Тетя Катя одевается по моде. У нее тоненькая кофточка, которая не скрывает, и как говорит мой папа - неуловимо подчеркивает безобразие ее болтающихся форм. Кофточка короткая, и из под ее нижнего края виднеется синий, кривой пупок чуть выше колыхающегося в синих джинсах живота.
Тетя Катя подруга моей мамы. Они вместе учились в школе и теперь, когда пьяные передают свои знания мне. Их опасно не слушать, я слушаю, наука - простая, не то что математика или русский, не такая толстая. Надо просто знать и уметь изворачиваться, перекладывать с больной головы на здоровую. Если, например, училка спросит:
- Кто свернул голову попугаю? - а голову свернул конечно я и об этом все знают, и учительница знает тоже, то я отвечаю одно и тоже как бы она не изменяла хитрым вывертом вопрос:
- Не знаю!
- Не знаю!
- Не знаю! - при этом все время повышаю громкость и, когда она громкость приблизится к визгу тети Катиной песни "...поедем, красотка, кататься..." начинаю реветь.
Учительница беспокоится, суетится, глазки бегают, вижу, что она уже и не рада своему любопытству, чувство интеллигентской справедливости поднимает в ее душе волну теплого всепрощения за мою тяжелую, как ей кажется дуре, жизнь. Сквозь слезную пелену она начинает сморкаться, достает агроменный платок, как простынь задристанная моей сестренкой. У нее постоянная дрисня. Отчего не понятно. Она сосет у мамки сиську. Наверное, молоко прокисло от пьянки.
Училка вспомнила и об этом, она приходила к нам и видела Пашеку - моего папку. Он как раз заявился домой. Принес пол бутылки водяры и они тут же с мамкой разлили, но выпить не успели как завалилась тетя Катя, а за ней училка. В дверях у нас нет замка и ручки тоже. Дверь открывается наружу и без ручки, кто не знает, ее открыть не может. Нужно просто хорошенько пнуть ногой она и приоткроется.
Пока мама встречала гостей простым вопросом на который они затруднялись с ответом тетя катя по причине невменяемости и большого желания спать на полу, а училка просто от остолбенения:
- Хто это тут пришел? Чо надо? Выметайтесь! - Пашека быстренько опростал оба немытых стакана и уполз от греха под стол выгнав оттуда моих младших братьев, двух или трех не помню
- Да и кто бы их считал, - говорит моя бабушка. Ей сто лет в обед и она каждое утро вновь со всеми знакомится и удивляется, что нас так много, вчера было меньше.
Наука - наукой, но все же она мне не помогла, когда дядя Костя из первого подъезда поймал меня на своем балконе, куда я залез не зная, что он там спит пьяный. Переваливаясь через перила я наступил ему на что-то мокрое, на нос или рот. Нос у него агромадный, говорят всегда такой был, не знаю, не видел. Я его первый раз увидел уже после того как тетя Дуся, его жена давнишняя, сейчас у него, мамка говорила, две, одна утренняя, а другая вечером приходит, прищемила дверью, когда он в щель у косяка подглядывал, засунув глубоко нос, потому что иначе не видно, на их игру на контрабасе с моим папкой.
Дядя Костя схватил меня за шиворот и отправил вниз. Бросил меня он со всей силой какая у него была, я не разбился, зацепился за ветку ветлы раскинувшейся над нашим заплеванным в окурках двором.
А лазил я за великом дяди Костина сына Петьки, который задолжал мне три рубля за бутылки. Бутылки я нашел на балконе у новых жильцов на третьем этаже и давно уже четыре дня не отдавал. Я решил за долг взять его велосипед, старый, без переднего колеса. Заднее колесо было с восьмеркой и не крутилось, а рама немного вертолетилась после того как по нему проехала мусорка. Петька бросил велик на дороге, а шоферу лень было отвернуть. Переднее колесо я видел в железном гараже у дяди Толи. Там пол земляной, можно подкопать.
Все же наука мамкина и тети Катина - женская, ею хорошо овладела моя старшая сестра Света. Она нигде не работает, а ночью отдыхает за деньги, так говорит мама, думая, наверное, что я дурак, не знаю что сестра проститутка в апартаментах. Я к сестре не хожу туда, там стоят морды и отшвыривают без разговоров. Пашеку даже побили за сопротивление.
Мама хоть и пьяница, но выглядит молодо, лучше чем моя сестра, у нее хороший обмен веществ не то что у нашей училки. Утрами мамка чихает, говорит это для здоровья, что ее мама - моя бабушка чихала утром до сорока раз. Надо, говорит, смотреть на яркое, на лампочку или солнце. Солнца у нас утром, да и днем не бывает.
Я пробую чихать тоже, смотрю на все - не получается. А надо научится - жизнь большая.
ДОРОГА ДОМОЙ
рассказ
В четыре часа начало темнеть и к пяти можно было попытаться пробраться домой, взять документы и хоть те немногие деньги, которые затерялись забытые в карманах. Голова трещала я никак не мог вытолкнуть из нее только что подсмотренный странный сон, скорее пьяное видение, бесконечное с продолжениями.
У вытянувшегося в струнку, ловящего каждое движение глазной кассеты Мотарха, Старшого начинала кружиться голова, уводя назад из поля зрения герасимуса единственное богатство и отличие - глаз. Старшой знал, к чему такое невнимательное любование Мотархом может привести. Он еще помнил как совсем недавно, Мотарх вызвал Спецнас и он этот Спецнас высосал специальным насосом глаз у Младшого. Голубой печальный глаз долго еще плавал в водовороте шарахаясь от окурков и сора затягиваемых крутящейся воронкой в трубу.
Странный и ничего хорошего не обещающий сон. А все началось обычно, мы выпивали с друзьями по случаю какому-то, очень важному. Жены не было, а водки было много. Так нам было хорошо, как теперь, наверное, уже не будет...
Мои размышления, как это бывает в детективе, прервал шум за окном. Живу я на пятом этаже, дом старый, квартира без балкона. Кто там может быть кроме птицы? Я повернул голову, ожидая увидеть синицу или на худой конец ворону, но там был человек.
Виднелась его расплющенная физиономия, я присел, стекло вяло треснуло, как гнилой арбуз с подсохшей на солнце коркой, упала разбитая пулей картина, осыпав меня стеклами. Одно стекло попало за шиворот и чувствительно резало, впиваясь все глубже и глубже. Я пошарил рукой, схватил мусорное ведро с пустыми бутылками и швырнул в окно. Где-то внизу послышался звон разбитых бутылок, а было их штук около десяти, не все, правда, вошли в ведро. Мне попалась пузатая из под шампанского, я ее тоже запустил в сторону окна, потом выглянул, рамы не было.
Не мог я ведром выбить раму, я подполз к окну - внизу собирался народ, а на асфальте неподвижно лежал человек. Люди смотрели на мое разбитое окно...
- Он там! - послышался крик, я скрылся и начал лихорадочно думать как мне и куда исчезнуть.
Вариантов почти не было. По крыше можно уйти только на ее край, спуститься по водосточным трубам не удастся из-за их отсутствия. Трубы сняты якобы для ремонта, а я воспользовавшись правом провозглашенной прозрачности траты средств из квартплаты на ремонт, после долгих скандалов получил неожиданно подругу в жилконторе и узнал, что наш дом давно по трубам и крышам отремонтирован и скоро планируется новый ремонт - облицевание цоколя дома мрамором под мавзолей.
Пробраться по стене в другую квартиру можно попытаться, но как из той другой выбраться, если у всех железные двери и если они закрыты снаружи, то изнутри их не откроешь.
Я решил никуда не идти, а ждать, как говориться, естественного развития событий.
ПИСЬМО
Включил компьютер и послал письмо дочери. Она и не подозревала о той драме, которая разворачивалась здесь в снегах Сибири. Пишу письма, хоть и электронные по старому, так как писали мои бабушки и дедушки. Жалко, что жизнь все дальше и дальше отдаляет нас от них, от их размеренной жизни до ста лет. Мы и живем меньше, бежим ничего не замечая вокруг. Это не банальность, а закон. Его мне пришлось увы не первому открыть достаточно давно. И был я этому совсем не рад.
Мои дети сын и дочь, сын помладше на год, а дочь постарше каждое лето три месяца проводили в деревне, на моей родине. Тогда еще были живы их дедушка и бабушка. Мы с женой старались свой отпуск проводить там же. Дочь была увлечена куклами, а мы с сыном пешими вначале, а позже велосипедными прогулками, рыбалкой, грибами и ягодами.
И вот когда мы пересели на велосипед, то нам стала подвластной не только скорость, но и несравненно большее пространство. Столько не обойдешь, сколько объедешь. Конечно, спидометр велосипедный, который я купил сыну, подстегивал наше желание и за лето велосипеды, мой и его, прошли по доброй тысячи километров. И мальчишка восьми-девяти лет впервые ощутил скорость в сорок километров в час, достиг ее своими усилиями и проехал почти что до Москвы.
У нас была старая машина "Запорожец", который тоже был в нашем распоряжении и вот тогда летом в жаркой кабине "Запорожца", глядя на пролетающие в боковых окнах красоты, наблюдая как насмерть разбиваются о лобовое стекло ни в чем не повинные мухи и жуки, я понял, как важно жить размеренно, осторожно, не вредя окружающему миру. А это возможно, если ты живешь в природе, по законам ее, с тем арсеналом средств и способностей, которыми природа наградила человека при его рождении.
И второе обстоятельство, не менее обидное - это то, что быстрое перемещение в пространстве создает иллюзию покорения, познания его, хотя на самом деле гущина познания превращается с ростом скорости в ее жижину. Это уже не густой сладкий кисель, а холодная серая вода, которой ты наглотался и от которой только дрожь и гуд в голове.
Пора остановиться.
- Философ, - так говорит моя жена,
- Ну, прямо Кант недорезанный.
Кант это понятно, был такой немецкий философ, жил в городе, которого нет, страны тоже. Стерты с лица земли. Но Кант умер своей смертью, слава богу, его никто не резал.
Вот мое письмо:
- Здравствуй Марина.
Я пытаюсь дописать книгу, но она не дается, все продолжает расползаться вширь. Но как-то надо сделать, ведь пишу уже более шести лет. Уже неприлично.
Моя дочь живет в Англии несколько лет и знает английские порядки и свободы не по наслышке. Ей не нравится многое, но все же больше нравится. Мы с ней рассуждаем в письмах о судьбах демократий о перспективах существования "золотого миллиарда" как с недавнего времени стали именоваться жители Западной Европы и Северной Америки. А Англия - все же одна из старейших в Европе демократий.
Мне кажется, что в России демократия невозможна, у нее мнение расплывчато. Иногда она соглашается со мной иногда спорит, доказывая свое.
Вот пример одного из моих монологов.
Мороз и катаклизмы - требуют торопливых изъятий денег и собственности для спасения людей, населения,
а изъятия в пожарном порядке не дают возможности выявить и устранить раз и навсегда причины,
эта торопливость, бег в никуда, мол когда добежим - там разберемся - порождают горлопанов,
истиной считается то, что кричится громче,
а громкость прикрывает беззаконие, любой ценой, война все спишет,
а беззаконие - порождает безответственность,
а безответственность - порождает безнаказанность,
а безнаказанность - превращается в самолюбование, что ни захочу - все правильно, все одобрят,
и самолюбование притягивает подхалимов, расширяется кормовая база и вот уже зрелый надежный росток чертополоха возвышается над пространством покорных - диктатура,
а диктатура - порождает еще более страшные системные катаклизмы необразованности и морали,
а катаклизмы морали создают новую нравственность - разрушают личность, деформирует душу, и человек перерождается, даже физически становится другим существом.
Вспомни лицо покойного генерала Стрепета, или ныне здравствующего олигарха Анфиса Бузаровского. Как говорится - печать на лице. А таких печатных лиц все больше, но, увы, не их разнообразия. И уже смело выделяешь два типа.
Это тип - игроков, освоивших правила игры, с гибкой спиной, улыбчиво шипящих, пляшущих топорно, в смысле ног, но весело.
Второй тип - лица измятые как в кошмарном сне, с вечным вопросом, как бы поднимающемся из глубин сознания, и оставляющим там после себя пустоту:
- Где я?
Иногда он перемежается, наверное, с еще более глупым и неуместным вопросом:
- За что?
И вот уже не ценят люди свою жизнь - дешевка, дешевле у милиционера чем у судьи, а у обездолжностных она free, то есть свободная и ничего не стоит, можно скачать. И скачивают насосом.
Вот так.
СУРАЗ
Тон моего письма чуть назидательный по родительски, наверное, простителен, учитывая в какое положение я попал.
Кроме того, это письмо не то чтобы натолкнуло меня на мысль, а скорее связало давно маячившие в сознании обстоятельства мучительной жизни одного хорошо знакомого мне человека, жизни начавшейся в грехе и в еще более страшном грехе закончившейся.
Он умер, сгорел, облив себя бензином. Жена не дала какие-то жалкие гроши, а ему хотелось выпить. Вот так, а он про нее говорил уважительно:
- К ней майоры ходили...
Познакомились они в зоне. Он досиживал и работал в поселке по плотницкой части уже без конвоя. Она жила с двумя дочерьми, прижитыми от разных отцов. Как у них все получилось? А также как это получается у тысяч и тысяч других. У нее был жив родной дядя. Митюня ему понравился и дядя, в который раз, благословил ее брак.
Позже я пытался в глазах этой страшной, измученной бабы, худой, давно и неизлечимо больной, уловить хоть искру сожаления о случившемся. Ничего в провалах глазниц.
Поговаривали, что спичку бросила она. Не знаю. Может быть.
В дверь уже ломились, она у меня не железная, долго не выдержит. Я нажал на <Send> и письмо ушло. Дверь упала.
УЗИЛИЩЕ
Очнулся я в комнате с серыми стенами, темно. Вроде цел, руки свободны и ноги. Встал, подошел к зарешеченному окну. За окном ходил часовой с автоматом, ночь была безлунная, белесая, не такая как на юге, звездочки тусклые. Пошел к двери, подергал, дверь была заперта снаружи.
Куда же я попал? Это не милиция, у часового общевойсковая форма - пехота или танкист.
Взяли в армию? Ведь я накануне был вызван как офицер запаса в военкомат. Это в день, когда мы с друзьями выпивали, а потом все вместе пошли в военкомат. Они остались внизу, там на первом этаже и в подвале был ресторан, а я поднялся на второй этаж, зашел в кабинет начальника отделения.
В приемной у него сидела секретарша, сейчас я припоминаю, что она что-то мне говорила, махала руками, но я шел на автопилоте по курсу и не обращал внимания на все что за бортом. Автопилот управляет моим телом несколько хуже чем когда управляю я сам и включается поэтому только при большом подпитии, когда я сам собой отключаюсь.
Дверь кабинета сразу не поддалась, наверное, разбухла от сырости подумал я, пришлось напрячься и она открылась, но почему-то не со стороны, где была ручка. Хлипкий военкомат, а крыльцо хорошее, кирпичное, облицовано мрамором. Опять мрамор.
В таких кабинетах всегда ждешь неприятностей, и в этот раз не обошлось без них. У майора был, оказывается посетитель. Молодой парень, лет двадцати, лицо расплывалось, так что я его сразу и не узнал. Он сидел за приставным столом, против него на столе лежал портфель, так называемый дипломат.
- В баню, браток, собрался, - указывая на дипломат неудачно пошутил я.
Во времена моды на покупку таких портфелей ими обзавелись многие и после длительного поиска их применения нашли, что лучше посуды для чистого белья для бани не придумаешь. В баню ходят редко, раз в неделю, так что дипломаты долго еще будут блуждать по улицам города.
А когда-то в нашем провинциальном городке появление дипломата было связано с приездом академика местного разлива и неподдельной завистью стремящихся в их число.
- Тук-ту-ду! Тук. Тук-ту-ду! Тук - так плотник вгоняет гвоздь в доску гроба и таковы современные ритмы. Прибитая доска всегда напоминает гроб. Может не плотнику, а нам рафинированным маргиналам, наблюдателям. Последний "Тук" проверяет достал ли гвоздь до живого, правильно ли поняли его, он пришел надолго, по крайней мере до того как доска сгниет и гроб рассыплется. Но это - прах, а не ритм.
Сейчас рассыпается все, что было скреплено этими гвоздями. Рушатся пятиэтажки, стоят пустые, без окон и крыш скотные дворы. И вся страна опохмеляется, качает ее то вправо, то влево, голова болит, на сердце тошно и в рот кобель насрал. И в этом пьяном чаду, в этом горе и неразберихе суетятся те, которые всегда приспосабливались, умели приспособиться, всегда знали куда дует ветер. Это те, которые хором начинают воровать, потом эти же самые также хором бороться со взятками, бороться против кого-нибудь, или против чего-нибудь. Неистребимое племя столпов общества крепко как никогда. И не зря. За десять лет демократию - власть народа превратили в тесный междусобойчик. Обозначен круг, сами себя выбирают, чтобы назначить и поаплодировать.
В романе моего любимейшего писателя Олега Куваева "Территория" инженер Гурин, легкий человек без особых внешних устоев, не приемлющий ни в каком виде "не пущать" говорит, что не важно чему быть основоположником, важно просто им быть. Повиснуть на основе положной (пожалованной) и не давать оторвать никому другому от нее кусочек. Висеть до самой смерти и даже после неё, сменив себя на сына. Все мое! А другие людишки - эти всегда должны, а если не хотят, то обида, гром и молния или еще страшнее царственно-трясущиеся губки.
Они цельные натуры. У них нет различия между домом и работой, между своим имуществом и имуществом работы. У них нет интересов отклоняющих их от основоположенных. Даже книги они с детства читали только те, которые положены по школьной программе и никакие другие.
В школе они хорошо учились, благодаря своей чугунной усидчивости, которая обычно дополняла недостатки особого основоположнического интеллекта. Воспринимая все с трудом, запоминали, и уже не выпускали, и не допускали вариантов. Только так, а не иначе. Утром делали зарядку - так надо, не курили и пили в меру, берегли здоровье для долгой жизни. В общем, были положительны, не имели родственников за границей и держали всегда нос по начальственному ветру. Их не смущала частая смена направления этих ветров, они вовремя поворачивались и сразу же принимались нахваливать то, что недавно клеймили. Не так давно они хором стали верить в бога и проклинать тех, кто рушил храмы. Что поделаешь, храмы разрушать нехорошо.
А кто рушил храмы? Кто рушил жизнь?
МИТРИЧ
В том университете был, да и сейчас он одной ногой стоит в нем Митрич, когда-то профессор, а сейчас, как водится, академик. Так вот он основоположник.
Чего основоположник? Что он такое создал? В науке - ничего. Оказывается, чтобы стать академиком не надо что-то создавать, или не дай бог открывать, надо просто быть основоположником. В академики выбирают такие же основоположники, за плечами которых такой же ветер. Просто нужно быть одним из тех незаметных, громко кричащих, вечно страдающих за что-то, подчеркнуто обязательно неличное. Для непосвященных они подвижники и бессеребряники. Для посвященных простое законное ворье, а по современному властная вертикаль, становой хребет власти страны с высоким интеллектуальным потенциалом. Хребет крепкий, правда длинноват и изгибчив, но и выдержит любой электорат.
Вернемся к нашему герою. Еще в те далекие времена, когда он еще не был академиком его за глаза причем как-то боязливо-уважительно уже так называли. Может потому, что на глазах был другой профессор, сморщенный старичок, который все что-то рисовал и писал в потрепанной склеенной из брошенных кем-то бумаг тетради. Наверное, для молодежи он в своем изношенном десять лет назад костюме не казался символом стремления.
Наш академик был не такой. Чего он только не основывал? Плясал на сцене в студенческом ансамбле в, плясал основательно, плясал так, что выплясал себе теплую должность после окончания института - лабораторию управления вузом, хотя изучал электромеханику. Ансамбль, как ему и положено, сыграв свою роль, исчез. Лаборатория управления создавала систему расчета расписания студенческих занятий, но не создала. А Митрич стал кандидатом наук. После чего лаборатория исчезла вместе с расписанием.
Следующий этап - это создание системы управления университетом. Для этого был создан факультет управления, куда попал и я. На этот факультет набирали с третьего курса хороших студентов, я учился хорошо, но не вел никакой общественной работы. Не хотел. Видел в этом глупость и лизоблюдство. Декан только что бросивший жену с двумя детьми и женившийся на студентке, пытался меня не взять, но мои успехи в учебе убедили видимо других членов комиссии. Меня все-таки взяли.
Митрич раздобыл американскую книгу, студенты ее перевели, и он представил ее как докторскую диссертацию. Об управлении вузом он забыл, переложил это на другого основоположника и занялся управлением министерства.
Его нельзя было увидеть за книгой, он никогда не погружался в размышления. Все проблемы его были решены, и их просто нужно было реализовать в камне, в раскрашенной бумаге, в бесконечных реорганизациях учебного процесса.
Он с упоением руководил уборкой корпуса, оформлением наглядной агитации - плакатов с нужными достижениями. Был членом всего чего только можно быть, при этом оставаясь глубоко убежденным, что вот он, а не кто другой светоч науки и столп прогресса.
Это был просто мерзкий человек и видимо за это он и был пожалован в академики.
Почему так происходит? Да по-другому и нельзя. Ведь дают другое, такие же основоположники, за которыми не менее эпохальные дела исчезающие также бесследно.
- Ни стыда, ни совести, - скажете вы. Увы, так сейчас уже не говорят.
Во Франции с четырнадцатого века ведутся записи начала сбора винограда. И вот по этим записям можно исследовать как менялся климат за более чем пятьсот лет. По этим же хроникам, я думаю, по исчезновению некоторых слов и выражений и появлению новых можно проследить как за появлением нового человека так и за процессом утраты черт человека прошлого. Возможно, что утрата кровожадности характерной для средних веков сопровождается утратой моральных устоев. Может быть, отмена дуэлей и просто кровавой расправы со сволочами мы обязаны их повсеместным распространением и завоеванием их моралью главенствующих позиций.
- О чем это я?
Как-то надо выбираться. Стучать бесполезно. Надо понять, почему и кому я так срочно понадобился? Не убили - значит нужен живой. Действительно, Кант недорезанный. Пить меньше надо. Это я от имени жены себя поругал. Что меня будут спрашивать? О чем? Что я такое знаю, чего не должен был знать? Вспомнить, что я делал пьяный в военкомате.
Говорят, что пьяный эскимос - незабываемое зрелище. Я хоть и не эскимос, но тоже хорош бываю. Правда, к сожалению, сам своих художеств почти не помню, так рваные обрывки. Кстати, как и мой брат, покойник. Удивительные приключения его и мои по отдельности и увлекательные, когда мы были вместе, приходится под гнетом совестливых жен предать забвению.
БРАТ
В один из моих приездов в гости к брату, мы, как водится, большой компанией, с женами и детьми, а его сыновья прихватили своих жен двумя рейсами на мотоцикле и машине прибыли в наше любимейшее место - на Протоку. Это небольшая старица Оби, которая одним концом с Обью соединяется, а второй конец соединяется только при сильном половодье или приходе коренной воды в июне, когда тают ледники в горах Алтая.
Прибыли мы утром, часов в десять. Ненадолго, к обеду, к часам двум трем хотели вернуться, у брата была пасека, восемь ульев и настало время пчелам роиться и нужно следить за вылетом роя.
В середине лета в каждом практически улье выводится пчела - матка. Это результат большого труда рабочих пчел, их внимательного отношения к ее развитию и рождению из куколки. Новая, молодая матка остается в родном улье, а старая набирает себе команду и летит на новое место. Это новое место уже найдено, пчелы разведчики его нашли. Это может быть пустой улей - ловушка для таких роев. В нем обычно есть немного меда в сотах, и висит он высоко над землей на березе, на высоком месте, ближе к солнцу. Может быть, это просто дупло или какое-то укромное место, например, под полом дома или сарая.
На новое место рой полетит не сразу, вначале он прироиться где-то рядом, на каком-нибудь из деревьев окружающих пасеку. Там пчелы все должны собраться в тугой клубок вот в это время рой и ловят - просто стряхивают в ловушку, сметают веником. Рой на дереве сидит недолго, через некоторое время этот клубок тучей взовьется в небо и тогда ищи свищи.
Рой нужно обязательно ловить, потому что семья пчелиная теряет лучших работников. И если семья слабая, то может не успеть не только дать людям меду, но и себе не создаст запас на зиму. А если сильная семья, то такой рой может послужить основой для новой пчелиной семьи. В хороший год, когда цветы выделяют много нектара такой рой может принести мед и людям, но у нас в Сибири лето короткое и такое случается редко.
Валя - жена моего брата испытала превратности судьбы пчелиного роя на себе. Она работала в магазине, уходила рано, сразу как отправляла коров в стадо. Брат уходил еще раньше в мастерскую, он был механик в гараже. На обед они приходили домой. Валя пришла в тот день раньше брата. Откинула замок в сторону...
О замке стоит сказать отдельно. Это был громадный амбарный замок с тяжелой судьбою. Ему уже когда-то перепилили дужку, потому что потеряли ключ. Перепилили ее у места, где дужка входила в тело замка и защемлялась планкой, поэтому у дужки отсутствовал только язычок а так она была целой. В шарнире дужка проворачивалась туго, поэтому замок мог показаться со стороны вполне целым, если конечно его не тянуть руками.
Вот Валя откинула замок, вошла в сени, поставила на газовую плиту сковородку, чтобы пожарить рыбу, открыла дверь в дом...
Был солнечный день, а в комнате был осязаемый жужжащий сумрак. Пчелы нашли пустой просторный улей и располагались в нем для будущей жизни. Она замахала руками, а пчелы во время роения очень злы и агрессивны. Они ее искусали, она скорее убежала в сени, закрыв двери в дом и в сени. Сидит на крыльце, плачет, ждет брата.
Он пришел в скорости и узнав в чем дело с криком:
- Кто в доме хозяин, я или пчелы, - рванул дверь. Как он с ними помирился никто не знает, но через некоторое время пчелы были в ловушке, рыба, жареная в омлете, на столе.
А тогда на Протоке с чего все началось? Вначале мы рыбачили, недолго. Поймали быстро, много. Быстро почистили, помыли рыбу, костер горел, котел кипел и скоро, когда мы налили по четвертой достали первую рыбу из щербы, завалили вторую партию рыбы и когда щерба была готова мы налили наверное по восьмой, я так думаю, но не помню. Щерба - это чалдонская уха, в которой только рыба, лук и соль. Рыба варится дважды для навара.
Потом племянники как обычно захотели проверить мою силу, армреслинг был для них неудачен, я не поддался, была ничья. Потом мы пошли купаться с братом. Нырнули в Протоку, под водой в самой гуще зарослей лопухов и камыша нашли себе по тростиночке и упали на дно отдышаться.
Недалеко от нас какие-то люди, наверное, городские рыбачили на удочку. У них была лодка с пробкой в дне. Для удобства выливания воды. Мы сначала стали лодку раскачивать, а потом выбили пробку. У них в лодку фонтаном пошла вода, они кинулись ее затыкать, а мы вновь выбивали.
Наши, у костра, всполошились. Племянники стали нырять, искать нас. Мы с братом подплыли к кустам лежащим в воде, выбрались на берег и пользуясь тем, что все столпились у воды или были в воде подошли к костру, налили по стопке и позвали остальных.
Жены были недовольны, а детям понравилось. А те городские так видно ничего и не поняли. Продолжали рыбачить. А потом мы вернулись, пчелы в этот день не полетели, и мы хорошо посидели у костра ночь.
Это было, а что сейчас в этой камере, что я должен вспомнить?
МИТЮНЯ
Никогда мне не приходилось быть в тюрьме или на допросе. Хотя у меня был друг, не друг. Вместе росли. А узнал я его в первом классе, с семи лет. В селе все друг про друга все знают, даже иногда больше, чем ты сам знаешь о себе.
Родились мы с ним в один год, в самой середке прошлого века. Звали его, как и меня, Митей. Но почему-то скоро очень стали называть Митюня подчеркивая презрительную интонацию. Он был кособокий и нескладный, одно плечо выше другого, пузичко остренькое, лицо унаследовал от неизвестных отцов кавказской национальности. Как кобель с мордой от колли и статью от сенбернара. Бегал он тоже по собачьи, сместив зад влево, выбрасывая в стороны когтистые лапы ног.
Портрет его будет неполон, если не упомянуть о его полной неспособности к обычным занятиям ребятишек села. Это ловля рыбы, мелких зверей, птиц, сбор ягод и грибов. Чем он занимался? А ничем. Просто проводил время, в одиночестве - может быть мечтал.
Не прошло еще и десяти лет, как закончилась война. Местами на Украине да и в Прибалтике еще постреливали.
Все, что тогда было и страна, и люди, и здоровье, и мечты - это все, что пережило войну, страстно хотело жить. Жить - как подарок, как счастливый билет, жить любой ценой.
Так тогда хотелось жить нашим родителям. Они, родившиеся в двадцатых, пережившие раскулачивание и коллективизацию, первые пятилетки и отвоевавшие на фронте, отголодавшие и отхолодавшие в тылу, мечтавшие с самого рождения досыта наесться хлеба наконец-то дождались, как им казалось, времени своего счастья.
- Сыт, пьян и нос в табаке, - говаривал мой родной дядя, ефрейтор, артиллерийский разведчик, орденоносец, так видимо ни разу после войны до самой своей смерти окончательно не протрезвевший. Что тут сказать? С пяти лет от роду, а родился он в двадцать втором году, сирота, вместе со своей сестрой, моей будущей мамой, детский дом, потом колхоз, а там и война.
А у руся во все времена главным счастьем считались дети. Вот мы и родились.
У меня был отец, а Митюнька был сураз, отца не было. Конечно, он был, но кто он, что за человек, никто в деревне не знал.
Его мать после войны уехала в город и поступила на работу проводником на железную дорогу. У нее там еще с довоенных времен работала родная сестра. Поезд шел в теплые края, в Ташкент из Сибири, и ее сестра в войну не голодала. Наоборот, по голодной казахской степи навыменивала на хлеб у голодных эвакуированных с крестьянской обстоятельностью пропасть целую барахла. Еще был у нее большой пакет, прямо мешок облигаций. Как он попал к ней? Непонятно. Предположить, что она меняла хлеб на облигации, которые тогда государство выпускало с очень призрачными возможными сроками погашения, нельзя. Этого не допускает крестьянская психология. Много позже этот мешок долго валялся у них на подизбице, пока в один прекрасный день Митюня не выменял на него у проезжего еврея канистру спирта.
Село, а в войну голодали крепко. Ели кашу из поляка - травка с маленьким колоском растущая край полей. Зернышки у нее мелкие черные, белые и зеленые. Хлеб давали только тем, кто работал в колхозе, и малым детям в яслях. Детей постарше тогда не было, с весны до зимы, все работали. Этот порядок захватили и мы рожденные уже после войны. Семь лет считалось достаточным возрастом, чтобы начинать работать, или как тогда говорили чертомелить.
И вот мать Митюни начала работать проводником в купейном вагоне. Кто тогда в этих вагонах ездил?
Одна наша деревенская девка, много лет спустя, приехав на поезде в наш неблизкий город по делам, остановилась у своих земляков, то есть у нас. И вот она говорила, что пока не увидела поезд, паровоз и вагоны думала, что люди садятся как в телеги, продевают ноги через плетение пуртика и разница только лишь в том, что телегу тянет лошадь, а поезд паровоз. Она, конечно, знала, видела в кино, училась в школе, что это не так, но почему-то ей хотелось, чтоб было именно так, справедливее, по-людски, теплее, необидно.
Мать Митюни много увидела в вагоне интересного. Ехали военные, с золотыми погонами - пехота, артиллеристы. Этих она не боялась. Дорогой пили, приглашали ее, но она отказывалась. Не умела, да и охоты не было. Из чалдонов некрепких была, из сибиряков коренных. Веру свою старую они не почитали, ходили со всеми в церковь, но обычаи - хранили. Ее сын Митюня уже и обычаи не соблюдал.
Чаще других в поезде она встречала офицеров с голубыми погонами. Они были строги, пить не пили и при них и другие вели себя тихонько. От кого-то она узнала, что эти из НКВД.
НКВД
Мне тоже пришлось, правда, много позже, познакомиться с этой организацией и даже стать в некотором роде продолжателем ее дел. А было это так. Я тогда уже несколько лет жил в этом неблизком городе. И вот, пришла очередная середина января, закончились праздники, в разгаре зимняя сессия, я принимаю экзамены и провожу консультации. От дома, где я живу до университета пятнадцать минут спокойной ходьбы. Это, собственно, и было главной, да, наверное, и единственной причиной, что я там стал работать, и вот уже десять лет зарабатываю на продолжение жизни.
Закончив консультацию, никто из двоечников на неё, конечно, не пришел, я зашел на кафедру, оделся, попрощался и двинул к дому.
Путь, который мне предстоял, довольно живописен. Университет стоит на площади, которая имеет название, но которой на местности нет. Ее занимает один из корпусов университета, выстроенный ещё до войны из кирпича разрушенного храма. Здание первоначально предназначалось для вмещения разбухавших в конце тридцатых годов штатов местного НКВД.
Архитектура корпуса довольно оригинальная. Видно, что в то время еще не боролись с украшательством, поэтому, хотя город и потерял площадь, но приобрел величественное здание. Место расположения символичное - напротив губернского суда, в котором судили Прошку Громова, сибирского капиталиста начала прошлого века, судьба которого описана в романе В. Шишкова "Угрюм-река" говорит само за себя. На крыше здания суда сохранилась статуя греческой богини правосудия Немезиды, которая уже вторую сотню лет держит в одной руке весы, а в другой короткий меч.
К зданию суда корпус обращен почти правильной дугой, но зато противоположная стена имеет, некоторые непонятные пока не зайдешь внутрь, особенности. Внутри четырехэтажное здание разделено коридором, по обеим сторонам которого аудитории. Коридор выполнен зигзагообразно, как будто строители следовали наставлениями об устройстве окопов, и, видимо, был предназначен, в том числе и для ведения боя. Видимо чекисты допускали мысль о возможном возмездии, которое рано или поздно их настигнет, и готовились отбиваться. Но, увы, даже суда не дождались, обошлись поедальческим междусобойчиком. Новые ели старых, и так несколько раз.
ОЗЕРО
Миновав этот таинственный корпус, и пройдя перекресток, я попадаю в сквер, в центре которого расположилось озеро. Оно имеет форму круга, в самом глубоком месте, как говорят ребятишки, а они толк в этом знают, дна не достать. В озере водится всевозможная рыба, и недавно появились раки. Ребятишки научились ловить раков и продают их здесь же по рублю штука. Но это летом, сейчас озеро подо льдом.
Университет и площадь, и озеро находятся в самой высокой части города. И если здания университета - творение рук человеческих, то озеро имеет природное происхождение. Озеро расположено в воронке на вершине пологого холма и питается от бьющих с ее дна родников. Из озера вытекает ручеек, даже маленькая речка настолько мощный поток создают эти родники. По берегам растут старые раскидистые ветлы, вдоль чугунной решетки изгороди - тополя, а между ними наши сибирские яблони, боярышник, желтая акация и березки. Место живописное, небольшое по площади, но такое уютное. Любимое место отдыха молодых мам и бабушек с ребятишками.
Все это я, конечно, видел много раз, поэтому прохожу без всякого внимания, а думы мои о другом, совсем не касаются этих красот. Я вдруг понял, что после окончания института уже отработал тридцать лет. Десять лет в этом университете, десять лет еще в другом университете, который я когда-то закончил. А сразу после его окончания, я десять лет работал на заводе.
Мне подумалось, что очередные десять лет это не просто, а это сигнал, что пора на крыло, что зажирел, что все надоело. А может, и нет?
Если уходить, то куда? На завод возврата нет, хотя люди меня до сих пор помнят, здороваются. Просто зачем, что там делать? Идти ради денег, то там их тоже нет. Идти из-за карьеры, то какая там карьера в пятьдесят с гаком лет.
Вернуться в тот университет, где учился и десять лет работал - можно, но зачем? Чем он лучше того, где я сейчас работаю. Также там стыдно сказать какая зарплата у рядового доцента, каким являюсь я. Также там как и здесь ректор со товарищи имеют львиную долю, строят для себя, продают, берут кредиты. Все, как и везде. Ворье с учеными степенями и званиями академиков. Им не стыдно, это всё им пожаловано на корм, потому то они, в отличие от меня сокоешника, основоположники. Воют и поют, славят власть для них ничего не жалеющую.
Когда-то основоположники, ну те, что разрушали храм и строили узилище, те с голубыми погонами говорили:
- Мы заставим вас быть счастливыми!
И так были уверены в этом, и так искренне удивлялись, когда лагерная пыль улеглась, и выть партийные гимны вместе с ними уже никому не хотелось, и бояться их перестали, и смеялись в лицо, когда они пели:
- Мы будем жить при коммунизме!
Еще и сейчас эхо этих песен и дел доносится из прошлого, да и настоящее не беднее.
И вот мать Митюни проверяет билеты у пассажиров, подметает пол в вагоне, оттаивает канализацию в туалете, разносит чай, печенье, газеты. Поезда тогда ходили редко, общие вагоны были переполнены, в купейный вагон или плацкартный билет можно было купить только по брони, поэтому они не всегда были заполнены. Часто бывало, что половина вагона пустая, но впускать без билета было запрещено.
И в пути встречались люди, которые или по старой памяти доставшейся им от Николаевских времен, или по причине срочности или болезни просились допустить их в купейный вагон, предлагая деньги, сало или одежду. Трудно было ей деревенской девке устоять перед такими соблазнами. Совсем недавно, когда ей выдали форму проводника: юбку, пиджак, рубашку, белье да еще и бушлат, то этого было так много, намного больше чем она имела до тех пор. Это счастье она уже пережила, уже свысока смотрела на людей, толпящихся у подножки соседнего общего вагона, уже начинала их презирать... Уже стала думать, что поняла как надо жить. Но, как известно, жадность губила и не таких. А здесь человек впервые досыта наелся, оделся, жил в тепле среди важных людей. Она соблазнилась, взяла прилично одетого гражданина, он сразу расплатился, дал ей примерно столько же, сколько ей платили в месяц на железной дороге. Она посадила его в свое купе, он почти уже доехал до нужной станции, когда к ней в купе заглянул пассажир ехавший в середине вагона. Он спрашивал, какая станция следующая.
Цепким, каким-то скребущим взглядом осмотрел пассажира и потребовал предъявить документы. Тот отказался, пытался выйти из купе, поезд как раз замедлял ход. Но этот цепкий вытащил из кармана пистолет и выстрелил вверх, полетели стекла разбитой лампочки, краска. На выстрел прибежали другие пассажиры этого среднего купе и скрутили, как ей казалось, беднягу. Открыли чемодан, он до краев наполнен был деньгами, такими же какие он дал и ей. На всех купюрах были одни и те же номера серий.
Поняв, наконец, что и она попалась, попыталась выбросить деньги в ведро, которое потянула якобы для уборки. Ее обыскали, нашли деньги, сличили серию и связали поясом руки. Так она оказалась в лагере как фальшивомонетчица.
Били ее долго бабы, насиловали, заставляли делать бесстыдные дела. Но и здесь ее крестьянская смекалка не подвела. Опять она поняла, надо играть поближе к начальству. И скоро она мыла полы в штабных бараках. По деревенской привычке она трусов не носила и не возражала, если кто из охранников забрасывал ей подол на шею, когда она, наклонившись, выгребала сор и окурки из-под столов.
