Дороги не расскажут…


Повесть
Русаков О. А. 

         В начало части 4 : http://www.proza.ru/2017/05/06/1846

Часть 4. Строка длинною в жизнь.

Глава 2. Два месяца ада.
2.1 Страх.

            …Курочкина лежала на полуторной кровати на животе раной вверх. Марина Николаевна все бегала вокруг замученной крестницы, смахивая надоедливые слезинки, стараясь угодить любому ее желанию, любому ее движению, которых у, бывало ранее, капризной Лиды, почему-то и не было вовсе. Марина Николаевна вообще не знала Лидочку такую. Открытая девочка стала замкнутой. Доброе лицо стало озабоченным. 
            Словоохотливость, которую трудно было остановить, куда-то исчезла, теперь слова из нее надо было добывать, не хотела Лида говорить, в глубине глаз жила безграничная ненависть к проклятым фашистам, а в улыбке, которая все равно любила Лидино лицо, не было радости, там была задумчивость и страх. Ее улыбка стала сильной, необычайно сильной, ее улыбки можно было испугаться, если не знать насколько она добрая девочка… девушка… Лида перестала быть девочкой, она становилась сильной женщиной, которая не простит врагу поругание страны, разрушенного родного города, сотен облитых кровью мальчишек, по телам которых она ползала, вся измазанная их еще не остывшей красной кровью, весь вчерашний день. Лица этих солдат смотрели на нее с благодарностью и сожалением, что они не смогли защитить ее город. 
            Соня готовила кашу, и чистила от пера только что зарезанную курицу, чтобы сварить Лидочке куриный бульон. Пригревшись в тепле топящейся печки Курочкина быстро уснула. Под одежной вешалкой на табуретке лежала Лидина боевая сумка с медикаментами для перевязки и лечения приблизительно на неделю, а на одежной вешалке по-прежнему висела авоська с очень белыми не отправленными письмами, и не знали женщины, что теперь с ними делать. 


            Еще три дня, после Лидиного ранения, в Калинине кипели уличные бои. Превосходство по численности атакующих на отдельных направлениях доходило до 20 кратного, но кто это считал в те кровавые дни.  Пятнадцатого октября в правобережных, южных районах города остались только очаговые места сопротивления, не сдающихся советских подразделений, бьющихся до последнего вздоха, до последнего патрона, уже и так добытого у убитых врагов оружия. Само правобережье полностью оказалось оккупировано фашистами. Дорошиха еще три дня не пускала через себя немецкие войска, перемалывая и перемалывая атакующих. Остатки малочисленных героических подразделений обороны, оставили город только 17 октября.


            Восемнадцатого октября впервые по их улице прошли немцы. Они настороженно двигались по улице за танком, опасаясь, что из очередного двора их встретит пулеметная очередь. Марина Николаевна и Соня со страхом наблюдали это событие в окно, сделав все, чтобы перепуганных до спазма в ногах женщин, невозможно было увидеть с улицы. Не далекая канонада не утихала ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Бои не прекращались в пригородах Калинина ни на минуту, они затихали и разгорались вновь. 
            Из дома никто старался не выходить. Еда в избе пока еще была, в подполе картошка на зиму заготовлена вволю, овощи, квашенная капуста, компоты, варенья… припасы имелись, а вот дрова были нужны, холодная в этот год была осень, после пятнадцатого октября сильно похолодало, как будто и погода обиделась на завоевателей, а завалинки дров находились только в дровянике у сарая. За ними приходилось выходить, настороженно прислушиваясь к стрельбе, которая звучала со всех сторон. Казалось, что природа, как и люди, насторожилась. Холодная погода второй половины октября, чуть ли не заморозки, заставляла топить печь каждый день, да не по одному разу.

            На самом деле немцам так и не удалось по-настоящему захватить город. На северо-западных окраинах, в недалеких пригородных деревнях по-прежнему сопротивлялась не сильная оборона красноармейских подразделений, не оставляющих свои позиции может быть потому, что до них не дошёл приказ об отступлении. Полностью оккупированными, с созданием оккупационной инфраструктуры, с выборами бургомистра, оказались только правобережные, южные районы города, Затверецкий район, и центральная часть Заволжского района города. Но из-за неустойчивой боевой ситуации немцы в Заволжском районе выборы проводить не стали. А в Затверечье был организован всего один выборный пункт, куда сгоняли людей с соседних улиц. Охранять большую территорию немцы не решились.

