Сон чиновника

                       Сон чиновника

 

 

 

 

 

Утопия или идиллия,

вот в чём вопрос…

                      Не Шекспир

 

 

 

 

 

 

 

                              Глава первая

                 В которой, собственно, всё и начинается…

 

 

 

Николай Петрович был не просто взбешён. Он был вне себя от негодования - так сказать будет  вернее.

Такси остановилось метрах в двухстах от шлагбаума, проехать дальше можно было разве что на танке. Шофёр, бросив недобрый взгляд исподлобья, наотрез отказался тащить чемоданы по сугробам. Буркнул только что-то вроде:

- Сами нагородили огород, вот теперь и разбирайтесь...

И, оставив Николая Петровича с Анжелой на снежной обочине в окружении кучи чемоданов и пакетов, отбыл восвояси.

- Это неслыханно! - возмущению Николая Петровича не было предела, - Что эта быдлятина себе позволяет! Вот, говорил я шефу, доиграемся мы в эту их демократию!

И, красочно сдобрив своё отношение к „долбаной демократии“ порцией отборного мата, обратился к жене уже почти ласково:

- Анжела, девочка моя, ты не запомнила номер этого хамла? Завтра, завтра же он вылетит у меня с работы! Его даже в гавновозку теперь не возьмут!

- Чёрт знает что! - продолжил он через минуту, опуская во внутренний карман пальто мобильный телефон, - Ни один номер не отвечает, как вымерли! Подожди, дорогая, сейчас я этого консьержа за ухо приволоку. Я ему устрою сладкую жизнь!

Николай Петрович, скользя дорогими итальянскими туфлями по снегу и неуклюже переваливаясь, засеменил узкой тропкой меж высоченными сугробами к широким дверям парадного подъезда элитной многоэтажки…

 

- И Сашка тоже своё получит! Распустился за месяц, скотина, совсем страх потерял, - думал Николай Петрович, садясь на заднее сиденье очередного такси. Он, Николай Петрович Баринов, уважаемый человек, старший помощник Главного Советника Высшего Государственного Комитета, едет на работу в тачке, будто заурядный начальник отдела какого-нибудь министерства! Видано ли такое!

Сашка - Александр Александрович Бойцов - майор ВДВ в отставке, верой и правдой служил у Николая Петровича охранником-водителем вот уже добрый десяток лет. Никогда прежде Сашка не имел ни одного замечания, что, разумеется, придавало  ситуации ещё более непонятный оттенок.

- Что за дьявольщина! - уже скорее не возмущённо, а недоуменно шипел Николай Петрович, сжимая в ладони платиновый „Верту“, - ни одна зараза не доступна!

Какой бы ни набирал Николай Петрович номер, каждый раз ответом ему был официальный женский голос, замученно соболезнующий Николаю Петровичу в том, что его вожделенный собеседник выключен или находится вне зоны действия сети. Лишь изредка его обнадёживали протяжными гудками на другом конце воображаемой линии связи, но эти надежды неукоснительно угасали где-то в интервале между пятнадцатым и двадцатым сигналами.

- Что, никак? - ухмыльнулись в зеркале заднего вида широкие усатые щёки таксиста, - А нынче, господин хороший, многим с такими „игрушками“ никак. - усатые щёки на миг обернулись и кивнули в направлении строгого блеска алмазных граней в ладони Николая Петровича. - Или ты не местный?

- Занимайтесь-ка своим делом, уважаемый, - нервно бросил Николай Петрович, - Смотрите лучше на дорогу.

- Ну-ну... - философски изрёк водитель и умолк.

На дорогу, честно сказать, смотреть было совсем без надобности. Километровая пробка наглухо вклинилась в узкое горлышко длинного тоннеля. Казалось, под напором задних автомобилей она, расширяясь, впивалась в стенки горловины всё сильнее, наотрез отказываясь „выстреливать“ с противоположной стороны.

- Да, это тебе не с Сашкой по встречке под мигалку… - тоскливо думалось Николаю Петровичу.  Убийственно-синий аккомпанемент проблесковых маячков и леденящее душу кряканье спецсигнала всегда предельно ясно давали понять толпе смердов, кто на дороге главный. - Но не в метро же мне, в конце концов! Такого позора я не переживу…

- Нет, тут точно что-то не так. - слегка успокоившись, попытался он подключить к объяснению непонятных странностей свой аналитический мозг.

Но что могло случиться в стране за месяц? Революция? Переворот?

- Бред!

Нарядные флаги празднично улыбаются с фонарных столбов, приветствуя день Защитника Отечества. Президент подмигивает флагам в ответ с фасадов домов.

- Всё нормуль!

Его, Николая Петровича, сняли с должности? Тоже бред. Ещё больший, можно сказать, бред. Вообще нонсенс! На нём, на Николае Петровиче, полжизни страны завязано. Вокруг него, Николая Петровича Баринова, всё-всё-всё, почитай, крутится.

- Бред…

 

Месяц, целый месяц не было Николая Петровича в стране. Долгий месяц. И такой, в то же время, короткий! Сладкий. Сла-а-аденький… Его медовый месяц.

Первый раз в жизни потерял Николай Петрович голову. Это ж только подумать! Молодая, совсем соплячка,  сумела вскружить голову ему - ему, Баринову!  - государственному мужу, великому и ужасному. Да он дольше вертит и играет людскими судьбами, чем этой несмышлёной очаровательнице лет отроду! Казалось, ничто на свете не сможет затронуть те невидимые, почти начисто атрофированные потаённые струны его закалённой подковёрными играми души.

Поначалу, в первую свою встречу с юной длинноногой блондинкой Николай Петрович совсем было принял её за проститутку. Так нет же. Анжела - да, точно - Анжела. Так и в паспорте написано - Анжела. Вот смеху было!

Как ей это удалось? Его, примерного семьянина с двумя детьми! Развести с женой... А потом 3АГС, ресторан, дорогие подарки, это вот свадебное путешествие на тихоокеанские „необитаемые“ острова...

Острова, кстати, и в самом деле необитаемые. Кроме прислуги из этих черномазых „папуасов“ на сто морских миль вокруг - ни одной живой души. Только он и красавица Анжела на всё огромное десятикомнатное бунгало. Единственное жильё на километры ослепительно-белого крахмально-скрипучего песка в обрамлении кокосовых пальм. Вот это жизнь! Никакой тебе сотовой связи, проклятого телевизора, ненавистного интернета, покушающихся на его нечаянную сладкую свободу! Конечно, всё это можно получить через спутник, но Николай Петрович всем чудесам современных коммуникаций сразу сказал своё решительное „нет“. Всё, баста! Не каждые пятьдесят лет в жизни случается любовь - отстаньте все! Только море, белый песочек и... сладкое. Целые длинные тропические ночи сладкого! С его девочкой. С его, только его и более ничьей на всём белом свете сладенькой молодой женой.

Нет, разумеется, шефу он преподнёс ситуацию в совершенно ином свете. Ну да он на это мастер. Всю жизнь, почитай, учился под происходящее нужную „базу“ подводить. А иначе - какой же он, к чертям, политик! Впрочем, с шефом договориться было несложно. Это ведь для всех они начальник и подчинённый, а на самом-то деле они с Вольдемаром со школы ещё кореша. И как Вольфыч его перед президентом отмажет - уже не его, Баринова, забота. Хотя, тут сомневаться не приходилось: Шириновский кого хочешь словоблудием за пояс заткнёт.

 

Странности начались уже в аэропорту.

- С прибытием! - воодушевлённо произнёс пограничник в окошке и смерил Николая Петровича взглядом, каковым односельчане обычно встречают деревенского дурачка, - А чего вернулись, Николай Петрович? Забыли, никак, чего?

Таможенник, наградив Николая Петровича той же сочувственно-умильной ухмылкой, лишь махнул рукой, отпуская их с Анжелой на все четыре стороны даже не притронувшись ни к чему из их многочисленной поклажи. Медленно перебирая ногами в спонтанной очереди на выход в зал прилёта, Николай Петрович заметил, как таможенник с напарником что-то весело обсуждают, то и дело косясь лукавым взглядом в их сторону.

- Совсем оборзели! - подумалось Николаю Петровичу. - Эх, это тебе не при „трёхпалом“ в прежние времена. Прилетел бы сейчас правительственным бортом, ни одна собака и тявкнуть не посмела бы.   

К вниманию электората ему совсем не привыкать. Его яркое волевое лицо частенько мелькало в выпусках новостей. Но обычно люди, случайно встретив Николая Петровича, либо серьёзнели лицом, поспешая удалиться на безопасное расстояние, либо, напротив, с заискивающей улыбкой, как бы невзначай норовили притереться поближе.

Эти же наглецы откровенно пялились на него, будто на поддатую уличную девку или на орангутанга с бананом за решёткой зоопарка.

Теперь эти странно молчащие телефоны! Ещё перед вылетом Николай Петрович пытался вызвать в аэропорт свою служебную „Ауди“. Но ни Сашка, его шофёр, ни вообще кто-либо из правительственного гаража не отзывался, хоть ты тресни!

 Гы-ы-ы, - послышалось вдруг за спиной, - Гля, слуга народа, собственной персоной.

Двое бомжеватого вида у окна, ничуть не стесняясь, тыкали в него грязными пальцами.

- На автобус спешит, небось. Гы-ы-ы…

- Да что ты! Их благородиям в автобусах душно, им „Аэроэкспрессы“ подавай.

- Ага, щас, поди, персональный вагон подадут.

- Ну дак, с мигалками!..

- Гля, гля, как глазищами зыркает! Ковровую дорожку, небось, ищет...

- Ага, бегущую…

- Точно, до перрона до самого...

На самом деле Николай Петрович отчаянно крутил головой, до самой последней минуты надеясь, что это просто чей-то неудачный розыгрыш. Что сейчас из-за стойки выскочит широко улыбающийся Сашка с букетом шикарных роз, поздравит с прибытием и, схватив в охапку ворох чемоданов, могучим торсом проложит им с Анжелой дорогу к машине у центрального входа в этой вонючей толпе плебса. Но время шло, а никто не спешил к ним с букетом...

Смирившись с поражением, Николай Петрович подошёл и стойке вызова такси.

- Хорошо, ожидайте в зале, в течение часа машинка будет. - с дежурной улыбкой на смазливом личике посулила девушка в окошке.

- Что! Какого часа! Мне нужна машина немедленно! И самая лучшая, слышите!

- Извините, пожалуйста. У нас временные трудности с водителями. Мы сделаем всё возможное. Вы поймите, другим людям тоже нужно ехать. Мне очень жаль, но Вам придётся дождаться своей очереди.

- Ты, овца крашеная! Ты знаешь, кто я такой?!

- Я полагаю, Вы гражданин нашей страны, - с трудом сохраняя самообладание, отвечала девушка. - Сожалею, но если Вы иностранный подданный, Вам сперва необходимо поставить штамп в паспорте на стойке миграционной службы.

- Ведите себя прилично, гражданин. - строго ответствовал полицейский на яростные требования Николая Петровича навести порядок на вверенной тому территории. - Девушка ведь Вам ясно объяснила что к чему, так? - молодой сержант выразительно постукивал резиновой дубинкой по широкой ладони, - А за оскорбления я Вас самого могу привлечь к ответственности. Скажите спасибо, что эти молодые люди Вас не слышат, - он кивнул в сторону двоих оборванцев у окна, - Я думаю, они бы не поленились написать на Вас заявление…

 

Город за окошком такси тоже казался странным. Столица  напоминала исполинскую шахматную доску. Темные квадраты до самого асфальта очищенных территорий в одних местах и глубокие, по пояс, белые сугробы по соседству. Какой великан организовал эти таинственные „шахматы“, для Николая Петровича оставалось загадкой. У одной из таких белых „клеток“ такси, наконец, остановилось. Николай Петрович едва узнал правительственное здание.

- Твою дивизию! Это снежная крепость или Государственный Комитет?! - грохнул он в сердцах дверцей машины.

- Ну ты, урод пыжиковый, полегче! Холодильником дома хлопай! - усатые щёки пылали гневом.

- Чёрт знает что! - выдохнул Николай Петрович, неизвестно к кому обращаясь. То ли к сдающему задним ходом по снежной колее таксисту, то ли к одинокому человеку с лопатой на заснеженной площади перед Комитетом, то ли просто в пространство. А может, даже к самому господу богу, кто знает.

- Валентин Митрофанович, что же это? - воскликнул он, заметив коллегу из соседнего Департамента, бочком пробирающегося по скользкому тротуару в направлении огромного серого здания Комитета.

- А-а, дружище, приехали... - пряча удивлённые глаза, почти равнодушно отозвался Валентин Митрофанович Алексеев, по комплекции походивший на шефа Николая Петровича и почти не уступавший тому в полемическом мастерстве и задоре. Мимолётно приложив указательный палец к губам, Валентин Митрофанович заговорщицки кивнул Николаю Петровичу и так же, бочком, поструился по узкому расчищенному „руслу“ дальше.

- Посторонись, чурка нерусская! - зло сказал Николай Петрович, проходя мимо мужичка с лопатой, неторопливо гребущего снежную крошку, едва не уронив мужичонку в высоченный сугроб. - Говорил я, говорил им, что эти гастарбайтеры нас до апокалипсиса доведут!

- Ты кого это чуркой назвал, ты, очкастая рожа, а? - завопил мужичонка, срываясь на дребезжащий фальцет и замахиваясь лопатой, - По сопатке давно не получал, жид пархатый?!

- Кто, я жид? - никак не ожидавший такого яростного отпора, пролепетал Николай Петрович. Но, сразу взяв себя в руки, добавил немного увереннее, - Да я даже не еврей. У меня отец юрист! Ты что, слепой?

- Это ты лучше зенки разуй, падла! Я по-твоему, на гастарбайтера похож? - казалось, яростные лучи из ярко-голубых глаз небритого сивого дворника лазером прожигают Николая Петровича аж до самой селезёнки. - Вы ж сами, суки, всех чуреков поувольняли. Ну? Что? Бери лопату и херачь теперь, а?! А? Нет? Вот и не выёживайся, гнида!

- Так! Что здесь происходит? - неожиданно подошедший полицейский грубо схватил занесённую для удара руку Николая Петровича и отработанным приёмом закрутил ему за спину.

- Ты охренел, ментяра! Звание? Фамилия?! Ты мне, сука, погоны сегодня же в зубах в кабинет принесёшь! На коленях! А уже там я тебе их в глотку вобью. Вместе с зубами... Уй, уй... Отпусти, гад!.. Больно-о-о!

 

Заслышав скрежет ключа в замке, Николай Петрович открыл глаза.

- Вот дела! - про себя удивился Баринов, - Только чуть смежил веки и, надо же, провалился... Но постой, если это всего лишь сон, то почему я в камере?!

В широко распахнутую металлическую дверь вошли двое. Впереди уверенной поступью шагал лысый майор с огромной связкой ключей в волосатой руке. Чуть позади, слегка подпрыгивая и преданно глядя в бритый затылок майора, семенил Шириновский. Николай Петрович не сразу узнал шефа. Тот имел весьма жалкий вид. Куда подевалась его вальяжная велеречивость?! Пришибленным щенком волочась за огромным полицейским, Вольфыч беспрестанно повторял:

- Не извольте беспокоиться, господин майор, не извольте беспокоиться…

- Ну и что с того, что в стране давно не был? - выговаривал Шириновскому майор, - За месяц успел законы забыть? Вы ведь говорите, он юрист у вас. Стыдно, господа!

- Стыдно, господин майор, да, стыдно, ему стыдно, господин май... - снова залебезил Шириновский.

- А раз стыдно - заплатит штраф! - решительно оборвал майор лепет Шириновского, - Чтобы впредь неповадно. Ишь, надумал - при исполнении! - жирный, наподобие сардельки, палец майора взмыл к потолку, - Офицера полиции оскорбить! Забирайте своего субчика. И чтоб наперёд ни-ни! В камере сгною!

 

- Что это было, Вольфыч? - растерянно вопрошал Николай Петрович, забегая впереди Шириновского и пытаясь поймать его шныряющий по сторонам взгляд, - Что вообще вокруг творится?!

- Молчи, дурак! - сдавленно прошипел Вольфыч, - Целее будешь. Иди работай!

 

- О, Николай Петрович! Здравствуйте! - как ни в чём не бывало обрадовалась Валентина, завидев своего начальника входящим в приёмную. - Загорели-то как, постройнели! Вылитый мачо!

Валентина, пухлая девица лет тридцати, уже пятый год работала при Баринове секретаршей, сменив на этом посту тётю Соню, опытнейшую канцелярскую крысу, ведавшую всеми потаённым секретами Высшего Государственного Комитета. Легче было, наверное, сказать, какими тайнами верховной власти тётя Соня не владела. Она и дальше продолжала бы служить делу центрального аппарата и всего отечества, но жестокий артрит неумолимо ускорил её выход на заслуженную пенсию. Точно в положенный срок.

А Валентина, молодая трещотка, родственница кого-то там не слишком высокого из смежной канцелярии, с тётей Соней могла  посоперничать ну, разве что, в искусстве заваривания кофе. В делах она, к сожалению, не блистала. Зато Валентина отлично преуспела в той области, в которой тётя Соня в силу преклонного возраста и прогрессирующего артрита никак не могла помочь сгорающему на службе вдали от приличного женского общества Николаю Петровичу. При прежней жене Николай Петрович ежедневно пользовался расположением и особыми умениями своей секретарши.  Не собирался отказываться Николай Петрович от оздоровительных процедур и впредь. Все же прекрасно понимают: жёны жёнами, а работа превыше всего!

- После, Валюха, после! - раздражённо отмахнулся Николай Петрович и, оставив недоуменную секретаршу с медленно стекающей с лица улыбкой наедине, стремглав ворвался в кабинет. Плотно притворив за собой обе дубовые двери и швырнув на стол портфель, Николай Петрович грохнулся в кресло.

Тяжело выдохнул.

Затем ещё немного посопел обиженным ёжиком, не нашедшим однажды в положенном месте блюдца с молоком.

Здесь, наконец, он сможет собраться с мыслями и решить, кто именно сошёл с ума: он или окружающий его мир. Его блуждающий, немного растерянный взгляд на секунду остановился на чёрном прямоугольнике в углу кабинета. Осенённый неожиданной догадкой, Николай Петрович приподнял рукав пиджака.

- Двенадцатый. Сейчас всё узнаем...

И пошарил под массивной столешницей в поисках пульта…

 

 

 

                                 Глава вторая

В которой Николай Петрович трогает за попу секретаршу,

                    но по-прежнему ничего не понимает…

 

 

 

- … И всё же, Иван Иванович, что заставило вдруг объединиться все ваши, на первый взгляд такие разные, стихийные движения и малочисленные группы смельчаков-энтузиастов?

 В студии „Вестей“ ведущий с нескрываемым интересом допрашивал невзрачного на вид мужика. Николай Петрович невольно вздрогнул: мужик как две капли воды походил на его недавнего обидчика - дворника с лопатой на тропинке к Комитету.

 На белых титрах под щетинистым подбородком мужичка значилось: Иван Иванович Сутин - председатель Комитета Народного Контроля.

- Э-э-э... как бы Вам объяснить... Вряд ли можно назвать отправную точку определённо, понимаете? Идея давно витала в воздухе, что называется. Но, наверное, вы правы, определённый толчок... э-э-э... что называется, последняя капля всё же была. Ровно месяц назад я наткнулся на прелюбопытнейшую статью. Некто из интернетовских завсегдатаев - не припомню точно, как его имя - э-э-э... да, вроде, Зёма Полипов - да , мне словно в душу, что называется, заглянул. Все мои думки будто, что называется, по полочкам разложил. Точно, думаю, феодализму не место в двадцать первом веке! Ведь, действительно, что получается, а?

Вот подумайте, для чего мы с вами на выборы ходим?  Не задумывались? А ведь мы, народ, выбираем себе не правителей-феодалов. Не-е-ет! Чтоб только народ шпыняли, а сами с золотых тарелок обжирались? Не так должно быть, верно ведь? Мы нанимаем на работу всего лишь управляющего нашими

общими народными делами. В лице всей своры этих, что называется, уважаемых людей. А сами, что называется, управлять этим своим управляющим не можем! Парадокс? Парадокс! 

Вообразите себя на минутку этаким, что называется, мистером-твистером, владельцем заводов, газет, пароходов. Вот, представьте, будто вы наняли в своё хозяйство управляющего.

Первым делом он самостоятельно назначил себе зарплату по вкусу, отпуск немаленький два раза в год, летом и зимой, не считая отгулов по личному усмотрению,  оккупировал вашу кухню, заказывает меню вашему повару, ездит на лучшем автомобиле вашего гаража; ваш доктор  по первому зову - к нему, в лучший флигель вашего дома. Ладно, думаете, может, он работник толковый - потерплю этакий урон своему карману.

Тем временем ваш „толковый работник“ сменил таблички с адресом на фасаде дома на более красивые и гламурные, покрасил всю некошеную траву в неповторимый красиво-яркий бирюзовый цвет, поменял лампочки в доме на экземпляры неприятно-жёлтого цвета, но зато „вечные“ - по крайней мере, так уверял его племянник Гоша, в фирме которого ваш управляющий их купил. И, пофлиртовав с вашей женой и дочерью, укатил в Куршавель отдохнуть, что называется, от непосильных трудов. Оставив во дворе кучи строительного мусора, в конюшне - горы слежавшегося навоза да развороченные дорожки в саду. Это, понимаете ли, когда он себе с друзьями на вашем участке теннисный корт с бассейном строил. Вместо заказанной вами пристройки к дому для расселения усыновлённых вами сироток. А строительная техника, что называется, „малость“ подпортила.

И что? За что, думаю, боролись? Чтоб такой управляющий перед своим хозяином пальцы, что называется, гнул? А мы, народ, хозяин всей страны, владелец заводов, газет, пароходов, им не указ. Вертели они нас, что называется, на ... сами знаете где.

Скажете, и дня не проработал бы у вас такой управляющий? Правильно! И любой бы так решил. Стало быть, что? Правильно - объединяться. И чиновников, вконец зажравшихся, на место ставить. Чтоб работали, что называется, а не кровь народную пили! И бо…

- Спасибо, спасибо, Иван Иванович! - похоже, ведущий был несколько обескуражен неожиданным всплеском красноречия до этого слегка зажатого и немногословного мужичка. - У нас осталось не так много времени, а нашим зрителям о стольком ещё хочется у Вас спросить…

 

- Какой, к дьяволу, народный контроль?! Что за совдепия? - от удушающего гнева у Николая Петровича привстали волосы за ушами, словно распушённые статическим электричеством. От окончательного сходства с разъярённым дикобразом его уберегло почти полное отсутствие волос на умудрённой богатым казуистическим опытом голове.

- Что за контроль? Что, бл...дь, у Вас тут творится?! - едва не кричал он вошедшей на зов Валентине. Секретарша скосила глаза в направлении вытянутой руки Николая Петровича и вздрогнула.

- Сейчас, сейчас, Николай Петрович, - затрещала она скороговоркой, - Я сейчас, быстренько. Там столько неотложных документов накопилось...

Валентина попятилась к двери, по пути наскочив на телевизор. Экран погас.

- Вот корова! - возопил Николай Петрович, повторно нажимая кнопку канала на пульте, - Пройти не можешь, чтобы ничего не покалечить… Да! И мой законопроект о запрете видеорегистраторов захвати! - бросил он уже в узкую щель между закрывающейся дверью и косяком.

- Я вам, сволочам, устрою народный контроль! - мысленно обратился он к мужику из телевизора. - Я вам даже видеоконтроль запрещу в колымагах ваших сраных! Ишь, удумали - власть позорить! Ни одной „мигалки“ на дороге больше в интернет не выложишь, быдло!

 

- Надо ли понимать так, Иван Иванович, что в стране произошла смена власти? Но, простите, народ даже не заметил никакой революции! Как вам это удалось? - журналист продолжал одолевать мужичонку вопросами.

Николай Петрович насторожился.

- Что Вы! Какая революция? Какая смена власти? Мы просто пошли к президенту и поговорили, что называется, по душам. Он же адекватный человек. Вся власть по-прежнему у президента и правительства. Депутаты с чиновниками также заняты своим обычным делом. Бизнесмены работают, суды судят, журналисты пишут... Всё как всегда…

- Но в чём тогда ваша роль, Иван Иванович?

- Ну-у, мы, если хотите, что называется, отдел кадров власти. А также инспектор по труду, дисциплинарная комиссия, вахтёрша на проходной и комендант общежития в одном „флаконе“. Мы не вмешиваемся в их основные обязанности, они вне нашей, что называется, компетенции.

- А как же тогда…

 

 Аккуратно прикрыв за собою дверь, в кабинет снова неторопливо вплыла Валентина, прижимая к груди увесистую кипу бумаг.

- Вот, Николай Петрович, это всё просили срочно оформить.

- Оставь, я гляну. Мой проект принесла?

- Ой, Николай Петрович, Вы знаете, а его шеф забрал. Сказал, не время пока…

- Что значит, не время?! Что там Вольфыч, белены объелся?! Да что вообще всё это значит, объяснит мне кто-нибудь сегодня, наконец?

- Ой, Николай Петрович, ну что же Вы опять! - укоряюще пропела Валентина, проследив за взглядом своего начальника. Она подошла к столу и, боязливо покосившись куда-то через плечо, положила перед Николаем Петровичем бумаги. Попутно она как бы невзначай надавила красную кнопку телевизионного пульта.

Возбуждённый разрумянившийся Иван Иваныч в очередной раз смолк на полуслове.

Затем Валентина не спеша выпрямилась. Настолько „не спеша“, что Николай Петрович успел хорошенько разглядеть бархатистую родинку в глубине её декольте. Николай Петрович машинально поправил галстук, сделав одновременно непроизвольное глотательное движение, так что его острый кадык едва не рассёк подбородок надвое. Валентина отступила от стола на полшага и замерла в какой-то неестественной, как показалось Баринову, позе, вполоборота к начальственному креслу. При этом она страшно ширила глаза и делала руками какие-то чудные знаки.

- Эх, как была ты, Валька, дурой, так и осталась! - уже без надрыва пробасил Николай Петрович, вдруг осклабившись и слегка подобрев глазами.

- Ну чего ты всё руками машешь? И повернись уже лицом, когда с тобой начальство разговаривает, - почти добродушно приказал он, - Что ты жопу-то отклячила? Телик заслонить? Да нужен он мне, дурочка!