Скоро она научилась совмещать эту работу с удовлетворением быстрой сексуальной нужды охраны. Она не отказывала никому. Тогда вышел указ об освобождении из лагерей женщин родивших детей. Ей хотелось выйти, десять лет, которые ей дали - это очень долго, поэтому старалась, работала на совесть. Ей завидовали, многие хотели бы так, но изнурительный труд на лесозаготовках не оставлял ни сил, ни желания у охраны, для этих доходяг. А она была всегда справная, но то ли она по-женски была больная или женихи были нездоровы, но забеременела только через два года усиленных занятий. Долго скрывала, боялась, что изобьют товарки и она скинет. Но когда правда выперла до подбородка ее побили. Выбили глаз, сломали нос, но она выжила, не скинула и родила Митюньку. Состоялся суд и ее отпустили. Она вернулась с суразом домой, в село и жила там до смерти никуда не выезжая, разве только в район, в больницу.
Говорили про нее и другое, ссылаясь на ее сестру, которая жила где-то в теплых краях и иногда наезжала в деревню удивляя всех богатством одежды и непривычностью манер. Она до сих пор работала проводником на поезде, у нее был бесплатный проезд по железной дороге и это все для наших колхозных баб не видевших копеечку годами было большим шиком. Ее уважали, и когда она приезжала старались пригласить в гости тайно надеясь, что вместе с ней в дом войдет так долго ожидаемое довольство и благодать.
Так вот она якобы рассказывала, что Митюнькину мать поймали на краже простыней. Она прихватила из другого вагона приготовленный для сдачи в стирку мешок с использованным бельем и спрятала в своем вагоне. Проделывала она это не в первый раз, воровали и у нее, но на этот раз ее поймали. Дали ей четыре года.
Эта версия больше устраивала деревенских, в это время вернулись, отсидев, отработав в лагерях по десять-пятнадцать лет мужики. Они разбирались в сроках, за что и сколько дают и не верили, что по статье за пособничество фальшивомонетчику возможно досрочное освобождение.
Ее не жалели, в деревне тогда еще воров презирали. Это позже, когда страна стала побогаче и нашлись деньги на американское кормовое зерно "для общественного животноводства" и его в раздробленном виде воровали скотники и продавали по деревням за бормотуху, стали говорить что мы мол не воруем, а берем. Появилась уголовно неопасная градация воровства - несуны. Страх прошел, забыты были колоски, и горсть зерна на кашу в кармане и лагеря. За это уже не садили. Да и люди не воровали, а брали. Так тогда говорили:
- Мы не воруем, мы - берем, - наверное, так.
Но тогда еще не наступило время массовой пьянки, пятидесятые года еще были годами стыдливыми, еще люди старались быть людьми, еще вор не был положительным героем. Это время, о котором Глеб Жеглов говорил:
- Вор должен сидеть в тюрьме, - и вот в это самое время мы с Митюней пошли в первый класс.
Что ж, я сижу в тюрьме, за решеткой. Что же все-таки я такое совершил, что заставил такое с собой сделать?
Вот и не зарекайся! Попался, а выйду ли? Хоть бы дочери в письме намекнул, что страшного, если бы и побеспокоил их английское благополучие. Все ж как-никак рядом с премьер-министром живут, не как мы здесь в тьму-таракани сибирской.
Но надо постараться все вспомнить, подготовиться, может представится возможность защищаться. Может как-нибудь обманом удастся выскользнуть, прикинуться дураком, что я ничего не понял, обмануть. Но обман намного труднее правды.
Когда-то правда из меня выстреливала. В детстве я просто не мог врать. И во что я превратился. Как все-таки жизнь безжалостно коверкает нашу душу.
В детстве, когда мы были все равны, так мне, да, наверное, и всем нам казалось, когда дело доходило до ссор, часто заканчивающихся драками, моральная победа доставалась тому, у кого была большая родня. Один малец говорил другому:
- А я скажу Кольке, он тебе даст, - Колька старший брат того мальца. А другой, ему на это, отвечал:
- А я скажу дяде Сереже, он тебе как даст, - этот спор заканчивался когда оба спорщика основательно уставали и обида как-то сама собой улетучивалась. Это представление семей, их силы, авторитета никогда не носили элементов издевательства или насмешек. Здесь взвешивалась только физическая сила, она нами тогда только и ценилась.
Я помню, как мы на переменах на школьной волейбольной площадке боролись. Правила были строгие, честные. Запрещалось применять подножку, ну а о бросках через себя, пинках и ударах руками и речи быть не могло. Даже в драках, соблюдалось правило - лежачего не бьют, ниже пояса не бить. Да по другому драться я так и не научился, а теперь и не научусь, наверное.
К разговорам взрослых мы тогда не прислушивались особо и, как я сейчас вспоминаю, от нас особо и не таились. Вопросы полового воспитания не имели такого уж трудно выполнимого характера как сейчас. Все происходило на наших глазах в природе. Куры, коровы, овечки. Свиней мы с матерями гоняли к борову, чтоб он ее покрыл. Если матери было некогда, то она оставляла сына, чтоб он наблюдал, покрылась свинья или нет. Но эта открытость живого мира создавала для нас непреодолимую черту, отделявшую нас от этого мира. Мы знали все, и при этом не только целомудренно относились к девочкам, но даже и похабные анекдоты рассказывать было противно. Я их не рассказываю до сих пор.
Эти анекдоты и само это слово появились вместе с тюремщиками, так у нас называли людей возвращавшихся в пятидесятые годы из лагерей. До этого остроумные, смешные истории назывались у нас побасенками.
Наверное, голову мне вчера сильно повредили, когда воняли каким-то газом. Наверное "черемухой"? Не дай бог! Не выкрутиться теперь. Хотя с "черемухой" теперь баллончики газовые и пистолеты продаются. Это тогда из-за этой земляники-ягодки разыгралась совковская драма.
ЧЕРЕМУХА
Устроили себе праздник - отметили десятилетие существования отдела. Собрались все кто работал в отделе в это время, пригласили и всех других, работавших ранее и с кем хотелось встретиться вспоминая прошлое. Гуляли в заводской столовой, пили, танцевали, потом кто близко жил пошли пешком, а мы на троллейбусе поехали домой. Наутро прибежала наша соседка и по совместительству сотрудница и участница этого празднества и сообщила, что четверых из нашей компании арестовали, и они находятся в настоящее время в милиции, сидят в камере.
К обеду выяснилось, что они совсем не те, кого рассчитывала арестовать, и арестовала милиция. Разрешить конфуз - просто выпустив заключенных, не позволяли два выстрела "черемухи".
Короче, попались наши граждане крепко. А дело было так.
Один из наших сотрудников - Виктор, с женой и ребенком жил в общежитии, занимал комнату. В этом же общежитии жили и незамужние девчата и ребята. Иногда и пенсионного возраста. Обычно в фойе при входе, где положено быть вахтеру терлась группа парнишек желающих приключений и денег. Конечно, пьяная компания - три мужика и одна женщина представляла для них очевидный интерес и поэтому завязалась непринужденная беседа.
Так получилось, что и в группе наших товарищей интерес к приключениям вызвал ответный отклик. У одного из встречающих были гнилые зубы, и он от них с некоторым сожалением избавился. Вася, помогавший решить зубную проблему, старался свои способности каратиста развивать и здесь, надо отдать ему должное, своего не упустил. Пока он тренировался в фойе, остальные поднялись на последний, пятый этаж. Через некоторое время туда пришел и Василий.
Интересно, чуваши - дальние потомки гуннов, часть которых, после разгрома их империи древними монголами, осели на Волге. Так вот Вася - чуваш, в нем только капелька, маленькая капелька крови того неустрашимого гунна, но вот какова она, что смогла зажечь всю эту историю.
После прихода Василия гостеприимный хозяин и его жена начали быстро накрывать на стол. Время уже было позднее, но лето и еще не совсем стемнялось. Гости пошли в туалет, чтобы умыться. Туалет и умывальные комнаты в таких общежитиях общие и находятся по торцам здания общежития, с одного торца - женские, а с другого - мужские.
Проходя по коридору, из рассказа еще одного участника этих событий Вениамина, чувствовалась напряженная недружелюбность коридора, который в этот поздний час отличался странным многолюдием. Возвратится назад, закрыть и забаррикадировать дверь удалось только после кровавого боестолкновения в коридоре.
За дверью что-то упало и отвлекло меня от бесполезных воспоминаний. Хотя нет, я, кажется, вспомнил того человека, который сидел у майора в кабинете. Он постарел, облысел, но если ему прилепить кудрявость тех лет, то будет вылитый старшой из того УУ211, благодаря которому удалось вытянуть тогда наших выпивох из под "черемуховой" статьи.
Он меня узнал? Скорее всего нет. Тогда с ним я встречался один раз да и то мельком, а все переговоры, деньги и спирт - все это сделал бывший офицер, тоже майор, капитан третьего ранга, только запаса Анатолий Иванович.
Толя приехал в наш город после службы на флоте. Он более десяти лет плавал на подводной лодке, под конец службы был командиром БЧ-5. В распоряжении КЭЧ была квартира в доме, где жили действующие и отставные офицеры КГБ и МВД, квартира была просторной, потолки высокие, так называемая сталинская постройка. Анатолий был несказанно рад и начал тянуть след мирной жизни. Вот живя в этом доме, первым с кем он познакомился, был Эдик, как стало известно позднее, сотрудник тюрьмы и наипервейший пройдоха.
А произошло это так. Получив документы на вселение, а по ним ключи Толя на машине с вещами подъехал к своему дому, к подъезду. Ему помогал его сын. Ссадив вещи у подъезда, Толя расплатился с шофером, и отпустил машину. Машину тоже предоставила КЭЧ бесплатно.
Эдик весь красный, полуодетый выскочил из дверей дома:
- Это вы вселяетесь в квартиру N11?
- Да.
- Кто принял это решение? Это ошибка!
- Иди ты на ...! - просто и убедительно прервал его Толик.
И это подействовало.
Потом это инцидент почти забылся.
Эдик оказался приятным человеком, с постоянным желанием помочь, даже услужить, без видимой для себя выгоды. Он обладал обширными связями во всех мыслимых и немыслимых кругах и мог достать все что угодно. Эта способность тогда во времена всеобщего дефицита ценилась весьма и весьма. В то же время как ни странно может показаться, Эдик обладал обширным телом, согласитесь, что для такого типа людей подобная дебелость все же редкость.
У Эдика была больная жена, ее большие библейские глаза были всегда печальны, даже когда она улыбалась. Эдик ее боготворил и говорили, что она бы давно умерла, если бы не его способности. Постепенно наши жизненные пути с Анатолием разошлись и я потерял его из виду, а людей типа Эдика я всегда сторонился, хотя к их услугам в тяжелых ситуациях приходилось прибегать.
Унитаз, стоит ли об этом писать? А если его раскололи и у вас в туалете только труба? А раскололи служители жилконторы объясняя необходимостью технологической и при этом клятвенно обещая поставить новый немедленно, якобы на складе он новенький стоит. Расколоть технологически раскололи, на складе стоял такой же расколотый инвалид, видимо кто-то постарался и раньше достал. Вы скажете, что чем мучится лучше уж истратить свои деньги и купить в магазине. Правильно, но это сейчас в любом хозяйственном магазине они стоят, бери не хочу. А каких-то десять пятнадцать лет назад о простой их покупке мысль даже в голову никому не могла прийти. Тогда унитаз как и многое другое можно было только достать. Под словом достать подразумевалось многое. И в этом сложно связанном хитросплетении сам факт оплаты деньгами терялся из-за своей незначительности. И тогда хочешь, не хочешь иди и ищи, и кланяйся Эдику.
Точно так же получилось и в тот раз, только достать нужно было не унитаз, а свободу для трех мужчин и двух женщин. Эдик помог. Это нам стоило кругленькую сумму. Эдик клялся, что ничего себе не взял, а все ушло. Он не уточнял куда, да мы и не спрашивали. Мы тогда просто боялись дышать, боялись спугнуть, грозило нашим статья за бандитизм.
Оказалось, что перед их приходом были убиты, как потом оказалось, оптовики из Средней Азии, которые были под наблюдением и у наших искали оружие, били, требовали сознаться. Но они не сознались, так как ничего не знали.
Помните: "...Догадались деньжонок собрать...".
Тогда я туманно представлял куда ушли наши собранные деньги. А вчера я увидел перед майором гору зеленых долларов. Ну, может не гору, горку. И торжествующего Эдика.
Не во время я зашел. Был пьян. Но ведь мог соображать! Не хотел? Надоело!
Что теперь?
Что доставал у майора Эдик? Было понятно и непонятно.
Ходили слухи, что в арсенале пустые ящики, нет ни автоматов, ни патронов. Все продано. Но верить этому не обязательно. Каких только слухов не ходит. Да и арсенал, насколько я знаю структуру вооруженных сил, к майору не имел отношения, правда, это ничего не доказывало и к моему жалкому положению не имело никакого отношения.
Наконец-то ощущение, что я раньше знал его превратилось в уверенность. Я все же вспомнил где раньше нам приходилось встречаться. Да, майор не всегда был майором.
Это было давно, как сейчас модно говорить - в другой жизни. Я только что начал работать в университете, уволившись с завода. Работа моя была связана с математическим моделированием использования в боевой обстановке некоторых разновидностей вооружения. Был соответствующий договор между университетом и одним из НИИ министерства обороны. Майор, он тогда был полковником, был начальником отдела курирующим нашу тематику. Я часто, раз в три месяца ездил на сдачу заказчику, то есть в этот НИИ, работ. Сдача предполагала демонстрацию программного обеспечения, оценку достоверности поведения противоборствующих сторон, эффективность учета вмешательства командиров в схему боя. Все это я демонстрировал и обсуждал с группой офицеров во главе с заместителем начальника этого отдела. Майор, тогда полковник, редко появлялся на работе. Про него говорили, что он то в бассейне, то в бане со своим тестем. Тесть занимал высокую должность в министерстве обороны и за пять или шесть лет довел старшего лейтенанта до звания полковник.
Как это можно? Оказывается очень даже просто, как и то, что после полковничьей должности в Москве - майорская в Сибири. Что-то произошло капитально повлиявшее на его судьбу. Может изменил жене?
А женился наш майор на дочери этого генерала. Она была ему ровесница. Приезжая в Москву, я ее тоже узнал. Она работала в этом же НИИ. Если вы думаете, что майор женился на образине, которую никто не брал замуж, то ошибаетесь. Не было в ее облике или поведении ничего отталкивающего. Хорошая простая женщина. И вышла замуж может быть даже по любви.
А карьера от старшего лейтенанта до полковника состояла из обычных этапов соответствия звания офицера и должности офицера. Все дело в том, что часто должность не позволяет присвоить хорошему офицеру очередного звания. Так называемый потолок должности. Например, потолок должности - звание капитан, а капитан занимающий ее уже по выслуге лет может рассчитывать на звание майор. И майора ему присвоят, только если перед этим переведут на должность, где потолок выше капитана.
Но бывает и наоборот. Герой романа Александра Бека "Волоколамское шоссе" комбат старший лейтенант Боурджан Момыш-Улы в разгар боев за Москву был назначен командиром полка, то есть на полковничью должность. Но это война, ранения, смерти быстро передвигают и звания и должности. А наш майор стал полковником в мирное время, а как это все происходило знали в этом НИИ доподлинно все.
А было это так. После четвертого курса майор, а тогда студент проходил военные сборы в одной из частей на Украине. Небольшой зеленый городок, яблони, черешни, роскошная зелень дубовых рощь, городской сад. Забор части был невысоким и в самоволку после вечерней поверки ходили и солдаты срочной службы и курсанты прибывшие на сборы. Главное вернуться к утреннему построению. А ночи украинские жгучие, сочные как и их феи - хохлушки. И глазу приятно, а уж погладить...
Вот там он ее и высмотрел. Два месяца сборов, она забеременела и перед уездом домой сыграли свадьбу. Майор закончил институт, она родила дочь, тесть устроил его в армии ротным в кадрированную часть в июле, а осенью назначил его на неделю командиром батальона и отправил без экзаменов в академию. После академии назначали тогда на должность с повышением, то есть начальником штаба полка и вновь осенью академия Генерального штаба. После ее окончания - командир полка и полковник немного погодя. Все эти передвижения были в соответствие с существовавшими тогда правилами при эффективнейшем руководстве командира и родственника одновременно.
Вот что делает любовь, она на самом деле "делает людей богаче".
Счастье которое тогда свалилось на майора не покидало судя по горе денег его и сейчас.
Черт меня занес без спросу в кабинет. Помешал людям, напугал их.
- Вы меня простите! Я никому ничего не скажу. Считайте ваши деньги спокойно, а я пока на стульчике посижу. Это, что такая зарплата? В армии долларами теперь выдают?
Что было дальше я опять не помнил.
Давно ушло то время, когда я, после каждого подпития, казнил себя, перебирая в памяти все свои пьяные выходки, собираясь, а иногда и делая какие-то шаги, принося извинения, ощущая жуткие приступы стыда. Но постепенно моя любвеобильная память избавила меня от этих атак стыда, все менее кровавыми становились угрызнения совести, да и сама совесть как-то истончилась, вытянулась стала похожа на белую бесконечную дорогу, ровную, без ухабов. По такой дороге идти или ехать все приятно. Тем более, что от этих похмельных мук никакого толку. Все повторялось в своем однообразном разнообразии, я стал замечать, что многие из моих художеств нравились окружающим. И я перестал вспоминать.
Но не сегодня. Сегодня я обязан вспомнить.
На улице становилось все светлее и из окна свет все смелее проникал в комнату и бороздил по стене вырисовывая какую-то географическую карту материка, не то Южная Америка поперек от Северной, не то Африка с Азией выдержавшей строгую тюремную диету.
Во втором или третьем классе я увлекся географией, на политической карте мира, которая непонятным образом попала в наш сельповский магазин и стоила так немного, что на деньги за сданные заготовителю сельпо третьим сортом шкурки пойманных мною сусликов я смог купить это сокровище, были разрисованы, раскрашены разными цветами страны и континенты. Это все совпало со чтением романов Жюля Верна, которые как бы оживляли эти раскрашенные кусочки бумаги. Сейчас такой прием не редок в телевидении, это можно увидеть наяву, как из силуэта Австралии вдруг вырастает, становится все отчетливее кусочек ее джунглей или пустыни, с аборигенами у костра. Вот и тогда развернув на полу сложенную гармошкой политическую карту мира я путешествовал, представляя себе происходившие там события, бушующие войны, переживал несправедливость устройства мира особенно заметную на фоне счастливой жизни в Советском Союзе. Гана, Алжир, Патрис Лумумба и где-то в памяти отголоски корейской войны, образ советского солдата - освободителя угнетенных, справедливость - вот что кипело в сознании десятилетнего сибирского мужика.
И правда, много лет спустя, эта политическая карта напомнила о себе отголоском тех событий, начало которым было положено в те далекие времена национально-освободительного движения или как тогда считалось "победного марша социализма по миру" совершаемого, как теперь стало известно, не без помощи Советского Союза.
ДЕТИ
В Африке, в Азии и Латинской Америке получали независимость страны бывшие колонии мировых империй, создавались различного толка режимы, от коммунистических до открыто диктаторских с душком людоедства. Бывшие дворецкие становились президентами. Бесконечная цепь свержений этих новых властей, хаос охвативший освобожденные страны дает о себе знать и сейчас почти уже через пятьдесят лет после этих трагических событий. Отголоски людского горя, тех которые были в игре и остались там, когда крупье удалился доносятся до сих пор...
Пришло письмо по электронной почте от неизвестного. Как водится в последнее время - спам, то есть непрошеное. Письмо написано на английском языке. Сейчас такие письма не редкость. Писать легко, а еще легче отправить. И идут письма во все концы, только успевай читать.
Думали ли анархисты, изобретая интернет, что мир наполнится свободным шумом, который, а это их мечта, не сможет обуздать ни одна из спецслужб даже самая репрессивная и кровавая. Можно разрушить все, одним махом, взорвать, например. А если выборочно, то сколько нужно ушей, какие нужны глушилки?
Воистину, нет худа без добра. За короткое время по всей стране появилось великое множество радиостанций. Даже "Радио Свобода" транслируется на УКВ. Я предполагаю, что это задействована мощь бывшей густой сети глушилок. Вот тебе и идеологическая диверсия.
А письма, о которых идет речь в нашем повествовании, приходят из стран экваториальной Африки. Это письма несчастных взрослых детей, теперь уже скорее взрослых сирот высокопоставленных в прошлом местных там у них африканских начальников.
Начальники, как известно, на то они и начальники - воруют. Не знаю где больше. Наверное, не у нас в России. А дети не виноваты. Дети страдают. Маются с этими деньгами. Папа умер или убили, нет отца, а деньги есть, еще не пропали. Но могут.
Вот эти несчастные дети и пытаются найти надежное место сохранения честно, как они утверждают, заработанных на чиновнической должности, читай уворованных, отцами миллионов долларов. Часты письма из Нигерии, реже из Анголы, и Мозамбика. Иногда пишут из Южно-Африканской республики. Оттуда пишут, уже убежав от преследователей из своей нефтяной или алмазной страны.
Такие письма я поначалу читал, переводил на русский с помощью электронного переводчика "Сократ", удивляясь полученной абракадабре из русских слов. Думал, что это шутки "Сократа", но оказалось, что и исходный английский текст такая же абракадабра, только английскими словами. Теперь не читаю, а удаляю, трачу свои деньги - интернет у меня платный, платный из моего кармана. Зачем я обращаю ваше внимание на затраты? Да потому, что вошло в традицию и уже не порицается как-то словчить, поехать в гости за счет командировки, отметить день рождения как презентацию.
Тьфу ты, пропасть! Опять лезут в голову со своей коррупцией, не хочу ничего знать, охота еще пожить. Но Эдик? Забудет ли он? У него были дети? Что-то не помню. А как звали его жену? Может это не Эдик? Кто-то мне говорил, что он уехал в Нью-Йорк, у него там жил дядя. Отец Эдика и, соответственно, дядя из Черновцов. Только отца Эдика сослали в Сибирь после присоединения Закарпатской Украины к СССР, а дядю определили вскорости в Освенцим - гитлеровский концентрационный лагерь. После освобождения дядя сумел перебраться в американскую зону, а позднее и уехать в США. Или это был дядя не Эдика, а его жены. Да, что-то такое. Она уехала первая с детьми, а он все не ехал почему-то.
Путается все, в голове какой-то бесшабашный праздник, гудит, но слава богу, терпеть можно. Попить бы воды, холодной из цинкового ведра, из колодца, через край, чтоб солнце спину жгло, а голова была в теньке, чтоб девка рядом деревенская стояла, смотрела и пахла потом из подмышек.
Этот Эдик не тот, этот с моей работы, с той, где я десять лет помогал Митричу строить управляемый социализм в вузе и в вузовском министерстве. Там был Эдик. интересный своей отвратительностью тип. А жена у него была красавица. Странно, но сейчас кажется, что она и жена того Эдика из тюрьмы одно и то же лицо. Может они сестры? Но та из тюрьмы должна быть старше.
Этого Эдика я знал хорошо, так хорошо, что даже бил в студенческие годы в общежитии на кухне на женской половине. За что? Теперь уже и не помню. Я не любитель драк, но так уж выходило, да и драться приходится не всегда по желанию, а обстоятельства вынуждают. Опять оправдываю себя.?
После института нас судьба на целых десять лет развела. Я работал на заводе, а он писал диссертацию. Через шесть лет мы встретились кратко на защите диссертаций его и моей. Оба защитились, но его не утвердил ВАК. Говорили потому что еврей. Наверное, это правда, так как диссертацию я читал, и она была выполнена хорошо. Может не из-за национальности, а просто перешел кому-то дорогу. Сие неизвестно.
Через четыре года мы вновь встретились, и надолго, я в роли его заведующего отделом, а он в роли моего подчиненного заведующего лабораторией. Драка уже забылась, прошло много лет и мы поначалу были как товарищи, бывшие однокурсники.
Товарищ, сосед, знакомый, друг - в этих словах есть какой-то налет двусмысленности, в них как бы замаскирована иерархия взаимоотношений. Этот мне друг, а вот этот только знакомый, а этот - товарищ по работе. Определяя степень отношений, мы как-то забываем спросить о согласии на это определение противоположную сторону. Если это происходит в присутствии того, кого мы называем друг, товарищ или знакомый, то ему или ей приходится согласиться, проглотив незаслуженно полученное стеснительное неудобство. Виной тому может быть несовершенство нашей слуховой и голосовой систем - говорим по очереди преимущественно, а хором только поем, причем поем обычно одно и тоже. Как долго, сейчас стыдно, мы пели:
- Мы будем жить при коммунизме! - как смеялся и, оказывается боялся нас мир.
А до этого:
- Боже, царя храни, - особо не веря в коммунизм и не проявляя особого участия в судьбе помазанника божьего и почти открыто насмехаясь над его вполне человеческими проявлениями. Царь любил детей, жену, фотографию и не любил пьянствовать и материться как его предшественники и последователи.
- Хи-хи!
Когда-то в детстве на столбе напротив нашего дома прибили плакат. На деревянной раме была натянута красная материя и что-то написано, сейчас уже и не вспомнить что именно. Да и написано было уже по ранее написанному и стертому. Может сменилась линия партии, как тогда нередко бывало или что еще. Этот плакат был удобной мишенью. Мы, пацаны тогда увлекались многим. Одним из таких занятий было метание или как мы говорили бросание плиток.
Плитки - это ножи от режущего инструмента сенокосилки или комбайна в виде усеченной равнобедренной пирамиды. Негодные, отработавшие свое, валялись возле кузни, где мы тогда немало проводили времени бросая их в подзор крыши так, чтобы она впилась в дерево досок. Была нарисована мишень в виде гитлеровского солдата и само по себе это занятие для нас было не только спортивным, но и что-то пробуждало в душе. Наши отцы все без исключения отвоевали, редко кто был не ранен или не контужен. И мы, наверное, считали это нормой, потому что у ребят постарше, совсем чуть-чуть, отцов совсем не было. И фамилий на памятнике погибших тоже не было как и самого памятника.
Кузня была совсем недалеко, через дом, а плакат еще ближе. И я решил попробовать. Взял плитку, прицелился и бросил. С первого раза я попал в нужную букву, плакат порвался, а плитка пролетела насквозь. Бросив вторую плитку я опять попал, но материя не порвалась, она была теперь не натянута, принимала удар и просто гасила его, не выказывая несогласия видимым образом и тем самым оберегая оставшееся благополучие.
Как бы и мне сейчас сохранить то, что от меня еще осталось. Кто они? Ну явно не друзья. Что мне им говорить? Пора бы им и объявиться.
Я незаметно для себя подошел к двери. Это было странное сооружение, на ощупь - пустота, а за дверями ничего. Не пустое место, не свет, и не темнота, а ничего что может увидеть глаз. Это были двери в никуда.
Шагнуть на порог я не решился, а протянул руку за дверь и не увидел руки. Видел только часть руки до плоскости двери. Отдернул руку назад и ощупал пальцы. Все вернулось целым и невредимым.
С подобным чудом я уже был знаком. Это было давно, в далеком деревенском детстве. Что я помню: русская печка, полати, лестница на второй этаж и стены, бревенчатые, нештукатуренные. В бревнах были дырочки - жуки проточили, я совал в них свои тоненькие пальцы. В три года отца перевели на зиму работать в другом селе. Там я познакомился с мальчишкой у которого была настоящая машинка, как мне тогда казалось. У нее были не только колеса, но открывались дверки и внутри кабины был руль. Это был 1953 год, и я должен помнить смерть Сталина, но я ее не помню. Наверное, все было буднично, и никто о нем не плакал в нашей степной глуши.
В этой деревне развозили воду и продавали ведрами. А в моем родном селе воду брали зимой на речке. Речушка маленькая, вытекает из бора, бор ленточный тянется до самой Кулунды. Вода в речке чистая, дно из промытого песка в который прячутся усастики и вьюны - маленькие рыбки, намного меньше пескарей и чебаков. Эти растут в речке на вольных кормах пока она с горем пополам скрывает их в своей воде.
Речка наша - по колено воробью и первое, что я помню, что связано с моей мамой это как мама мне сделала удочку. Помню и удочку, она была настоящая почти. Только крючок мама согнула из гвоздя, а так леска из конского белого волоса, поплавок из гусиного пера, удилище из тонкого талового прутика.
В это время у меня появился и первый друг. Его отец начал строить недалеко от нас дом. Так в соседях у меня появилось два брата Витька - старше на год меня и Колька - младше меня на год.
Приходит на память - мы идем по лугу по дорожке. Еще дождь сегодняшнего утра, проливной не так чтоб лил, но достаточно, скользим, луговая почва и дорожка идеальное средство поглощения энергии, просто требует ползти. Даже на четвереньках нельзя, носом, носом.
Лето или осень как-то не приходит в голову определиться...
Направились домой. Подходя к речке, Коля потянул меня к железным воротам или тому, что от них осталось.
Они появились на свет, когда в очередной раз обвалился крутой берег реки. Высота обрыва в этом месте достигала пятнадцати метров. Песчаная стена к своему основанию переходила в камень - песчаник и вот на этом каменном основании и показались ржавые железные ворота. Они представляли собой два столба соединенных наверху перекладиной. Когда и зачем они были построены - остается только гадать, но то, что массив песка вокруг ворот был нетронут и первозданно чист, маловероятно, что эти ворота спрятал наш современник. Видимо они появились раньше, чем древняя река нанесла этот песок, эти почти десять метров от основания ворот и еще добрый метр чернозема.
Учитель истории - молодой парень, недавно окончивший университет взялся определить их возраст с помощью научных методик применяемых в археологии. Взял пробы и уехал в город, и пока еще не вернулся.
Узнали мы про ворота от Митюньки. Он имел привычку приносить удивительные известия. Так, например, он первый, учитывая что это было в глухой деревне, прочитал и потом нам рассказывал вечером в темноте, чтобы было пострашнее "Пикник на обочине". Это уж я потом, когда прочитал эту книгу, понял что он рассказывал. А тогда это все он приписывал воротам, тогда исчез мальчик Женя, приехавший в гости на лето к директору нашей школы. Он тоже, по словам Митюни входил в эти ворота и не вернулся. Он немного присочинял, приближал к нашей действительности, к речке, к яру, к тем местам, которые мы хорошо знали. И от этого его рассказы становились правдоподобнее. Вот его рассказ:
- В тот раз, переходя в брод речку, и поднимаясь на песчаникового камня пьедестал, я почувствовал какое-то беспокойство. Взглянув на ворота, я не увидел, а скорее почувствовал внутри какое-то движение.
- Женя, что там в воротах?
- Что? Песок, какой-то жидкий, пойду копну немного.
Он поднялся на каменный выступ. Камень песчаник - это скорее не камень, а спрессованный песок. Он легко разрушается под воздействием воды и напоминает прессованный сахар. Также всасывает воду, теряет форму и превращается в нечто жидкое и неприятное.
- Размок песок. Может родник пробивается?
- Родник идет по глине, ниже песка, песок воду не держит.
- А что тогда?
- Не знаю. Не ходи, вернись, мало ли что.
Он не послушал, шагнул к воротам, встал на порог и как-то незаметно пропал. Исчез.
Волшебные какие-то ворота, подумал я. Сказка "Тысячи и одной ночи"...
Я тоже поднялся, пощупал с недоверием косяк, который я видел перед собой. Конечно, косяка не оказалось, он был неощутим.
Надо что-то делать. Искать Женю там, в воротах, но и подать весточку о себе тоже надо. Так размышляя, я спустился к речке...
Но вместо речки, воды я уперся в стену, в невидимую, но твердую на ощупь стену. Инстинктивно попробовал идти вбок, обойти препятствие, потом уже стал искать выход вполне осознанно... Вокруг меня была прозрачная стена, краями уходящая в железные ворота.
Я не мог выйти за стену, но все видел, что за ней происходит.
Долгое время на речке никого не было. Примерно через час по тому берегу реки важно прошествовал гусак. Почему-то один, без своей горластой семьи. Я махал на него рукой, чтобы он загоготал, чем мог привлечь, может быть, внимание людей. Вряд ли это озаботило кого-нибудь, но утопающий хватается и за соломинку.
Гусак меня не заметил, что показалось мне странным. Гуси - очень чуткие птицы, их используют в качестве ночного сторожа, гусь - не проспит. Кто-то мне говорил, что гуси в древности спасли Рим, предупредив гоготанием жителей о неприятеле.
Наверное, слепой на один глаз, кто-то ему выклевал его или выткнул.
Через некоторое время появился мальчик с удочкой. Он размотал удочку, порылся в банке с червями, видимо ничего в ней не обнаружил, поэтому, положив удочку на песок под ветлами, направился в мою сторону.
Иди, дорогой, поближе, иди скорее.
Мальчик, не дойдя до меня каких-то десяти метров начал разгребать растительный мусор, который накопился на берегах после половодья.
С большим трудом через студенистое дрожание я узнал этого мальца. Это был Петька Таньки Караваевой младший брат.
- Здравствуй, Петя! Подойди ко мне.
Но сколько бы я не кричал, не махал руками ничего не получалось. Он меня не слышал и не видел.
Меня охватило такое чувство, как бывает во сне, когда кричишь, хочешь закричать, а звука нет, хочешь побежать, выскользнуть от надвигающейся опасности, но не можешь, обмираешь и просыпаешься.
Ему конечно не поверили.
- Ну и враль же ты Митюнька. Я вчера ходил по тому берегу и ничего такого не видел.
- Не веришь, давай завтра пойдем туда. Сам увидишь, - на этом сговорились и разошлись по домам.
Но завтра мы не сходили, теперь уж и не помню почему. Потом берег обвалился и завалил ворота. Учитель из города так и не вернулся. Говорили куда-то пропал. Никто и не удивился. Его не искали, тогда часто пропадали люди.
Митюнька утверждал, что учитель вошел в ворота, ему верили и не верили.
Может и мне попробовать исчезнуть за дверью?
Неожиданно мне пришла первая за утро здравая мысль:
- Если это дверь в никуда, то как они сюда придут?
Вторая мысль была не менее революционна:
- А как я сюда попал?
Эти неожиданно свалившиеся на мою больную голову мысли окончательно утомили мой организм и еще не понимая, а только чувствуя, что опасность видимо миновала я уснул.
Проснулся я вновь, когда день был в разгаре. Светило солнце и его лучи плясали на потолке.
Вначале я не обратил на эти зайчики никакого внимания, болела голова, хотелось пить. Но потом неестественность меняющихся картин на потолке проникла в затухающее сознание с вопросом:
- Где же солнце?
Но вопрос был встречен и проверен и поставлен диагноз - риторический и отброшен.
Тогда тоже было лето или как сейчас зима, может и тогда цвел на окне, как ни в чем не бывало роскошно рекостав, не обращая внимания на временами вскипающую жизнь.
Тогда зима пришла хоть и с опозданием на целый месяц или даже полтора, но со всей своей щедрой морозностью. Воздух у земли теплее, земля еще не остыла и дым из труб стелется по снегу, заволакивая пространства мыльной пеной. Только бритвы опасной пока природа не придумала в наших мерзлотных просторах, чтобы сбривать непокорных замерзнуть.
Рекостав или декабрист зацвел нынче в ноябре. Это красивый цветок из семейства кактусовых с роскошными розовыми цветами. Цветет всю зиму, скрашивая пустынные пространства и жизнь. А я почему-то думаю о лете. О жарком дыхании степи, о Демином логе. Как там хорошо летом.
Дёмин лог - это место заметное, место, которое есть у каждого парнишки деревенского. Может и городского, но такое место должно быть знакомо до мельчайших подробностей, до каждой кочки, травинки и сусличьей норки. Это такое место, где не год и не два, не только летом, но и зимой и осенью ты все облазил, осмотрел, попробовал на вкус.
Крестьянская изба виновата или то, что тогда не было телевизора, но в те далекие пятидесятые годы сразу после войны мы дома только спали. Кое как сделаешь на лавке уроки, стол бывал часто занят да и один он был. Скажете - бедность. Нет, стол сделать мужику недолго, тогда все сами делали - стол, скамейки, шкафчик, сундук, но лишнее в избе ни к чему, а выбрасывать в сарай, это место называлось "на погреб", или на потолок -"на подизбицу" считалось грешно.
Тогда подобные табу соблюдались естественно, они органично соответствовали тому образу жизни и были вполне целесообразны. Я до сих пор если тешу топором, то что-то подкладываю, доску, щепку, чтобы не дай бог топор задел землю, рубанул по земле... Почему? Не знаю, мне не говорили почему, просто, что топор затупится... Но, наверное, дело все же не в том.
Всякое лезет в пьяную голову. Но все же надо напиться, поискать воду. Я встал, ничего не видно, взгляд упирается в пустоту. Опять волной подступила тошнота, и вдруг, что-то упруго толкнуло меня в грудь. Да не просто ударом снаружи, а изнутри. Я вспомнил вчерашний день, он вспыхнул в моем сознании весь сразу в каком-то ярком столбе света, как театральные подмостки, как взгляд на сцену с галерки.
Там я узнал только себя. Остальных собственно и не было видно, они были в тени этой гигантской лампы. Я услышал голос:
- Ты как сюда попал?
- Здравия желаю, товарищ майор!
- Ты что коммунист? Нет сейчас товарищей!
Боковым зрением я видел, как Эдик сгребает в черный портфель пачки денег. Они не слушаются падают на пол, он начинает подбирать, роняет портфель.
- Эдик, успокойся, он от нас никуда не денется. Как тебя звать? Хотя это ни к чему, жизнь твоя кончится не позже утра, причем придется тебе стать героем Ичкерии. Ха-ха-ха!
- ???
- Да, ты не ослышался, арсенал на Смоляной площади знаешь? Вот его ты и взорвешь, а остатки сожжешь. Потом найдут твой обгоревший труп с канистрой пустой из под бензина, а в кармане документы и проклятия России выполненные собственноручно.
- Я же пьяный. Как я это смогу сделать? Без письменного приказа не буду, - сказав это я покачнулся и упал лицом вниз.
Свет стал гаснуть и скоро все затянуло каким-то ржавым туманом.
Пустой арсенал, все продали прапора и майору досталось видно немало, вишь как хлопочет. И деньги хочет прикрыть, и воровство огнем списать и отвагу, и преданность родине проявить.
А как день хорошо начинался вчерашний.
ВЧЕРА
Я рано проснулся, приготовил обед своей Элеоноре и стал собираться потихоньку идти в тот дом. Элеонора - это моя жена, живем с ней уже больше тридцати лет, иногда неладим, но друг другом дорожим. Тот дом - это дом на земле, который мы купили несколько лет назад, когда наши дети стали выходить в самостоятельную жизнь - заканчивали университет. Думали, что женится сын, дочь выйдет замуж и нашим новым семьям будет где жить. Не придется тесниться. Но по нашему не вышло.
Дом есть дом, это не квартира в многоэтажном и многоквартирном доме. Дом можно пристроить, сделать второй этаж. Только не ленись, работай помаленьку.
К дому прилагался небольшой участок земли, где мы стали огородничать. Участок маленький, крошечный, но как он хорошо отзывался на наш труд, кормил и поил. Мы варили из ягод варенье и делали из этих же ягод вино. Дом находится в городе не на окраине, а недалеко от центра, в его горной возвышенной части. Ходу туда мне полчаса. Но все по порядку.
Начинаю собираться. Это каждый день. Уже восемь лет я живу на два дома. Беру ключи - это мешочек, а в нем как у какого-то скопидома ключи от квартиры, от дома, от калитки, от погреба. На окнах решетки, двери железные. А совсем недавно было совсем не так. Свою дверь мы закрывали на простейший английский замок, никто не воровал, не пытался к нам проникнуть.
Почему? Нечего было брать? Так и сейчас нечего. Или все же есть. Просто запах нищеты все чаще и чаще доносит ветер перемен.
Выхожу из дому. Хлопает железная дверь - это так с ней неласково поступила половинка автомобильной шины. Я прикрутил ее несколько лет к двери и она исправно служит, никто не покушается на нее. Болты - самоделки, открутить можно, но продать нельзя.
