Новые
МенюИ коей мерой меряете. Часть 1. Алька. Глава 19. Ландыши.
24 октября 2017 — Ijeni
В блаженном тепле Аля заснула, не понимая где она и что происходит. В полуяви, полусне Але виделись белые облака, она летела в полупрозрачном тумане и не могла остановиться. Выныривая, она видела бегущие мимо редкие деревца и низкий степной кустарник. И подбородок, смуглую щеку и черные кудрявые пряди волос человека, крепко державшего ее одной рукой, в обхват. У него шевелились губы, он то ли плакал, то ли молился, Аля его точно где-то видела... Но не могла вспомнить где...
Пришла она в себя в своей кровати. Над ней стояла мать, заплаканная, постаревшая, худая, бабушка, которая мелкими взмахами дрожащей руки крестила Алину кровать и подушку. И дед! Дед, ее спокойный, добрый, непробиваемый дед весь сгорбился, по бороде текли слезы. Он держал стакан с остатками мутной жидкости и кусок соленого огурца.
От Али жутко воняло самогоном, запах шел и от постели, он просто стоял в комнате столбом. Она резко села в кровати, сбросив одеяло.
Мать запнулась, потому что сзади бабка с силой пихнула ее в бок.
- Детка моя золотэнька . Чего ж ты натворила, глупая баба, - Пелагея певуче запричитала, но видно было, что страх уже прошел, - ребеночка то застудила бы, вот как мы мужику- то твоему в глазки глядели. Вот выпей- тко из стаканчика, для сугреву-то.
Дед протянул было Але стакан, но мать фурией метнулась к ним и загородила дочь спиной
-Обалдели? Сдурели совсем, девка беременная, а они ей самогон суют. Мало мне мужика, так они и дочку споить хотят. И внучку!
Они посмотрели друг на друга. Вдруг Аля тихонько засмеялась, потом чуть громче и вот уже все хохотали, сбрасывая с себя ужас происшедшего. Дед, ошарашенно почесав в затылке, разом махнул из стакана, смачно хрустнув огурцом.
Аля даже не заболела, двадцатилетняя девушка была настолько крепкой и здоровой, что весь этот кошмар соскочил с нее, как с гуся вода. Мать не отпустила её сразу, плакала, просила побыть с ней пару недель, до отъезда. Жизнь у Анны наладилась, отчим пил реже, все болел желудком, но работал. Мать тоже пристроилась на работу учетчицей, правда уставала, да и давление шалило.
- Геля. Я хочу поговорить с тобой. Ты уже взрослая женщина, должна понимать что здесь, в деревне оставаться нельзя. Я тебе сочувствую, любимая работа, школа, класс, но жизнь надо устраивать в городе. Тем более, ребенок. Я в Москву тебя не зову, там сама знаешь, как с нами жить. Но в Саратов ты обязательно поезжай, да и вообще, держись за мужа, бабушка говорила - он отличная партия.
Мать помолчала, покрутила в руках вышитую ромашками салфетку, тщательно расправила её на столе
- Скажи девочка. Он не цыганский?
- Кто?
Аля на секунду онемела, но справилась с собой.
- Ребенок! Не от цыгана?
Аля подошла близко к матери, придвинулась вплотную и посмотрела ей прямо в глаза.
-Мама! Нет! У нас ничего не было. Ребенок от Виктора!
- Ну и славно, ну и славно, - мать виновато засуетилась, услышала, что бабка Пелагея завозилась на кухне и выскочила за дверь.
...
- И представляешь, он скачет по улице, конь -то у него здоровенный, сильный, отец на свадьбу отдарил, лучшего в области привел, с ярмарки. Мы смотрим - а мужик без тулупчика, а ведь уезжал - был тулупчик-то. Волос развевается, лицо такое, как будто убил кого, ажник опрокинулося!
Раиса взахлеб, быстро говорила, одновременно качая крохотный сверток в цветастом одеяле и прячась за березу в палисаднике, чтоб не увидели!
- Мы смотрим, а у него кулек поперек крупа коня болтается, он обхватил так, чтоб не свалился. Бааа. А спереди ноги точат босые, женские. Мы аж захолодели. А оно вон что! Он тебя то с лошади снимает, держит так, вроде выпускать не хочет, а у тебя волосья свесились, мокрые, как медь горят. Он их все рукой поправляет, как гладит. И глаза у него такие, Аль. .. бедовые глаза, как колодцы, черны до дна. Ты вот что! Держись подале, похолоднее будь. А лучше, собирайся- ка ты свою школу и живи до лета. Все спокойней, я те дело говорю. Чего случись, там табор за Чергэн, жену его станет стеной. Уходи! А лучше, вон - в Саратов поезжай, к мужику. Там здорово, я жила, век бы там пробыла. Да не судьба
Аля слушала Раису молча, крутила веточку вербы, уже выставившую пушистые золотые рожки.