Баринов с ловкостью, неожиданной для его комплекции, потянулся и, приподняв слегка рукой юбку секретарши, привычным жестом просунул ладонь между ног, крепко ухватив её за ляжку. - Иди уже сюда, дикарка. Расскажешь мне всё на ушко.

Он попытался притянуть к себе молодую женщину с явным намерением усадить её к себе на колени. Но Валентина вдруг залилась пунцовым цветом и, с силой ударив по руке Николая Петровича, отскочила от стола, словно ужаленная.

- Что... Что Вы... себе... п-позволяете? - с лёгким нервным заиканием произнесла она, одёргивая юбку. Но в глазах секретарши, казалось, не было и тени возмущения. Более того, Николаю Петровичу вновь показалось, что Валентина пытается подмигнуть и сделать какой-то знак свободной рукой.

- Ну чего ты мечешься, дурочка? Ну, женился, ну и что с того? Между нами же всё по-прежнему, глупенькая! Ну, иди скорее к папочке, папочка соскучился.

- Николай Петрович, камера! - девушка перешла на шёпот.

Видя, что начальник не понимает её предупреждающих знаков, она сочла за лучшее рассказать про кабинетное новшество открытым текстом. Делая вид, что поправляет причёску, Валентина осторожно показала пальцем себе за спину.

- Вы только сразу не смотрите, Николай Петрович, - с придыханием зашелестела она, - Нас теперь всех записывают. Круглосуточно, представляете!

 Осторожно скосив глаза, Николай Петрович заметил небольшой чёрный цилиндр в углу под потолком кабинета.

- Что за бл...ство! Кто посмел?! - пронеслось молнией в его голове, а вслух он встревоженно спросил, - Как! Всё-всё пишут? Ты шутишь? У меня тут секретов государственных больше чем в Генштабе!

При этих словах щёки секретарши отчего-то снова порозовели, она окинула взглядом юбку и, на всякий случай оправив её ещё раз, извиняющимся шёпотом продолжала:

 - Не знаю, Николай Петрович, пока, по-моему, только видео, голоса вроде не слушают, но я... я точно не уверена... Вроде как делят, кому чего слушать. За секретные отделы вроде ФСБ возьмётся, а остальных „этим“ отдадут.  Делайте вид, что работаете, Николай Петрович, миленький, а то они штрафовать обещали.

- Да кто они? Что вы все сегодня в партизанов играете? - снова взорвался Николай Петрович, - Говори немедленно!

- Так комитет же! Вы же слышали. - девушка бросила мимолётный взгляд на телевизор.

 

- Опять этот хренов комитет! - подумал Николай Петрович, небрежным жестом давая понять секретарше, что он больше её не задерживает, - Видимо, действительно, что-то серьёзное случилось.

Он протянул руку и поднял трубку одного из телефонных аппаратов, нестройным  полукружьем обступивших богатое мраморное пресс-папье.

- Валентин Митрофаныч, привет, дорогой, ещё раз. Валентин, ты-то хоть можешь мне объяснить, что за бред тут происходит? Давай, старичок, может, в курилке через десять минут?

- А? Алло! Кто это? А-а-а… Николай Петрович, Вам разве не известно, что в служебное время надо заниматься делом? Не отвлекайте меня по пустякам, пожалуйста!

- Ни хрена себе! - присвистнул, ошалело вращая глазами, Николай Петрович, и словно в забытьи опустил трубку на её законное место, - Кем этот жирный боров себя возомнил, а? Ну, жидовская харя, попроси меня устроить твою тёщу в швейцарскую клинику к моему Гансу. Попроси, гадёныш , попроси!

 Николай Петрович осторожно помассировал грудь слева, под пиджаком, аккурат над занывшим где-то в глубинах подреберья сердцем.

- Этак мне самому скоро Ганс понадобится, - подумал он тоскливо, - Давай, давай, Коля, сосчитай до двадцати, выдохни, успокойся... - уговаривал он сам себя в тиши огромного мрачного кабинета.

 

 Он поднял голову и тотчас встретился глазами с другим его стародавним приятелем. В редкие минуты благодушия Николай Петрович всегда беседовал с ним, неизменно называя по когда-то придуманному им же самим невесть как давно имени - Родион. Как обычно, Родион улыбался ему немигающими выпуклыми белёсыми кругляками глаз и страшным зубастым оскалом огромного рта.

- Ну что, Родик, потрудимся на благо отечества? - поинтересовался Николай Петрович и, движимый внезапно озарившей его новой идеей, решительно надавил на один из Родионовых зубов. - Заодно хоть узнаю, можешь ты чего или так, для антуража тут болтаешься, пыль копишь.

Родион ожил, приветствовав хозяина оглушительным треском и шипением.

Как и его соседи по столу - кожаный бювар, мраморные чернильница и пресс-папье - Родион достался Баринову в наследство от прежних хозяев. Видимо, ещё прислужники „дорогого Леонида Ильича“ крутили ему рукоятки-глаза и щёлкали зубами-клавишами в поисках венских вальсов Штрауса и бравурных маршей очередных пятилеток. Во внеслужебное время Родиона напрягали „вражьими голосами“, исключительно чтобы быть в курсе свежих пакостей вероятного противника. Некогда ламповый Родион занимал согласно штатному расписанию важную должность радиоприёмника, и наряду с соседями по столу приносил неоценимую пользу хозяевам кабинета, а ныне вся их дружная компания просто украшала интерьер, делая его в соответствии с новомодными веяниями - винтажным.

Спрятав от матового взора видеокамеры руку под первой попавшейся папкой с какими-то бланками и сделав вид, что внимательно их изучает, Николай Петрович крутанул ручку приёмника. Родион отозвался невнятным бульканьем и людской разноголосицей.

 

 

 

                                  Глава третья

     В которой Николай Петрович понимает, что раздвоение

                     личности не вымысел психиатров…

 

 

 

- Та-а-ак...

- ...я вас поёт Ва... - на хер!

- ...рс евро неожиданно уп... - опять не то!

- ...у что, теперь все поняли, какой я гениальный Предсказамус? То-то! Говорил я вам, что дурошлёпство чиновников им боком выйдет? Убедились? А всё почему? А потому что не надо борзеть и у народа тырить... - узнал Николай Петрович голос Михея Задорного.

- Вот ведь сучёныш! - выругался про себя Николай Петрович, продолжая „заинтересованно“ таращиться в лежащую перед ним папку формуляров и бланков, - А ведь всего полгода тому у меня соль с руки под текилу лизал в кабаке!

Он повернул рукоятку ещё немного и услышал знакомый голос Ивана Ивановича Сутина - то ли дворника, то ли председателя.

- ...огда, я это подчёркиваю, никогда наша организация не применит насильственные методы. Никаких, что называется, репрессий. На это есть президент и силовые структуры. В нашем же арсенале богатый набор, что называется, кнутов и пряников побуждающего, что называется, экономического, воспитательного характера. Психологической науке давно известно понятие мотивации поведения…

- Напоминаем, уважаемые радиослушатели, что в гостях у „Эха Столицы“ координатор движения „За социальную справедливость“, заместитель председателя Комитета Народного Контроля Пётр Петрович Тутин. - уловив крохотную паузу в речи гостя, поспешил вклиниться ведущий. - А вот скажите, Пётр Петрович, как вам удалось убедить президента так тесно сотрудничать с оппозицией? Ведь наверняка в ваших рядах немало подвижников так называемого Болотного митинга; быть может, и другие известные критики власти играют в вашем деле немаловажную роль?

- Ну что Вы! Всё далеко не так. Мы, скорее, склонны к сотрудничеству с обществом защиты прав потребителей, чем с горлопанами с Болотной. Понимаете, почти все эти деятели с тамошних трибун - это та же самая власть. Только не у дел. Вот они и смущают народ, чтоб с более удачливыми коллегами местами поменяться. А займут тёплые кабинеты - так всё будет то же самое. Народу легче не станет.

Мы, прежде всего, собрали под свои, что называется, знамёна людей хоть невеликого, но реального дела.

 Все эти мелкие разрозненные группы вроде „Стоп хама“ , ,,ФАРа“, борцов с наркоманами, ловцов педофилов, различных фондов борьбы с коррупцией, агентств журналистских расследований и, что называется, протчая и протчая. Да те же „Солдатские матери“ нам милее, чем все умники с Болотной трибуны, вместе взятые. Пускай неравнодушные люди, что внимали болтунам на Болотной, приходят к нам. У нас каждому найдётся реальное дело.

- Пётр Петрович, погодите! Вот Вы говорите - реальное дело. А какие они, реальные дела в Вашем понимании?

- Я понял Ваш вопрос. Не беспокойтесь, я вскоре отвечу. Но сперва хотелось бы сказать пару слов об основах, о наших, что называется, принципах. Первый и самый главный. Для краткости мы его называем Презумпцией Виновности Чиновника…

- Но позвольте, а как же Конституция, которая гаранти…

- Дайте мне закончить, хорошо? Спасибо. Речь ни в коем случае не идёт о поражении чиновника в гражданских правах, как личность. Речь идёт о нашем недоверии к самой должности, что называется, профессии чиновника. Вы не находите, что эту стезю можно легко отнести к вредным, что называется, „производствам“?

- Ну-у, в какой-то мере, да... Вдруг косточка в чёрной икре попадётся!

- Вот именно - да! - не обращая внимания на сарказм ведущего, с жаром продолжал Тутин, - Посудите сами: сомелье рискует спиться, шахтёр - заболеть вибрационной болезнью, врач - вообще чёрти какую заразу подхватить от пациента. Так же страшны и психологические, ментальные „вредности“ . Военному грозит шаблонность мышления, милиционеру, тому же врачу и, извиняюсь, проститутке - бескрайний цинизм и невосприимчивость к чужой боли. Неизбежные, что называется, издержки профессии. Список можно продолжать, но не это главное.

- Да-да, ведь мы с Вами, Пётр Петрович, говорим о власти. Какие-же, по-вашему, вредности у властных профессий? 

- Если говорить о чиновнике, то у него, бедолаги, свои напасти. Каким бы „святым“ ни пришёл человек на этот пост, его тут же начинают искушать дьявольские соблазны. Представьте, вы устроились на работу на фабрику „Гознака“. Куда не кинешь взгляд - всюду деньги, деньги, деньги... Мириады, килотонны денег! Значит ли это, что вы теперь миллионер?

- О-о-о, Пётр Петрович, так получилось, что я об этом знаю не понаслышке. Как-то с коллегами мы делали репортаж с „Гознака“. Вы бы видели, какая там система охраны! Людей, можно сказать, насквозь видят. Да-да, можно сказать, буквально...  

- Именно! Теперь Вы, я думаю, понимаете, что имеется в виду. Негоже, когда такие предприятия оказываются без охраны или с охраной номинальной, а то и свойской - клановой, родственной.

Человеком, как и любым другим животным, движут инстинкты. Инстинкт самосохранения человека толкает его к заботе прежде всего о самом себе и своих близких, своей, что называется, стае. На высоком посту это особенно страшно и вредно для общества, ведь возможности человека на властном посту многократно возрастают. Исходя из этого мы формулируем наш второй постулат. Опять же условно, что называется, для простоты восприятия он звучит так: «Хороших чиновников не бывает».

- Во как! Но это, Пётр Петрович, извините, уже попахивает Гитлером и геноцидом.

- Прошу Вас, не уподобляйтесь крикунам-демагогам, которые делят мир только на чёрное и белое да на своих и чужих. Мир устроен гораздо сложнее и разумнее, уверяю Вас.

- Извините. Мы Вас внимательно слушаем…

- Так вот. Не бывает чиновников хороших, ровно так же, как не бывает и плохих. Вернее, нам это совсем не важно. Возьмём, давайте, обычную воду. Вот скажите, вода хорошая или плохая?

- Хмм…

- Вот именно! Вода может давать тепло и электричество, может молоть зерно и орошать поля. А может стирать с лица Земли целые города. Так же и власть. Она никакая. Нейтральная. Мы устраиваем свою систему так, чтобы использовать активность, деловую хватку и работоспособность чиновника, оставив, что называется, за скобками его моральные качества. И только из-за риска - зная ментальные особенности человеческого вида - превращения чиновника под воздействием соблазнов в „плохого парня“ мы и ставим их в особые условия контроля. Накладывая, что называется, некоторые ограничения.

- А-а-а, я, кажется, ухватил Вашу мысль, Пётр Петрович! Вот, Вы знаете, у нас дома живёт собака. Милая такая, Вы бы видели! Хоть и говорят, что ротвейлеры порода агрессивная, но она, Вы знаете, любимица всей детворы во дворе. Как нянька, ей-богу! Но из-за того, что собака крупная и порода считается опасной, мы должны её выгуливать в наморднике и на коротком поводке со строгим ошейником. На всякий случай. Я правильно Вас понимаю, что ваш Комитет - это своего рода строгий ошейник для власти?

- Именно!

- Позвольте, Пётр Петрович, но тогда сразу возникает вполне закономерный вопрос. Чиновник ведь вам не какой-нибудь ручной мопс. И даже не пудель. Это, не побоюсь такого сравнения, тот ещё волчара. Вот с таку-у-ущими зубами! - Баринов живо представил себе, как радиоведущий  развёл руки, показывая пасть, по меньшей мере, тигровой акулы, - Как же вы собираетесь заставить этакого хищника примерить ваш намордник?

- А заставлять никто никого не собирается. Мы просто придумали новые правила игры, ясные, понятные и, что называется, прозрачные. Президент закрепил их специальным указом. Всё. Задача нашего Комитета - следить за исполнением этого „Кодекса чести чиновника“, не вмешиваясь, что называется, во властный процесс. Власть будет руководить страной, а мы - следить за властью.

Раз уж мы с Вами заговорили языком аналогий, позволю себе привести ещё одну.

- Интересно…

- Вот, к примеру, представьте  монастырь. Человек, постригаясь в монахи, накладывает тем самым на себя некоторые ограничения. И, кроме того, берет определённые дополнительные обязательства. Заметьте, очень часто достаточно серьёзные ограничения и обязательства. На взгляд обычного обывателя даже безумные и жестокие. Но он делает это добровольно. Таковы его личные мотивы и, что называется, внутренняя свобода.

- С монахами понятно. Но чиновники... они, как бы это помягче... далеко не монахи, Вы согласны?

- Не совсем. В данном случае абсолютно нет никакой разницы. Не нравится „устав“ - не ходи во власть. Значит, это просто не твоё призвание. Занимайся торговлей, расти детей, строй дома, сажай деревья. Но во власть в таком случае ни ногой.

- Но не боитесь ли Вы таким образом просто обезглавить страну? Кто же согласится на таки…

- Ой, я Вас умоляю, как говорит моя младшая, - нетерпеливо перебил гость ведущего, - Где и когда Вы видели, чтобы коридоры власти оставались пустыми?! Не зря  говорят в народе, что свято место не бывает пусто. Тем более, за налагаемые нами „схимы“ и „аскезы“ чиновники и госслужащие будут получать весьма немалые деньги.

- Да, кстати, а какие? Думаю, я Вас не особо удивлю, сказав, что это самый популярный вопрос радиослушателей в сегодняшнем эфире.

- Я же говорю, огромные. И так как, Вы помните, Президент недавно подписал указ об установлении предельной разницы между минимальной и максимальной зарплатами в стране, высшие чиновники будут получать по максимуму - до десяти МРОТ…

Николай Петрович поперхнулся горячим чаем, минуту назад бесшумно и мягко поставленным перед ним вышколенной, понимающей в этих вопросах всё с полувзгляда Валентиной. От затяжного кашля лицо его сделалось багровым, но он, тем не менее, не прекращал сложных арифметических подсчётов в своей голове, силясь вычислить, сколько лет ему пришлось бы зарабатывать на его едва завершившийся медовый месяц, получай он предложенную только что Петром Петровичем Тутиным зарплату.

Дальше он уже не слушал. С одной стороны, всё было предельно ясно. С другой - ситуация всё больше и больше походила на дурной сон.

 

Едва прокашлявшись, Николай Петрович встал, выключил приёмник и вышел из кабинета. Миновав огромную приёмную с рядами стульев по стенам и сдвоенным столом секретарши сбоку у окна, торопливым шагом направился по коридору к туалету. Разгорячённому кашлем до обильной испарины, проступившей по всему телу от лысины до самых пяток, ему требовалось умыться и слегка проветриться.

Случайно обернувшись, Николай Петрович увидел „его“. Впрочем, в отличие от дворника, „он“ был гладко выбрит, а по сравнению с мужиком из телевизора - слишком бледен и сутул. Во всем остальном сходство было полным. Двойник, мягко ступая, держался за Николаем Петровичем в некотором отдалении. Он даже не пытался скрывать, что следует именно за ним, за Бариновым. Николаю Петровичу, не вполне ещё отошедшему от недавних теле-радио впечатлений, почему-то вспомнились рассказы собственного деда про тридцать седьмой год.

Баринов проскользнул в туалетную комнату, а невзрачный человечек остался снаружи у двери.

Умывшись и причесав остатки шевелюры на затылке, Николай Петрович с удовольствием закурил. Тут за дверью послышался какой-то глухой стук и неясный гул голосов. Дверь распахнулась и в туалет грузно, бочком, ввалился Алексеев.

- Хорошо, Василий Васильевич, - сказал он кому-то за дверью и, тяжело засопев, обернулся к Баринову.

- Добрый день, Николай Петрович. - буднично поздоровался Алексеев.

- Виделись, - сухо отозвался Баринов и поджал презрительно губы.

- Надо же, гусь! - подумал он.

Валентин Митрофанович, виновато вздохнув, прошёл в кабинку. Появившись через минуту, он не спеша включил воду, выдавил немного мыльной пены из висящего на стене резервуара и, намыливая руки, осторожно приблизился к Николаю Петровичу.

- Коля, когда я выйду, загляни в кабину. - едва различимо из-за шума воды произнёс он.

Николай Петрович поднял глаза и поймал взгляд Алексеева в зеркале. От виноватой улыбки не осталось и следа. Усталые глаза смотрели серьёзно и строго.

Под этим выразительным взглядом жгучее желание сказать в ответ что-нибудь язвительно-едкое растаяло, не оставив по себе даже воспоминаний. Николай Петрович молча кивнул и выпустил носом облачко ароматного дыма.

Едва за Алексеевым закрылась дверь, Николай Петрович поспешил в кабинку, из которой пару минут назад вышел Алексеев. Хорошенько осмотревшись по сторонам он, наконец, заметил то, ради чего, скорее всего, и был устроен этот манёвр. В щель между металлическим уголком и пластиковой стенкой кабинки был всунут обрывок туалетной бумаги, аккуратно свёрнутый треугольником. Николай Петрович сунул бумажный треугольник в карман и направился к выходу. Смерив своего сопровождающего взглядом, полным молчаливого превосходства, Баринов уверенной поступью проследовал к кабинету.

 

«В 20-00 в нашем кабаке» - корявые буквы, надорвав кое-где по пути нежный материал, прочертили обрывок бумаги от края до края, - «Обрубай хвосты!»

- Едрит твою в душу! - в сердцах сказал Николай Петрович портрету Президента. - Агент 007 отдыхает!

- Бог мой, когда же закончится эта пионерская „Зарница“?! - спросил он будто бы у него же, ещё раз перечитав послание и поджигая его в пепельнице.

- Твою мать! Камера! - вспомнил он предупреждение Валентины. - Ну ничего, мало ли что я тут делаю. Я, в конце концов, в своём собственном кабинете!

Он едва удержался, чтобы не продемонстрировать невидимому соглядатаю известный жест средним пальцем правой руки.

 «Наш кабак» - мог означать только одно место в городе: приватное, весьма закрытое питейное заведение с уютными звуконепроницаемыми вип-залами и сговорчивыми танцовщицами. Николай Петрович с немногочисленными посвящёнными коллегами давно избрали его в качестве прибежища для приятного внеслужебного досуга.

- Николай Петрович, Вы подписали документы? - раздался голос Валентины из селектора.

- Я ещё смотрю. - последовал лаконичный ответ.

Он поудобнее устроился в кресле и взял в руки первую папку…

 

- Какого дьявола! - метал от громы и молнии пять минут спустя, размахивая листами бумаги и не обращая на камеру под потолком ни малейшего  внимания - Что это за бред, я тебя спрашиваю?! Что за хрень ты мне тут подсунула?!

Валентина стояла перед ним навытяжку, опустив глаза долу и переливаясь всеми оттенками красного. Руки её слегка подрагивали. По опыту она знала, что Баринову в таком возбуждении сразу лучше не отвечать. Пусть немного выговорится и остынет.

- Н-николай Петрович, - решилась наконец Валентина поднять свою изящную белокурую головку, - Не сердитесь, я тут честно-честно ни при чём. Всему департаменту дали подписать такое соглашение. Они сказали, кто не согласен, пусть уматывает к едрене фене. Так и сказали, честно...

Убедившись, что Николай Петрович больше не собирается кричать, а, напротив, с нескрываемым интересом смотрит ей в рот, она продолжила намного увереннее, даже слегка игриво:

- Мы его прозвали „обетом бедности“, Николай Петрович. Хи-хи... Они скоро обет верности и целомудрия начнут требовать, да, Николай Петрович? Совсем с ума сошли, правда ведь?

- Валюха, вот объясни ты мне, с какой это радости я, госчиновник в ранге министра, должен отдавать всё своё имущество, все свои накопления какому-то сукину сыну?

- Не Сукину - Сутину, Николай Петрович. Его фамилия Сутин...

- Да какая хрен разница?! - снова вспылил Баринов. - А-а-а, бестолочь, да что ты можешь знать, курица крашеная!

- Ну-у, - развела руками Валентина, пропустив обидные слова мимо ушей, - Они говорят, не навсегда отбирают. Пока, говорят, вы на госслужбе, должны жить только на жалованье... И больше ни-ни, говорят. А потом, говорят, всё вернут. Ну, не знаю, они так сказали…

- Ладно, а вот это что за чушь?- Николай Петрович схватил со стола какой-то бланк, - Это из-за этого я сегодня ни до кого дозвониться не могу?

- Ой, и не говорите, Николай Петрович, просто беда! Я сама так мучаюсь, так мучаюсь! Вы ведь знаете, как нам, девушкам, важно поболтать со всеми... о том, о сём... а они…

- Да не тарахти ты, трындычиха! Дело говори.

- Они выдают симки специальные, прикиньте! Так, представляете себе, на этих симках можно только десять „неприкасаемых“ номеров оставить для родственников и друзей. Такой кошмар! Вот это заявление надо заполнить, чтобы согласовать номера. Остальные номера, сказали, будут прослушиваться.

- Бред! А если мне мало одной трубы, как быть? Мне, может, неудобно одним мобильником пользоваться.

- Нет-нет, что Вы, это можно! Вы только в заявлении не забудьте указать. Вам хоть двадцать сим-карт выдадут. Но самим подключаться нельзя, представляете! Все „левые“ симки будут блокироваться.

- Бред! Кто узнает-то?

- Ну не знаю, Николай Петрович. Но только мне ни с одного телефона больше не позвонить никак.

- Ах, ну да, мой же тоже онемел… - сконфузился Николай Петрович.

- А про эти телефоны, - он обвёл пальцем аппараты на столе, - вообще можно, значит, не спрашивать?

- Ну да, их с самого первого дня слушают, Николай Петрович. И домашние тоже.

- Что?! Как домашние?!

- Не знаю... Обещали не разглашать про личную жизнь...

- Попадос… - Николай Петрович безвольно опустился в кресло, - Вот попадос-то…

- Хорошо. Ладно. Допустим. Они дебилы, черт с ними. Но скажи мне, Валюха, как им Президента облапошить удалось? Он же наш всегда был! Как он на их байду купился?!

- Ой, даже не знаю, Николай Петрович. Дело тёмное. Валентина подошла поближе к столу и, делая вид, что разбирает бумаги, зашептала…

- Только Вы уехали, Николай Петрович, тут такое началось! Сначала они, вроде как, на своих форумах о чём-то уговорились. Много шуму в газетах было, Вы бы знали! Потом к Президенту двинули. Все думали, их тут же повяжут да по тюремным камерам упакуют. Так не тут-то было! Президент всех силовиков собрал. ФСБ, армию, ментов - всех. Сутки из кабинета не вылезали. Совещались чего-то. Вся страна как на пороховой бочке замерла. Дышали через раз. А наутро пошло-поехало! Указ за указом, представляете. Тут у нас сначала не верил никто. А теперь вот чихнуть боятся. Вы бы тоже, Николай Петрович, побереглись, а? Камера ведь. Ну потерпите, родненький. Может, ещё образуется…

- А Шириновский что? Неужели так и проглотил? Почему бучу в прессе не поднял?

- Ой, ну что Вы, Николай Петрович! Будто шефа плохо знаете! Он же сразу силу чувствует. На следующий же день в Совете выступил в поддержку. Потом к ним в Комитет побежал на задних лапках. Так они его прилюдно раком поставили... И волшебный пендель для ускорения - чтоб, значит, неповадно впредь. Сказали, проституток, если приспичит, лучше по объявлению вызовут...

- Ну ты полегче, Валентина, не забывайся!.. А он?

- А что он? Как с гуся вода! Вы разве видели когда-нибудь, чтоб шеф в унынии пребывал?

 

 

 

                                Глава четвёртая

   В которой «он» даёт понять, что не лыком шит и спасает

               Николая Петровича от неминуемой оплеухи…

 

 

 

За окном что-то громко ухнуло. Баринов вздрогнул, опустил папку с бумагами на стол и посмотрел на часы.

- Пойду, перекушу. - бросил на ходу Валентине, впившейся глазами в экран ноутбука на своём столе, и хлопнул дверью приёмной.

- Опять этот хмырь! - с неприязнью подумал он, распознав в сутулом силуэте неподалёку того самого „топтуна“, что неотвязно следовал за ним к туалету и обратно. - Что ж, давай, давай поиграем в индейцев, дядя...

Главная столовая, для всех работников Госкомитета, находилась на первом этаже. Но Николай Петрович туда не пошёл. Не только потому, что почти никогда не обедал там, предпочитая спецбуфет для „верхушки“ Комитета на седьмом этаже.

