой Советского Союза Маршал Рокоссовский, а принимал этот Парад тогда ещё трижды Герой Советского Союза – наш выдающийся полководец - Маршал Жуков.
После же завершения Великой Отечественной войны Рокоссовский по приглашению народного правительства Польши был назначен Министром Национальной Обороны этой страны. А по возвращению потом в Москву он занимал ряд ответственных должностей в Министерстве обороны СССР. С 1956 года Рокоссовский являлся кандидатом в члены ЦК КПСС, а также депутатом Верховного Совета СССР 2-го, 5-7-го созывов. Он женат, его жену зовут Юлией Петровной, а дочь – Адой.
Так за воспоминаниями незаметно пролетело время, и вдруг я увидел, как в приемную вошёл высокий военный в маршальской форме. На его груди блестели две золотые звёздочки Героя Советского Союза. Он прошёл в свой кабинет и через несколько минут его адъютант пригласил меня зайти к нему.
Когда я вошёл туда и поздоровался, то увидел, что Маршал Рокоссовский сидит за своим столом и подписывает какие-то документы. Он посмотрел на меня пристально, словно что-то припоминая, затем ответил на моё приветствие и пригласил подойти к столу и сесть на стоящий возле него стул.
- Какое дело привело вас ко мне,- спросил у меня Маршал, и приготовился внимательно слушать.
- Летом 1937 г. - начал я свой рассказ, - меня вместе с моими товарищами незаконно арестовали и привезли в Мариинскую тюрьму.
- Так не из тех ли вы молодых ребят! - обратился ко мне Маршал Рокоссовский, - с которыми я почти сутки находился летом 1937 г. вместе, в одной камере, в Мариинской тюрьме.
- Так точно, товарищ Маршал Советского Союза,- ответил я ему, встав со стула.
-Называйте меня пожалуйста, Константином Константиновичем- ведь вы всё же не служилый, а сугубо штатский человек, - вежливо сказал мне Рокоссовский.
- А затем он продолжил,- правда, я недолго побыл у вас после очной ставки с одним из моих давних сослуживцев. Меня потом из вашей камеры сразу же отправили обратно в Ленинград - в тюрьму «Кресты».
- А многие ли ваших товарищей вернулось назад из мест заключения в своё родное село? - спросил у меня Маршал Рокоссовский.
- Нет, Константин Константинович, вернулся к себе домой только я один, а остальные ребята видимо погибли где-то в лагерях.
- Всегда я уважал сибиряков - отличные они были солдаты, ведь с ними мне пришлось защищать Москву в 1941г. и освобождать от фашистов наши города, да и не только наши.
- Константин Константинович,- сказал я ему,- после того как вы посоветовали нам тогда, в тюремной камере, подписать все документы у следователей с нашими признаниями о принадлежности к антисоветской троцкистской террористической организации, то нам «Постановлением» Особого совещания дали срок заключения по десять лет каждому и потом разбросали по разным лагерям.
Мне же пришлось отбывать свой долгий срок на Колыме, где я работал на шахте забойщиком, а потом в больнице плотником. В результате аварии я был тяжело травмирован в лаве. В 1955 году меня комиссия полностью реабилитировала, и я приехал к себе домой, в село Кузедеево. Но почти через год я устроился вновь на шахту, где и до сих пор тружусь. Но настала пора мне уходить на заслуженный отдых, а вот те годы, что я трудился на Колыме, пропали неизвестно куда и не вошли в мой рабочий стаж. Куда бы я письменно не обращался затем по этому поводу, отовсюду приходили ко мне отрицательные ответы. И вот я решил обратиться к Вам, как к депутату Верховного Совета СССР, за помощью.
Маршал Рокоссовский выслушал меня очень внимательно, а затем вызвал к себе адъютанта и поручил тогда ему связать меня с начальником Главного Управления Лагерей Восточных районов страны для скорейшего решения вопроса о моем трудовом стаже.