- Ладно, Рай. После вербного пойду, мать проводить надо. Мне не нужен никто, даже Лачо, есть у меня все. Да и дети там меня заждались!
Рая жалостно посмотрела, покачала головой.
- Тебе родить -то когда?
-В июле...
- А мужик? Что?
-А что мужик? Письма вон пишет, писарь...
На вокзале мать долго вглядывалась в Алино лицо, потом поправила ей платок и тихонько сказала: "Ты, девочка, беды не наделай. Я её прямо в глазах твоих вижу. Ты не любила ведь мужика, зачем замуж шла? Да еще дитё сделали... Я вот что скажу, не срастется, возвращайся. Квартира большая, места хватит, да и рожать будешь в больнице нормальной. Александр уж изменился, так, сорвется иногда. Жить можно. Приезжай"
Аля долго смотрела вслед поезду, пока его последний вагон не растворился в тумане.
...
Пасха откатилась к вечеру, везде валялись красные скорлупки, как будто кто-то целый день бил яркую тонкостенную посуду. Аля сидела на завалинке в палисаднике, под, начинающей зацветать старой вишней и чувствовала, что если она сейчас слопает еще хоть крошечный кусочек вот этого, пышного, с еле заметно ощутимой волгостью и разбухшими изюминами, кулича, то помрет. Растечется дрожащей кисельной кучкой прямо здесь, на молодой мураве. Огромный кусок лежал перед ней, на тарелочке, желудок подпирал горло, но она все равно потихоньку отламывала от кулича по крошке. День затухал нежно и свежо.
-Христос Воскрес, соседка! Похристосуемся? На камне сидишь, не застуди, гляди, место-то сладкое. А то что мужик-то твой скажет?
Высокий, слегка резковатый голосок был незнакомым, неприятным и тревожным. Уже темнело, и в синеватых сумерках яркая женщина в поблескивающем красными искорками платке, завязанном назад, казалась призрачной. Аля подошла к заборчику.
- Я Чергэн. Слыхала?
Чергэн была хороша, той чисто цыганской, грубой, немного вульгарной красотой, которой отличаются цыганки, чья кровь чиста по роду. Слегка портили ее только мягкие, припухшие губы, да и то, не портили, а придавали беспомощность и открытость, беззащитность, ту которая всегда появляется в лицах беременных очень молодых женщин. Черные волосы, сплетенные в толстые волнистые косы падали из под платка на грудь. Узорчатый фартук плотно обтягивал очень большой живот. Цыганка поймала ее взгляд:
"Чего смотришь? Двойнята там. Мать сказала".
Она вдруг схватилась руками за неровные доски забора и прошипела:
- Поди сюда, скажу что. Слухай меня внимательно, сучка. Знаю, мужик мой тебя нашел там, на реке. С тех пор , как подменили его, заворожили. Молчит все, худеет. Добром прошу, отпусти. Отпусти сама! У тебя вон дитё будет, муж есть. Не успокоишься, сгною. Порчу наведу такую, жалеть будешь, что мать родила. А то просто пырну в темном углу, мне терять нечего".
Помолчала. Посмотрела на Алю близко-близко, глаза у нее тянули из Али душу, резали почти ощутимо.
- Не... Вижу все. Не опасная ты. Ты не любишь никого, и Лачо не твой, да и мужик твой не с тобой. Или ты не с ним. Пойду я. Но что сказала - помни!
...
Наутро Аля тряслась на попутке по оживающей степи к школе. Подъехав поближе, вдруг увидела, как десяток маленьких фигурок, вприпрыжку несутся навстречу. Со всех сторон, повиснув, как грозди, шебетали, дергали, целовали. И обвешанная со всех сторон ребятней, Аля вошла в класс...
Уже совсем стемнело, нежный весенний вечер плыл по деревне и дурманил голову ароматами. Аля открыла дверь в свою комнату и резкий, одуряюший запах налетел, чуть не сбив с ног. Она включила свет и чуть не села на пол. Везде, на полу, на подоконнике, на табурете, на тумбочке стояли вазочки, банки, тазики, кастрюльки битком набитые свежими ландышами. Почти не было листьев, белели одни упругие головки. А в центре стола торжественно красовалось корыто, как будто наполненное белой пеной...