Сегодня точно был особый случай. И Николай Петрович, злорадно ухмыльнувшись, решительно направил стопы на седьмой. У входа в  буфет всегда стоял охранник - здоровенный лоб, наизусть усвоивший, кого в буфет пропускать следует, а кого не стоит. Наглецов, рискнувших миновать фейс-контроль „по нахалке“, детинушка обычно мягко брал за плечи, мягко разворачивал и, мягко пришлёпнув по мягкому месту, мягко шептал на ухо: старичок, тебе на первый. Давай, старичок, не шали…

Предвкушая весёлое представление, Николай Петрович сладострастно „вдыхал“ негромкое монотонное сопение субъекта за спиной. Каково же было его удивление... Нет, удивлением и даже разочарованием это назвать нельзя.

Это был удар. Удар ниже пояса. Никакого охранника! Не было даже стульчика, на который тот обычно присаживался перевести дух в минуты отсутствия страждущих вкусить заветных деликатесов. Не оказалось на месте и буфетчицы Клавдии, розовощёкой хохотушки необъятных размеров, вечно строившей Николаю Петровичу глазки и подкладывавшей ему в тарелку лучшие куски. Вместо неё за прилавком скучала страшнейшая угрюмая бабища, которую с Клавдией роднили, разве что, габариты карликового бегемотика.

- Тэ-э-экс, ну и чем тут вкусненьким сегодня кормят? - попытался наладить контакт с угрюмой бабищей Николай Петрович, включив многократно проверенную на публике обаятельную улыбку.

 - А чо, не видно, что ли?- равнодушно отозвался „бегемотик“, - Всё перед тобой. Аль ослеп?

За спиной Николая Петровича сдавленно хрюкнули.

Обернулся - так и есть - сутулый хмырь лыбится ничуть не смущаясь!

- Он что, собирается это жрать?! - брезгливо поёжился Николай Петрович, краем глаза заметив тарелку на вид горохового супа вперемешку с гречневой кашей и с костлявым куском рыбы посередине в руках субъекта. - Я бы собаку этим не накормил! Не понимаю, куда всё человеческое подевалось?

Если бы не тянущее ощущение под ложечкой, напомнившее ему о том, что последний раз он тешил желудок в самолёте восемь часов назад, Николай Петрович плюнул бы, развернулся и ушёл. Но предчувствие неминуемого голодного обморока вкупе с запахом съестного словно парализовали волю и не позволили сбежать из этой „забегаловки“. Или - кто знает? - нервный срыв последних часов был тому виной.

Выбрав из всего многообразия несколько тарелок, содержимое которых, на его взгляд, с некоторой натяжкой всё же походило на еду, Николай Петрович проследовал к кассе.  От озвученной суммы у него перехватило дыхание.

- Ты ох...ела?! - чуть не сказал он „бегемотику“ вслух.

- Откуда такие цены? - хрипло поинтересовался он, оправившись от потрясения.

- Цены как цены. - с прежней невозмутимостью отвечал „бегемотик“ - Ты по заведениям, чай, ходишь, аль не?

- Да я бутерброд с чёрной икрой здесь покупал за двадцать рублей месяц назад! А ты мне с колбасой за полтинник суёшь, сука!

- Что ты там вякнул, лысый?! Кто сука?

 Женщина, засучивая по пути рукава, решительно „покатилась“ к узкому проходу между стеной и прилавком.

- Да я т... - начал было Николай Петрович и неожиданно осёкся.

Окончание фразы навсегда упокоилось в мозгу Николая Петровича, предоставив будущим историкам обширное пространство для их буйной фантазии. Но для озверевшего „бегемотика“ так навсегда и осталось в тайне, было ли это „в асфальт закатаю“, либо „в кастрюле с борщом утоплю“ , а то и вовсе безобидное „уволю к такой-то матери“.

Непонятно, что послужило тому причиной: грозный вид „бегемотика“ или же внезапное воспоминание Николая Петровича об утреннем инциденте.

- Простите его, пожалуйста, Нина Михайловна, - раздался до боли знакомый голос над ухом Николая Петровича, - Товарищ долго в стране не был, не освоился пока.

- А-а-а, вон оно как! То-то я смотрю, экий он борзый! Вы бы, Василий Василич, ему мозги, что ли, вправили, пока он по сопатке не схлопотал.

И, моментально потеряв к Баринову всякий интерес, женщина потянулась к недорешённому сканворду с фотографией Тома Круза посреди рядов клеток и букв.

 

- Товарищ, значит? - бросил он через два столика своему обидчику и неожиданному спасителю. - Теперь понятно. Из коммунистов, значит? Опять свой социализм строите? А народ, между прочим, давно уже в просвещённое будущее шагнул. Признав, между прочим, ваш хвалёный социализм большо-о-ой ошибкой.

- Ну, положим, народ признал ошибкой не социализм… - парировал Василий Василич, вставая из-за своего столика с подносом в руках.

- Вы позволите, я присяду? - вежливо поинтересовался он, подойдя к столику Баринова, - Поскольку меня приставили к Вам на ближайшие дни, отчего бы, думаю, не познакомиться поближе, Николай Петрович?

- А я, если угодно, Шутин Василий Васильевич.

Сутулый субъект с грохотом отодвинул ногой стул и сел, не выпуская из рук подноса.

 - Я, что называется, беспартийный. Если Вам это действительно интересно. И никогда не состоял, что называется. Ни при коммунистах, ни при, что называется, демократах…

- Это шизофрения! - подумал Николай Петрович, вглядываясь в бледное лицо собеседника, - Но как он может быть сразу везде, во всех местах?! Как его там  - Хутин, Футин, Мутин? Тьфу!..

- Так что Вы там говорили про ошибку? - вместо приветствия напомнил Николай Петрович Шутину.

- Я говорю, ошибкой был не социализм, а тот, что называется, „совок“, который построили якобы последователи марксизма-ленинизма, гордо величающие себя большевиками.

- О, приятно слышать здравую мысль из Ваших уст. Значит, ошибку Вы все-таки видите? А я, признаться, подозревал в Вас не очень далёкого человека. - c едва заметной издёвкой процедил Баринов.

- Боюсь, следующее моё наблюдение Вам не придётся по сердцу, Николай Петрович. - не замечая колкости, продолжал Шутин. - Боюсь, то, что вы построили вместо совка, никак нельзя признать удачным „проектом“.

- Отчего же, Василий Васильевич? - с лёгким прищуром сладенько простонал Баринов.

- Помните их любимую большевистскую песенку? - вопросом на вопрос ответствовал Шутин и слегка фальшиво запел, - Весь мир насилья мы разру-ушим до основа-а-анья, а-а зате-ем…

- Мы наш, мы новый мир построим... - подхватил Баринов.

- Ха! Опыт, что называется, не пропьёшь! Гляжу, в Высшей Партийной Школе Вы без дела не сидели.

- Откуда Вы знаете про Школу? - стушевался Баринов.

- Батенька! Помилуйте! Да кто ж не знает! Назовите мне хоть десяток человек „нонешних“, кто не из бывших коммунистов и комсомольских вожаков! Думаете, вывеску сменили и всё? Полноте, батенька! Большевистская закалка, она как татуировка у зэка - до самой могилы не смывается. - Шутин шутовски подмигнул Николаю Петровичу.

Баринов презрительно фыркнул, но не проронил ни слова.

- Молчите? Правильно. Потому как сами вы остались большевиками до мозга, что называется, костей, и методы у вас остались большевистские. Вместо того чтоб реконструировать „здание“ по уму и дальше двигаться - расхерачили всё до основания. Вам-то, конечно, всё равно - вы вон себе какие „дачки“ выстроили на обломках „империи“. А народу что предложили? Гениальный проект светлого будущего?! Отбросили страну на восемьдесят лет назад, в загнивающий феодализм с зачатками капитализма, как до февраля семнадцатого. Только вместо телеги - в иномарке, а вместо ямщиков и голубиной почты - вай-фай на кухне и мобила под подушкой! Да и то все эти прибамбасы не ваша заслуга. Чем хвастаетесь-то? А?!

- Да что Вы говорите такое! - вспыхнул Николай Петрович, - Мы же капитализм... как во всём мире... мы грудью... мы же рубаху на себе... мы же... Неужели Вы считаете, раньше было лучше?

- У Вас, Николай Петрович, язык поворачивается назвать ваше детище капитализмом? - с горечью поинтересовался Шутин. - А что до лучше... э-э-э... вот скажите мне, что лучше, дырявый как решето корабль без руля и винта или самолёт без крыльев? Опять молчите? Правильно. Потому как предвидите, к чему я клоню. В отличие от Вас, Николай Петрович, я и не сомневался никогда в Вашем уме. Вы только все прикидываться дурачками любите. Как там у вашего любимчика: хотели как лучше, а получилась как всегда? Вот-вот, именно. C дурачка, что называется, какой спрос! Э-эх, ваши бы мозги да в мирное русло... В созидательное... Для всех...

Так вот, Вы мне предлагаете сравнить плохой социализм и плохой капитализм. Конечно же я Вам отвечу, что и то, и другое - полное дерьмо!

- Хорошо, а что по-вашему не дерьмо?

- Справедливость. Разве не понятно?

- Справедливость?

- Справедливость. Не идиотская уравниловка совка, но и не издевательская эксплуатация дикого капитализма.

- Вы знаете, Василий Васильевич, лучшие умы человечества многие века бьются над этим понятием. А Вы так запросто сидите за столом и, покачивая ногой, говорите - „справедливость“. Так легко? Небрежно так?

- А чего тут сложного? Тоже мне, нашли, что называется, бином Ньютона! Справедливость, что называется, она и в Африке справедливость.

- Может, просветите неразумного? - в голосе Николая Петровича вновь проснулись саркастические нотки.

- Отчего нет? - легко согласился Шутин, - Но вот только у Вас обеденное время уже заканчивается, а Вы даже не притронулись к еде.

- Да чёрт с ней! Вы разве здесь еду видите?

- Вернее будет сказать, Николай Петрович, что другой еды я в своей жизни и не видел. Но это лирика. Дело Ваше, можете голодать...

Николай Петрович нехотя подцепил вилкой кусочек ветчины и принялся задумчиво жевать…

- И всё же, о справедливости... - попытался вернуть он разговор в накатанную колею минуту спустя.

- Извольте. Я так полагаю, что нас с Вами интересует справедливость не в бытовом понимании, а, что называется, в глобальном аспекте, в политэкономическом, если выражаться языком Карла и Фридриха. Так?

- Валяйте в глобальном, чего уж там... Шутин отодвинул опустевшую тарелку, допил компот, с наслаждением крякнул и, словно нехотя, встал. Подойдя к окну, он ненадолго замер в молчании, видимо, что-то обдумывая. Затем неторопливо продолжил:

- Смотрите. Вот дворник...

Николай Петрович живо представил себе утреннего мужика с лопатой, словно отражение в зеркале походившего на стоящего перед ним Шутина.

- Не удивляйтесь, просто дворник попался мне на глаза первым. А мне, в сущности, без разницы, на чьём примере объяснять свою мысль. Представьте, вот, себя на его месте с лопатой в руках…

- Свят-свят-свят! - пронеслось в голове Николая Петровича. Он постучал костяшками пальцев по деревянной столешнице, - Ну и шутки! Как есть - Шутин...

 

Сидя в удобном кожаном кресле огромного, внушающего благоговейный трепет постороннему, но в некотором смысле достаточно уютного для постоянного обитателя кабинета, Николай Петрович ещё и ещё раз прокручивал в голове тот достаточно странный разговор.

- Вы видали такого нахала! - за неимением другого собеседника по привычке обращался он к висящему напротив Президенту. - Да мне самому даже в те годы, в партийной школе не приходило на ум сравнивать себя с Павкой Корчагиным.

Нам, говорит, веры в народе нет! Потому как, говорит, мы из „куршавелей“ им, мол, кричим, как у нас в стране всё непросто. А что ж ты, урод, мне прикажешь в грязи по колено с народом копошиться, как твоему Павке? Тьфу! Мол, чтоб народ поверил, что действительно всё настолько плохо... Мол, не верится, говорит, как-то, что вы в трёхэтажных виллах дюже страдаете. Дескать, с верой и работа шибче бы спорилась, и лишения легше преодолевались... Ничего, ничего, ненадолго это, ненадолго... Наешься ты у меня той грязи ещё, гавнюк, по уши наглотаешься! Кандидат наук он! Быдло ряженое! Дай только срок…

Николай Петрович с опаской покосился на видеокамеру.

- Черти! Ничего, посмотрим кто кого...

Обречённо вздохнув, он потянулся к стопке разноцветных папок, выгруженных утром на стол Валентиной. Из всей кипы он наугад вытянул зелёную. Вряд ли его привлёк длинный заголовок с упоминанием бюджета на корешке. В таком мрачном состоянии Николаю Петровичу было не до бюджета. Работать не хотелось. Скорее, зелёный  цвет как нельзя лучше подчёркивал его тоскливое настроение. Невидящим взглядом он скользил по строчкам, таблицам и формулам. Руки машинально листали страницы…

- Николай Петрович, сим-карты готовы, - голос Валентины в динамике раздражал своим оптимизмом, - Вам сейчас занести?

- Валяй…

- За пару личных звонков „для проверки“ связи эти, мля, „контролёры“ не посмеют меня оштрафовать! - думал он, меняя карту в телефоне.

Сам до конца не осознавая, он начинал постепенно осваиваться с непривычным положением подопытного кролика, подчиняясь, по крайней мере внешне, новым правилам игры…

 

 

 

                                Глава пятая

В которой некоторые наконец узнают, что не всё коту масленица,

      а простая лопата имеет огромное экономическое значение…

 

 

 

- Милый, меня достали уже все эти „дешёвые грузчики“ и „добровольные помощники“! - навзрыд плакала Анжела в трубку, - Милый, они утверждают, что мы должны куда-то переехать и наперебой предлагают свои услуги. Зая, они не дают мне поспать с дороги! У меня такая жуткая мигрень! Ты должен приехать и спасти своего пупсика!

- Анжела, куколка моя, я сейчас никак не могу. Ты не забыла - твой зая на государственной службе! Позвони, дорогая, в охрану и их всех выкинут взашей!

- Милый, у нас в доме больше нет охраны. Я не знаю, что мне делать. Я, наверное, сойду с ума! Милый, ты знаешь, там сидит такая зловредная старушенция! Она сказала, что у неё не сто рук и что это не её дело. Милый, она послала меняна х...! За что, милый?! Ты должен, должен что-то сделать, умоляю!

Не успел Николай Петрович, как мог успокоив жену, положить телефон во внутренний карман, как тот ожил вновь. Звонила мама. Создавалось впечатление, что мама по какой-то нелепой прихоти судьбы всё это время была рядом с невесткой. Иначе как она смогла так быстро разузнать его новый номер?!

- Сынок, - запричитала мама, не дослушав приветствий и дежурных вопросов о самочувствии, - Что же это такое на свете творится! Куда мир катится, я спрашиваю. Какой кошмар! Чего ты молчишь, я тебя спра…

- Мама, давай покороче, ладно? Я на службе…

- Ишь ты! Видали! Он на службе! А родная мать должна по вонючим очередям мыкаться? Ах ты, бессовестный!

- Мамочка, родная, что случилось? - мигом сменил тактику Николай Петрович.

- Случилось! Он ещё спрашивает! Ещё спрашивает... Ещё как случилось! - ворчливым баритоном сетовала мать некоторое время, пока, наконец, не решила, что подобной „артподготовки“ с сыночка вполне достаточно и не перешла к решительному штурму. - Ты должен немедленно приехать и разобраться с этими негодяями!

Затем последовал сопровождаемый бурными эмоциями рассказ о сорванном визите мамы в „нашу“ больницу к Лёве , с попутным твёрдым намерением сделать массаж ягодиц - „чтобы уже два раза не ходить“. Под „нашей“ следовало понимать госкомитетовскую клиническую больницу, а под Лёвой - доктора медицинских наук, профессора, академика РАМН Льва Абрамовича Михельсона, бессменного на протяжении последних десятилетий главного врача этой больницы.

По словам мамы выходило, что её не только не допустили к главврачу, но и вообще дали от ворот поворот, сообщив на прощание, что медицинское обслуживание граждан нашей страны производится по месту жительства, в районной поликлинике. С этими словами перед её носом захлопнули двери, посоветовав приходить не ранее, чем по получении направления в их больницу от участкового врача.

Потом ей нахамили в справочном бюро, где в ответ на её требование „шевелиться побыстрее“ ей предложили - раз уж она, дожив до седых волос, так и не запомнила дорогу в родную поликлинику - спокойно дожидаться своей очереди. Или идти по другому популярному „адресу“, хорошо обычно известному всем грузчикам и бомжам, независимо от места их обитания.

В районной поликлинике испытания не закончились. Отстояв огромную очередь в регистратуру, мама получила следующую информацию:

Первое - проктолог принимает только по пятницам и запись к нему на этот месяц давно закончена.

Второе - когда будет запись на следующий месяц, никто не знает, и надо следить за объявлениями на доске информации.

Третье - по слухам, проктолог вообще собирается увольняться из-за хронически низкой зарплаты, и когда будет новый никому не известно.

Четвёртое - что такое массаж ягодиц, они слышат впервые, а когда „эту мерзость“ внесут в перечень хотя бы платных услуг их поликлиники, они не догадываются.

И пятое - если она, „выскочка норковая“, будет качать права, возмущаться и задавать много дурацких вопросов, то ей покажут дорогу по уже объявленному  ей в справочном бюро адресу.

- Сынок, - голосила мама в трубку, - Сыночка, ты только представь! Они требовали с меня какую-то дурацкую страховку. Коленька, ведь у меня есть паспорт. Наш, гражданский, паспорт! Разве его недостаточно, а, сынок? Ну скажи ты этим идиотам!..

 

Далее случились события, хорошо знакомые Николаю Петровичу по известный детской сказке Корнея Чуковского.

У него зазвонил телефон...

Вместо слонов и газелей, правда, выступали бесчисленные родственники, близкие и не слишком, но для Николая Петровича такое несоответствие сюжету не являлось сколь-нибудь значительным утешением.

К исходу первого часа после реанимации телефона список „входящих“ насчитывал более десятка звонков.

 Следом за мамой позвонил папа, впервые за много лет вызванный в собес, с жалобами на „вопиющую несправедливость“ и „фашистское отношение“ к стоящим в очереди пенсионерам.

Затем в жилетку Николаю Петровичу решил поплакаться родной дядя, папин младший брат. Неприятным событием, до глубины души изумившим дядю, стала беседа в налоговой инспекции, в ходе которой выяснилось дядино недопонимание порядка исчисления налога на прибыль в его фирме, и, как следствие, просьба в кратчайшие сроки покрыть недоимку за последние три года. C обещанием в противном случае пригласить к нему в гости бравых парней в камуфляже. Кроме того дядю замучили визитами пожарный дядечка в форме старшего лейтенанта и миловидная тётечка с глазами-льдинками из санэпидстанции неподалёку.

После звонка племянника Паши по поводу начавшихся внезапно необоснованных придирок деканата „всего-то из-за жалкой парочки хвостов“ на прошлой и позапрошлой сессии, терпению Николая Петровича пришёл конец.  С нескрываемым облегчением Николай Петрович отключил навязчивое громкое пиликанье, и все дальнейшие попытки родни добиться его, Николая Петровича, решительного вмешательства приводили лишь к одному неизменному результату. Папка непринятых вызовов, уплотняемая беспрестанной вибрацией аппарата, тем не менее ширилась и пухла словно тесто, обильно сдобренное наисвежайшими дрожжами, пополняясь новыми и новыми „поступлениями“.

 - Дурдом! - подумал Николай Петрович и нажал клавишу переговорного устройства.

- Да, Николай Петрович... - отозвался голос на том конце.

- Валюша, найди мне Александра, пусть готовит машину. Через пятнадцать минут поедем к избирателям.

У него нет больше никаких сил фиглярствовать в этом паноптикуме!

- Э-э-э... а-а... Николай Петрович, Вы разве не знаете?

- Что ещё?! - где-то внутри, примерно над желудком Николая Петровича повеяло неприятным холодком, - Что-то с Бойцовым?!

- Я сейчас зайду, Николай Петрович. - вместо прямого ответа пообещала Валентина.

 

- Что значит уволен?! - топотал ногами Николай Петрович.

C ловкостью танцора-чечёточника, некогда виртуозно владевшего телом, но слегка подпорченного к старости радикулитом и жирком, приближался он могучим брюхом к роскошному бюсту секретарши, тем самым заставляя её шаг за шагом сдавать позиции, до тех пор, пока та не почувствовала поясницей холодную бронзу литой дверной ручки. Дальше отступать было некуда. Валентина невольно зажмурилась и приготовилась к страшному...

- Что значит уволен, я тебя спрашиваю! Что значит для экономии фонда зарплаты? Кто посмел уволить моего! Персонального! Водителя! Без моего разрешения! А?! Что молчишь, курица - отвечай!

- Он-ни... Они... они сказали, лучше до работы на метро... Так, говорят, пробок меньше... да и вообще... Говорят, на такси не советуют... медленно и... д-дорого…

Не дослушав секретаршу, Николай Петрович выпрыгнул в коридор.

- Что ж вы творите, дуболомы?! - в ярости набросился он на прохаживающегося в холле Шутина.

- Что-то случилось? - оживился тот.

- Мне что, с людьми встречаться на своих двоих ползать? По делу государственной важности! - без предисловий бросился в атаку Николай Петрович, - Или, может, за свои кровные такси нанимать?

Он попытался совершить тот же манёвр, что минутой назад заставил ретироваться секретаршу. Но, на удивление, Василий Васильевич, несмотря на небольшой росточек и кажущуюся плюгавость, не отступил ни на пядь.

- Не кипятитесь Вы так, Николай Петрович, - примирительно отвечал Шутин, - Зачем же такси? Ну что Вы, право! В Комитете оставлен достаточно большой парк автомобилей для поездок по служебным надобностям. Зайдите в отдел кадров и оформите местную командировку. Или, вот, секретаршу попросите заявку отнести. Куда, на сколько и зачем. Всего и делов - пара минут.

- Вы не понимаете! У меня был персональный охранник-водитель. Охранник, понимаете!

- Я Вас умоляю, Николай Петрович. Ну что тут охранять? Вы что, Гохран? Или Грановитая палата? Вон, в Швеции, допустим, премьер-министра можно встретить в колбасном отделе или в очереди супермаркета…

- Ага?! Там их, министров шведских в очереди ножиком-то и пыряют! И потом, я ведь носитель важных государственных секретов! Вы разве не понимаете, что может случиться, если меня, не дай бог, похитят террористы или вражеские шпионы!

- Господь с Вами, Николай Петрович! Много Вы думали о своём „секретном содержимом“, когда отправлялись чёрт знает куда? Один-одинёшенек! За рубеж, на острова! Вот где раздолье для агентов вражеских разведок, похитителей и убийц, Вы не находите? И потом, - Василий Васильевич особенно надавил на слово „потом“, как бы передразнивая Баринова, - Что Вам мешает улучшать, что называется, криминогенную обстановку в стране? Ладно, Вас охранник защитит, а кто защитит бабушку в подъезде? Кто защитит меня, в конце концов? „Носителя“ не каких-то там мифических секретов, а вполне конкретной диссертации, десятка монографий, „хранителя“ трёх изобретений, „пособника“, извиняюсь, одного открытия и, не побоюсь этого слова, „создателя“ вполне значимой оборонной технологии на одном из уральских заводов.

- Ой, да бросьте Вы, Василий Васильевич, юродствовать! Вы-то кому нужны со всеми Вашими открытиями! - раздражённо вскричал Баринов, - Злодею Вы неинтересны. Ни заказному киллеру, ни грабителю. Вы разве влияете на что-то в стране или с Вас есть что взять?  

- Вот тут Вы совершенно правы, Николай Петрович, - игривый тон Шутина стал сухим и жёстким, - Так уж вы всё обернули в стране, что грамотные и квалифицированные люди стали никому не нужны. Но ничего, бог даст, мы сумеем это поправить. А пока что, для начала, что называется, давайте-ка по общим правилам, хорошо? Как говорят всем гражданам в полиции: будет инцидент - пишите заявление.

- Как это „будет“? - взвился Баринов, - А если меня уже убьют? Или похитят! Или покалечат до несознанки!

- Ну как как? - спокойно ответствовал Василий Васильевич, - По вами же установленному порядку. У Вас родственники есть? Вот они и напишут. Если, конечно, полиция не вмешается раньше.

 

Еле-еле Николай Петрович дожил до конца рабочего дня. Никаких таких „избирателей“, конечно же, и в помине не было. А придумывать какую-то „отмазку“ подостовернее для новоявленного „начальства“ он не решился. Кто знает, какие у них возможности для проверки. Вдруг и на самом деле, задействовано ФСБ.

Была, впрочем, и ещё одна причина.

- Отпрашиваться у этого мужичья? Мне, Баринову?! Унижаться?! - пульсировало у него в мозгу жаркой волной.

- Надо несколько дней отсидеться, - решил Николай Петрович по здравом размышлении, - Осмотреться аккуратно по сторонам и принюхаться…

- До завтра, Валюша! - как ни в чём небывало улыбнулся он Валентине и направился по красной ковровой дорожке к лестнице.

- До встречи, Николай Петрович, - кивнул Шутин в холле первого этажа на прощание.

- До встречи, до встречи... - еле слышно, даже не обернувшись, себе под нос проворчал Николай Петрович, толкая массивную входную дверь.

И ... застыл на пороге, как вкопанный. Нахально ухмыляясь и пожёвывая тонкими губами дешёвую сигарету, на него в упор смотрел Шутин.

- Тьфу, дьявол, это же дворник! - вспомнил Николай Петрович, разглядев в руках „Шутина“ лопату.

- Куда прёшь, дубина! Это служебный вход! - не сдержался Николай Петрович.

- Знаю, - на этот раз дворник остался невозмутим, - Мы тут это... Тоже как бы служим... как бы вот...

На два метра вокруг него ощущался стойкий запах перегара, выдававший, похоже, истинную причину его удивительного умиротворения.

- Мне тут недалеко. Лопату в кладовку… - не договорив, дворник попытался надавить посильнее плечом, отодвигая Баринова со своего пути. Похоже, он не узнал Николая Петровича и таранил того лишь в попытке проложить себе кратчайший путь к цели.

- Бардак! - в сотый раз за день поразился Николай Петрович. Шальная мысль вдруг пришла ему в голову.

- Стой-ка, мужик! - бросил он в спину дворнику, - Дай угадаю... Ты - Бутин!

