Новые
Меню
27
Эта весна выдалась удивительно тёплой и быстро просохшей от большого снега. Накануне он отпросился у Наташи до деревни, к бабке на могилу, и теперь уверенно гнал машину по трассе. К вечеру ему нужно было вернуться домой. Прохладное утро обещало этому дню хорошую погоду. Падая яркими лучами в боковое стекло, солнце по-летнему слепило глаза и приятным теплом лезло в машину. И даже под кожу, давая прилив бодрого настроения. Давно он в деревне не был, с самого прошлого мая: осенью съездить до бабки не получилось. Теперь он ездил в деревеньку с ностальгией, словно возвращался в далёкую детскую мечту, припорошенную сизым дымом из деревенских труб. Вот и сейчас, въезжая в деревню, ему открылась картина топившихся печей в домах. Кособокие и старые, они стояли вдоль улиц вперемешку с пока ещё добротными домами, ничуть не стесняя друг друга. Простор! Так и будут они стоять до поры до времени, год от года погружаясь в землю от старости. Кто и что будет строить тут новое? А может, и будут.
Вот и его родной бревенчатый дом, немного почерневший, но всё-таки ухоженный, с раскидистой черёмухой под окнами и палисадником. Он вспомнил, что в нём росла когда-то небольшая яблонька, усыпанная вкусными рассыпчатыми яблочками. А на соседней через огороды улице прикорнула маленькая бабкина избушка, всего-то на одну комнатёнку, но её, почему-то всегда хватало. Маленький кухонный закуток был отгорожен от комнаты печкой-голландкой, сложенной без всяких выкрутасов - топка да плита. Бабка как-то умудрялась даже стряпню в ней печь. Натопив печку пожарче, она ждала, когда прогорят и немного остынут угли, и засовывала в топку маленькие листики с тестом. Спустя какое-то время, бабка доставала оттуда вкусные булки, как она их называла - шаньги: с картошкой и творогом, с морковкой и грибами. Носом он их тогда чуял, что ли? Всегда поспевал к тёпленьким.
Он вздохнул: что ушло, то больше не вернуть. Грусть и тоска - слишком знакомое чувство для тех, кто такое помнит. Ты словно возвращаешься в своё босоногое, вспоминаешь самое сокровенное, и оставляешь часть души там, где всё закончилось. На маленьком холмике деревенского кладбища. Проехав вдоль села, он свернул на узкую просёлочную дорогу, накатанную вдоль оврага, убегающего вниз к заболоченной тихой речушке. Земля настолько просохла от влаги, что в боковое зеркало было видно как за машиной клубится серая дорожная пыль. Быстро перекрестившись на входе, он отыскал глазами бабкин резной крест и пошёл вдоль могил к оградке.
- Здравствуй, ба... Прости, что редко. Дела.
Надев рабочие перчатки, он сгрёб прошлогоднюю листву с могилы и в самой оградке, заменил выцветшие и пожухлые за зиму цветы на новые и присел на лавочку. С фотографии на него смотрели грустные бабкины глаза.
- Всё путём, ба... Не спрашивай, - он вытер увлажнившиеся глаза.
В деревне даже за грудиной трещит по-другому, словно при рождении ты прилип к этому месту своими хромосомами. Деревенский воздух - он особый, нигде не пахнет полынью так как здесь. Ей пахнет даже прошлогодней: полынь вместе с лебедой и крапивой ожила, зеленея пробившимися молодыми побегами вдоль края кладбищенской ограды. Шёпот ветра, прижавшаяся к оградке небольшая рябина, шелест прошлогодних листьев под ногами. Здесь всё таит особый покой. Кладбище, хорошее убежище для тех, кому хочется одиночества. Безнадёга!..
- Притёр нервы? Впустил в душу тоску? Вот и чеши до дома, пока солнце не зацепилось за макушки, - и короткое: - Пока, ба... Всё.
И только глупая дворняга проводит его недовольным лаем за деревню. Он достал из бардачка три мятных леденца. Кинув их в себя, он выехал на трассу и твёрдо нажал на педаль. Домой.
- Надо там ещё съездить на кладбище. К отцу, к дядьке Сашке, к Лёхе.
- Привет.
- Привет, Тимоха. Не прошло и полгода, как ты снова тут.
- Не хами. Вот по этой причине я часто и выхожу отсюда.
- Я хамил? Да шучу я с тобой. Да и ладно. Это же как в песне: единственный способ понравиться всем, это пл... умереть. Тимох, а чё ты меня не поздравил?
- С чем я тебя не поздравил?
- С присвоением звания - майор.
- А ты сказал мне? Я впервые слышу.
- А, ну да... Я завтра на учёбу уеду, на неделю. Не теряй.
- Ты сегодня взвинченный. Совсем не хочешь по-доброму разговаривать?
- В деревню к бабке на кладбище ездил, туда и назад. Устал малость, да и взгрустнулось.
- Ты поступил плохо, Ваня. Мы в прошлый раз не договорили, а ты не дождался и ушёл. У меня момент нехороший был, я решал семейные вопросы. Свои психи оставь себе.
- Я даже написать тогда ничего не успел, у меня свои дела были. Какие психи?
- Не оправдывайся.
- Тимох, ты конкретно заводишь. Я наору тогда, раз потребность великая. У меня есть минут восемь свободных.
- Я тоже подумал, что тебе понравится наорать. Ты просто кинул меня и ушёл.
- Вчера, мы уже проехали. Жми на педаль, и на работу. Я улыбаюсь.
- Пока. Пофигачил я по делам.
- Пока. Не гони, и тормози.
- Не твоё дело. Как хочу, так и еду. Командуй там, мне всё пофиг. Ушел я.
Отвечать Тимохе он не стал. Закрыл страницу и уехал на работу.
Проснулся он среди ночи от шума, порывистый ветер бился в оконное стекло и монотонно гудел на крыше. Вечером Наташа собрала ему сумку с вещами, а утром он скажет ей - пока, и вновь разлука с домом. Он лежал и думал о предстоящей поездке на учёбу. В нём играла лёгкая злость. Словно осталась тупая недосказанность, и она точила его изнутри. Он вышел из спальни и сел за компьютер.
- Тимоха, есть смутное подозрение, что ты тяготишься всем, что со мной связано. Может, ты боишься? Или пытаешься сбросить этот груз? Дай бог, чтобы я ошибался. Я проснулся и не могу уснуть. Три часа ночи. Тимоха... Мы придумали здесь свой мир, и он был нашим. Может, тебе в нём плохо? Приеду с учёбы, и если ты уйдёшь, то я не обижусь. Мы в любом случае будем помнить теперь друг друга.
Он ушел в спальню и тут же спокойно уснул, словно выполнил тайный внутренний долг. Тимохи утром на сайте не было, но он оставил сообщение.
- Что попало тут написал. Но красиво! Жду тебя.
Попрощавшись с Наташей у двери, он уехал с ребятами на работу, там оставались мелкие дела по командировке. Позже Федя увёз его в аэропорт. В самолёте он уснул и проспал до конца полёта.
Устроившись в расположении, он созвонился с Вайсом и Ромкой и сообщил о своём приезде. Чувство приятного тепла разлилось внутри, когда на одном из московских вокзалов он встречал выходящих из электрички Вайса и Ромку. Они приехали, предварительно договорившись по телефону о встрече.
