Полукруг

                                                                                     Посвящается Людмиле – человеку,

                                                                                   который научил меня не валять дурака.

 

                                                           

 

                                                                  Intro.

 

Все началось с того, что моего друга положили в дурдом  лечиться…

Нет, все началось с дохлой кошки. Я привез остаток вещей своей бывшей жене. В общем, я мог бы этого и не делать, но, стремясь сохранить благопристойную маску нашего развода – интеллигентно разойтись, и, льстя себе - благородные чувства и поступки, и так далее, я, по жаре, поехал отвозить ее пакеты, поражавшие, скорей, объемом, чем тяжестью.

У дверей ее подъезда толпилась кучка пенсионеров, говорящих вполголоса: «И чего им не живется теперь то, вот раньше…». Я протиснулся сквозь них и с пакетами зашел в подъезд.  Консьержка из-за толстого стекла поглядела на меня так, будто видела впервые – удивленно и встревожено: «Молодой человек, Вы к кому?». Я ответил, что в квартиру такую-то. Видит Бог, я постарался ответить корректно - пакеты тянули руки и путались в ногах.

-         А там нет никого, - ответила она, и я подумал, что от зорких глаз местных консьержек    

ничего не укроется, и подумал, а не оставить ли пакеты на консьержку

- Жиличка сегодня поутру из окна кинулась, - для порядка сверившись со списком, как

будто в нем было написано, каким именно путем жильцы покидают дом.

-         Как выбросилась?! – спросил я, - мы же вчера только говорили (по телефону насчет

вещей).

-         Да так, сверху вниз, - глядя на меня, как на идиота, ответила она. – Прямо на ограду

палисада и упала. И еще, слышь, прямо глазом одним на штырь то и наделась, прям насквозь прошел.  Ужас, да и только! И еще…

Я уже не слушал и медленно поволокся с пакетами на улицу. Пенсионеры, в основном бабушки, еще стояли, смакуя подробности: «Я еще в окно глянула, а она сверху прямо. Сирень, вон, поломала и на ограду то и…».

Палисад под окнами дома – это гордое название чахлых кустов сирени и клумб с отцветшими нарциссами, огороженных кирпичами, посреди вытоптанного детьми пятачка серой пыли. Палисад был огорожен, в традициях индустриального общества, забором из сваренных прутьев арматуры, естественно, некрашеных.

Я стоял и тупо на них смотрел, держа пакеты в руках. Один из прутьев, от вершины до перекладины, был густо  перемазан чем-то темным, как-будто его окунули в отработанное масло, слитое из двигателя.  Если приглядеться, были видны редкие русые волосы, которые прилипли к пруту. Ее волосы!

На меня пахнуло выпитым уже с утра, и я погрузился в облако  вонючего табачного дыма.

-         Да… Вот так человек жил, жил да и помер…- мужичонка в донельзя грязной спецовке, не

вынимая «Беломор» изо рта, щурясь от дыма, глядел на меня слезящимися глазами.

-         А что случилось? – я знал, но спросил, хотя и чужд был смаковать обстоятельства смерти

собственной жены.

-         А что, шел я утром, часов эдак в пять, что ль, на смену. Вдруг, смотрю, висит она на

заборе-то. Да как висит! Вжисть такого не видал! Прям глазом правым и насадилась, - он надсадно кашлянул и, сплюнув зеленоватую мокроту, продолжал, - и острие у ней из затылка вышло. Вот так вот, - он выжидательно на меня уставился. Я, помню, смотрел куда-то в его сторону.       

-         Ну и вот, - он продолжил, - я, понятно, милицию, там, скорую. Приехали менты, все

описали, а как скорая приехала, так я аж снимать помогал. Чего их бояться, покойников-то, живых надо. Бояться, в смысле. Ну и лицо ей, понятно, попортило поперечиной-то. Наверное, в закрытом гробу хоронить будут.

Мне пришел в голову только профессиональный ответ, который я, конечно, не произнес вслух, о том, что, при хорошей оплате, можно сделать пластику века и наложить грим погуще.   

 

-… и говорили еще менты-то, - донесся его голос, - что на столе у ней в кухне записка была, и всего одна строчка: это, мол, все из-за тебя. А так… Темное дело.