            На Бежецком шоссе, созданному Калининскому фронту удалось надежно остановить продвижение врага. 
            В двадцатых числах октября на северо-западе от Калинина опять дали разверзлись ужасной канонадой удаленных беспощадных боев. Канонада, усиливаясь и ослабевая не прекращалась сначала 21го, затем 22го октября. А 25, 26 октября вокруг поселка Вагонников опять шли бои. Мимо дома Тарасовых, то в одну сторону, то в другую проезжала различная немецкая техника, пробегали подразделения немецких солдат. Как потом стало известно, отступавшие немецкие танки были прижаты в районе Дмитровского болота (между дер. Черкасы и Щербовым). 70 немецких танков здесь были выведены из строя, или уничтожены. Вокруг пригородных деревень и поселков не смолкая гремели недалекие взрывы и не смолкала ружейная стрельба. В итоге 27 октября наши опять заняли Дорошиху, выбив немцев на подступах к железнодорожному мосту. Именно там, где 14 октября воевала Лида… 

            Конечно населению не было известно, что происходило на Ленинградском направлении в конце октября. Притаившимся в своих домиках калиницам, попавшим под оккупацию. Трудно было себе представить, что Советское командование, с образованием Калининского фронта, сумело организовать мощное танковое соединение, и совершить танковый рейд, под командованием Ватутина, по немецким тылам и частям, движущимся в направлении Ленинграда, сминая немецкие ударные порядки. Мощным кулаком, прихлопнув фашистов под селом Медное, в 20 километрах севернее областного центра. Затем маршем, не сбавляя натиска, танковые порядки вышли к пригородам Калинина, выдавив танковые армады врага в болото, и стремительно выйти к Вагонному заводу в районе станции Дорошиха, затем сумев там надежно закрепиться. Наши уже не отдадут эти позиции фашистам ни ког-да. Продолжая на немцев военное давление, постепенно, улица за улицей, вытесняя фашистов из укреплений в разбитых зданиях, преодолевая дзоты, к началу ноября выйдя на рубеж улицы Скворцова-Степаново, отдельными опорными плацдармами дотянувшись до улицы Благоево, освободив, таким образом чуть ли не половину Заволжского района большого города.   


            Лидина рана постепенно заживала. Несмотря на то, что женщины старались как можно внимательнее экономить медикаменты, которыми сопроводили раненную девушку в медсанбате, лекарства неизбежно таяли. Марина Николаевна уже и народными средствами пользовать начала, разрежет картошку, и наложит на затягивающийся с трудом багровый Лидин шрам, чтобы снять с раны жар… а в общем рана заживала хорошо, лишь бы какой-нибудь шальной снаряд не попал в избу. И с большим страхом женщины боялись непрошенного визита в дом. Боялись, что однажды постучат в их дверь непрошенные гости прикладом автомата. …Видимо недосуг было оккупантам до притаившегося населения, никак они не могли закончить бесконечные позиционные бои с возникающими и возникающими отрядами красноармейцев и ополченцев. 

            В годовщину Великого Октября 7го ноября 1941 года, сразу как на сером холодном небе, с которого со вчера сыпал снег, посветлело, на их улице шел бой. Уже Немцы, отступая перебежками, отстреливались от наступающих на них красноармейцев. Пуля попала в стекло окна, звонко разбив стекло летней рамы маленькой дырочкой с расцветшей в разные стороны розочкой с острыми лучами, а стекло зимней рамы вдребезги. И, лопнув звуком как раздавленный клоп, вошла в тесаное бревно деревянной стены. Через несколько секунд по стене опять глухо про цокала автоматная очередь с уличной стороны дома. Через несколько мгновений послышался резкий звук, расщепляющейся под пулями, доски фронтона кровли, и опять по другой стене стукали пули… 
            Женщины лежали на полу. Мрина Николаевна одной рукой пыталась подсунуть под себя голову Сони, другой рукой шарила по голове Лиды, как бы надеясь, что ее ладонь спасет Лидину головку если прилетит грозная пуля… Бой шел недолго, но Тарасова не давала девочкам вставать еще минут десять, а потом сама подползла к окну и внимательно всматривалась в серое утро, занесенное ранним снегом. На белом свежем снегу за их уже прозрачным на зиму палисадником лежали два убитых фашиста.
            Женщины не зажигали в этот день и в этот вечер в избе ни керосиновую лампу, ни свечи, ни лучины, старались не перемещаться перед окнами, они даже печку топить не стали, опасаясь, что дым из трубы может обратить внимание на их дом. через час сильная ружейная пальба удалилась от их дома, женщины встали на ноги и занялись домашними обычными делами, Лида пыталась выковырять пулю из бревна, которая пару часов назад разбила стекло, но ей это не удалось. Манина Николаевна загородила разбитое стекло подушкой. И опять потекли тревожные ожидания, разбавленные страхом и мутными представлениями, что ждать завтра, что ждать через неделю… чего произойдет через месяц или год, и где сейчас Дядя Леша: муж, отец, крестный.