Дом наш пролетарский. Живут пролетарии, потомки, но не тех мастеров, которые умели подковать блоху, и не седоусых большевиков - рабочих, которые якобы знали сермяжную правду, а забулдыг, которые потеряли многое из пролетарского, хотя как говаривал их вождь:
- Пролетариату нечего терять кроме цепей...,
эти уже не умели читать чертежей и брили усы по утрам и запах... Правда запах и по утрам и вечерам в последнее время становится другим, водяра отлакированная пивом с настойчивым душком ханки. И это класс - гегемон. За его счастье столько положено людей.
Правильная жизнь - это когда тебе и когда ты никому не должен и никому не завидуешь, такая жизнь до полного износу, долгая. За нашей с женой смертью никто не следит, никому не надо освободить жилплощадь скорее умерев. А эта атмосфера настояна домом. Здесь не выздоравливают.
Моя Элла на работе, зарабатывает на продолжение жизни. Мы живем вдвоем, дети разъехались давно и живут без нас уже почти столько же сколько и с нами, если не брать раннее беспомощное детство в расчет.
По пути захожу на почту отправить письмо в редакцию. У меня довольно давно тлеет вялая без признаков успеха переписка с одним московским издательством. Не хотят печатать ни моих стихов, ни моей прозы. Нет сюжета острого, нет жареного, в общем не нравится москвичам.
На почте пусто, девушки за стеклом с утра невеселые, наверное, женихи не дали выспаться. У окошка пожилая женщина пытается получить пенсию. С нее требуют сдачу, что-то немного, у нее нет. Да, собственно, почему у нее что-то должно быть. Она получит из окошечка вот у нее и будет.
Это думаем мы так по эту сторону окошечка. Нас много и думаем все одинаково. Какое-то сумасшествие. Нам всем из окошечка что-то должны. Должны, но не всё.
Девушка в окошечке, почтовый работник, почраб, наверное в традициях названий двадцатых годов прошлого века. Говорю прошлого века, а чувствую, что век все еще тот, почрабовский. Она за окошком, может дать деньги на продолжение жизни, не свои, а законные, вырешенные государством, заработанные человеком... А может и не дать? Поизвивайся ужом у окошка! Откуда это?
Школа, двойки, первые беспорядочные на столе, на окошке в подъезде любовные впечатления. Чувство прошедшей жизни, вранья в книжках, пьяный папка, мать с лицом изношенной тряпки в сорок лет. А здесь эта бабка с пенсией. Дожила до пенсии, не сдохла. А зачем? Кому ты нужна?
Семьдесят лет, судя по ведомости. Мама не доживет. Живет в квартире, а мы всемером в общежитии все в одной комнате. Чтобы дали побольше квартиру родители пятнадцать лет назад, мне было четыре года привезли из деревни деда с бабушкой. Бабушка померла, а дед сошел с ума, днем спит, а ночью ловит рыбу в коридоре - тащит в комнату все что найдет. А что там можно после осмотра алкашей найти?
Упирается, нет у нее мелочи, только крупняк, поди еще и капуста в матрац зашита. Надо Толику сказать, чтоб проверил. Восьмая квартира - это второй этаж, невысоко.
Особенно в нашем доме очень удобно по решеткам нашей квартиры забираться на второй этаж. Самые молодые пролетки освоили этот путь давно и пользуясь своей уголовной безнаказанностью подкрепленной жалостью незнакомых доброхотов обворовали по несколько раз балконы и смежные с балконами квартиры. Не пойман - не вор! Это принцип работы полиции и милиции. Также действовали и центурии в Древнем Риме, наверное. Не знаю.
Мои письма тоже не к месту пришлись. Заказные. На каждое письмо нужно выписать бумажку. Посылаю заказные, они доходят до адресата. Простые, увы, сразу же на твоих глазах бросаются в урну для мусора, а деньги за пересылку, которые я заплатил, гроши находят применение не в недрах министерства связи или как его в очередной раз назвали.
Я слабо возражаю, говорю, что хочу заказным отправить. Реестр выписывать мне ни к чему, но все же начинаю писать. Написал, все равно не принимают, нет печати. Я ставлю оттиск большого пальца и по окружности пишу "Дурак". Взяла, считает, требует без сдачи.
У соседнего окошка женщина канючит, просит деньги. Зачем они ей? Деньги? Наверное, надо, приспичило с утра. Деньги, деньги, а здесь жизнь проходит за этим стеклом. Стоит ли упираться за ее продолжение. Уйдешь ты убогая или так и будешь гнусить.
- Нет у меня сдачи, нет!
Ишь, сейчас просит, а недавно когда я бессильная девчонка второклассница, уважающая тогда всех взрослых, уронила пакет с обувью и пыталась поднять в толкучке автобусной, упираясь носом. лицом в зады и ляжки окружающих, может от нее получила пинок, что потом пришлось идти в больницу так болел живот. Может быть от этого у меня и нет детей. Это может и хорошо, в нашем общежитии не мучается.
Я подхожу к почтовому ящику, открываю, достаю счета в оплату за квартиру. В доме тоже есть почтовый ящик без замка. Замок был, много замков, но не на месте они были. Шину автомобильную на дверях не воруют, а замки всегда кому-то были нужнее.
Решаю вмешаться в их диалог. Говорю, что обычно старшие учат младших. Мои слова услышаны, жар еще больше, но деньги нашлись. Звали ее пить чай. Чай все и решил.
Вышел на улицу, шапка перестала обручем сдавливать голову, разогрелась. Я ее купил, я так думал что купил шапку в поезде, когда ездил в Екатеринбург, который до этого был Свердловском, в память о вороном соратнике Ленина, а до этого был Екатеринбург, а еще раньше как он назывался я не знаю. Так вот я шапку не купил, а меня просто обманули. Шкурка ондатры была не выделана, а сырая наклеена на матерчатую основу и теперь, ссыхаясь, больно сжимает голову.
Перешел через улицу и углубился в двор школы-интерната. Здесь у них довольно большая площадка, футбольное поле, баскетбольная и остатки волейбольной площадок. В здании ремонт, детей нет.
Рядом тюрьма. Тюремный замок, построен еще в царские времена из красного кирпича. Тюрьма слева от Иркутского тракта, а красные казармы - справа. Отсюда ушла в 1941 году кадровая пехотная дивизия и сложила головы во власовском прорыве. Мало кто остался, в основном те, кто был ранен в самом начале боев, когда горловину прорыва немцы еще не отрезали.
Одного из счастливчиков мне довелось знать и даже дружить. Рассматривать его трофеи, которые он привез в конце войны сменив за почти четыре года несколько фронтов и до десятка дивизий, попадая после ранения в самые ждущие пополнения места. Когда его спрашивали сколько он был на фронте, он, подвыпив, плакал и говорил, что ему хватило досыта одного месяца. Один месяц -в среднем между ранениями два-три дня. Потом выползал сам, на Курской Дуге собирали раненых на полуторке, потом госпиталь, очередная нянечка. Может, и привирал насчет нянечек, не знаю.
Пришел он капитаном. На удивление всем. Медали и орден Красной Звезды. Потом уж я узнал, что награды были его, а форму он купил на базаре в Городе, продав один из двух трофейных венских аккордеонов. Еще он привез большие наручные часы с несколькими циферблатами. Говорил - швейцарские.
Так вот ему повезло, ранили, когда пошли в прорыв, он выполз к дороге и там его подобрали танкисты, буксировавшие подбитые танки в ремонт. Он до смерти первый тост провозглашал за танкистов, хотя всю войну, весь месяц провоевал в пехоте.
Постепенно в его рассказах о войне он все ближе и ближе становился к генералу Власову, а под конец стал его ординарцем. Я его спрашивал, сколько мол ты у него был в ординарцах, он начинал считать и выходило немного, около месяца, под Киевом.
Умер он зимой. Был холод под сорок, под Новый Год. Снега не было почти, на елбане, где могилки он задерживается в редкий год. А в этот год снег выпадал два раза и стаивал до основания.
За дверьми завозились с замком, наконец, дверь подалась и в ней образовалось окошко, его еще называют кормушкой и в ней лицо.
- Живой? А зря, сдох бы с газа - нам меньше возни, - кормушка захлопнулась и все опять стихло.
Пить надо меньше. Это так. Теперь эти выводы ни к чему. Наверное, не выбраться. Пожил, а все же мало. Старался держаться подальше от лихих людей - не уберегло.
Как они отсюда из Сибири везут оружие на Кавказ? Через всю страну. С Дальнего Востока и то ухитрялись, там ведь тоже рвались и горели арсеналы. Если этот арсенал загорится и если в нем есть еще боеприпасы, то нижней части города достанется, будет что-то похожее на авиаобстрел с бреющего полета. Удачно кто-то расположил склады на краю увала, на стрелке так, что любой вылетевший снаряд, чтобы достигнуть земли, должен опуститься на сто метров. Обстрел будет подробный.
Нет у меня мобильного телефона, да и если бы был, то они все равно отобрали. Жена теперь беспокоится, а мои друзья, не дождавшись меня из военкомата, что делали? Может все же есть шанс?
Надо выбить окно. Сказано, сделано. На звук оглянуться должен часовой. Да это не часовой, а пугало. Вот оно что! Они освобождают, готовят склады арсенала к взрыву, а я так здесь видимо и останусь. Но если меня потом найдут за закрытой дверью? Зачем за закрытой, дверь сгорит и оковы рухнут и свобода не примет радостно у входа?
Послышался собачий лай, рычанье, потом звуки драки, крик боли. Так кричит собака, если ее укусили за ногу. Берегут они ноги.
Лай показался знакомым. Неужели Тимофей меня ищет? Не может быть! Он в том доме на цепи.
Собачья драка продолжалась. Послышались выстрелы, завизжала смертельно раненая собака, быстро затихла. Я рванул решетку окна, пытаясь выглянуть. Решетка была прибита гвоздями к косякам, и если бы у меня был топор или выдерга, я легко мог бы ее снять. Но, увы, у меня ничего не было.
Как бы мне пригодилось сейчас умение героинь романов Иоанны Хмелевской. Они находили всегда выход в, казалось бы, безвыходных ситуациях. У них голова всегда была светлой, они не пили до бесчувствия. Но что делать, хоть разбегайся да головой об стену.
Ломать стену не пришлось, дверь откркрыл снаружи человек в синем халате:
- Выходи!
Я вышел:
- Иди вперед, - я пошел по коридору, дошел до двери и не то чтобы оглянулся, а как бы боковым зрением увидел, что он сейчас выстрелит. Я рухнул на пол, пуля попала в дверь выбив в фанерной филенке порядочную дыру. За дверью была улица. Я рванулся к двери, но услышав, что сзади набегает тот в синем халате от шатнулся в сторону и как бы провалился. Как потом оказалось, там было творило в подпол закрытое фанеркой. Я ее сдвинул и очутился среди банок и кадочек. Прапора хранили здесь соленья и варенья зимой.
Я спрятался за бочку. Человек в синем халате потоптался у творила, видимо пытаясь меня рассмотреть, потом выстрелил в место, где по его мнению я должен находиться, и вдруг рухнул в подпол, выронив пистолет. Пистолет ударил меня по голове. Это я позже понял, когда в очередной раз очнулся. Под рукой был лед, гладкий холодный лед как в тот год, когда в ночь на Новый Год лил почти летний дождь.
Горы тогда покрылись льдом и стояли черно мраморные. Ни взойти, ни спуститься. Особенно трудно приходилось коням, кузня деревенская была разрушена давно, почти сразу, как умер кузнец - Никита-Худодач.
Вначале растащили инструмент. Какой был у Никиты инструмент. Там были молотки кузнечные, особые, зубила, бородки. Были и матрицы и пуансоны. В те годы в деревне об электросварке и не знали. Оси телег, а позднее и тракторные детали Никита сваривал кузнечным старинным способом - в горне. Он мог отремонтировать любой механизм, любую технику в своей глинобитной кузне. Умер он от рака тихо также как и жил.
Мы жили поблизости, и я часто уже лет с пяти бывал в кузне, смотрел, как он работает, как с ним говорят мужики, рассказывая, а больше показывая, что надо сделать. А это было непросто ведь Никита был глухой и немой с рождения.
Когда он помер, то могилу копали двое суток, отогревая землю костром - жгли автомобильные шины. Так и не дошли до талой земли. В день похорон поднялась метель, повалил морозный сухой снег. Ветер сбивал с ног, несли на руках, его товарищи, двое братьев Митрий и Иван и на перехват мы с Колькой Дорофеевым, Винамин и Вася Боев.
Пришла вся деревня, перемерзли, особенно ребятишки. Потом бабы с ребятишками забежали в первый дом под горой, к Николаю Пашкову. Его отец погиб. Поминали, выпили, поели, поплакали. Душевный был мужик. Ни на что не горели его глаза. Не стяжатель. Звали ласково Сеня, хоть и был матерый мужичина, под два метра.
Сейчас уж все померли. Я, почти что один, из тех старых, послевоенных мужиков. Да и я видно теперь не жилец.
ПОЖАР
Ощупав внимательнее кусок гладкого льда, я понял, что это стеклянная банка видимо с солеными огурцами. Человек упавший вслед за мной зашевелился, я зашарил руками вокруг пытаясь найти что-нибудь для защиты. Ничего не попадалось, все банки большие и маленькие, картошка, в ящике с песком морковка. А вот наконец что-то стоящее, похожее на пистолет. Может он даже и стреляет?
Я направил пистолет на шевелящуюся фигуру и нажал спуск. Пистолетный ствол выбросил струю огня осветив яркой вспышкой просторное подполье. Человек упал.
Явственно потянуло дымом, я начал осторожно продвигаться к выходу. Взобравшись по деревянной трехступенчатой лестнице повыше я высунул голову из творила, осмотрел коридор. Было пусто и от дыма по полу стелился туман.
Быстрее! Эта мысль неожиданно мобилизовала все мои невеликие силы, я налег на дверь, она подалась, и я вместе с ней вывалился на волю.
И тут началось!
Горело здание склада в двадцати метрах от того, из которого я выбрался. Мне было видно пламя над крышей и черный дым, который бывает когда горят автомобильные покрышки. Сам склад мне не был виден, его скрывали стены моего недавнего узилища.
Горело жарко, летели горящие куски рубероида с крыши, но взрыва все не было. Я побежал куда-то в сторону, как потом оказалось не к воротам, не к проходной арсенала, а наоборот в его дальний конец. Добежал до забора, это было метров уже в двухстах от пожара, я залез на стоящую рядом с забором походную кухню, осторожно наступил на две параллельные колючие проволоки и ухватившись за столб переступил на бетонную плиту забора. Забор стоял на краю увала, который обрывался вниз стометровой заснеженной, заросшей кустами черемухи и березками почти вертикальной стеной. Я прыгнул так, чтобы тело было как можно ближе к горизонтальному положению, чтобы не закувыркаться, а съехать по снегу. Опыт таких кульбитов я выработал еще в детстве.
Все получилось. Я оказался далеко внизу. Полураздетый, мороз раньше не чувствовался, а сейчас прижало. Вверху рвались снаряды, трещали выстрелы, бушевал огонь. Пожары начались и внизу. Под горой дома были деревянные двухэтажные еще постройки конца позапрошлого века. Из домов выскакивали тоже полуодетые люди, так что на меня никто не обратил внимания.
Незаметно дошел до спортивной площадки. Ребята как ни в чем не бывало играли в футбол в одни ворота. Я обошел за воротами, чтобы не мешать, они это отметили и оценили.
В те послевоенные годы в деревне играли в волейбол ребята постарше, довоенного и военного рождения. В войну тоже родились. Приходили по ранению отпущенные вчистую, без ноги или руки, контуженные. Приходили и на побывку после госпиталя, эти ненадолго. Один раз.
Площадка тогда была около школы рядом с забором отделявшем от клуба. Вдоль забора рос клен. Зимы у нас холодные и малоснежные, так что клен за зиму сильно обмерзал и представлял из себя мешанину тонких зеленых и сухих сучьев.
Когда-то клуб был церковью. Сейчас его нет. Голое место. Фундамент был известняковый, возили камень за сто километров на лошадях из Камня, есть такой городок на Алтае. Следа не осталось. Только и напоминает то место где он стоял памятник односельчанам - красным партизанам погибшим в Гражданскую войну.
Площадку я почти миновал и, подходя к дыре в железном заборе, еще раз обернулся. Справа на краю площадки росли два огромных тополя, я всегда смотрю на них с этого места, они мне напоминают баобабы...
Баобабы настоящие я никогда не видел, но мне кажется они именно такие, свободные и гордые в своей прекрасной громоздкости. В ногах у этих великанов жалкий двухэтажный домик из силикатного кирпича с трещиной по диагонали, с невообразимой мансардой из битых стекол и рваной фанеры.
Пройдя вдоль стены гаража, из которой на уровне колен проходящего мимо человека торчит труба, из которой сочатся гаражные нечистоты, я подошел к одноэтажному зданию жилконторы. Здесь живет моя знакомая диспетчер этой конторы. Зовут ее Света. У нее муж алкоголик, не работает, выгнали отовсюду. Частенько она носит от него синяки.
Замуж вышла - он пришел из армии. Молодой, после Афгана, с медалями, герой. Первые годвы жили уже и не помнит как, потом дети, болели, работу оставила. Жили у свекрови, не ладили, дети ей мешали. Муж пропил все движимое, он пропил бы и недвижимое, но она, пользуясь своим служебным положением в личных целях, несколько раз останавливала покупателей, которые по счетчику пытались завладеть квартирой. Обычно счетчик включали с небольшой суммы - стоимости поллитровки плохого спирта.
У нее двое детей школьников. Мальчики - седьмой и восьмой класс. Учатся плохо, ее зовут в школу, но она не идет. И так все знает.
До того как я узнал ее имя, она успела несколько раз на меня наорать также как она орала на всех приходящих к ней мужчин и женщин, которые обращались с неисправным водопроводом, протекающими крышами, мышами и тараканами. Ее понять можно, она не хотела быть богом, а этого от нее требовали окружающие. Они не просто сообщали о своих несчастьях, а кричали, плакали, у них была уверенность что она все может. А она ничего не могла, только врать. И так с утра до вечера. А вечером домой в другой ад.
Мне стало ее жалко. Может от того, что умудрился родиться после войны, когда берегли совесть, самым страшным укором было:
- Что скажут люди?!
А может потому, что напомнила она мне мою давнюю знакомую, может даже тайную любовь, другую Свету.
Нежные чувства пропадают иногда еще и до свадьбы и любимая уже просто никто - метелка. Пожалел я ее, поздравил ее с праздником 8-е марта и подарил гвоздику. Она покраснела, засуетилась. Почувствовала несоответствие божественной красоты цветка и ободранность захватанной грязными руками мебели, стен с отпечатками рук и потеки воды на обоях, канализационный запах.
Она заплакала, прямо зарыдала от охватившего ее ужаса, может быть впервые ощутив просто кожей всю убогость жизни, ее комнаты, ее кабинета, с дверью и кормушкой на смежной стене для посетителей и собственную в общем-то загубленную жизнь.
Как мало внимания и участия надо нашим русским женщинам и как редко оно им выпадает.
Миновав жилконтору я привычно попадаю на дорожку прилепившуюся к тюремной стене. Эта стена представляет собой рукотворный памятник недавно отзвеневшей эпохи - эпохи устойчивого отвращения к труду класса - гегемона и застенчивого хамства вороватых начальников.
Слева от дорожки и от стены соответственно стоят два дома. Один из домов стандартная пятиэтажка, а второй - общежитие. Какой-то из предыдущих начальников тюрьмы, чтобы соблюсти хоть видимость честности построил эти два дома на ее территории, выдав их по документам за два блока камер следственного изолятора. И после того как гроза миновала, да и грозы то большой не было, так немного денег, шкурок московским модницам, шапок, водки и коньяку, то снесли часть старой, простоявшей сто лет стены из красного кирпича с маркой изготовителя на каждом. Вместо нее возвели нечто невообразимое: низ из слабого силикатного кирпича, а верх из остатков разобранной стены. Стена стоит, но кажется, что толкни ее плечом, и она упадет, сквозь нее можно наблюдать жизнь внутри...
С вышки ударил автомат. Пули, казалось, свистели у меня над самой головой. Я, не сбавляя шага, дрожа всем телом, падая и снова вставая, продолжал продвигаться к дому. Стреляли не по мне, наверное, меня и не преследуют?
Успокоенный я выглянул из-за угла дома, который располагался на территории тюрьмы и его стены были частью тюремной стены. Наверное, в нем и жили тюремщики. По улице и справа и слева бежали люди в масках.
Я сделал вид, что удивлен, как и другие зеваки неожиданно прогремевшими выстрелами и постарался максимально приблизиться к довольно плотной толпе собравшихся около стола прибитом к вкопанному в землю столбу. Вокруг все было вытоптано, заплевано окурками.
Низкий забор, дорога и за ней кирпичная стена, за которой во множестве располагались склады.
- Надо попасть туда, на склады. Там своя охрана, она этих конечно допустит, но не сразу, может я успею уйти. Вот привязались, с чего бы это?
СКЛАД
Перешагнув забор, и перейдя дорогу, я поднял валявшийся мешок с мусором и битыми бутылками понес его к мусорным бакам. Эти люди приближались к толпе, но как-то неуверенно, видимо не знали кого именно нужно схватить. Встав на бак, я дотянулся до верха забора, подпрыгнул и перемахнул на ту сторону. Не успел я приземлиться как попал в руки какого-то мужика:
- Ах ты, не успел еще начать работать, а уже убегаешь через забор. Я тебя второй час ищу. Давай подключайся, вон вагон с цементом, чтоб к вечеру выгрузили. Расчет вечером, не беспокойся.
Обрадованный таким приемом я не стал сопротивляться, а пошел к вагону, одел бывший синим когда-то халат, и подставил спину. Вечером, получив расчет, поужинав с новыми знакомцами, завалился спать в тепляке, где кроме меня еще было двое как и я бездомных бродяг. Одного звали Петя, а другого - Хан. Хан - это было ненастоящее его имя, да и Петя легко откликался на Васю или Ивана. Ребята были молодого, но неопределенного возраста, копченые и видимо кое что повидавшие на своем веку.
Ребята были тихие, угомонились быстро, а я не мог уснуть. Все прогонял в памяти, все искал причину такого внимания ко мне вооруженных людей. На топчане напротив никто не спал. Топчан был застелен одеялом, подушки не было, а вместо нее лежала книжка. Обыкновенная, в потрепанном переплете, видно прочитанная многими обитателями этого кильдыма. Я взял ее в руки. На обложке, основательено захватанной грязными руками все-таки можно было прочитать название "Плесень". Конца у книги не было.
Я открыл первый лист, начал читать и не заметил, как наступило утро. Мне нужно было уходить, надеяться, что отсижусь здесь еще один день было нельзя. Военные сейчас оформили все документы и с утра приступят к планомерному обыску складов.
Книгу я оставил, хотя желание большое было ее забрать. Ее строки просто стояли у меня в глазах. Что-то знакомое, даже родное было в ее сюжете, чуть фантастическом, но таком реальном. Я приведу здесь краткое ее содержание, так как я запомнил, оно меня занимало в тот тяжелый день, да и сейчас время от времени я вспоминаю Сидельца и задаю ему вопросы, на которые он не отвечает, ведь я не знаю окончания книги...
ПЛЕСЕНЬ
У вытянувшегося в струнку, ловящего каждое движение глазной кассеты Мотарха, Старшого начинала кружиться голова, уводя назад из поля зрения герасимуса единственное богатство и отличие глаз. Старшой знал, к чему такое невнимательное любование Мотархом может привести. Он еще помнил как совсем недавно, час или две минуты назад Мотарх вызвал Спецнас и он этот Спецнас высосал специальным насосом глаз у Младшого. Голубой печальный глаз долго не желал исчезать в Уркитазе. Все цеплялся вырастающими ручками и ножками за струи ревущей воды, но дурная сила пересилила. Старшой помнил еще, с каким удовольствием и значением герасимус выловил из лоханки промытый в воде глаз Младшого и вставил в свою кассету, как весело она закрутилась, засверкала как рождественская елка и Мотарх выдал очередную вональность:
- Утром светло, а ночью темно!
Младшой был нездоров, у него развивалось недопонимание от чрезмерного старания понять и привести в какую-нибудь стройную систему вональности герасимуса. Это была его работа.
Старшой и Младшой были из элиты, то есть из того слоя, который неколебим, никакие ветры не в состоянии вызвать волну, волнение в нем, Он должен поддерживать в нешелохнутом состоянии то, что в нем плавает. Поддерживать то, что неожиданно всплыло наверх, это мягкое и слабое, после политического пережевывания и переваривания, подстрижения и подравнивания, не очень хорошо пахнущее, оставляющее неприятные следы рук и ног, злобное, подозрительное, подозревающее всех и в первую очередь элиту - секрет цивилизации. Поддерживать всегда, даже если совсем недавно требовало поддержки другое беззаботно плавающее и как теперь, при новом Мотархе, стало известно мерзко смердевшее. Как только этого никто из элиты не замечал, удивлялась элита, разглаживая бассейн нового герасимуса.
Конечно, в этом слое случались неожиданности. Не должны случаться, но случались. И тогда волна доходила до Мотарха. Небольшая волна. Неожиданности были редко и небольшие.
Младшой писал летопись поколений и неосторожно ответил на вопрос, находившегося в хорошем расположении духа, Мотарха:
- Тех, что были до нас, ваше экстра мертикальное оглушительство!
- Да! Интересно! Старшой! Что было до нас? - спросил Мотарх. Кассета на голове герасимуса заскрипела, остановилась, заскрежетала шестеренками и закрутилась в другую сторону. Мотарх напряженно думал и сличал свои думы с процессами в голове Старшого и Меньшого.
- Искра! - вскричал Старшой,
- До нас ничего не было, великолепнейший кассетноудивительный Мотарх, не было поколений, есть эра светлейшего, умнейшего, красивейшего герасимуса.
- Эра! - мечтательно протянул Мотарх, и повторил уже с железными нотками:
- Эр-р-р-а!!! - Звук был так силен, что зазвонили колокола и народ вновь почувствовал прилив невыносимой любви к Мотарху. Со словами:
- Мы любим тебя, герасимус, - прыгали в кремду, которая была налита в озера богато разбавленная обычной водой. Тонули с улыбкой счастья:
- Эра! - неслось по державе,
- Мы одни, - вторило эхо,
- Неповторимы и велики, - начинали отвечать, кто не расслышал.
Но был один, он ничего не слышал. Так бывает, бывало в эру герасимуса.
В каземате сиделец смотрел в стекло. У него был глаз, временно. Посадили его давно, он сидел тихо, не кричал, не бился головой в стену, не требовал прав шеловека, не писал жалобы в Баагу, и самое интересное не требовал еды и питья. В общем был незаметным.
СИДЕЛЕЦ
Незаметность его устраивала, славы и богатства он не хотел, поэтому незаметность, а значит и непотревоженность ему зачем-то были нужны. Такие шеловеки, которые чем-то увлечены и не нуждаются в руководстве власти, в первую очередь интересовали Спецнас, для таких шеловеков содержались в полном порядке ряды блестящих, сверкающих на солнце насосов. Но и Спецнас не знал, забыл, эра была так длинна, о существовании Сидельца. Недоглядели...
Сиделец хотел жить, хотел есть и пить. Всего этого в каземате не было. Была плесень на стенах, камень ей нравился, она с удовольствием его облизывала и хорошела день ото дня. Сиделец закрывал глаза и не видел тогда плесени, ее также не было на клочке, пятнышке стены куда совсем ненадолго летом падал лучик солнца. Сиделец по его появлению считал годы проведенные в каземате. Он ошибался уже на целых четыре года, потому что в эти годы были пасмурными дни, когда лучик мог к нему заглянуть.
Сиделец рассматривал плесень через стекло, сравнивал ее с камнем и находил между ними и собой много общего. Та же неприхотливость в существовании, спокойствие и серость. Камень питался туманом, дождя сырыми вздохами, плесень ела камень, лизала его, Сиделец ел плесень. Да, ту самую, которую так внимательно рассматривал.
- Невкусно, - скажете вы,
- Это только вначале. Она не менее вкусна и становится скоро привычной, как и любая другая еда, если ничего другого просто нет. Если и было, то очень давно и не очень веришь, что было ли вообще. Нет сравнения и нет зависти, нет мечты, всего достиг, и всем доволен, потому что все доступно, в этом счастье.
Воды тоже не было. Но жажды Сиделец не испытывал, он слизывал капли падающие на камень с потолка в маленькую ямочку в камне, выдолбленную за столетия этими каплями. Воды было мало, но и она если ее не слизывать вовремя переполняла ямочку и бесполезно стекала на пол. Боясь умереть от жажды, Сиделец первое время даже ночью просыпался, чтобы не потерять ни капельки драгоценной влаги. Постепенно он понял, что жажды не испытывает несмотря на ничтожное количество выпиваемой, вылизываемой воды. Перестал просыпаться ночами, слизывал только днем, иногда забывал. Воды было летом больше, а зимой в холода она почти исчезала.
Трудно быть счастливым, наверное поэтому иногда сиделец был несчастлив. Редко. Это было, когда солнечный луч на несколько минут проникал в его узилище, или еще когда ему приходила одна и та же повторяющаяся мысль:
- Почему плесень живет на камне?
В эти минуты к нему возвращались забытые картины его жизни до каземата. Он видел себя в университете, профессор читал лекцию. Себя он там не видел, но видел много других молодых людей.
Он и не знал, что теперь людей называют шеловеками. Он и не задумывался об этом. Иногда ему казалось, что здесь в этой сырой норе он и родился.
А в шеловеках, встреться он с ними, было совсем не так просто распознать тех давнишних, знакомых ему людей. Даже облик их изменился, а душа, их внутренний мир с недавних пор под влиянием контроля Спецнаса представлял собой облитую лучами солнца сладкую неизбывную любовную радость к Мотарху.
Как это произошло? Как можно было добиться такой единодушной любви? Вы думаете, что это сделал Спецнас своим тотальным контролем? Нет! Просто контроль помог определить, а затем и устранить неискренних. От искренних рождались почти всегда искренние. Вот так!
- Но как же Спецнас не увидел сидельца? - спросите вы. А все дело в том, что насосы ловили неискренних, тех чьи мысли противоречили Мотарху, не соответствовали его мональностям. Если же шеловек долго и обстоятельно размышлял, обдумывал каждое слово Мотарха восхищаясь глубиной и проницательностью его мысли, то он не беспокоил Спецнас. Сиделец мыслей не имел, он забыл о них пока не пришла эта глупая мысль, не мысль - вопрос:
- Почему плесень не живет на живом? Что ей мешает поселиться на руке или ноге человека не мертвого, а пока он еще жив?
Но так эта мысль появлялась редко и так она была слаба и очевидно не создавала никакой угрозы мональной политики Мотарха, то почти вся задерживалась фильтрами насосов, и только иногда мелкой рябью прокатывалась по мониторам сонных Спецнасовцев. Но до поры до времени.
Мысль стала появляться все чаще и чаще. Требовала ответа. Память подсказывала:
- Это вертикацидный эффект! - это из прошлой образованности.
Что это такое он плохо представлял. Представлял в виде худосочного с редкой бородой Процестора, который далеко внизу бегал вдоль стены, время от времени рисуя на ней какие-то знаки правой рукой и почти сразу стирая их левой. Сиделец забыл честно говоря какая рука правая, а какая левая. Пробуя повторить движения Процестора, Сиделец чертил на стене то одной рукой, то другой, при этом свободной рукой как бы стирая написанное. От этих упражнений он разогревался, ему хотелось пить, а иногда даже есть. Просыпавшаяся плоть тормошила разум, вопросы, которых он не боялся, потому что они никогда почти не приходили к нему, стали возникать, всплывая как щепки, как листочки с потревоженного дна озера. Вопросы кружились в мутной воде и, не собираясь утонуть, уйти на дно, исчезнуть, вопрошали. Начинали кричать. Он не спал по ночам, перестал есть, только пил, слизывал те немногие капельки сочившиеся из трещины.
Вопросы, звучавшие из пустоты, приходившие из неоткуда, позже возникавшие из пространства наполненного сидящими людьми и бегающим с лихорадочными движениями рук Процестором, стали приходить то из уст паренька, который обращался к Сидельцу с вопросом, называл его по имени. Сначала слова были нечеткими, движения туманными, образ расплывчат, но постепенно, как будто окуляры бинокля наводились кем-то на резкость изображения, перед Сидельцем появился молодой человек, который будто был ему хорошо знаком. Он стал его спрашивать и Сиделец с удовольствием ему отвечал. Постепенно всплыло и имя - Человек.
Да это был Человек. Как удивился бы Спецнас и с визгом слетела бы с оси глазная кассета Мотарха если бы до них донеслось это известие. Но, увы, толстые стены каземата не пропускали, искажали мысли и фильтры насосов улавливали излучение головы Сидельца как шум. Да и не удивительно, уже много лет назад был уничтожен, трансформирован последний Человек. Потомки Человеков после трансформации уже обладали несомненными достоинствами, они могли усиливать своим разумом, мыслями мональности Мотарха.
Следует сказать, что это было одно из величайших открытий Процестора. Он на склоне лет открыл процесс резонанса мыслей, энергии мыслей, а Сиделец был его самым молодым и талантливым учеником.
ПРОЦЕСТОР
Над проблемой резонанса Процестор работал давно. Еще в школе, собрав свой первый детекторный приемник и услышав в наушниках голос человека поющего "Подмосковные вечера", он впервые задумался:
- Откуда это?
Не песня. Песни из радиоприемника он и раньше слышал. Но откуда берется электрическая энергия, колеблющая мембрану наушников, если детекторный приемник не имеет электропитания, у него нет батареек и он не подключен к какому-либо другому источнику тока?
Этот вопрос он задал учителю физики. Тот ответил не хорошо и не плохо, он объяснил все явлением резонанса.
Антенна принимает электромагнитное излучение, в состав которого входит и излучение радиостанции передававшей в тот злополучный день "Подмосковные вечера". Этот сигнал попадает в колебательный контур радиоприемника и усиливается за счет резонансного эффекта только тот его компонент, частота колебаний которого равна внутренней частоте колебаний колебательного контура. Усиленный сигнал очищается дополнительно от шумов детектором и поступает в наушники, и человек слышит музыку или речь. Таким образом, слабый сигнал радиостанции, находящейся за сотню километров от приемника усиливается в тысячи раз, накачивается энергией способной заставить колебаться мембрану наушников или даже засветить маленькую лампочку.
Когда молодой Процестор спросил у учителя откуда берется эта энергия, то тот ответил, что сигнал усиливает резонанс, и что тебе еще рано это знать, подрасти немного.
Учителя можно понять, разговор происходил в четвертом классе. Просто у Процестора был брат, он прислал ему в его глухую деревушку книгу с описанием детекторных и ламповых радиоприемников. Это было так давно, тогда еще и не знали что такое транзистор или микропроцессор.
Описание было составлено так, что из подручных материалов можно было построить детекторный приемник. Процестор из фольги и бумаги от шоколадных конфет свернул несколько конденсаторов, сплавил серу с кусочками свинца и получил полупроводник, из магнето от трактора эмалированный провод использовал для катушки индуктивности. Не было у него только наушников, и нигде он их не мог ни достать, ни купить. Это было время, когда купить в магазине можно было только очень ограниченный набор товаров: хлеб, соль, конфеты, вино, сапоги, фуфайку да и пожалуй и все. В селе была почта, а на почте телефон и Процестору удалось уговорить начальника почты дать ему на ночь телефонную трубку. И вот таким сложным путем пытливый Процестор начал свой звездный путь к своей заслуженной казни.
Ответ учителя не остановил пытливого ученика. Откуда берется энергия - этот вопрос стал путеводной звездой всей его короткой жизни. В старших классах он узнал, и убедился на опытах на уроках физики в школе в его справедливости, о существовании закона сохранения энергии. Получается, что энергию детекторный приемник берет из окружающего пространства, из пустоты. Значит, пустота содержит энергию и если научиться ее извлекать, то станут ненужными электростанции, не надо будет добывать нефть и уголь.
В последующем он все больше и больше находил подтверждений своей гипотезе. Так, например, известно, что свет идущий от какого-нибудь источника, имеющий материальную природу рассеивается, а скорее поглощается пространством. Скажем источник света, помещенный в глухой ящик и освещающий внутренности этого ящика то при отключении источника от электрического тока мы не обнаружим в ящике и следов света, кроме инфракрасного, который нагреет ящик, то есть превратиться в тепловую энергию. Куда девался остальной свет и почему никак не проявляет себя закон сохранения энергии? Ведь источники света вселенной вместе с излучением отдают энергию. Куда? Где скопились ее запасы? На этот вопрос физика не знала ответа...
Поиск ответа на этот вопрос стал его богом, его мечтой, его семьей и любовью. Он даже и во сне думал об этом. Книги, которые он читал не могли ему помочь, они мягко обходили ответ на этот вопрос. Он с ужасом обнаружил, что физика провозгласив некоторые законы природы как объективные, независимые ни от времени, ни от пространства, ни от разума стыдливо обходила те немалые исключения, где они не выполнялись и не существовало убедительного объяснения этого феномена.
Ведь известно, и так его учили, что открытию закона физики или другой какой науки предшествует либо случайность проявления неожиданных ранее неизвестных свойств и явлений которые фиксируются в эксперименте, либо гипотеза о существовании некоего эффекта существование которого также подтверждается экспериментом.
В нашем случае Процестор имел подтвержденный многочисленными экспериментом проводимыми на протяжении многих тысячелетий эффект поглощения и испускания пустотой энергии, но сам эффект как бы не существовал. И не ставилась задача наладить полезный обмен энергии, особенно интересен процесс ее извлечения из ничего.
Физические эксперименты требуют лаборатории, приборов, затрат денег и материалов. Ничего этого у Процестора не было, да это ему оказалось и не надо. Он начал создавать энергетическую установку как в своем далеком детстве - из подручных материалов.
Первое, что он решил создать в своей крохотной комнатке источник электрической энергии из пустоты, из воздуха, из окружающего пространства. Его установка состояла из нескольких детекторных приемников, настроенных на радиостанцию областного города, усиленный сигнал приемников накапливался в предварительно разряженном аккумуляторе. Процестор мечтал об успехе, он его страстно хотел, но все-таки так велико было его изумление, когда стрелка вольтметра поползла уверенно вправо. Скоро, через несколько минут заряд аккумулятора достиг такой величины, что сначала тускло, а потом все сильнее накалилась спираль электрической лампочки и ее светом озарилась новая эра в жизни человечества - эра бесплатной неисчерпаемой электрической энергии пространства.
Со своими результатами он выступил на научной конференции, где его маститые ученые высмеяли. Главным их доводом в недостоверности его опыта было то, что он собирал энергию в аккумуляторе, который, по их мнению, был не полностью разряжен. Эти ученые не могли поверить и конечно допустить, что никому неизвестный небритый, с длинными волосами в плохом костюме Процестор мог создать то, что положено было создавать только им. Как это так они не смогли, а этот смог?
Процестор после этого разгрома не хотел жить. Он бы и покончил с собой, но было утро и солнце так усиленно накачивало космос своей энергией, что он решил перед смертью добыть ее из пустоты еще раз хоть чуть-чуть.
Он представил, как земной шар летит в космосе, пересекая электромагнитные поля и, если на земной шар как на магнитный сердечник поместить хотя бы один виток провода, то в нем возникнет электрический ток. Как такое осуществить, не имея ни денег маститой науки, ни признания маститых ученых?
Оказалось совсем нетрудно. В стране после очередной победы кремлевских сидельцев были остановлены сотни заводов и фабрик. Правда, уже не обсуждалось, постепенно даже стало забываться ощущение счастья от новых послепобедишных перспектив, когда само все пойдет, просто не надо мешать. Никто не мешал, но само не шло. Но и не наступило еще время новой победы - точного определения причин нехождения и их немедленного устранения, после чего уж точно-преточно все не просто пойдет, а прямо полетит.
Искали!