Меня вдруг затошнило. Я дал мужику на пиво и побрел с пакетами в ближайшую тень, то есть под соседние деревья. Там, глядя на палисад,  забор и редеющую толпу возле него, машинально достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся. Меня все еще  тошнило. Тошнило не от вида крови – это неотъемлемая часть моей работы, а от вдруг образовавшегося чувства вины. Кому адресована эта записка, черт ее дери? По логике - не мне, мы вполне корректно разошлись. А вдруг мне? Черт их, женщин, поймет! Сигарета успокаивала. Я зашел в магазин в соседний дом и купил бутылку шампанского. Обожаю «Брют». Я не помню, сколько я стоял с бутылкой, покрытой испариной,  в руках и курил.

И вот тут я и почувствовал запах разлагающейся плоти – тоже часть моей работы. Я почти сразу увидел ее - травы то почти не было -  дохлую кошку. Обыкновенная грязно-белая кошка, каких по подвалам сотни. Она казалась бы спящей, если бы не большие темно-зеленые мухи, ползающие по ней, особенно по полуоткрытым глазам, и врезавшаяся ей в шею алюминиевая проволока, которой почти не было видно в длинной шерсти. «Умерла насильственной смертью» – мелькнуло у меня в голове.

- Вот видишь, - обратился я к кошке, - сколько насильственных смертей и суицидов на пятачке в пятьдесят квадратных метров. Ты, судя по внешнему виду, два-три дня назад, - я легонько пнул ее ногой,  тело было мягким и податливым, мухи разлетелись, - она – сегодня утром. Мухи вернулись на прежнее место.

В голову лезла всякая ахинея, вроде: «А ползают ли мухи по тому штырю в заборе, и, если ползают, то какого цвета?». Я вспомнил, как пацаном,  лазая по свалке, наткнулся на труп собаки, так ее тело все кишело червями. Вспомнил, почему-то сразу, как ходил за грибами. В старых грибах тоже было много червей. Кажется, в психологии это называется вытеснением. Мне активно хотелось вытеснить идею вины… и смерти.

Толпа у забора совсем рассосалась. Я взял пакеты, которые так тщательно упаковал, надеясь на похвалу,  и понес их к забору.  Я остановился прямо возле него, окровавленного прута арматуры, и поставил пакеты на землю под ним. Ведь это ее пакеты, повернулся и побрел обратно в тень, прикуривая сигарету. Обратно к кошке. Сил у меня почему-то не было совсем, мыслей тоже. Вдалеке пакеты шуршали на ветру, растрепывавшем мою безупречную паковку.

В окружающем пространстве мир пробудился окончательно: матери вывели гулять детей. Впрочем, подумал я, кого-то и выкатили, тех, кто еще не ходил. Мелькнуло: «Или уже». Солнце было уже довольно жарким, и на небе ни облака. Дети довольно изрядно шумели, обсуждая свои,  еще не ставшие скучными, проблемы. Я сидел в тени на бордюре, нисколько не заботясь о том, какого цвета будет потом задница, и наблюдал, как мамаши, сбившись стайкой, обсуждают утреннее происшествие,  уголком глаза поглядывая на любимое чадо. А чада носились и утреннего происшествия не обсуждали. Я видел их  всех вместе, или думал, что видел. Потому что, вдруг, выделил взглядом девочку, непрерывно липнущую к матери и, вместе с группой матерей, поворачивавшую голову к забору  и пакетам под ним. На вид ей было лет пять, если бы не уморительно серьезное лицо.

Моя рука нырнула в сумку, и я достал шампанское. Пробка отлетела с громким хлопком, который сразу привлек ко мне внимание мамаш, правда, на несколько секунд, чтобы с сочувственно-презрительной усмешкой перевести его на детей. Острый, терпкий аромат «Брюта» смешался с вонью от кошки, которая усилилась с повышением столбика термометра. Я отхлебнул прямо из горлышка, и миллионы пузырьков обожгли мне рот и устремились, было, в ноздри, но я поймал их все. Так я сидел и пил шампанское в компании дохлой кошки, можно сказать, невинно удавленной во цвете, и, витающего где-то здесь, поблизости, духа моей жены.  Мне, с каждым глотком, становилось все больше, жаль себя, ввиду отсутствия в моей жизни хотя бы начатков тепла и заботы обо мне любимом. Я продолжал что-то говорить кошке, как- будто она еще живая и слушает меня во сне. Прохожие косились на мужика, сидящего на бордюре, пьющего с утра шампанское и разговаривающего с дохлой кошкой. Затем, повинуясь некоему порыву, я погрузил пальцы в ее шерсть и, ощутив под ними холодную кожу, принялся ее гладить, хлебая с другой руки шампанское.