Мужик ошалело помотал головой из стороны в сторону.

- Вутин? ... Гутин?

- Чутины мы. - икнул мужик и, неожиданно споткнувшись, боднул лбом дверь. - Кондрат Кондратыч... - промычал он своему отражению в бронированном стекле двери и исчез.

С полминуты Николай Петрович смотрел сквозь окошко двери на удаляющуюся пошатывающуюся   спину в ватнике, борясь со жгучим желанием войти следом и убедиться воочию, что „плюгавых“ на самом деле двое.

- Или вдруг это Шутин шутки шуткует, переодеваясь то в одного, то в другого, то в третьего... Непонятно только, к чему этот цирк?

- Нет, ну ты посмотри, как этот колдырь по паркету лопатой шваркает! - почувствовал Николай Петрович внезапную боль за народное добро. Ему вновь вспомнился недавний разговор с Шутиным в буфете. - Лопаты, как символ справедливости. Видали мудака!

 

- Вот, представьте, - разглагольствовал этот доморощенный философ, - Вы, дворник, гребёте снег лопатой. Чем большую площадь Вы очистите, тем больше заработаете. Справедливо?

- Ха! Кажется, я даже отвечал этому дебилу, - вспоминал Николай Петрович, - Конечно, говорю. Это и ежу понятно.

- То есть Вы считаете справедливым вознаграждение по результатам затраченного труда?

- Ну, безусловно... - важничал Николай Петрович, по-прежнему не понимая, куда клонит Шутин.

- Тогда давайте разбираться дальше. Вы видите, площадь очень большая, - Шутин очертил вид за окном широким жестом, - Одному человеку явно не справиться. Вызываем бригаду дворников…

- Точно, чокнутый! - подумал Баринов, а вслух прибавил, - А как же!..

- Каждый работает в меру сил,- не обращая внимания на замечания  Баринова, продолжал Шутин, -  Хотя, может, и в меру совести. Надеясь, что его лени не заметят и заработок разделят на всю бригаду поровну.

- Да-да, помните, так и было при „советах“ - подхватил Баринов, как ему показалось, основную мысль, -  Но мы это всё наконец-то поправили. Восстановили, как Вы говорите, справедливость. Теперь каждый получает по труду.

- Не спешите, Николай Петрович, хвастаться, - остановил Баринова Шутин. - Но всё-таки я рад, что пока, - он сделал ударение на слове „пока“, - Мы с Вами одинаково понимаем справедливость. Да. Пусть они все получат по результатам своего труда. Сколько нагрёб - всё твоё, так?

- Так.

- А вот скажите, - Шутин принял задумчивый вид, как бы показывая, что занят сложными вычислениями, - Какая может быть разница в результатах? Ладно, давайте учитывать не только физическую силу и здоровье, но также и желание, и настроение, и утреннее похмелье, и переживание ссоры с супругой накануне. И ту же совесть, обязательно. Наверняка, кто-то захочет схитрить.

Хотя бы примерно, во сколько раз может быть снежная куча лидера больше кучи, что называется, аутсайдера? В полтора? В два? В четыре? Ну ладно, давайте округлим до десяти. Мы же можем представить, что аутсайдер - хромая однорукая ленивая девочка с похмелья?

- Ха! Ну Вы, право, Василий Васильевич... жжёте, как молодёжь говорит.

- Спасибо. - дурашливо смутился Шутин, неумело делая книксен. - А тогда не соблаговолите ли мне объяснить, разлюбезный Вы мой Николай свет Петрович, отчего... - Шутин выдержал артистическую паузу, - Отчего тогда некоторые в нашей стране получают в сотни раз, в тысячи, десятки даже тысяч порой больше других.

О-о, дорогой Ватсон, это как раз элементарно! - в тон Шутину отвечал Николай Петрович, - Всего лишь потому, что работают не кривыми своими руками, а мозгами. Есть такой орган у некоторых индивидуумов, представляете?!

- Ой ли, Николай Петрович? Так уж и мозгами? Впрочем, я ничего не имею против мозгов. Заработал своими мозгами, согласен - всё твоё. Но давайте разбираться. Отделим, что называется, зерна от плевел. Где мозги, а где что-то совсем другое.

- Ну давайте-давайте. - подзадорил Баринов.

- Вы, по всей видимости, считаете, что если какой-то шибко сообразительный и предприимчивый индивидуум, вместо того чтобы работать самому, взял и купил сто лопат да нанял сто человек, то он, что называется, круто поработал мозгами?

- А разве нет? Вы попробуйте организовать сто человек!

- Согласен. Определённая хватка должна быть. И, более того, как и всякий талант, это не каждому дано. Но! - Василий Васильевич торжественно выставил вперёд указательный палец, - Разве даёт этот талант право, что называется, индивидууму присваивать себе результаты труда ста человек? Делясь с ними лишь крохами по своему усмотрению. Только лишь на том основании, что у этих людей не было денег на покупку собственной лопаты? Справедливо ли это?

- А разве нет? Моя лопата - мои правила! И потом, не я один так считаю. Во всём мире делают так и только так.

-  Да, Николай Петрович, я помню. Ссылка на „мировой опыт“ - ваша коронная отмазка. Причём каждый раз вы ссылаетесь на разные страны, в зависимости от ситуации, которую вам желательно оправдать. Но вспомните, Николай Петрович, что Вам говорила мама в детстве? Да-да, именно тогда, когда Вы ссылались на старшего брата, что, мол, он первый так сделал. А если, говорила Вам, как и всем в детстве, мама, он с девятого этажа вниз головой сиганёт, то и ты за ним? Говорила Вам так мама в детстве, Николай Петрович, сознавайтесь! 

Однако, как ни странно, я опять с Вами соглашусь. Так и почти только так делают в мире. Причём и при капитализме, и при социализме, без разницы. Разница, пожалуй, только в одном. При плохом капитализме продукт труда присваивает конкретный хозяин. При плохом социализме - „расплывчатое“ государство. Капитализм в данном случае лучше только с одной точки зрения.

- Какой-же, разрешите полюбопытствовать? - интерес Николая Петровича казался вполне искренним.

- Неужели не догадываетесь? Это же, как Вы только что сказали, элементарно, Ватсон! Хозяин, если он настоящий хозяин, содержит свои лопаты в хорошем состоянии. Хозяин их любит, бережёт, заботится, холит и лелеет. А государство, оно ведь как те „семь нянек“ - где уж ему за своим бесчисленным добром уследить!

- Вот видите!.. - воодушевился было Баринов.

- А что видеть-то! Особо видеть нечего, - тут же осадил Николая Петровича Шутин, - С точки зрения тех ста человек капиталистический „хрен“ не особо слаще „совковой“ „редьки“. И тот и другой „корнеплод“ „отжимает“, что называется, у них всё, оставляя им нищенское пособие для „поддержки штанов“. Владельцы средств производства не делают разницы между лопатами и человеком. Человека, как вещь, как ту же лопату, просто берут в аренду, а использовав, по истечении „срока годности“ так же запросто выкидывают на свалку.  За что же, я спрашиваю, работникам любить того или другого? Хотя, Николай Петрович, давайте признаем, что глубоко уважаемый вами „мировой опыт“ над своим работником так уж садистски не изголяется. „Мировой опыт“ своему работнику кусок намного жирнее оставляет.

- Хорошо, - пропустив упрёки оппонента мимо ушей, поторопил Шутина Баринов, - Мне уже жутко любопытно, как же Ваша „справедливость“, Василий Васильевич, выпутывается из этих ненавистных Вам противоречий между трудом и капиталом. В чём отличие Вашего хвалёного „справедливого строя“? Хорошего, как Вы изволили выразиться, капитализма и социализма в одном флаконе.

- Давайте, прошу Вас, Николай Петрович, оставим все эти, что называется, „измы“ историкам и политологам! Неважно, как это назвать, но отличие принципиальное. Кардинальное, что называется, я бы сказал…

- Ну-ка, ну-ка, давайте Ваше кардинальное…

- Охотно, Николай Петрович. Слушайте. Работник получает всё. Пользуясь нашей терминологией, сколько нагрёб, столько и получил. Из этих денег он заплатит хозяину за аренду лопаты, процент прибыли ему же за организацию производства и налоги государству. Остальное - его.

- И в чём Вы заметили разницу, Василий Васильевич? Как говорила моя бывшая: те же яйца, только в профиль. Что мешает хозяину взвинтить плату за аренду и назначить высокий процент?

Второе: что, как не ожидаемый высокий доход, заставит хозяина ввязываться в финансовые риски? Ведь это только обсуждаемый нами снег бесплатен, а в большинстве случаев хозяин вкладывается в сырьё, в постройку фабрик и заводов, в проектные и исследовательские работы, наконец. Да много ещё во что. И всё это за скромное „спасибо“ от работника, хотите Вы сказать?

- Помилуйте, Николай Петрович! А Вы тогда на что? Ведь именно все эти вопросы и призвано решать нормальное справедливое государство. Не хочется сейчас вдаваться в подробности, да и времени у нас маловато, но уверяю Вас, всё так и будет. Справедливо и разумно.

Тут всё, что называется, взаимосвязано, Николай Петрович. Вы ставите бизнесмена в неприемлемо тяжёлые условия, он, в свою очередь, по-скотски относится к своим сотрудникам, а те, наконец, платят той же монетой и ему, и вам - государству.

- Хорошо, допустим. У нас, допустим, все не так, не по справедливости. Но вот пришли вы. Честные и справедливые. Как там вас - народный контроль? Что предпримете вы? Каким образом будете ситуацию исправлять?

- Господь с Вами, Николай Петрович. Зачем же мы полезем на вашу „кухню“? Вы всё сделаете сами. Причём в самом лучшем виде. Как только возможно справедливее в сегодняшних реалиях. А мы вас разве что чуть-чуть направим к поискам оптимального варианта.

- Любопытно. И как же? Приставите к каждому начальнику и депутату по автоматчику? А много ли мы сделаем „из-под палки“, а?

- Ну зачем же так сложно? Разбазаривать бюджет ещё и на автоматчиков, зачем? Вы разве не знаете самую мощную движущую силу человека? После, разумеется, животных инстинктов, которые, как ни крути, ничем не победить.

- Буду очень Вам признателен за эту информацию, Василий Васильевич. - приторно улыбнулся Николай Петрович, изображая прежнюю заинтересованность. На самом деле Баринову порядком прискучил пустопорожний, с его точки зрения, разговор. Он демонстративно зевнул и посмотрел на часы.

- Ах, извините, Николай Петрович, я, кажется, увлёкся, а Вам давно пора на рабочее место, - зачастил Шутин. - Пойдёмте, я Вас провожу.

- А-а, делайте уже что хотите. Думаю, у меня всё равно выбора нет, не так ли?

- И всё же, - обратился Баринов к своему „стражу“, едва они вышли из буфета, - Раз уж мне от Вас никак не отвязаться, извольте, договаривайте. Что за чудодейственная сила?

- Личная заинтересованность, Николай Петрович. Личная заинтересованность…

 

- Сумасшедший! - как зачарованный повторял про себя Николай Петрович, глядя вслед исчезнувшему за дверью дворнику Чутину, снова и снова прокручивая в уме те странные слова его двойника. - Все они сумасшедшие! Психи! С одной стороны, всё предельно понятно. А с другой? Что именно он имел в виду?

 

 

 

 

 

                                Глава шестая

      В которой Николай Петрович рубит хвост, но осознаёт,

       что получить по морде можно абсолютно ни за что…

 

 

 

На площади перед зданием Госкомитета бурлила жизнь. Звонкий оптимизм динамиков вывел Николая Петровича из состояния ступора.

- А сейчас слово предоставляется основателю интернет-портала Привилегиям.нет, Жутину Владилену Владиленовичу.

Жидкий звук аплодисментов потонул в многократном отражении пыла невидимого оратора от стен окружающих зданий. Казалось, направь громкоговорители, расставленные вокруг, не в толпу, а прямиком в снег - снег поплыл бы талой водой от такого жаркого напора. Несмотря на искажения, привносимые аппаратурой, работающей на пределе возможностей, Николай Петрович узнал бы этот голос из тысячи. Баринов обернулся. Так и есть. Его могущественный шеф стоит в открытом кузове блестящего импортного грузовичка, наспех приспособленного под передвижную трибуну, и со свойственными одному ему ужимками и интонациями вещает в микрофон. Над грузовичком колышется лёгким ветерком транспарант, по всей видимости, призванный объяснить окружающим причину появления грузовичка на площади, посреди огромных сугробов.

«Нет элите по рождению.

  Привет, элита по свершениям!

  Долой элиту по положению. 

  Даёшь элиту по достижениям!» - немного сдвинув очки и близоруко прищурившись, разглядел  Николай Петрович незатейливый стишок. Чуть пониже сбоку в снежную кучу был воткнут плакат поменьше. «Не допустим нового дворянства!» - угадывалось на нём.

- Просим, просим, - завершил Шириновский представление очередного оратора и протянул микрофон мужчине в сером клетчатом пальто. Воротник пальто топорщился вверх, прикрывая уши, а широкие накладные карманы были заняты руками „основателя“.

- Кто бы сомневался, - ничуть не удивившись, прошептал Николай Петрович, разглядев в „клетчатом“ знакомые черты „клана Утиных“, как незаметно для самого себя стал он называть сегодняшних странных двойников. Клетчатый „утин“ прокашлялся в кулак, а затем, вместо того чтобы взять предложенный микрофон, засунул руку обратно в карман. Шириновский так и остался стоять с протянутой рукой.

- Господа! - вступил Жутин, сделав небольшой шажок в направлении руки с микрофоном, - Я не мастер, что называется, ораторского искусства, поэтому я скажу просто. За дело, господа! Свершилось! Теперь ваш голос будет услышан…

Немного поколебавшись, Николай Петрович осторожно шагнул с тропинки в снег. Сказать, что его привлекла болтовня этого пустозвона, было бы в корне неверно. Едва ли он чутко прислушивался к хрипу слов из громкоговорителей. Его крайне занимал другой вопрос.

- Интересно, сколько удастся простоять Шириновскому в такой неудобной и, как бы это помягче, - расплылся в улыбке Николай Петрович, - Несколько двусмысленной позе?

Утопая по колено в снегу, он шаг за шагом приближался к импровизированной трибуне.

- ...На это мы скажем им наше решительное „нет“, - разносилось тем временем по площади, -Наши граждане никогда друг на друга не стучали и стучать не будут. А вот продажному чиновнику сделать гадость - наш гражданин завсегда, что называется, с удовольствием. Задача Народного Контроля - направить этот порыв, что называется, в мирное русло. Вступайте в наши ряды! Становитесь нашими добровольными помощниками и ваш голос будет услышан…

- Хлебом нашего мужика не корми, дай только помитинговать! - казалось, передние громкоговорители вдруг отключились и теперь голос оратора звучал позади Баринова. Нет, даже не сильно позади, а над самым ухом.

- Тьфу, дьявол! - сплюнул он с досады, обернувшись. - Не зря в народе говорят: помяни чёрта - он тут как тут! Вы, Василий Васильевич, теперь меня и до дома будете провожать?! Может, мне Вас ещё с женой познакомить, коньяком напоить и постель предложить?

Мужчина, стоящий за спиной Николая Петровича, смерил его удивлённым взглядом серых часто-часто помаргивающих глаз и дружелюбно произнёс:

- Вы, товарищ, видимо, ошиблись. Я очень польщён Вашим предложением, но, к сожалению, я не Василий Васильевич…

- Увы! - разведя руками, добавил он спустя пару секунд, расценив неприязнь в глазах Николая Петровича, как недоверие к сказанным словам.

- Извините... - буркнул Николай Петрович и ещё разок „для порядку“ чертыхнувшись, отвернулся к трибуне.

И тут же помянул чёрта вторично. Это ж надо, он пропустил самое интересное! Вольфычу, наконец, удалось всучить оратору в руку микрофон. Обернувшись, Николай Петрович ещё застал выражение крайнего облегчения на пухлой физиономии шефа.

Дальнейшее действо, таким образом, потеряло для Николая Петровича какой бы то ни было смысл. Он развернулся и, пытаясь отыскать в неверном свете уличных фонарей собственные следы, аккуратно ступая, пошёл обратно к тропинке. В спину ему с остервенением впивались слова „клетчатого“:

- Мы заставим их самих исполнять те законы, которые они принимают для нас! Вместе мы сила! Хочешь жить лучше - присоединяйся! Твой голос не потонет в пучине равнодушия!..

Николай Петрович бросил прощальный взгляд через плечо.

- Вот, падла!

Невдалеке позади, стараясь ступать след в след за Бариновым, через сугробы пробирался тот самый „знакомый незнакомец“. Сомнений не было - от „утиных“ ему сегодня отвязаться не суждено…

 

- Обрубай хвосты! - вспомнилось Николаю Петровичу предостережение Алексеева. Он посмотрел на световое табло на здании напротив. Часы на нём показывали 18:47.

- Домой не успеваю, - решил Николай Петрович, - Значит, нужно избавляться от слежки сейчас.

- Лучшая защита - нападение, - вспомнил Баринов мудрое изречение.

Притоптывая ногами по тропинке в тщетных попытках сбить налипший на ботинки снег, Николай Петрович подождал, пока „утин“ выкарабкается из сугроба.

- А Вы, небось, тоже из этих? - без обиняков поинтересовался он, не дав преследователю отдышаться. При этих словах Николай Петрович выразительно кивнул в сторону митингующих.

- А Вы, не иначе, из тех... - в свою очередь кивнул на Госкомитет незнакомец.

Сиплое учащённое дыхание выдавало в нём заядлого курильщика, едва ли приближавшегося к спорту ближе, чем на расстояние от дивана до телевизора.

- Надо же, какое тонкое  наблюдение! - захотелось съязвить Николаю Петровичу в ответ, - А то ты раньше не знал!

Но Николай Петрович смолчал. Его хитроумный коварный план не допускал таких дешёвых проколов в самом начале.

- Никакой агрессии, милый! - рассуждал он, не подав и виду, насколько противно ему всё их „утино“ племя, - Давай-ка мы с тобой, друг ситный, лучше пока подружимся.

- Кореш, мля! - мысленно подвёл он черту под внутренним монологом, критически осмотрев соперника с головы до ног. Дешёвая одежонка незнакомца начисто исключала саму возможность дружбы между ними в глазах стороннего наблюдателя.

- Николай Петрович, Баринов. - Протянул Баринов ладонь незнакомцу в предвкушении услышать знакомые вибрации в фамилии незнакомца.

- Толян. - запросто вымолвил тот и ответил на удивление крепким рукопожатием.

Николай Петрович невольно поморщился.

- Извините, - виновато вздохнул Толян, оправдываясь то ли за причинённую боль, то ли за простецкое своё имечко, - Ненавижу, когда мне выкают. Давай на ты?

Покоробленный этакой неслыханной фамильярностью, Николай Петрович, тем не менее, нашёл в себе силы растянуть до ушей панибратскую улыбку и сказать с воодушевлением:

- А легко! Тогда я Колян…

- Тебе на метро, Колян? - с надеждой поинтересовался вновь обретённый корефан.

Николай Петрович помрачнел.

- Твою мать! Такого позора я не вынесу! - чуть слышно выругался Баринов, вспомнив, что проклятая буфетчица выгребла из его бумажника остатки наличности, а „несгораемую“ „платиновую“ кредитку выплюнули, едва-едва попробовав на вкус, все ближайшие банкоматы.

- Ладно, - подумал он, - хоть один плюс да есть в новом провожатом. Не буду выглядеть полным лохом в метро. Когда я там был в последний раз? В детстве? Нет, помню, пару раз ленточки на новых станциях резал. Но так это не в счёт. Бляха-муха, даже цену не знаю! Какой позор!

 Последние слова, впрочем, относились вовсе не к собственной серости по поводу стоимости поездки, а к самому факту появления его, Баринова, „вери импотэнт“ персоны в смрадной толпе душного подземелья.

 - Что, Колян? Прости, не расслышал... - прервал мужчина мрачное течение мыслей Николая Петровича.

- Пойдём, Толяныч, говорю…

 

- Ты, значит, тоже справедливости хочешь, Толян?

Ответ на этот вопрос Николаю Петровичу был ничуть не интересен. Просто он представил, как нелепо, должно быть, смотрится со стороны их „разнокалиберная“ парочка, не связанная меж собой даже общим разговором. Но ответ нового приятеля заставил его насторожиться.

- В какой-то мере да. - чрезмерно серьёзно, на взгляд Баринова, отреагировал Толян.

- Вот  как? Мило! Похоже, тебя что-то не устраивает в жизни „по правде“?

- Нет, не совсем. Просто не хочу уподобляться тем кретинам, которые могут денно и нощно до хрипоты спорить, так и не уяснив, в чём, собственно, предмет их спора. Давай для начала определимся с понятиями.

- Фак! Везёт мне сегодня на философов! - беззвучно посочувствовал Николай Петрович своему многострадальному мозгу в предчувствии некоего предстоящего действа, в процессе которого его серое вещество непременно подвергнется очередной деструкции. Так витиевато Николай Петрович обычно называл то, к чему сам нередко прибегал в своих публичных выступлениях и приватных беседах. В народе же на этот счёт обычно выражались точнее и проще: „трахать мозги“…

Смирившись с предстоящей долгой осадой его многострадальной головушки, он обречённо согласился:

- Валяй, определяйся…

- Ты зря иронизируешь, Колян - восприняв последнюю реплику на свой лад, разгорячился мужчина. - Справедливостей на свете, может быть, тысячи, ровно так же, как и правд. Я просто хочу понять, какую из них ты имеешь в виду?

- А ты мне начинаешь нравиться, Толян! - хохотнул Баринов, - Может, мне взять тебя в свои советники? Мне как раз не хватает правдивых оправданий на все случаи жизни.

- Опять ёрничаешь? Одна-единственная на всём белом свете - только „реальность“, которая, кстати, не всегда нам доступна. А то, что мы „реально“ видим собственными глазами, мы обычно называем „объективной реальностью“. По мере познания нами мира даже „объективная реальность“ может меняться. А уж с какой скоростью может меняться „правда“ наряду со „справедливостью“, ты, Колян, лучше меня должен знать. Любая правда обычно окрашена эмоциями, политикой, менталитетом... Возрастом, наконец!

- Ты меня совсем запутал…

- Хорошо. Начнём с простого. Солнце. Что ты о нём знаешь?

- Ну-у, это звезда, вокруг которой...

- Ты сам это видел?

- Нет…

-Вот и давай не лезть в дебри. Мы же договорились объясняться по-простому. Для сегодняшнего обывателя, не вооружённого никакими достижениями современной техники, объективная реальность, пожалуй, такова. Солнце - это некий светящийся круглый объект, который появляется из-за горизонта примерно на востоке, пересекает по дуге небо и исчезает за горизонтом на западе. Согласен?

- Ну, пожалуй...

- Теперь вот тебе две полярно-противоположные правды о Солнце. Одни говорят, Солнце хорошее, потому что даёт свет, тепло и жизнь. Другие возражают. Солнце плохое, оно может испепелить всё живое смертоносными лучами. Я спрошу тебя, Колян, так. Какая из этих правд правдивее?

- Ха! Нашёл дурачка! Меня-то тебе не удастся подловить, Толянчик! Тут тебе любой школьник скажет, правда и то, и другое. И к тому же, обе эти правды - часть той самой твоей хвалёной „объективной реальности“.

- Йес! Бинго! Я гений! - подпрыгнул от восторга Толян.

- Ты?! Почему ты? - удивился Баринов.

- А как же! В двух фразах я смог объяснить тебе то, что люди не понимают годами. Помню, у нас был преподаватель, который непонятные экономические задачки из заумного учебника „переносил“ к кассе продуктового магазина. Таким путём, на примере собственного кошелька, задача даже самыми тупыми студентами решалась в три минуты. Он тоже был гений!

- Что-то я не „въезжаю“, Толян...

- Всё просто. Люди порой с пеной у рта доказывают друг другу, что их собственная правда лучше, чем правда оппонента. И им невдомёк, что обе их правды - лишь части одной правды побольше. И спор их не имеет смысла. Вспомни, Колян, притчу о слоне и слепых старцах!..

- Где один ощупал ногу, а другой… - не помню - хвост?

- Ну да! А потом драли друг дружке бороды, выясняя, что же есть слон - столб или верёвка.

- Окей, с правдой, считай, разобрались. Что со справедливостью?

Вопреки предположениям, шагать рука об руку с Толяном становилось всё интереснее.

- Может, действительно, этого языкатого к себе взять? - подумал было Николай Петрович, но тут же осёкся, вспомнив о собственном „подвешенном“ состоянии.

- Тут как раз всё проще пареной репы. - не дал Толян Баринову ни на секунду углубляться в собственные мысли.  - Есть справедливость жестокая, „первозданная“. Но против которой, как ни крути, не попрёшь. Люди называют её по-разному. Кто-то „законом джунглей“, кто-то -„кто смел, тот и съел“. В общем, обыкновенная пищевая цепочка. Сильный пожирает слабого, а слабые, объединяясь, если смогут, валят сильного.

Однако, с момента появления человека, и по мере его развития как существа разумного и социального, общество пытается „причесать“ этот первозданный объективный закон. В зависимости от эпохи и, опять же, менталитета, причёсывают по-разному. Но на самом деле, если копнуть поглубже под эту „причёску“, закон джунглей остаётся неизменным. Сильные поедают слабых, а слабые отбиваются от сильных.  Просто вместо отдельных особей выступают социальные группы. Вместо поедаемой плоти - деньги и материальные ценности, а вместо зубов и клыков - всё чаще - определённые правила, законы. Если правила не срабатывают - в ход идёт оружие. Всё это вместе называется цивилизацией.

 

Что-то крепкое и холодное пребольно ударило Николая Петровича в лоб. Разлетевшиеся осколки заляпали стёкла золочёных очков и едва не сбили шапку. Николай Петрович слегка присел от неожиданности.

- Кровь! - испугался он, проведя рукой по лбу. Но тут же обо всём догадался, увидев через мутные разводы очков нечто маленькое, пухлое и орущее, стремительно приближающееся к нему со словами: - Ура-а! Ты убит. Падай!

 Николай Петрович к вдруг вспомнил себя маленьким мальчиком. Он едва-едва высунул голову из-за стены снежной крепости, как в лицо тут же попало таким же колюче-холодным и противно мокрым. Прямо в глаз. Каким-то чудом веко успело среагировать за мгновение до удара и захлопнулось. Видимо, благодаря этому он не лишился глаза. Однако ещё целую неделю потом мальчику Коле было больно моргать...