И здесь Процестору повезло. Даже не Процестору, а его делу. А началось все так. Он узнал, что большой завод построенный специально для скрытности от врагов в тайге не работает уже несколько лет. И совсем недавно линия электропередач ЛЭП отключена от электростанции. Да и сама электростанция не работает, так как кончились в матушке земле запасы газа и нефти.
ЛЭП - это четыре параллельных на протяжениии пятисот километров проводов, если их соединить в виде спирали то получится три витка катушки на магнитном сердечнике. Придумано - сделано. Процестор съездил на тот завод, соединил провода, вернулся в город подсоединил концы проводов к электроподстанции и включил рубильник замкнувший обмотку. Электроподстанция задымилась, вспыхнул трансформатор, загорелись провода и все закончилось страшным взрывом.
Процестора арестовали. Кто-то видел, как незадолго до взрыва лохматый мужик что-то делал на верхушке опоры ЛЭП. Процестор рассказал все что он узнал об энергии из ничего, о резонансе. Пытался продемонстрировать свою лампочку горящую от питания от колебательного контура, но его не слушали. Их больше интересовали мотивы и цель взрыва. По их версии, это была не что иное, как попытка возбуждения голодных людских масс на свержение существующего строя.
Процестор просил эксперта из академии маститых наук, какого-нибудь академика. Пусть этот эксперт ничего в своей жизни не создал нового, но всегда этого хотел, истратил кучу денег в своем институте, провел массу научных конференций ни о чем, ревностно следил, чтобы в государственном бюджете на науку отпускались положенные проценты, ездил за границу, учил, прочитал много книг и за всю эту многогранную деятельность, по сути бесполезную и даже вредную экономически, имел авторитет и положение своего человека среди ему подобных во власти людей. Процестор также знал, что Безопасник вызовет такого эксперта, что это шанс, который подарил ему случай, чтобы о его открытии, об этом эффекте узнал весь мир.
Эксперт прибыл, выслушал Процестора, взял для исследования его установку и через некоторое время сообщил, что слова Процестора об открытии нового источника энергии не подтвердились. Эксперты взрывотехники обнаружили на всем протяжении ЛЭП слабые следы взрывчатки, Процестора повесили, но на этом история не закончилась, она по сути дела только началась.
МАСТИТЫЙ
У Маститого дрожали руки. Неужели удача улыбнулась и ему. Это справедливо, думал он. Какой-то грязный научный сотрудник не имеет право на такое великое открытие. Как рад был бы его папа, его дедушка. Они бы сказали, что годы учебы, написанная энциклопедия, десяток учебников - все это подготавливало его к приему в свои надежные объятия этого явления.
Академический институт, который он много лет возглавлял, и в который являлся пять раз в неделю все реже и реже бросал взгляд в будущее, а чаще всего в качестве своих новейших достижений предлагал перекрашенные, перелицованные результаты прошлых лет, открытия гениев провинции. Институт что-то открыл на заре своего появления да и то честь этого открытия справедливо было бы разделить с Безопасниками, которые достали за границей описание этого открытия, а переводчики института перевели на язык страны, а Маститым осталось только понять суть украденного и выдать за свое открытие.
Надеяться постоянно на безопасников было нельзя, институт был большой, люди в нем работающие были родственниками или близкими друзьями и любовницами Маститых, поэтому затраты на их содержание росли не по дням а по часам. И постепенно те немногие средства и оборудование для экспериментов которые институт передавал Умникам из провинции уменьшались, уменьшались и превратились в нуль. В нуль превратился и научный улов института и его директора.
В этих обстоятельствах установка Процестора была очень кстати. Хотя она и не стоила институту ни копейки все-таки более справедливо если она будет его изобретением, а не этого волосатого, да его и нет уже и на свете. Так думал Маститый перебирая варианты как подать, как объяснить значение этого открытия для державы.
Справедливости ради, думал Маститый, давно известно было, что вакуум, пустота, пространство имеют неисчерпаемые запасы энергии, просто руки не доходили добраться до них, были дела и поважнее. Он больше не вспоминал о Процесторе, а весь с головой с присущей ему энергией ушел в эксперименты. И вот чудо, заработала первая установка, ее мощности хватило на освещение и отопление целого города с миллионом населения.
КУДЕСНИК
Однажды в лабораторию Маститого пришел странно одетый человек. Маститый как раз вызвал к себе секретаршу и они предавались разврату на диване. Секретарша годилась Маститому в дочери, но это их не смущало. Не смущало его - отца двоих детей, а она была очень довольна своею зарплатой. Был доволен ею и ее муж - командир местного Спецнаса. Он всегда имел свежую информацию о том, как продвигалось дело с созданием абсолютной энергетической установки АЭУ-1.
Человек вошел в кабинет, куда без приглашения никто не входил уже на протяжении десяти лет, с тех самых пор как Маститый стал братом Мотарха.
Человек посмотрел на толстое лоснящееся с заплывшими глазами лицо Маститого, хмыкнул и исчез незаметно, как и вошел.
Вот как бывает! Был человек и вдруг проснулся Мотархом.
- Как? Каким образом? - спросите вы, а очень просто, выбрали Умелые своего Умелого, самого выгодного, самого равнозлобного, чтобы жить не тужить, говорить, воду лить.
Брат денег не жалел, торопил Маститого, мечтал о мировом или даже вселенском могуществе. Очень жалел Процестора, проклинал тех недальновидных костоломов повесивших Процестора. Приказал разыскать записи и дневники Процестора и вот тогда впервые всплыло имя Сидельца.
СИДЕЛЕЦ
Сиделец не сразу стал учеником Процестора, сначала он просто жил с ним рядом, в одной коммунальной квартире. Эти квартиры были придуманы отцами четвертной цивилизации много лет назад для общего и равного счастья. Если у всех всего поровну, то все друг друга любят и пребывают в состоянии опьянящей любви. Мотарх был последним правителем четвертной и внутреннее мироустройство далеко не походило на тот проект отцов-основателей. Любви не было, пьянство было, считать равными считали все себя, но не доверяли, что тот другой не хапнул больше, стремились проверить.
Комнаты были рядом, через стенку. У Сидельца отец умер, а мать работала горничной в санатории для наиболее равных и дома забывала появляться годами, так что Сиделец больше находился в комнате Процестора, читал книжки, постепенно начал помогать строить его фантастические модели, а потом и спорить с ним и обсуждать. Стал настоящим, выросшим из семени посаженном в землю Процестором учеником.
Когда Процестор готовил свой эксперимент с ЛЭП он на заключительный этап не взял с собой Сидельца. ЛЭП находилась в лесу, далеко от их города и Процестор не нашел денег на второй билет для Сидельца. Они оба были удручены данным обстоятельством, но в глазах Процестора нет-нет да и проскальзывали веселые искорки. Может он радовался исполнению своей мечты, а может тому, что нашелся ненадуманный повод не брать с собой Сидельца. Может Процестор предчувствовал чем все это может кончиться.
После того как все произошло Сиделецу приходила не раз догадка, что все это и ЛЭП, и взрыв, и экспертиза Маститого, и виселица - дьявольский план Процестора. Что только такой взрыв в прямом и переносном смысле был способен пробить ту стену ленивого высокомерного непонимания академическими кругами очевидного. Что только так могло до оплывших жиром мозгов Маститого дойти, что это возвеличит его, а как позже оказалось возведет на трон его брата.
Сиделец ждал, что придут и за ним. Но Безопасники отлично знали, кто живет в этом доме и что там делается по часам и минутам как в каждом из миллионов домов этой страны, и не посчитали нужным делать в комнате Процестора обыск. На всякий случай был составлен протокол обыска, в котором был указан перечень нехитрого имущества, которое мог иметь в этой стране каждый равный другим человек.
Когда ждать надоело, Сиделец хотел забыть и Процестора и его идеи. Он забывал, старел, пил и скоро превратился в полне опустившегося мужчину, которого уже ничего не интересовало, даже вино. Вот тогда его и нашел командир местного Спецнаса и доставил к Маститому вместе со всем имуществом, которое было обнаружено в его комнате. Там было и имущество, в основном бумаги, и покойного Процестора.
ТВОРЕЦ
Маститый пришел посмотреть на Сидельца. Его постригли и побрили, одели в синий комбинезон и накормили кашей из магара с бобами. Это кушание он сам выбрал из длинного списка предложенного меню. Ничего другого он в жизни не ел. Каша хорошо упрела, а бобы были чуть недоварены как раз на столько как он любил, как готовила его мама пока не умерла в редкие свои посещения сына.
Маститый думал, как начать разговор. Наконец он решился:
- Давайте познакомимся, меня зовут Маститый, я руковожу этим академическим институтом главной задачей которого в последнее время стало сформулированная Мотархом идея создания АЭУ-1 - абсолютной энергетической установки.
Сиделец молчал, он смотрел на устройство извлечения энергии из вакуума на основе колебательного контура, которое они вместе с Процестором собирали и испытывали, на жирные, покрытые веснушками руки Маститого и вдруг ему захотелось забыть, что погиб Процестор, и как и за что он погиб, что он сам находится в неволе, и работать, создавать то, что хотел создать Процестор.
- АЭУ-1 как вы назвали это игрушка. Она, конечно, дает энергию, но это энергия одного кубического миллиметра пространства и ее хватит этому городу с миллионным населением на миллионы лет. Ее энергия неисчерпаема, она пополняется как пополняется вода в сообщающихся сосудах. Только приток энергии из видимой вселенной больше чем ее отток из невидимой, из пустоты, из вакуума, из потустороннего мира. А можно оседлать энергию всей вселенной, всех звезд доступных самому большому телескопу и недоступных, всей этой бесконечной холодной пустоты, всего потустороннего мира.
- Как? - выдохнул Маститый.
- Я могу это сделать, если захочу, - сказал Сиделец.
- Что тебе для этого нужно, говори, все кроме свободы я готов тебе предоставить, - шептал наклонившись к самому уху Сидельца Маститый. У сидельца от запаха дорогих духов и макияжа Маститого с непривычки кружилась голова, вскипала волна протеста и презрения.
- Вот такое дерьмо управляет наукой, страной, в их руках сосредоточены все богатства и распоряжаются они этим сообразно своей душной наличности, - думал Сиделец, а Маститому, пересилив себя, сказал:
- Много чего потребуется, сразу и не скажешь.
Сиделец знал, что отсюда ему живым не выбраться, в нем заинтересован Маститый, не в нем, а в результатах, хороших - чтобы их присвоить, плохих - чтобы их скрыть. Ни в том ни в другом случае места для Сидельца предусмотрено не было, на продолжение жизни он работает пока не получил результат или плохой или хороший.
- Увы, пожили, и вот пришла пора когда надо поспешать не торопясь, - шепнул на ухо Сидельцу кто-то сзади.
Сиделец оглянулся, там, на ящичке сидел мужчина средних лет и улыбался. Судя по всему, Маститый его не замечал.
- Странно, подумал Сиделец, - но не стал делиться своим открытием с Маститым.
- Подумай, вот тебе бумага, напиши, что тебе нужно для начала, а там посмотрим, как дела пойдут. Не вздумай меня дурить! Тебе отсюда живым не выйти, - грозно закончил Маститый.
- О как страшно, - засмеялся человек на ящике.
Дверь за Маститым захлопнулась, щелкнул замок, потом громыхнула решетка и наступила тишина. Окон в помещении не было, стола тоже.
- Кто ты, - спросил Сиделец у человека на ящике,
- Как вы сюда попали, вы тоже в неволе, как и я или вас приставил ко мне Маститый или Безопасники?
- Нет, нет, не беспокойтесь, я сам по себе.
- ?
- Я потусторонний комиссар, слежу за расходованием нашего богатства. Помнишь сказку "О рыбаке и рыбке"?
- Помню, сказки Пушкина.
- Да нет! Это не Пушкина! Это наша программа помощи вашему миру.
- Программа помощи? Что же это за программа, если сказка начинается с разбитого корыта и им заканчивается? Это не помощь, это издевательство.
- От тебя зависит, чтобы наша помощь не превратилась в издевательство. Я второй раз здесь у вас. Природа мне нравится, а люди - нет, совсем не нравятся, очень уж корыстные, не любят друг друга, ненавидят. Первый раз я побывал у вас, чтобы встретиться с Сашей Пушкиным, вернее с его няней, Ариной Родионовной. Я пришел к ней, представился ее племянником. У нее был брат в солдатах и пропал, говорили, что его взяли раненого в плен турки, а другие наоборот говорили, что он остался в Польше. Помнишь, наверное, что Суворов подавлял восстание поляков. Так вот я представился сыном ее брата и полячки, которая его пожалела раненого, вылечила, он принял католичество, женился на ней. Немного по годам не сходилось с моим возрастом, но Арина Родионовна - умная женщина, хоть и не поверила ни одному моему слову с удовольствием слушала меня, смотрела, как я ем, пью чай. Вот тогда я ей и рассказал сказку про "Рыбака и рыбку", которую она поведала Сашеньке.
- Так что ж Александр Сергеевич тоже занимался поиском источников энергии?
- Нет, он был великий. Он взял джина за горло. Вот потому-то я так рано его навестил, потому-то он так рано и умер, а Процестор схватился только за кончик хвоста. До горла ему еще было очень далеко.
- Так значит Пушкин представлял для вас большую опасность чем Процестор?
- Несравнимо большую. Перед тем как повидать тебя яобывал у Маститого, да пришел не во время. У него секретарша как раз была. Сальный и неумный, но очень корыстный человек. Он сам ничего не в состоянии сделать, но организовать, согнать кнутом, заставить - в этом он преуспел, да еще и преуспеет, немалого стоят амбалы и амбалицы института, на сколько они неискренни, настолько расцвели в хамстве и подхалимстве.
- Как вас зовут?
- Зачем тебе? Я удаляюсь с докладом к конгрессу, что наша помощь в надежных руках, под управлением надежной головы, в твоей, дорогой, воле.
- Подожди! Как мне избежать печального финала?
- А зачем? Ты доживи! Читай Евангелие. Пока-а-а!
Сиделец дернул себя за бороду, забыв, что его обрили и остригли перед свиданием с Маститым,
- Нет не сплю, - запишу первым пунктом,
- Не прикасаться к моей бороде и шевелюре,
- Мой мозг не работает, если лыса голова.
Так начался самый продуктивный, и по-своему счастливый период жизни Сидельца. Неволя, но и воля для мысли, для фантазии, для эксперимента. А ему, наверное, большего и не надобно.
Он когда-то слышал, что ученые в других странах не стремятся продавать свои изобретения, фиксируют авторство и на этом их претензии к использованию и пользе от использования их изобретения заканчиваются. Наверное, не все ученые, а большинство. Его это удивляло. В его стране продать ничего нельзя было, здесь не покупали, а воровали. Придумали даже название этому особому типу воровства - передел собственности или еще - спор хозяйствующих субьектов или еще совсем простое - стрелка или встреча пацанов со стрельбой или без нее.
Позже кто-то ему рассказал, что зарплата профессора или доктора в университете или фирме вполне приличная и позволяет ученому достойно, правда без особой роскоши жить и самое главное даются средства для творчества.
- А что еще нужно ученому? - тогда заключил Сиделец.
УМЕТЬ
АЭУ-1 быстро распространялось, электрическая энергия стала сказочно дешевой.
- Страна погрузилась в эру благоденствия? - спросите вы,
- Увы, и имея богатство можно быть нищим, важно иметь, а еще важнее им распорядиться. А этого не умели делать в этой стране. Не умели правители, не умели Маститые, не умели Безопасники, не умели люди.
- Почему, - спрашиваете вы,
- Да все очень просто, никогда в этой стране богатство не превышало сегодняшних, кричащих и плачущих нужд. Всегда была нехватка, холод, бедность и злоба. Злоба съедала душу. В такой стране и богатство стало несчастьем.
- Куда девать деньги? - вопрошает правительство,
- Мы сделаем вашу жизнь счастливой, - гневно вскрикивает потомственный Мотарх.
Так долго продолжаться не могло. Народ взорвался:
- Поделить, всем поровну! - поделили, не хватило, опять несчастны.
- Как мне охота всех вас сделать счастливыми, - вопрошает по субботам Мотарх,
- Но как? Кто подскажет?
Закрывались тепловые и атомные станции, спускалась вода из водохранилищ гидроэлектростанций, автомобили работают на неиссякаемых АЭУ-батареях. За ними следом закрывались угольные шахты, нефте- и газопромыслы, заводы выпускающие оборудование для старой энергетики. Толпы людей заполнили улицы городов и поселков, никто или почти никто не работал.
- Так что, назревала революция, трон Мотарха зашатался?
- Вы забыли, наверное, а я говорил, что Мотарх в этой стране потомственный.
- Ну, и что? Что это значит!
- А это означает, что он доживает до смерти и на его место встает Потомок. Революция невозможна. Интересы Мотарха и его Потомка - нового Мотарха выше и значиме интересов всего или некоторой части народа.
- Но ведь революции в прошлом случались.
- Правильно, случались, но никогда этого не происходило по воле народа. Всегда Прежних свергали или невыбирали или травили приближенные, те кому он доверял, кого боялся и благодаря которым держал в повиновении народ.
- Так значит все-таки революция возможна?
- Нет, и еще раз нет! Мотарх в эру АЭУ-1 смог единолично сам управлять каждым человеком без приближенных. начали с того, что деньги заменили на равное обеспечение. В это обеспечение входило питание, жилище, автомобиль, одежда, обувь, предметы гигиены. В стране ничего не производилось, а все покупалось за рубежом за деньги вырученные от продажи дармовой электроэнергии.
Для контроля со стороны Мотарха в индивидуальный АЭУ-1 каждого человека был вмонтирован ЧИП, который запускал механизм АЭУ-1 и по желанию Мотарха мог его остановить. Человек при этом лишался не жизни, а привычных благ цивилизации, питания, одежды, автомобиля, квартиры. Нет, это все у него оставалось, но автомобиль не ездил, квартира была холодна, удаление отходов не производилось, пищу приготовить было нельзя, продукты в холодильнике приходили в негодность, не было освещения, не работал банкомат и компьютер, человек не мог пойти ни в гости, ни на работу так как при входе в здание обесточенный идентификационный ЧИП не мог ответить на вопрос охранного ЧИПа.
- А нельзя было этот ЧИП перепрограммировать?
- Можно, но для этого нужно было знать код входа, а его знал только Мотарх. Причем этот код нельзя было подбирать. После трех неверных попыток ЧИП взрывается и хоронит навсегда даже саму возможность возвращения человека в лоно цивилизации.
- И что это всех воспитало? Но ты же говорил, что были Безопасники.
- Воспитало, но не всех. Безопасники их и вылавливали, но Мотарх обезопасил себя, рядом с ним был только Потомок. Конечно, Потомок мог убить Мотарха, но это был бы просто новый молодой Мотарх.
- Столько неудобств Мотарху доставляли люди. Почему Мотарх не уничтожил их? Зачем в такой стране повелителю нужны подданные?
- Не так все просто. Нужны. Армия требовала ежегодных рекрутов. Какой Мотарх без армии? А другие страны будут ли уважать страну и ее повелителя, если у них нет армии и они не могут себя защитить от нападения?
- Уровень уважения к стране в мире разве определяется величиной ее армии?
- Не только, много значат и претензии на мироустройство. Эта страна совсем недавно провозглашала свое право на мировое господство. Совсем недавно в ней был единодушный, единовдохный режим всеобщего счастья. Многое еще осталось в памяти в самом начале эры АЭУ-1, правда тогда Мотарх только мог контролировать телесную жизнь, но не душу народа...
- Так что, он смог позже контролировать мысли человека?
- Не только контролировать, но и заставить думать синхронно с ним о том же о чем и он думал!
???
ЕВАНГЕЛИЕ
Сиделец читал Евангелие. Читал уже не первый раз. Он перестал запинаться на той словесной шероховатости которой изобилует текст много раз переведенный с языка на язык. Долгое время смысл ускользал от его технического миропонимания, стройной система никак не хотела становиться. Отрывочность впечатлений требовала еще и еще раз перечитывать почти наизусть выученные мысли древних.
- Что же имел в виду Посланник когда говорил: Читай Евангелие! И опять же Арина Родионовна и мальчик Саша Пушкин, и его смерть? Как все это связано?
Иногда ему казалось, что отгадка где-то совсем близко, но это только казалось, мысль ускользала, и опять оставались слова древних в Евангелие. В лаборатории он был всегда один, разговаривать с ним было запрещено, да и он сам не проявлял никакого интереса к разговорам.
Иногда к нему заходил Маститый, узнать есть ли что-то новенькое. Потом уходил, Сиделец вновь оставался один и думал до головокружения, до обморока.
Сиделец стал замечать, что настроение Маститого стало меняться, тон его вопросов долгое время отечески-покровительственных стал нервическим, требовательным. Видно, что ему необходим был новый результат, но Сиделец думал...
Хвост дракона, если он здесь на земле, думал Сиделец, смотря в окошко далеко в высоте, где по ночам можно было видеть звезды, то его голова?
Продолжать дальше думать о звездах он не мог, не мог решиться, хотя решение уже пришло, он понял, что имел в Виду Пришелец говоря о горле дракона, но как Александр Сергеевич в век когда даже электричество не было известно держать за горло дракона?
Энергия, какой энергией мог владеть поэт, чтобы ему были подвластны звезды? Только божественной. Это о ней в Евангелие от Иоанна говорится:
- В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
- Оно было в начале у Бога.
- Все чрез Него начало быть.
- В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
- И свет во тьме светит и тьма не объяла его...
- И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца.
- Слово, жизнь, свет, а свет стал плотию, - пронеслось в голове у Сидельца. Свет, который испускают звезды миллионы лет имеет материальную природу, Евангелие подтверждают многочисленные эксперименты и он поглощается пространством. А обратный процесс неизвестен.
Сиделец за долгие годы заточения привык сам с собой разговаривать.
- Так уж неизвестен? А АЭУ-1? Но эта установка извлекает из пространства электромагнитную энергию.
- Ведь Процестор построил не гигантскую АЭУ-1, он заставил просто земной шар работать в качестве магнита, а неиспользуемую ЛЭП в качестве обмотки. Он построил гигантский генератор. Но гигантский или негигантский генератор преобразуют тепловую и кинетическую энергию. Это традиционный путь человечества. Дрова, костер, огонь, котел, пар, крышка с котла слетела, потом в крышке просверлили отверстие, поставили крыльчатку, которую назвали многозначительно турбиной. Нет, это тупик ограниченный КПД не более 100%. У АЭУ-1 КПД никто и не пытался определять, потому что эта система не потребляет энергии, чтобы ее преобразовать, при этом частично потерять, рассеять, а просто ее родит, производит из ничего.
- Если создать что-то подобное АЭУ-1, но не просто выкачивающую энергию из потустороннего мира, а закручивающую ее в гигантскую спираль резонанса, то, несомненно, произойдет уплотнение энергии. Видимо такими островками уплотненной энергии и являются небесные тела. Глобальное уплотнение уничтожит вселенную, будет некая точка и вокруг ничего, даже не будет пустоты, пространства, вакуума, потому что и пустота, вакуум - это не пустота, это пространство наполненное материей. А тогда не будет пространства, не будет материи.
- Этого нельзя представить себе!
- А если это будет Слово? И это будет Бог?
- ???
- А вдруг это Слово будет не Бог? У людей нередко получается совсем не то, что они хотят. Вдруг это будет, страшно даже подумать... Вдруг это будет Слово - Конец?
- Да, если этого достичь, то речь может идти не о горле дракона. а о его жизни или смерти. Пришелец читает мои мысли, но они не вызывают у него беспокойства. Неужто верит в меня? Неужто это можно остановить?
- Если не сделаю я, то может придти другой Сиделец, а Пришелец уснет, забудет, не распознает, да мало ли еще какие могут быть причины, которые допустят такое развитие событий? Что тогда? Эта вселенная так приветливо моргающая огоньками-звездочками в мое высокое окно исчезнет, сожмется, чтобы после нового расширения, нового взрыва стать новой вселенной, пустой и холодной, без разума, без жизни. Ведь жизнь это не только дыхание, живые существа - это не только их питание, а жизнь - это разум, мысли, стихи. И этого ничего не будет по воле одного человека, того Сидельца, который как и я может оказаться в заточении и от безисходности решиться на такое?
- Этого нельзя допустить! Хотя бы на нашей планете я должен этого не допустить. Должен, потому что, может быть, я один об этом догадался, один об этом знаю! Хотя бы в память о Процесторе и во имя жизни великой цивилизации пусть и столь порочных людей!
- Надо разучить людей продуктивно мыслить. Мыслей должно быть мало, без вариантов.
- Но этого же хочет и элита, это самое большое желание Мотарха. Ведь я всегда был противником единомыслия, зомбирования, фанатизма, не важно какого - церковного, национального, державного, семейного. Все это выпрямляет извилины и сжигает в бессмысленной жестокости не только тела, но и души людей.
- Единомыслие! Такое общество неспособно создать ничего нового. Новое требует столкновения идей, их проверки, допускает мирный антогонизм но не людей, а мыслей, подходов, открытий. Главное весомое звено в этом процессе познания не авторитет, не прошлые заслуги, не слово Маститых, особенно таких как в нашей стране, не слово элиты, а идея умницы, идея таланта. Только талант есть знамя общества.
- Но Саша Пушкин? На что намекал Пришелец? Ведь Пушкин был просто поэт. Пусть великий, но поэт. Не физик, не инженер? Почему он держал за горло дракона?
- Надо представить себе то время, и может быть тогда удастся понять чем он так напугал Тех. Почему тогда впервые за всю много миллионную историю Земли прибыл Пришелец?
- Что это было за время?
- Родился Пушкин в самом конце восемнадцатого века, века у истоков которого в России стоял Петр I с его реформами всеобщей европеизации. Наверное, Петр первый был и в деле всеобщности в России первым. Стриг бороды, учил грамоте, рубил русским топором в европейской стене, в глухой, до сих пор для русских, стене окно. Прорубил топором...
- Тогда русаки заглянули в то окно, многие заглянули и подивились на кукольно одетых людей, на их города и веси, подивились как дивятся картинкам из книжки. Привыкшие к хитрости и бесчестности татарской русские с удивлением столкнулись со скопидомством и жадностью европейской. И это все благодаря Петру.
- Тогда расцвело на русских равнинах в поместьях дворянских дурным цветом европейское. Простые люди не понимали дворян, стали называть своих повелителей немцами - те забыли родной язык, то говорили по-немецки, а как случилась революция в Париже, стали говорить по-французски.
- Все громче и громче. Рукоплескали, радовались безмерно воздуху европейской свободы, правда, чуть смущенно, узнав про гильотину. Но все еще надеясь на человеческие проявления в этом обществе почти тотального единомыслия, обществе основанном на национальной гордости французов, оседланной новым мировым деспотом Наполеоном.
- Пришелец может напугался поднимающемуся после победы над Наполеоном гордости русской нации. Тогда Россия впервые показала себя западному миру. Впервые тогда Европа стала уважать нашу, по их мнению, дикую страну.
- Но и бояться стала тогда же! Пушкин тогда в двадцатые годы девятнадцатого века был в самом расцвете своих поэтических сил. На Руси поэзия - это всегда песня.
- Неужели он мог стать тем самым буйным малым?
- Не "малым", у Высоцкого не так: "Настоящих буйных мало - вот и нету вожаков".
- Вполне возможно. Не зря же он озаботил Тех.
- Так это они его уничтожили?
- ???
- После смерти Александра Пушкина это поле, засеянное Петром европейщиной, цвело еще целых двести лет и, наконец, созрело, плод сорвали новые гунны, с новой тотальной идеей, подстать Петровской, погрузили страну на добрых сто лет во тьму нового теперь уже классового единомыслия. Провозгласив нищих и убогих гегемонами, пристроившись рядом с ними в виде опекунов, но так и не дождались их очеловечивания, а может никто и не старался ждать.
- Вот почему тогда, в эти сто лет, Те не прислали Пришельца? Не чувствовали опасности? Знали, наперед, что это дешевая бутафория?
- Прошло сто лет нищие и убогие хоть и были номинально гегемонами остались нищими и убогими. Ничего не изменилось. Только время постарело.
- Да, тогда единомыслие было только государственной политикой, овладеть мыслями всех людей оно не могло, руки были коротки. Хотя по количеству расстрелянных и уничтоженных в войнах, лагерях и на стройках коммунизма этого не скажешь. Руки были и не короткие, и не бессильные. Вначале столетия по крайней мере. Почему тогда?
- Может как раз поэтому. Уж очень сорванный плод был невкусен и кровав. Этот плод - как плод дурного цветка сгнил и только смердевший его остаток все еще напоминает об этой эре всеобщего равенства и братства гегемонов.
- Как заставить людей мыслить одинаково? Ни один диктатор, даже обладая великолепной объединяющей людей идеей, не смог достичь единомыслия!
- Ведь только что рожденный человечек кричит, оповещая всех - то, что с ним произошло, его отнюдь не радует, он не видит повода для радости, которой охвачены все его окружающие, эти улыбки и похлопывания по заду совсем неуместны. Уже в эти первые мгновения жизни душа человечка уже живет своей особой жизнью, уже имеет свое мнение. Если даже в дальнейшем ее мнение и будет совпадать с мнением окружающих иногда, то и в этих случаях, кроме положения, когда это соглашательство не есть лукавство, найдутся незаметные, может не очень важные черточки несовпадения. Предположить что это не так, а как-то, по-другому, трудно.
- Почему трудно?
- Да очень все просто. Представь душу человека как сеть, рыболовную сеть, но не плоскую и прямоугольную, с верхней и нижней тетивой, а рваную, многомерную, когда из каждого узелка выходят на соединение или висят свободно не четыре нити, как в плоской сети, а несколько, разное число. У разных людей эти сети плелись по-разному, события, впечатления и встречи, горе и любовь, вера и надежда - все это узелки сети нашей жизни. Даже у однояйцовых близнецов сети разные... Живут по разному, любят, ненавидят, изучают, встречают разное - разное дает сравнение, а сравнивая человек себя индивидуализирует, отделяет от общего.
- Есть среди людей и что-то общее, человеческое. Так они могут понять друг, друга. Как звери обнюхивают друг друга, так и люди сцепляются висящими ниточками чувств. Но понять не значит познать. Впитать, исследовать всю сеть другого человека невозможно, как невозможно прожить две жизни и обе с начала и до конца. С самого рождения все испытать и почувствовать, как это испытал и чувствовал другой человек..
- Можно, наверное, попытаться сделать идентичными эти сети?
- Разорвать и снова сплести?
- Нет! Разорвать это значит стерилизовать, промыть мозги? Удар электрического тока? Резонанс? Но у А.С. Пушкина не было электричества, да и он таких людоедских занятий был далек.
- А резонанс, почему эта мысль все чаще и чаще приходит мне в голову. Пушкин и резонанс, что между ними общего? Да и зачем современному Мотарху какой-то резонанс. У него полная власть над каждым человеком в отдельности, правда не над мыслями, а над его жизненными условиями. Но ведь мало кто решится ухудшить свое существование, существование своих близких.
- Как знать! В семье не без урода!
- Если представить себе подобных заговорщиков сейчас, то и им не до резонанса. Термоядерное оружие, атомная кнопка - вот для них лакомый кусочек.
- Чтоб бабахнуть?
- А что им еще надо?
- Пожалуй так, но и от этого может быть спасет единомыслие. Если мысли Мотарха будут транслироваться по всем головам, то никто и не сможет поднять самолет в воздух, если Мотарх этого не может, запустить ракету или взорвать бомбу. Они смогут делать ровно столько, сколько может, умеет делать Мотарх.
- Интересно, какой будет наша страна, если размножить нашего современного Мотарха? Что он знает, и что он умеет?
- Немного - у него гуманитарное образование. Будь у него даже техническое образование и многолетний опыт все равно одному человеку не под силу запустить термоядерную войну.
- Получается, что единомыслие благо. Но как тогда понять промысел божий? Ведь с его легкой руки человечество вылезло из шкур, из пещер, создало цивилизацию. И теперь все это уничтожить?
- Почему уничтожить? Просто остановиться, не развиваться дальше.
- Но это же невозможно!
- Что невозможно? Не развиваться?
- Да нет, не развиваться можно, но невозможно удержать достигнутый уровень цивилизации без постоянного участия человека в ремонте, в профилактике стихийных бедствий, ликвидации результатов разбушевавшейся стихии. Наводнения, цунами, землетрясения, русская зима, ураганы - как быть с этим?
- Значит, останавливаться тоже нельзя? Так, где же выход?
- Выход должен быть. Создатель не мог позволить войти, не указав выхода. Просто мы его не видим.
НАСОС
Размышления Сидельца нарушил Маститый. Он пришел в неурочное время - ночью.
- О чем думаешь? Доносят мне, что ты целыми днями и ночами сидишь, ничего не делаешь, и только думаешь. Хотелось бы знать? Уж не обдумываешь ли ты как убежать отсюда?
- Нет, что вы! Я здесь, быть может, даже в какой-то мере счастлив. Могу работать, у меня все есть для работы.
- Так не работаешь! Почему? Молчишь. Может мыслей нет? Так я тебе помогу. Или все-таки замышляешь что-то. Мы хотим тебе верить, но и проверить тебя, темная твоя душа, не мешает. Вот тебе срочное задание - создай устройство не только читающее мысли человека, но и меняющее все уже накопленные мысли и знания, ну, в общем все в голове, на содержимое вот этой кассеты. Поставь потом в компьютер, послушай. Если будешь тянуть с выполнением, будем считать, что скрываешь содержимое своей головы, в которой зреет заговор против Мотарха. А это ты сам знаешь, чем грозит!
И с этими словами Маститый удалился.
- Обычная речь господина выдержанная в цивилизованных рамках перед рабом. И кнут, и пряник. Что ж, наверное он прав, мозги нужно промыть.
Когда-то очень давно, еще вместе с Процестором, они пытались создать распознаватель мыслей собаки. Собака была выбрана не потому что когда-то ее выбрал Павлов для своих опытов по рефлексии, Процестору было противно даже имя Павлова. Он готов был упасть в обморок при одном упоминании о его изуверских опытах. Собаку они выбрали потому, что другого животного рядом не было, а был пес - друг, преданность которого была безграничной.
Тогда им удалось распознать положительные и отрицательные эмоции собаки и даже перевести на русский язык. Например, распознаватель мыслей вдруг говорил:
- Хочу есть, - или,
- Здесь жарко, - и так все в этом роде.
- Надо поискать распознаватель, - все это было в комнате Процестора и когда все эти вещи привезли, то свалили в угол, а Сиделец еще не нашел времени их перебрать. Все оттягивал момент, ему эти вещи напоминали Процестора, его добрый взгляд и теплые руки.
Лиха беда - начало! Получилось. Распознаватель он нашел и проверил на себе. На ком он мог в своем узилище еще проверить? Они с Процестором тогда не догадались почитать мысли друг друга. А мысли собаки читать было труднее, один перевод с собачьего языка чего аппарату стоил!
Известно, что мы думаем словесно. Есть, говорят люди думающие на двух языках, на родном и выученном, или на смеси языков. И такое говорят есть. Сиделец, слава богу, говорил и думал только на русском языке.
Не успевал он произнести в уме слово, как тут же распознаватель произносил его вслух имитируя тон и настроение. Произносил слова все-таки немного коряво, механически, но это вина динамика ретрансляционной сети, ничего другого в те времена достать не удалось.
- Можно звать Маститого, пусть почитает его мысли.
Маститый не заставил себя ждать. Пришел, прибежал даже.
- Ну, что, оглоед, совесть проснулась, хочешь за кормежку заплатить! Показывай, да не забывай - кто ты и кто я!
- Этот прибор был сделан давно. Его собрал Процестор, я ему немного помогал.
- Ну, ну, давай показывай, а то у меня через час совещание у Мотарха. Нельзя опаздывать. Один раз в год он меня приглашает, - горделиво сообщил Маститый.
- Начнем! Положите вот на эту полочку руку.
- Какую левую или правую? - не снимая маски значительности своей персоны снисходительно спросил Маститый.
- Согласился, - с облегчением подумал Сиделец.
Сиделец боялся, что Маститый потребует проверки его мыслей, откажется быть первым испытуемым. О собаке Сиделец предусмотрительно не упомянул. Побоялся, вдруг это унизит Маститого. Хоть Сиделец и не очень беспокоился за свою судьбу, знал, что он весь во власти Маститого, все же ухудшать своего положения не хотелось.
Сиделец понимал, что распознаватель мыслей может сыграть с ним злую шутку, открыв перед Маститым его истинные мысли. Боялся он напрасно, и, поняв это, совсем не обрадовался. Маститый играл. Играл с ним как кошка играет с мышкой. И прекратить игру можно было только перестав жить. Правда, все случилось немного не так как думал Сиделец.
Маститый положил руку на полочку распознавателя мыслей, и из динамика полилось такое...
И как только отдернутая рука Маститого прервала хулу в адрес горячо любимого и единственно умнейшего во всей вселенной Мотарха в лабораторию вбежали в масках с автоматами Калашникова бойцы Спецнаса и скрутили Маститого.
- Прощай, Маститый, - только и успел прошептать вслед неудачнику из элиты Сиделец. Ему почему-то искренне было его жаль. Может потому что он знал, что ожидает Маститого, даже если его и не будут пытать, то смена качества жизни сама по себе губительна. Почему-то пришел на ум огурец, как он только что сорванный сморщивается на глазах на солнечном припеке.
УТРО
Сидельца Спецнас не тронул. Они просто отключили электроэнергию. Сиделец лег спать. Он давно придерживался мудрости, что утро вечера мудренее. Раз не можешь остановить поток - подчинись ему. В полной темноте, ощупью он добрался до угла, где были свалены вещи Процестора и его. Перебирая наугад, он пытался найти фонарь минус один. Такое странное название этому фонарю дал Процестор. Фонарь не попадался, но зато он наткнулся на ракушку.
Это была обыкновенная раковина - раковина южных морей, ее как-то Процестор купил на рынке восхитившись великолепием ее форм и удивившись пестроте, просто изумительной пестроте ее окраски. Он часто брал ее в руки и рассматривал. Сиделец даже находил его такой живой и даже назойливый в какой-то мере интерес чрезмерным. Он эту раковину, пожалуй, в руки и не брал ни разу.
Взяв ее в руки Сиделец, по правде говоря, не сразу понял что это такое. Похожа на шляпу, но очень уж твердая. Наконец, он вспомнил, что это раковина, вспомнил своего друга, невольно раковина вернула его на много лет назад, в его юность. Но воспоминания не начавшись, были прерваны свечением из ее недр. Теплый мягкий свет полился плавными волнами, наполняя пространство, но как-то необычно, не светящимися лучами, а туманом, розовым клубящимся туманом.
Сиделец заглянул внутрь и отшатнулся. Повернул раковину, картина сменилась, но от этого не стала менее ужасной. Он видел площадь, город, дома, в домах квартиры, в квартирах люди, но все это вывернуто наизнанку.
Трудно представить, как это было, но раковина смогла это сделать и представить. Это было что-то похожее на рыбу в китайском ресторане, которая подается без костей вывернутая наружу всеми внутренностями. И то, и то зрелище завораживающее и тяжелое.
Небольшие размеры раковины вмещали каким-то способом несравнимо большие по объему пространства - города и целые страны. Причем так, что сиделец мог в подробностях рассмотреть не только каждый дом или квартиру, но и каждого человека или животное. Как такое возможно? Много позже, уехав за тысячи километров от своей тюрьмы, Сиделец понял этот эффект и подивился быстроте с которой зрение человека приспособилось к системе показа действа, которую предложила раковина.
Все очень просто. Раковина высвечивает ярче и в увеличенном размере ту точку картины на которую упал взгляд человека и с меньшей яркостью то, на что человек смотрел в предыдущее мгновение. Раковина приняла в расчет и с успехом пользовалась памятью человека. В памяти впечатления постепенно гаснут, как на экране монитора, светочувствительный состав которого после ухода луча электронов еще некоторое время светится, помнит это воздействие и совместно с другими участками создает изображение.