Дети тем временем подобрались к пакетам и пытались довершить, начатую ветром, работу. Так из пакета вывалились уже на асфальт какие-то женские мелочи моей мертвой бывшей жены, которые не понадобятся ей больше никогда. Я сидел и смотрел на все это, не имея сил ни встать, ни пошевелиться вообще. Только гладил пальцами кошку, не обращая внимания на мух, которые ползали по ним. Вдруг, в стайку детей возле пакетов, словно смерч, ворвалась жутко серьезная девочка и, оттолкнув самого бойкого карапуза так, что тот упал и отчаянно заревел, встала, отгородив пакеты от всех остальных. Она стояла молча, но с отчаянно решительным лицом. Затем она меня поразила, сказав: «Это трогать нельзя! Это той тети, которая здесь умерла сегодня!». Господи, откуда она знала это?! А-а, к черту, не знаю! Но было в ней что-то такое, что заставило детей отойти от пакетов и заняться более подобающими детскими делами. Не знаю почему, но тут я, вдруг, заплакал беззвучными, редкими слезами, как-будто эта фраза девочки подвела некую черту, некий итог у меня в голове. Так что я сидел и плакал, не вытирая лица, одной рукой гладя кошку, другой, держа бутылку с шампанским. Я видел, что, когда дети разошлись, девочка сбегала куда-то за дом и вернулась оттуда с букетом одуванчиков. Она тихо подошла к пакетам и, присев, положила на них букетик, чуть посидела и тихо отошла. Я опустил голову и представил всю картину со стороны.  Я, шампанское, кошка, тень вокруг отграничивала наш маленький мир смерти от бушующей кругом жизни с детьми,  мамашами, солнцем.  И то, что связывало этот остров с миром,  были залитые солнцем пакеты с одуванчиками на них и, каким то образом, девочка.

Все это проносилось в моей, тупо опущенной вниз, голове, которая с нескрываемым интересом разглядывала сквозь слезы собственный плевок на асфальте.

-         Дядя, а почему Вы плачете? – я поднял голову -  передо мной, закрывая солнце головой,

стояла девочка. Солнце подсвечивало ее сзади так, что, сквозь слезы, она как будто сияла, особенно вокруг головы. Я вытер слезы, машинально сдул с губ что-то, их щекочущее. Тьфу, дерьмо!  Это была кошачья шерсть, которая лезла из нее клочьями.

-         И зачем Вы гладите кошку, она же мертвая и ничего не чувствует? – говорила меж тем

она.

-         Я знаю, но иногда даже мертвым нужно немного нежности, - больше я не нашелся, что

сказать.

-         Лена! Отойди от дяди, - окрик мамаши, правда, не призывающий на мою голову кару

небесную, - дядя алкоголик.

-         Ну и что, зато дядя плачет! – крикнула, повернувшись на голос, девочка.

-         Все равно, иди сюда, - голос уже строже. Но девочка, вроде,  привыкла делать все

несколько не так, как от нее требовалось.

-         Дядя, вставайте. Нельзя сидеть на камнях, простудитесь, - она уже тянула меня за руку.

Я, пошатываясь, встал и допил одним глотком остатки шампанского. Она тянула меня за руку прочь из тени. Я нехотя поднял свою сумку и побрел за ней следом на солнце, в жизнь, с острова смерти, унося в памяти прут арматуры, пакеты, кошку, и даже плевок на асфальте. Так я впервые пронес смерть в лучезарный мир безоблачного счастья.

 

 

 

                                                                       I

 

В тот день я, конечно, никуда не добрался. Отчасти от выпитого, отчасти от нежелания, отчасти от бессилия что либо делать. До моего дома было четыре автобусных остановки, и я решил пройтись пешком. По дороге я, конечно, попил еще пива и, учитывая жаркий день, добрался домой весьма на рогах.

Похмелье – жуткое чувство (для тех, кто не знает). Голова поутру трещала так, что без пива встать было вообще нереально. Хорошо, что отпуск. Надо было съездить к другу в дурдом. Хороший человек, но последнее время съехал с катушек – все говорил о письмах и каких то живых глазах. Потом уволился и чем-то, видно, допек родню настолько, что его сдали в дурдом с диагнозом: острый психоз неясной этиологии. Я сидел, пил пиво на кухне, потихоньку приходя в себя.