Снежок, будь он неладен! Второй такой же был зажат у орущего пухляка в занесённой для броска руке. Николай Петрович неожиданно для его тучной фигуры сноровисто уклонился от брошенной вдогонку первой снежной „гранате“ и, сделав ловкий выпад вперёд, схватил маленького агрессора за шкирятник.

- Я т-те покажу, щенок, убит! Ишь, сучонок! Уши с мясом повыдёргиваю!

- Мама, мамочка! - захныкал карапуз, извиваясь ужом в руках Николая Петровича.

 - Что-ж ты, козёл, делаешь! - квохчущей наседкой подскочила к Баринову невесть откуда материализовавшаяся мамаша карапуза. - Ребёнок с тобой играет, а ты!..

Что „ты“, Николай Петрович не расслышал, потому что разъярённую „наседку“ решительно оттеснила высоченная мужская фигура.

- Ты что, мужик, давно в дыню не получал?! - лениво, казалось, даже с большой неохотой поинтересовалась фигура. - Пусти пацана!

Николай Петрович ослабил хватку.

Внезапно всё вокруг смолкло. Карапуз, всхлипывая, утащил мамашу за руку в темноту двора. Прохожие, как по команде, исчезли из вида. Машины замерли перед светофором. Даже радио в открытом окошке такси затихло, набирая дыхание для новой песни. Так перед грозой обычно затихает весь мир. В мире осталось лишь два звука. Сопение верзилы, неумолимо надвигающегося на Николая Петровича, и стук сердца самого Николая Петровича, паровым молотом исполняющего аллегро модерато в его съёжившейся от испуга груди.

 С щемящей тоской вспомнил Николай Петрович о так некстати уволенном Бойцове. Обычно все подобные ситуации разруливал Сашка. Да что там, в его присутствии никаких инцидентов просто не могло произойти. Никогда. Тем более, ещё месяц назад даже представить себе было невозможно такую ситуацию. Никогда бы Николай Петрович не оказался в окружении толпы в „незнакомом“ городе, посреди „враждебных“ улиц.

 Верзила остановился в метре от Баринова и лениво выплюнул окурок, стараясь попасть ему в лицо. Николай Петрович зажмурился...

 

В следующее мгновение он почувствовал, как кто-то, взяв его под локоть, настойчиво тянет вперёд.

- Цивилизация, Колян, это не то, что принято называть культурой и техническим прогрессом, понимаешь? - запросто, будто ничего и не случилось, продолжал свою прерванную лекцию Толян, увлекая Николая Петровича за собой.

Николай Петрович оглянулся. Расплывчатый - в мокрых стёклах очков - силуэт верзилы неспешно ворочался в сугробе в безуспешных попытках подняться. Из-под надвинутой на лицо ушанки вырывались нечленораздельные звуки.

- Ты это... как?! - уже готовы были сорваться с языка Николая Петровича слова.

- Да не отвлекайся ты, Колян! Слушай! - с силой дёрнул Толян его за руку. - Я важные вещи рассказываю, а ты головой крутишь! Цивилизация, Колян, это неуклюжая попытка сбежать из джунглей...

 

- Хмм... Значит, насколько я понимаю, всё происходящее сейчас вокруг - очередная попытка сменить причёску? Так?

- Ты об этих? - махнул рукой Толян в направлении оставшегося далеко позади митинга.

- Ага…

- Думаю, да.

- Но в чем тогда эта - ваша - справедливость? Слабые хотят поменяться местами с сильными?

- Погоди, погоди, Колян! - запротестовал вдруг мужчина, - Ты что, думаешь, я с ними заодно?

- А разве нет?

- Пока нет. Я, знаешь ли, не склонен считать мир чёрно-белым. Твоё-моё, хороший-плохой, свой-чужой - я не привык оперировать подобными категориями. Язык митингов мне не понятен. В людской толпе всё решается до примитивного просто. Либо ты с ними, либо против них. Никаких полутонов, сомнений и нюансов не допускается. Но мир устроен гораздо сложнее, Колян, поверь мне.

- Театр абсурда! - снова поразился Николай Петрович. - Он держит себя так, будто не замечает огромной пропасти между нами. Запросто, как если бы вышел с соседом покурить на площадке. Вот тип! Нет, даже не так! Не с соседом. Сыночка-несмышлёныша ведёт за руку в парке и поучает, поучает уму-разуму. Блаженный! Ах, ну да, он же меня спас! Спаситель хренов!  Ему вправду невдомёк, кто я такой? Или он ведёт свою игру? Надо, пожалуй, держать с ним ухо востро...

- Тогда что же ты делал на митинге? - спросил Николай Петрович, когда ему показалось, что пауза неприлично затянулась.

- Резонный вопрос. Я, что называется, любопытствовал. Чтобы быть в курсе. Хочется, знаешь, пощупать, те ли они, за кого себя выдают. Три недели уже присматриваюсь.

- Ну и как, нащупал?

- Ты знаешь, если отбросить патетическую шелуху, то, пожалуй, они выдвигают весьма неплохие идеи. И в их понятии справедливости есть определённые резоны. Они мне, что называется, по душе. Пожалуй, даже очень по душе.

- Да? И что именно там резонного? Извини, я не прикалываюсь, честно. Я только сегодня приехал. Месяц дома не был, представь! Самое интересное, похоже, пропустил. Теперь смотрю на всё, Толян, как тот баран на ворота. Ни сном, как говорится, ни духом…

- Действительно, неплохо бы разведать, что за настроения витают по другую сторону баррикад, - прикидывал на ходу Николай Петрович, совсем позабыв, как ещё пять минут назад готовился терпеть скучное нытьё собеседника. Теперь он старался шагать в ногу, то и дело пристально вглядываясь в лицо попутчика.

- Масса любопытного, Колян, масса! Но, ты знаешь, я опять прибегну к аналогиям, ага? Вишь, как у нас с тобой они клёво попёрли! Помню, Колян, читал я где-то, как некие кладоискатели найденный клад делили. Вот ты, допустим, Коляныч, как бы клад на двоих разделил?

- Откровенно?

- Как на духу. Мы ж свои люди, Колюня!

- Да никак. Достал бы пистолет и - конкуренту в затылок. Или подушкой ночью придушил. Зачем делиться, если можно забрать всё себе?

- Шутишь?

- А что, похоже?

- Нет, Колян, делить мы должны по справедливости. Таково условие задачи.

- Дурак ты, Толик! Поэтому и шляешься по митингам, вместо того чтоб на Лазурном берегу с девочками пить Мартини. Помни, Толян, условия должен диктовать ты. Иначе ты слабак, слюнтяй и лузер!

- И всё же…

- Ну, не знаю... Позвать оценщика. Ювелира там или кого? Антиквара...

- Вас двое на острове!

- Хорошо. Взвесить?

- Весов нет, ты что! Нет вообще ничего измерительного. Ни линейки, ни ведра с водой для определение объёма. Да и клад разнородный. Монеты, кольца с различными камнями, жемчуга...

- Не знаю, сдаюсь.

- Эх, ты! Даже не подумал нисколько! Ладно, хрен с ним, слушай. Мне кажется, Колян, те двое придумали единственно справедливый в возникших обстоятельствах способ.

- Давай, не томи уже!

- Он до гениальности прост. Один из них разделил кучу на две части, равные, по его мнению, по своей ценности.

- А-а-а! Я догадался! - как первоклашка, угадавший, в какой руке у папы конфетка, возликовал Николай Петрович. - Второй, осмотрев две кучки, выбирает ту, которая понравилась ему больше. Верно?

- Абсолютно. Ты делаешь успехи, Колян!

- А то! Только извини, никак в толк не возьму, старичок, какое отношение это к нашему случаю имеет.

- Самое прямое. Те, из Народного Контроля, считают справедливым, что обе стороны должны влиять на происходящее. Если одни делят, то другие выбирают. У нас в стране, как ты знаешь, пока всё по-другому. Те кто делят, те почему-то и выбирают. Результат, что называется, налицо. Остальным, кто не у кормушки, достаётся, что называется, бульон из-под яиц.

- Ты, Толян, не иначе, профессор. Философский, небось, заканчивал?

- Охренел?! Да я на дух их породу не выношу. Бездельники! Ни в одной области не специалисты, а берутся глаза на мир открывать всем не свете. На любой вопрос ответ знают. Хуже них только попы, у которых вообще один ответ на все вопросы! Бог! Всё знает, всё видит, всё так устроил. И баста! Не рыпайся...

- Интересно! - совершенно искренне изумился Баринов, - Надо же, я был почти уверен! Ну и в какой же тогда области ты спец, Толян?

- Да ну, скажешь тоже, спец! - скромно потупился Толян, - Так, инженеришка мелкий. Занимаюсь... э-э-э... занимался… разработкой сложных систем. Пока вот в безработных хожу. Временно, надеюсь.

- Очистных сооружений, что ли? Или водопроводных? - пропустив „лишнюю“ информацию, заострил внимание на интересующем его вопросе Николай Петрович.

- Разных систем, Колян, разных. Они все, Колян, видишь ли, подчиняются общим законам. Что автомобиль, что, допустим, муравейник.

- Ну, не скажи, Толян, - попытался возразить Баринов, - Вот возьми, к примеру, человеческое общество... Или нет, нет - всю Землю, целиком. Чем не системы?

- Верно. Ещё какие системы. Не просто сложные. Сложнейшие! Но тоже, представь, подчиняются тем же законам.

- Ну да? - недоверчиво переспросил Николай Петрович, - Например?

- Например, саморегулирование. Важнейшее свойство сложных систем.

- Гонишь? Толяныч, ты заливай, да знай меру. Как общество может само? Да если над мужиком с кнутом не стоять - развалится всё к едрене фене!

- Погоди-погоди. Не спеши. Ты с кнутом - это только часть общества. А вторая часть, чтобы система исправно функционировала, должна иметь возможность на тебя и твой, что называется, кнут влиять. В технике это называется обратной связью. Никакой сложный механизм, Колян, не сможет нормально работать без обратной связи.

 Толян вдруг хлопнул себе по ляжке и расхохотался.

- Гы-ы, прикинь, Колян, прикол... Как думаешь, какие часы лучше - отстающие, спешащие или стоящие?

Николай Петрович с некоторым сомнением взглянул на Толяна, но счёл за лучшее промолчать, очевидно отнеся этот вопрос к разряду риторических. Не дождавшись ответа, Толян, давясь от смеха, продолжил:

- Прикинь, Колян, те, что стоят, лучше.

- Почему? - не выдержал Баринов.

- Они чаще показывают точное время...  - конец фразы Николай Петрович разобрал с трудом, - Два-ха-ха-ра-ха-за-ха-в-ха-ха-сут-ки-ха-ха-ха. 

- Вот возьми свои часы... - Моментально посерьёзнев, Толян потянул Баринова за рукав пальто. Хорошие, золотые, Швейцария - да? Не какой-то дешёвый кварц - настоящая механика! Без дураков. Но даже эти, без дураков, настоящие никогда бы не показывали точное время, не будь одной малю-ю-юсенькой детальки. Анкер называется. Она, бздюлька этакая, представляешь, не даёт часам ни вперёд убежать, ни отставать без меры.

- Слышь, Толян! Плевать мне на твои механизмы с высокой колокольни! - сорвался вдруг Баринов, - Анкеры-херанкеры! Не парь мне мозги! Мы про общество трём или где?!

- Так а я о чём? - обиделся Толян. - Не дослушал, а орёт! Вот смотри. Сейчас у нас, получается, только один способ обратной связи с властью. Выборы. Хорошо власть работает - пожалте на новый срок. Фигово народу - скидавай депутата к чертям! Это в идеале. Но, Колян, сам видишь... Во-первых - редко. Пока „поправку“ в „механизм“ внесём - несколько лет проходит. А жизнь-то у человека не резиновая. Ему здесь и сейчас хочется хорошо жить. А во-вторых, даже такая примитивная обратная связь в нашей державе не работает. Нужных людей во власть протащить - как два пальца, что называется, об... Ну, сам понимаешь.

- Так что, за выборами будете следить? Не в два глаза, а в четыре? Смех! И так камер понаставили на участках. Чем теперь недовольны?

- Это оно конечно тоже. Можно и за выборами следить. Но, если я правильно понял, „народные контролёры“ собираются всю систему саморегулирования в корне менять. Говорят, научат власти работать по-новому.

- Да? И как же это у них получится?

- Если всё сделать толково, то как в швейцарских часах. Живое общество, конечно, не бездушная железяка. Погрешностей всяких больше. Но тенденция та же и, так или иначе, результат предсказуем.

- Толян, ты меня бесишь! - снова вспылил Баринов. - Ты можешь свою заумь оставить при себе? Тошнит уже! Дело говори!

- Ну ты даёшь, Колян! Я же пока не с ними. Я могу, как ты говоришь, только со свой колокольни. - Валяй, валяй со своей. Я чувствую, у дураков мысли сходятся. - проворчал Николай Петрович недовольным басом.

- Что сходится? - не расслышал Толян.

- Ничего. Яблоко, говорю, от яблони недалеко падает. Давай свою версию.

- Легко. Смотри. Они...

Договорить Толяну не дали. Шумная толпа женщин в цветастых шалях, отделившись от троллейбусной остановки, окружила их плотным кольцом.

- Час от часу не легче! - всполошился  Баринов, почувствовав, как две усатые тётки с горящими золотом хищными ртами,  повиснув на руках, разлучают его с Толяном и влекут за угол стеклянного павильона.

- Позолоти ручку, касатик, всю правду расскажу, - журчало в левое ухо.

- Эх, милай, глаз чёрный на тебе, ждёт тебя горюшко неминучее... - лилось справа, - Дай бабушке денежку малую, всё-всё расскажу, сглаз отведу, от лихих людей сберегу…

- Да сгиньте вы, ведьмы! - со всех сил крутанулся Баринов на месте, вырываясь из цепких пальцев цыганок.

- Ой, ой, гляди-ка на него! - зло прошипела та, что помладше, - Вспомнишь меня, да поздно будет! Проклят ты, как есть проклят! Несчастье, горе горькое тебе будет...

Страшные угрозы сыпались, как из рога изобилия. Но Николаю Петровичу было не до этой языческой белиберды. Как всякий уважающий себя государственный человек, Николай Петрович до мозга костей оставался материалистом. Что с того, что на людях ему в последнее время приходилось креститься и всё чаще поминать имя бога в публичных речах. Это дань моде, не больше. Все знают: в войне, любви и политике все средства хороши. Если их оправдывают цели.

Николай Петрович поискал глазами мужчину, своего нежданного приятеля и недавнего спасителя. Толян безуспешно отбивался от цветастого табора. Но где там! На помощь к трём молодухам ринулись обе тётки, отвергнутые Николаем Петровичем. К тому же цыганские ребятишки, до того с шумной перепалкой делившие что-то меж собой, вклинились между мамашами, раздирая бедного Толяна на части.

- Что ж, извини, приятель. Селяви... - пробормотал Николай Петрович, пятясь к остановке. Через полминуты он стоял в троллейбусе и тепло махал Толяну рукой на прощание.

- Хвосты обрублены, мон женераль! - отрапортовал он воображаемому Митрофанычу и, счастливый, уселся на сиденье справа у окна.

 

 

                                 Глава седьмая

В которой Николай Петрович проникает в народ глубоко-глубоко,

                      а народ платит ему той же монетой…

 

 

 

- Гражданин, Вы за проезд оплачивать думаете?

Николай Петрович, увлечённый видами за окном, не сразу понял, что усталый женский голос обращается к нему. Его нисколько не интересовали яркие огни большого города. Николай Петрович намертво прилип носом к стеклу из опасения пропустить большую букву „М“, которая, по его прикидкам, должна была обнаружиться остановках в двух-трёх от места, где они расстались с Толяном.

- За проезд, говорю!.. Мужчи-ина-а! - рослая дамочка в оранжевой безрукавке поверх зелёного пуховика нависла над Николаем Петровичем и трясла его за плечо,

- Ишь, любуется, мечтатель! Приезжий, что-ли? - усталое безразличие сменилось азартом волкодава, почуявшего свежий след.

- А? Что? - очнулся Николай Петрович.

- Дома мечтать будешь. Плати давай! - в пух и прах разбила дамочка все надежды на халяву.

- Я на службе, женщина! - осознав, наконец, чего от него хотят, строго сказал Баринов и достал из кармана удостоверение с гербом на обложке.

- Ой! - всплеснула руками дамочка-кондуктор, - Надо же! А мы и не подготовились! Пойду чай заварю.

- Лёша, вызывай машины сопровождения! И вертолёт... И снайперов на крыши не забудь! - зычно крикнула она в направлении кабины водителя.

Пассажиры салона удивлённо посмотрели в сторону дамочки, а затем , оценив обстановку, одобрительно захихикали.

- Извините, господин... м-м-м... Баринов, - виноватым голосом протянула дамочка, пробежав глазами по строчкам на развороте красной книжицы, - Ничего, что оркестр только на следующей остановке подойдёт? Ай-ай-ай... ну как же Вы, Николай Петрович, не предупредили!

И без всякого перехода заорала на весь салон: 

- Деньги давай, мудила! Понаехали тут! А ксиву свою жене подсунь! - дамочка несколькими выразительными гримасами показала воображаемую сценку в лицах, - Пущай тебе по садовым дорожкам на велосипеде даст бесплатно прокатиться. А по мне, так лучше в Магадан тебя увезти за казённый счёт.

В салоне раздались дружные аплодисменты. Толпа улюлюкала и посвистывала.

Баринов побагровел. Щёки раздувались от распиравшего гнева.

- Ну что ты мне тут пузыри пускаешь? Платишь? Или полицию вызывать? - напирала дамочка. Баринов обвёл глазами салон. Ни одного сочувственного взгляда.

Он почувствовал себя обманутым. Вот он, народ. Но где те восторженные взгляды зрителей на былых встречах с населением? Где слова благодарности взахлёб за заботу и поддержку? Где ура и браво?

«Его предали! Его подло предали!»

 

Николай Петрович медленно брёл к метро, надеясь непонятно на что. Последние три монетки, завалявшиеся в кармане брюк, пришлось отдать в троллейбусе. Не помогли ни угрозы, ни уговоры. Рослая дамочка в оранжевой безрукавке отказалась даже слушать, что ему, мол, всего одну остановку до метро.

- Всем только до метро, - тоном бывалого охотника уверила дамочка, - И все платят. Не нравится - иди пешком.

- Тебе, кстати, мужик, сейчас надо было сходить, - невозмутимо продолжала она, неспешно пересчитывая мелочь и отрывая билет от огромного рулона на своём животе, - Во-о-он оно, метро, видишь?

Николай Петрович посмотрел в направлении вытянутой руки и увидел лишь, как за последним выходящим пассажиром захлопнулась дверь.

- Ничего, мужик, не тушуйся, - подбодрила дамочка, - Ща за угол завернём, а там снова остановка. До другого входа рукой подать…

 

- Да-а, дела... - подумал Николай Петрович и потянулся за телефоном. Надо предупредить Алексеева, что задерживается. Ведь если фокус с удостоверением не прошёл в троллейбусе, то, скорее всего, бесплатно не пустят и в метро…

- Так представляешь, Колян, какую они штуку забавную придумали...  - кто-то взял Николая Петровича под локоток и - было слышно - слегка сбавил шаг, подстраиваясь под поступь Баринова.

Николаю Петровичу не было нужды оборачиваться, чтобы определить хозяина голоса. С этим негромким довольно приятным по тембру голосом Николай Петрович, казалось, отныне и навеки был связан кровными узами.

Привыкнув за день ничему не удивляться, он сделал вид, что нисколько не удивлён и сейчас. Хотя, честно признаться, теперь это стоило ему больших усилий. Сердце на миг провалилось в „воздушную яму“, как при полёте в авиалайнере в предгрозовую погоду, но Баринову удалось справиться со своей крайней растерянностью и быстро взять себя в руки.

- Да ладно тебе, Толян, ну чего они там хитрого могли изобрести! - бросил он в пространство перед собой и, не оборачиваясь, уверенно толкнул стеклянную дверь...

 

- Они приглашают в свои ряды всех безработных. - объяснял Толян, стоя на эскалаторе. Просьбу Баринова заплатить за него в метро он принял как саму собой разумеющуюся, и даже слушать не захотел о возможности возврата такого смехотворного долга. - Ну, понимаешь, чтоб на бирже без дела не сидеть, пока им работу подбирают. Кто же откажется ненавистному чиновнику нос утереть, да ещё деньги за это получить! Все ведь знают, что власть в безработице виновата, а никакой не рынок. Вот. А фонд оплаты труда этих безработных-наблюдателей одновременно является премиальным фондом самих чиновников. Видишь, как хитро. Тут сразу два зайца убиваются. Чиновник с двух сторон как бы заинтересован с безработицей бороться, способствовать созданию новых рабочих мест. Чем меньше безработных, тем, с одной стороны, больше его премия…

- А с другой?

- А с другой - меньше самих контролёров. Ему, стало быть, дышать легче.

- Получается, когда безработных не останется совсем, то и контролировать чиновника станет некому?

- Получается, так. Теоретически.

- Ха! А практически-то я и сам знаю. То есть он снова сможет, не таясь, брать взятки и откаты?

- Ага. Только не забывай, что как только он получит те шальные деньги, он сразу забудет про свою „низкооплачиваемую“ задачу по поддержке производителя и безработица снова поползёт вверх. А тогда снова придёт контролёр и возьмёт его, чиновника, за жабры. Вот примерно так и работает отрицательная обратная связь. Я, конечно, упростил всё до примитива, но схема, надеюсь, понятна? И таких схем, когда чиновник лично заинтересован в результатах своего труда, можно придумать тысячи.

 Толян ненадолго притих, как бы прислушиваясь к чему-то. А когда лента эскалатора начала плавно загибаться, готовясь высадить своих пассажиров на отполированный миллионами ног пол подземного вестибюля, раздумчиво, ни к кому будто не обращаясь, сказал:

- Надеюсь, что у всех нас хватит ума ограничиться отрицательной обратной связью...

- Ну, Толян, ты загрузил меня терминами. - неуклюже с непривычки соскочив за Толяном со ступенек, пыхтел Николай Петрович, - Они что, связи твои, ещё и разными бывают?

- Ну да, положительная и отрицательная. Не-е, не бери в голову, Колян. До положительной, уверен, не дойдёт.

- Ну да, где уж нам! Со свиным-то рылом да в калашный ряд. А знаешь, Толик, я от тебя ничего положительного и не ожидал. Ты посмотри на себя! Да от тебя за версту несёт только самым отрицательным!

 

Толпа подхватила их и мягко, но настойчиво втолкнула в распахнутые двери подошедшей электрички. Николай Петрович не успел опомниться, как оказался прижатым всем телом к противоположным дверям. Лишь когда поезд тронулся, он сумел немного пошевелиться и расправить плечи. Как ни старался Толян не отрываться от Баринова, неумолимая толпа распорядилась по-своему.

Кричать через три головы было неудобно, и потому Толян лишь буравил взглядом правое ухо Николая Петровича, в надежде, когда толпа схлынет, использовать это ухо по его прямому назначению.

Николай Петрович наслаждался нечаянной тишиной.

- Странно, - думал он, - Этот тип… Толян... или как его там на самом деле... он даже не поинтересовался, в какую сторону мне ехать. Мы просто шли и шли... Цыгане... Верзила... Странно...

 

Решение пришло само.

На следующей станции он совершенно неожиданно для себя вдруг выпал из вагона. Двери открывались с этой стороны и толпа, не желая мириться с его замешательством, легонько и даже, можно сказать, дружелюбно подтолкнула Николая Петровича в живот. Чтобы не упасть, Николаю Петровичу пришлось сделать пару шагов назад. Он видел, как округлились глаза Толяна, как тот сделал решительное движение в его сторону, как зашевелил беззвучно губами...

Николай Петрович шагнул обратно к дверям, показывая жестом, что всё, мол, идёт по плану, не дёргайся. Дождавшись, когда в вагон войдёт последний из стоявших на перроне, Николай Петрович спокойно вошёл следом.

Толян с облегчением выдохнул.

- Двери закрываются. - предупредил приятный баритон.

Вот тут-то всё и случилось.

Такое Николай Петрович часто видел в фильмах про шпионов. Едва створки дверей дёрнулись навстречу друг другу, Николай Петрович, оттолкнувшись двумя руками от стоящих перед ним людей, выпрыгнул из вагона.

Спокойно расправил полы пальто.

Поискал глазами Толяна.

Широко улыбнулся.

И, показав тому характерный жест латиноамериканских революционеров типа „враг не пройдёт“, раскрепощённой походкой супермодели по подиуму, от бедра - пошёл вдоль набирающего ход состава.

 

Прикрыв веки, Николай Петрович внимал неспешному перестуку колёс. Теперь он может позволить себе немного перевести дух. У него было время изучить карту и теперь он точно знал, куда и зачем он едет. Хотя нет, неправда. О цели своей поездки он пока мог только догадываться. Но, судя по поведению Алексеева и по увиденному и услышанному им за день, встреча сулила немало важных открытий.

 Сквозь дрёму в его сознание пробивался оживлённый диалог двух пожилых женщин.

- Ты што, Нин, ты мне эт брось! - убеждал голос погромче. Видимо, говорившая сидела с Бариновым совсем рядом.

- Ну а как ещё! - возражали немного издалека, - Хорошо, хоть на триста рублей добавили. А как же, ты говоришь, без пенсии! Ты в своём ли уме?!

- Как-как, Нинка! Ты с Луны свалилась? Да я, может, вообще за теми копейками больше в очередь не  стану. Вот ещё! Я теперь, Нинуль, в другие очереди стою...

- Ну, на это ты известная охотница, Катерина, хто ж не знает то! Тебя хлебом не корми, дай в очередь постоять. Копейку сэкономить - день стратишь. Куда на этот раз?

- Тю-ю, Нин, да какие копейки! Когда это было! Я теперич, Ниночка, в суд. Как на работу! Так если пойдёт, на енти, как их, Мальдимы скоро скоплю. Аль на Багавы. Во! Нешто одним мериканским толстухам мир ездить смотреть? Тю-ю... Мы штоль хуже?

- Сбрендила, Катька? Каки тебе Багамы? Откудова деньги?