Поборов отвращение, вначале охватившее его, Сиделец стал рассматривать картинки с присущим ему интересом исследователя. Он обнаружил, что вывернутые существа чаще встречаются в центре страны, а в столице и в некоторых городах буквально ходят друг у друга по головам. Цвет у выворотней сизый с красноватыми пульсирующими прожилками. Отростки малые и большие прижатые к телу неожиданно выбрасываются в стороны и захватывают, подтягивают к себе более слабого выворотня и буквально обтекают его, поедая, высасывая его при этом, наверное, утробно урчат. Но звуков не слышно, да и сама утроба у всех этих существ вывернута наизнанку, поэтому вряд ли смогла урчать.
Едят кто с краю, съев, высосав перемещаются к центру, заметно полнея и увеличиваясь в росте. За ростом выворотней растут квартиры, дома, автомобили, шире и чище становятся улицы, а в центре самом шпили до небес и трон златокипящий с Мотархом недремлющим.
Сиделец отложил раковину, прикрыв ее каким-то пиджаком на всякий случай. Хотя какой такой всякий случай может произойти с ним в этой тюрьме. На скорый финал он не рассчитывал. Пока он нужен кому-то он будет жить. быть может сейчас Сиделец освободился от той ложной скромности интеллигента, которую долго и с успехом внедряли в умы и тела людей интересы которых простирались дальше обыкновенного поддержания жизни на высоком уровне, дальше интересов червя - прогрызть дыру и потом сосать, интересов волка - догнать и сожрать, интересов начальника - не давать и не пущать, интересов обжоры - жрать, жрать, жрать, и интересов туриста - смотреть и гадить, сжигать, копать, ловить, давить.
Они читали книги, которые другие читали только в объеме школьной программы, и все. Их мироустройство не основывалось на силе, но на справедливости и свободе. И этот взгляд на мир у них отличался от взгляда другого из их когорты. Отличия были незначительными, но совершенно непроходимыми. Поэтому они были одинокими. Не то что все остальные с их вечным ОДОБРЯМСом. Их терпели пока хватало терпения или до тех пор пока они что-то полезное для пожирателей делали. Автомобили придумали, но сами не ездили, им мало платили, а они требовать не умели и не могли потому и не просили больше.
Утро наступило не скоро. В окошке на потолке несколько раз появлялась светлая полоска, потом ее сменяла ночь, заглядывали звездочки, но все когда-то кончается. Вспыхнул свет, и наступило утро.
Вошел картинно одетый господин в сопровождении людей в масках. Что-то знакомое было в его лице, но Сиделец с некоторых пор и не пытался что-либо вспомнить. Почему? Да потому что вспоминалось почти всегда такое, которое не только не грех забыть, а лучше, чтоб об этом никогда и нигде даже упоминаний не было. Вспоминалось даже такое, участником которого он никак не мог быть.
Землянка, выкопанная в берегу. Его бабушка, только молодая. Она совсем не похожа на себя в старости. Окошка нет, только дверь. Горит лучина. Дверь открывается, вваливается громадный мужик.
- Ивановна! На собрание! Кулачить будем! Тебя бабы выбрали в комбед.
Что отвечает бабушка, он не слышит. Мужик машет руками, разевает рот, ищет обо что ударить кулаком, не находит, бьет в потолок, сыплется земля...
- Из земли пришли, и в землю уйдем, - чей-то голос, а это из другого сна наяву.
Канава, окоп, только мелкий, нет залит водой, бредет мужик, солдат с винтовкой, лицо наполовину в воде повернуто ко мне. Это мой отец, только молодой. Стреляют, бьет пулемет, вижу как летит с бруствера земля, снег, дед ныряет с головой, выныривает у поворота траншеи осторожно осматривается.
- Петр проклятый не нашел лучше этих болот места для города, - ругается мой отец.
Сарай, кирпичный, без окон, только двери, железная крыша. Бензиновый дух, пол земляной, неровный, с ямами, залит керосином. Сараю много лет, в нем держали керосин.
Мой дед, молодой, висит у матки на крюке, головой не доставая до земли. Зима, армяк свалился на голову. Как я вижу лицо, оно закрыто армяком?
Стол, красной тряпкой застелен, за столом в кожаной куртке щуплый, туберкулезного вида черноволосый с библейскими глазами мужик. Он долго кашляет, сморкается, харкается, потом сиплым голосом спрашивает:
- Награды царские имеешь, белая сволочь?
- Имею, четыре георгия и медали!
- За что награжден?
- За службу царю и отечеству!
- Полный георгиевский кавалер, значит. Где кресты?
- Спрятаны.
- Кукую должность занимал у атамана Дутова?
- Сотник.
- В убийстве Чапаева принимал участие?
- Нет не принимал, мы были в это время в рейде.
- Золото сдать отказываешься?
- Нет у меня золота! - произносит дед...
- Что задумался, смотри сюда, - обращается ко мне боец из Спецнаса.
- Перед тобой Младшой - страший помошник Младших-вместе. Он теперь будет тобой руководить вместо Маститого.
- Почему не спросишь где Маститый?
- Он в ваших руках, как и я, так что о нас с ним не надо беспокоиться.
- Хитер! Покажи Младшому как работает прибор.
- Пожалуйста, прибор готов, электричество подключили. Нужно, чтоб испытуемый положил руку на вот эту полочку. Кто из вас будет испытуемым? - все обернулись и смотрели на Младшого, ожидая его решения.
- Я сам испытаю этот прибор, - просто сказал Младшой и, подойдя к Сидельцу, положил руку на полочку. Сиделец включил распознаватель мыслей и из динамика полилось, но существенно не то, что ожидал Сиделец:
- Хип-хоп, о-ё-ё! Хип-хоп, ё-ё-ё!
Повесили две груши,
Девки - рваное бельё,
Развратные кривуши!
А та толкалась от меня,
Хотела у Старшого
Быть хоть наложницей - нельзя
И допустить такого... - Младшой отдернул руку, динамик сразу замолчал, повисла тишина. Спецнас, потупив головы, молча стоял вокруг.
- Наконец то я вспомнил, кто он! Он отвечает у Мотарха за летопись, он летописец, да еще и с поэтическими задатками. Что они будут сейчас делать? Пасквиль на Старшого безнаказанно пройти для их ушей не может. Для меня это ничто, меня давно просто нет, уничтожен много лет назад, правда, не знаю каким способом. Два раза не уничтожают.
- Маститый сразу загремел, а на Младшого что, руки коротки? - с вызовом думал Сиделец, оглядывая Спецнас.
На его слова никто не обратил никакого внимания.
ЗАСЛУЖЁННЫЕ
В Спецнас всегда брали детей и внуков Заслужённых. Все это происходило для всех остальных незаслуженных вполне незаметно и сюрпризно.
- Смотрите, а он оказывается Заслужённый!
- Как, за что? - иной спросит, правда редко, чаще интереса никакого.
Заслужённые удостаивались особого внимания государства, но это не главное. Заслужённые удостаивались особого расположения Мотарха. Он их выделял из всех и иногда даже одаривал. Они между собой обменивались впечатлениями о внимании Мотарха. Незаслуженные редко могли услышать это чинование, это была закрытая, почти тайная каста. Иногда что-то из этой касты просачивалось, доходило до ушей незаслуженных:
- В ларьке для Заслужённых дают гречку, беги скорей! - это фраза из разговора Заслужённых самого нижнего слоя касты.
Каждому слою полагалось свое - слоевое. Слои не смешивались, это происходило как-то само собой. Заслужённые алкаши и пролетарии, полковники и майоры в отставке, Маститые, около столов пасшиеся женщины.
Заслужённых повыше слоем интересовали более весомые подачки. Квартиры, автомобили, мебель. Каждый слой ревниво следил за другими членами слоя, и его совсем не интересовали события происходившие в других слоях.
Заслужённые считали себя счастливейшими людьми:
- Мне руку жал областной Мотарх!
- Областной? А мне только городской.
- Так ты отморозил только руку, а я еще и ногу.
- Тебе подачи хватает?
- Мне хватает, а тебе?
- А мне нет - я же пью.
Заслуженные были сплочены общими идеалами, эти идеалы менялись, но постоянным оставалось то, что по большому счету эта безгласая каста, вдруг по знаку Мотарха превращалась в боевую партию готовую по слову Мотарха идти на баррикады и сражаться против того, кого укажет Мотарх.
Массовые выступления Заслужённых впечатляли. Страшные, испитые лица, безногие, на костылях и протезах, грозящие раздробить и разорвать, с красными флагами, с плакатами текст которых с трудом держит даже ко всему привыкший кровавый фон.
Здесь же рьяные полковники и майоры в отставке, разбитные бабы - бойкие работницы, около профсоюзные и около партийные дивы, честно служившие и душой и телом, Маститые на покое - этих мало, они до смерти держатся в Маститых - "воспитывая молодежь".
Здесь книга обрывалась. Так я и не узнал, как закончилась эта фантастическая история удивительно похожая на нашу жизнь, на мою жизнь. Фантасты нередко предсказывали будущее, а в этой книге было как будто описано и наше и не наше время. И Мотарх, и элита, и Маститые, и прочее, и прочее. Как-то стало вдруг не по себе, захотелось оглянуться.
Может благодаря книге, я вдруг ясно понял, что жизнь моя закончилась. Нет ей продолжения. Когда я родился известно точно и известно так же точно когда умер. Сейчас умер или еще чуть-чуть попозже. Но это просто путь до смертного успокоения.
ЭПИЛОГ
Повесть наша подходит к концу. Так я и не добрался до своего дома. Да и зачем мне это было нужно? Не знаю, так какое-то неосознанное желание защиты. Или чего-то еще. На попутной машине шедшей по проселку к железнодорожной станции, находящейся в соседней области - а там другая милиция, на другом корме - и до которой по шоссе, где меня поджидали, быть может, добрых двести километров, я благополучно добрался, сел в поезд и через сутки уже ехал по просторам родины туда, где меня никто не знал и не знает. Документы предусмотрительно порвал и выбросил в унитаз вагонного туалета, смыв прошлую жизнь зловонным потоком под стук и завывание колесной вьюги.
Вернулся в купе, взял сумку, хотелось есть. В сумке еды никакой конечно не было, денег тоже. На дне лежала мятая бумага. Я ее развернул. Это был кусок без начала и конца книги, но не той которую я читал, формат и шрифт были другие, но текст... Вот что было в этом обрывке.
...ЗОНАНС
Это рассказ о ней. Имя не называю. Это - табу. Нельзя выдавать или передавать для всеобщего использования, рассмотрения и, возможно, даже и глумления ее слабости. Она этого не хотела тогда, а сейчас ей все равно. Сейчас она вне человеческой, обычной обоймы, где все одинаковы, как патроны и пока не выстрелишь, не поймешь, в котором скрыта осечка. Сейчас она одна, не осечка, а особая, не похожая ни на кого. Ну, а теперь все по порядку.
Она вяжет, точнее тогда вязала. Из шерсти вещи разные. Это так мне казалось вначале, что вещи. Там носки, шапочки, кофточки. Одну я ношу до сих пор, правда ее связала не она, а неизвестная, давно. Крепкая кофточка, душегрейка, очень редкая вязка с открытой грудью под рубашку, для зимы для тепла. Она тоже связала, почти таких же, две, но вязка была плотная, в них душе было не просто тепло, не просто душа грелась, а закипала.
Вязание завораживает. Я сам никогда не вязал, но почему-то так думал. Это легко объяснить, ведь Она вязала все время кроме тех редких мгновений, когда она спала или ела. Что это будет? Часто этот вопрос повисал без ответа в едкой атмосфере нашей одиноко висящей квартире оставшейся от целого дома. Дом рухнул от старости, а квартира висела, висела на нитках, из которых она и вязала.
Квартира первоначально была на пятом этаже, теперь же мне казалось, что она поднялась, подтянув за собой трубы канализации и водопровода. Лестницы не было, она разрушилась вместе с домом, и на землю мы спускались трудно. Просто я и сам не знаю как. Просто вдруг оказывался я на земле с чувством, что был какой-то грохот за мгновения до этого. Она на землю не спускалась, вязала. Что? Не только я, но и она не знала.
Еще в те давние времена, когда Она еще была как все, мы распределили обязанности, семейные. Она взяла на себя заботы экспедитора, тыбика. Правда, тыбик из изгибчатого "ты бы сбегал?" вскоре превратился в "беги сам!"... Но иногда она отбрасывала вязание и бежала, просто срывалась что-нибудь купить. Не то, что было необходимо сейчас, а что-то совсем важное для нее и ее текущего момента. И вот не далее как вчера она была в подобной экспедиции, я обнаружил новые стаканы и ножи - любимые ее предметы мимо которых она не могла никогда пройти. Особенно ножи. Причем ножи, для нее, не были связаны с каким бы то ни было разрезанием чего-либо. Это были просто особые для нее предметы, такие же какой особой она стала теперь.
Как-то давно, много лет назад мы с ней летели на самолете куда, теперь и вспоминать ни к чему. На вопрос служителя сдает ли она в багаж чемодан, она заголосила, что нет нет, там хрусталь, побьется.
- А ножи? - спросила аэрофлотовская дива,
- У нас нет ножей! - кричала в запале она, хотя на экране монитора отлично видела картинку с шестью ножами столового набора. Для нее уже тогда ножи были чем-то другим, не ножами.
Я спросил ее, как она спустилась, а потом поднялась. Она не ответила. Что ж я привык.
Подошел по привычке к дивану, на котором она сидела, напряженно вывязывая очередную петлю. Горела настольная лампа, ее короткий шнур лежал на спинке дивана, Она иногда отклонялась назад, чтобы рассмотреть на расстоянии свое произведение, тогда шнур касался ее затылка. Наверное, это было опасно. Так я думал, когда видел, то убирал шнур из под ее головы за спинку дивана. Показывал ей, как это делается, и что это нетрудно. Много раз. Зачем?
Я не очень-то доверял изоляции этого шнура, и может быть, поэтому всегда с каким-то не то страхом, не то подозрением осматривал ее затылок.
За окном зима сменяла короткое лето, и что-то такое там происходило внизу. Нет, звуков не было. Живые существа были где-то в другом месте, или их совсем не было, когда я заметил небольшую шишку чуть ниже затылка, в ложбинке. Такая шишечка бывает от укуса комара у чувствительных натур. Но комаров и более крупных насекомых, не говоря уже о млекопитающих, вокруг не было.
Шишечка росла, росла не вширь, как это бывает, как распространяется раздражение по коже от укуса, кругами, а вверх, уже заметно возвышаясь над кожей. В старое время можно было бы сходить к врачу, но сейчас врачей, полицейских и просто людей вокруг нас не было видно давно. Все вымерло. Почему? Да, я и не знал почему, и не знаю и сейчас. Да и знать как-то не интересно, после того как это все произошло.
А произошло вот что. Происходило, постепенно. Впервые это обратило на себя внимание мое не тогда, когда исчезли вороны и воробьи - самые многочисленные обитатели городских нечистых улиц и скверов. Их не стало меньше, их просто не стало. Ни одного и ни одной. Я, может быть, этого и не заметил, не знаю. Но однажды у озера, вокруг которого по вечерам я кружил всю мою жизнь, купил у ребятишек осьминога. Появились осьминоги в пресном озере за три тысячи километров от ближайшего моря. Появились совсем недавно и как вы догадываетесь, их появление как-то было связано с исчезновением птиц. Иначе, зачем бы я об этом написал. Связь была. И очень простая.
Когда я разрезал осьминога, то обнаружил внутри воробьиные перья. Вы может, подумали, что осьминог наглотался перьев, или съел воробья? Нет, перья росли естественным образом, только внутрь. Осьминоги были ни чем иным как вывернутыми наизнанку воробьями. Но это было начало.
Дальше - больше. Появились изогнутые стены в виде стоячего воротника дамы средневековья. Я такой воротник видел на картине, он был высок, достигал затылка. Появившиеся стены были высоки, прозрачны по началу и туманные их очертания терялись в вышине и в снежной зиму и лето дали.
Небо как-то странно разделилось, появилась явная неокрашенная полоса, которая раздвинула синь. Ночью звездочки горели на разделенном небе, а полоса ночью была черна, без звезд и как-то особенно безжизненна. Полоса понемногу расширялась, она располагалась вдоль млечного пути и теперь млечный путь окаймлял края разреза небесной сферы. Ножи, недаром я о них вспомнил, здесь постарались на славу.
Вниз до земли становилось все дальше и дальше, резали ножи и землю, беззвучно, разворачивали как апельсин, нутром наружу, преисподней на божий свет. Жмурились кто там в преисподней. Серой пахло, мы к ней привыкли, кашляли редко и по утрам, от свежего воздуха.
А Она все вязала. Облик ее, хотя я и видел ее каждый день, стал все заметнее меняться. Шишка на голове росла и в один прекрасный момент ее верхушка лопнула, растроилась, стала похожей на банан со снятой до половины в два лоскута кожурой. На ободранном банане, на самом его кончике появился глаз и два зуба, один сверху, другой снизу. Верхний зуб бал конусообразной заточки, как пуансон, а нижний имел в центре отверстие и напоминал матрицу, скорее компостер на одно отверстие. Банан приобрел после ошкурения высокую подвижность, заглядывал в ее рот, уши, нос, что-то там выгрызал зубами. Кожурки нашли себе опору - завились вокруг ушей и ее голова сзади стала не менее инструментально оснащенной, чем спереди.
Наша квартира летела в этом беззвездном пространстве, она только начинала вступать в полосу обновления. Трубы исчезали в клубящейся серной глубине, и мне иногда казалось, что и они, подобно всему остальному, развернутся...
На этом книга обрывалась. Что это такое? Что это я прочитал? Смерть старого через рождение в муках нового. Как начать новую? Трудно начинать, но жить старую дальше невозможно.
За окном солнце садилось в черную тучу, ниже которой ярко сияли, все увеличиваясь в размере, хвостатые звезды.
ЛЮБОВЬ
по мотивам "ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
царя Соломона"
Моя песнь выше всех любви песней,
А слова ее - все для тебя,
Мой любимый, и песнь эта песней
Как объятья твои, что любя,
Ты навстречу ко мне раскрываешь,
Твои ласки пьянят как вино,
Ты, наверное, это не знаешь,
Что люблю тебя долго, давно.
Не разлучит нас зимняя стужа,
Жар любви не погасит, придя,
Я пойду за тобой, в тебе мужа
Вижу верного, страстно любя.
Да, черна я, но как я прекрасна,
И глаза мои полны огня,
Ты целуй меня долго и страстно,
Я с тобой, для тебя, для тебя...
Я смугла - это солнце палило,
Когда я в виноградники шла,
Стерегла от лисиц их, забыла,
Что стеречь я себя лишь должна.
Я дождалась тебя, любимый,
В твоих объятиях воскрешать,
И возрождаться с новой силой
И вновь любить и умирать.
Я сберегла пожар желаний,
Ведь я всегда тебя ждала,
Не раз во сне моем ты, странный
Бросал меня... Что я могла!
О как прекрасны твои речи,
Слова любви в твоих устах
Как нимб волшебный вокруг свечи
В южных мартовских ночах.
- О, это ты, любовь, иль снишься?
Тебя ль я видел в вещих снах?
Ведь это ты, моя блудница,
С библейской добротой в очах.
О как прелестны щёки эти,
В подвесках страстность бирюзы,
Цветок волшебный ожерелья
В златой цепочке стрекозы.
Воспой волшебная горлица,
Любовь и радость пробуди,
Уйдут сомнения пусть длится
Тот дивный сон - подольше спи.
О, муж мой, я твоя блудница,
Ты ждал меня, я все не шла,
Тянула руки в жажде слиться,
С тобой одним, тебя ждала.
Ты кобылица в колеснице фараона,
Пучок мирры меж персей твоих притих
И глаз твоих волшебные узоры...
Я покорён! И я у ног твоих!
Скажи, любимый, где ты ходишь,
Где отдыхаешь, где ты спишь,
Хочу всегда быть рядом... Ловишь
Слова любви из уст моих?
Как ты не знаешь где мой терем,
Где колесница, где шатер?
Иди туда, где в ночи светит
Бросая искры мой костер.
И кобылицей запряженной,
Красивой, буйной как гроза,
Ты в колеснице фараона,
Любви полны мои глаза,
Твои ланиты и подвески,
И ожерелий бирюза,
Лишь малый штрих сиянья блеска
Бездонной прелести глаза.
Мой нард исходит ароматом
И мирра у грудей моих,
А виноградник ждет и сладость,
Любовь и счастье подарит.
Нам наше ложе бог постелит,
Травой зеленой усладит...
Твои глаза уже успели,
Прекрасных чувств поток пролить.
Ты мой возлюбленный, прекрасны твои речи,
Лицо горит, я так люблю тебя,
Войдём в шатёр, зажжём все свечи
Пусть тают ночь, любовь светя.
Шатёр велик под кедрами высоко
Подпёрт надёжно кипарисами вокруг,
Нарцисс Шарона, лилия Востока -
Моя любовь царит среди подруг.
Шипы бессильны уколоть глубоко,
Что возжелала верностью своей
Поднять желанья знамя так высоко,
Как высока любовь одной присущая ей.
Нежнее лилии долины
Твое лицо среди девиц...
И персей запахи невинны,
Нет для меня, других нет лиц.
А ты, любимый, в лесу диком
Как яблони расцветшей куст,
К тебе стремлюсь в пути великом,
Не нужен звук других мне уст.
Плоды твои мне слаже меда,
Спешу их взять, спешу успеть,
Я вся твоя, моя свобода -
Твоя любовь, и наша честь.
Ты ввел меня в дом пированья,
И знамя развернул любви,
Я вся без сил - очарованье,
Изнемогаю от любви.
Вина налейте, яблок свежих
Вы положите предо мной,
Я так слаба, в душе безбрежна
Звук мелодии морской.
Меня он крепко обнимает
Рука его под головой,
И шепчет тихо, умоляет,
Не нарушайте наш покой:
Серны, лани полевые
Чуть-чуть умерьте скачки пыл,
Иерусалимские земные
Дщери всех я вас забыл.
Я слышу голос твой, любимый,
Идет ко мне он из-за гор,
Из-за холмов летит томимый
Разлукой с милой с давних пор.
Похож он обликом на серну,
Оленю, молодости брат.
Зовет меня, я всю вселенную
Готова за него отдать!
Приди ко мне, моя голубка,
Я так давно тебя здесь жду,
В ночи твоя мне свет улыбка,
Твоим дыханием дышу.
Зима и холод миновали,
Цветы цветут и птичий хор...
Дни песен горлицы настали
В стране садов, холмов и гор...
Смоковница свои почки
Готова тотчас распустить,
А виноградные цветочки,
Их запах пьянит, веселит.
Приди, возлюбленная, радость
Нас ждет давно, ко мне спустись,
Пусть я услышу голос, сладость
Его вкусить, красу испить.
Ловите лис и лисеняток,
Они съедят весь виноград,
А он одной мне только сладок
И никому я не отдам
Тебя, возлюбленный. Прохладой
Покуда дышит божий день
И запах лилий томно сладок
И ветер нежный... Вей! Друг, вей!
Бегут от солнца темны тени
И виноградник мой в цвету
Приди ко мне, подобен серне
Или оленю горному.
Тебя на ложе этой ночью
Я так искала, не смогла,
Пойду по городу, на площадь
Искать любимого... Ждала
Душа моя, любимый,
Вся исстрадалась я одна.
Навстречу стражи обходили
Наш город... Ноченька темна...
Я их спросила: "Не видали,
Того, кто люб и дорог мне?"
Они не видели, не знали,
А я пошла искать во тьме.
И вот и встретила... Любимый!
Я ухватилась за него,
Вела домой, где с мамой жили,
В покои, в комнаты ее.
Пусть спит любимая спокойно,
Не обессудьте - тишина,
Лани, серны полевые,
Устала пусть поспит она.
Кто восходящая пустыней,
Как столб из дыма и огня,
Как запах фимиама, мирры,
Так это я, любовь твоя!
Вот славный трон - одр Соломона,
Сыны Израилевы вокруг него,
Мечи висят, но не для звона,
А для защиты. Ночь - темно.
Походный одр из древ Ливанских,
Локотники из золота,
Сиденье алого пурпура,
Столпцы его из серебра.
Одр царя с любовью убран, он прекрасен,
Царь Соломон венцом увенчанный сидит,
Венцом от матери полученным в день свадьбы,
Народ Израиля вокруг царя стоит.
Как хороша твоя головка под кудрями,
Как заворожено глядят твои глаза,
И взгляд голубки - заводь чистая в тумане,
В оправе кос блестящих чернью как роса
На спинах коз сходящих с кручей Галаадских,
А зубы - как руно овец в постриг,
У каждой парочка ягняточек, как с лаской
Бегут с купален, вдали топот их затих.
Нет бесплодной среди них овечки,
Все в хлопотах, торопятся, живут,
Блестит в глазах огонь и эти свечки
Из тьмы веков волнуют и зовут.
Как лента алая губ твоих союзность,
Гранат разрезанный - ланиты, вал кудрей,
И шея - мрамор, будто столп Давидов мудрый,
Поставленный оружием владеть.
Щиты и копия, и мечи, и забрала -
Оружие сильных верных родине сынов,
Висят на нем и ждут чтобы позвала
Их сечь за правду, счастье, за любовь.
А два сосца твои - как двойня младой серны
Пасущейся меж лилиями в саду,
Покуда день прохладой дарит верной,
Пойду на гору миррову, взойду
На холм сочащий фимиамом,
Как ты прекрасна, нет и пятнышка нигде,
Спеши ко мне, со мной иди с Ливана,
С вершин Аманы и Сенира и везде...
От логовища львиных, от гор барса
Пленила ты, сестра, мою судьбу,
Одним глазком очей твоих прекрасных,
Одной бусинкой... Как же я тебя люблю!
Как утомительны и жгучи твои ласки,
Кружится, не проходит голова,
Сестра моя, невеста, ты прекрасна,
И благовония твои пьяней вина.
Из уст твоих сочится мед из сотов,
Мед с молоком - волшебный твой язык,
А запах твой пьянительным оплотом
Окутал мозг, с Ливанских гор проник.
Запертый сад, некопаный колодец -
Сестра моя, невеста дорогая,
В твоем саду шафран, аир, корица,
Гранат и нард растут благоухая.
Живой воды - источник в саду этом,
Алой и мирра сладость испускают,
Прольют любовь, она в порыве ветра
Найдет того, кого одна лишь знает.
Приди любимый в сад мой благовонный,
Вкуси плодов его, они все для тебя,
Войди в себя и будь со мною полный,
Любовных грез и радость в них любя.
Пришел к тебе, голубка дорогая,
Сестра моя, пришел издалека,
Набрал я мирры, мед поел и зная,
Их вкус и запах, и вина и молока,
Что источали соты сладкогубые,
Что говорили руки и глаза,
Твоя улыбка страстна, белозубая,
И запах твой - весенняя гроза.
Как дорог мне тот миг благоуханный,
Друзья, любите дорогих своих,
Ешьте вволю этот миг желанный,
И берегите это - вас двоих!
Но это сон, увы, такое сниться...
И голос дорогой я услыхала,
Что будто мой возлюбленный стучится,
Он далеко, но мне не странно стало...
Я сплю, а сердце рядышком струится,
И голос слышит: "Милая, открой,
Я у дверей, услышь меня сестрица,
Любовь моя, покрыт я весь росой,
В кудрях моих от влаги благовонной,
Уснешь спокойно, чистая моя,
Я голубь твой, и ты любви достойна,
Ты, голубица, нежная моя."
Но я раздета и хитон мой убран,
Не надевать же вновь его сейчас,
И ноги чисты, хоть и ночи лунны,
Как измарать осмелюсь в этот раз?
"Я сам открою" - в скважину рукою
Он протянул и взволновал меня,
Тогда я встала отпереть, росою
С моих ладоней мирра капала.
Я отперла, а он ушел, ни слова,
Мне не сказал... Душою умерла...
Он говорил и я искала снова,
Его звала, кричала и ждала...
Бежала я, искать бежала в город,
Но стражники заметили меня,
И били так, как бьют за кражу воров,
Но что и где украла, люди, я?
Они сорвали все мои одежды,
В чем для тебя хранилась долго я,
Я им кричала с тайною надеждой,
Что от любви изнемогаю я,
И вы достойные дочери Сиона,
Коль встретите когда мою любовь,
Скажите так, что я страдаю... Слова,
Хоть звук прислать своей невесте смог.
Чем возлюбленный тебя околдовал?
Почему так убиваешься о нем?
Как прекрасна ты, об этом он не знал?
Отчего ты все одна, а не вдвоем?
Его образ в голове моей как боль,
Бел, румян и сердце его молодо...
Его губы так прекрасные и столь
Звук волшебный произносят заколдованно.
Его очи как голубки у воды,
Так довольны и воркуют в упоении.
Аромат его лица не раз дарил
Миг любви прекрасной, страсти наслаждение.
Куда пошел любимый твой?
Зачем грустишь, краса земная?
Мы все поможем, мы с тобой,
Пойдем искать его, родная...
Он в сад пошел зеленый свой,
Пасти овец средь лилий рая,
Я лишь его, а он лишь мой,
Таков завет - судьба простая.
Я слышу тебя, мой любимый,
Идёшь ты ко мне из-за гор...
Холмы зимы и за ними
Весна открывает простор.
Прекрасна ты как Фирца и любезна
Как несравненный Иерусалим,
Грозна как войско со знаменами и лестно
Мне быть любимым, милая, твоим.
Меня волнует глубь очей - бездонны,
Как стадо коз - то волосы твои,
И зубы - овцы появились из купальни,
У всех ягнята - пара, и любви
Достойны половинки от граната
Твои ланиты под кудрями и глаза
Они прекрасней даже блеска злата,
И нет печальней чем любви твоей слеза.
Я выбрал тебя среди многих цариц,
Средь многих наложниц и многих девиц.
Все видя тебя преклоняются ниц,
Дивятся красою... Как ты? Улыбнись!
Блистающей свежести утра заря,
Прекрасная лун баловница,
Грозная, светлая ярость кремля
Солнечный луч и победы десница.
Дай спуститься в ореховый сад
Посмотреть там на зелень долины,
Винограда лоза зацвела, и гранат
Весь в цветах диковинных.
Я душою стремилась к тебе
Царь великий, мужчина прелестный,
Покорюсь, отдана я судьбе,
И с судьбою, тебе, мой могучий!
Оглянись, Суламифь, оглянись!
Мы посмотрим! О, как ты прекрасна!
Твои глазки - задорны и жизнь
В них блестит полновесно, стократно.
Твои ноги в сандалиях простых
Так прекрасны, сказать невозможно,
А округлости бедер... Простим
Умелости слова ничтожны!
Живот твой - круглая чаша с вином
Как пьянит, сладко душу дурманит,
Взгляд на чрево твое невозможен как сон,
Что нам чудо даря, отбирает.
Ну а груди твои - очертанья любви,
Но такой, что найдешь на Востоке,
Как озера глубокие очи твои,
Как прекрасна и шея, и руки.
Милый стан твой на пальму похож,
Твои груди - на кисти виноградные...
Царь Сиона тобой увлечен,
Твои кудри - как кущи прохладные.
Как прекрасна любимая ты,
Я на пальму бы влез за кистями,
Чтоб вдыхать аромат из ноздрей, и прости,
Пить вино твоих уст благонравное.
Я вся твоя, любимый мой,
Приди ко мне, мы выйдем в поле,
Там виноград, гранат зацвел,
Раскрылись почки, там на воле
Любить, ласкать начну тебя,
И угощать плодами сладкими,
Ведь это все - твое, себя
Я сберегла... Ночами жаркими
Мандрагоры запах плыл...
Найди мне место в сердце у себя,
Любовь моя крепка, неукротима,
А ревность, стрелы огненные зля,
Раздула пламень жаром опалила.
Река не сможет пламень погасить,
Воде не в силах справиться с любовью,
Любовь не купишь и не подаришь,
Она дана как жизнь, дается с кровью.
СТИХИ
* * *
Здравствуй Марина! Вновь у нас утро,
Серенький день обещается быть.
Старые ставни, синие, хмуро
Солнце никак не решится открыть.
Тихо в природе, птицы замолкли,
Ждут окончания торга небес.
Мать еще спит, впереди еще столько
Дел и свершений, забот всех не счесть.
Лондон не Томск... Да, не Томск! Уж, конечно!
В Лондоне - Темза, а в Томске лишь Томь,
Но все-таки Томск - это родина. Верно?
Здесь помнят и ждут, будут ждать и потом.
23 июня 2004 года
* * *
А на груди у их висят медали,
А на груди Георгия кресты....
Казачья песня
Война для руся - жданая забава...
На шпагу приз, ну, а на грудь - кресты...
От жизни мерзкой русская отвага -
Веселье в смерти ищут мужики.
23 июня 2004 года
* * *
Ручей в камнях зеленых на обложке,
Лесок поломанный весь в солнечных лучах,
Пятна крови на снегу, чертячьи рожки -
Пейзаж обычный в моих сумеречных снах.
По ветке дуба гад ползет, завился,
Чуть выше филин ковыряет глаз,
А на траве багряной распустился
Весь в блесках росных комариный пляс.
Зудит чуть выше тягостной сирены
Оповещающей о горе у людей...
И в этом мире честном, без измены,
И жизнь, и смерь, и радость - все светлей.
27 июня 2004 года
* * *
Ветер стих и на землю тихий дождь опустился,
Беспросветная мгла затопила простор...
Долгий день или ночь? Сумрак серый разлился
По усталой и мокрой тишине... Как укор...
На вершине висит, черным цветом пугая,
Наливается злобой туча северной мглы,
А внизу в темноте расцвела золотая
Роза - слабый цветок среди хлада и тьмы.
На ее лепестках бахромой из тумана
Прилепилися капли ошалевшей судьбы...
И не жалка она, ее смелость не странна -
Она вызов несчастьям, она - крик:
"Где же мы!?".
27 июня 2004 года
* * *
С утра не пишется совсем, совсем хоть плачь,
И мысли в голове как от попойки...
В висках шумит, затылок как палач
Обидной болью хлещет злобно, горькой.
И солнца луч от мокряди седой
Едва скользит в зеленых летних кущах,
А ночь и месяц, может молодой
Я не дождусь... Забыть все это лучше...
Прощанье - труд... И вымолвить... Не знаю...
Зачем придумано начало у конца?
Зачем пригрезится нам встреча?
Ожиданье -
Закон не жизни, не судьбы -
закон творца.
1 июля 2004 года
* * *
От колыхания тьмы
В сонной, удушливой тоне
Не избежать вины,
Встреч и прощаний, погони.
И задохнешься, нет сил,
Руку поднять не сможешь.
Ловишь ее - упустил...
Гонишься - не догонишь.
Это всегда не в счет -
Скорее лишь сон отбросишь...
Из пламени в рваный лед
Вступишь...
Зачем?
Не спросишь!
1 июля 2004 года
* * *
Нюхают клей одни,
Пьют ацетон из бутылки,
А ты меня прогони,
Вытолкай, дай по затылку.
Я сохраню твой след -
Юности светлой строгость,
Первое чувство как бред,
Терпкая, сладкая горесть.
1 июля 2004 года
* * *
Встречи наши смешны:
- Здравствуй! Ну, как там дома?
И вот уж сидим... Слышны
Юности речи... Сонно
Скажешь:
- Пора идти,
Путь недалек, но все же...
Что уж не так - прости!
- Не обижайся ты тоже!
Вот за ней дверь закрыл,
В сенцах стою... Прохладно...
Любил я тогда, не любил?
Пусто в душе, нескладно...
1 июля 2004 года
* * *
После дождя ожидаешь прохлады,
После морозов дождешься тепла...
Может и ждут, может будут мне рады,
Искренне рады... А может со зла
Лишь притворятся, а в мыслях проклятья...
Как уловить, и как это узнать?
Все мы частички природы, мы братья,
Лес - наш отец, ну, а степь - наша мать.
Но потеряв череду превращений,
Не сохранили, скорей завели
В холодном притворстве ехидству прощенье,
В злословье - игру остроумью нашли.
1 июля 2004 года
* * *
Случается все в мире впопыхах,
В тот краткий жизни миг на перепутье -
Едва успев войти в тот мир и как
Напомнят вам: покинуть не забудьте.
3 июля 2004 года
* * *
Средь лета тьма и холод океана
Свалились к нам, мир головы пригнул,
Стыдом наполнился, мелодией обмана
Звучит осенняя капель и хлад дохнул.
Совсем не верится, что лето к нам вернется,
Что зазвучат вновь птичьи голоса,
Что вьюн цветочками вкруг розы обовьется,
Что утром солнце и хрустальная роса
На радость высветит восторг любви объятий
Макушки лет. Славные деньки!
Но будет это, не дано узнать нам -
Так слабы мысли наши и легки.
3 июля 2004 года
* * *
Часы без устали нам время отмеряют,
Зима хоть длинная, но лето вслед идет,
И звезды кружатся под музыку из рая,
И светлый день, день разума встает.
Все меньше дикости и варварства заблудших,
Но также льется кровь безвинных жертв,
И станешь думать - может, было лучше,
Когда не знал, когда не ведал свет
Чего и сколько в этом мире будет,
Когда земля казалася большой,
И жизнь без края - завтра снова будет,
И будет лучше... Мир был молодой...
3 июля 2004 года
* * *
Компрачикос? - веселый англичанин
В Испании давненько проживал,
Маску смеха, ужаса, страданий
На облик детский он со вкусом приживлял.
И шли по миру странные созданья
С обликом трагически-смешным,
С обликом застывшего страданья,
С несчастьем заданным им весело одним.
8 июля 2004 года
* * *
Неторопливых вод потоки
Не моют жизни берегов,
Несутся вдаль и там далеко
Их ждет давненько строгий рок.
Воды Лета канут в бездну
И унесут в забвение
И камень твердый, и железо,
Оставив нам волнения.
Что жили прежде и мечтали,
Любили, дрались и стихи
Тогда поэты сочиняли
И барды пели как могли.
Все было так? Чуть-чуть иначе,
Но все ж похоже... Помнить нам -
Уносит пеной обозначен
Рекою Лета наш обман.
8 июля 2004 года
* * *
Опять собрался я в дорогу
На испытания души,
В жару и потную тревогу
Мой паровоз спеши, спеши...
Тук, тук, тук, тук, тук-тук вагоны,
Визг тормозов, звериный вой
И звук тревожный - похоронный
Проносит мысли жизни строй...
Мелькают рощи, перелески -
Разбитой жизни нагота
И мысль рождается:
- А если, все это сон и маята?
Что нет на свете этих далей,
Что мука эта - все вранье,
Певцы с поэтами наврали,
В их мутной памяти темно.
Но нет, увы, мечты отбросишь,
Вдохнешь удушье тамбура,
Потеть начнешь и смотришь, смотришь,
Как станет есть тебя жара.
8 июля 2004 года
* * *
По сибирской степи поезд плавно качает,
Набегают, бегут перелески, мосты,
Рассвело, день идет, но и он - чуть и тает -
Не бывает навечно, навсегда красоты.
8 июля 2004 года
* * *
- Внеси свою лепту! - призыв неумолчный,
И должен ты это, и должен ты то.
И головы клоним, даем и не ропщем...
Зачем только это? Зачем и за что?
А жизнь коротка, так и хочется, братцы,
Лепту малую в свое счастье вложить...
Но как это сделать? Как надо стараться
Любить свои мысли и чувства любить.
Пусть скажут - то плохо, потерпим, и все же
Ведомо только творцу одному -
Как жить нам и делать для мира пригоже,
И этого знать не дано никому.
8 июля 2004 года
* * *
Грива медных волос водопадом струится,
Незаметное время - ожидания суть,
В этом темном углу ярко-рыжая птица
Оправляла наряд, собираясь вспорхнуть.