Всю ночь мне снилась какая-то ахинея. Жена, девочка, кошка, все вместе взятое и живое,  потом то же самое, но мертвое, кроме девочки. Мертвым был даже я, и лежал в гробу с мертвой кошкой на груди. Когда гроб несли, кошка сползла вбок и лежала, уставив невидящие глаза в небо. Гроб поставили и поправили кошку зачем-то. Вместе с ней нас и похоронили, заколотив прежде крышку. На веревках нас спустили вниз и комья земли застучали, гулко отдаваясь в замкнутом пространстве гроба…

Да-а-а! Бред редкостный. Сигарета обожгла пальцы, догорев до фильтра. Я сидел тупо уставясь, как оказалось, в дверцу микроволновой печи. Мне одна моя подружка говорила, что перед оргазмом у меня вид, как-будто я только что придумал теорию относительности. На деле, в голове в это время бывает пусто, как в Большом Театре ночью. Сейчас было наоборот: башка полная, а взгляд пустой, как у добродушного идиота. Интересная закономерность. Ну да черт с ней. Голова стала думать о повседневности. Отпускало. Надо собраться с силами, принять душ и поехать в больницу к другу.  Поесть чего-нибуль отвезти и так далее – вообще повидать. Ну, собственно, я так и сделал.

Дорога в дурдом оказалась долгой.  Такой, что я покупал себе пива еще. Наконец, я успел. Успел даже в приемные часы. С института не был в дурдоме, или, что правильней, в психиатрической больнице. Ряд обшарпаных, покрашенных в желтое корпусов, проходя мимо которых, можно было читать таблички: "Острое отделение”, " Реанимация”, "Отделение ЭСТ”. Наконец корпус, который можно было опознать, не читая таблички: "Геронтологическое отделение”. Сам кирпич его,  казалось, пропах старостью. Когда я шел мимо них, я как будто пребывал в каком-то сне, относящим меня к моим студенческим годам. По пыльным, огороженным участочкам территории гуляли счастливые психи (наверное, заработали прогулку).  

Но вот я, собственно, и подошел к корпусу, где находился мой друг. На звонок у двери я нажал, слегка волнуясь. После звона ключей в скважине, дверь открылась, и я зашел в длинный коридор, по одной стороне которого были забранные решетками окна, а по другую череда дверей в палаты. Я попросил сестру вызвать мне такого-то, и она, быстро перебирая ногами, обтянутыми черным нейлоном, упорхнула вглубь коридора. Для того, чтобы через некоторое время показаться в его глубине, ведя за собой сутулого, высокого человека. Механической походкой, он шел, слегка шаркая ногами по истертому линолеуму, вслед за ней, одетый в зеленовато-желтую пижаму. Он подошел ближе, и я увидел своего друга более детально. Он крайне изменился, и на его изможденном, как бы иконописном, лице блуждала улыбка, адресованная абсолютно всему, на что наталкивался его взгляд. Ему указали присесть возле меня, и он сел, с виду нисколько не интересуясь тем, с кем рядом сидит.

Я легонько тронул его за плечо, и он повернул ко мне голову. Если бы не абсолютно ясные, умные и проницательные глаза, он казался бы полнейшим идиотом. Из левого угла рта длинной вожжой тянулась белая нить слюны, которая лепилась нижним своим концом в области сердца. Я невольно, будто завороженный, следил за действием силы гравитации на эту вожжу. Путем явных и продолжительных борений, гравитация, наконец, победила, но лишь для того, чтобы новая тягучая струйка слюны потянулась изо рта.

Я принялся рассказывать ему о том, что творится на большой земле. Судя по взгляду, ему это было глубоко по барабану, но я счел, что без новостей его лечение пойдет медленней. Так что я сидел и болтал всякую ерунду. Он смотрел с отсутствующим взглядом, устремив его куда то в сумрак коридора. Казалось внешний мир его интересовал очень мало. Ему внутри себя было и так хорошо, наедине с самим собой. Наконец я рассказал почти все, что мог. Перемыл кости всем нашим общим знакомым и почувствовал, что, поскольку он не отвечал, мой монолог истощился. Я сидел и теребил, шурша, пакеты с фруктами и прочей дребеденью, думая, что бы ему еще рассказать. Мы находились с ним в разных мирах и точек соприкосновения, с каждым моим словом, становилось все меньше.                  

Ну, все, я решился уходить. Я начал издалека прощаться, готовя почву к тому, чтобы ретироваться. Вот я отважился на финальное  «до свидания» и начал было вставать, оставляя ему пакеты. Встать совсем я так и смог, потому что он вдруг схватил меня за рукав и с недюжинной силой усадил меня обратно, развернув к себе. Он впервые за все время посмотрел мне прямо в глаза и спросил: «Как ты живешь, если твой разум блуждает?».

-         Да ничего, вроде, нормально, - ответил я, помня, что, душевнобольным лучше не

перечить.