- Так я-ж тебе что, не по-русски говорю, штоль? В суд хожу каженный божий день!

- Батюшки-светы! Наследство, никак, в суду делишь? Это хто-ж отписал-то?

- Типун тебе на язык, Нинка! Слава богу, никто пока не преставился.

- Тада какого рожна ты в суд попёрлась?

- Ну ты тёмная, Нинка! Телевизир хоть када смотришь?

- А как жеш. Три сериала аж. Путаюсь только маненько, больно лица ихние друг на дружку похожие.

- Ай, дурна баба! Слушай. Теперич , Нинуль, новый указ вышел. Как в Америке в той. Моральный ущерб называется. Слыхала - не?

- Ой, хос-споди! А то не-ет! Внучок мой меньшой о позапрошлый год с зубодёром судился. Здоровый зуб с бодуна ведьмак  вынул. Цельных семь месяцев наш страдалец пороги обивал! Стока крови из него, паразиты, выпили, а отсудил - смех один - чуть не меньше, чем извергу  тому отдал.

- Дура! Говорю тебе, всё щас по-новому... Кто какой огрех где заметит, ну, аль ещё каку подляну - прям в суд бегмя бежит. Там теперич разговор короткий. Нынче неважно, обидели тебя саму аль ты просто рядом стояла. Главно дело, первым успеть бумагу подать. И потом, знай, карман шире раскрывай.

- Да ну! Брешешь ведь?

- Ну, не всё конечно, тебе. Половину государство забирает. Зато злодею вдругорядь неповадно.

Веришь, не - пятьсот тыщ тока на пельменях заработала.

- Брешешь!

- Вот те крест! Ты слушай. Притащила... ах, ну да, на той неделе... Ай не-е, на позатой, точно... пачку пельменей домой. А у меня в холодильнике прошлая ещё, початая не доедена. Ну, я туда-сюда. В руках их верчу, думаю о чём-то о своём. И что-то мне вдруг странным показалось. Очки на нос цепляю - ай, верно! Вес разный. И написано-то  - ма-ахонько-махонько. И так меня, знаешь, заело. Обидно до слёз. Вот ведь подлюки, думаю. Цена-то одна осталась! Главно дело, как акция у них какая - на полпачки красным напишут. А подлянку всяку разну - тишком норовят, ироды!

И тут аккурат сын звонит. Не знаю даж, может, и не рассказала бы ему, коли тогда б не позвонил. Сынок-то мне и посоветовал. Я ж, Нинка, как ты, тёмная…

Пошли в магазин, фото сделали. И с теми пачками, и старой, и новой, как есть - в суд. Так ты ж глянь-ка, тех, обманщиков пельменных, даже не вызвали. Присудили мне полмильона и домой услали. Это, говорят, не твоё дальше дело, мамаша. Пять минут не прошло.

Сынок всё прознал. Они, говорит, потом сами разберут, кто больше виноват. В магазине аль на заводе.

- Поверить не могу. Ужель правда?

- Андрюху маво спроси, коль мне не веришь! Мы-то с ним когда ходили - свободно было. А нынче народ прознал такое дело - с ночи очередь в суд занимают. Обмана-то вокруг стока, прости, господи!

- И что, всем деньги дают?

- Всем, всем, если врать не будешь. Я тут в очереди таких чудес прознала. Одна молодуха надысь сто мильонов отхватила, мыслимо ли дело!

- Иди ты!

- Чтоб мне пропасть! И знаешь, за что?

- Ну?

- Конверты те помнишь? Ну, красивые таки, помнишь? Там ещё всюду понаписано, ты, дескать, победитель и всё такое-прочее. Мильон, дескать, твой, если каку там книжулечку у них купишь. Ох, скока, помню соседей моих на это купилось. А заковыка вся в чём оказалась. Они, сволочи, снутри конверта, обратно ж, меленько так приписали. И получалось вроде как и не выиграл ты ничо совсем, вишь оно как. И не победитель ты никакой на самом-то деле, а дурень распоследний. Но разве ж смекнёт кто из нормальных людей конверт наизнанку выворотить, а?

- Как жеш не помнить! По-омню. Пачками енти письма в ведро кидала. Внучек враз вразумил -обман, мол...

- А эта длинная-то, длинная, с сиськами вот такущими, представь, не выкинула! Вот таку пачку писем, чеков, бумаг почтовых в суд притаранила. Так поди ж ты! Тех умников, сказали, по миру пустят. Ты б видела ту кикимору сиськастую. Без чувств оземь грохнулась - така щастлива вышла. Насилу отпоили её в коридоре... Шутка ль, сто мильонов в одночасье!

- Да поди ж ты!

- А малой один, слышь, чего учудил. Позвал в суд тех, кто чудо-клей делает. И тама же, в суде-то, приятели ему, как в той рехламе, ботинки клеем намазали да к потолку его  - как был, в ботинках - и приложили. Так он сразу оттель и сверзился. Как тока шею не свернул!

Эти-то, хто клей тот делает, в шум сразу! Видано ли дело, надрываются, штоб инсрукциев не читать! А малой им: а чо, говорит, как в рехламе, мол, кажут, так и делаем. Не было тама ничо про инсрукцию.

- Ну, и чья взяла?

- Да ты дале, Нинок, слушай. Мало того им показалось. Заставили тех по инструкции сделать. Веришь, нет - вот сами те, ва-а-ажные таки, в костюмчиках, клеем мазали. Три часа ждали, тютелька в тютельку, чтоб ботинки к потолку присохли. Потом малого туды сызнова - шасть. Подержали, ботинки честь по чести завязали. Тока отпустили, он всё одно - кувырк башкой в пол. Ну туточки его ужо приятели споймали, не проворонили как прошлый раз. Ой, хохма была!

- И денег дали?

- Дали, дали. А куды бечь-то! Обманул - отвечай чин чином.

- Што ж это, власти теперь за народ?

- Да каки власти! Дождёсси, как жеш! Какой-то новый комитет народный объявился. Теперь, говорят, будет, что клиент всегда прав.

- Ой, Катька, чтой-то сомневаюсь я. При Советах вроде тож так обещали, и что?!

- Ну, не знаю, Нин. Я ж говорю, как оно на самом деле было. А что опосля будет, поглядим…

- Они их там всех скоро выведут на чистую воду! - долетел до Николая Петровича третий голос, помоложе. - Вы извините, что вмешиваюсь. Я, как про комитет услыхала, не утерпела. Вот помяните моё слово. Они за тех гадов отъевшихся ещё возьмутся как следует. Вы про лотерею новую слышали?

- Каку таку лотерею, дочка?

- У мужа племянник в деревне агрономом. Представляете, он как раз выиграл. Они только-только первый тираж провели. Вчера звонил, хвастался. Говорит, все, у кого зарплата маленькая, могут участвовать. Посылаешь к ним копию квиточка своего... Ну, что за месяц начислили, заработок твой весь, то есть... Они там смотрят и выбирают, значит, у кого самая маленькая получка за месяц была. Тысячу человек. Проверят, конечно, не болел ли, или там в отпуске, может. Если всё честно, то есть ты за месяц действительно кошкины слезы получил, то в следующем месяце ты с начальством зарплатами меняешься. Они как раз за месяц определяют самого набедокурившего бюрократа. И так каждый месяц. Для тысячи чиновников как бы штраф, а тысяче бедняков - подспорье нежданное. Ловко, да?

- Ой, доча, да кабы их ещё воровать отучить, бурукратов теих! Что им та зарплата! Тю-ю. Они, небось, в шинке на чай поболе оставлють!

 

- Комиксы, свежие комиксы! - пронеслось по вагону, едва поезд тронулся с очередной станции.

- Не спим граждане, не спим. Все самые интересные комиксы только у нас. - голос поравнялся с Николаем Петровичем и он, почмокав немного полными губами, нехотя открыл глаза. Коробейник, не переставая сыпать заманчивыми посулами, удалялся по проходу.

- Нинуль, ты часом не знаешь, што таки за комиксы? - спросила ближайшая соседка Николая Петровича, розовощекая бабулька в платке ангорской шерсти.

- Неа, Катюша, не знаю. Быть может, книжки про комедии всяки разны?

- Нет, что вы! - вклинилась третья, на самом деле выглядевшая много моложе, чем показалось Баринову по голосу.

- А ничего бабёнка, - подумал Николай Петрович, оглянувшись на звук, - Ух, я б её вместо Вальки к делу приспособил...

- Что вы, - объясняла молодая, - Комиксы - это картинки такие детские. Истории в картинках, вернее.

- Ага, детские! - вмешался сидящий напротив через проход интеллигентного вида мужчина с бородкой клинышком. - Как же детские! Уже и „Анну Каренину“ в комиксах издали, и за „Войну и мир“ взялись. Нагляделись на америкосов, что свою нацию вконец оболванили. Теперь вот за нас принялись. Для меня-то ещё лет двадцать назад , знаете, кто образцом тупости был? Америкашка, читающий комиксы и смотрящий рестлинг. Ладно бы ребёнок, а то детина сорокалетний!

- Ага, - подал голос второй мужчина, сидевший по правую руку от Николая Петровича, - Причём непонятно, кто тупее. Тот, кто принимает рестлинг за чистую монету или тот, кто знает, что это постановочная показуха, но всё равно балдеет от зрелища.

Стихийный диспут в вагоне разгорался не на шутку.

- А что, думаете, наша „Изба-2“ лучше? Или „Битва ясновидцев“? - вступил седой в очках, отвлёкшись от электронной книги, лежавшей на коленях.

- Нет, конечно! Всё по сценарию, тот же рестлинг.

- И комиксы из той же оперы, для дебилов!

- „Жвачкой“ мозги загружают!

- Делают из людей стадо!

- Ну! А компьютерные игры, посмотрите!..

- А ЕГЭ этот идиотский!..

Казалось, весь вагон слился в едином порыве в клочья разорвать всех тех „злодеев“, что делают из людей „бездумных роботов“…

 

Николай Петрович поднял руку и посмотрел на часы. Вернее ... Вернее, нет. Он поднял руку и … тщательно изучил запястье, где ещё час назад были часы.

Часов на запястье не было.

Он подозрительно взглянул на старушку слева.

- Нет! Не может быть... Толян?! Тоже как-то не вяжется... Цыганки! Язви их в душу! Ну конечно, цыганки! Что, обратно бежать? И что? И зачем уже? Ищи теперь ветра в поле...

Или всё же Толян? Бог мой! Это ж каким надо быть искусником, чтоб всё так точно рассчитать и провернуть. Мошенник экстра класса...

Или верзила? Или они с Толяном заодно? Точно! Ваньку валяли! Как он сразу не догадался!..

Да не-е, не может быть... Хотя... Игра-то свеч стоила. Часики-то, ого-го, за двадцать штук „гринов“ куплены!..

Погруженный в невесёлые мысли, Николай Петрович вышел на перрон. Подняться наверх и - до места встречи останется минут пять, не больше.

- Может, в ментовку? А-а, бесполезно. Ментов не знаешь, что ли! Они бы и в прежние времена не нашли, а теперь, когда им на нас тявкать разрешили - вообще труба. Забудь!..

 

Условным звонком - для „своих“ - он успокоил охранника за неприметной дверью во дворе кирпичного дома. Заведению не было нужды привлекать новых клиентов „с улицы“, поэтому над дверью не было даже простенькой вывески. Дверь как дверь. Таких - неброских, обитых железом, слегка заляпанных краской - тысячи в тихих двориках столицы.

Клиентов за такими дверями обычно знают в лицо. Но стать клиентом подобного заведения - ой, не просто. Тут ведь важно не только иметь лицо. Сколько людей, имея вполне приличное лицо, имея даже лицо, достойное обложки модного журнала, не имеют возможности попасть за эти двери. А сколько ещё разных лиц годами ходят мимо этих дверей и не подозревают, что чьи-то - другие, не их - лица за этими дверями с нетерпением ждут и даже, по-своему, любят. Жаждущему подобной любви совершенно необходимо, чтобы лицо его отрекомендовал кто-либо из завсегдатаев, чьё собственное лицо не вызывает сомнений в своей значимости. Иначе никак. Иначе как же? Иначе какой это, к чертям, закрытый клуб по интересам!

Николай Петрович поздоровался. Лицо самого Николая Петровича в этом заведении давно имело беспрекословный авторитет. Поэтому с ним поздоровались тоже, выдержано и радушно. С поклоном приняли пальто. Широким жестом пригласили пройти внутрь.

- Для Вас третий кабинет, Николай Петрович, - вежливо поклонился метрдотель, намереваясь проводить Баринова до дверей за мягкими плюшевыми шторами.

- Меня кто-нибудь ждёт? - поинтересовался Николай Петрович.

- Извините, пока никого. Вы первый, Николай Петрович.

- Тогда я, пожалуй, посижу в баре. С Вашего позволения.

- Как Вам будет угодно, Николай Петрович. - кивнул метрдотель, улыбнувшись уголками губ.

Потягивая виски... «Что вы, никакой содовой! Никакого льда!» - Пристрастившись с годами к заморским напиткам, Николай Петрович, тем не менее, остался верен исконной культуре питья. - «Виски из холодильника и пачку сигарет!»

Потягивая прохладный виски, Николай Петрович старался отвлечься и погрузиться в мир музыки, как всегда со вкусом подобранной персоналом заведения. Ужасы минувшего дня почти без остатка растворялись в септаккордах неспешного восьмитактового блюза. А то, что не смогла поглотить музыка, тонуло в широком бокале благородного напитка.

 

- Николай Петрович! Миленький! Телефончик не одолжите на пару минут? Мне один всего звоночек, а на моём, как нарочно, батарейка села...  - милая искренняя улыбка этой девушки завораживала Николая Петровича с самых первых дней их знакомства.

- Конечно, солнышко!

Непринуждённо болтая, стриптизёрша скрылась за кулисами небольшого подиума.

- Как её там? Мила? Лиля? Милена?

От безуспешных попыток вспомнить имя обаятельной танцовщицы Николая Петровича отвлёк метрдотель, бесшумно, по-кошачьи, словно из ниоткуда возникший перед ним.

- Вас уже ожидают, Николай Петрович. Вас проводить?

- Спасибо, сам дойду. Ах, да! Эта... э-э-э... как её там, рыженькая... - Николай Петрович показал рукой на подиум.

- Наиля? Хотите пригласить её на вечер?

- Нет... Не знаю. У неё... мой телефон. Занеси, как освободится. Не забудь, смотри!

 

- Баринов? Николай Петрович? - двое крепких мужчин сурового вида в одинаковых серых костюмах поднялись со стульев навстречу Николаю Петровичу, едва он закрыл за собой дверь. Третий встал у него за спиной, отрезав единственный путь к отступлению.

- Да. - коротко ответил Баринов, почуяв неладное. - Чем обязан? Вы кто?

- Вам придётся проехать с нами. - вежливо сообщил один из крепышей, когда после непродолжительной борьбы на запястьях Николая Петровича едва слышно клацнули наручники.

- Вы не имеете права! Кто вы?! - в отчаянии застонал Баринов, не узнавая собственного голоса.

- Вам всё скажут. Наберитесь терпения, Николай Петрович. - с теми же холодно-вежливыми интонациями отреагировал мужчина.

 

За всю дорогу люди в сером не проронили ни слова. Лишь однажды, перед тем как усадить Николая Петровича на заднее сиденье чёрного минивэна, один из сопровождающих, положив руку ему на затылок, коротко скомандовал:

- Пригнитесь.

Изнутри салон был задёрнут чёрными непроницаемыми шторками, так что Николаю Петровичу даже примерно не удалось установить, куда его везут. Кричать и звать на помощь было бессмысленно. Ещё тогда, в баре, проходя мимо случайных свидетелей в коридоре, когда его выводили из кабинета и вели к пожарному выходу из клуба, Николай Петрович прочитал это в глазах метрдотеля. В звуконепроницаемом салоне тем более не стоило предпринимать попыток привлечь чьё-либо внимание. Кроме вероятного недовольства его конвоиров, ни к какому результату это бы не привело. А поди знай, где пролегает граница терпения угрюмых субъектов в строгих костюмах, безмолвно сидевших по обе стороны от Николая Петровича на всем пути следования. 

Баринов молча и угрюмо просидел всю дорогу, машинально подсчитывая остановки, ускорения и повороты, словно надеясь по этим приметам вычислить свою дальнейшую судьбу.

- Трендец! - одно только слово крутилось в голове Николая Петровича. Почему оно, нелепое, бабское - любимое словечко его молодой жены Анжелы, а не какое-то другое слово поселилось сейчас в его голове, Николай Петрович не сумел бы объяснить даже под пыткой. Трендец и трендец. Да и какая, к дьяволу, разница. Как ни назови, дело, похоже, принимает нешуточный оборот. Куда везут его те чугунные лбы, один бог, быть может, ведает.

 

Машина встала вплотную к тёмному подъезду.

- Трендец! Сейчас или никогда!

Отчаянная попытка вырваться из цепких объятий. Где там! Ведут. Вверх по лестнице. Один пролёт, другой, третий...

Похоже, обычная квартира. Вошли. Просто. Без звонка. Как к себе домой, открыли своим ключом.

«Не „органы“? Неужели бандиты? Убьют? За что? Зака-а-аз! Как он сразу не догадался! Митрофаныч, сука! Он подставил, больше некому...»

Прихожая. Кухня. Свет. «Суки! Мало вам люстры - ещё настенную лампу в рожу!»

- Николай Петрович, когда Вы последний раз видели Алексеева Валентина Митрофаныча? Спокойный такой голос, привычное дело, будничная работа...

«Уфф! Вроде не бандиты... Впервые о таком слышу? Бред! Ну, конечно, они всё знают, к чему придуриваться...»

- Т-так когда же... сегодня и видел. В обед.

- То есть днём?

- Ну да, до трёх, точно.

- И больше не видели? Вспоминайте!

- Н-нет, почему Вы спрашиваете?

- Вопросы здесь задаём мы, Николай Петрович. Итак, днём... Хорошо. А в этой квартире Вы в котором часу были?

- Что Вы! Я никогда...

- А если подумать?

Говорившему наперебой, мешая, казалось, друг другу, вторили остальные мужчины.

Вопросы звучали выстрелами то из одного угла, то из другого. «Кажется, это называется перекрёстный допрос».

- Говорите, говорите, быстрее!

- Вспоминай, гнида!

- Где был с пяти до шести тридцати?

- Ну! Быстро!

- На работе был! Все видели! И здесь ни разу не был! Почему вы мне не верите?!

Мужская разноголосица внезапно стихла. В наступившей зловещей тишине первый, похоже среди них главный, резко поднялся со своего места и, широко распахнув дверь в комнату, спокойно произнёс:

- Не были, говорите? Тогда как Вы объясните вот это?

Посреди огромной пустой комнаты, вальяжно раскинувшись в мягком кожаном кресле, сидел Алексеев. Лёгкая гримаса и широко открытые глаза его выражали крайнее изумление и взволнованность столь необычным визитом непрошенных гостей. Однако маленькая аккуратная дырочка на лбу Валентина Митрофановича ясно говорила, что от каких-либо волнений и переживаний на этом свете он уже навеки освобождён…

 

 

 

                                Глава восьмая

            В которой Николай Петрович убегает от погони и,

                         в конце концов, попадает домой…

 

 

 

Пистолет с глушителем валялся тут же, в полуметре от дверей. Большая лужа крови растеклась по полу под спинкой кресла. Бурое пятно поменьше, словно старинный эполет, украсило левое плечо Алексеева. К  нему от отверстия в центре лба Валентина Митрофановича - над бровью, через висок, мимо уха, с плавным поворотом к подбородку - вела почти чёрная запёкшаяся узкая „дорожка“. На мгновение Николаю Петровичу показалось, что голова Алексеева слегка дрогнула и ещё ниже склонилась к плечу.

Николаю Петровичу стало дурно. Если бы не мужчина в сером, стоящий рядом и вовремя подхвативший его под руки, он непременно грохнулся бы на пол. Ноги предательски дрожали. На лбу проступила обильная испарина, а во рту, наоборот, пересохло. Но главное - сердце. Сердце колотилось так же, как брошенная на дно лодки пойманная рыбина бьётся в последней отчаянной попытке вернуться в воду.

 

От резкого звука выстрела за спиной Николай Петрович инстинктивно съёжился и присел ещё ниже, но сильные руки снова не дали ему упасть. Что-то стукнулось в простенок над дверью и, отскочив, неприятно шлёпнуло Николая Петровича по макушке. Он, потирая лысину, осторожно обернулся.

- Улыбайтесь, Николай Петрович! - двое мужчин, стоявших посреди кухни, произнесли это хором. Один из них держал в руках несколько хрустальных фужеров, а из дымящейся бутылки в руках второго тонкой пенящейся струйкой прямо на пол лилось шампанское, издавая приятный шелест морского прибоя.

- Вас снимает скрытая камера! - оба улыбались так радушно, будто вручали Баринову приз за лучший костюм на детском утреннике.

- Вы попали в передачу „Разыграй лоха“, Николай Петрович! - вторил „коллегам“ крепыш, всё ещё бережно поддерживающий Баринова под локотки. Сказав это, он наконец отпустил Баринова и захлопал в ладоши.

Сдавленный стон в комнате заставил Николая Петровича повернуться снова. Корчась в конвульсиях от беззвучного хохота, „труп“ Алексеева сдирал с себя бутафорские кровавые нашлёпки.

- Ххххх-хх-х-х-ха-х-ххх... Купился...хх-х... Колюня, купи-и-ился! - с трудом выдавил из себя Валентин Митрофанович, тряся тройным подбородком.

 

- Ты мудак, Митрофаныч? - спрашивал Николай Петрович минутой позже, изрядно отхлебнув шампанского прямо из горлышка. - Сколько тебя знаю, ты всё не меняешься, приколист хренов! А если бы я тут коня двинул, а? Ты что, совсем, что ли, краёв не видишь?!

- А что, неплохо получилось, да? - Алексееву удалось произнести фразу вполне внятно, но дрожащие щёки и плечи выдавали, каких неимоверных усилий ему это стоило.

- Представляю, Валентин, во что это всё тебе обошлось. Не жалко бабки-то во всякую херню вкладывать? - уже мирно, быстро взяв себя в руки, поинтересовался Николай Петрович.

- Брось! - отмахнулся Алексеев, - Квартира и так моя... Ну... ты понимаешь... любовное гнездышко... Так, на всякий случай. А ребята мне бесплатно согласились помочь. Из любви к искусству, Колюнчик, только лишь из любви к искусству. Какие же это траты, что ты, старичок!

- Ни фига себе, Валя! Это ж сколько „ребяток“ тебе помогали! Ну ладно, я понимаю ещё наши, комитетские, хорошо. Я могу понять радио... Хорошо, видеозапись, и это понимаю, можно подсунуть в нужный момент в телевизор. Аэропорт, таможня, такси... митинг, наконец, - тоже, при желании... Но снег! Валя, скажи мне, как тебе удалось завалить полгорода снегом? Ради только твоего бзика с розыгрышем! Развести одного меня! Нет, ты точно мудак, Митрофаныч!

Лицо Алексеева сделалось серьёзным.

- Ты что, идиот, Николай? Ты так ничего и не понял?  - Валентин Митрофанович, шумно втянув носом воздух, поднялся с места и поманил Баринова пальцем.

- Пойдём-ка в кабинет, Коля. Потрещим...

 

„Кабинетом“ оказалась небольшая уютная спальня, большую часть которой занимала огромная кровать. В углу под оранжевым абажуром стоял небольшой достаточно скромно сервированный столик и два кресла.

- Присаживайся, дорогой, будь как дома. - предложил Алексеев, тут же плюхнувшись на одно из кресел и закинув ногу на ногу. И, проследив за взглядом Баринова, будто пытавшегося подсчитать площадь кровати в квадратных метрах, игриво добавил:

- Не боись, приставать не буду. У-у, проти-и-ивный!

Николай Петрович критически осмотрел стол.

- О-о, Валя, ты уже перешёл на обычный Хеннесси? - с издёвкой поинтересовался он. - Хорошо же ты меня ценишь. Главное, на прикол ему бабла не жалко, а меня всяким дешёвым пойлом травит, как рублёвую проститутку. А что, на „икс о“ хотя бы - жаба задушила?

- Погляжу я, Петрович, чем ты меня будешь через полгодика угощать. А главное, где и с кем... Ничегошеньки-то ты, дурачина, не понял! - не вполне подобающим ситуации деловым тоном, как на совещании у „самого“, отрапортовал Алексеев, разливая „вери спешил“ коньяк по пузатым бокалам. Строгий взгляд чёрных глаз цепко следил, чтобы рука отмеряла точнёхонько одну шестую часть бокала. Справившись с ответственный миссией, Алексеев несколько смягчился и продолжил в свойственной ему отеческой манере:

- То, что ты сегодня весь день наблюдал, Коленька, как раз никакой не розыгрыш. Всё, Коленька, взаправду… Натурально всё, Коленька... Натурально... Спасибо „самому“ - удружил, сука!..

...Лимончик бери, Коленька... Шоколад... хороший… пока есть...

Да сдрейфил он, небось! Я уж не знаю... Или спецура нас предала... Или вояки слили, язви их в печёнки… Чем их так быдло то напугало?

Николай Петрович слушал, не перебивая. «Пускай выговорится спокойно, а то опять заведётся -хрен чего поймёшь. Они с Шириновским как „два сапога - пара“. Чуть что, начинают горло драть -слова не вставишь».

- А снег, Коленька, это не я тебе подстроил. Это заседатели наши дорогие нам с тобой подкузьмили. Они же, идиоты, как прослышали, что контролёры народные им вдесятеро от минимальной зарплаты посулили, враз в штаны насрали. Ночью заседали, прикинь! Закон сочиняли. А с утра - ОМОН в ружье! И назавтра же в стране ни одного гастарбайтера не осталось. Ни е-ди-но-го!

Ты понял, да? Это ж они у нас самые крохи получали. Тут даже на двадцать умножай - всё равно мало. А если зарплату поднимать, то на кой ляд нам иностранцы?! Вся фишка в том была, чтоб денежки сэкономить на дешёвой рабсиле. Будто мы бабкам достойного применения не найдём - да, Петрович?  - Алексеев озорно подмигнул.

- Прикинь, как оперативно подсуетились? Ты когда-нибудь от заседателей этакую прыть видывал, Петрович? Вот и я нет… Только они, жопоголовые, не скумекали, что снег теперь убирать некому. Что надо было не сгоряча шашкой рубать, не подумав, а мозги сначала включить.