2.1 Не могу ждать…

            Только через день Лида, как мышка, хоронясь, вышла на улицу за дровами, озираясь внимательным взглядом в разные стороны. Положив охапку дров на пол перед печкой, пошла еще за одной охапкой. Выйдя на улицу Лида прислушалась к не близкой ружейной перестрелке, редко разбавленная гаубичным или минометным взрывом . Ей нестерпимо хотелось посмотреть, что изменилось вокруг, ведь они уже два дня не высовывались на улицу. 
            Через страх и непреодолимое желание жизни, таясь, медленно подошла к калитке. Улица была совсем пустынна, с неба, уже не прекращаясь несколько дней падал снег редкими крупными снежинками. Лида несколько минут рассматривала белую пустую улицу в полной тишине не близкой стрелковой канонады, и где-то далеко, далека глухой канонады не частых артиллерийских разрывов. Страх постепенно уходил. На свежем снегу улицы не было видно ни единого следа. Лида не торопясь пошла во двор. Она прошла мимо дровяника, мимо сарая, по неглубокому снегу дошла до соседского забора. Ни души… нет ни птиц, нет ни собак, ни кошек. Нет даже ветра, и воздух как будто замерз. Вокруг можно слышать, как на землю ложатся снежинки. Все замерло, только страх разливался по молодому раннему снегу соседских огородов. Он ложился на пустые ветки яблонь и своими невидимыми волнами сжимал девичье сердце до тупой не понятной боли, в щелкании и стрекотании стрелкового оружия где-то в стороне заволжских бань на Ленинградской заставе.
            Нанося домой достаточно дров, чтобы еще два, три дня не выходить на улицу, Лидочка принялась за воду, наполнив колодезной водой два сорокалитровых обливных бака, затем начала раздеваться. Снимая Валенки Курочкина замерла. Лида вдруг задумалась о том, что вокруг немцы, она отчетливо понимала, что эти убийцы ее близких, разорители ее родного города теперь окружают ее повсюду, но при этом позавчера красноармейцы прогнали их по улице в сторону Заволжских бань, и на улице она отчетливо слышала звуки не далекого боя: «…Значит наши бьются с немцами. И где-то недалеко бьются… А мы что теперь, так и будем прятаться, пока кто-то из них не победит… А если немцы победят… опять будем ждать… а чего будем ждать… чего мы ждать-то будем тогда…». В душе, где-то рядом, рядом с сердцем становилось очень больно.
            Скинув Валенки и приставив их к стене, не снимая ни платка, ни полушубок, Лида медленно подошла к дивану и села с суровым выражением лица, медленно развязывая платок. Марина Николаевна обратила внимание на задумчивость Лидочки, чистя на кухне картошку. Она до сих пор никак не могла привыкнуть к изменившемуся Лидиному характеру. Не могла привыкнуть к ее появившейся скрытности и молчаливости.
            - Лида. Случилось что? – Лида молчала.
            Лида продолжала молчать, напряженно о чем-то думая.
            - Там все в порядке во дворе-то – Марина Николаевна бросила в воду очищенную картошку и стало внимательно смотреть на Курочкину. А Лидочка по-прежнему сидела на диване с суровым напряженным выражением лица, и как будто хотела ответить крестной, но не могла.
            - …Марина Николаевна. – Лида опять не знала, что сказать Тарасовой. – Марина Николаевна… Мне надо наших солдат найти…
            В доме стало очень тихо.
            - Наши воюют совсем рядом… где-то на Ленинградской заставе воюют. Вон перестрелка уже третий день не стихает. Мне надо наших найти. Я же медсестра, а там и раненые, и убитые… Раненых то спасать надо. Мне надо наших найти.
            В доме по-прежнему было совсем тихо.
            Шли секунды, никто не шевелился. В доме была полная тишина.
            - … Не пущу… Я не пущу тебя… Ты же раненая… Рана совсем недавно только, только затянулась…
            Марина Николаевна смотрела на крестницу, слезы, не понятно откуда и когда накатившиеся, застилали глаза. Но Тарасова, видела выражение лица Лиды, и в этом выражении читалась абсолютная непреклонность решения взрослой девушки.
 