За окошком темно, небо в грозных зарницах
Растревоженно спит - до утра далеко,
Чередою идут, заменяются лица,
И невесело все, как-то так нелегко.
Толчея бестолковых, привокзальных встречаний,
Пахнет дымом прощанье, грустью пахнет печаль.
И посеяны здесь навсегда, навсегда ожиданья...
Жизнь идет, а они повисают в пространстве как встарь.
Пошлость в устах власти - вещают, кто бы слушал...
Банальность преподносится как подвиг, как успех.
И мир стеклянный в дрожи, трещит, основы рушит,
И если бы не слезы, то был бы просто смех!
2 ноября 2004 года
* * *
Темной ночью, за окошком
Слышен стрекот, стукоток -
Бьют настойчивые мошки,
Бьют в стекло... Какой в том толк!
Не откроют им окошко
Кого ждали - собрались:
Дед - хозяин, Шарик, кошка,
А за печкой - сера мышь.
Чай попил хозяин сладкий,
Хлебом с салом закусил,
Шкурку дал коту украдкой,
Чтобы Шарик не просил,
Полакал кобель из чашки
Щей обедешних и кость
Грызет вкусно, сладко, смачно,
Спать собрались... И, вдруг, гость!
Входит в избу, весь лохматый,
Шуба вывернута, трость...
Мужичок в годах, усатый,
Косой саженности рост.
Крестит лоб пред образами
Бьет хозяину поклон,
Брови супит и глазами
Ищет что-то... Вот закон!
Постучался в дверь, хоть страшен,
Принимают, рады все...
Ну, а мушки? Много краше -
Нету места им в избе!
2 ноября 2004 года
* * *
За окном листопад
Ветер мокрый струится,
И октябрь, и мой сад
Плачут, грустно, не спится...
Вересень помахал
Рыжей гривой кудрявой...
Здравствуй! Здравствуй! Зима!
Здравствуй, грудень, усталый!
Солнце? Есть ли оно?
Все темнее дорога,
Студень месяц... Окно
Занавешено. Богом
Нарисованный лес
Райским пеньем наполнен
За стеклом просинец
Зимний месяц, холодный.
Чистый воздух сухой,
Мороз крепкий, трескучий,
Ясный день, месяц злой,
Звезды сыплются. Кручи,
А за ними тепло
Лютень злобный скрывает,
Целу зиму мело,
Но весною растает.
Только сухень придет
Ветры теплы пригонит,
Рухнет холод и лед,
Тая споро, застонет.
А апреля ручьи
Зиму смоют бесследно -
Листвень милый, иди -
Шагом мая победным.
Незаметно и вдруг
Все вокруг зеленеет,
И цветет, и лопух
В репей с шишками... Спеет -
Червень. Липень, серпень
Незаметно проскочат,
Пробегут - верь, не верь,
Пролетят, прогрохочут...
И однажды в окне
Рыжина замаячит -
Вересень, вересень,
Осень жданая, значит.
А потом листопад.
А потом и крещенье -
Вновь зима, рад не рад...
Наказанье? Прощенье?
2 ноября 2004 года
* * *
Летела сорока, махала крылами -
Усталая птица, усталые дали.
Хотела садиться, да где тут присядешь -
Несчастье, а лица - чернильная замять.
Рукой не достанешь, а видится - близко,
Зовешь ее, манишь! Увы, только снится!
Залитое солнцем пространство для счастья,
Нет там зимы, не бывает ненастья...
И что-то еще в дымке розовой мнится...
Лети уж туда... Тебе можно, ты птица...
2 ноября 2004 года
* * *
Быль недавняя совсем -
Деревушка семь на семь.
Пять дворов и две собаки,
Пять колодцев, две свиньи,
Жили тихо, пока страхом
Беда с горем не пришли...
Пороситься стали свиньи
Через месяц, все ведьми,
Поползли в округе слухи:
Стали люди - не людьми...
В избах - ведьмы, а людей
Взял в полон усатый змей,
Он их в заговор вовлек -
Цепей нет, уйти всяк смог,
Но волшебной речью змей
Привязал сильней цепей.
С утра встанут и начнут
Класть поклоны и кладут
Ведьмам, ведьминым делам,
Вурдалакам и слонам...
Правда, только вот слонов
Представляют, будто рог
Мягкий изо рта растет
И слон дует в рог - поет,
Весь подлунный хором мир
Подпевает и сатир
Ухмыляется сидит,
Счастьем за грехи простит...
Это было, но давно,
И прошло, как и кино,
И забыли люди... Нет!
Той деревни страшный свет
Оказался многим мил,
Каждый там хотел... И жил
Через несколько годов
Под звон змеевых рогов
Мало-маленький народ -
Тот, забывший закрыть рот,
И в него в тот самый рот
Змея песня все ползет...
И поклоны все кладут...
Правда змей безусый тут!
2 ноября 2004 года
* * *
Ручеек журчит с горы
Тоненькою струйкой,
Прям у мышкиной норы,
Где живут пикульки.
Целый выводок мышат
Маму ждут и тихо
Тихо-тихонько пищат -
Накликают Лихо.
Кошки ходят воду пьют,
Слушают, а мыши
Не пищат тогда и ждут -
Лихо пришло слышат.
Но однажды их игра
Очень затянулась
И к ним кошечка пришла -
Норка приглянулась.
Мягкой лапочкой в норе
Шарится плутовка,
Страшно мышкам - страшный зверь,
Кошка, ловит ловко.
Коготками подцепляет -
Не сорваться, не уйти
Мыши это точно знают,
Их тогда уж не спасти.
Лапки ближе, ближе, ближе,
Стенка - некуда бежать...
Мамы нету! Может слышит
Как они кричат - пищат?
Но не слышит деток мама,
Лихо ближе, страх берет -
Вот подденет мышку лапа
И из норки в кошкин рот.
Но чуть лапка коротка,
Не хватает кошке сил,
Скребет задняя нога -
Бережочек обвалил...
Запрудился ручеек -
Мочит кошке ножки,
Кошка злится и встает,
В глаз кусает мошка...
Это все! Она бежит
Домой поскорее,
Там у чашки сыр лежит,
Он мышей вкуснее.
Так прозрачный ручеек
Выручил. Мышата
Все живые. Мама ждет -
Вырастут ребята.
2 ноября 2004 года
* * *
Собираем манатки в дорогу -
Колбасить в духоте и пыли
Холить, мыть нашу жизнь, недотрогу,
Уносить, успокаивать дни.
5 ноября 2004 года
* * *
Обычаи нам кажутся чудными:
Едят другое, одеваются, галдят...
И, кажется, нельзя жить рядом с ними,
А иногда, что просто вас съедят...
Смириться и понять друг друга можно...
Но трудно, все равно даже поняв,
Принять их жизнь, пусть очень осторожно,
Привыкнуть думать как они, свое уняв...
А может это просто невозможно?
Как трудно, невозможно журавлю
В гостях есть кашу на тарелочку положенную,
Лисе с кувшина пить... Не то пою?
5 ноября 2004 года
* * *
Два козла на мостике заспорили - Кто важней?
И кто обязан пятиться, назад уйти с моста?
Один кричал - он сильный, гордый и отважный,
Другой кричал, что старше, и нет на нем креста!
Пугать словами стали, потом и подралися,
Рогами упирались, толкались... Быть беде!
Ведь мостик узкий, старый, копытца осклизлися
И козлики упрямые сверзились вниз... В воде
Их спор затих, и мирно зацокали копытами,
Пошли по обе стороны хлипкого моста...
Речка была мелкая, а берега крутые,
Росла на них зеленая в росе ночной трава.
5 ноября 2004 года
* * *
Пить хотел козел и встретил он колодец -
До речки далеко, мол, так лучше здесь попью.
И прыгнул бородатый, попил водицы вволю,
Но выпрыгнуть наружу не удалось ему.
А речка была рядом, лишь с горочки спуститься,
С водою чистой, чистой, с травой по бережку...
Но видно так уж надо в судьбе козла случиться
Не стал спускаться козлик к речке по ложку.
Холодно в колодце, дрожит, и пить не хочет,
Смотрит вверх на небо, а там взошла луна...
И только уж на утро пришел старик к колодцу
И вытащил наружу ленивого козла.
5 ноября 2004 года
* * *
Ежик некрасивый, колючий и шипит:
- Уж очень боязливый ты, - зайцу говорит.
А заяц прижал ушки, лапкой глаз закрыл:
- За то - живой, послушай, душа моя, как жил!
Бежал я лесом, полем - он рядом гнал меня...
Весь черный, длинный, злобный... Спасибо, ночь моя!
Отстал, а скоро снова найдет, начнет пугать...
-- Да где он?
-- Вот он - дома! Прощай! Мне убегать!
-- Да это тень, не бойся! - ежик прокричал...
А заяц гнал за тенью, от тени убегал...
5 ноября 2004 года
* * *
Любит кот хозяйку, хозяина не так...
Разляжется на лавку, и ждет. Он не дурак!
Дождется: кусок мяса, сметаны, молока,
А Шарик на морозе танцует гопака.
Хоть дом он охраняет, скотину, сено - все,
И ночь и день он лает и любит горячо
Хозяйку, ее деток, хозяина, коня,
А ест он черствый хлебушек, ведь он не гость - родня.
А Васька-кот наелся - на печку, мять живот...
Лентяй, но смог, пригрелся - лентяй, а как живет!
5 ноября 2004 года
* * *
Рано утром солнце глянуло в окошко,
Пляшут его зайчики по стене в избе.
Стучат, стучат по жести - на крыше два козленка,
Оба разом прыгают, бегут по городьбе.
Видят - в доме двери, не закрыты плотно,
Рожками поддели и вошли... Бегом
Из ведра морковки досыта поели
И запили теплым козьим молоком.
А потом в кроватку вместе улеглися,
Одеялом ножки, обернув свои,
И уснули рядом... Люди подивились,
Увидав их мордочки сладки и умны.
ноября 2004 года
* * *
Лунная дорожка, серебрится речка,
Бережок песчаный солодкою зарос.
На горе за речкой рублена, семь свечек,
Церковь православная, обочь с ней погост.
Перед храмом площадь - лавка, школа, мост,
Режет, мелко крошит яр, от речки хвост.
Не гора, а масло, не дожди, а нож,
Не удержит, ясно, горка. Вид пригож...
Смилуйтесь вы, силы, неба и луны!
Мы здесь нагрешили - в земле нет вины!
Но не слышат вопля, не дают ответ...
Или там оглохли, или спят, иль нет?
8 ноября 2004 года
* * *
Вышел месяц из тумана, щерит кривой рот,
А вокруг от крови саван вислый, вот прорвет...
Видно было там жестоко в сече той ночной...
И за что там бились, проку мало - раны, гной...
Звезды нехотя мигают - стыдно вниз смотреть...
Не театр... Они растают... Нам не улететь!
8 ноября 2004 года
* * *
Кудри вьются не в печали -
Радость красит, печаль жжет...
В безвременье жизнь начали -
Время катится, бредет...
Век хоть короток - устанешь
Печаль, горе раздвигать.
А придет беда - помянешь:
Где ты, счастье, благодать?
А отхлынет - чуть полегче,
Слезы высохнут, вздохнешь,
И опять идешь неспешно...
Отдохнешь, опять идешь.
8 ноября 2004 года
* * *
Мутно и нескладно - утро, лето, вечер,
Запахом лаванды проплывает тень...
Ждешь - чего-то надо, жаждешь новой встречи:
Коль придет, то ладно, искать встречи - лень...
12 ноября 2004 года
* * *
Молодость алкает и не любит старость,
Хочется ей в мире что-то поменять...
Старость - умудренней, старость все-то знает,
Ей совсем не жалко молодость щунять.
12 ноября 2004 года
Кудеяр
Жил разбойник Кудеяр,
Ростом славный и не стар,
На дорогах он шалил,
Диким криком лес валил,
А прохожих за суму
Бросал в темную тюрьму.
В города ходил и тряс
В мешок их златой запас.
Там пограбит, тут побьет,
А потом идет, вздохнет -
Стыдно станет, одинок,
Загрустит, что так жесток,
Разбежится и мешок
Бросит вверх до куда смог...
Разорвется парусина,
Прыснет золотом вокруг -
И на небе звезды стынут,
И мороз не так уж лют.
А другой раз вдруг накатит
Черной зависти комок,
И бежит домой, полати
Разломает, разобьет...
Деньги в кучу сложит:
- Знайте! Ничего не жаль! Народ!
Все берите, разбирайте!
Я ваш царь! Да, я ваш бог!
Но не верят люди, биты
Все не раз и на бегу,
Что захватят - в землю прячут,
Под камнями и в снегу.
У него любовь как накипь -
Покипит и снова вор
По земле по русской рыщет,
Сверком-сверк его топор.
Убивает и казнит -
Не любовь, проклятьем дышит
Каждый шаг его. Бранит
Он людей за лицемерье,
Что тихонько за дверьми
Клянут мерзостного зверя,
И в Москве, клянут в Твери.
Ну, а темными ночами
Под камнями, где добро
Спрятал злобный Кудеярин
Загорается... Тепло...
И тихонько огоньками,
Синим цветом, чуть видны,
Русь святая добро правит -
Зло сгоняет через сны.
Чтобы утром Кудеяр
Не собрал, что растерял.
Чтоб земля с себя стряхнула
Горе сел и городов,
Чтобы снова ветром дуло
Только радость и любовь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сей разбойник жил давно...
А сейчас он, как в кино,
Вдруг мигнет и вновь темно
Светлым днем мое окно...
12 ноября 2004 года
* * *
Давным-давно земля была пустая,
По ней холодный ветер нес песок,
И вот тогда из облака, из рая
Взглянул на землю голую наш бог.
И стали грустными глаза его благие,
И повелел он, чтоб цвели цветы,
И чтобы травы пустоши закрыли,
И чтоб по гривам выросли боры.
В цветочных ароматах утопая,
Увы, земля не стала веселей,
Все также пусто, и на это все из рая
Господь невесело и день и ночь смотрел.
На крыльях невесомых господь на луг спустился,
Где лилий белых место, на склоне под горой,
Сорвал один цветок, сорвал и удивился,
Увидев силуэт красавицы одной.
Она средь лепестков свой гибкий стан укрыла
Призывным жестом чуть бесстыдным позвала -
Бог выронил цветок средь волн и нежно, мило
Его волна средь пены вознесла.
Закутала в прозрачных пузырьках,
В тепло воды и тихое шепнула:
- Тебя господь увидел в своих снах,
Ты и его и мир перевернула.
Волна шуршит по берегу, песок
Принял в свои объятия смиренно,
И видит мир, венец творений - бог
Создал из вод красавицу вселенной.
Женщина привстала,
Кругом глядит - цветы,
И море бьется в скалах,
И ручейки чисты,
Травы духмяной поле,
Цветов красивей нет!
Как хорошо на воле!
Жизнь для земли как свет!
Недолго погуляла
В цветах, траве густой...
Одна, ей скучно стало,
Молчат цветы, пустой
Стоят и лес, и море,
Волнуется прибой,
Волна накатит, в хоре
Послышится ей вой.
Кто может выть в пустыне?
Одна трава кругом,
И лес, и поле стынет
От тишины. И днем
И ночью ветер
Гуляет по полям,
Никто его не встретит...
Лишь шорох по листам...
Смотрел господь и думал,
Как женщине помочь
Наполнить мир дыханьем,
Угнать безмолвье прочь.
Прекрасны птичек трели
Привиделись во сне
И утром он проверил -
Дал птиц. И в тишине,
Царившей над землею,
Под шум берез и лип
Хор соловьев достойно
Затмил сорочий хрип..
Красавица открыла
И глазки на зарю
И как ей было мило:
- Неужто я пою?
Потом, увидев птичек,
Залюбовавшись так,
Что позабыла горе,
Ушел куда-то страх.
Радуется дева
Танцует и поет,
Но сколь б она не пела
Тоска опять встает.
Сначала на колени,
Потом и в полный рост,
Опять в добро не верит,
По берегу бредет.
Навстречу бог-спаситель
Участливо спросил:
- Быть может вы хотите...
Она кричит:
- Хочу!
Я нежность, свою ласку
Хочу другим отдать,
А птички, они страстны,
Но мне их не поймать.
- Что ж будет тебе ласка!
И создал ей кота.
Но видно вновь напрасно
Тоска у ней все та.
Хоть Васька-кот мурлычет,
Ей песенки поет,
А дева нежно, тихо
Гладит и зовет
Его когда он ищет
В траве птенцов, чтоб съесть...
Жестоко это, слишком,
Но что ж поделать - есть!
Своим дружком довольна,
Он рядом ест, храпит,
Но на душе вновь больно,
От страха ночь не спит.
Все блазнятся ей черти
С копытами, хвостом,
И воют в чаще звери,
И вновь она с мечтой
Идет просить у бога
Защитника, чтоб дал -
Такая недотрога...
- А котик?
- Он же мал!
И плачет она горько,
И свет ей вновь не мил,
И просит она бога,
Чтоб он ее простил,
И дал ей охраненье,
Чтобы никто не смог
Обидеть оскорбленьем...
И создал льва ей бог!
И вот вполне довольна,
Сидит в цветах, в тени,
И Васька кот достойно
Трется у руки,
Лев желтый зубы скалит,
По соснам бьет хвостом,
Бывает, шишку свалит,
То схватится с котом.
Змея хозяйку холит,
По груди скользит -
Теперь никто не тронет,
Опасность не грозит.
Казалось больше счастья
Не может просто быть,
Но дева вновь во власти
Унынья... Вся дрожит.
Льву бедному досталось
Из чащи хвост видать,
А Васька плачет. Малость,
Чуть пострадал? Как знать?
Тогда решил создатель
Последний сделать шаг -
Он ей несчастной мужа
С небес послал... О, как
Она довольна,
Как роза расцвела,
Играют, счастьем полна,
Знать этого ждала.
А как наскучит ей он -
Прогонит, он уйдет,
Гнев охладит водою,
Поманит, приведет.
Такая уж игрушка
Муж женщины, зато
Она ему послушна,
Помирятся... Потом
Сказать: Люблю! успеют,
Он носит на руках -
Двоих их счастье греет,
И не приходит страх.
От этих двух влюбленных
Пошел народ земной.
И может, помнят волны
О лилии лесной.
14 ноября 2004 года
* * *
Пешком, бегом, ползком и на карачках
Иду туда, обратно чуть скорей,
И жизнь моя похожая на скачки,
На бег без приза, наудачу, кто быстрей.
И эти кто-то - я, туда обратно,
Измерить шагом свой маршрут вокруг земли...
Ну, а когда, кому, что непонятно
Я поясняю - мои годы газыри
Блестят в рядок, молчат и всем довольны,
Прошли бегом, и вот еще один...
Все по ранжиру строятся, достойны,
И не толпятся, и не ждут похвал. Стоим!
Но вот подъем к концу уже подходит,
А там и спуск крутой на стадион,
И финиш невеселый, счета сводит,
И движет мой маршрут, и знает он,
Что ни уйти мне и не отклониться,
По ямам и по кручам, и водой
Я пробегу... По прошлому казниться
Мне не придется... Так вот, дорогой!
19 ноября 2004 года
* * *
В мире вечны, неизменны перемены,
Мир меняется в понятиях бытия,
И человек - венец его творений,
Лишь чуть походит на вчерашнего себя.
19 ноября 2004 года
* * *
Мрачно за окошком,
Вечер стынет синий,
На стекле листочком
Прилепился иней,
Скачет однобоко
Птичка у умета,
Солнышко до срока
Спряталось, зевота...
Тени исчезают,
Стихли шорох, звуки,
Ночи нарастают,
Все длинней разлуки.
Не дождешься утра,
В голове все мысли,
Ни о чем, как будто,
Так, о нашей жизни.
Мне чуть-чуть грустится...
Что-то вспомнить надо...
Будто бы проститься
Душа хочет, рада...
Все как-то неясно,
И зачем тревога?
Жизнь - она прекрасна,
Коль желаний много.
19 ноября 2004 года
* * *
Сказочные дали
Открывает осень,
Воздух свеж, прозрачен,
Тих, тенета носит.
Поспевает просо,
Росы к полудню сохнут,
Не литовка - вилы
И серпы... А весну
Вспоминать не лишне,
Поле мальчик пашет,
Для озимых клинья
Черным плужок мажет.
Воронье смоляным
Отсверком на пашне
Носом длинным ловят
Червячков, букашек.
Едят напоследок -
Улетать им скоро...
Зима - не объедок,
Как ржи солома, долга.
А к обеду лето
О себе напомнит,
Солнце разогреет
И теплом истомит.
Утренний морозец,
Осветлились воды -
Скоро, скоро зимник,
Холода погоды.
Всех в правах равняет
Зимняя пустыня,
Никого не ставит
Выше, ниже, стынет
И герой, богатый,
Стынет волк и заяц,
Стынет бык рогатый...
Все пройдет, снег стает
И весною ранней
На озимом поле
Вновь с зарей, утрами
Поиск своей доли...
Поле - Русь велика
Горе катит стоном...
Сколько можно мыкать?
Неужто, не прогоним?
19 ноября 2004 года
* * *
Библейское выражение:
"Годы, которые пожирала саранча"
Столетие, увы, еще в разгаре,
Летит и пожирает саранча...
В поту, в натуге, тушим всё пожары,
А позади сгоревшая земля.
Там позади в углях и пепле скорби
Поизносилась, равенство браня,
Людская жизнь, охрипшая от боли,
Уставшая от бега и вранья...
А впереди совсем не рассветает -
Так лучше, в темноте, в крови шаги...
Куда? Увы, никто давно не знает...
Да и зачем, когда не видно зги!
Шаги потише... Может просто глохну?
И все темней... Иль просто я ослеп?
Холодный ветер хлещет веткой в окна,
Я у окна грызу беззубо хлеб.
21 ноября 2004 года
* * *
Пришел монгол к себе домой
И сесть ему б за стол,
Но нет стола - не знал монгол
Премудрости такой.
Сидел на корточках монгол,
Склал ноги калачом,
И степь ровнешенька как стол -
Она твоя, монгол.
По небу пташечка летит,
Мотор гудит взахлеб,
А он на корточках сидит,
Не смотрит вверх - он бог.
Бегут столетия, года,
По небу стаи птиц -
Сидит монгол, сидит пока
Течет монгола жизнь...
24 ноября 2004 года
* * *
Четыре сына у отца -
Три хилых, один росл,
Три хитрых сына у отца,
Один добряк до слез.
Пойдут работать, хлеб косить -
Три лягут и проспят,
Один работает, просить
Его не надо - свят.
Братьев он жалел, чудак,
Работал... Много сил...
А братья думали - дурак,
И это он простил.
И братья думали, что он
Не знает мыслей сих,
А он добряк все знал, умен
Не тот кто хитр, а тих.
Жалел он братьев и отца,
Старался, чтобы жизнь
Шла в дом к ним с красного крыльца,
А не с подполья, с крыс...
Один больной, другой ленив,
Что сделаешь - один,
Порвал он жилы, хоть и жив...
Что будет теперь с ним?
24 ноября 2004 года
* * *
Опять победа и урод
Вновь скачет на коне,
А конь копытами в народ
И искры по земле...
Но тухнут искры в духоте,
В бессмысленной тиши,
Но скачет конь к своей черте,
На встречу без души.
И гулкий топот отдает
В пустом нутре ведра -
Глупой гусенок петлю рвет,
Ударами крыла
Себя подбадривает он,
Ведро пустое с ним,
Но петля туже...
- Может стон
Услышим мы? Стоим...
Россия корчится у ног,
А нам и дела нет -
Такой великий вот народ,
Как тын всю тыщу лет!
24 ноября 2004 года
* * *
Мышка зернышком сыта,
В земле, в норе живет,
Без света солнечного, рта
Открыть боится, кот
Ее у норки стережет -
Поел сметаны кот
И сытый, гладкий, лижет рот
И хвостиком сечет...
Снедает злоба, суета
И спать не может кот,
Все ждет из норки, чтоб поесть
Мышонок поползет.
А он добряк мышонок тот,
И любит он кота,
И жаль ему, коль тот встает
Как заболят бока.
Мышонок хочет поиграть
С лапками кота,
Но строго мышка, его мать,
Следит за ним пока.
И говорит она ему,
Что лапки у кота
Хоть и мягки, как козий пух,
Но хитрость в них проста.
Там прячет когти Васька-кот
И выпустит тотчас,
Когда мышонок подойдет
Спросить который час.
И будет мучить лапкой кот,
Ловить и отпускать,
И так до смерти доведет,
Игрой своею тать...
Но молодой мышонок вертк:
- Я не боюсь кота!
И побежал он мимо... Цоп!
И в лапках! К-р-р-асота!
Мурчит довольный Васька-кот,
Игры забавней нет,
Конец мышонка настает,
Тусклеет божий свет.
Тогда из всех мышиных сил
Он в палец у кота
Зубки белые вонзил
И кот взревел... Простая
Истина живет -
Свое всегда больней!
И вот ее узнал наш кот!
Мышонок! Веселей!
24 ноября 2004 года
* * *
Учил Россию жить Иван, был грозный мужичок,
Учил Европе после Петр и строил город-порт,
С тех пор плывут со всех сторон кораблики. Смешон
Учитель новый вновь у нас и нами вознесен.
Он прост? как линия пряма и точен как пунктир,
Сошла Россия знать с ума, иль помешался мир.
Дрожит Россия над отцом, желает много лет,
А он пригожий и лицом надежным как успех,
И плавным шагом, и теплом, безумство отстраня,
Зовет Россию, и бегом за новым... За царя...
И любят так за гибкий стан, за поступь на ковре,
И за Чечню, за Дагестан, за лето в октябре.
И так тепло в родном краю, лучит учитель свет,
Как хорошо, мы с ним в раю... Мы померли? Аль нет?
24 ноября 2004 года
* * *
Дорожка степная, проселок,
Утоптана сотнями ног,
Игрою бегом и вдогонок,
Стрелою вонзается в лог.
Покрытый по склону травою,
Журчит ручеек меж камней,
Я пыль отряхну, горе смою,
Идти будет мне веселей.
Но черная туча навстречу,
Сверкают стальные клинки,
Наверное, мне недалече
Идти, убегать от тоски.
Но все таки жаль, не дошел я,
До струй, до прохладных твоих,
Жаль ищем мы в жизни такое,
А вот оно рядом - возьми.
24 ноября 2004 года
* * *
В простой лесной избушке
Под горкой, на опушке,
У речки по песочку
Бегущей издаля
Жили две подружки,
Гась лохмата кружку
Утром молока им
Приносила для
Красных щечек, чтобы
Платья и обновы.
Чтобы смех и игры
Были там... И пусть
Всегда счастье, радость
Гнездо рядом вили,
Песней молодецкой
Радовали Русь.
А подружки? Что же,
Сладки и пригожи
Так с утра до ночи
Кружатся, смешат...
Только вот задача -
Как их звать иначе?
Никому не скажут...
А нам надо знать?
24 ноября 2004 года
* * *
Наземник, печеричка, шампиньон,
Гриб белый с черной юбочкою нежной,
Поднял на голове своей бугор
Асфальтовый на ножке белоснежной.
Откуда сила в мягкости прелестной?
Не хочет, не желает видно жизнь
Смириться с наступленьем неизвестной
Пустыни человеческой... Корысть
С ней борется за жизнь всегда живое,
Ковер трепещущий замел ее следы...
Вот так и может объявить нам всем природа
Свою обиду и прощение... А мы?
28 ноября 2004 года
* * *
Забытый мир усталых теней, мокрый,
Со взглядом из окошек, из могил,
Провал глазниц замученный и солкий,
Монстра коммунизма дымный пыл.
Женщины, обиженные, взглядом
Истерзанным от вони, и пыли,
Трупом наблюдают за парадом
Гнойного ристалища земли.
Кожа их обдрябла и обвисла,
Носят хоть парадное хламье,
И мелькают как пустышки дни и числа,
Не чужое, а несчастное свое.
Жернов перестал, увы, крутиться,
И монстр распорот и зловоние нутром
Зовет назад, к себе зовет проститься,
И нет, и нет, да отсверкнет костром.
И вот уж выть опять им всем охота,
И прыгать вместе, и смеяться сразу, вдруг.
Но не судьба, ушло давно - зевота,
Прикрывшая, вдруг вспыхнувший, испуг.
29 ноября 2004 года
* * *
Рекостав первый раз в эту зиму зацвел,
Он живет на окне и как видно доволен,
Наклонил лепестки, свою нежность на стол
И стыдит он меня красотою невольно.
1 декабря 2004 года
* * *
По дорожке земляной муравей торопится,
Поспешает - не догнать! Что-то там нашли...
Эту весть по телефону мураши, как водится,
Сообщают друг для друга - все туда ушли...
Телефоны муравьев - то духи особые
Мажут ими стебельки встреченных цветов,
Если запах дорогой, медлить и не пробуют,
Все скорее по дорожке - запах их зовет.
Я соломинку поднял на дорожке этой,
Взял и в сторону ее рядом положил...
Муравьишка подбежал - светофора нету,
Бегать стал туда-сюда, сколько было сил.
Муравьишку пожалел - светофор на место
Положил и все пошло своим чередом...
Побежали муравьи, им одним известной,
По дорожке луговой и домой потом.
3 декабря 2004 года
* * *
Свойское занятие - разговор особый,
Чешут языками - главное не врать,
Все давно известно, говорят не ново,
Просто так приятно себя понимать.
4 декабря 2004 года
* * *
Строки ложатся неровной полоской
На синюю гладость мелькающих дней,
Растут ниоткуда, торопятся весны
Простых наших будней - жалей, не жалей...
4 декабря 2004 года
* * *
Муж жене привез в подарок
Кружок металла небольшой.
Любил женушку недаром -
средь подруг слылы красой.
Дал ей в руки свой подарок,
Она смотрит:
- Как кольцо!
Из кружка глядит Тамара -
Видит сестрино лицо...
Но Тамары год уж нету,
Только память все жива -
Умерла Тамара летом,
Сестрой женушке была.
- Ой! Тамара! С того света!
Хочет что-то нам сказать...
Шевелит губами... Смех твой
Не даст слово разобрать!
- Не Тамара это вовсе,
Это ты, моя жена,
Это - зеркало...
- Побойся!
Разве так уж я нежна?
- Ты милее, этот образ
Лишь подобие твое!
Жена слышит мужний голос,
Душа женушки поет.
Жили дальше молодые,
Каждый день - любовь, не сон,
Дули ветры, снеги злые...
Счастьем дом не обделен -
Вскоре дочка народилась,
каждый день заботы, труд...
Жизнь прошла... Как бы приснилась...
Сжалась вся до двух минут.
Умирает, дочка рядом:
- Как я, мама, без тебя!
- Я с тобою, тебе рада...
Поддержу...
- Но как?
- А я...
Открой дочка сундучочек,
Вот тебе, бери ключи...
Там на дне... Кружок металла...
Пойди, дочка, поищи...
И я буду там младая,
Не старуха без зубов,
Иди, милая, родная...
Дай мне, боже, легких снов...
Дочь ушла, а мать вздохнула
И ушла, прощая мир...
И лежит - будто уснула...
Радуйся словам, сатир!
Так людская жизнь коротка:
Встал, умылся, лег поспать,
И бока болят и жестко...
Будет лучше? Кабы знать!
Дочь, как горько ей придется,
Смотрит в зеркало - там мать...
Принахмурится, а дочка:
- Что ты, мама! Горевать?
Улыбнется, и смеются
Дочка с мамочкой своей...
Годы, весны, силы гнутся,
Смотрят, верят... Веселей.
* * *
Этот берег подмытый половодьем вешним
Обнажил ручейки родниковой воды,
Его склон крутоват, слезы капают грешны,
Будто просит прощенья за разор красоты.
Правда, нет той красы изумрудного склона,
Смыты травы, цветы, илом выстелен лог...
Но богатство земли бесконечно, природа
Нам несет красоту через горе тревог.
4 декабря 2004 года
* * *
Теленок возле печки пустил струю тугую,
Мамка подставляет чашку под нее,
Куры квохчут, лавка, ходуном как в бурю
Занавеска хлещет - петушок поет.
Шкафчик под посудой в уголок подвешен,
Лавки вдоль, по стенам, бабушкин сундук,
На полатях Колька спит, храпит как леший -
Это мой братишка, бабушке он внук.
На окошке Васька - кот наш семишерстный
Умывает морду, лапки - он поел
Молока парного и сыру картошку,
Любит Васька мамку, вот такой пострел.
В голбце у нас мыши, а за печкой сверкнет -
Там живет давнишний наш жилец, сверчок.
Только спать ложимся, тотчас он услышит
И давай наяривать - громче он не мог.
Тараканы рядом с ним живут, за печкой,
Под лавкою двуххвостки, там я их ловлю...
А на улке Шарик, лежит на крылечке,
Ждет меня, как выйду, как играть пойду.
Речка льдом покрыта, снега еще мало,
Да и тот сдувает ветер-ветрогон.
Степь России - гулка, русский только знает
Ее жизнь под ветром, ее вещий сон.
А ко льду ветелка прутьями пригнулась,
Пригорюно смотрит на мороза дни.
Ночь прошла - и славно... Все вокруг проснулось,
Только спят под снегом летние огни.
* * *
Лампочка мигает, скоро прогорит,
Начиналось жарко, а теперь дымит...
Дым такой волшебник - скоро и привык,
День как дым, потельник в душу мне проник.
И першит от мыслей, от людей и дум,
Головой поникший я в дыму иду...
Лампочка сгорела, угасать и мне...
Сколь еще придется подчиняться тьме?
4 декабря 2004 года
* * *
На грехи наши черные
Выпал белый снежок,
Как судьба иллюзорная
Замолить грех, дружок.
Но опять нет желания...
Как, покаявшись - жить?
То не жизнь - оправдание,
Зачем слезы зря лить.
И грешим, как грешили,
Громоздим зло на зло -
И до нас, мол, грешили,
Так и нам суждено.
И качают прелестными
Головами кусты -
Им одним неизвестные
Наши думы пусты...
Вновь снежок принакружится,
Прилетит, мою боль
Принакроет, придружится,
Все ж ему я родной.
Может будут старания,
И уйдет чернота?
Где ты наше желание?
Нет! Одна маята!
7 декабря 2004 года
* * *
Невесты и жены российской равнины,
Курносые добрые лица, как ты,
Раздольная русская степь, не повинны,
Что часты могилы, теснятся кресты.
И все это нашего времени братья -
Могилы из прошлых времен заросли,
Кресты их погнили, из дерева - рати,
Недолог их век, их заботы ушли.
А нашего века кресты из металла,
Стоят, не берет их ни ржа, ни ветра...
Укором всем нам - будто память устала
Числить грехи клятвы русской. Слова...
И ветер гуляет в просторах безлюдных,
Вдыхает от смрада речушек, болот,
И может дивится - живут здесь так скудно,
А смрада все больше, течет и течет.
И жаль нам, что ветер такой недалекий,
Не может понять, что в кумирне нельзя
Без дыма и теней, без запаха тлена,
В таинстве кумира - победа! Низзя!
- За батькой хоть в воду, в огонь, хоть под пули...
- Зачем?
- Это батька, его здесь зачин!
- Кого? Разве все?
- Этим в уши надули...
- А те от безделья...
- А вы?
- Мы - молчим...
Слова все гребенкою частой равняют,
Ряды идеальные, лица бледны,
И видно по ним - они все таки знают
Тайну кумира... Темни, не темни...
И это - игра: бас густой, подголоски...
Хвалят, вздымают, пока не помрет...
А там новый дым - ароматы не носки...
Старый - ушел, ненавистен, урод...
8 декабря 2004 года
* * *
У нас сегодня как вчера
Ломает лед простужный холод,
Морозит жизнь, судьбу дотла
Туман судьбы сухотный голод.
Прорвалось солнце, что ж с того
Ему не рады в Поднебесной,
Китаец щерится назло,
Ему в России интересней.
Здесь в каждом доме дуралей,
Глаза на мокром месте держит,
Ему чуть в рюмочку налей,
И он растает, не от лести.
Как я люблю Россию-мать,
Ее восходы, не закаты,
Вот, научиться бы прощать,
Как может родина ребята.
А холод что ж нам не впервой,
Переживем, и лето будет,
Ну, а пока - домой, домой
Тепло и чай - они остудят.
10 декабря 2004 года
* * *
Родина, Расея - водка, горька водка
Качки не боится, да и кто качнет.
Лодка жизни, лодка, широка да плоска,
Не качает лодка, времечко течет.
10 декабря 2004 года
* * *
Выше зада не прыгнешь, и ладонь не укусишь,
А ведь как бы хотелось по другому пожить:
Хоть немного тепла, чтобы радость светилась,
Чтобы мне удалось там, нашу мерзость забыть.
10 декабря 2004 года
* * *
Газетный разворот - опять мы победили,
Удача прет и прет - вот так бы вы пожили!
У вас опять рассвет, не красный и не синий,
И нет у вас побед. Каких? Как мы сносили!
И преснота, не жизнь у вас, а мы наелись,
У стариков все мысль, о голоде... Как спелись!
Победа - не футбол, не теннис - то награда.
Победа - когда зол наш батька! А вам надо?
Забыли бункера и летчиков с крестами?
Встает опять заря, кровавая местами.
Ушами хлопали - столетие... Вам мало?
Не умным, дуракам , рогатиной бывало
Пороли брюха вонь, и шкуру натягали...
Вы там вдали... Не тронь! Оставьте наши дали.
Оставьте веру нам, крыло воронье сбросьте,
Доверьте мужикам самим сбирать колосья.
Пусть русский кособок, и матершинник добрый,
Пусть он и одинок, и горе его долбит,
Не лезьте в гости к нам, учить нас не пытайтесь,
Оставьте счастье вам, а нам дать не старайтесь...
Оно нам лишь во вред, его чуть-чуть нам много,
Его не скроешь - свет красный как тревога.
А в нищете, увы, спокойное теченье,
Богатство - что для нас... Возраст - вот значенье.
Давно забыт Восток, и не указ нам Запад -
Трепещет на ветру листок, дождь начинает капать.
10 декабря 2004 года
* * *
Румяный Восток и затучливый Запад
Научили Расею потихоньку сидеть,
Не пускать чужих мыслей в свою душу...
Пусть лапоть!
Не пускать в свои села незнакомых людей.
Но пришли времена, и порядок нарушен,
Все живут не желаньем, а по воле властей.
И дышать наш народ за столетье приучен -
Если батька разинул свою пасть до ушей,
А коль батька озлился - мир от лая исходит,
В клочья рвут непонятных, кнутом гонят иных.
Бог велик - он над Русью, бог, наверное, рассудит -
Отчего так податлив русский злобе мужик.
10 декабря 2004 года
* * *
Снова вечер на землю
Шалью синей спустился,
Чтоб на снежной перине
Снегопад переждать.
Нет земли, нет и неба,
Горизонт растворился,
Тонут звуки в пучине,
Не слыхать, не видать.
12 декабря 2004 года
* * *
Сухой и пыльный ветер, дорожка вдоль околка,
Кудрявой, пожелтевшей укутана травой,
Чуть слышен шелест листьев, денек распелся громко,
Стрекозы выше, ниже летят над головой,
Трещат в траве кузнечики, куют свое железо -
И так вот все до осени стараются живут...
Но скоро ветер с инеем дохнет холодной просинью
Сожмется мир веселости, утихнет егоза...
Закатятся до времени, уйдут и поздней осенью
В метелях долго блазнятся летних дней глаза.
22 декабря 2004 года
* * *
Лимонное как утро настроение,
Чуть желтый, с зелена встает испуг -
От ночи не ушедшее прозрение
На день грядущий приготовленный для мук.
22 декабря 2004 года
* * *
Разбухла гнилым заревом до пуста,
Стеная, горько плачет седина...
Ужели встретит вновь меня она и хрусно,
Дрожа от счастья:
- Здравствуй, старина!
Опять сапог натер мозоль на пятке,
Блеснул огонь от звездного пыла...