- Вань, поздравляю с присвоением внеочередного звания. Рад был такой новости, - Вайс пожимал его руку, приобняв другой за плечо.
- Давай, Ванюха, - Ромка крепко потискал его. - Вайс, заметь, с каждым годом всё твёрже становится.
- Ну ещё бы! После тридцати годов парни утрачивают во внешности остатки молодости и приобретают капитальное мужское обличье. Я бы сказал - наливаются. Пошли в кафе.
Они сидели за столиком в маленьком уютном кафе у вокзала, возле массивной вазы с большим тропическим деревом.
- Как Наташа себя чувствует? Забрал из больницы?
- Да. Всё нормально.
- Молодцы, забахали сразу двух. Рассказывай уже, как работается?
- Нормально, дядька Юра. Работаем. Сам знаешь, одни нас ругают, другие хвалят. Статьи, интернет. Как-то не очень комфортно. Высказывания о нашей службе разных деятелей, читаются как намалёванные надписи на заборах. А на сайтах, что пишут? Иногда зло берёт и хочется сказать: не знаете, так не судите со своей башни. Но и наши ребята отвечают, отпор идёт по полной.
- Не обращайте внимания на таких специалистов в кавычках. И не ввязывайтесь в дискуссии на сайтах. Люди разные, и каждый затачивает мнение под своё. Я доволен, что работал с ребятами под Аргуном, Алхан-Калой, Гудермесом, Грозным, и с теплом вспоминаю службу, - Вайс помолчал. - Вань, а оно нам надо, чтобы нас понимали и сочувствовали? Ругать могут многие, а понять единицы.
- Крайняя командировка сильно вымотала, - он подробно рассказал о прошедшей командировке, а ребята молча слушали.
- А чё по связи подмогу не вызвали? - спросил Ромка.
- Чем её вызывать? Глухомань, у нас связь заглохла. Силы равные, и мы посчитали, что справимся. Да и тесно там было, вертушке негде повернуться. Они умные стали, выбирают места поглуше, повыше и подальше. Их много там по горам наколупали. Крепкий замес был, все силы бросили.
- Когда у тебя контракт заканчивается? Год остался? - Вайс смотрел на него исподлобья.
- Полтора года. Я ещё побегаю.
- Ну и как? Думал, что будешь дальше делать?
- Нет пока. Сам не знаю, надо решать, - он поднял глаза на Вайса. - Не знаю, Вайс.
- Вань, - Ромка тоже внимательно смотрел на него. - У тебя дети будут. Ты хорошо побегал, дослужи своё и уступи место другим. Там не скоро закончится.
- Не скоро, знаю. Поражает жестокость этой тихой войны. В своей же стране столкнулись лбами, своих подрывают.
- А разве войны были когда-нибудь милосердными? - Вайс усмехнулся. - Далеко не полезем: Великая Отечественная, в которой миллионы заживо сожжены в печах концлагерей, массовые расстрелы, повешения, пытки и испытания на живых людях. А сейчас нашу Великую Победу хотят раскроить, кто как хочет. Царь сколько на Кавказе воевал? И ничего, история только богаче стала. Нынешнее поколение не надо ругать. Оно не хуже прошлых, и задачи свои выполняет достойно. И пример тому - Северный Кавказ, август 2008 года. Наши парни в бою не дрогнут и словом отхлещут. И не от бескультурья мы так. Просто душой болеем, когда Россию грязью поливают.
- Поливальник бы перекрыть разок, - буркнул он. - Да покрепче.
- Кстати, - продолжил Вайс. - В августе 2008 года группа спецназа грузинскую бригаду разогнала в Сенаки. Разведчики ВДВ подлетают к их базе на БМДэшках, а там спецы наши уже шашлык едят. Ещё горячий! Доблестные грузинские воины побросали всё вместе с боевой техникой и деру дали.
- Ни один морпех США в сложной ситуации не подорвёт себя гранатой, спасая своих. А наших пацанов-срочников и офицеров десятки таких было. Они ребят собой закрывали, - Ромка болезненно поморщился. - Ни один морпех США не рубился в рукопашную до последнего бойца. А наши покроют матом и вперёд.
- В 1996 году в Боснии миротворческая миссия проходила. И была там одна история, - Вайс откинулся на спинку стула. - Генерал США и наш поспорили, у кого танки лучше. Ну и решили на Адриатике пострелять по движущимся в море мишеням. Постреляли, провели анализ и оказалось, что наши танки стреляли быстрее и точнее. Американец в шоке! У них же через спутники компы бортовые и оборудование навороченное, а наши имеют их на своих дровах. Наш генерал тоже с приколом: плюнул на палец и в небо - по ветру, говорит, пошло. Американец глаза на выкат, не понимает. А наши ребята поржали, и пятьдесят процентов руки от локтя американцам - держите. Типа ваша навороченная техника нам до одного места.
- Они думают там, что наших ребят учат дубинами и вилами воевать, - отозвался он.
- В 1994 году на «Миротворце» срочники спецназа ГРУ сделали американцев по всем статьям. На нашей физподготовке они умерли: наши ребята их нормативы выполнили, а они наши нет. А с нашими парашютами совершать прыжки они вообще отказались, скорость снижения 5 м/сек для них неприемлемой оказалась, - Вайс подвинул к себе тарелку с мясом, принесённую официанткой.
- Американцы? Да у них вся война сплошные бомбёжки и ни одной крупной сухопутной операции, - вставил своё Ромка. - А их рейнджеры отличились в Пакистане, когда брали Бен Ладена. Незаметно вроде подкрались, в них даже не стреляли. А потеряли самый крутой вертолёт, несмотря на навороченную в нём лазерную хрень.
- Американцы сначала гасят бомбардировками, а потом идут войска. И их абсолютно не волнует население. Они считают, что выполняют особую миссию. А в России сначала проверяют население в зоне боевых действий, иногда даже ценой жизни солдат. Когда запылала Югославия, то её народ просил помощи у России. А чьи стингеры стреляли по нашим в Афгане? Чьи снаряды бомбили Осетию? Наших американских друзей.
- Вайс... Да мы-то за себя постоим, нам бежать некуда. Лучше нашего калаша ничего пока не придумали. И таких чувств, выраженных русским словом, нет ни в одной армии мира. Давайте, - он тоже подвинул к себе тарелку.
- Кстати, на плановый ремонт американского танка уходит около года. Да зачем он такой нужен? Т-34 - лучший танк войны. И не потому, что метко стрелял и быстро бегал. А потому что был технологичен, его в лесу могли отремонтировать. Хоть летом, хоть зимой. Так и со спецназом. Наши парни на тушёнке и портянках воюют, а америкосы без хорошей еды и горячего душа загибаются. Давайте, - Ромка плеснул из графинчика в рюмки, наливая полней. - Чего уж по половинке, давайте по полной.
- Куда льёшь? Прям до краёв, - Вайс за горлышко приподнял графинчик от рюмки. - Штатовские отделы пропаганды умеют поливать грязью спецов других стран, в том числе и наших. И принижать их перед американскими. Но в американском спецназе тоже нет дураков. У них есть грамотные инструкторы, и они говорят: «Хэй, парни. Даже не думайте всерьёз вбивать в мозг, что русская Альфа или спецы ГРУ - лохи, что наши коммандос порвут их в клочья. Будете так думать, в клочья порвут вас».