            На следующий день, Лида, игнорируя неуверенные просьбы Крестной о том, чтобы она осталась, пошла искать какого ни будь командира красноармейца для того, чтобы снова стать медсестрой. Ничего не могла Марина Николаевна сделать с Курочкиной, с непреклонной в своих решениях крестницей. 
            Не подействовали горькие просьбы Крестной к Лидочке, чтобы не выходила она на улицу, тем более искать наших солдат. «Может быть их уже опять отогнали…» «Может быть – завтра наши опять оставят Калинин…» Как она просила Лиду не спешить… В конце концов Лида села на диван и тихо горько заплакала.
            - … Тетя Марина… я за Мишу… тетя Марина… они же Маму убили… они же Папу-пу у… - Лида горько плакала, Марина Николаевна горько плакала… Соня стояла, съёжившись у шкафа и тоже плакала… Бабьи слезы… Бабьи души… Все подмяла под себя война. Ничего не оставила она Вам, Дорогие Вы наши женщины, ни ласки, ни радости… только страх, горе, страдания… После этих слез перестала Марина Николаевна отговаривать крестницу. Вечером молча приготовила ей теплую одежду, проследила, чтобы валенки, шаль и шерстяные носки лежали на лежанке печки, да не на камне, а на сухих тряпках, а полушубок вывернула до утра наизнанку.

            В холодном воздухе пустой улицы цокала ружейная перестрелка. Два немца по-прежнему лежали на дороге занесенные снегом, один совсем рядом с палисадником Тарасовых. Лида двигалась в сторону перестрелки от одного пустынного перекрестка улиц к другому. Опять убитый солдат, и не понятно немец это или красноармеец… опять убитый замерзший солдат, еще двое убитых. Лида уже их прошла… вдруг она подумала: «А ведь у убитых должно быть оружие? ...» Она остановилась, оглянулась на снежные бугры, бросила испуганный взгляд по сторонам. 
            Какое-то время Лида стояла не двигаясь, смотря на свои валенки, потом опять посмотрела на убитых, за лежащими в снегу прямо в продолжении ее взгляда чернел, в свежем белом саване, остов сгоревшего дома, бревенчатые стены не догорели до конца, и над глазницами разваленных черных окон возвышалась черная труба печки, подпирая серое небо. В душе Курочкиной опять заклокотала злость, она опять мысленно увидела над черной трубой сгоревшего дома черный самолет, с белыми крестами который убил ее детство. Лида с трудом сдерживала в груди стон, зажмурив глаза. Но секунды отчаяния прошли быстро. 
            Лида решительно подошла к убитым, с опаской, варежкой сбила снег с головы заледеневшего солдата, стало ясно, что это немец по пилотке, натянутой на уши. И стало ясно, что, под носком валенка, лежал немецкий карабин. С внутренним страхом Лида подняла карабин. 
            Он оказался очень тяжелым. Сознанием, в этот момент, девчонка поняла, что не умеет им пользоваться и даже представить себе не может, как из этой тяжелой железки нужно стрелять, хотя лихорадочно пыталась вспомнить занятия по военной подготовке, которые им преподавали, шутя в институте и которые для нее были совсем не интересны. Было совершенно ясно, что разобраться с винтовкой не сможет. Девушка бросила оружие и опять оглядываясь по сторонам хотела поспешить дальше по пустынным улицам, но в этот момент услышала странные звуки. 
            Звуки были не близкие, они шли, как будто со следующей улицы, через квартал. Девушка быстро перебежала перекресток и притаилась у угла палисадника углового дома, всматриваясь в белизну следующего перекрестка поселка. Через несколько секунд Лида поняла, что это усталая лошадь тащит тяжелую подводу. Еще через несколько секунд на перекресток вышел красноармеец, осмотрев улицы в разные стороны, после чего махнув рукой движущемуся по той улице, но еще не видимому Лиде, обозу. Еще через пару десятков секунд обоз показался на перекрестке. Проехала одна телега, затем вторая, третья. Телеги сопровождали пара десятков солдат. Когда последняя телега скрылась с перекрестка, Лида вышла на улицу и побежала догонять обоз.