Где ж это видано, Коленька, за день весь штат дворников укомплектовать! Это ж ежу понятно, что надо потихоньку замещать. Ну ничего, начерпают сами снега полные ботинки, да ноги, даст бог, попереломают через одного - в следующий раз умнее будут. Дворников-то всех , пока нехватка, в первую очередь в рабочие кварталы направляют, к больницам, вокзалам, да на общие дороги. А нам теперь с тобой от их жадности скудоумной мучиться, Коленька…

- А почему же туда в первую очередь? - не выдержал Николай Петрович, - „Контролёры“ же себя пяткой в грудь бьют, утверждая, что они за социальную справедливость!

- А вот такая, Коленька, с этого дня у нас с тобой социальная справедливость. Смекаешь? Нам с тобой отныне всё по остаточному принципу. Чтоб мы, значит, отныне на своей шкуре прочувствовали, каково этой быдлятине живётся.

Они ведь как кумекают, Коленька. Сунешься ты в общую жилконтору за сантехником дядей Васей, да сходишь к участковому доктору дяде Ване в давку и очередь, да разобьёшь на дорожных ухабах подвеску у своей любимой машинки в хлам. А потом, пока она в ремонте у дяди Пети на общих основаниях - за твои, заметь, кровные, а не по знакомству на службе - тебя в общественном транспорте хорошенько прессанут тёти Маши и бабы Любы... А из-за общих пробок ты опоздаешь на работу и тебя за это, опять же по общим правилам, непременно накажет контролёр дядя Федя. Рублём накажет, причём, а не пальчиком погрозит, как наше начальство. Да и то изредка, если сильно не в духе.  Во-о-от. И знаешь что, Коленька?

- Что?

- Что-что! И вот что! Снизойдёт тут на тебя, Коленька, божья благодать. И захочется тебе, Коленька, ту ситуацию в корне поломать.

- Да дерьмо вопрос, Митрофаныч! Что же, мы с тобой проблемы решать не умеем? Наладим себе всё и заживём снова. Власть у нас ведь не отнимают? Пара звонков и все дела!

- Так то оно так, Петрович. Не забывай только, что самому себе ты наладить сможешь в последнюю очередь. Вот, прикинь, протекла у тебя крыша…

- Ну ты дал, Митрофаныч! Ты подумай, как на нашем доме может крыша потечь? Там гарантия на сто лет! У тебе самого крыша едет, я смотрю! - забыв данный себе зарок не дразнить Алексеева, запальчиво крикнул Николай Петрович.

Но Алексеев, не обращая внимания на колкость коллеги, невозмутимо продолжал:

- Крыша, говорю, протекла и ты делаешь свою „пару звонков“ дяде Жоре, кровельщику. Потом ещё пару. Потом ещё... До дяди Жоры, представь, отчего-то всегда сложно дозвониться. А дядя Жора, прикинь, говорит тебе: ничего мол не знаю. У дяди Вани, дяди Пети и бабы Любы тоже крыша течёт. Я, пока им не починю, к тебе никак не могу, дядя Коля! И с материалами, сам понимаешь, напряг. Ты уж извиняй... Позванивай где-нибудь через месяц. И вот ты, Коленька, весь месяц с тазиками бегаешь. И осень ещё на дворе, как назло! Так и поливает, так и поливает! Прикинь, незадача: как дождь - все на диван футбол смотреть, а у тебя водное поло с кёрлингом вперемешку. Знай, тазики передвигаешь... Во как.

Как, помнишь, Коля, в „Джентльменах удачи“, когда они, чтоб бабки достать, батареи носили. Так и нам с тобой - пока всё дерьмо вокруг не разгребём, к собственной конфетке дверцу не отворим.

- Да ну её в задницу, такую конфетку! В гробу я видел такую жизнь! - не на шутку вспылил Николай Петрович. - Ты сам разве не понимаешь, что это бред?!

- Я-то, Коленька, это прекрасно понимаю. Поэтому и позвал тебя. Потолковать, мозгами пораскинуть...

- Так чего ты мне тут по ушам ездишь! Да я завтра же сбегу! Нужна мне их „десятка“! В жопу пусть засунут! - погрозил кулаком кому-то невидимому Баринов. Алкоголь, приятно разлившись по всем клеточкам организма Николая Петровича, приятно грел душу и раззадоривал бесшабашную удаль.

- Куда сбежишь-то, Коля? Родной, опомнись!

- В бизнес подамся! Да меня с руками оторвут! Я специалист экстра-класса.

- Коленька, мы же не на пресс-конференции, старичок. Кому ты втираешь? Какие мы с тобой специалисты? Бумажки перекладывать и начальству задницу лизать, вот и вся специализация. Этому тебя в твоей ЦПШ учили?

- Не Це Пэ Ша , а Вэ Пэ Ша, сколько тебе говорить!

- Да хоть Хэ Пэ Ша! Хоть Жо Па Ша! Суть то одна! Все специалисты под нами с тобой, Коленька, трудятся. А мы с тобой им только барские указания даём с умным видом. Не так?

- Ничего, грамотные управленцы везде на вес золота.

- Окстись, Коленька! В бизнесе своих управленцев хватает. А если „наших“ когда в бизнес и брали, то только за связи их полезные, в „верхах“ наработанные. Посуди сам, стал бы кто-нибудь тому заседателю - без высшего даже образования! - бабло немереное отваливать? За пару лекций столько, что иному профессору за десять лет не заработать! А? Если бы он не был заседателем?  Кому ты, Коленька, на хер нужен, без связей!

По нонешним-то временам, Коленька, получится у тебя не „золотой парашют“ , как раньше, а „волчий билет“ по всей форме. Так что сиди, старичок, не рыпайся. Давай лучше мозговать, как нам на своём месте эту „народную гидру“ одолеть. Не высовываясь, по-умному...

Не дрейфь, Колюнчик, мы ещё всех с тобой пересидим... Ты вспомни, как мы при Советах с тобой начинали. И где они все, кто нам мешал? А?! Привыкай, Коленька, наново.  Тихой сапой, старичок, тихой сапой…

- Ну уж на фиг! Стар я уже, Митрофаныч, под плебейскую дудку плясать. Денег я на старость скопил малость - за границу рвану.

- Всё, Коленька, сдулся? Кефир, клистир и тёплый сортир? Ты пей, кстати, Коленька, коньячок, не стесняйся... запоминай послевкусие... - Алексеев „освежил“ напиток в бокалах.

- Ну зачем же, Валенька! - спародировал Николай Петрович иезуитскую вкрадчивость Алексеева, - Водка! Лодка! И молодка! И, заметь, всё это на тёплом бережку в нормальной - нормальной, Валя! - стране.

- Эх, Коленька, учу тебя, дурня, учу... Всё без толку! Кранты, Коленька, прикрыли лавочку. Надо было тебе с островов своих не возвращаться, Коленька. Теперь - ша! Не вырваться нам.

- Ты чего городишь, Митрофаныч! Вроде пил в меру, а уже в зюзю?

- Ах, если бы, Коленька, если бы!.. Ты сюда слушай... Невыездные мы с тобой теперь, Коля.

- Как? Совсем?!

- Ну, почему же... Если к секретам доступа не имел, то на все четыре стороны.

- Ну вот, видишь!

- Ты дослушай! Секреты, Коля, не самое страшное. Деньги, Коленька, деньги!

- Что деньги?

- Нельзя вывозить. Пока не докажешь, что честно заработал непосильным трудом - ни-ни! А сам катись, если хочешь... Нищим. Если, конечно, нищего тебя где-то примут.

- Тьфу ты, напугал! А то ты не знаешь, что у меня всё бабло в оффшорах, Валя! А у тебя самого разве нет? Чего здесь ещё ловить, Митрофаныч? Давай, валим к чертям!

- Во-о-от, Коленька. Вот тут, как говорится, начинается картина Репина „Приплыли!“

- Что опять не так?

- Опять не так, Коленька, вот что... Иностранных счетов, Коленька, это тоже касается. Хочешь свалить из страны - докажи, что всё зарубежное имущество и счета - твои на законных основаниях.

- Беспредел!

- Эх, Коля, не то слово! Но до настоящего беспредела мы пока не добрались. Это цветочки, ягодки впереди.

- Ну хорошо, погоди, а если я как бы к морю отдохнуть поехал? Типа вернусь через неделю...

- Коленька, мне тоже бы хотелось, чтоб они оказались лохами. Но они не лохи, Коля... К сожалению... Давай накатим, а? По-русски! - Алексеев наполнил бокалы до краёв.

Осушив бокал до последней капли, Митрофаныч от души крякнул и отправил в рот одну за другой две дольки лимона.

- Они не лохи, Коленька. Они давно просекли, что неспроста мы копили себе на старость именно в офшорах. Именно, чтоб свалить с первым пароходом, когда здесь жареным запахнет. Хочешь поехать, Коленька - как бы, не как бы, типа не типа, один хер, за бугор - ехай, родной. Только договор заключи сперва с государством на доверительное управление всем капиталом на время твоего пребывания „там“. И - езжай, соколик, загорай на тёплом песочке.

- Митрофаныч, да в своём ли ты уме! Кто знает о наших с тобой делишках „там“?

- Коля-Коля, - сочувственно прошептал Алексеев и потянулся через стол пощупать лоб Баринова, не горячий ли, - Ты выпей, Коленька, ещё, может, просветлеет черепушка…

- Во-первых, Коля, это только твоя головная боль, как доказать, что ничегошеньки ты „там“ не заховал. Во-вторых, ты забыл, в каком веке мы живём. Плевать даже на чекистов, хотя они сейчас тоже играют против нас. Мы, Коленька, сами себе яму вырыли. Вооружили быдло информацией. Интернет, базы данных, камеры слежения - да сейчас каждый школьник может узнать, что ты ел на завтрак и сколько раз за день ты пукнул. Мы создавали всё для своего удобства, а теперь мы же с тобой, Коленька, у этой системы под колпаком! Мы с тобой теперь, Коленька , главные герои в шоу „Под стеклом“, понимаешь?! На ла-до-ни!

- Ну, Митрофаныч, здесь ты, пожалуй, лишку дал. Пока ещё не всё под контролем, не придумывай.

- Для дяди Васи с тётей Машей, может, и не всё, Коля. Но для нас с тобой наступают тяжёлые времена.

- Да ну-у-у? - скривился в улыбке Николай Петрович.

- Зря ты лыбишься, Петрович. Вот ты не задумывался пока, что за чудо-симку ты сегодня вставил в телефон? Почему в трудовом договоре особо указано об обязательном ношении мобильника и о запрете его отключения под страхом наказания вплоть до увольнения? Не думал? Причём отмазка „села батарейка“ теперь не катит. И вообще, знаешь ли ты, где сейчас твой телефон?

- Кстати! Вот стерва! - вспомнил Баринов рыжую стриптизёршу. - Твои, между прочим, ребятки постарались. По твоей милости мне снова в кабак возвращаться!

- Не ругай её, Коля. Славная девочка!.. - Алексеев мечтательно причмокнул губами. - А телефон твой, чтоб ты знал, сейчас в опере, Коленька. Слушает „Бориса Годунова“. Ты ведь любишь оперу?

- Терпеть не могу!

- Заруби себе на носу, Коля. Ты! Любишь! Оперу! - голос Алексеева ненадолго обрёл стальную жёсткость, - По крайней мере, сегодня. Если вдруг завтра спросят.

Ну извини, старина, времени на раздумья было мало - не угадали чуток с репертуаром. Но это ещё что! Ха! Моя мобила, ты не поверишь, смотрит хороводы в „Русском доме“.

Запомни, Коленька. Здесь ты никогда не был, меня не видел. И после оперы ты поехал домой в постельку к молодой жене. Уяснил? А телефон тебе скоро передадут. Второй акт заканчивается. - сказал Алексеев, посмотрев на часы. - Не переживай, „ребятки“ всё сделают правильно. Ребятки обученные. Не дрейфь, Коленька, остались ещё у нас с тобой верные псы, остались, Коленька.

- Что, Валюха, так всё теперь серьёзно?

- Так, Коленька. Теперь, Коля, расслабиться ты можешь только в собственном сортире. Но... не знаю, сильно ли тебя огорчу, Коленька - из твоих апартаментов тебя скоро попросят.

- Что за чушь?

- Да, Коленька. Я же говорил - остаточный принцип. Переселяемся в хрущёвки. Нам ещё повезло. Инвестор только-только квартал расселил. Готовили к сносу, а тут - надо же! - правила поменялись. Инвестору новый участок дали, ещё лучше прежнего, чтоб не обижался. А нас - туда. Нашему комитету ещё, считай, повезло. Заседателей вообще к чёрту на рога поселили.

- Погоди, Митрофаныч, а что будет с моим законным жильём?

- Колюнчик, ну что ты! Я же говорил - сначала докажи, что оно законное. А оно пока в резервном фонде побудет. Ну, там, если вдруг погорельцев переселить иль ещё какая напасть. Потом тебя поставят на очередь. На него же, на твоё законное. Сказали, посмотрят по результатам работы. Через пару лет, сказали, решат. Либо тебя обратно в апартаменты… Либо, сказали, у них как раз ветхое жильё под расселение пойдёт. Но это, обещали, на крайний случай - для тех только, кто работать за два года не научится.

- Хмм, странно. Тогда, по логике, бездельников лучше бы увольнять к едрене фене.

- Знаешь, я „контролёрам“ тот же вопрос задал. В первый же день. Знаешь, что ответили?

- Что?

- Не наша, говорят, это функция. Наше дело, говорят, создать вам материальные стимулы, условия для работы. „Условия“, прикинь! У них ещё язык поворачивается! А кого увольнять, говорят, и вообще что делать и как жизнь налаживать, вы, говорят, сами решайте. Тем более, говорят, заседателей народ избирает. Как мы, говорят, их уволим? Прикинь!

- Да нифига не помогут их стимулы! Если человек не работал никогда, то и не будет работать. Ты сам разве не понимаешь, Митрофаныч?

- Не скажи, Коленька, не скажи. И месяца не миновало, а процесс уже пошёл. Цены-то на жилье, погляди, как упали!

- И что, думаешь, из-за этих их чёртовых „стимулов“?

- Коленька, ты дурака-то не включай! А отчего же? Вот скажи мне на милость, отчего у нас в стране - с не самым богатым населением, Коленька, причём нашими же с тобой, Коля, стараниями, так ведь? - отчего у нас чуть ли не самые высокие в мире цены на жильё? Отчего в стране, богатейшей природными ресурсами, самые дорогие стройматериалы? Ах, да, Коленька, извини! Забыл, что ты в стройке ни бум-бум. Хотя какая разница? Разве у той „коровы“, которую „доишь“ ты, по другому „вымя“ устроено?

Вот, смотри, Коля, что произошло. Очень вдруг нашему брату захотелось в свои хорошие квартирки вернуться. Очень, понимаешь! А путь один. Народ сначала поселить надобно. И, понимаешь, строить-то у нас гото-о-овы. Только свистни. У нас, Коленька, покупать не готовы. Дорого, Коля. Посудили „наши“, порядили, да и решились, скрепя сердце. „Вынули“ из цены одну ма-а-ахонькую детальку. Ну, ты знаешь, какую. Давай мы её с тобой, Коленька, скромно назовём „административным ресурсом“. И, смотри-ка, уже на тридцать процентов всё подешевело. Как с куста! Но это ещё только начало, Коленька. Самое начало. То ли ещё будет, Коля!

Давай, Коля, накатим за административный ресурс. Помянем, как говорится, усопшего. - Алексеев по-братски разделил остатки коньяка, - Давай, Коляша, не чокаясь…

 

- Перестарались мы с ним, Коленька, видать, с „ресурсом“ нашим. Вот, скажи мне, старичок, сколько ты обычно себе, родному, „на старость“ оставлял? А-а, ладно, молчи. Будто я сам не знаю!

Я тут, слышь, Коля, пару месяцев назад в кабак зашёл. А там, прикинь, бизнесмен один пир горой закатил. Знаешь, что отмечал?

- Знаю, конечно! Что ещё может праздновать бизнесмен в нашей стране. Фуфло очередное кому-то впарил, вот и весь банкет.

- Нет, Николаша, не угадал. Праздновал он, Коленька, „юбилей“. Пятьдесят процентов.

- Лет, ты хотел сказать?

- Нет, Коленька, именно процентов! Половину госзаказа всего лишь отдал в „откат“, прикинь! Счастлив, как ребёнок был, что ему за целых пятьдесят процентов выделенной суммы разрешили дом построить. Не для себя, заметь - для народа.

Эх-х, а помнишь, в школе на истории учили про церковную десятину? Представишь сейчас - смех один. Десять процентов, а? А помнишь, как радовались, что мужики попов за такие поборы нещадные - да на вилы? Где они , Коленька, те пацанячьи времена? Жадность нас, Коленька, погубила, жадность…

- Да итить твою налево, Митрофаныч! Какая жадность! Ты посмотри, в стране всего навалом! Когда ещё так жили? Чего этому стаду не хватает?

- Вот, Коленька! Именно. Ещё древние, помнишь, придумали золотое правило, чтоб стадо спокойно в стойле стояло и на хозяина не мычало, да рогом не целило. Хлеба и зрелищ - помнишь? Америкосы веками это правило свято чтут, поэтому их стадо в политику не лезет. Живут, в ус не дуют, без потрясений и переворотов.

- А у нас не так, разве?

- Не так, Коленька. Мы, Коля, с „хлебом“ пожадничали. Зрелищ - жопой ешь, а вот с „хлебом“ напряг. Думали, так проканает. Ан нет - наполовину это правило, прикинь, не работает! Печалька, Коленька, печалька...

 

- А вот, кстати, о зрелищах, Николаша. - позвал Алексеев Николая Петровича, вернувшегося в комнату после „экскурсии“ по местам, которые обычно нет-нет да и посещают люди после обильных возлияний. - Смотри теперь, Коленька, сюда...

Николай Петрович подошёл к окну.

- Что видишь? - спросил Алексеев, показывая на огромную афишу на стене противоположного дома.

- „Концерт идёт под фонограмму“ - прочитал Николай Петрович.

- А выше? Кто выступает?

 А выше не вижу. Буквы мелкие.

- Вот, Коленька! А знаешь, почему?

- Почему?

- Потому, Коленька, что теперь у нас клиент всегда прав.

- А-а-а, что-то я уже подобное сегодня в метро слышал. Но не понял ни фига. Что за ерунда такая?

- Это, Коленька, как раз не ерунда. Тут как раз беспредел и начинается. Помнишь ту нашумевшую историю, когда американская бабка два миллиона долларов отсудила за жареную кошку?

- Когда она её в микроволновке посушить решила?

- Да-да. Она в суде заявила, что в инструкции про кошек ничего не сказано. Ну, и с производителя, помнишь, денег сняли, чтоб старушку в горе её безутешном морально поддержать.

- Ага, а мы теперь удивляемся, отчего у буржуев инструкции теперь такие дебильные. Чуть не про марсиан предупреждают.

- А ты бы разве не испугался? На месте производителя. А? Ты, Коля, суть-то улови! Кошке той, быть может, цена два цента в базарный день. А отжали два лимона, прикинь! Как думаешь, захочет человек ещё разок в такое дерьмо вляпаться? Тыщу раз теперь перестрахуется!

- Да уж подстелили они теперь соломки по полной программе! Хотя в их случае достаточно написать, что не допускается делать всего того, что не разрешено инструкцией. И всё! Дурни, одним словом.

- Ну да бог с ними, с буржуями. У нас дела похлеще! У нас теперь все за честность, прикинь! Причём честность теперь - глазами потребителя. Вот смотри, - Алексеев снова повернулся к афише, - Видишь, это как раз защита от нечестного клиента. Потребителю-то у нас тоже в рот палец не клади. Бабла на ровном месте всем срубить хочется. Ты бы видел, Коленька, что сейчас в судах делается! Но теперь человек не придёт в суд и не скажет - не знал, мол, что концерт под фонограмму. Верните, мол, деньги. Ему теперь скажут - как же так, родное сердце! Ты разглядел где концерт, что за концерт и когда концерт, но не увидел огромными буквами, что это будет массовый просмотр открывания рта под „фанеру“? Иди-ка ты с миром, скажут ему, тебя честно предупредили и ты знал, на что шёл.

- 3наешь, Митрофаныч, я бы не сказал, что мне стало намного понятнее. К чему эти романтические сопли? Песенки, концерты?

- Дурень ты! Я говорю, теперь все - все, понимаешь! - договоры так пишутся. Людей заставляют под каждым словом подписываться, которое - лишь теоретически - может им в дальнейшем не понравиться. И всё, что по договору может в будущем принести клиенту вред - пени, проценты, форс-мажор, неустойки, просрочки - всё-всё пишется не мелким шрифтом, как раньше, а самым крупным.

Помнишь шведские дорожные знаки? Мы ведь вместе тогда ехали, а? Помнишь, где ограничение скорости - знак огро-о-омный такой, а где, наоборот, побыстрее можно - ма-а-ленький такой кругляшок. Мол, не заметил, и ладно - здоровее будешь. 

Иначе человек придёт в суд и скажет: А я не по-о-онял. А я не заме-е-етил. Верните де-е-еньги. И вернут ведь, Коля! Теперь, Коленька, судят снова не по „букве закона“ , а по „понятиям“. Совсем как мы когда-то с тобой в девяностых. Только понятия эти, Коленька, теперь в пользу лоха из народа. У него приоритет и перед тобой, чиновником, и перед всеми организациями. Чтоб его месяцами по кабинетам не мурыжить, как раньше было. А если всем его обидчикам захочется „по букве“ посудиться, пусть сами подают апелляцию и судятся хоть до посинения. Только уже не с лохом, а с его представителем, который за это бабки получает. От государства, Коля, получает. А ты, Коленька, знаешь, каково у государства денежку отсудить. Лоха больше не побеспокоят ни при каком раскладе. Он своё уже получил. Понимаешь теперь?

- Не очень...

- Ну и дурак! Человек теперь видит, что его защищают и не боится с государством сотрудничать. А это, да будет тебе известно, большая сила! И получается не как раньше, что „государство это мы“.  А получаемся мы с тобой, Коленька, при всех раскладах , наоборот, виноватые. Но нам с тобой надо, Коленька, о другом думать. Нам, Коленька, надо думать, как выжить в таких условиях. И не только выжить, Коленька... Пережить! Их всех, Коленька, пережить…

 

Приятный перезвон колокольчиков наполнил собой квартиру от прихожей до спальни.

- Кого ещё несёт? - насторожился Алексеев. - Об этой хате никто не знает.

- Ошиблись, наверное. - предположил Николай Петрович.

- Хорошо бы. - задумчиво протянул Алексеев и, немного помедлив, отдал короткое распоряжение вошедшему в спальню крепышу в сером, - Посмотри. Аккуратно.

Крепыш молча кивнул и на цыпочках подкрался к прихожей.

- Менты. Много. С собакой. - сообщил он по возвращении.

Оба, Баринов и Алексеев, при его словах заметно побледнели.

- Вот черти! - негромко выругался Алексеев, - Выследили-таки!

- Чего им от нас надо? - обескураженно поинтересовался Баринов, - Им-то какой интерес нас травить?

Но вопрос его остался без ответа.

- Ну что, господа, делаем ноги? - не то спросил, не то приказал Валентин Митрофанович, отдёргивая неприметную штору в тон обоев в дальнем углу спальни. За шторой открывался тёмный узкий коридор.

- Миша, Дима, останетесь тут, разрулите всё с ментами, лады? - распорядился Алексеев, зажигая свет в коридоре. - Олег, отвезёшь нас.

- Хорошо, Валентин Митрофанович, - отозвался „старший“ крепыш, протискиваясь мимо тучной фигуры по направлению к двери в конце прохода.

- Как знал, что нужно именно эту квартиру выбирать, - шёпотом похвалялся  Алексеев, когда вся троица во главе с крепышом спускалась по крутым ступенькам, освещаемым лишь неяркой узкой полоской из неприкрытой двери квартиры, - Остальные без чёрного хода были.

- Ага, вам повезло, что менты - чуханы, поляны не секут, Валентин Митрофаныч, - отозвался крепыш, доставая из кармана телефон и пытаясь подсветить им у себя под ногами, - Я бы на их месте в первую голову все выходы перекрыл. Приняли бы нас тёпленькими…

- Не накаркай! - вполголоса прикрикнул на него Алексеев.

- Чего уж теперь... - философски заключил крепыш.

 

- Говоришь, чего ментам надо, Коленька? - рассуждал заметно повеселевший Алексеев, как только машина с противным визгом колёс завернула за угол.

- Олег, не спеши, - бросил он водителю, - Теперь уж точно не догонят...

- Да прогнуться хотят, Коленька. Перед новой властью. Они ведь тоже обложены со всех сторон, как мы с тобой. Не знаю, кто контролирует чекистов, но все остальные силовые структуры теперь у них под колпаком. Суды, прокуратура, следствие - все под камерами. „Народные“ им только людьми помогают. Это ж не какие-то мелкие бюрократишки - за ними глаз особый, этих в интернет на всеобщее обозрение не выставишь. И нам с тобой отомстить, Коленька, тоже не последнее у них желание. Мы ведь, вспомни, как их „телефонным правом“ мучили, сердешных, пока в силе да фаворе были.

- Погоди, так что, „народники“ - это всё-таки власть?

- По факту получается так, Коленька. Нас-то им удалось „построить“, как ни крути. Считай их пятой властью. Хотя, если честно, я удивлён. Обычно, как кто-то, даже из „честных“, к кормушке приближается, у него сразу от соблазнов крыша едет и он начинает одеяло на себя тянуть. А у них, не представляешь, большая половина на общественных началах помогает. И начальники их пока не борзеют, что вообще удивительно! Играют по тем же правилам, что и для нас устанавливают. Психи! Так, глядишь, мы снова социализм построим! Точно, психи!

Алексеев выдержал паузу, достаточную, чтоб набрать в лёгкие новый запас свежего воздуха, намереваясь, по всей видимости, и дальше разглагольствовать на злободневную тему. Но вдруг хлопнул себя по лбу и, посмотрев на часы, заорал:

- Ёптить! А телефоны-то!.. Олег, ты куда! Нам же в оперу! Налево давай!