После этого я встал со стула и очень сердечно простился с Константином Константиновичем и, пожелав ему доброго здоровья, вышел из его кабинета вместе с адъютантом.
Начальник Главного Управления Лагерей Восточных районов страны в звании генерал-лейтенанта встретил меня, если можно так сказать - весьма прохладно:
- Это что же будет в нашем государстве, - сказал он мне, - если каждый бывший зэк будет ходить здесь в столице, куда ему вздумается. Разве ты не мог сразу обратиться к нам за помощью, а то отрываешь от дел по
всяким пустякам занятых людей.
Но когда же я ему всё-таки подробно объяснил свою просьбу, то он мне сказал следующее:
- Вот что, гражданин езжай-ка ты сейчас к себе домой и в течение вот этого месяца получишь все свои документы для начисления тебе льготной пенсии.
И действительно не успел я приехать из Москвы в свой город, как ко мне пришли все документы, подтверждающие мой стаж работы в заключении. А когда мне исполнилось пятьдесят лет, то сотрудники нашего горсобеса безо всяких там проволочек начислили мне шахтёрскую пенсию в размере 120 рублей. Всё бы ничего - да вот окаянная болезнь никак не отпускает меня здесь. Так и пропаду видать скоро - да, жаль, что жизнь-то настоящая началась у меня только сейчас после этой ужасной Колымы.
- Вы Фёдор Степанович бросьте на себя загодя тоску такими разговорами нагонять,- сказал я ему, - ведь даже совершенно здоровые люди с таким настроением могут Богу душу отдать.

Дядя Матвей - часть 10

Когда началась в 1941году война с немцами, мой дядя Матвей, сумел прибавить в военкомате себе возраст и после чего ушёл на фронт, где его определили в разведку. Он в то время был хоть и небольшого роста, но про таких людей в народе всегда говорили: «Мол, мал золотник да дорог». Его посылали в тыл врага с такими поручениями, которые были под силу только подросткам. Переодевшись в простую деревенскую одежду, дядя Матвей незаметно переходил линию фронта и потом доставлял командованию такие ценные сведения о фашистах, что стал просто незаменим в своём деле. Но за год, проведённый им на войне, он настолько вырос, что его уже перестали посылать на эти задания. Несмотря на это обстоятельство, дядя Матвей по-прежнему ходил за линию фронта на поиски, но уже в составе разведгруппы.
Бывало, рассказывал он, что сутками мы лежали на снегу, наблюдая за противником, и никакая простуда к нам тогда не приставала.
Правда, почти в самом конце этой войны моему дяде Матвею осколком разорвавшегося снаряда ранило тогда голень левой ноги. После госпиталя его комиссовали из армии вчистую, и после демобилизации он приехал в деревню к своим родителям. Немножко отдохнув у них, дядя Матвей потом перебрался в город и стал жить в нашей квартире вместе с нами. Дядя Матвей был очень красивым молодым человеком. Особенно к лицу шла ему тогда военная форма с множеством орденов и медалей на его широкой груди. После ранения он немножко прихрамывал на левую ногу и чтобы не натруживать её, наш дядя Матвей обычно ездил на велосипеде, который купил где-то по дешёвке. Как сейчас помню: «Сядет он на своего железного коня, плюнет себе на ладонь левой руки, а ребром правой ладони ударит по ней, и в какую сторону полетят брызги, туда и ехал». Но скоро покорила его сердце молодая девушка, которую звали Зоей. Она работала тогда бухгалтером в какой-то организации и была очень хороша собою. Дядя Матвей вскоре после демобилизации устроился работать шофёром на автобазе и спустя некоторое время он женился на Зое. Молодожёнам после их свадьбы выдали ордер на небольшую комнатушку в одном из соседних бараков, и они стали там совместно проживать.
Вскоре у них родился первенец - сын, которого они назвали Владимиром. И когда настала пора молодой мамаше после своего декретного отпуска выходить на работу, то она вызвала, проживающую в Крыму родную сестру Лиду, для того чтобы та ухаживала за малышом в её отсутствие. Я любил к ним приходить в гости, потому что мне у них иногда перепадал кусок хлеба, густо намазанный сливочным маслом, да ещё и с маленьким Володькой очень хотелось поиграться.