Бегут года мои, и без оглядки,
И без любви, без чувства, и без зла...
22 декабря 2004 года
* * *
Жил на свете крокодил - развеселый мачо,
Баб и женщин так любил, странно, чуть не плача,
Любил сладко, целиком и с улыбкой нежной
Шлепал рядом босиком, одарял небрежно...
Хоть любил и жарко он - очередь все длиньше,
Кругом слышен бабий стон - не стал брать, что ближе...
Стал наш мачо выбирать тех, что посправнее,
А худышек поправлять - ели, чтоб смелее.
Так и стал народ толстеть, стройных стало меньше.
Любо дорого смотреть на российских женщин.
Но однажды крокодил, хоть и был он мачо,
Мыслю здравую словил... Снова чуть не плача,
Поглядел на женщин... Эх! Милые толстушки!
Ковыляют! Просто смех! Из под шляпок ушки!
Сел на пень наш крокодил, чешет свой затылок,
Ищет уши, что есть сил... Нет ушей - обмылок.
Как же так, красавец наш, бесподобный мачо?
Нет ушей? Весь этот сказ бабам предназначен?
22 декабря 2004 года
* * *
Я стихи не читаю, потому что не просят,
Мало знают в округе то, о чем я пишу...
Отчего мне печаль грустны мысли приносит,
Отчего я старею, не смеюсь, не хочу...
Вот сегодня на солнце, в ясной снежной пустыне
Оборвалися струны чувств тревоги моей,
Как-то стало темней - я привык, но а ныне
Жжет слеза... Как так сталось? Растерял я друзей.
Почему я так строг? Зачем требовать столько?
Человек - существо, слабостью наделен,
И нельзя захотеть - ведь мы здесь, не у бога,
Человек ведь не бог, ему жить, умереть.
И искал... Не ищу... Уж давно я в пустыне,
Только ветер и пыль, а зимою метель,
Я - один, закричу - ужас в жилах не стынет,
Я привык, я живу, только вою как зверь...
Дорогое лицо мне все реже приходит,
Чаще все пустота по бессонной дали...
Чувства добрые - жить, стороною обходят,
А вопросы:
Зачем?
Как так жить без любви?
Я стихи не читаю... Эти скучные мысли,
Эти слезы души потерявшей искус,
Пустота этих строк заблудившее числит
Из загубленных дней, чуть соленых на вкус.
24 декабря 2004 года
* * *
Как рождается стих? Его шепчет нам боже...
Он заботливо шьет бисер строчек и букв...
Без него ты не смог, да и вряд ли и сможешь
Начертать хоть чуть-чуть знак божественных мук...
24 декабря 2004 года
* * *
Что движет рукою поэта?
Кто шепчет, диктует ему?
Любовь озаряет, безумная, светом?
Но как-то не всех, а его... Почему?
24 декабря 2004 года
* * *
Сушеная нимфетка, гербарий на ходулях,
Задорный взгляд измученной, измятой желтизны,
Зовут ее Светлана, а по простому - Светка,
Не мучает она давно, не трогает умы...
А сердце? Сей цветочек засушенной акации
Не пахнет, только трупом от взгляда отдает,
И нос от жизни мерзостной, от вечной оттирации
Того гляди и сменит полку на шесток.
А утро чуть забрезжит - она уже в дороге...
Ей жалость продавать бы - она же рогом бьет,
А встречные как могут ее бочком обходят и строго
На них взглянет, могилою дохнет.
А радость в этом снопе молоченной соломы
От гадостей и подлостей вскипает - я те дам!
И мир ей представляется заполненный гармонией -
Кровавый в безисходности от горя сеновал.
25 декабря 2004 года
* * *
Так наша смерть близка, и будет непременно,
Зачем страдаем мы, день завтрашний кляня,
Ведь наша жизнь как миг, как искорка вселенной,
Ее продлить немного, нисколько, чуть, нельзя.
26 декабря 2004 года
* * *
Пришла весна, цветут сады,
И в белой кипени пространство...
Но все пройдет... И вновь дожди
Холодным мокрым постоянством
Нагонят грусть, придет зима,
Безмолвьем снежным околдует,
Надежно, будто навсегда
Пустыня, снег и холод студит...
29 декабря 2004 года
* * *
Луна нашла на небе свой приют,
В своих скитаньях в небесах безлунных,
Где блещут звезды ярче, где их путь
По небу чертят огненные струны.
И млечный путь над ковшиком висит,
Стожары манят... Странные законы -
Крадется ночь, безмолвье отразить
На черноте небесного кулона.
29 декабря 2004 года
* * *
Осенний ветер листья рвет и стонет,
Как жалко ветви гнутся и луна
Не может места отыскать, и гонит
По небосводу рвани-облака.
29 декабря 2004 года
* * *
Зимой охота вновь увидеть лето,
И ощутить тепло и запах роз,
И вновь в ночи безлунной до рассвета
Бродить у речки, через хлипкий мост.
И вспоминать те юности моменты,
Промчавшихся на воле дней лихих,
И не искать, не ждать, зачем? Ответы -
Не объяснят душе порывов сих.
И посидеть - скамейка заждалася,
И вспомнить ту, чьи черные глаза,
И запах лета, как ему подвластны
Ночной порою чувства... И роса
На ощупь мокра, не слеза, холодна,
Следы не видны, скоро и рассвет...
Как жизнь стремительна, и как немногословны
Воспоминанья юных детских лет.
29 декабря 2004 года
* * *
На хмуром небе облачно и тихо,
Лишь ветерок сорвется с ближних гор,
Как стая туч, по залихватски лихо,
Очистит небо, синевы простор,
И холод неожиданно нагрянет,
Напомнит о бездонности небес,
О беззащитности живого, страшно станет,
О скромной участи виновника чудес.
29 декабря 2004 года
* * *
Все чаще из волн безвременья
Всплывает, качаясь, вина,
Заботливо носит мгновения
Прошлых обид, времена
Звучат так отчетливо громко,
Ответа мне им не сыскать,
Нет слов возразить, только горько...
Ох, как бы забыть и не знать
Себя в те минуты и годы,
Когда и вина не вина,
Раздолье пьянящей свободы...
И вот, как с тяжелого сна
Душа себе место все ищет,
Смеется вина - не найдешь...
И снова весна... Цветет вишня...
Их нет, а ты что же - живешь!
Казнись, не казнись - не поможет,
Грехов отпустить самому
Позволить я мог - не позволит
Мне память... Зачем? Не пойму.
И новый денек на пороге -
По жизни понуро брести...
Прости ты меня, недотрога,
Совесть больная прости!
* * *
Пришли на ум слова забытого поэта,
Что женщинам краса дается для утех,
Они здесь в темноте как яркий лучик света.
В несчастии, в слезах - нет-нет да слышишь смех.
Забытые слова нам их совсем немало,
Простилась и ушла моей судьбы краса...
Увы, теперь один, и так мне гадко стало:
Зачем теперь и жить, не видя те глаза...
30 декабря 2004 года
* * *
Бабешка на стульчике молодость тратит,
Храпит на кровати за стенкой мужик,
И мысли приходят:
- А может быть хватит?
Вот только дождуся...
А время бежит...
И дети собрались, и раненько в школу,
Муж недовольный ворчливо ушел...
Она - потерялась и ищет по дому
Себя, ту молодку, что парень увел...
Но нет ее юной, все в прошлом... А было?
Ведь это совсем непохоже. И что ж?
И счастье ее и удача забыла,
А жизнь - лишь мелькание мужниных рож.
30 декабря 2004 года
* * *
На семь минут прибавил день,
А год закончился... Бедняга.
За ним зима уйдет... Сирень
Вновь зацветет и край оврага
Одетый в бархат муравой,
Заботы зимние оставив,
Поманит тайной за собой
Взглянуть, что спрятано, а там ведь
Красоты лета огневые,
Заботы малых и больших,
Забыты зимние картины,
Не ищет крова мир. Сквозит
Богатством летним и довольством -
Наелись, выспались... Уймись
Пора подумать скоро в гости
Зима пожалует... Ложись
Тогда и прячь скорей, что можно,
Ведь холод, брат, не шутят с ним.
Кто зол и слаб - будь осторожен,
И сытым, сильным, молодым
Не стоит удалью тягаться...
Мороз, зима и Новый Год -
Неразрушительное братство
Жестокой радости придет!
1 января 2005 года
* * *
Ровные всходы озимой пшеницы,
Зеленый, чуть бледный осенний пейзаж,
Опушка из желтой березы лоснится...
На красных от крови осинах мой взгляд
Остановился - прощает природа
Зимней жестокости, кровью платя,
Все перетерпит - и холод, невзгоды,
Ради весны, ради новой життя...
5 января 2005 года
* * *
Свист постылый соловья не доносится -
Видно спит бандит и сил набирается,
Пепел горький с сажей по ветру носятся,
То пожар горит с утра, добирается,
Корчит рожи и клянет пламя черное,
Пережечь грозится Русь, племя сорное...
Кричит криком воронье, крыло сонное,
И уж неба не видать - сини зорные,
Пляшут, дикостью блестят - ноги молоты:
Будем в золоте ходить! Пока голоди -
Потерпите: русский хлеб, дрова колоты...
Не хватает нам на всех... Вам на холоде
Разве плохо? Вам зачем злато, серебро?
Воду пейте горячей того берега,
Глупый русский дуралей, сказки сказывать
Не годится - чем голей, тем развязывать
Меньше сил и времени - экономия!
Вот и весь секрет простой - гастрономия!
5 января 2005 года
* * *
Вишня цветет и весна, сладкая в дреме нанежится,
Мошки кружат и красна, заря на заходе прорежется,
И первая радуга - вот, весенним дождем воздух вымытый,
И соловейка поет с цокотом, свистом, покинутый
Старый родительский дом - мимо мечта, в безвременье...
А будет ли что-то потом? Быть может? Большие сомнения?
Месяц ущербный плывет, черное небо над звездами -
Ждет, провожает, зовет родина грозами росными...
5 января 2005 года
* ЦАРЬ КАЩЕЙ *
сказка
Жил на свете царь Кащей.
Повар помер и он щей
Целый месяц не едал -
Хлеб он квасом запивал.
Синий нос - крючком, зацвел,
Рот скривился, страшен, зол...
И Кащеева жена
Идет щи варить сама.
Но не знала бедная,
Что наука - вредная,
Что вода - горячая,
Перец, лук - кусачие,
Обварила себе ногу,
Чихом вызвала тревогу -
Стража вкруг нее стоит,
Бердышами шевелит,
А Кащей беззубым ртом
Воздух ловит и потом
Слово молвить хочет враз,
Чтобы дать стране наказ:
Кто возьмется щи варить,
И его, царя, кормить,
То прогонит он жену
И возьмет к себе. И, ну!
Полетели, загалдели,
Стали девок звать и жен,
Но немногие хотели -
Очень царь их был страшен...
Всеже вызвалась одна,
И дождавшись до темна
Во дворец к царю идет,
За собою воз ведет.
Там капуста в бочках, полны,
И морковь, и свекла, соли,
Лук и перец, и чеснок,
Сало, мясо и мешок,
В нем мука ржаная чиста,
Чугунок, сковорода
И картошка, и вода
Утром в речке зачерпнута,
Вода чистая, немутна...
В роднике нельзя для щей -
Жестка очень, землячей
Глинной тиной отдает,
Щам вкус меди придает.
У ворот дворца стрельцы -
Спят вповалку молодцы.
Мед царица им споила,
Тот, что хилому - могила,
А здоровым молодцам,
Деткам ихним и отцам
Эти меды для здоровья
И лекарствие от горя...
Спят стрельцы и видят сны:
Бердышами снесены
И на тын рядком надеты
Головы торчат врагов,
Дым и пламень от костров...
Там пекутся пироги -
Душе русской дороги,
В котлах щи бурлят густые,
И меды в корчагах злые,
Варят ключницы в печах,
Ждут стрельцов - слезы в очах...
Подъезжает баба с возом...
- Тпру-у-у! - кричит
- Скорей с обозом!
Открывайте ворота!
Спят стрельцы и до утра
Ждать приходится и возу,
Поварихе... Нет морозу
Хорошо, хоть повезло,
Поморозились бы зло.
Делать нечего, а ждать,
Да безделие гонять
Нет хужее для Руся...
Нет терпенья и гуся
Порешила повариха
для своих для первых щей,
Чтоб вкусней и горячей,
Чтоб понравились Кащею,
Варить здесь решила. Шею
Жалко ей - одна она,
Ну, бог даст, то до утра
Сварит щей большой чугун...
А Кащей, наш хлопотун,
Ночку целую не спит,
У Кащея зуб болит.
Ядовитый главный зуб,
От него пеньковый чуб
Распустился и висит,
А то вздрогнет, станет лить
Ядовитую смолу,
Проел до земли дыру...
А из этой из дыры
Зубы клацают, остры.
Там живет другой Кащей -
Царь подземных крыс, мышей,
Собирает серу рать,
Чтоб Кащеюшку задрать...
А Кащей наш ждать устал,
Кричит ночью:
- Самовар!
Крик теряется во тьме -
Пусто в царстве... Кто в уме
В терем царский сейчас пойдет?
Царь захныкал, слезы льет...
К утру ветер сон отбросил,
Сдунул с Марьина котла
Запах щей. Струей тягучей
В окно терема... Кощей,
Нюхай, царь, вставай скорей,
Буди стражу, сон развей,
И гони прочь стару Дарью!
Царь услышал весть и рад,
Прыгнул в форточку и в сад
Побежал, а там калитка
В стене тайная была...
Есть охота, шибко, шибко!
Вот такие, брат, дела!
Знать важнее для царей
Котелок горячих щей!
5 января 2005 года
* * *
Мост на железной дороге,
Снежная пыль, столб огня -
Место прощений, тревоги,
Место, где встречу тебя.
Поезд - стеной ряд вагонов,
Ящики, круги колес,
Тронутся жалко, со стоном...
Легче, когда под откос...
Машут, в окошке сверкает,
Вспышкой мгновенье в купе,
Снежный перрон и не тает
Снег на замерзшей руке...
Зимние проводы - темны,
Ночь, никак в день не попасть,
Радости грустные волны...
Встречу назад ожидать.
Небо от звездочек тесно,
И снег лунным светом искрит,
Веселый сказал бы - чудесно,
Во мне лишь тревога сквозит.
5 января 2005 года
* * *
Сказочность погоды, зимы сибирской блеск,
Оконные разводья - чуть подтаял лес.
Елки, край околка, тают слезы льют,
А дубы тихонько в уголке встают.
Видно скоро лето, песнями дубрав
От тепла и света, холод чуть уняв,
Пробивает солнце сквозь мороз шальной,
Вот и на оконце - летний день, парной.
5 января 2005 года
* * *
Снежинки в воздухе кружатся,
Не видно неба и земли.
И я - лечу и, может статься,
Часы небес мои пошли...
6 января 2005 года
* * *
Как уберечься от вопросов?
Толпятся, строгостью щемя.
Напоминают те, кем брошен,
И те, кому обязан я...
Молчать не могут...
- Пожалейте!
Я не забыл вас, может быть,
Поправлюсь с силами...
- Ответьте,
Вам лучше мертвый или жив?
6 января 2005 года
* * *
Ветер осенний порывистый, мокрый
Хлещет дождем, а то снегом в лицо,
Лужи надулися, мутные, тонким,
Хрустким ледком намерзает крыльцо.
Я поднимаюсь, с сапог грязь лаптями...
Некогда мне оскоблить сапоги...
Грязь уберут, когда утром санями
Мертвых свезут в яр...
Прости нас, прости...
6 января 2005 года
* * *
Воют бабы - путь далекий
Из Расеи во Сибирь...
Говорят - там холод, волки,
Но простор и воля, ширь.
Утром рано в путь, дорогу,
Кладь на бричках с вечера.
Вниз под горку, за отногу,
Паренек за кучера.
Говорят, что до Челябы
Все подъем, а после спуск.
Добежать случится кабы,
Вниз спускает горка пусть.
Вот и Камень миновали,
Дальше степь, как блин лежит,
Вся в озерьях, камышами
Рыба ходит, шевелит.
Дальше-больше - речки черны,
А в озерах соль-вода,
На буграх березки морны,
Солонцовые луга.
Мелковатая осочка -
Всю-то ночку прыгал конь,
Чомбур в натяг, жевал листочки -
С солью травка. На огонь
Прибился путник,
Он в Расею поспешал,
Был на каторге... Распутник -
Песни матерные знал.
По степи дорожки торны -
На боку хош, так катись,
Лётом режут небо вороны,
Страшно стало - затаись...
Это волки там пируют,
Лапы, зубы - быть беде!
Лошадь пала
- Господь! Всуе,
Не помянем о тебе!
Краем озера минуем
Этот пир. Кони хрипят.
Ручеек - хрустальны струи
Покоительно звенят.
Встали снова здесь на ночку,
Таганок под чугунком,
Лапшу варят иль картошку,
Страх берет - едят силком.
Утром снова путь-дорожка,
Бор маячит впереди.
Песок, сосны ровной строчкой,
На восток бегут, туды.
Вдоль по бору в ярке речка,
А обочь ее тропа,
Ехать страшно, но овечка
Днем смелее чуть волка.
Волк затих в своих колючках,
Ворон карчет день над ним,
И сорока - птица-злючка
Повещает... Нелюдим
Край богатый, степь привольна,
Речка, бор, а рядом Обь,
И остались предки вольно
Жить хотели, и любовь
В степь звала моих прасолов,
К коням, к воле и мечте..
Стали жить. А разносолов
Наготовили к зиме.
6 января 2005 года
* * *
В мареве жарком маячит застава -
Высоко на кольях гнездо, караул.
Конец, знать, Расеи, отъехали мало,
А вот уж татарский виднеет аул.
И табуны - скачут лошади дико,
Малец без штанов гольным чертом сидит,
Старуха в котел засмотрелася, лихо
Их есаул на конь, скачет, кричит.
Шашкой над теменем бритвенным машет,
Глаза бестолковые сводит на лоб,
Сам ни бельмеса, пугает и значит
Пулю казачью отведать он мог.
Но мирное время - арканом за руку,
Сброшен с коня, в траве стонет, юлит...
А мы завернули табун и по лугу
Вдоль речки до дому.
И жить нам, не жить!
6 января 2005 года
* * *
Цветет пшеница, наливаясь
Теплом земли, простор небес,
В ней васильками отражаясь,
Белявит ниву, лишь гордец -
Сосновый бор зеленой тенью,
Как нож безжалостно звеня,
Ложится в степь чертой неверной,
Чуть синь беляву зеленя.
7 января 2005 года
* * *
На падаль налетело воронье,
А кто живой, то тут же доклюют...
Чуть рассвело и вот опять темно,
И мыши вслед за крысами снуют.
По стенам расплодились пауки,
Жиреют на вольготии хища,
Исхрупали, проглокали буйки,
И этим мир особо восхища.
7 января 2005 года
* * *
Оставьте хоть немножечко и нам,
Ведь мы слыхали от родителей, что зиму
Не отберут, она для нас, грачам
Лишь лето, а зимою они сгинут.
Но сговор этот видно был не крепок,
Зимует много лет здесь воронье,
Жиреют, обломали столько веток,
А небо - не узнаешь, не свое...
Куда теперь крестьянину податься?
Его труды, заботы не нужны...
Чем меньше нас, тем больше пользы статься
Для жирного каркания... Увы!
8 января 2005 года
* * *Живу один, который день
И стало нравиться, ребята.
Один весь день, в башке плетень
Из мыслей, слов, и не понятно,
Что говорю, кому, и я ль?
Кто отвечает на вопросы?
По морде мне ударить, жаль,
Нет никого - один. Торосы
Устало в памяти растут,
И грудятся и рвутся в небо,
Пускай однажды вознесут,
Пусть до небес, туда, где не был,
Пусть не меня, а пусть мой дух,
Пусть пепел от моей тетради,
Чтоб утомленный жизнью слух,
Как песнь воспринял божий пламень,
Как ласку милой, как тоску
По неизвестности ушедшей,
Чтоб я по песне, голоску
Смог вспомнить юность, ветер вешний,
Как он листочками шумит,
Зовет, о жизни песнь заводит,
Как заводь блюдечком манит
В реке моей... Как скулы сводит...
8 января 2005 года
* * *
Воет ветер в пустоте за окном,
Разлеталось воронье - не поймать,
Чуть осталось до поры, этим днем
Встречу или уж тебя и не ждать.
С облегчением тогда и вздохнем -
На миру и смерть красна - не солжем,
Ну а если жизнь дана - поживем.
10 января 2005 года
* * *
Осталось чуть, совсем немного
И бой часов оповестит,
Что вот конец, а там дорога
В пустыню дальнюю летит.
Там неизвестность ждет, и может
Там ожидает счастье нас,
Но и сомнения, быть может,
Что то не счастье, а как раз
Там скрыты горя бледны всходы,
И ждут, и верят, что тебя
Они охватят, скрутят в споре
Тоской зеленой наградят,
И будешь мыкать горе ждано...
Не лучше ль жить, как и живешь?
Но призрак счастья гонит. Мама,
Я попытаюсь, ты поймешь!
И вот веселые, младые,
Разбив о камень пустоты,
Несут назад сердца пустые,
Осколки выдумки, мечты.
10 января 2005 года
* * *
Стежки-дорожки родимой сторонки
Давно позабыли вы ножки мои,
И нет там моей, той заветной сторожки,
И песни поют ли теперь соловьи?
А други мои собрались теперь вместе,
на голом бугре недалеком лежат,
Живые забыты, а вспомнишь, то крестишь,
Мол что вы ребята, мне рано... Как знать...
Часы отмеряют и бой их - известие
Кому-то, не нам посылает, увы!
А нам - ожидать неожиданных вестей,
Мол, жил и упал, а потом и снесли.
Что будет потом? Что запомнит мир вечный?
Свободное место и мыслей и дум
Судьбина крылом как суровый кудесник
Накроет, назначит... Колдуй, не колдуй!
Спасибо сказать ты едва ли успеешь
Этому миру, заботы презрев...
До самого края минуты лелеешь
Надежду на жизнь, на борьбу, на успех.
10 января 2005 года
* * *
Листья опали и гуси на юг полетели,
Северный ветер стучит надоедливо в дом,
В поле пустынно и копны соломы осели,
Призраки гор прорисованы острым углем.
Мокнет сентябрь, слезы льет на пустое крылечко,
Ранние сумерки - ночи чернильной трезвон,
Ровно гудит и мерцает задумчиво печка,
И растекается осени сладостный сон.
10 января 2005 года
* * *
Поздней осенью, после дождей, снегопада,
Отдохнет ненадолго природа, прервет свой разбег,
И затихнут сады, ветер дунет чуть-чуть и устало
Разольет в небесах черноту рано выпавший снег.
10 января 2005 года
* * *
Ворона карчет зло и беспрерывно,
Она сама в презрении к себе,
Ей утра свет, вся жизнь ее немила,
Так и живет одна с собой в борьбе.
10 января 2005 года
* * *
Летает гусь, кричит, кричит бедняга,
Отстал от стаи где-то в небесах,
Его друзья, друг другу помогая,
Летят на юг, к теплу, а он в полях
Кричит, и чудится ему, что отвечает
Из стаи голос - на него летит,
Но стаи нет, один он здесь летает...
И не помочь... Пусть бог уж нас простит...
10 января 2005 года
* * *
Хмурое утро в центре Сибири,
Тревожное чувство - опять не успел.
Было и время, и силушки были,
Но толь не судьба, или так не сумел.
Утро и вечер несутся как тройки
Звон бубенцов по пустой голове,
Как не стараться? Все двойки и двойки -
Ценят вокруг, ценят эти и те.
Как коротка жизнь на этой планете,
Только родился и вот - помирай,
Так уж обидно, не ездил в карете,
Не слышал Мадонну, не видел Китай...
Снегом засыпана, вьюгой злобится
Верная родина - милый мой край,
Все ж хорошо - удалось мне родиться,
Я тебе благодарен, судьба, так и знай.
Но очень, наверное, доля златая
Выпала мне - не хочу умирать...
Cтанет Россия, как встарь - молодая?
И будет ли это - хотелось бы знать!
18 января 2005 года
* * *
Выгребли казну, и дно блеснуло...
Когда? Да сразу после смерти Калиты.
Так, что же дети? Ветром им надуло?
Нет, просто пленники несбыточной мечты
О собственном значении и роли
Вершителей и жизни и судеб...
Я не о русских - этим в своей доле
Не расхлебать толпу спешащих бед.
Деспоты желают править миром,
Чувствуют в себе фонтан ума,
Глаза их затекают власти жиром -
Вот потому в России и зима...
Народ уснул, весны не ждет давно уж,
И лето незаметное у нас...
А власть? Так что ж, наверное, нужен сторож,
Чтоб не тревожить люд закрытых глаз.
А мир смеется и потуги эти
Пол тыщи лет... Зачем нам этот счет.
Вот солнцу надоело - редко светит,
И время здесь давненько не течет.
18 января 2005 года
* * *
Жена моя - жена дюжая,
А я еёйный муж - слабак,
Но терпит нас подруга злая -
Судьбе, связучке подан знак.
И кто тот знак буйком заменит?
Я до буйка не доплыву,
Жена гребет, а лодку кренит -
Остатний миг я знать живу.
И вот свершилось - подан трапик,
Она порхнула за кустом...
А я нырнул в волну... И на фик!
Хлебаю жижу полным ртом.
Вот так и нет мне в жизни счастья,
Я одинок и мне не в страх
Все поднимать со дна по масти -
Я все ж король червей в крестях.
18 января 2005 года
* * *
Лобное место и крыша подвинута,
Головы катят, и кровушка льет,
Совесть и честь потерялись, отринуты -
Дьявол команды, фигляр, подает.
18 января 2005 года
* * *
Жил на свете соловей,
Пел, порхал среди ветвей,
И не думал соловей,
Что этим злит своих друзей.
И вот настал тяжелый час -
Беда аж брызнула из глаз...
На соловья с глуби небес
Свалился сокол-удалец.
Он был голоден и без сил,
И птицу мял, клевал, носил...
А соловей, придя в себя,
Все также сокола любя,
Просил беднягу:
- Отпусти,
Ведь я так мал... Ты уж прости...
Но сокол хмыкнул и икнул,
И соловейку заглонул...
Как жалко русские слова,
Что трачу на портрет орла,
Ведь исковерканный язык
Надежней отразит сей лик.
19 января 2005 года
* * *
И тысячу лет тому назад,
И десять тысяч лет спустя,
Всяк обещанью будет рад,
И обещавшего простя,
Вновь ожидать... И новый срок -
Как веха в жизни, как итог,
Как искупление грехов...
Своих увы... А где ж урок?
19 января 2005 года
* * *
Зачем идти, куда ты не пройдешь?
Зачем мечтать о Южном Океане?
С надеждой этой в силах изойдешь,
Или сойдешь, иль тронешься местами.
Но без надежды разве это жизнь?
А что же смерть? В чем разница меж ними?
А нет различия! Так что ж ты не умрешь?
А для чего? Чтоб дать поплакать лире?
22 января 2005 года
* * *
Борьба за мир зашла давно в тупик,
Лишь случай властен над его судьбою.
Холодный мрак, безмолвие - как крик
Взорвать готовый слабые устои.
Увы, но солнце кружит над землей,
Над этим шариком придуманным богами,
А на земле сидельцы день-деньской
Бросают кости и гадают над судьбами.
Так что ж бессильны боги? Воля их
Взорвать сей шарик, истоптать ногами?
Но сей вопрос как тот безмолвный крик
Висит над миром, укоризной обрастая.
22 января 2005 года
* * *
В грязи и мухах голодранецНа край страны... Чтоб околеть?Искать? А что? Он чей посланец?
Долгов заплесневших? Ответь!
Его недолго били, мяли,Пришел с больною головой...Зачем? А так, чтоб гады знали,Чтобы давали на пропой...Увы! Долгов никто не помнит,Все всё прощают... Как же так?А заикнешься? Кричат: Гонит!
Совсем с ума сошел, дурак.
И гимн, начавшись, гнется, тает,
Слезою брызжет и мозжит...
Не мы, до нас, тогда уж знали,
Что не про нас жизнь пробежит.
27 января 2005 года
* * *
Морж колышется на гальке, резким криком,
Оповещая птичек на стене,
Что он приплыл, и всё, чтоб было тихо,
В морской глуби привык он к тишине.
28 января 2005 года
* * *
В лучшее не просто верить,
Когда жестокая зима
Гремит морозами и звери -
Вьюги воют до утра.
Но слабый прутичек ветловый,
Не унывает, вёсну ждет -
Придет тепло и он листвою
Зеленой шалью обрастет.
Да, трудно ждать, но так судьбина
Нам жизнь назначила шутя.
Ей подчиниться? То не диво,
Ждать надо, лучшее любя.
И как подарок нам несчастным
Из заточенья мерзлых зим
Проглянет солнышко и ясным
Днем радость вспыхнет и простим
Зиме ее предназначенье,
Ее жестокость и кураж,
Восславим лета возвращенье
Туманной радости мираж.
28 января 2005 года
* * *
Речная гладь на море синем
И лопушистая трава
Напоминают в Аргентине,
Где я родился, жил тогда.
Чуть-чуть потянет ветерочек
И море сморщится, вскипит -
Быть может маленький листочек
Ветелки с бурей прилетит
Сюда на остров алых зорей,
Сюда, где солнце пьет взахлеб
Морскую воду, солит, морит,
Где соловейка не поет...
Одни лишь глупые пингвины
Ползут, хвостом песок скребя,
Здесь хорошо, здесь жили джины,
Бородку редку теребя.
Ну, а теперь здесь я бедую -
Кидаю сеть и скот пасу...
И проклинаю судьбу злую,
Что кинул родину свою.
29 января 2005 года
* * *
Дождь с утра и надолго,
Пузыри тонут в лужах,
Ветер гонит листочки,
Рябью тронут Восток...
Осень быстро уходит,
В небе копятся пурги,
И стремительно, зимний
Набегает итог.
Еще чуть - и подхватит,
Закружит и в кадрили
Подметет листьев желтых
Живописный ковер.
И забудем до лета
Как мы счастливо жили,
И утихнет до мая
Молодой наш восторг.
4 февраля 2005 года
* * *
Ночь в электричке, стертые лица,
Качка, мельканье огней и колонн,
Ты теперь дома, уснула и снится
Лето и солнцем залитый перрон.
Небо темнеет, окошко залито
Черною мглистой настоянной тьмой...
И не вагон это - в море корыто
С дыркой в боку, с покаянной судьбой.
4 февраля 2005 года
* * *
Сумрак сгустился, в вагоне темно,
Стучат, надрываясь, колеса на стыках,
Еду... Куда? Да и мне все равно -
Выслан судьбиною горюшко мыкать.
Мразь и вонючая стертая грязь
В рваную шаль одевает и сонит...
От любопытных замученных глаз,
В их осуждающих взглядах, потонет.
4 февраля 2005 года
* * *
Кричит ребенок, рвет свою одежду,
Звуки тонут в мгле усталых душ,
За окном простор раскинул снежный
Зимний вечер синий, чуть пахуч.
Запах свежий, тонкий, чуть приметный,
То не запах летней тишины,
Он чуть сладок, он немножко вешний -
Радость жизни на пороге ночной тьмы.
4 февраля 2005 года
* * *
Женщина вещает без умолку,
Голос грубый сыплется с небес,
Я прошу замолкнуть, но без толку...
И терплю, несу нелегкий крест.
4 февраля 2005 года
* * *
Усталые лица российских вокзалов,
Измученных дней, ожиданий укор.
Задумано лихо - столетие стало
Наглядным примером разрухи. Позор
Несмываемый - шепчут просторы...
Проклятье! - карчат весной ранней грачи.
Разбитая жизнь вяло длящейся ссоры
В гулкой пустыне, кричи, не кричи...
И нету надежды... Откуда ей взяться?
Смелые думы родятся не здесь...
Так в безвременье слагаются, длятся
Дни и недели - пустынная песнь.
4 февраля 2005 года
* * *
Речной туман окутал плесы,
Ручьями льются слезы ветл,
В их теплой тени, густых косах
Родится день и мудр и желт.
4 февраля 2005 года
* * *
Огоньки, мишура Новогодья
Все пытаются радость вселить...
Опустила судьбина поводья
И судьба задремала спешить.
Не сменяется черная лента,
Не дождаться нам летнего дня,
Не видать нам в России и света,
Тьма ночная и днем все она.
Вороное крыло лихолетья
Вместо песен протяжных карчит,
Не услышишь хороших известий -
Горе болью зубною мозжит.
И рождаются дети и плачем
Начинают деньки и конец
Он такой же, а как же иначе
Коль царит над Россиею бес.
4 февраля 2005 года
* * *
Где те лица великой России?
Где веселье и удаль, и смех?
Ситом частым, бесовским просеен,
Расцветает российский наш грех.
Раньше были богаты в прощенье,
Были щедры на жизнь и душой -
Все забыто и лишь угощенье
За предательство душ наш запой.
И воняет сивушно пространство,
И душою извелся мужик,
Не укор ему мат, его пьянство -
Тишины над Россиею крик.
4 февраля 2005 года
* * *
Хотел описать незнакомку,
Но в стертые лица, увы,
Нельзя заглянуть... Знать умолкла
Музыка русской души,
Воспетых поэтом мгновенья
Волшебной прелестной мечты
Рождающие вдохновенье
И оды, романы, стихи.
5 февраля 2005 года
* * *
Живем мы так мало и нудно,
Силы тратим в ненужной борьбе,
А все без толку - счастию трудно
Подчиниться чертовке-судьбе.
5 февраля 2005 года
* * *
Геройское прочтение Бенито Муссолини
Истории Италии - когорты, легион...
Финита ля комедия - а вроде и не жили,
И вот пришли за нами, владеет жизнью сон...
Забыто и не верится, что эти морды серые,
Что этот вот народичек, пьяница и хам,
Совсем еще не так давно с Европой силой мерился
И жили благородии, и нравственен был сам.
5 февраля 2005 года
* * *
Метет, метет по улице, лес в белом одеянии,
И солнышко тихонечко встает из-за лесов,
Туман, в лучах подсвеченный, искрится от старания
Воздушного дыхания проснувшихся снегов.
5 февраля 2005 года
* * *
Перелески и мосты, речки и борочки,
Деревушки и кресты - прелесть уголочки.
Нашей родины места, деревня России,
Как слеза вода чиста в озерочках синих.
Поезд весело бежит, ест взахлеб пространство,
А мужик России спит, иль болеет с пьянства.
5 февраля 2005 года
* * *
Море разливанное - белые снега,
Мерзлотная, обманная пустыня, берега.
Тени длинны стелются - кружевной узор,
В доброе не верится - зима, холод, вор
Нашего пространства, воли и чудес...
Не природа - пьянство... В дреме русский лес.
5 февраля 2005 года
* * *
Вагон трясется в лихорадке
И резонанс бьет потолок,
Столбы несутся без оглядки,
К стеклу приплюснутый листок
Покрылся сахарным морозцем,
Дрожит уныло на ветру...
Хоть ясен день, но хлад под солнцем,
Не рад денек своему утру.
5 февраля 2005 года
* * *
Слабый улов этой дальней дороги,
Унылых столбов неуверенный след -
Как жалоба, вопль, сожаления вздохи,
Из прошлого взгляд, странно вспыхнувший свет,
На годы - без толку растрачены, втуне
Лежит позабытый из юности бред,
На силы, ушедшие зря, накануне
Прощания с жизнью по склонности лет.
5 февраля 2005 года
* * *
Как поживаешь вдали, моя печка?
Ты, Тимофей, не забыл, зверь, меня?
Снегом засыпано дома крылечко,
Синички кричат, ожидая меня.
Накормлены все, или снова голодны?
А ночь впереди и холодный февраль...
Синицам - не так, они все ж свободны,
А сторожа нашего больно уж жаль.
Стучит в конуре, зубы цокотом, блещут
Искры летят сверком бешеных глаз,
А звезды на небушке царственно плещут
В жуткий февраль добротой без прикрас.
5 февраля 2005 года
* * *
Румяный восход и мороз, и метели,
Скрыли декабрь и январь, а теперь
Воют несильные вьюги, не смели
Тихо уйти навсегда, насовсем.
Скоро нагрянет к нам яркое солнце,
Сладостным запахом нас опьянит -
Это потом, а, покуда, оконце
Роспись морозную свято хранит.
5 февраля 2005 года
* * *
Сойти с ума и не вернуться,
Забыть всю накипь, жизни смрад,
И радость видеть, как проснуться
Давно, там в детстве, в тихий час.
Увы, безумная затея -
Две жизни люди не живут,
Устал - живи, пусть душу греет,
Что нужен ты, тебя здесь ждут.
5 февраля 2005 года
* * *
Опять я в вагоне, но путь веселей,
Все ближе и ближе родная берлога.
Стучите колеса, быстрее, смелей,
Сил у меня только чуть, так немного.
Сиденье на лавке в вокзальном чаду,
И качка вагонная, плесень на стеклах.
Но терпишь, хоть крик из души:
- Убегу!
Слышится ясно, еще:
- Будь ты проклят!
5 февраля 2005 года
* * *
Желтые шершавые крапии-седулки
В крепдешин затянуты, стонут и пищат -
Это в масле, срамные, от друзей рогульки
В печке испеченные, царапают, трещат.
Дырочку проели в животе и лезут -
Головы веселые, глазоньки блестят,
Дышат, дышат воздухом,
чуть морозным, свежим,
Лапки, два десяточка, побежать хотят.
Вырвались на волюшку, землю с места сдвинули,
Ножками корябают, лают и шипят.
Выбрали комиссию - беречь целомудрие
И теперь за нею в триста глаз глядят.
Время быстро катится - все вокруг подъели,
Стали потихонечку поедать ребят.
Ну, а где родители? Эти не посмели
Сказать против что-нибудь - плачут и глядят.
Хитрованы добрые денежки печатают,
И дают на хлебушек и на табачок,
Вспоминают прошлое как деды распятую
Русь мотали рваненько на хромовый сапог.
Как ходили страшненько в галифе одетые
И шинель суконная на ремне с звездой:
- Жить вам стало весело и песенка напетая
Льется и хрустальненький слышится трезвон.
- Ну, и что? Слетели крыши!
И в окошках вьюга вьет!
- Важно чтоб играли, слышишь,
Радый как простой народ!
И веселое заделье
Под кремлевский свет крови
Разливает рукоделье -
Бьются толпы хоть умри.
И стоят и ждут подарка
От царя и от бояр...
Жизнь становится им сладка,
А в душе надежды жар.
8 февраля 2005 года
* * *
Почему не пишешь? Карандаш сломала?Или поиграть дала подружке по столу.
Мать пришла с работы, как обычно злая,
И не рада вовсе домашнему теплу.
Снова рычит зверем, бьет меня, я плачу
Ты и не поверишь, как я виноват.
Мой пирог бедняжка, ковыряет пальцем
И бросает мухам как брат-демократ.
На этом я кончаю, так развязка близко,
Скоро в кандалушки вновь мне залезать...
Не забудь про папку, не дай сгинуть! Лишку
Дал ей раньше воли, а назад не взять.
8 февраля 2005 года
* * *Здравствуй Мери дорогая!За морями как живешь?Вспоминаешь нас утрами?Или вспомнив, капли пьешь?Мать у семечек присела,Зад не хочет оторвать...Вот росла, жила и спела,А в Росии не видать.Круг заморские котлетыИ пельмени из овсаЧуть зеленятся на свете
А без света - чудеса
Все похожи на брамлеев,
Стыдно имя произнесть.
Пусть уж их, а нам милее
От тебя любая весть.
11 февраля 2005 года
* * *
Как жаль, что время изменяет все вокруг,
Стареем мы, и мир вокруг стареет...
Поет скворец весною, милый друг,
А сердце бьется, тише бьется, хоть не верю.