- Гордыня, говорят, большой грех. А для спецназа - она смертельная опасность, - с ностальгией в голосе добавил Ромка.
- Помните, как спецназ погибал в ловушке? В двух километрах стоял танковый полк и не смог им помочь. А вот известный полковник - молодец мужик. Плюнул на всё, и сто пятьдесят спецназовцев вытащил из котла. Давайте уже, - внутри от алкоголя у него запылало всё жаром. - Ребята, я ведь пообедать не успел, вас торопился встретить.
- Так и мы, Вань, тоже с поезда и голодные. Давайте, - Ромка выпил и взял со стола вилку.
За разговорами, он чувствовал в Вайсе всё ту же тревогу. Что-то непонятное было в его настроении. Не решаясь спросить напрямую у Вайса, он при первой же отлучке его от стола спросил у Ромки:
- Ром, не пойму я, что с Вайсом происходит?
- Вань, не знаю я. Вроде у них с женой нелады. Она в Испании сейчас живёт с младшей дочкой. Не скажу точно, но вроде уехала она года полтора назад.
- Он один живёт?
- Нет, со старшей дочкой и внуками. Дом большой строит, чтобы все были под одной крышей.
- Про дом он мне говорил.
- О чём беседуем? - вернулся Вайс к столу.
- Вайс, ты не поверишь, о тебе. Почему супруга уехала? - спросил он напрямую.
- Жизнь, Вань, сложная штучка, в ней перекосов много. Младшей дочке учиться надо было в Испании, а я дом строю. Кому ехать? Супруге. Да и переводчик она с испанского, карьеру там сделает.
- А как ты, дядька Юра? Плохо же отдельно жить.
- Вот так. Два раза в год я туда уезжаю, два раза в год она сюда приезжает.
- Юрок... Чё ты мозги ему паришь? - Ромка наклонился ближе и резко выдохнул: - Ванька, да изменяла она ему! Всегда изменяла. Сколько он по горам ходил, столько и изменяла. Прости, Юра, зло у меня кипит, - Ромка встал, резко откинул стул и ушёл.
Сидели они с Вайсом молча. Ромкины слова резанули его словно ножом. Вжык, и горячая кровь внутри. Такое чувство не объяснить: ему вдруг показалось, что изменяли не Вайсу, а ему.
- Не сердись на Ромку, это обида за тебя в нём хлещет.
- Я знаю. Что мне на него обижаться, он правду сказал. Я верил ей как себе. И вас ещё, пацанов сопливых учил как надо супругу выбирать. А у самого вот так получилось. Давай, закроем эту тему. Больно, Вань.
- Давай, закроем, - он посмотрел на подходившего к столику Ромку.
- Юрок, прости. Не сдержался я.
- Всё нормально. Не хотел я, чтобы ты знал, Вань. Переживать будешь.
- Буду, Вайс. Очень буду.
- А про разговоры о службе, я вам так скажу. Сидел я как-то со своим знакомым вот так же в кафе, и разговорились мы про эту войну. Просто так разговорились, к слову пришлось. Я там был, да и он прошёл её хорошо. И в разговоре он вдруг говорит: «Ты знаешь, есть ещё круче группы. Туда попадают лучшие и только по приглашению. Можно всю жизнь строчить рапорта, проситься, да будет без толку. Решат взять - возьмут. Все группы офицерские, все разведчики: литёхи, капитаны, майоры, отслужившие в СпН и других разведвойсках и повоевавшие. Опыт у всех хороший. Все они - реально фанаты, и уровень подготовки у них очень высокий. Там не служба, там жизнь. Воюют они всегда и везде. Большинство из них долго не женятся, живут без семей, без детей, потому что командировка идёт за командировкой. А в промежутке учения и тренировки. Бойцов из молодых офицеров они готовят сами. О количестве групп не знаю, да если бы и знал, то не сказал бы. Был, говорит, у меня знакомый... На вид не «рекс», но по результатам работы был признан лучшим группёром в роте. Его группа срочников активно гоняла боевиков по горам, уничтожая под ноль базы и схроны. Ему предлагали попробовать себя в такой группе, но он отказался. Я, говорит, фанат, но не настолько, там жить этим надо». Он говорил мне это, а я сидел и молчал. Что я мог ему сказать? Улыбнулся, покивал головой, что да, что тоже слышал о таких группах. Вот и всё, ребята.
Они долго сидели за столиком в кафе и разговаривали. Расставаться жуть как не хотелось. Ему надо было ехать в расположение учебного центра, а ребятам на вокзал. Проводив его на такси, чтобы он успел попасть до закрытия, ребята уехали на электричке в пригород Москвы к Ромке.
«Добрый красавец Вайс. Зря она... Очень зря, - жуткая обида за Вайса грызла его. - Нельзя было поступать с тобой так. Нельзя!»
Он знал, что Вайс никогда не обвинит супругу и не сделает ей больно. Он будет терпеть сам. И только седина, откровенно расщедрившись, густо припорошила его тёмные виски. Да грусть в глазах стала глубже и сильнее. Забросив руки за голову, он лежал на кровати с закрытыми глазами и вспоминал.
Однажды в очередную командировку, Рома Ковалёв ехал хмурый и грустный: у него случился нехороший скандал с женой и она ушла. Они спрашивали об этом у Ромки, но на все вопросы он выдал один ответ:
- Ребята, пл... Не шевелите меня. Потом скажу.
На одном из коротких привалов, видно не в силах держать себя больше, Ромка разговорился.
- Ромкину сказку о любви хотели послушать? Ну так слушайте. Кому-то же надо это слить. А кому, как не вам. А, братцы? Вам это надо?
- Рассказывай, давай. А то ходишь застывший, как мумия фараонская, - Вайс сердито посмотрел на Ромку.
- Я же счастливый? Правда, Вайс? Ну давайте, слушайте. После крайней командировки я не звонил своей Аньке, что возвращаюсь. Мы же с раннего утра домой заваливаем, вот я и завалил нечаянно и внезапно. Открыл дверь своим ключом, а там, - Ромка помолчал, кусая злость на дрогнувших губах. - А там красота моя со своим школьным дружком мило спят в нашей кроватке. Он, с-сука, на моей стороне, на моей подушке, и под моим одеялком. Сгрёб я его сонного из постельки, и как дал об шкаф. Дверка сразу на... с петель. Ну что, говорю, пацан, шкерься хоть в этот шкапчик. Сгрёб я его ещё разок, и в двери спальные. А потом вдогонку во входную дверь. Сидит он в коридоре в уголочке, сжался, голову закрывает и жалобно щебечет: «Рома, я не хотел». Я двери открыл и выкинул его прямо в трусах. Жалко, что в трусах был. Хотел его до улицы так гнать, да думаю, ладно, в квартире Анька вон верещит. Вернулся в спальню. Она голенькая, одеялком прикрылась, в комочек сжалась. Встать, говорю! Она, как пуля подскочила. Неси штаны, говорю, своему ё... другу, а то застудит, не дай бог. Она как была голышом, так и похватала его шмутьё. Унесла. Вернулась, дрожит вся, халатик шёлковый натягивает. Что колотишься, говорю, лапа моя? Чемодан собрала и следом. Она тоже замурлыкала: «Рома, прости». Не доводи до греха, говорю, Анюта. Исполняй. Собирай трусы и быстро. Видишь, говорю, какой я спокойный. И трогать меня щас нельзя. Не порть Роме жизнь, сидеть в тюряге за тебя я не хочу. Она начала вещи собирать, а я с кровати ей бельё спальное покидал. Складывай, говорю, на него ё... друга своего. Ушла она быстро. Я в ванну, отмок, а потом так водяры нахапался, что сутки на диване проспал. Выспался, и даже кровать из спальни на помойку вынес, другую потом купил. Всё, ребята. На этом моя жизнь семейная закончилась.