Дядя Матвей возил с каменного карьера гравий на бетонный завод, который в летнее время всегда работал круглосуточно. И вот, однажды, когда он вернулся к себе домой после ночной смены, то решил немного вздремнуть после работы. Его жена Зоя в то утро была на работе, а Лида собралась и ушла погулять с маленьким Владимиром на улицу. Входную дверь в комнату дядя Матвей не стал закрывать на крючок, для того чтобы не вставать с постели, когда вернётся домой с прогулки Лида с маленьким Владимиром. Квартирных воришек он не боялся, потому что им нечем было поживиться у него в жилище. В комнате были только одни голые стены, кровати, да стол с табуретками и это было всё их богатство.
Дядя Матвей вскоре заснул и ему приснился странный сон. Как будто бы он находится, где-то в Венгрии, (а там он воевал) в белом шатре вместе с какой-то незнакомой цыганкой. И сон этот был, как говорится, в руку. Дядя Матвей внезапно проснулся и увидел, что перед ним действительно стоит молодая цыганка и очень внимательно смотрит на него. Он приподнялся с постели, и ещё полностью не очнувшись от того очарования, которое испытал во время своего сна, потянулся к ней. Но эта цыганка отпрянула от него, и, глядя ему прямо в глаза, сказала:
- Я полюбила бы тебя красавец, но, к сожалению, не пройдет и трех дней, как ты скончаешься.
И, произнеся эти слова, она быстро повернулась, и ничего больше не сказав ему, вышла из квартиры.
А дяди Матвею к тому времени, было, всего 22 года и в жизни своей, кроме войны, он ничего собственно и не видал. Жить бы да жить ему - молодому да красивому ещё много лет, но зловещие слова цыганки, как яд проникли в его душу. Дядя Матвей поверил ей, что он действительно скоро преставится и поэтому, взяв ранее заработанный им отгул на автобазе, поехал на велосипеде в свою родную деревню, чтобы в последний раз как он думал, повидаться со своими родителями. Расстояние от города до той деревни, где они жили, было около 25 -ти километров. День тогда выдался очень жарким, и по дороге дяде Матвею очень захотелось пить. Добравшись до своей деревни, он, не заходя в отцовский дом, спустился в погреб, где обложенный льдом стоял бочонок с квасом, и чтобы удалить мучавшую его жажду выпил подряд несколько ковшиков этого холодного напитка. К вечеру у дяди Матвея поднялась высокая температура, и он вскоре потерял сознание. В бреду, он настойчиво звал подойти к нему какую-то цыганку, которая, по-видимому, покинула его. В больнице города Прокопьевска, куда отвёз его отец, Григорий Федотович, ему поставили диагноз: двухстороннее воспаление с начавшимся отёком лёгких. Медицина оказалась бессильна помочь ему, и от этой болезни дядя Матвей скончался как раз на праздник святой Троицы. Хоронили его земляки всей деревней, и ему как бывшему солдату – фронтовику, колхозники установили тогда памятник с красной звездой на его могиле.
И потом спустя много лет, когда я стал к тому времени старше по возрасту, дяди Матвея ровно в два раза, мне довелось учиться в «Институте повышения квалификации» в нашем областном центре. Там лекции по психологии нам читал ленинградский учёный - доктор психологических наук Михайлов Иван Петрович. От него на его лекциях мы узнали много для себя полезного: в частности советы, которые даже никому из нас и в голову никогда не приходили. Например, откуда мы могли знать, что после любой стрессовой ситуации необходимо подойти к раскрытой форточке в окне и сделать несколько вдохов и выдохов. От этого, казалось бы, очень простого упражнения, у человека предотвращался распад в головном мозгу – клеток, которые сильно пострадали от нервного перевозбуждения.