Ночью Аля проснулась от легкого подташнивания. Голова кружилась, она с трудом встала, вышла в коридор и наткнулась на деда Михая. Он посмотрел на бледные Алины губы и пошел к ней.
-Дура ты дура! Ладно эти олухи малолетние. А ты то! Учителка еще.
Он открыл нараспашку окна и выбрасывал ландыши в окно.
Аля обалдело крутила головой и, вдруг, вспомнила:
И Аля подняла над головой небольшой рисунок с нежным белым цветком
Пришла она в себя в своей кровати. Над ней стояла мать, заплаканная, постаревшая, худая, бабушка, которая мелкими взмахами дрожащей руки крестила Алину кровать и подушку. И дед! Дед, ее спокойный, добрый, непробиваемый дед весь сгорбился, по бороде текли слезы. Он держал стакан с остатками мутной жидкости и кусок соленого огурца.
От Али жутко воняло самогоном, запах шел и от постели, он просто стоял в комнате столбом. Она резко села в кровати, сбросив одеяло.
- Лежи давай, тебя водкой растерли, - строго сказала мать, подбирая одеяло и закутывая Алю, - спасибо добрым людям, подобрали. А то бы замерзла там. Если б не...
- Детка моя золотэнька . Чего ж ты натворила, глупая баба, - Пелагея певуче запричитала, но видно было, что страх уже прошел, - ребеночка то застудила бы, вот как мы мужику- то твоему в глазки глядели. Вот выпей- тко из стаканчика, для сугреву-то.
Дед протянул было Але стакан, но мать фурией метнулась к ним и загородила дочь спиной
-Обалдели? Сдурели совсем, девка беременная, а они ей самогон суют. Мало мне мужика, так они и дочку споить хотят. И внучку!
Они посмотрели друг на друга. Вдруг Аля тихонько засмеялась, потом чуть громче и вот уже все хохотали, сбрасывая с себя ужас происшедшего. Дед, ошарашенно почесав в затылке, разом махнул из стакана, смачно хрустнув огурцом.
***
- Геля. Я хочу поговорить с тобой. Ты уже взрослая женщина, должна понимать что здесь, в деревне оставаться нельзя. Я тебе сочувствую, любимая работа, школа, класс, но жизнь надо устраивать в городе. Тем более, ребенок. Я в Москву тебя не зову, там сама знаешь, как с нами жить. Но в Саратов ты обязательно поезжай, да и вообще, держись за мужа, бабушка говорила - он отличная партия.
Мать помолчала, покрутила в руках вышитую ромашками салфетку, тщательно расправила её на столе
- Скажи девочка. Он не цыганский?
- Кто?
Аля на секунду онемела, но справилась с собой.
- Ребенок! Не от цыгана?
Аля подошла близко к матери, придвинулась вплотную и посмотрела ей прямо в глаза.
-Мама! Нет! У нас ничего не было. Ребенок от Виктора!
- Ну и славно, ну и славно, - мать виновато засуетилась, услышала, что бабка Пелагея завозилась на кухне и выскочила за дверь.
...
- И представляешь, он скачет по улице, конь -то у него здоровенный, сильный, отец на свадьбу отдарил, лучшего в области привел, с ярмарки. Мы смотрим - а мужик без тулупчика, а ведь уезжал - был тулупчик-то. Волос развевается, лицо такое, как будто убил кого, ажник опрокинулося!
Раиса взахлеб, быстро говорила, одновременно качая крохотный сверток в цветастом одеяле и прячась за березу в палисаднике, чтоб не увидели!
- Мы смотрим, а у него кулек поперек крупа коня болтается, он обхватил так, чтоб не свалился. Бааа. А спереди ноги точат босые, женские. Мы аж захолодели. А оно вон что! Он тебя то с лошади снимает, держит так, вроде выпускать не хочет, а у тебя волосья свесились, мокрые, как медь горят. Он их все рукой поправляет, как гладит. И глаза у него такие, Аль. .. бедовые глаза, как колодцы, черны до дна. Ты вот что! Держись подале, похолоднее будь. А лучше, собирайся- ка ты свою школу и живи до лета. Все спокойней, я те дело говорю. Чего случись, там табор за Чергэн, жену его станет стеной. Уходи! А лучше, вон - в Саратов поезжай, к мужику. Там здорово, я жила, век бы там пробыла. Да не судьба
Аля слушала Раису молча, крутила веточку вербы, уже выставившую пушистые золотые рожки.
- Ладно, Рай. После вербного пойду, мать проводить надо. Мне не нужен никто, даже Лачо, есть у меня все. Да и дети там меня заждались!