            До замыкающих бойцов оставалось совсем не много, может быть двадцать, шагов, когда один из солдат бросил взгляд за спину, назад, вдоль улицы. Он увидел Лиду, как ошпаренный, резко разворачиваясь вскинул, на изготовку с плеча, винтовку, крича:
            - Стой! Кто идет?! – передергивая затвор…
            В следующий миг кто-то из солдат упал в снег, передергивая затвор винтовки, кто-то присел на колено, и с колена приготовился встретить бой, кто-то отнесся к этому равнодушнее, но все равно отреагировав, сомневаясь, в неизбежности боя, видимо уже из своего военного опыта зная, что подкрадывается враг по-другому.
            Лида замерла. Первые секунды полного молчания перед направленными на нее винтовками.
            - Товарищи военные, я вас догоняю… – несмело произнесла симпатичная девушка.
            Кто-то из солдат поднял ствол винтовки вверх. Кто-то еще оставался на изготовке, но всем было уже понятно, что боя не будет. К успокоившимся бойцам подходил командир.
            - Что у вас тут происходит бойцы? Чего встали? – спросил офицер, подходя к тревожному месту, держа в руке приготовленный к бою пистолет, но видя уже улыбающиеся лица солдат.
            Щека худого лица лейтенанта была перечеркнута большим свежим, недавно затянувшимся, шрамом от верха уха до подбородка. Он посмотрел на Лиду. Было трудно определить его возраст, он казался молодым, но движения выдавали будто бы бывалого человека.
            - Ты чего девица, здесь делаешь. – мгновение помолчав: - Не время сейчас гулять-то. Шальная пуля куда угодно прилететь может. Шла бы ты домой красави… - командир замолчал, пристально всматриваясь в черты девичьего лица: - …Господи, Лидочка, не ты-ли: - убирая пистолет в кобуру медленно подходил лейтенант к Курочкиной.
            Лида была смущена, лицо командира казалось ей знакомым, но она никак не могла вспомнить – кто он.
            - Не узнаешь… Я же твой командир на Дорошихе был… Правда всего один час, пока ты меня с окопа в медсанбат не утащила. Вон смотри как заросла щека-то… это ведь ты мне ее шила. Ну чего молчишь-то. Признала? Нет? – командир улыбался.
            - Товарищ… командир Смирнов: - улыбнулась Лида, обрадованная неожиданной встрече, радостно надеясь, что очень повезло и теперь она без проблем опять станет медсестрой.
            - Вот, товарищи красноармейцы, легендарная Лида. Скольких нас, там на Дорошихе, она спасла, из боя вытащила, одному Богу известно. Кстати и меня в том числе… Ты винтовочку-то опусти, опусти: - помахал ладонью Смирнов одному из бойцов, еще держащему винтовку на изготовке. – А ты чего, здесь заблудилась что ли.
            - Да нет, что вы, товарищ командир, я живу здесь не далеко. 
            - А мне сказали в госпитале, что тебя ранили сильно…
            - Да зажило уже все, товарищ командир.
            - Ну а здесь-то ты чего делаешь сейчас, тут уже передовая недалеко.
            - Искала Вас, красноармейцев, хочу опять к вам медсестрой. Я ведь медик, студентка…
            - Ну это я еще и с Вагонного знаю, что ты медик, но сейчас не время, милая. Думаю, что правильнее тебе будет домой пойти. Мы ведь теперь не ополчение, теперь мы регулярная воинская часть. И нам некогда, и так уже под задержались. Иди домой. А Калинин мы больше никому не отдадим, не сомневайся. Ну ступай домой. Рад был тебя видеть, Лидочка. – И уже обращаясь к солдатам, разомлевших в улыбках суровым приказным тоном. – Ну. Быстро восстановить движение. Марш. Марш. 