Как-то после окончания занятий я рассказал доктору Михайлову И.П. о своем дяде Матвее, которому напророчила цыганка его скоропостижную кончину. И я ещё спросил у него тогда о том, что это была фатальная неизбежность её предсказания или же можно было бы каким – то образом избежать столь печальных последствий.
На мой вопрос Иван Петрович, так ответил мне:
- Я думаю, что эта трагическая история произошла из-за того, что та цыганка скорей всего попыталась охладить твоего дядю от фривольных поползновений к ней. Но все те слова, которые она сказала ему, настолько прочно вошли в его подсознание, что он сам уже не мог самостоятельно избавиться от них без помощи врача психотерапевта. К тому же молодая цыганка, обладала по всей вероятности гипнотическим воздействием на окружавших её людей. И вот это угнетающее эмоциональное возбуждение нервной системы привело к тому, что у твоего дяди погибло множество нейронов головного мозга, которые управляли важнейшими функциями его организма, в том числе и иммунитетом. А когда же он тогда тяжело заболел воспалением лёгких, то при ослабленных защитных функциях его организма случилось непоправимое - он умер.
- А что же дальше произошло с его семьёй? - спросил у меня Сергей.
- Его жена Зоя,- ответил я ему,- вскоре рассчиталась с работы и уехала с сестрой и сыном к своим родителям в Крым. Там она через некоторое время вышла замуж за хорошего человека, который и усыновил маленького Владимира. И когда он подрос, то стал настойчиво допытываться у своей матери о том, чтобы она ему рассказала, где проживает его настоящая родня, о которой там ему никто никогда в жизни и не говорил.
И сколько тогда не убеждала его Зоя о том, что он глубоко ошибается, но всё же, в конце концов, дала Владимиру адрес его родной тёти Аграфены Григорьевны, которая проживала в то время в Казахстане вместе с дочерью.
После окончания средней школы он побывал у неё в гостях, где и получил тогда подробную информацию об его ближайших родственниках. Когда же тётя Груша вместе со своей дочерью переехала на постоянное жительство к нам в Сибирь, то я, навестив их, вдруг неожиданно для себя увидел в тётином семейном альбоме фотографию молодого человека очень похожего на меня. Я очень удивился этому поразительному сходству и, показав снимок тёте Груше, спросил её, что за человек запечатлен на этом фото?
И оказалось, что в этом альбоме была фотография моего двоюродного брата Владимира - сына покойного дяди Матвея. От своей родной тёти я тогда узнал, что он недавно окончил Московский Государственный Институт Международных отношений и был направлен на дипломатическую работу в одну из стран Южной Америки.
А между тем время в больнице шло своим чередом и, наконец, наступил тот день, когда моя лечащая врач Нина Михайловна сказала на обходе мне, что она выписывает меня на работу из больницы.
Я подождал, пока главный врач заверит мой больничный лист, и потом, получив его, зашёл попрощаться со своими соседями по палате. Пожелав им всем наискорейшего выздоровления и всяческих благ, я, сказал им тогда напоследок:
- Все мы живём под одним небом, и может быть, встретимся ещё когда-нибудь все вместе - ведь городок-то у нас совсем небольшой.
Впереди меня ожидала очень напряжённая работа, связанная со сдачей в эксплуатацию новой шахты, которую строило наше шахтостроительное управление, и нам всем тогда нужно было завершить этот этап с хорошими показателями.
Иван Данилович - теперь уже был заворготделом горкома партии, и я несколько раз встречал его у нашего парторга, к которому он приезжал по своим служебным делам.
А вот с Сергеем мне, к сожалению так и не пришлось встретиться, хотя об успехах проходческой бригады, которую он теперь возглавлял, я иногда читал в городской газете и от души радовался за него.
С Фёдором Степановичем один раз я случайно встретился в городе на трамвайной остановке. Он выглядел довольно хорошо и как будто бы даже стал несколько моложе своих лет, хотя какая-то затаенная печаль светилась
в его глазах, напоминая о годах проведённых им на Колыме.

Автор: Юрий Першин