-         Ты обретаешь живость взора только тогда, когда тебе нечего будет терять.

-         Ну да, вероятно, ты прав, - осторожно, чтобы он не начал нервничать, хотя я вообще не

понимал, под каким углом он смотрит на окружающий мир.  

-         Посмотри, я счастлив. Я утратил вообще все, что может быть, причем добровольно. Ты

когда-нибудь согласишься добровольно отказаться от разума? – спросил он.

-         Ну-у… я не знаю. Удастся ли мне это с первого раза, и…- тут я замялся, не зная, как

наиболее обтекаемо продолжить.

-         Чтобы имеющий глаза увидел ими, необходимо иметь успокоившийся разум. С позиции

вашего общественного уклада – это и есть безумие. Помнишь, как в учебниках: анергия, апатия, аутизм и так далее. Типичная шизофрения, не так ли? А то, что я говорю, будто это позитивно, так это отсутствие критики к своему состоянию.

Честно, я уже не находил слов, для того, чтобы отвечать ему.

-         Ну все, а теперь иди. Когда то, что я сейчас тебе сказал, перестанет стекать каплями и

впитается, ты придешь сам. Еще пару раз, я думаю. А может и ни разу. Иди.

Сказать по правде, я уходил из дурдома со смешанным чувством. Конечно все, что я услышал, абсолютно безумно. Но, с другой стороны,  в процессе его монолога, я выудил из памяти психиатрический термин «паралогизм». Так вот, то, что он говорил, было достаточно логично, только тема рассуждений бредовая, а так… За это время на огороженном периметре дурдома ничего не изменилось: все так же бродили психи, росла трава, светило солнце. На контрасте, эта реальность воспринималась, как праздник жизни, даже стены геронтологии, провонявшие мочой. 

Выйдя за периметр, я дошел до ближайшей палатки, взял пива и пошел во дворик панельных пятиэтажек на детскую площадку. Надо было посидеть и прийти в себя. Я сидел, тянул крепкое пиво, и разумность мысли возвращалась ко мне. Мысли, подобно муравьям, засновали у меня в голове гораздо живей, чем в коридорах дурдома. Грело солнце, и я, расположившись на лавочке, наслаждался окружающей природой. На площадке играли детишки, и я подумал: «Отчего судьба последнее время сталкивает меня с детьми?». Или, может, я стал их просто замечать? Я прикрыл глаза. Волшебное действие пива проявлялось не только ускорением мыслей. Они ускорялись лучше при закрытых глазах. Мимо меня быстро неслись различные образы.  Внезапно, из всей этой мешанины со скоростью локомотива выплыло лицо той самой девочки, которая поучаствовала в моем довольно драматичном общении с дохлой кошкой. Она была такой же, как тогда, если бы не взгляд. Сейчас я смотрел ей в глаза. Они были бездонно-черными. В них словно переплетались вселенные в своем бесконечном хороводе, пролетали мельком бесчисленные звезды, подвешенные Божественной рукой в абсолютной пустоте. От этой пустоты веяло таким нечеловеческим холодом, что делалось страшно. Безумно страшно, если видеть эту пустоту на лице, которому нет и пяти. Она не отпускала моего взгляда, и я погружался в него, как в кипящую смолу, с ужасом ожидая, что обрету на дне. Только дна не было! Я летел сквозь черноту, и холодные звезды кусали мое израненное, обожженное смолой тело, холодным светом, от которого тьма не рассеивалась. Ощущение не полета, а падения охватило мое тело, падения в никуда…

Я, вероятно, задремал, потому что закончился этот кошмар для меня ударом по голове. Я мгновенно открыл глаза и увидел ее. Девочка стояла передо мной, держа в руках отскочивший от моей головы мячик. Она испуганно смотрела на меня своими голубыми глазами и что-то лепетала, видно в знак извинения, а затем стремительно убежала и затерялась в стайке своих сверстников. Я положил пустые бутылки в пакет и поплелся к метро.

До метро оставалось каких-то пятьдесят метров, когда позвонил мобильник. Как я ненавижу счастливых обладателей средств мобильной связи, в том числе себя. Звонил коллега и сказал, что мне поручено одно дело, и шеф настоятельно просит, чтобы я вышел из отпуска. Я спросил, в чем дело, но мне ответили, что все при личной встрече и завтра надлежит быть на работе по возможности пораньше. Я нажал на красную трубку на клавиатуре телефона и смачно выругался, сопроводив сие действие плевком, куда то за границу тротуара.