- Да-а, - протянул тогда Вайс. - История. Да ладно, Ром, не загадывай. Отойдёшь маленько, а дальше видно будет.
- Не, Вайс. Развёлся я подчистую. Хорошо, что ребёнка не нажил. Так проще, а то было бы больнее. Не верю больше, и один теперь буду. А для себя и так девчонок много. Всё! Занавес.
- Нормально, - он кинул неспокойный взгляд на Ромку. - Даже не могу представить, что бы я в такой разводке делал.
- Чё ты паришься, Ваня? - Ромка зло сплюнул в сторону. - У тебя не будет так никогда. Понял? Ты в фаворе у неба. Оно отвалило тебе женщину от души. Вот и цени.
Он помнит, как тревожно тогда стало внутри, заныло там сильно. Той ночью, после Ромкиного рассказа, он лежал и думал:
«Если бы с ним так получилось, что бы он делал?», - и он не нашёл ответа на свой вопрос.
По приезду из той командировки, он рассказал Наташе Ромкину историю и с надеждой заглянул в её глаза. Выдержав пристальный взгляд, Наташа улыбнулась.
- Не смотри на меня, я так не сделаю. Будешь верить или нет - это твоё право. А я говорю за себя. Успокойся.
За думами он не заметил как за окнами встала заря. Не спалось. Возможно, из-за тайны Вайса. Может быть, от воспоминаний. А может, из-за чужой казённой постели. Через несколько дней он возвращался домой. Сидя в кресле самолёта, он ещё раз прокручивал разговор в кафе. Домой он уезжал с чувством неприятной несправедливости. Нельзя было так с Вайсом. Да и с Ромкой тогда тоже нельзя.
Наташа была дома, когда он вернулся с учёбы. За время недельного отсутствия ему показалось, что она ещё больше округлилась и поправилась. Он с интересом наблюдал за происходившими в ней изменениями. Обнимая её, он делал это теперь осторожно. В тот вечер они долго сидели перед телевизором и разговаривали, изредка бросая взгляды на экран. На следующий день она уговорила его съездить в магазинчик для беременных и выбрала там пару-тройку чего-то из одежды. Примеряя её, Наташа спрашивала - нравится ему или нет. Она говорила шёпотом, а он согласно кивал: «Бери, Натаха. Бери всё, что тебе хочется». При этом он успевал отвечать по телефону ребятам, звонившим ему по очереди. Обычные вопросы: «Как съездил? Что нового?»
К вечеру следующего дня пришли ребята с жёнами и поздравили Наташу с днём рождения. Посидели за столом, выпили, и попили чай. Проводив гостей поздним вечером, они лежали в темноте, прижавшись друг к другу, и разговаривали.
- Наташ, ты колдунья?
- Конечно, колдунья. Зачем в глаза мои заглянул при встрече? Попал ты в них и пропал. Взгляд твой поймала я тогда, и крепко зацепила за свой взгляд, - она засмеялась. - Анальгином это не лечится и само не проходит. Я облако в твоём любимом небе. Я туман густой под твоими ногами, когда ты осторожно идёшь вперёд.
- Ну-у, насочиняла. Нельзя мне туман густой под ногами. Прилип я к тебе всем нутром, вот и всё. Если я говорил тебе хоть раз что-то грубое и нехорошее, так ты прости. Только я не помню, вроде не говорил.
- Тебе коньяк в голову стукнул? Нет, Вань, не говорил. Мы с девчонками на работе разговариваем иногда о жизни, и многие жалуются на сухость в отношениях со своими мужчинами. Одна говорит, что чувствует себя милой и доброй, а в жизни быть такой не получается. Говорит, что она словно в маске живёт: всё её раздражает, быт долбит, спешка, дети, невнимание мужа. А мне хочется им сказать: девочки, это вы не были в долгой разлуке, когда трясёшься за каждый прожитый день, когда ждёшь телефонного звонка или звонка в дверь. Но... Я не могу им так сказать. Для них твоя работа - это служба в обычном подразделении.
- А ты как себя со мной чувствуешь?
- Я не чувствую такую раздвоенность. С тобой я такая, какая есть.
- Я «там» все свободные минуты думаю о доме. Как ты, и что делаешь. Тоскливо, и домой хочется.
- Ваня, ты сам решаешь, что тебе делать. А я вот думаю, не пора ли заканчивать? Дети у нас будут, сыновья. Подумай о них.
- Хотел бы я видеть своих сыновей настоящими мужиками. Только не хочу им того, что прошёл сам. А про службу... Поживём, и там видно будет.
- У тебя сердце тук-тук ко мне в ухо. Я хочу послушать, - она крепко прижалась к его груди и затихла.
- Что ты там хочешь услышать?
- Тринадцатого. Ему плохо там. Он закрыт и не выходит.
- Зачем он тебе?
- Пожалеть хочу. Он не железный.
- Не трогай.
- Я только пошепчу ему, - прижав губы к груди, она прошептала: - Тук-тук. Воля, вольный на воле. Не прячься. Ты ведь тоже мой. Всё равно мой. Ты всегда возвращайся ко мне «оттуда». Как бы не было трудно, возвращайся.
- Ты кого сейчас волнуешь? Меня или его?
- Его. И не волную. Я жалею. И он слышит. У него сердце сильнее застучало.
- Вот и не изменяй мне с ним, - улыбнулся он, почувствовав щемящее чувство внутри.
- Вань, а почему тебе нельзя туман густой под ногами?
- Потому. Спи, давай.
Он закрыл глаза. Растревожилось... Перевернувшись на бок, он полежал пару минут и вновь вернулся на спину.
«Спи, уверенность моя надёжная. Наш с тобой воздух этой весной хмельной и томный от ожидания. И ты понимаешь, что иногда я задыхаюсь в своей паутине, что мне нужна разрядка от собственных молний внутри. Состояние, словно током по телу. И хочется по горячим углям босиком или по битому стеклу, как те индийские йоги. Попробовать, что ли?.. А ты права. Ты сделала меня по полной, влепила адреналин к себе. В самый первый наш день с тобой влепила. И ничего ты никогда не просишь. Подари тебе одуванчики, ты и им будешь рада. Роднуля моя, таблетка для жизни. Пью, лечусь, и не выздоравливаю. И хочу ходить больным на всю голову».
Из этих мыслей его выдернул сердитый шёпот Наташи.
- Что ты крутишься? Ты понимаешь, что ты спать мне не даёшь? Или замри, или иди на диван, - она приподнялась с сердитыми глазами от подушки.
- Мечтаю я.
- Мечтатель, коньячный.
- Всё-всё. Я замер по приказу.
«Ещё и луна почти полная в окне. Такое вот окно у нас лунное. Говорят, что неприятно спать, когда такая луна в окно светит. А когда она полная, то вообще жуть какая вредная. Да ну на... Сколько я таких лун повидал, засыпая в горах в спальнике. И ничего. Не вредно. Не испортился. Всё, сплю я».