            Колеса у телег опять закрутились, одна из лошадей громко фыркнула в морозный воздух. Обоз двинулся дальше, доставляя на передовую боеприпасы.
            - Ну, Лидочка, счастливо тебе, авось где ни будь и встретимся еще.
            Лейтенант пошел вперед обоза обгоняя последнюю повозку.
            - Товарищ командир Смирнов - как будто проснувшись громко заговорила Лида: 
            - Не хочу я дома сидеть от страха дрожать. Товарищ командир, я ведь медик. Могу в медсанбат, могу на передовую. Вы же знаете, что я могу.
            Лида шла быстро, обгоняя уже солдат, обгоняя повозку, пытаясь догнать быстро идущего лейтенанта, который поняв, что она не отстанет, остановился.
            - Лида – иди домой.
            Он повернулся к ней и смотрел очень грозно.
            - Вы не волнуйтесь я все смогу, я научусь из оружия стрелять, научусь звания различать…
            - Да нельзя тебе к нам, как ты не поймешь, мы ведь не ополченцы, мы воинская часть теперь, военнообязанные…
            - Ну… и я тоже буду военнообязанная, я не против.
            Некоторые солдаты вокруг них засмеялись.
            - Все. Домой и без разговоров. - Офицер развернул ее за плечи и подтолкнул в обратную сторону по движению обоза.
            Курочкина повернулась обратно.
            В этот момент раздался нарастающий свист летящей мины.
            - Ложись, - крикнул лейтенант, и прыгнул на Лиду, повалив девушку на заснеженную дорогу, и сверху на нее навалившись.
            От близкого взрыва уши заложило, лошадь третьей подводы, топала своими копытами в метре, полуметре от лейтенанта и Лиды, изо всей силы пытаясь освободиться от тяжелой телеги. Лежа навзничь, Лида видела, как за громом взрыва над ними с лейтенантом, пронеслась вьюжная волна, через мгновение, бросив на ее лице взъерошенный грязный снег. Когда Лида встала с гудящей головой, она увидела, что вторая телега перевернута взрывом, мина разорвалась с правой руки между лошадью и телегой. Груз был тяжелым, поэтому возничие шли рядом с лошадьми не выпуская вожжи. Возничий второй повозки был убит на месте вместе с лошадью, отлетев на несколько метров от места взрыва, рука, на которой были намотаны вожжи, осталась на месте взрыва. Цинки с патронами оказались разбросанными взрывом до самых палисадников домов, в которых частично вылетели стекла. На дороге лежали несколько раненых и убитых красноармейцев. Первую лошадь, не смотря на тяжелый груз, понесло вперед, и возничий никак не мог ее остановить, все дальше и дальше убегая от места происшествия. Если бы Лида не задержала своей привязчивостью лейтенанта, он тоже сейчас лежал бы на снегу, скорее всего убитым, но сейчас он уже громко и четко отдавал приказы солдатам, которые уже собирали разбросанные цинки, разлетевшиеся по сторонам. На  некоторых цинках открылись крышки и патроны, как горох лежали на дороге и в снегу.
            Курочкина покрутила головой, приводя себя в сознание и возвращая слух, и через мгновение побежала к корчившемуся от боли солдату.