 

                                                                    II      

 

Будильник поутру прозвонил неожиданно громко, вырвав меня из блаженных объятий Морфея. Я поспешно погасил его и вновь закрыл глаза. Очередная девица у меня под боком тихонько застонала и повернулась на другой бок. Я повалялся еще немного и, наконец, встал. Щелкнул на кухне чайником и после проделал ряд физических упражнений. Поднимая и опуская чашку кофе. Ко рту, ото рта, на стол. На раз, два, три. Я водил взглядом по все той же микроволновке, пепельнице, снова микроволновке и раздумывал о том, что я имею полное право не ехать на чертову работу, поскольку у меня отпуск. Прикурил и принялся думать о том же. И в правду! Какого черта! Я не выспался! У меня в постели спит симпатичная девица, с которой я кувыркался до пол ночи, а тут эта дурацкая работа. Да мало ли, что хочет шеф! С кофе ко мне возвращалась жизнь и, наконец, я нашел в себе сил подняться с табурета, пробраться обратно в спальню и одеться. Не официально, конечно – я же в отпуске! Я оставил на тумбочке ключи и записку, в которой изложил свои планы на вечер, а именно: попить с ней пивка и славно потрахаться, и запер за собой дверь. Когда проснется, у нее будет завтрак в холодильнике и, дай Бог, помоет посуду после себя, да и после меня. За три дня. Ну да ладно. Вот и выбрался из дома.

Солнце уже встало, но было еще по-утреннему прохладно. Красные сполохи в окнах многоэтажек. Облитые кровью листья деревьев и трава перед домом. Как-будто на ней целую ночь резали крупный рогатый скот. Солнце явно не скупилось в это утро на кровавые ассоциации. Я поежился и поплелся на остановку.

На работе все, как всегда. Я продефилировал по коридору к кабинету шефа, попутно здороваясь с каждым встречным за руку. Каждый, глядя на мое припухшее от отдыха лицо, говорил, каким отдохнувшим я выгляжу, пристально нюхая выдыхаемый мной воздух. Так и не сумел нажить себе друзей на работе. Даже на корпоративных вечеринках, где все следят друг за другом, а потом в кулуарах рождаются слухи, сплетни и так далее. Даже с женщинами нашего отдела удалось втихаря перепихнуться только пару раз. Ну и черт с ними. Я открыл дверь в кабинет шефа.

Он сидел, расположившись в большом, кожаном  кресле и пил утренний кофе. Невысокий седеющий брюнет с безумно уставшим взглядом темных глаз.

-         Проходи, проходи. Хорошо выглядишь. Так сказать, отдохнувшим. Бодр, свеж и все

такое. У меня для тебя есть небольшое задание, - проговорил он, сделав ударение на последнем предложении. Точнее, на предпоследнем слове, - Ты читаешь газеты?

-         Ну, очень редко, особенно в отпуске, - ответил я, и пришла пора мне делать ударение, но

уже на последнем слове. Он, казалось, пропустил мой сарказм мимо ушей, протягивая мне через стол увесистую папку.

-         На, тебя это должно заинтересовать.

-         Честно говоря, не думаю.

-         Изучи на досуге. Здесь все материалы по этому делу. Правда, не много. Отчасти о

вскрытиях, так называемые, свидетельские показания, потому что никто ничего не видел, газетные вырезки, чтобы ты знал, что пресса в курсе. Вот, собственно, и все.

Я приоткрыл папку.  Да, газетных вырезок было явно больше, чем стандартно оформленных документов.

-         И что это такое?

-         Это и есть твое новое задание.

-         По толщине папки не скажешь, что это небольшое задание.

-         Зато она одна, поэтому это должно быть для тебя, как праздник.

-         Хорошо, я изучу на досуге, - последнюю фразу шеф произнес так, чтобы я понял, что

переборщил  с панибратским сарказмом, - А  в чем, вообще, суть дела?

-         В одном загородном кафе стали, по одним им известным причинам, умирать официантки,

с завидной регулярностью, заметь. Все молоды, свежи, как ты сейчас, хороши собой, что про тебя не скажешь. Все найдены на обочинах различных шоссе, которые ведут из города. Следов изнасилования, телесных повреждений нет. Говорить об ограблении тоже не приходится.

-         А причина смерти?

-         Либо внутреннее кровотечение от разрыва внутренних органов, либо «просто» остановка

сердца.

-         Здорово! И что я должен делать со всем этим?

-         Это твое дело. Ты его ведешь. Я бы предложил тебе устроится туда официантом.