Эта весна выдалась удивительно тёплой и быстро просохшей от большого снега. Накануне он отпросился у Наташи до деревни, к бабке на могилу, и теперь уверенно гнал машину по трассе. К вечеру ему нужно было вернуться домой. Прохладное утро обещало этому дню хорошую погоду. Падая яркими лучами в боковое стекло, солнце по-летнему слепило глаза и приятным теплом лезло в машину. И даже под кожу, давая прилив бодрого настроения. Давно он в деревне не был, с самого прошлого мая: осенью съездить до бабки не получилось. Теперь он ездил в деревеньку с ностальгией, словно возвращался в далёкую детскую мечту, припорошенную сизым дымом из деревенских труб. Вот и сейчас, въезжая в деревню, ему открылась картина топившихся печей в домах. Кособокие и старые, они стояли вдоль улиц вперемешку с пока ещё добротными домами, ничуть не стесняя друг друга. Простор! Так и будут они стоять до поры до времени, год от года погружаясь в землю от старости. Кто и что будет строить тут новое? А может, и будут.
Вот и его родной бревенчатый дом, немного почерневший, но всё-таки ухоженный, с раскидистой черёмухой под окнами и палисадником. Он вспомнил, что в нём росла когда-то небольшая яблонька, усыпанная вкусными рассыпчатыми яблочками. А на соседней через огороды улице прикорнула маленькая бабкина избушка, всего-то на одну комнатёнку, но её, почему-то всегда хватало. Маленький кухонный закуток был отгорожен от комнаты печкой-голландкой, сложенной без всяких выкрутасов - топка да плита. Бабка как-то умудрялась даже стряпню в ней печь. Натопив печку пожарче, она ждала, когда прогорят и немного остынут угли, и засовывала в топку маленькие листики с тестом. Спустя какое-то время, бабка доставала оттуда вкусные булки, как она их называла - шаньги: с картошкой и творогом, с морковкой и грибами. Носом он их тогда чуял, что ли? Всегда поспевал к тёпленьким.
Он вздохнул: что ушло, то больше не вернуть. Грусть и тоска - слишком знакомое чувство для тех, кто такое помнит. Ты словно возвращаешься в своё босоногое, вспоминаешь самое сокровенное, и оставляешь часть души там, где всё закончилось. На маленьком холмике деревенского кладбища. Проехав вдоль села, он свернул на узкую просёлочную дорогу, накатанную вдоль оврага, убегающего вниз к заболоченной тихой речушке. Земля настолько просохла от влаги, что в боковое зеркало было видно как за машиной клубится серая дорожная пыль. Быстро перекрестившись на входе, он отыскал глазами бабкин резной крест и пошёл вдоль могил к оградке.
- Здравствуй, ба... Прости, что редко. Дела.
Надев рабочие перчатки, он сгрёб прошлогоднюю листву с могилы и в самой оградке, заменил выцветшие и пожухлые за зиму цветы на новые и присел на лавочку. С фотографии на него смотрели грустные бабкины глаза.
- Всё путём, ба... Не спрашивай, - он вытер увлажнившиеся глаза.
В деревне даже за грудиной трещит по-другому, словно при рождении ты прилип к этому месту своими хромосомами. Деревенский воздух - он особый, нигде не пахнет полынью так как здесь. Ей пахнет даже прошлогодней: полынь вместе с лебедой и крапивой ожила, зеленея пробившимися молодыми побегами вдоль края кладбищенской ограды. Шёпот ветра, прижавшаяся к оградке небольшая рябина, шелест прошлогодних листьев под ногами. Здесь всё таит особый покой. Кладбище, хорошее убежище для тех, кому хочется одиночества. Безнадёга!..
- Притёр нервы? Впустил в душу тоску? Вот и чеши до дома, пока солнце не зацепилось за макушки, - и короткое: - Пока, ба... Всё.
И только глупая дворняга проводит его недовольным лаем за деревню. Он достал из бардачка три мятных леденца. Кинув их в себя, он выехал на трассу и твёрдо нажал на педаль. Домой.
- Надо там ещё съездить на кладбище. К отцу, к дядьке Сашке, к Лёхе.
- Привет.
- Привет, Тимоха. Не прошло и полгода, как ты снова тут.
- Не хами. Вот по этой причине я часто и выхожу отсюда.
- Я хамил? Да шучу я с тобой. Да и ладно. Это же как в песне: единственный способ понравиться всем, это пл... умереть. Тимох, а чё ты меня не поздравил?
- С чем я тебя не поздравил?
- С присвоением звания - майор.
- А ты сказал мне? Я впервые слышу.
- А, ну да... Я завтра на учёбу уеду, на неделю. Не теряй.
- Ты сегодня взвинченный. Совсем не хочешь по-доброму разговаривать?
- В деревню к бабке на кладбище ездил, туда и назад. Устал малость, да и взгрустнулось.
- Ты поступил плохо, Ваня. Мы в прошлый раз не договорили, а ты не дождался и ушёл. У меня момент нехороший был, я решал семейные вопросы. Свои психи оставь себе.
- Я даже написать тогда ничего не успел, у меня свои дела были. Какие психи?
- Не оправдывайся.
- Тимох, ты конкретно заводишь. Я наору тогда, раз потребность великая. У меня есть минут восемь свободных.
- Я тоже подумал, что тебе понравится наорать. Ты просто кинул меня и ушёл.
- Вчера, мы уже проехали. Жми на педаль, и на работу. Я улыбаюсь.
- Пока. Пофигачил я по делам.
- Пока. Не гони, и тормози.
- Не твоё дело. Как хочу, так и еду. Командуй там, мне всё пофиг. Ушел я.
Отвечать Тимохе он не стал. Закрыл страницу и уехал на работу.
Проснулся он среди ночи от шума, порывистый ветер бился в оконное стекло и монотонно гудел на крыше. Вечером Наташа собрала ему сумку с вещами, а утром он скажет ей - пока, и вновь разлука с домом. Он лежал и думал о предстоящей поездке на учёбу. В нём играла лёгкая злость. Словно осталась тупая недосказанность, и она точила его изнутри. Он вышел из спальни и сел за компьютер.
- Тимоха, есть смутное подозрение, что ты тяготишься всем, что со мной связано. Может, ты боишься? Или пытаешься сбросить этот груз? Дай бог, чтобы я ошибался. Я проснулся и не могу уснуть. Три часа ночи. Тимоха... Мы придумали здесь свой мир, и он был нашим. Может, тебе в нём плохо? Приеду с учёбы, и если ты уйдёшь, то я не обижусь. Мы в любом случае будем помнить теперь друг друга.
Он ушел в спальню и тут же спокойно уснул, словно выполнил тайный внутренний долг. Тимохи утром на сайте не было, но он оставил сообщение.
- Что попало тут написал. Но красиво! Жду тебя.
Попрощавшись с Наташей у двери, он уехал с ребятами на работу, там оставались мелкие дела по командировке. Позже Федя увёз его в аэропорт. В самолёте он уснул и проспал до конца полёта.
Устроившись в расположении, он созвонился с Вайсом и Ромкой и сообщил о своём приезде. Чувство приятного тепла разлилось внутри, когда на одном из московских вокзалов он встречал выходящих из электрички Вайса и Ромку. Они приехали, предварительно договорившись по телефону о встрече.