            В течении близких минут телега, укатившаяся от места взрыва, была возвращена обратно. Трое солдат и возничий были убиты. Ранены были еще семеро солдат, трое были тяжелыми и не могли самостоятельно передвигаться, еще один был ранен в ногу руку и касательно в голову, но оставался после перевязки в сознании, мог медленно идти, опираясь, как на костыль, на винтовку. Лейтенант приказал солдатам собрать все оставшиеся цинки с патронами и разложить на две телеги приблизительно поровну, но груз, грузовым лошадкам стал, после догруза, не подъемный. Раненых забрать возможности не было. Время, как пружина поджимало доставку боеприпасов. В воздухе стоял мороз градусов пятнадцать. Офицер все понимал, но взять раненых не мог. Всех, кто мог толкать телегу, и легкораненых, в том числе он поставил помогать лошадям. С тяжелыми остался хромой боец, который не мог быть полезным для доставки груза, но мог стрелять из винтовки, и... конечно Лида.

            - И-и-и раз... - командовал лейтенант солдатам и возничему, что бы все вместе они тронули с места первую повозку. - Еще ра-а-з... по-шла, пош-ла. Пошла, пошла. Вперед! Молодцы ребята! Молодцы! Все, теперь вторую телегу. Быстрее, ребята. Быстрее. Не спать, быстрее.
            Через минуту обе телеги разгонялись в сторону передовой, подталкиваемые не только лошадью, но и пятью, шестью солдатами удалялись от убитой лошади и разоренной перевернутой телеги, недалеко от которой лежали четыре перевязанных бойца, один хромой солдат стоя опирался на винтовку, и несколько убитых, которых собирать времени не было.
            - Спасибо тебе Лидочка. - лихорадочно говорил Смирнов, перед тем как убежать догонять повозки. - Чего бы я без тебя делал. Значит давай так, сейчас мы груз доставим, если там на передовой спокойно, стазу к тебе с повозками вернусь, как только их разгружу. Минут сорок, ну час, и я к тебе вернусь. Ты посмотри за ними...
            - Не волнуйтесь, товарищ командир Смирнов. Я буду здесь, я все сделаю как надо, не волнуйтесь, товарищ командир.
            Лейтенант оглядываясь бежал догоняя обоз...

            После того, как обоз уехал, Лида начала стучаться в окрестные дома, жители помогли затащить солдат в избы спрятав их от холода.
            Через два дня Лида вольнонаемной трудилась в медсанбате, расквартированным рядом с Вагонным заводом, на территории Вагонного завода его располагать было опасно, так как его постоянно бомбили и обстреливали артиллерией из Пролетарского района города. Не расскажут об этом военные дороги и замерзающая Волга. А еще через неделю там же трудились Соня с Мариной Николаевной и многие другие женщины с их улицы, и не только с их улицы. И не было у женщин страха, который вытеснила из души забота, долг и вера в неизбежную победу. И сумели девочки отдать уже несколько писем из авоськи женам и дочерям уехавших в неизвестность, ополченцев, принявших первый под Калинином бой. И читали эти письма женщины, сначала тайком, со страхом и слезами, только себе где ни будь за занавеской много, много раз... А потом вслух прямо в палате с раненными, и радовались, что не пропали их мужья и отцы, вернулись они через ту первую бомбёжку к ним этими скупыми строками, которые пройдут теперь через всю их будущую жизнь. Что обязательно строки эти, будут прочитаны их детьми и внуками...

                                                             

 

 

                                                                                       ЭПИЛОГ.

            В России очень ясные, чистые, глубокие зори, окаймляющие собой летние короткие теплые ночи.
            На Русские луга ложатся туманы… густые как парное молоко. Когда под утро идешь в таком тумане, кажется, что не видно носки мокрых ног. И рано утром через это молоко тумана летит окрест звук острой, отбитой с вечера, литовки, звонко укладывающую сочную, росную траву в густые валки, чтобы к осени было много душистого сена. А значит жизнь не кончается. И проложены будут новые дороги, и новые пути откроются советским людям. И расскажут они друг другу о погоде, о рыбалке, об урожае, …о любви. Появятся на свет мальчики и девочки, озарив своим рождением счастье продолжения жизни в улыбках не только мам и пап, но и ласковых стариков, которые внуков любят больше детей. И продолжится жизнь на просторах Великой Родины. А солнце всем будет светить ярко весело, раздавая свое тепло щедро и детям, и их родителям, и старикам, сидящим на лавочке у дворов, или с трудом полящих грядки, потому, что, не смотря на старость, хотят быть нужными, хотят, чтобы выросла морковка, петрушка для их внуков, а может быть правнуков… Жизнь продолжается.

            Но горели в 41м поля и луга Русские, и топтал посевы крестьянские кованый сапог ворога нашего, тучей коричневой заслоняя зарницы на западе – куда ушло солнце. Не туманы легли на Землю Родимую, а дымы упали черные на селения мирные. Заслонили эти дымы и луга, и дороги, и леса. И не было спасения человеку Русскому от коричневой нечисти извергнутой из недр Европы на просторы наши.
            Кругом лежало горе.

            В России всегда дороги были тяжелыми. Пути длинными, которым конца не видно. И любит человек, родившийся среди красоты эдакой, бесконечность родимую. Каждая дорога из сердца начинается у Росича, и в сердце возвращается. И если порвать дорогу родимую не избежать боли душевной горемычной.

            Вы прочитали вторую книгу моих изложений, которые написаны по воспоминаниям моих родственников, соседей, людей, которые окружали меня за долгую жизнь. Этих людей уже нет на Земле. Но они были, они жили с нами, они – простые советские люди спасли нашу Родину от грязной нечисти, которая хотела истребить их… и не было бы нас сейчас на свете, наверно здесь жили бы другие люди, они жили бы другие жизни, но это были не мы, и не вы.

            Закончился 1941й год. А впереди еще оставалась целая война.


18.06.17
Русаков О. А.
Тверь.