-         Но я не молодая красивая девушка. Скорей наоборот.

-         Да, я заметил. Но в отделе нет никого, кто бы соответствовал этим критериям.

Это я знал и без него, хотя некоторые в постели были весьма и весьма.

-         Я знаю, но критерии женщины есть у некоторых.

-         Но, не могу же я послать женщину, если их в основном и убивают. Так в отделе женщин

совсем не останется, - проговорил он с отеческой улыбкой. Причем отец сей был весьма терпелив со своим слабоумным чадом, - Короче, этим займешься ты.

Не могу сказать, что я был в восторге, когда выходил от шефа. В отпуске, серия смертей по непонятным причинам, устроиться работать официантом. Мне, человеку с высшим юридическим образованием! Кошмар! Отвратная работа!! Дерьмо!!!

Я вез эту папку в наземном транспорте и, впервые в жизни, завидовал своему другу в дурдоме. А и в правду, разум-то мечется, бьется изнутри по костям черепа. Крайне неприятное ощущение. Опять вечера с этой папкой, как и с любой очередной, кофе, сигареты, потом пиво и сигареты. Потом освежающий сон, чтобы утром повторилось то же самое. Правы буддисты с их рассуждениями о колесе страданий! А вот другу в дурдоме все по фигу. Море времени заняться собой.

Вышедши из транспорта возле своего дома, я купил полиэтиленовый пакет в магазине, положил туда папку, четыре бутылки пива, которые купил там же, и, позвякивая всем этим добром, пошел домой. Дома меня ждала девица с приготовленными полуфабрикатами. Я поел и прилег отдохнуть от трудов праведных в отпускное время.   

Когда я проснулся, уже стемнело. В окна заглядывали желтые глаза соседних домов, в которых, если приглядеться, мелькали образы чужих жизней. Вот женщина стелит постель, а вот супружеская, а может и не супружеская, чета устроилась перед телевизором и сидит в обнимку, а экран сообщает их лицам мертвенно голубой оттенок. А вон на кухне мальчишник для ребятишек, лет пятидесяти. Человеческие глаза такие же, как глаза в черепах домов – так же отражают содержимое черепа. Бывают мертвые и темные.  А бывают такие, в которых теплится жизнь, от примитивной, первобытной, необузданной до высокоинтеллектуальной, утонченной, почти аристократической. Все это замечательно можно пронаблюдать, если жить так же высоко от земли, как я. А я живу немного выше, нежели обитатели всех домов вокруг. Я могу видеть даже, что делается на крышах этих домов и иногда удается увидеть влюбленные парочки, страстно целующиеся, или юных сорванцов, кидающих с оных крыш мусор на головы проходящих внизу. Вот такой спектр человеческих страстей раскрывается порой перед неискушенным взглядом, проживающего на последнем этаже обывателя. Забавно, думал я, стоя на балконе, стряхивая пепел вниз и потихоньку просыпаясь. Сигаретный дым струйкой выползал у меня из ноздрей и рта, и растворялся где то поближе к звездам.  Я вспомнил свой сон на лавочке возле дурдома, и подумал, что когда столь негостеприимные  звезды становятся невольно пассивными курильщиками, это вовсе не так уж плохо. Во мне поднялась волна мстительного ликования.

Я докурил до фильтра на этой волне, а затем отправился на кухню пить кофе и читать папку.

Действительно, согласно прочитанному, все девушки были молоды. Уйдя с работы, после закрытия кафе, они не выходили на следующий день. После этого их начинали искать по месту проживания, а когда по этому месту их не оказывалось, обращались, наконец, к блюстителям порядка. Те предпринимали розыскные действия, и вот: один за другим, находили трупы на обочинах загородных шоссе. Их, как напрашивалось из описания места обнаружения трупа, аккуратно вытаскивали из остановившихся машин, и укладывали в придорожную траву. Все трупы были найдены лежащими на спине, руки были аккуратно сложены на груди. Ни следов борьбы, ни следов побоев. Все личные вещи и ценности на месте, согласно свидетельству родственников. Вообще ничего. Если предполагать, что это убийства, то где мотив? Если просто вереница смертей от естественных причин, то таких одинаковых смертей в отдельно взятом месте просто не бывает. Для совпадений слишком неправдоподобно.