Рая жалостно посмотрела, покачала головой.
- Тебе родить -то когда?
-В июле...
- А мужик? Что?
-А что мужик? Письма вон пишет, писарь...
***
Аля долго смотрела вслед поезду, пока его последний вагон не растворился в тумане.
...
Пасха откатилась к вечеру, везде валялись красные скорлупки, как будто кто-то целый день бил яркую тонкостенную посуду. Аля сидела на завалинке в палисаднике, под, начинающей зацветать старой вишней и чувствовала, что если она сейчас слопает еще хоть крошечный кусочек вот этого, пышного, с еле заметно ощутимой волгостью и разбухшими изюминами, кулича, то помрет. Растечется дрожащей кисельной кучкой прямо здесь, на молодой мураве. Огромный кусок лежал перед ней, на тарелочке, желудок подпирал горло, но она все равно потихоньку отламывала от кулича по крошке. День затухал нежно и свежо.
-Христос Воскрес, соседка! Похристосуемся? На камне сидишь, не застуди, гляди, место-то сладкое. А то что мужик-то твой скажет?
Высокий, слегка резковатый голосок был незнакомым, неприятным и тревожным. Уже темнело, и в синеватых сумерках яркая женщина в поблескивающем красными искорками платке, завязанном назад, казалась призрачной. Аля подошла к заборчику.
- Я Чергэн. Слыхала?
Чергэн была хороша, той чисто цыганской, грубой, немного вульгарной красотой, которой отличаются цыганки, чья кровь чиста по роду. Слегка портили ее только мягкие, припухшие губы, да и то, не портили, а придавали беспомощность и открытость, беззащитность, ту которая всегда появляется в лицах беременных очень молодых женщин. Черные волосы, сплетенные в толстые волнистые косы падали из под платка на грудь. Узорчатый фартук плотно обтягивал очень большой живот. Цыганка поймала ее взгляд:
"Чего смотришь? Двойнята там. Мать сказала".
Она вдруг схватилась руками за неровные доски забора и прошипела:
- Поди сюда, скажу что. Слухай меня внимательно, сучка. Знаю, мужик мой тебя нашел там, на реке. С тех пор , как подменили его, заворожили. Молчит все, худеет. Добром прошу, отпусти. Отпусти сама! У тебя вон дитё будет, муж есть. Не успокоишься, сгною. Порчу наведу такую, жалеть будешь, что мать родила. А то просто пырну в темном углу, мне терять нечего".
Помолчала. Посмотрела на Алю близко-близко, глаза у нее тянули из Али душу, резали почти ощутимо.
- Не... Вижу все. Не опасная ты. Ты не любишь никого, и Лачо не твой, да и мужик твой не с тобой. Или ты не с ним. Пойду я. Но что сказала - помни!
...
Наутро Аля тряслась на попутке по оживающей степи к школе. Подъехав поближе, вдруг увидела, как десяток маленьких фигурок, вприпрыжку несутся навстречу. Со всех сторон, повиснув, как грозди, шебетали, дергали, целовали. И обвешанная со всех сторон ребятней, Аля вошла в класс...
Уже совсем стемнело, нежный весенний вечер плыл по деревне и дурманил голову ароматами. Аля открыла дверь в свою комнату и резкий, одуряюший запах налетел, чуть не сбив с ног. Она включила свет и чуть не села на пол. Везде, на полу, на подоконнике, на табурете, на тумбочке стояли вазочки, банки, тазики, кастрюльки битком набитые свежими ландышами. Почти не было листьев, белели одни упругие головки. А в центре стола торжественно красовалось корыто, как будто наполненное белой пеной...
Ночью Аля проснулась от легкого подташнивания. Голова кружилась, она с трудом встала, вышла в коридор и наткнулась на деда Михая. Он посмотрел на бледные Алины губы и пошел к ней.
-Дура ты дура! Ладно эти олухи малолетние. А ты то! Учителка еще.
Он открыл нараспашку окна и выбрасывал ландыши в окно.
Аля обалдело крутила головой и, вдруг, вспомнила:
"А сейчас мы поговорим о любимых цветах. Каждый из вас, дети, придумает мне коротенький рассказик, а потом нарисует его красками. Вот мои любимые цветы, например, - ландыши"
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0273868 от 24 октября 2017 в 13:37
Рег.№ 0273868 от 24 октября 2017 в 13:37
Другие произведения автора:
Это произведение понравилось:
Рейтинг: +1Голосов: 1491 просмотр
Нет комментариев. Ваш будет первым!