Но было слишком поздно. Машина свернула направо. Нет, не в том дело, что Олегу пришлось бы делать небольшой крюк и, объехав пару кварталов, вернуться на нужную дорогу. Сущая, право, безделица. Но то, что предстало взглядам всей троицы, едва машина повернула за угол, казалось куда большей бедой.

В глазах зарябило от блеска множества фигур в ярких ядовито-зелёных светоотражающих жилетах. Они были везде. Вдоль проезжей части, позади белых машин с голубыми полосами, в самих машинах - везде! Завидев их автомобиль, ближайшая фигура отделилась от остальных и, сделав шаг навстречу, „преградила“ им путь полосатым светящимся жезлом.

- Накаркал-таки! - выдохнул Алексеев.

- Да погодите дёргаться, Валентин Митрофанович! Это гаишники. Пьяных, небось, ловят.

- А чего их так много? - не поверил Алексеев.

- Ну как много? Вы что, не знаете? Обычная облава... - обнадёжил Олег.

 

- Здравствуйте! Лейтенант Зайцев, - представился полицейский, наклонившись к открытому окошку.

- Что случилось, командир? - с наигранной беззаботностью поинтересовался Олег.

- Проверка документов... - начал было лейтенант вполне дружелюбно, но, потянув носом воздух из салона, строго спросил, - Как себя чувствуете, товарищ водитель?

- Прекрасно, командир! - заверил Олег, протягивая в окошко документы.

- Пройдёмте, пожалуйста, в машину, - не поддался оптимизму водителя лейтенант, пряча, не посмотрев, документы в карман, и делая шаг в сторону от окошка.

- Легко, командир! - согласился Олег и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

 

- Сидим спокойно, не дёргаемся. Знать ничего не знаем, ведать не ведаем. - Алексеев, похоже, не верил, что это всего лишь обычная проверка на дороге. - Здесь встретились, а телефоны у нас украли. Понял?

- Хиленькая версия, Митрофаныч. - постарался урезонить коллегу Николай Петрович, - Получше ничего не мог придумать?

- Поздно думать, Петрович, поздно! Делай, что говорят! - прорычал Алексеев.

Минуты шли, но подходить к ним больше никто не спешил. Немного успокоившись, Алексеев приопустил запотевшее окошко со своей стороны и попытался разглядеть происходящее в полицейском автомобиле. Видно было, как обычно спокойный и невозмутимый, Олег оживлённо жестикулирует, похоже, доказывая что-то сидящему рядом инспектору. Прошло минут десять, прежде чем они оба вышли и направились обратно к машине.

- Бардак полный, Валентин Митрофаныч! - заговорил возмущённо Олег, чуть не по пояс просунувшись в салон. - Повязали меня, представляете! Алкотестер сработал, сейчас на экспертизу повезут.

- Ты что, пил, придурок?!

- Никак нет, Валентин Митрофаныч, как можно! Я капли в рот не беру, Вы же знаете!

- Знаю, знаю, - проворчал Алексеев, обдумывая возможные пути преодоления неожиданно возникшего препятствия.

- Денег давал? - спросил он шёпотом, косясь глазом на стоящего чуть поодаль лейтенанта Зайцева.

- Ага. Чуть в браслеты не заковали!

 

- Что делать будем? - спросил Алексеев после того, как одна из полицейских машин, увозя в тёмном чреве крепыша Олега, скрылась за углом.

- А что, у нас богатый выбор? - съязвил Николай Петрович.- Давай жребий бросим - ты за руль или я за руль! Вот до того лба с полосатой палкой как раз и доедем. Гля, как зыркает. Так и хочет, небось, нас за Олегом вдогонку отправить.

- Боюсь, если я им дуну, у них прибор сгорит. Чёрт, ну что за непруха, Коля!

- Ха! А давай, может, этого лба попросим прокатить?

- Шутки шутишь? Коля, нам не до шуток! Нас люди ждут. Когда теперь Олега отпустят! Да и отпустят ли вообще? Надо же, как самих вдруг коснулось! Мля, говорил я этому шуту гороховому, оставь хоть пару промилле на погрешность прибора! А он - морду кирпичом и упёрся рогом. Ни в какую! Ноль и всё тут! Как это, говорит, раньше приборы точные были, а сейчас вдруг испортились? А я физик, Коля! Это ты „швондером“, Коля, всегда был, а я - физик. Я знаю, что приборов без погрешности не бывает! Не! Бы! Ва! Ет! Даже атомные часы, Коленька, не абсолютны. А раньше приборы ноль показывали, Коля, наоборот, потому что они гавёные были. Не хватало им, Коленька, порога чувствительности, чтоб рюмку водки засечь. Сам помню, помоложе был, проверял. Даже две иной раз рюмки - один хрен зелёная на приборе горит. Но ему разве, дубине, втолкуешь!

- Кому ему-то, Валя?

- Кому-кому! Кто у нас на затеи горазд? Главному диспетчеру нашему…

- Кому-у-у?!

- Ой, Колюня, прости! Я всё забываю, что ты ни хера не въезжаешь в теперешнем раскладе.

Нас теперь, Коленька, с лёгкой руки этого их... главного... ну-у, как его, все забываю! Тютькина, Тучкина, Сучкина? В общем, окрестил он нас, Коленька, всех диспетчерами. Вот и повелось. Власть, говорит, это не положение, не статус, не идол. Власть, говорит, это работа. Простая, обычная, говорит, работа. Власть, говорит, Коленька, это диспетчер и не более. И ответственность, говорит, власть должна нести тоже реальную, как настоящий диспетчер. Рублём, говорит, и, не приведи, говорит, господи, свободой. Почему, говорит, если у авиадиспетчера самолёт упал - его за решётку, а у власти экономика упала - так её на повышение?!

Вот и наш, Коленька, „главный диспетчер“ скольким водителям жизнь поломал своими дутыми промиллями, а сам вон весь счастливый и в чистом! Ходит, мля, улыбается, засранец!..

- Гы-ы! Слышал бы он тебя сейчас, Митрофаныч! Эк ты на него набросился вдруг. Ты ж, небось, так не хорохорился, пока тебя жареный петух не клюнул. Надо же, главный диспетчер! Ха!

- Да ты чего, Николенька! Его теперь даже „сам“ этим погонялом величает… - сказав так, Алексеев посидел, помолчал немного, и, громко рыгнув, распахнул дверцу машины. - Ну что, Петрович? Пошли, что ли, тачку ловить?

 

- Не кручинься, Коленька, - утешал Николая Петровича Алексеев, когда они подъезжали к оперному театру. Не нам одним досталось на орехи. Бизнесу тоже несладко. Заседателям-то, прикинь, обидно стало, что их одних прищучили. Сразу, как „контролеры“ и предсказали, Коля, моментально кинулись „жизнь налаживать“.

Либералы так прямо шакалами завыли. Ну-у, ты же их, крикунов, знаешь!.. Особенно шеф твой, Коленька, воем зашёлся. Он ведь, ты сам знаешь, что твоя течная сучка - альфа-самца за версту чует.

- Гы-ы, ага. Видел я его сегодня на „броневичке“ с „шашкой“ наперевес. Хохма!.. 

 - А я тебе про что! Он орёт, а остальная свора подтявкивает. А чего это, вопят, если страну в девяностых грабили все кому не лень, то сидит один Ходунковский? Давайте разбираться, орут. Если трехпалый перед страной, как хан Мамай пред стольным градом стоял и дланью своей трёхпалой махал - грабь, мол, кто смел и удал. Так все и грабили.  Пусть теперь, вопят, все олигархи отчитаются, честно ли свои капиталы нажили.

 Тут сразу „Едрёная держава“ подсуетилась. Законопроекты пачками сыпали. Тоже всем богатым устроили и „невыезд“ и „потолок зарплаты“, как у них самих. Пусть, говорят, тоже получают только в десять раз больше, чем их работники. Нечего, мол, жиреть на народном горбу. Прикинь, Коля! Кто бы мог подумать! В общем, устроили им полный „Оллинклюзив“, как в пятизвёздочном отеле. Внутри жри сколько хошь, а выносить из страны нельзя. Три банка выделили, через которые финансовые сделки с заграницей проходят. Аудитора на каждую сделку. Не вернулись деньги или товары в страну - пеняй на себя.

Так что не робей, Коленька, мы с тобой ещё неплохо устроились. Надо перетерпеть чуток, и всё у нас наладится.

Такси плавно притормозило у театра.

- Ну всё, Коля, хватит лирики. - спохватился Валентин Митрофанович и внимательно оглядел большой сквер перед театром. - Теперь о деле. 

Он придвинулся вплотную и зашептал прямо в ухо Николаю Петровичу.

 

- С человеком не говори. - припоминал Николай Петрович строгие наставления, приближаясь к тёмному силуэту в глубине сквера, - Аккуратно возьми телефон. «Мля! А так ведь и подмывает спросить у телефона, понравилась ли ему опера!» Веди себя, как человек, только что получивший безмерное удовольствие на любимом спектакле. Но не переигрывай, Станиславский! И сразу домой! Понял?! Никуда, слышишь - сразу домой. Анжеле привет. Всё, старичок, с богом! Береги себя...

 

Стояла ночь. Морозная, трескучая февральская ночь. Звёзды на небе были настолько яркими, что даже за непроницаемым светлым маревом уличных фонарей казались величественными и божественными. Однако сморщенный  седой старик, давно привыкший доверять навигатору больше, чем подсказкам небес, мчал своё такси, не выказывая к звёздам ни малейшего интереса. Плевать ему на звезды, плевать на фонари, плевать на суматошные улицы вокруг. Этот город давно приютил его, дал ему кров и работу, спас от голодной смерти, но на город ему тоже плевать. Огромный мегаполис высосал жизнь из его родного городка, а следом за жизнью сорвал с насиженных мест всю его родню и друзей. Как чёрная дыра, ненасытный гигант втянул в себя полстраны таких же, как он, несчастных, желающих просто выжить. За это простое человеческое желание город каждый день унижал его, бросал в спину обидные прозвища, шипел в глаза - „понаехххали“.

За что ему любить этот город? Только лишь за то, что он выжил ценой жизни сотен чьих-то малых родин? Да, его внуки родились уже здесь, они никогда не поймут тоски деда по родным местам. Когда-нибудь они сами крикнут кому-то вслед: понаехали! Но пока... Пока дед сутки напролёт крутит баранку этого дырявого ведра, будь оно трижды проклято! Внукам надо есть, одеваться, учиться. Надо просто жить.

- Дед! Включил бы радио, что ли!

Ох, как он ненавидит всех этих сытеньких, пьяненьких, зажравшихся, хрюкающих свиней!..

 

Такси уже было недалеко от дома, но всё равно Николай Петрович подгонял и подгонял нерадивого деда-таксиста, казалось, специально испытывавшего его терпение. «Надо же, радио ему жалко!»

- Дед, да не жмись ты, я доплачу, - с пьяной разухабистостью обещал Николай Петрович. Прощаясь, Алексеев дал ему достаточно денег, чтобы позволить себе доехать с ветерком. Но противный дедок ни за какие коврижки не соглашался чуток „пошалить“.

- На, подавись, фашист! - пробормотал дед, нажимая клавишу.

- Попался же старый пердун! На встречку нельзя, быстрее никак! Музыку ни-ни! Бе-бе-бе! - передразнил Баринов старика. - Тьфу, старый бес!

- Все люди, и власть в том числе, должны вспомнить те простые заповеди - не убей, не укради... - узнал Баринов голос кого-то из „утиных“, - И я надеюсь, нам рано или поздно удастся им в этом помочь…

- Слышь, дед, что ты за муру включил! Поищи чего-нибудь приличное. Не видишь, человек отдыхает! - чуть заплетающимся языком потребовал Николай Петрович. Перед тем, как поймать такси, Баринов решил унять все треволнения сегодняшнего дня, и заскочил „на пару капель“ в первый попавшиеся по дороге бар, совсем недалеко от здания оперного театра.

- А Вы сам верующий, Иван Иванович?

- Ой-ой-ой! Иван Иванович! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Вертели мы ваших Иван Иванычей, знаете где?! - вступил в заочную перебранку с радиоведущим Николай Петрович, в угаре позабыв о предосторожностях, которые при расставании клятвенно обещал Алексееву соблюдать неукоснительно.

- Нет, что Вы, я не верю в бога. Я, что называется, агностик.

- Ну, просто Вы вдруг заговорили о библейских заповедях…

- Полноте! Отчего же они библейские? В том, что библия процитировала человеческие заповеди, я, конечно, не вижу ничего зазорного. Наоборот! Но, скажите мне на милость, причём здесь бог?!

- Дед! Ты оглох или как? У-у-у, шайтан кривоносый! Ладно, рули, рули, вонючка... щас... пого... ди... а-а, сука... щассс ссам... дотя... нусь... - кряхтя и нещадно бранясь, Николай Перович полез между сиденьями, пытаясь добраться до магнитолы.

- ...В настоящий момент эвакуированные жильцы возвращаются в свои квартиры. Напоминаем, дорогие радиослушатели, что информация о заложенной в здании бомбе не подтвердилась. Полиция занимается выяснением личности неизвестного, сообщившего о заминировании здания…

- Твою мать, дед! Ты прикинь, да? А мы ведь драпали оттуда, как Наполеон в двенадцатом! Суки! Я чуть дуба от страха не дал, думал - всё, кранты, повяжут! А у них там какая-то бомба сраная. Бомба, дед, прикинь!..

- Дед, ну включи ты музыку, человек ты или нет! - всхлипнул вдруг Баринов. Быть может, запоздалое известие о напрасном страхе в квартире Алексеева было тому виной или, может, в том виновато лишь переменчивое пьяное настроение. Всё может быть…

 

Скоростной лифт в несколько секунд домчал Николая Петровича на десятый этаж. Он немного завозился в попытке достать большую связку ключей из кармана пальто, некстати зацепившуюся за подкладку.

Когда он поднял голову, то увидел странную картину. На площадке у его квартиры столпился народ. Дверь была распахнута настежь. Мрак за дверным проёмом казался непроглядным, а из-за двери курился лёгкий сизоватый дымок.

Николай Петрович остолбенел. Он узнал всех этих людей. Да и как было не узнать. Все они были похожи друг на друга, как соты в улье. Он узнал и дворника, и человека из телевизора. Василий Васильевич и Толян тоже стояли рядышком. Ещё с десяток человек такой же наружности переминались с ноги на ногу неподалёку. Никто из них не смотрел на Николая Петровича. Они тихонько шушукались между собой и, почёсывая в затылке, цокали языками. Время от времени кто-нибудь из них подходил к двери квартиры и, взглянув почему-то куда-то вниз, говорил - Ой, йо -о... И снова отходил, непременно вновь скребя затылок и приговаривая - Ой, йо-йой…

На миг Баринову почудилось, что над висками Василия Васильевича торчат маленькие чёрные рожки. Он решительно тряхнул головой, прогоняя наваждение...

- Да что ой-ё-ёй-то?! - В гневе, смешанном с ужасом, закричал Николай Петрович. - Что всё это значит?! Что столпились? Прочь!

Николай Петрович с неимоверной злобной силой растолкал плечами толпу и вбежал за порог...

В следующее мгновение он летел куда-то вниз. Ветер свистел в ушах. Внезапно все вокруг озарилось неярким красноватым свечением. Откуда-то сверху послышались страшный хохот и улюлюканья. Несмотря на кажущуюся огромную скорость падения, окружающее проплывало мимо медленно, словно замедленные кадры голливудского триллера. Баринов разглядел вереницу этажей, уходящих вниз в пугающую черноту. На каждом этаже была прикреплена табличка с порядковым номером. Почему-то этажи назывались кругами, а таблички светились огнём. «Девятый круг», «восьмой», «шестой», «третий...» проплывали и исчезали в вышине.

На всех этажах Николай Петрович видел людей. Много людей. Сотни. Тысячи...

Горел огонь, кипело масло в котлах, чадили смрадом огромные сковородки...

Вот показался исполинский ледяной куб. В его прозрачной глубине виднелось огромное чёрное существо в красной мантии, с изогнутыми полумесяцем рогами на косматой голове. Существо вращало огненными глазами и грозило Баринову ужасающего вида трезубцем в выпростанной из толщи льда волосатой лапе.

 Сверху раздался страшный вой. Баринов задрал голову. На него, неумолимо сокращая расстояние между ними, с огромной высоты падал Валентин Митрофанович Алексеев. За ним с визгом и проклятьями летел Шириновский. Баринов закрыл глаза. Почти сразу он ощутил ужасающее зловоние, а ещё через короткий миг со страшной скоростью погрузился в вонючую жижу. По инерции Баринов опускался все ниже и ниже. Воздух в лёгких заканчивался, а он всё погружался и погружался в глубину. Внезапно ноги упёрлись во что-то твёрдое. Баринов собрал все оставшиеся силы, оттолкнулся и, отчаянно бултыхая ногами, устремился наверх. Спасительная поверхность должна быть где-то рядом. Ещё. Ещё! Совсем, совсем рядом...

Он задыхался...

В голове потемнело…

Воздух...

Кончился...

А-а-а!..

 

 

 

                               Глава девятая

 Самая короткая и последняя, в которой Николай Петрович узнаёт,

                        что положительное не всегда хорошо…

 

 

 

- Фффухх! - Николай Петрович подскочил на постели. И тут же, схватившись обеими руками за голову, согнулся от боли, - Ой-йо-о-о!..

Едва нестерпимая боль от удара немного утихла, Николай Петрович, опасливо прикрывая голову рукой, осторожно огляделся. Через зарешеченное окошко одной из стен пробивался тусклый свет. Сам он лежал на третьем ярусе выкрашенных серой краской металлических нар на бугристом засаленном матрасе, укрываясь чьим-то ватником вместо одеяла. Видимо, при пробуждении он ударился головой о потолок, такой же грязно-серый, как всё вокруг, и потому едва различимый в неверном утреннем свете. Николай Петрович поднял руку и, действительно, наткнулся на прохладно-шершавую бетонную поверхность. Чуть ниже под его лежанкой кто-то ворочался, сладко посапывая во сне. У другой стены, углом к их нарам, стояли ещё одни, точно такие же. Со всех трёх этажей с завидной периодичностью раздавался дружный храп. Казалось, этим сводным хором дирижирует опытный капельмейстер. В дальнем углу за низкой бетонной загородкой Николай Петрович различил вделанный в пол грязный унитаз и жестяную раковину умывальника. Видимо, из этого угла и доносилось зловоние, неприятно щекотавшее ему ноздри. Посреди небольшой камеры на равном удалении от кроватей стоял стол.

Осмотревшись вокруг, Николай Петрович вдруг вспомнил всё.

Именно  так. Всё и сразу. Нет, он не осознавал себя постепенно, шаг за шагом, как это обычно бывает с людьми, очнувшимися после глубокого сна. Воспоминания яркой вспышкой ворвались в голову, едва не взорвав мозг. Смятение... Нет, даже ужас - недостаточно точное слово, чтобы описать его состояние. Никогда в жизни Николаю Петровичу не хотелось так  сильно, чтобы его только что прервавшийся сон оказался явью.

- Пусть всё будет так! Умоляю! - горячо шептал он, простирая руки к кусочку серого неба за окном.

Но безжалостная память не давала ему никакой надежды. Вчерашний день. Он вспоминал его, будто события развивались тут же, на его глазах, на воображаемом экране…

Этот чёртов путч! Мятежники вошли в город так быстро, что никто ничего не успел понять. Так быстро растут городские шампиньоны после дождя. Как по команде, не замечая преград, сдвигая камни и пробивая асфальт. Только что не было и - раз, улицы полны, в глазах рябит от белых повязок на рукавах повстанцев. Казалось - нет, точно! - они не ворвались в каждый дом и каждый подъезд. Они там выросли…

Аэропорт... Последняя надежда, последний самолёт... Какая, к черту, разница, куда лететь... Подальше отсюда... Успеть. Успеть!.. Откуда она взялась? Кто она вообще такая! Анжела... Бежим вместе... Вместе лучше... Вместе не пропадём... Только не этим рейсом, дорогой, умоляю!.. Следующим… туда, у меня там всё... Там всё схвачено, дорогой, и нам там будет хорошо... Болван!.. Последний болван! Поверил!.. И где он, „её“ самолёт? Всё!.. Граница на замке!.. И взгляд... Её взгляд... Дерзкий, смеющийся... Когда она уходит с ними в обнимку и оглядывается... Улыбка... Он навсегда запомнит её улыбку... И как идёт ей белая лента в её золотых волосах - тоже запомнит... навсегда... Навсегда!..

Ими, сотней таких же, ищущих спасения как он, ими всеми, словно промасленными шпротами забили мрачный автобус и повезли. Повезли через весь город, под свист и улюлюканье. Повезли сюда, в это страшное место, в клетку. Но это ничто. Ничто по сравнению с тем, что ждёт его сегодня. Приговор... Как выстрел краткий приговор... Тот мошенник в чёрной мантии даже не соизволил выслушать ни слова в оправдание…

 

- Подъем.- Гулкий стук в железную дверь сбросил людей на холодный пол. - Строиться! 

Обуви нет. Очень зябко босым ногам. К чему эта перекличка? Кто о них вспомнит уже завтра?! Переминаясь с ноги на ногу на ледяном полу, приподнимая, как бездомный кобель морозной ночью то одну, то другую чуть выше, Николай Петрович исподлобья изучал лица сокамерников.

Его, Николая Петровича Баринова, образованного, интеллигентного человека бросить в одну клетку с подобным сбродом! Кондрат, по кличке „Дворник“, карманник и шулер, по его вине Николай Петрович сейчас стучит зубами. Часы, ботинки и пиджак уплыли вчерашним вечером в игре в „очко“ на „интерес“. Попробуй откажись, когда этот бугай „Верзила“ недвусмысленно играет бицепсами и демонстрирует пудовые кулаки. Профессор с бородкой клинышком, непонятно как затесавшийся в их компанию. И, конечно, вот они - друзья-приятели, как и он, наподобие кроликов отловленные вчера в аэропорту. Стоят, такие же босые и подавленные, уставившись в пол, с синяками под глазом и разбитыми в кровь губами - оба, и Шириновский и Алексеев. Ну что, не рады? А кто вас держал? Меня заманила в силки эта шлюха Анжела, а вы? С бодуна, небось? Пока зенки продрали, пока сообразили драпать!..

- Чутин, Мутин, на выход с вещами! - возвестил охранник, закончив перекличку. - Хм, чудно... Родственники, что ли? А впрочем, ладно. Свободны! Считайте, вам повезло. Некогда революции с уголовниками валандаться.

- Профессор, Вы тоже свободны.- сказал он чуть строже. - Только, прошу Вас, попридержите в другой раз язык! Революция, если что, и без учёных обойдётся! Ишь, революция, говорит, чудовищная мера! Революция, профессор, мера крайняя. Не мы делаем её чудовищной, а такие вот... Три толстяка, мать их! - он с ненавистью кивнул в сторону Баринова.

- Профессор... - вспомнил Баринов вчерашний вечер, - Чудак. Надо же, какой чудак. Весь день трендел о справедливости и гуманизме, а потом вдруг лекцию устроил про саморегулирование систем. Вокруг мир рушится, а он... Нет, они точно чокнутые, в этих своих академиях... Обратная связь. Положительная, отрицательная... Бред какой! Отрицательная не даёт системе выйти из равновесия... Положительная переводит систему в новое равновесие, другое, нередко вызывая лавинообразный процесс... Ага, вот сейчас их эта лавина и сметёт со своего пути!..

- Баринов, Алексеев, Шириновский, на выход! Вещи? Да на хер они вам? Пустое…

 

Мороз и солнце. Солнце ещё не греет, но Баринов не замечает стужи. Страх. Страх согревает его. Странно. Почему он всегда думал, что страх холодный? Страх горячий, жаркий, обжигающий…

Флаги. Целое море флагов, лозунгов, плакатов, транспарантов. «Да здравствует февраль 17-го!» «1917 - 2017, сто лет до победы!», «Завершим дело наших прадедов!», «Качков - наш Керенский», «Да здравствует Качков, наш освободитель!», «Долой царизм двадцать первого века!», «Народный освободительный фронт победит!» - кричат, орут, ликуют транспаранты. Со всех плакатов улыбается сухонький старикашка в полковничьем мундире. И люди. Толпы людей, ярких, праздничных, нарядных. Только при виде Баринова улыбки на устах сменяются проклятиями и холодеют глаза. Его очередь. На колени. Холодная сталь в затылок. Но за что? Он не знал! Он не хотел! Он просто не понял! Люди, опомнитесь! Сталь отступила… А вдруг?! Ошибка? Поняли? Простили? Согласен на всё! Темница, карцер, кандалы, каторга, рудники! Только не…

Пуля. Маленький закруглённый рыжий цилиндр - сущая безделица, право! - войдя через крохотное отверстие в затылке, с чудовищной силой выбросила его сознание наружу, раздробив его большое „Я“ на тысячи маленьких „я“, бесформенными каплями разбросав их вокруг, размазав по асфальту в виде причудливого пятна. Мысль не исчезла. В каждом маленьком „я“ искорки мысли теплились, пока в серых клеточках оставался кислород. Каждое „я“ как и прежде выполняло свою работу. Найдись в природе сила, способная соединить труды каждого „я“ воедино, они слились бы в одну, последнюю его мысль: «ну-и-что-же-в-ней-по-ло-жи-тель-но-го!..»

 

 

                                                                                        Декабрь 2012 - апрель 2013. Ура!

 

 

 

                                    Послесловие

 

 

 

Почему я довёл до такого финала? Значит ли это, что я ожидаю такого финала, хочу такого финала или, тем паче, призываю к такому финалу? Простите меня, если вы поняли именно так. Значит, никудышной я автор, только и всего. На самом деле я призываю тех, от кого это зависит, остановить сюжет в любом месте предпоследней главы. Умоляю их проявить благоразумие. И, я думаю, не без оснований.

Удивительное дело! За то время, что я писал свою утопию, многое из того, что я писал, писал местами умышленно преувеличенно, гротескно, тем не менее начало сбываться. Я даже стал сомневаться, а такую ли уж утопию я задумал. Оказывается, не такое уж это нереальное дело - хотя бы попытаться стимулировать чиновника думать не о себе, а о своей стране.

Ну что ж, я своё дело сделал, дальше дело за вами, господа. А я умываю руки и иду пить чай. Я заслужил...

 

 

 

 

 

 

 

Другие произведения автора:

Крамола

Хотели как лучше...

Коса и камень