- Вань, поздравляю с присвоением внеочередного звания. Рад был такой новости, - Вайс пожимал его руку, приобняв другой за плечо.
- Давай, Ванюха, - Ромка крепко потискал его. - Вайс, заметь, с каждым годом всё твёрже становится.
- Ну ещё бы! После тридцати годов парни утрачивают во внешности остатки молодости и приобретают капитальное мужское обличье. Я бы сказал - наливаются. Пошли в кафе.
Они сидели за столиком в маленьком уютном кафе у вокзала, возле массивной вазы с большим тропическим деревом.
- Как Наташа себя чувствует? Забрал из больницы?
- Да. Всё нормально.
- Молодцы, забахали сразу двух. Рассказывай уже, как работается?
- Нормально, дядька Юра. Работаем. Сам знаешь, одни нас ругают, другие хвалят. Статьи, интернет. Как-то не очень комфортно. Высказывания о нашей службе разных деятелей, читаются как намалёванные надписи на заборах. А на сайтах, что пишут? Иногда зло берёт и хочется сказать: не знаете, так не судите со своей башни. Но и наши ребята отвечают, отпор идёт по полной.
- Не обращайте внимания на таких специалистов в кавычках. И не ввязывайтесь в дискуссии на сайтах. Люди разные, и каждый затачивает мнение под своё. Я доволен, что работал с ребятами под Аргуном, Алхан-Калой, Гудермесом, Грозным, и с теплом вспоминаю службу, - Вайс помолчал. - Вань, а оно нам надо, чтобы нас понимали и сочувствовали? Ругать могут многие, а понять единицы.
- Крайняя командировка сильно вымотала, - он подробно рассказал о прошедшей командировке, а ребята молча слушали.
- А чё по связи подмогу не вызвали? - спросил Ромка.
- Чем её вызывать? Глухомань, у нас связь заглохла. Силы равные, и мы посчитали, что справимся. Да и тесно там было, вертушке негде повернуться. Они умные стали, выбирают места поглуше, повыше и подальше. Их много там по горам наколупали. Крепкий замес был, все силы бросили.
- Когда у тебя контракт заканчивается? Год остался? - Вайс смотрел на него исподлобья.
- Полтора года. Я ещё побегаю.
- Ну и как? Думал, что будешь дальше делать?
- Нет пока. Сам не знаю, надо решать, - он поднял глаза на Вайса. - Не знаю, Вайс.
- Вань, - Ромка тоже внимательно смотрел на него. - У тебя дети будут. Ты хорошо побегал, дослужи своё и уступи место другим. Там не скоро закончится.
- Не скоро, знаю. Поражает жестокость этой тихой войны. В своей же стране столкнулись лбами, своих подрывают.
- А разве войны были когда-нибудь милосердными? - Вайс усмехнулся. - Далеко не полезем: Великая Отечественная, в которой миллионы заживо сожжены в печах концлагерей, массовые расстрелы, повешения, пытки и испытания на живых людях. А сейчас нашу Великую Победу хотят раскроить, кто как хочет. Царь сколько на Кавказе воевал? И ничего, история только богаче стала. Нынешнее поколение не надо ругать. Оно не хуже прошлых, и задачи свои выполняет достойно. И пример тому - Северный Кавказ, август 2008 года. Наши парни в бою не дрогнут и словом отхлещут. И не от бескультурья мы так. Просто душой болеем, когда Россию грязью поливают.
- Поливальник бы перекрыть разок, - буркнул он. - Да покрепче.
- Кстати, - продолжил Вайс. - В августе 2008 года группа спецназа грузинскую бригаду разогнала в Сенаки. Разведчики ВДВ подлетают к их базе на БМДэшках, а там спецы наши уже шашлык едят. Ещё горячий! Доблестные грузинские воины побросали всё вместе с боевой техникой и деру дали.
- Ни один морпех США в сложной ситуации не подорвёт себя гранатой, спасая своих. А наших пацанов-срочников и офицеров десятки таких было. Они ребят собой закрывали, - Ромка болезненно поморщился. - Ни один морпех США не рубился в рукопашную до последнего бойца. А наши покроют матом и вперёд.
- В 1996 году в Боснии миротворческая миссия проходила. И была там одна история, - Вайс откинулся на спинку стула. - Генерал США и наш поспорили, у кого танки лучше. Ну и решили на Адриатике пострелять по движущимся в море мишеням. Постреляли, провели анализ и оказалось, что наши танки стреляли быстрее и точнее. Американец в шоке! У них же через спутники компы бортовые и оборудование навороченное, а наши имеют их на своих дровах. Наш генерал тоже с приколом: плюнул на палец и в небо - по ветру, говорит, пошло. Американец глаза на выкат, не понимает. А наши ребята поржали, и пятьдесят процентов руки от локтя американцам - держите. Типа ваша навороченная техника нам до одного места.
- Они думают там, что наших ребят учат дубинами и вилами воевать, - отозвался он.
- В 1994 году на «Миротворце» срочники спецназа ГРУ сделали американцев по всем статьям. На нашей физподготовке они умерли: наши ребята их нормативы выполнили, а они наши нет. А с нашими парашютами совершать прыжки они вообще отказались, скорость снижения 5 м/сек для них неприемлемой оказалась, - Вайс подвинул к себе тарелку с мясом, принесённую официанткой.
- Американцы? Да у них вся война сплошные бомбёжки и ни одной крупной сухопутной операции, - вставил своё Ромка. - А их рейнджеры отличились в Пакистане, когда брали Бен Ладена. Незаметно вроде подкрались, в них даже не стреляли. А потеряли самый крутой вертолёт, несмотря на навороченную в нём лазерную хрень.
- Американцы сначала гасят бомбардировками, а потом идут войска. И их абсолютно не волнует население. Они считают, что выполняют особую миссию. А в России сначала проверяют население в зоне боевых действий, иногда даже ценой жизни солдат. Когда запылала Югославия, то её народ просил помощи у России. А чьи стингеры стреляли по нашим в Афгане? Чьи снаряды бомбили Осетию? Наших американских друзей.
- Вайс... Да мы-то за себя постоим, нам бежать некуда. Лучше нашего калаша ничего пока не придумали. И таких чувств, выраженных русским словом, нет ни в одной армии мира. Давайте, - он тоже подвинул к себе тарелку.
- Кстати, на плановый ремонт американского танка уходит около года. Да зачем он такой нужен? Т-34 - лучший танк войны. И не потому, что метко стрелял и быстро бегал. А потому что был технологичен, его в лесу могли отремонтировать. Хоть летом, хоть зимой. Так и со спецназом. Наши парни на тушёнке и портянках воюют, а америкосы без хорошей еды и горячего душа загибаются. Давайте, - Ромка плеснул из графинчика в рюмки, наливая полней. - Чего уж по половинке, давайте по полной.
- Куда льёшь? Прям до краёв, - Вайс за горлышко приподнял графинчик от рюмки. - Штатовские отделы пропаганды умеют поливать грязью спецов других стран, в том числе и наших. И принижать их перед американскими. Но в американском спецназе тоже нет дураков. У них есть грамотные инструкторы, и они говорят: «Хэй, парни. Даже не думайте всерьёз вбивать в мозг, что русская Альфа или спецы ГРУ - лохи, что наши коммандос порвут их в клочья. Будете так думать, в клочья порвут вас».