Уже в мечтах не вьешься в облаках,
Уже заботишься не о сынах, о внуках...
Седую прядь увидишь, это знак -
Сдается жизнь перед своей разлукой.
И ниже взгляд, знакомишься, под ней
Тебе лежать, как до тебя лежали,
Но не спешишь, уводишь взгляд скорей,
Чтоб тайну эту как-то не узнали.
И уж улыбка жалкая часта,
И нет веселья, кажутся разлуки
Как расставанье с жизнью у креста,
Родной души заломленные руки.
* * *
Кричит олень, по листьям бьет копытом,
Кленовый лист поляны кровью льет,
Летят скворцы с родным гнездом проститься,
Зима холодной осенью грядет.
Пожухли краски, воздух все прозрачней,
Холодный дождь из речки воду пьет,
Порывы ветра листья рвут и, значит,
Зима вот-вот, надолго к нам придет.
* * *
Вечер поздний, воскресный,
Холод с ночью спустились,
Месяц мерзнет, сердешный,
Звезды кучами сбились...
И искрится дорожка
На снегу лунной пылью,
Сыплет звездная крошка,
Кусты тенью застыли...
Ветерок жгучей резью
О себе вдруг напомнит,
Красотою отрезвит,
И тоскою наполнит.
Зимний вечер последний,
Ты со мной, ты пугаешь -
Жизнь тонка и исчезнет,
И одна... Ты не знаешь?
Будь помягче - живое
Едва теплится... Снеги,
Страшно, холодно - злое
И красивое в неге.
Долгий путь испытаний,
Радость мая не скоро -
Душу рвет ожиданье
И врачует и молит.
Зимний вечер воскресный,
Февраль злобно ощерен,
Как хотелось:
- Чудесный! -
Мне сказать... Не уверен,
Что закончится миром
Эта злоба к живому,
И растает и в стылом
Встанет жизнь, будет снова.
14 февраля 2005 года
* * *
Сильный дождик пригнул
Хризантем тонкий куст,
Тихо с ветром уплыл,
Солнца выглянул луч...
Хризантемы встают -
Тонких веточек грусть,
Слабый знак подают -
Зло прошло, ну, и пусть...
14 февраля 2005 года
* * *
Плетень, дорожка вдоль плетня
и пыльные следы,
Летят обрывки из письма -
прислала сегодня ты.
Прощаешь навсегда меня,
что встречу я другую...
Я не смогу прожить и дня -
так по тебе тоскую...
Зеленой змейкой по тропе
плющ луговой расстелен,
А я не в горе, не в тоске,
я как-то так, растерян...
И мысли, и слова, и ты,
и я весь счастьем наполнен,
И вот, и нет, и нет мечты,
и нет тебя, и я неволен.
Та пустота и тяготит,
и молит, молит о пощаде...
А сердце бедное не спит,
а все трепещет... Чего ради?
* * *
Чайка спит на волне, головою кивая,
Тишина, при луне звезды кружат, играя.
Их мелодии звук, их божественный трепет -
Бесконечность разлук и влюбленности лепет.
Их недолог покой - чайки рано встряхнутся,
Полетят над водой с криком, чтоб не вернуться.
В этом крике тоска - в этом вечном просторе
Нет земли, островка, нет лесов, только море.
* * *
Тихий полдень, тишь, перекат журчит,
Над ручьем тихонько куст калины дремлет,
В небе пусто, жар, облачко блестит,
Речной плес недвижим, так покою верен.
* * *
Кукушка считает срок жизни моей,
Сбивается, вновь начинает сначала...
Постой, не спеши, вижу небо светлей,
Стремлюсь и хочу, хочу много, ты б знала!
Погоди, еще лето почти впереди,
А там осень холодная, но все же и осень,
Одарит вдруг теплом... Погляди, погляди!
Судьба счастье бывает и в морозы приносит.
Все! Кукушка молчит, на сосну взгромоздилась,
Неопрятная, зла, что не слушал... Ау!
Может этого нет? Может это приснилось?
Но дышу так легко, и легко так живу!
15 февраля 2005 года
* * *
Ты куда? Ты иде? Не найти нам тебя!
Разлеталось в избе перо воробья.
Мать сидит на печи, а из вьюшки дымок,
Шлет приветик тебе, я полез да не смог.
И слетел на шесток и ударился лбом
Пол совсем недалек, но ведь дело не в том.
15 февраля 2005 года
* * *
Неслышно первый лист на землю падал,
Ничто еще не предвещало зиму,
Лишь свежесть утра воскурила ладан,
И холодок подернул воды стыло.
Еще дожди сорвутся - псы цепные,
И с холодком, дрожащим мокрядь будет,
А там мороз, зима, застынут ливни,
И снегом белым утро нас разбудит.
20 февраля 2005 года
* * *
Листает ветер календарь опавших,
Желтых листьев - слабый перезвон...
Гостиница стоит для всех уставших
В этой жизни... Слышен слабый стон -
То под ветром гнется старость ивы,
Рвут порывы шелк ее ветвей...
Я один, совсем один и ныне
Не надеюсь, встреч не жду я с ней...
Ветер рвет из рук моих листочки
Из письма, летят их не догнать...
А в душе вспухают четче строчки,
Что забыт, унижен и проклят...
Так, увы, кончается все в мире,
И не верьте, не надейтесь, что у вас,
Там в конце пути, игрок на лире
Исполнит вальс под блеск и радость глаз.
20 февраля 2005 года
* * *
Настал денек несказанно, нежданно,
Заботы осветили жизни путь -
Не так, чтоб все там было окаянно,
Но с облегченьем все же не вздохнуть.
Ясный день, но тучки где-то рядом,
Тепло, но холод душу бередит,
И ожиданье тягостное чадом,
Угарным чадом по спине сквозит.
И ждешь несчастья... Почему такое?
Что нет веселья, праздника в душе...
Калейдоскоп картин - и все там злое,
Как на потертом дьявольском клише.
20 февраля 2005 года
* * *
Темнеет, окна загорелись,
Ночная тишь и темь ползет...
Один я в городе... Не звери,
Люди все же... Настает
Тревожный миг ночной обиды,
У них тепло и свет горит,
А я один совсем, покинут,
И как мне ночку эту жить?
Ходить, сидеть иль бегать вовсе?
Чтоб время подтолкнуть вперед...
Увы, мы городу не гости,
Он нас не знает и не ждет.
Холодным отсверком рассвета
Мигнет, автобус накренив...
И я с мешком домой, а следом
Поедет грусть прощанья с ним.
21 февраля 2005 года
* * *
Сегодня день начал с еды -
Обед готовил твоей маме:
Кижуч, селедка, да беды
Из ламинарии нажарил.
У нас нет риса, нет муки,
И соль дает она, немножко...
Такая жизнь! Согласна ты?
Чуть-чуть сочится свет в окошко.
Устал бороться, жить бы мне
В свободном обществе бродягой...
Но нет его, хвала судьбе,
Я - подкаблучник. Чего ради?
А за окном опять мороз
Февраль нас в заструги собрался
Всех превратить, чтоб красный нос
Лишь только в марте отвязался.
И ходим мы, лицо горит,
Душа морозная трясется,
А он трещит, столбом стоит,
Из труб морозных дым до солнца.
И белым снегом, и теплом,
И пирогами, шаньгой, щами
Встречаем март мы с ней вдвоем
С твоей маманею, не с вами.
22 февраля 2005 года
* * *
Кто виноват? Кто нас рассудит?
Горшок артельный не кипит...
Лишь треск стоит холодных буден,
И трезвость жизни душу злит.
Бралися дружно. Да что толку?
Тянуть устали... Да куда?
Шатался мост - то сваи сбоку
Росли, то старились года.
А мост упал... Лежит вдоль речки...
И виден труд, и виден чей!
Идем и в церкви ставим свечки
За упокой живых... Горчей
Не выдумать, увы, отравы -
Бег в никуда, унесены....
И нет страны, лишь кочки ржавы
Трудом столетья созданы.
22 февраля 2005 года
* * *
Все ищем счастье, молимся удаче,
Все ждем, что манною засыплют небеса.
И так обидно нам бывает, даже плачем,
Встретив горе. Забываем - несть числа
Несчастьям пробежавшим судьбы мимо,
Не удосуживших вниманьем, что прошло...
А счастье - птица, подлетает боязливо,
Присядет чуть и вот уж на крыло...
И вновь мы ждем, надеемся... Иначе
Зачем страдать, открыв несчастьям дверь?
Нет, нет заблазнится, так ясно замаячит
На горизонте птица... Только верь!
23 февраля 2005 года
* * *
8-е марта, год 2005-й
На Вашу юность выпало! Держись!
Пей полной грудью весны воздух мятный!
Забудь зиму и грусть, и улыбнись!
Студенточка, красавица, шалунья!
Вам многое доступно! Просто всё!
Играй, покуда руки ловят струны!
Живи, покуда сердце горячо!
2 марта 2005 года
* * *
Без хозяина дом сирота -
Растащили, украли, не споря...
Где рождалася жизнь - яма полная льда,
От разбитой судьбы, слез, обиды и горя...
2 марта 2005 года
*Герой нашего времени*
Кто он есть герой отчизны,
Русской жизни наших дней?
В рифму рвется "... в бандитизме..."
То неправда! Ты, не верь!
Вор, бандит - их Русь немало
Знала, била и гнала...
От того и Русью стала,
В легкой воле не сгнила...
Может он купец богатый?
Иль заводчик? Иль банкир?
Иль несчастный муж рогатый -
Не берет с женою мир?
Есть и эти, тех немало -
Копошатся, рвут из рук.
Не они, страна устала
Слушать хрусткий стон их мук.
Пьет мужик и жёнку лупит,
А сынишка подрастет
Он ему свой бич уступит,
Сам на кладбище уйдет.
Слышен хлесткий звук, хоть это
Уж давно, давно не бич -
Просто бьются люди с светом,
Чтоб скорей убраться вниз.
Чтоб свои надежды можно
Не считать там за собой -
Передать их детям:
- Что же,
Не сумел, ты молодой!
И тихонько - ветошь, ветошь...
Лишь бы не было войны...
А не рано? Нет уж! Нет уж!
Мы довольны - живы вы!
Вот родимая сторонка -
Тишина, печной уют,
Где гармошечку негромко
Редко в "ящике дают".
Больше режут плясовую
Для безногих без ушей...
Смотрим в эту жизнь мы злую
Будто кошка на мышей...
Все недаром! И понятно!
Русской мудрости урок:
Чтобы мышкам было знатно -
Коту сон, без задних ног.
А проснется наш бродяга
Русский путаный мужик?
Кто же знает! Он бедняга
Потерял в запое шик.
Зла накопит! Не дай, боже!
И пойдет крушить вокруг,
И по морде, может тоже,
Даст, разгонит черта слуг.
Тех, что пучат глазки свински,
Те, что с мятым мордецом
Угрожают:
- Только пискни!
Грязью встретишься с лицом!
Их не слышат - Русь большая...
Да и видом - чужаки...
Вся страна для этих - стая,
Не людей, нет - дураки!
Всех смирить подачкой можно -
Хавать любит лекторат.
И бичом хлестнуть несложно -
Все во власти сват и брат...
Так устроилися крепко
И в обиду? Ни гу-гу!
Разве только с дуба редко
Упадет кто... На снегу
Пишут клятвы... А весною
Как растает - отлегло...
Что же делать - воды моют,
Не могло - так помогло!
И бессмыслица безумна -
Столько ведь нельзя унесть!
Пей, Иван! Коль небо лунно -
Не с таких слетала спесь!
А когда? Приспеет как-то!
Не парунья, не сидим...
Время разно катит - гладко,
А бывает - задрожим...
Все придет - судьба захочет,
Не захочет - не придет...
Воды капля камень точит,
После ночи день встает.
Возвращается Россия
В златоордынский мирок.
Вьются гнезда, да уж свили -
К баскаку баскакий льнет.
За стенами - злато, круто!
А вокруг: Ау! Ау!
Да и небу стыдно будто
Видеть родину свою.
Не герои это - звери,
Им на вертеле висеть.
А они, глядишь, уселись
И тебя потянут. Весть
Одна другой страшнее -
Там разруха, там бойкот,
Там замерзнуть не успели,
Этим что-то надо в рот...
Те - заелись, голодают,
Эти требуют:
- Ату!
Удивительно, все знают,
Где богачества растут.
Вот и просят, и канючат,
И грозятся умереть...
Боже! Кто же их научит,
Чтоб иметь - им надо сметь!
Может это наш служивый
Нищий русский офицер?
Любит власть его блудливо...
Ей он предан? И он смел?
Трудно нам на них ответить,
И решить, что вот - герой...
Пусть над ними солнце светит
И всегда их ждут домой.
Что ж осталось? Может, попик?
В длинной рясе, клобуке?
Цепко шарит чуткий носик -
Чует скверну вдалеке.
Уважают люди церковь,
Но за древность, за дедов...
Не герои, нет, поверьте
Православие - итог!
Это пристань тихой ночи,
Отдыхает здесь душа
После жизни, как поносит
Нас судьба. И чуть дыша
Мы стоим пред образами,
Святых мучеников зрим,
А с какими кто глазами
Им неважно - мы следим...
Делать только добро в жизни -
Церковь нас звала всегда...
Но как выполнить? Полезней
Знать, как сделать - это да!
Не герои церковь наша -
Клонят головы попы:
Подчиняйтесь! Сами плачут...
Плачем мы... Как все глупы!
В этой жизни быть героем
Всем живущим не дано,
Это так, но все ж не скрою
Жизнь похожа на кино,
Где наивные герои
Порадеют за народ,
Победят плохое, горе,
Это не наоборот.
Вот и ждем, все смотрим, ищем,
Где он? Может среди тех,
Что толпою вкруг горищи,
Где нет, нет, да вспыхнет смех.
Видно радости немало,
У кормила все они,
Заслужённы, генералы
И от мира, от войны.
Звезды, пузо, серы лица...
Не герои? Почему?
Подвиг даже им не снится,
Они преданы ему...
Кто такой, что любят эти?
Он заслуженный, один?
Верно, нет на белом свете
Заслуженней. Господин -
Он красавец, женщинлюбец,
За походку выбран вверх,
Ходит дурнем, скачет блуднем,
Но имеет он успех...
Почему? Не пьет он водку,
Не бледует, и не вор,
И конфетную обертку
Не бросает, знает - сор!
Он читает без запинки
По бумажке свой урок -
Ни ворсинки, ни пылинки
На одежде. Он бы смог
Нам быть героем?
Смог! Да он и есть герой!
Без него ну что мы стоим?
Он герой, он наш, он свой!
Ну, а подвиг? Слов немало
Говорит, он облысел...
Даже небо жиже стало,
Подчинилось - он хотел.
Управляется с пол миром,
Будто щей горшок умял,
Заплывают глазки жиром,
Значит, наш - героем стал.
Рассказать, уметь, наставить...
А недавно ведь совсем
Думал партию возглавить
Он из сереньких мышей.
И пищать уж научился,
Да и хвостик рос чуть-чуть,
Зубки скалил, злился, злился -
Вот героя славный путь.
Стало быть, он есть герой наш?
Не сироты мы! Постой!
Наш герой - он не бумажный?
Что ты - он мужик простой.
Говорит как Ванька бредни,
И грозится - всяк видал,
Молит господа, к обедне
Приходил... Чего-то ждал?
Может таинства благого,
Чтоб сошел вниз святой дух,
Чтобы мог он и немого
Излечить, сказал, чтоб вслух...
Но, увы, дух заплутался,
Где-то он в других краях...
А народ, что, он смеялся?
Что-ты он герою рад!
Ведь народ понять-то можно,
Ведь до этого мальца,
Был медведь ревущий грозно,
Но безумный, без лица.
Бил посуду, с моста падал.
В самолете спал, а так
Был задумчив он, продажный,
Нагонял не раз он страх.
Вот посля такого зверя
Всякий кажется - герой,
Хочешь - верь, а кто не верит
Тот шпиён и враг, и вор.
2 марта 2005 года
* * *
Зеленеет стылое пространство,
Оживают гор бока, равнины...
Не узнать - таинственное царство
Расцветает чей-то славной силой.
5 марта 2005 года
* * *
Осенний ветер, дождь, кусты чернеют,
По небу тучи рваные метутся,
В них беспокойство зимнее метелей,
И слез прощанья с летом ручьи льются.
5 марта 2005 года
* * *
Весна уходит, кричат птицы,
Глаза у рыб полны слезами,
Темнее ночи и зарницы
Взлететь хотят над небесами.
Звездится небо путем млечным,
Летят созвездия, кружатся
Под месяц дикий с серпом свечным -
Ему в пыли звезд отражаться,
И ждать тепла от летних зорей,
И тишины туманов белых,
И пенья птиц, и шепот моря,
Морозов первых, неумелых.
Все, все наступит в свое время,
И осветлятся в реке воды,
Ну, а пока весна успела
Спеть колыбельную природы.
5 марта 2005 года
* * *
Быть в курсе дела - правило успеха,
Подует ветер в паруса судьбы,
И по волнам любви, страданий, света
Не торопясь, греби, греби, греби.
Соленых брызг прохладным одеялом
Не раз, не два накроет вас судьба,
И слезы радости еще прольют немало
Надежд ушедших мимо, навсегда...
И вспыхнет свет сиреневый, метущий,
Желаний, пусть запретных, и тогда
Душе откроется тот мир могущий
Забыть обиды, горе и года.
Вдохнет он радость, молодость, надежды,
Что все еще довольно впереди -
И жарость солнца, и веселье вешне,
И с облегченьем скажешь ты: Прости!
За грусть, страданья, за тоску немую,
За то неверие в хороший теплый день,
И будешь ждать свершений и простую
Минуту жизни, ласково... Поверь!
6 марта 2005 года
* * *
Что хочет женщина? Вопрос звучит все чаще...
Она свободна, образованна, горда,
А мечется бедняжка - не иначе
Ей хочется хоть чуточку тепла.
Так в чем же дело, дорогая, может предки,
Твои из русских, деревенских, у печи,
Подскажут тебе, женщина - объедки
Не греют душу, хоть ты злобься, хоть кричи!
Эмансипашка с мятою душою -
Вот идеал для девушек младых?
Ведь жизнь в семье, быть мамою, женою -
Удел неумных, неудачников, иных.
Всем хочется пропахнуть сигаретами?
Пить водку, хриплым голосом разить?
Но женщина - красавица, как ветка
Жасмина скромного, задумчива как жизнь.
И детки, воробьиной серой стайкой,
Не брошены у мамки - на печи.
И ждут они не криков пустолайки,
А каждый день - как праздник, куличи.
Простые щи иль каша для Ванюши
Дороже твоей душеньке, чем стон,
О том, как ты умнющая, на круче
Полетный лист рисуешь для ворон.
8 марта 2005 года
* * *
Костер горит и в стенах каменеет,
Без дыма пламя, сквозь него видны,
И те, чье зло, немереное, зреет,
И те, чьи помыслы заведомо черны...
А ранним утром, как рассвет застанет,
Свои тела смердящею толпой
Ползут, уносят, мостовую раня,
Залив кострище желчью, не водой.
9 марта 2005 года
* * *
Зачем мы ищем друга? Чтоб в несчастье
Он мог подставить нам свое плечо?
Но горе наше неожиданно, ненастье,
И дует злобно, как-то сзади, горячо.
Так, значит, в горе лучше одиноким?
Все пережить и вынести, потом
Забыть обиды... Пусть они жестоки...
Чтоб лучик счастья праздновать вдвоем!
11 марта 2005 года
ВОРОН И КОТ
сказка
Жили два друга - ворон и кот,
Вместе по жизни шли...
Ворон - карчит, кот песни поет,
Знаки рисует в пыли.
Все ворожил, думал все кот
Несчастие как избежать,
Но что и когда произойдет
Нам не дано узнать!
После обеда в жаркий денек
Спали они под кустом
И в этот миг пантеры сынок
Голодный бродил, бил хвостом.
Увидев кота и ворона, сын
Прыгнул что было сил,
Ворон взлетел... А котик один...
Когти свои распустил.
Зверь бьет хвостом, щерится зло -
Пасть полна острых зубов,
Красный язык и горло и рев...
У кота сердце в пятки ушло?
Нет, наш боец серенький кот
Лапой грозится, бьет -
Если уж он и пропадет,
То морду пантере порвет.
А его друг, ворон - в полет,
Видит - отара, пастух,
Собаки кружат, овец стерегут,
Конь отгоняет мух.
Ворон упал, ударил крылом
По носу собаке... Она
Кинулась вслед, чтоб поделом
Догнать, наказать летуна.
Ворон летит, а то побежит,
Хромая, бежит по земле.
Думает пес - больная, не жить
Ворона на свете тебе!
А вот уж и дуб, и котик, и сын
Кровожадной мамы своей -
Пес увидал и крикнул:
- Держись!
Черный когтистый зверь!
Страшно шипя и пятясь назад
Пантера рванулася прочь!
Ворон карчит, весел и рад,
Что другу сумел помочь!
11 марта 2005 года
* * *
Корысть пятнает календарь -
Все больше дней подлец отметил,
И вспомнить радость ту, что встарь
Был этот день достоин, светел
Уже нельзя... Вчера вновь зло
Перечеркнуло добра память,
И солнце черное взошло,
Чтоб душу честную изранить,
И радость, кровью напитав,
В злорадство выродилось... Боже!
Найдем ли мы, весь пролистав,
Хоть день один без подлой рожи.
11 марта 2005 года
* * *
Война - испытывает храбрость,
А гнев - экзамен мудрецу,
Любовь и долг - проверит старость,
Нужда - лишь дружбе по плечу...
Успех - проверка для стремлений,
А жизнь - для нравственности долг,
А для грехов мы ждем прощенья,
Хоть смерть, увы, всему итог.
11 марта 2005 года
* * *
О, где же ты? Куда девалась?
Шарлотта, милая моя!
Пустое место, совсем малость
На полке книжной... Вижу я
Тебя там нет, мне недоступны
Твой тонкий юмор, страстный смех,
И взгляд скользит, ждет на лоскутном
Из корешков давнишних, тех,
Вновь встретить строгость,
Чуть распутных,
Но милых влажных и родных,
Глаз обаятельных и чутких ...
Моя душа в себе хранит...
12 марта 2005 года
* * *
Подсинило утро небеса легонько,
Чуть светлее стало мне в лесной глуши...
Воздух - осязаем, его только тронь-ка
Заклубится вихрем музыка - пляши!
Весело живется мне в пустыне сонной,
На гармошке шпарит Берендей в лесу,
Яга-баба здесь же и в трубе подзорной
Поселился змей морской... Что я вам несу!
Нет, совсем невесело, в моей жизни праздник
Отгремел когда-то, высохли цветы...
Это моя память, это ум - проказник
Посылают в мысли забытые мечты.
Снег и холод зимний, как пришли когда-то,
Так и не желают видно уходить,
Тишина, безлюдье и тоска - прокляты -
Выели всю душу... Без нее как жить?
15 марта 2005 года
* * *
Приклад ружейный гладит мою щеку,
Плечо болит... Не рано ли ему?
Встает заря кровавая с востока,
И я не рад денечку своему.
Сейчас посплю немного. Дай-то, боже!
Всю ночь абреки шарились горой...
А там вновь ночь, разведка и быть может,
Опять сюда вернусь, опять живой.
Вот от приклада щепка отлетела -
Заметил снайпер, видимо, меня...
И потекло горячее несмело
И все скорей, жизнь из меня гоня...
Прощай, рассвет, ты стал мне и закатом...
Зачем я здесь? Кто скажет это мне?
В горах абрек, а под горой, в проклятом,
Рязанский парень корчится в огне...
16 марта 2005 года
* * *
Ночь без сна, лунный свет
Чуть струится в окно, понемножку,
Неживой, как воспет
Он поэтами...Лунной дорожкой
Я пойду через сад,
И под горку, к речушке, где мостик,
Буду слушать, как спят,
Целый день шелестели, листочки.
Буду ждать как рассвет,
Запоздав, все ж с востока нагрянет
И божественный свет
Все вокруг оживит и днем станет.
16 марта 2005 года
* * *
Давно не видно журавлей,
Или летят другой дорогой.
Без них тревожных осеней
Прошло немало, скорей много.
А ведь когда-то я мальцом
С моей маманею и братом
Махали им и над крыльцом
Они весной, глядишь, обратно
Летят, курлычут и зовут
Нас любоваться постоянством -
Здесь мол родились, знают тут,
И здесь родня и наше братство...
Летят, курлычут журавли,
Желают нам того же тоже,
А мы стоим, совсем одни
И душу холод тайны гложет.
17 марта 2005 года
* * *
Совсем исхудало несчастье -
Укусит, а силы нет съесть...
Чем жить так, то лучше пропасть бы...
И радость - не радость, а лесть.
Глаза открываешь, чтоб видеть,
Одно тебе видно - ее,
пустыню безмолвную ныне,
И завтра ее и ее.
Слова твои слышать кому же?
Ведь некому слушать давно...
Заботливо волнами ужас
Окутал сознанье мое.
И смотришь на солнце - с востока
Встает неизменно оно,
Но это пока, недалеко -
Изменит круженье свое.
Бессмысленность света в пустыне
Светило поймет и тогда
Зависнет над мрачной могилой
И сгинет наш мир навсегда.
17 марта 2005 года
* * *
Реки вздулись, солнце, ясно,
Набухают почки споро,
Весна быстро, скоро, рясно
Подбирается к угорам.
Кандыками степь желтеет,
Над курганами дымки,
То вздыхает и немеет
Тюркский воин от тоски.
Что лежит он под могилой -
Не подняться, не пойти,
И не встретиться с любимой,
Не сказать ей, мол, прости!
Не сумел, вот и убили!
Был я храбр - какой же толк!
Изрубили, изгубили -
Вот героя жизнь, итог.
И забыт молвой навечно,
Лишь весною голоса -
Блеет белая овечка,
Верит в счастье, в чудеса!
17 марта 2005 года
* * *
В степи на долгом озере, в тумане белом, белом
Уточка с утятами, глупыми, несмелыми
Плавает вдоль берега, ищет что-то в иле,
Крякает намеренно - утята, чтобы плыли.
Пестрые, пушистые, лапочки гребут,
Не боятся выстрела, радость - жизни суть.
Будут еще выстрелы, и осыплет дробь...
- А мы с мамой, выстоим, справимся!
Любовь
Этим миром правила - давненько, до людей,
Потом на злость оставила, людскую злость, зверей!
17 марта 2005 года
* * *
Огонек моргает - ходит в хате кто-то...
Быстро - убегает видно от себя.
Что же тут поделаешь - такова охота,
Убить в себе труса так себя любя!
17 марта 2005 года
* * *
Ликует свет весною ранней,
Когда еще не черен снег,
И отражение дурманней,
И ускоряет жизнь разбег.
Уже охота забыть годы,
Что ты не молод и чуть сед,
Забыть вчерашние невзгоды
Обид, мечтаний юных лет.
И хоть на миг представить даже,
Что есть немного впереди.
Оно твое, не для продажи,
Его для сердца береги.
17 марта 2005 года
* * *
Закружили годы вихрем безвременья,
Наступает прошлое ломаной чертой,
Предлагает память из дней рваных звенья,
В каждом звене радость, там я молодой...
Чувство бесконечной жизни на рассвете -
Радости, любови столько впереди...
Еще все не познано и за все в ответе
Не судьба, не счастье - путь открыт, беги!
18 марта 2005 года
* * *
Тайны открывает небо за окном,
Плавает, взлетает облако дымком.
Голубое снизу, розы цвет в глуби,
Небосвод пронизан нежностью любви
Ко всему земному, ласково глядит -
Пока солнце светит, ночка не грозит.
22 марта 2005 года
* * *
Речные дали, плесов ширь и кущи,
Скользит челнок по глади тихих вод,
На берегу, на тополе. на круче
Сидит орел в выси, могуч и горд.
И тишина полдневная и жарко,
Уснуло все, комар затих, цветет
На берегу сибирская боярка,
Колючая, рогатая, растет.
Увал, зеленой порослью покрытый,
Хранит в своих запутанных дебрях
Людские тайны на миру забытые
И те, что нам приходят в страшных снах.
И озерья по краю вод бегучих,
Калины куст согнулся над водой -
Моя сторонка, все не может случай
К тебе забросить... Я тебе родной!
22 марта 2005 года
* * *
Почтовый тракт, дорожка соляная,
Солончаки и Кулунда и бор -
Так в три мазка встает картинка, зная,
Что сей художник - славный, не позер.
Ему родные до сих пор угоры,
И лес, и дол, и речки тихий плеск,
И будто не было совсем недавно ссоры -
То боль затмил природы царский блеск.
22 марта 2005 года
* * *
Написать бы письмо, только нет, увы, нет адресата...
Одинок, хоть завой и по волчьи глазами сверкни...
Ничего изменить, невозможно вернуться обратно...
Лишь грустить, только ждать, вспоминая прошедшие дни...
22 марта 2005 года
* * *
Речушка вздулась, горы тают быстро,
Весенним днем лед тронулся, скрипя.
И над простором марево повисло,
Играя в лужах солнечного дня.
А ручейки сливаются друг с другом,
Спешат скорее речку известить,
Что и они к ее, весне, услугам
Хоть ненадолго - долго им не жить.
Веселый шум прокатится, промчится,
Оденет лето в зелень наготу -
Восторг весны недолго он продлится,
Но он откроет лето красоту.
22 марта 2005 года
* * *
По бору тихой тропкой, одинокий,
Едва идет старинный мужичок.
Он невысок, он худ и однобокий,
Его армяк весь в дырах, стар и плох.
И узелок на палке за спиною,
Там хлеба булка, кружка, ложка в ней,
А день уж весь, того гляди звездою
Путь озарит волшебник Берендей.
Мужик идет походкой невеселой,
Его насильно ноги знать несут,
Не рад он дню и вечеру, просторы
Не видит он, не слышит, как поют
Синички на ветвях, внизу, в урмане,
Не видит белок в соснах быстрый бег -
Идет во сне, в затерянном тумане...
Куда идет? И ночку встретит где?
22 марта 2005 года
* * *
Шел батальон по пыльной, по дороге,
Два комбата, пушки и обоз.
Идут свободно, весело и ноги
Не жмут ботинки, слышен скрип колес.
Им недалеко шествовать, до боя...
Кому-то смерть готовит свой визит...
И кто-то думает средь них, что он героем
Домой придет, завиднейший жених.
И не дано узнать им, им обоим,
А то б могли судьбе чуть помешать:
Коли живой, тогда уж пусть героем,
А если смерть - зачем же умирать.
22 марта 2005 года
* * *
Зрачок холодный пистолета
Смотрел как видно на меня,
Смотрел он так, не ждал ответа,
И для него я, был не я.
Удар бойка и капсюль вмятый
Взрывает порох... Злобный джин
Летит из тесноты проклятой
И пулю бьет, и вот один
Мужчина средних лет и в кепке
Хватает воздух, рот открыт.
А пистолет:
- Какой я меткий!
И зло чернением блестит!
22 марта 2005 года
* * *
Опять дымится пистолет,
И души тело покидают,
И темь ползет, неясный свет,
Моргнув, в пучине замирает...
И ночь чистилища... Ау!
Где здесь, которые дождались?
Перед которыми сниму
Покров забот и стона жалость...
Но темнота и серный дух
Меня встречают, злобно щерясь,
И в расставанье без разлук,
В судьбы обрывки метко целясь.
22 марта 2005 года
* * *
А лукоморье здесь поныне,
Но дуб расщеплен и лежит...
А чудеса, что здесь творили
Русалки, кот - их эхо спит.
Все просто стало, все затеи
Забыты, выпито вино...
Один лежит, те, что хотели
Пакуют в темноте добро...
И черны косы смоляные,
Русь белобрысую любя,
Искру раздули, огневые
Пускают палы и хваля
Свой тяжкий труд и разрушенья,
Каток, стирающий умы,
И развращенное похмелье
Народной воли как сумы.
22 марта 2005 года
* * *
В высоких стенах, ища выход,
Сиделец тощий выл навзрыд.
Но кто услышит, кругом тихо,
И гильотина не скрипит.
Палач уволен, а в темнице
Сокол-правда точит клюв...
- Точи! Точи! Не хватит злиться!
Меня не взять вам на испуг!
И ходит скоком он вдоль стенки,
Как будто знает свой итог -
Что от томленья в печке пенки...
Но где они? Разбит горшок...
22 марта 2005 года
* * *
Не рад - рождается от боли...
Не рад свободе, как кричит!
Тепла надежная неволя -
Нигде не дует, не сквозит.
И первый крик, и боль рожденья,
И мир, и звуки, холод рук,
Впервые свет и озаренье,
Что он свободен, после мук.
Потом все будет: и обиды,
И злость людская, и добро,
И красота, природы виды,
Простых забот и рук тепло...
Еще устанет от бесчестья,
И справедливость - как упрек,
Как наказанье... Лучше лести,
Увы, не выдумал наш рок.
И предан будет, и оправдан,
Забыт и снова посвящен...
И любят вновь, и вновь все рады,
И вновь обласкан, и введен...
Надежды посещать все чаще
Его начнут, свершенья - нет...
Вот он один, и в одночасье
Начнет, мигая, гаснуть свет...
И справедливость не поможет,
Мораль и нравственность смолчат,
Когда косая придет, сгложет -
Надежда, радость не простят...
Ну, а любовь? Что в этом слове?
В нем нету смысла? Жизнь - одна!
А коли смерть, то там в неволе,
Там нет любви, там тишина...
22 марта 2005 года
* * *
Денек весенний мимоходом
Раздвинул ярко небеса...
Как много таинств у природы,
Несокрушимая краса
И день, и ночь нас окружает
Не замечая наших трат,
И видит нас, и нас прощает,
И холит день и ночь свой сад.
То снег насыплет мягкий, чистый,
И тут же сгонит - рано лег,
А мы и рады, наши мысли
Читает будто где-то бог...
Устроит праздник звездопада,
А день зарею завершит,
И благодарная услада
С восторгом душу посетит.
23 марта 2005 года
* * *
Кирпичные сараи, снег на крышах тает,
Зимушка стареет, тихо умирает.
Трещит под ногами, снег в сосульках вешних,
Да еще утрами чуть морозит грешных.
Скоро, скоро лето, мы в тепле оттаем,
Взгляды станут светлы, и полюбим - знаем.
Торопиться надо, лето так коротко,
Но уж так мы рады, что не верим сводке,
Что опять на завтра чуть-чуть подморозит...
Так хотелось, сладко... Сводка, кто вас просит?
Мы за зиму долгу лета ждать устали,
Что нам ваша сводка, мы деньки считали,
Что уж точно в марте сжалится погода...
Ну, а вы оставьте предрекать невзгоды.
23 марта 2005 года
* * *
Молоточек тук-тук-тук,
Гвоздики поправим,
И скамейку для разлук
Под ветелку ставим,
Чтобы было здесь кому
Говорить вздыхая,
И мечтать и своему
Счастью цену зная.
А ветелка пошумит
И ветвями вздрогнет.
То на вид она все спит -
Слезы льет и помнит.
23 марта 2005 года
* * *
Волк лето жил один в овине,
Пока пустым овин стоял.
А зиму бегал - ноги длинны,
Вкруг пропитание искал.
Ягушку стащит иль собаку
За плеч закинет - был таков,
Волк злобным стал, не ведал страху,
Не знал раскаянья, как бог...
Казнил невинные созданья
И злобой полный до краев,
Не знал любви очарованья,
Проклятья только слышать мог...
И выл ночами он на звезды,
Дрожал от холода зимой,
И от обиды часто слезы
Рвались наружу. Но скупой
На чувства разум его волчий
Душил порывы естества -
Они вредны - природа прочит.
Закон для волка не с добра
Задуман так, чтоб жить вражиной,
В лесах скитаться, жить в дебрях,
Людей бояться - рядом с ними
Витает в воздухе их страх...
И ружья грозные о смерти
Лишь известят, когда конец,
Собаки - их родня, ведь, черти,
Почуяв волка - сразу месть
Вспухает в огненном сознаньи...
Кусают больно, не сдают,
И ждут законного закланья,
Казни волка, смерти ждут,
Ну, а потом кровавым пиром
Уход отшельника лесов
Зальют поверженьем кумира
Тревожных дней, кошмарных снов.
24 марта 2005 года
* * *
После зимы посидеть на крылечке так сладко,
Снег уж не тот, оседает бессильный, тепло.
Взглядом на небо чуть искоса, как бы украдкой,
Вдруг осветить накопившее сердцем добро.
Станет немного обидно и может быть стыдно,
За злые слова, что зимою язык произнес.
Прекрасной весной просыпается воля и видно,
Что начало идет, новой жизни начало идет.
24 марта 2005 года
* * *
Серый в яблоках Серко, конь ты мой давнишний!
Волка в драке затоптал, а теперь, вот - лишний!
Постарел, спиной провис, и не видишь больше,
А какой ты был артист в том походе в Польше...
Как с тобою, милый друг, плыли через Вислу...
Нет, не ждал я этих мук, даже в грешных в мыслях.
Ты теперь стоишь, молчишь, есть не хочешь даже,
День, а ты как-будто спишь... Ничего не скажешь?
Я уйду с тобой теперь, ведь и я не нужен...
Тяжело мне, ты поверь, горе всех так кружит...
И Серко меня понял - тронул чуть губами,
Мол, не плачь, а я стоял тер глаза руками...
30 марта 2005 года
* * *
Невесело струится наше время,
Мелькают за окошком день и ночь...
Царит в пространстве холостое племя -
Коновала пьяного дебош.
Летят снежинки снизу вверх, не тают -
Обрывки писем с душами людей,
Их кто-то рвет, а может быть читает,
И от того становится все злей.
И темнота, и разуму все снится
Не то, что в прошлой жизни было с ним,
А снится то, что будет, состоится,
Картинка та все глуше, все страшней...
Разруха, обездоленность людская,
И беспросветный ужас и хаос,
Как язва моровая боль людская,
Готовая вступить на лобный пост.
Но это сон, и есть еще надежда
Остановить нам умственный понос...
И вспомнятся идеи, те, что прежде,
Те, от которых русский народ рос.
Первая идея - справедливость,
Не надо нам с апломбом индюков,
Нет пользы никакой, одна лишь вшивость,
Щекотно мозгу от заползших червяков...
Вторая - это равенство без нищих,
И воробей имеет домик свой,
Все в мире нужны, нет для жизни лишних -
Вот принцип счастья, простенький такой.
А третья идея - это братство,
Живем среди таких же мы людей,
И нужно нашей жизни постоянство
И уваженье нам и для детей.
Чтоб честь проснулась, стала русской властью,
Порядочность возвысилась, тогда
Уйдут бандиты, черви и напасти,
И счастье руся воцарится навсегда.
30 марта 2005 года
Primechanie.
сураз: по-псковски - это толк, успех, порядок, а в Сибири это же самое слово означает совершенную противоположность - и небрачно рожденный ребенок, и бедовый случай, и удар, и огорченье. - Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. - С-пт. Диамант, 1999.
Для тех, кто родился поздно, сообщаю, что НКВД - это наркомат внутренних дел или система планового наполнения узилищ лагерной пылью.
Бронь - список фамилий, которым разрешено партийными органами или органами НКВД купить билет на поезд, самолет, пароход.
Кормовое зерно, закупаемое в США и Канаде использовалось для корма крупно рогатого скота на фермах совхозов и колхозов, оно расхищалось персоналом этих предприятий и реализовывалось среди сельского населения. Таким образом в этот незаконный бизнес была вовлечена значительная часть населения страны.
УУ211 - шифр, обозначение учреждения системы исправления наказания, попросту тюрьмы или лагеря.
КЭЧ - квартирно-эксплуатационная часть министерства обороны, занималось предоставлением квартир действующим и отставным офицерам.
? Компрачикос - похитители детей в Испании и Англии в 13 - 17 вв., уродовавшие их для продажи в качестве шутов и акробатов
Новые
Меню