- Гордыня, говорят, большой грех. А для спецназа - она смертельная опасность, - с ностальгией в голосе добавил Ромка.
- Помните, как спецназ погибал в ловушке? В двух километрах стоял танковый полк и не смог им помочь. А вот известный полковник - молодец мужик. Плюнул на всё, и сто пятьдесят спецназовцев вытащил из котла. Давайте уже, - внутри от алкоголя у него запылало всё жаром. - Ребята, я ведь пообедать не успел, вас торопился встретить.
- Так и мы, Вань, тоже с поезда и голодные. Давайте, - Ромка выпил и взял со стола вилку.
За разговорами, он чувствовал в Вайсе всё ту же тревогу. Что-то непонятное было в его настроении. Не решаясь спросить напрямую у Вайса, он при первой же отлучке его от стола спросил у Ромки:
- Ром, не пойму я, что с Вайсом происходит?
- Вань, не знаю я. Вроде у них с женой нелады. Она в Испании сейчас живёт с младшей дочкой. Не скажу точно, но вроде уехала она года полтора назад.
- Он один живёт?
- Нет, со старшей дочкой и внуками. Дом большой строит, чтобы все были под одной крышей.
- Про дом он мне говорил.
- О чём беседуем? - вернулся Вайс к столу.
- Вайс, ты не поверишь, о тебе. Почему супруга уехала? - спросил он напрямую.
- Жизнь, Вань, сложная штучка, в ней перекосов много. Младшей дочке учиться надо было в Испании, а я дом строю. Кому ехать? Супруге. Да и переводчик она с испанского, карьеру там сделает.
- А как ты, дядька Юра? Плохо же отдельно жить.
- Вот так. Два раза в год я туда уезжаю, два раза в год она сюда приезжает.
- Юрок... Чё ты мозги ему паришь? - Ромка наклонился ближе и резко выдохнул: - Ванька, да изменяла она ему! Всегда изменяла. Сколько он по горам ходил, столько и изменяла. Прости, Юра, зло у меня кипит, - Ромка встал, резко откинул стул и ушёл.
Сидели они с Вайсом молча. Ромкины слова резанули его словно ножом. Вжык, и горячая кровь внутри. Такое чувство не объяснить: ему вдруг показалось, что изменяли не Вайсу, а ему.
- Не сердись на Ромку, это обида за тебя в нём хлещет.
- Я знаю. Что мне на него обижаться, он правду сказал. Я верил ей как себе. И вас ещё, пацанов сопливых учил как надо супругу выбирать. А у самого вот так получилось. Давай, закроем эту тему. Больно, Вань.
- Давай, закроем, - он посмотрел на подходившего к столику Ромку.
- Юрок, прости. Не сдержался я.
- Всё нормально. Не хотел я, чтобы ты знал, Вань. Переживать будешь.
- Буду, Вайс. Очень буду.
- А про разговоры о службе, я вам так скажу. Сидел я как-то со своим знакомым вот так же в кафе, и разговорились мы про эту войну. Просто так разговорились, к слову пришлось. Я там был, да и он прошёл её хорошо. И в разговоре он вдруг говорит: «Ты знаешь, есть ещё круче группы. Туда попадают лучшие и только по приглашению. Можно всю жизнь строчить рапорта, проситься, да будет без толку. Решат взять - возьмут. Все группы офицерские, все разведчики: литёхи, капитаны, майоры, отслужившие в СпН и других разведвойсках и повоевавшие. Опыт у всех хороший. Все они - реально фанаты, и уровень подготовки у них очень высокий. Там не служба, там жизнь. Воюют они всегда и везде. Большинство из них долго не женятся, живут без семей, без детей, потому что командировка идёт за командировкой. А в промежутке учения и тренировки. Бойцов из молодых офицеров они готовят сами. О количестве групп не знаю, да если бы и знал, то не сказал бы. Был, говорит, у меня знакомый... На вид не «рекс», но по результатам работы был признан лучшим группёром в роте. Его группа срочников активно гоняла боевиков по горам, уничтожая под ноль базы и схроны. Ему предлагали попробовать себя в такой группе, но он отказался. Я, говорит, фанат, но не настолько, там жить этим надо». Он говорил мне это, а я сидел и молчал. Что я мог ему сказать? Улыбнулся, покивал головой, что да, что тоже слышал о таких группах. Вот и всё, ребята.
Они долго сидели за столиком в кафе и разговаривали. Расставаться жуть как не хотелось. Ему надо было ехать в расположение учебного центра, а ребятам на вокзал. Проводив его на такси, чтобы он успел попасть до закрытия, ребята уехали на электричке в пригород Москвы к Ромке.
«Добрый красавец Вайс. Зря она... Очень зря, - жуткая обида за Вайса грызла его. - Нельзя было поступать с тобой так. Нельзя!»
Он знал, что Вайс никогда не обвинит супругу и не сделает ей больно. Он будет терпеть сам. И только седина, откровенно расщедрившись, густо припорошила его тёмные виски. Да грусть в глазах стала глубже и сильнее. Забросив руки за голову, он лежал на кровати с закрытыми глазами и вспоминал.
Однажды в очередную командировку, Рома Ковалёв ехал хмурый и грустный: у него случился нехороший скандал с женой и она ушла. Они спрашивали об этом у Ромки, но на все вопросы он выдал один ответ:
- Ребята, пл... Не шевелите меня. Потом скажу.
На одном из коротких привалов, видно не в силах держать себя больше, Ромка разговорился.
- Ромкину сказку о любви хотели послушать? Ну так слушайте. Кому-то же надо это слить. А кому, как не вам. А, братцы? Вам это надо?
- Рассказывай, давай. А то ходишь застывший, как мумия фараонская, - Вайс сердито посмотрел на Ромку.
- Я же счастливый? Правда, Вайс? Ну давайте, слушайте. После крайней командировки я не звонил своей Аньке, что возвращаюсь. Мы же с раннего утра домой заваливаем, вот я и завалил нечаянно и внезапно. Открыл дверь своим ключом, а там, - Ромка помолчал, кусая злость на дрогнувших губах. - А там красота моя со своим школьным дружком мило спят в нашей кроватке. Он, с-сука, на моей стороне, на моей подушке, и под моим одеялком. Сгрёб я его сонного из постельки, и как дал об шкаф. Дверка сразу на... с петель. Ну что, говорю, пацан, шкерься хоть в этот шкапчик. Сгрёб я его ещё разок, и в двери спальные. А потом вдогонку во входную дверь. Сидит он в коридоре в уголочке, сжался, голову закрывает и жалобно щебечет: «Рома, я не хотел». Я двери открыл и выкинул его прямо в трусах. Жалко, что в трусах был. Хотел его до улицы так гнать, да думаю, ладно, в квартире Анька вон верещит. Вернулся в спальню. Она голенькая, одеялком прикрылась, в комочек сжалась. Встать, говорю! Она, как пуля подскочила. Неси штаны, говорю, своему ё... другу, а то застудит, не дай бог. Она как была голышом, так и похватала его шмутьё. Унесла. Вернулась, дрожит вся, халатик шёлковый натягивает. Что колотишься, говорю, лапа моя? Чемодан собрала и следом. Она тоже замурлыкала: «Рома, прости». Не доводи до греха, говорю, Анюта. Исполняй. Собирай трусы и быстро. Видишь, говорю, какой я спокойный. И трогать меня щас нельзя. Не порть Роме жизнь, сидеть в тюряге за тебя я не хочу. Она начала вещи собирать, а я с кровати ей бельё спальное покидал. Складывай, говорю, на него ё... друга своего. Ушла она быстро. Я в ванну, отмок, а потом так водяры нахапался, что сутки на диване проспал. Выспался, и даже кровать из спальни на помойку вынес, другую потом купил. Всё, ребята. На этом моя жизнь семейная закончилась.
- Да-а, - протянул тогда Вайс. - История. Да ладно, Ром, не загадывай. Отойдёшь маленько, а дальше видно будет.
- Не, Вайс. Развёлся я подчистую. Хорошо, что ребёнка не нажил. Так проще, а то было бы больнее. Не верю больше, и один теперь буду. А для себя и так девчонок много. Всё! Занавес.
- Нормально, - он кинул неспокойный взгляд на Ромку. - Даже не могу представить, что бы я в такой разводке делал.
- Чё ты паришься, Ваня? - Ромка зло сплюнул в сторону. - У тебя не будет так никогда. Понял? Ты в фаворе у неба. Оно отвалило тебе женщину от души. Вот и цени.
Он помнит, как тревожно тогда стало внутри, заныло там сильно. Той ночью, после Ромкиного рассказа, он лежал и думал:
«Если бы с ним так получилось, что бы он делал?», - и он не нашёл ответа на свой вопрос.
По приезду из той командировки, он рассказал Наташе Ромкину историю и с надеждой заглянул в её глаза. Выдержав пристальный взгляд, Наташа улыбнулась.
- Не смотри на меня, я так не сделаю. Будешь верить или нет - это твоё право. А я говорю за себя. Успокойся.
За думами он не заметил как за окнами встала заря. Не спалось. Возможно, из-за тайны Вайса. Может быть, от воспоминаний. А может, из-за чужой казённой постели. Через несколько дней он возвращался домой. Сидя в кресле самолёта, он ещё раз прокручивал разговор в кафе. Домой он уезжал с чувством неприятной несправедливости. Нельзя было так с Вайсом. Да и с Ромкой тогда тоже нельзя.
Наташа была дома, когда он вернулся с учёбы. За время недельного отсутствия ему показалось, что она ещё больше округлилась и поправилась. Он с интересом наблюдал за происходившими в ней изменениями. Обнимая её, он делал это теперь осторожно. В тот вечер они долго сидели перед телевизором и разговаривали, изредка бросая взгляды на экран. На следующий день она уговорила его съездить в магазинчик для беременных и выбрала там пару-тройку чего-то из одежды. Примеряя её, Наташа спрашивала - нравится ему или нет. Она говорила шёпотом, а он согласно кивал: «Бери, Натаха. Бери всё, что тебе хочется». При этом он успевал отвечать по телефону ребятам, звонившим ему по очереди. Обычные вопросы: «Как съездил? Что нового?»
К вечеру следующего дня пришли ребята с жёнами и поздравили Наташу с днём рождения. Посидели за столом, выпили, и попили чай. Проводив гостей поздним вечером, они лежали в темноте, прижавшись друг к другу, и разговаривали.
- Наташ, ты колдунья?
- Конечно, колдунья. Зачем в глаза мои заглянул при встрече? Попал ты в них и пропал. Взгляд твой поймала я тогда, и крепко зацепила за свой взгляд, - она засмеялась. - Анальгином это не лечится и само не проходит. Я облако в твоём любимом небе. Я туман густой под твоими ногами, когда ты осторожно идёшь вперёд.
- Ну-у, насочиняла. Нельзя мне туман густой под ногами. Прилип я к тебе всем нутром, вот и всё. Если я говорил тебе хоть раз что-то грубое и нехорошее, так ты прости. Только я не помню, вроде не говорил.
- Тебе коньяк в голову стукнул? Нет, Вань, не говорил. Мы с девчонками на работе разговариваем иногда о жизни, и многие жалуются на сухость в отношениях со своими мужчинами. Одна говорит, что чувствует себя милой и доброй, а в жизни быть такой не получается. Говорит, что она словно в маске живёт: всё её раздражает, быт долбит, спешка, дети, невнимание мужа. А мне хочется им сказать: девочки, это вы не были в долгой разлуке, когда трясёшься за каждый прожитый день, когда ждёшь телефонного звонка или звонка в дверь. Но... Я не могу им так сказать. Для них твоя работа - это служба в обычном подразделении.
- А ты как себя со мной чувствуешь?
- Я не чувствую такую раздвоенность. С тобой я такая, какая есть.
- Я «там» все свободные минуты думаю о доме. Как ты, и что делаешь. Тоскливо, и домой хочется.
- Ваня, ты сам решаешь, что тебе делать. А я вот думаю, не пора ли заканчивать? Дети у нас будут, сыновья. Подумай о них.
- Хотел бы я видеть своих сыновей настоящими мужиками. Только не хочу им того, что прошёл сам. А про службу... Поживём, и там видно будет.
- У тебя сердце тук-тук ко мне в ухо. Я хочу послушать, - она крепко прижалась к его груди и затихла.
- Что ты там хочешь услышать?
- Тринадцатого. Ему плохо там. Он закрыт и не выходит.
- Зачем он тебе?
- Пожалеть хочу. Он не железный.
- Не трогай.
- Я только пошепчу ему, - прижав губы к груди, она прошептала: - Тук-тук. Воля, вольный на воле. Не прячься. Ты ведь тоже мой. Всё равно мой. Ты всегда возвращайся ко мне «оттуда». Как бы не было трудно, возвращайся.
- Ты кого сейчас волнуешь? Меня или его?
- Его. И не волную. Я жалею. И он слышит. У него сердце сильнее застучало.
- Вот и не изменяй мне с ним, - улыбнулся он, почувствовав щемящее чувство внутри.
- Вань, а почему тебе нельзя туман густой под ногами?
- Потому. Спи, давай.
Он закрыл глаза. Растревожилось... Перевернувшись на бок, он полежал пару минут и вновь вернулся на спину.
«Спи, уверенность моя надёжная. Наш с тобой воздух этой весной хмельной и томный от ожидания. И ты понимаешь, что иногда я задыхаюсь в своей паутине, что мне нужна разрядка от собственных молний внутри. Состояние, словно током по телу. И хочется по горячим углям босиком или по битому стеклу, как те индийские йоги. Попробовать, что ли?.. А ты права. Ты сделала меня по полной, влепила адреналин к себе. В самый первый наш день с тобой влепила. И ничего ты никогда не просишь. Подари тебе одуванчики, ты и им будешь рада. Роднуля моя, таблетка для жизни. Пью, лечусь, и не выздоравливаю. И хочу ходить больным на всю голову».
Из этих мыслей его выдернул сердитый шёпот Наташи.
- Что ты крутишься? Ты понимаешь, что ты спать мне не даёшь? Или замри, или иди на диван, - она приподнялась с сердитыми глазами от подушки.
- Мечтаю я.
- Мечтатель, коньячный.
- Всё-всё. Я замер по приказу.
«Ещё и луна почти полная в окне. Такое вот окно у нас лунное. Говорят, что неприятно спать, когда такая луна в окно светит. А когда она полная, то вообще жуть какая вредная. Да ну на... Сколько я таких лун повидал, засыпая в горах в спальнике. И ничего. Не вредно. Не испортился. Всё, сплю я».