Я решил, что неплохо бы прочитать протоколы вскрытий. Достал стопку бумаг с печатями нашего судебного морга, одного из трех в городе, между прочим. Все вскрытия проводились, отчего-то, в одном морге. Но вот это уже точно совпадение. Согласно протоколам часть смертей произошла от острой сердечной недостаточности. Но это совсем не интересно, большинство скончавшихся  на этой грешной земле, померли именно по этой причине. Другая группа вскрытых женщин была интересней: они скончались от внутреннего кровотечения. Кровотечения происходили из разных органов, которые при вскрытии были обнаружены разорванными, чуть ли не в клочья. Печень, селезенка, почки, легкие – вот, в основном, те незаменимые детали человеческого тела, которые чаще всего фигурировали в означенных  протоколах.  При внешнем осмотре тел, повреждений в местах проекции вышеуказанных образований не было. Ни синяков, ни переломов, ни проникающих ранений, словом, ничего, что могло бы спровоцировать такое поведение со стороны, например, печени.  Но как, черт возьми, тогда все эти кишки почти взорвались внутри?! Надо будет съездить в морг, пообщаться с ребятами, которые сделали потрошение трупов своей профессией. Но это завтра. Сейчас я решил почитать достоверные сведения из желтых газет, почти такие же достоверные, как и официальные отчеты. Во всяком случае, информативные настолько же.

Итак, газета «Вести» рассказала мне, что «Сегодня в 15.00 на 20 километре …ского шоссе обнаружен труп молодой девушки, которая вероятно была выброшена из проезжающей машины неизвестной марки. Что это? Несчастный случай, или предумышленное убийство? По данным, полученным из наших источников в правоохранительных органах, которые предпочли остаться неизвестными в интересах следствия, умершая была наркоманкой со стажем и смерть наступила вследствие передозировки наркотиков.» 

Ей вторила газета «Вечерние ведомости», но уже по другому поводу: «Сегодня в 13.30 на 45 километре…его шоссе местные жители нашли на обочине мертвую девушку. Она лежала, как-будто приготовленная к похоронам. На спине, глаза закрыты, и если бы не гримаса ужаса, исказившая ее черты, она казалась бы спящей. Чего она боялась? – вот вопрос, который нам хотелось бы задать сотрудникам правоохранительных органов. По неподтвержденным данным, умершая неоднократно привлекалась  к уголовной ответственности за торговлю наркотиками. Скорее всего, местные жители стали свидетелями последствий очередной разборки наркодилеров.» Автор этого репортажа был, не в пример, более чувствительный, чем автор первой заметки.  Я посмотрел на то место, где должна была быть подпись автора  этих теплых строк о покойных наркодилерах. Ну конечно, это была женщина! Откуда у нее такая тяга к написанию прочувствованных некрологов? Надо будет с ней поговорить. Может, хорошая девочка, а расследование -  хороший предлог познакомиться. Я прикурил очередную сигарету и погрузился в грезы о возможном флирте с представительницей такой увлекательной профессии. Девица, что жила у меня тогда, уже спала, сославшись на нездоровье внизу живота.

Я докурил и полез в папку за следующей заметкой. Эта была посвящена третьему случаю, всего было пять, но газета была «Мир зазеркалья», которая выдвигала совершенно новую версию произошедшего на пятьдесят третьем километре …ой автострады. Он писал: «На 53 километре …ой автострады при загадочных обстоятельствах, найден труп загадочно убитой молодой женщины. Она лежала на спине в траве, растущей на обочинах этой дороги. По словам свидетелей, видевших обстоятельства ее появления в этом месте, она взялась как-будто ниокткуда. Свидетели утверждают, что ее труп некоторое время окружало зеленоватое свечение. В эксклюзивном интервью, которое дал специально для нашей газеты знаменитый экстрасенс мирового уровня господин А.И. …тов,  явления такого рода могут быть связаны с избыточным геомагнитным излучением в этом месте, или прорывом инфернальных энергий из других миров, описанных в Зенд-Авесте. Он ощутил эти энергии, когда они исходили от фотографии, которую мы сделали на месте обнаружения тела.».

Да-а. Более чудовищной ерунды я в своей жизни не читал. Я принялся дальше листать газетные вырезки. Но больше ничего интересного мне на глаза не попалось. Все они печатали, примерно, одно и то же. Прочитанные вырезки были, пожалуй, наиболее информативными. Я решил закончить с чтением этой лабуды и перейти к свидетельским показаниям. Показания ребят, которые нашли тела, я пробежал глазами – ничего интересного. Все похожи друг на друга, как один. Утро, или день, шоссе, обочина, трава, трупы в траве, лежащие на спине со сложенными на груди руками, ужасом на мертвом лице, как-будто спящие, по меткому выражению автора романтических некрологов «Вечерних ведомостей». Поэтому, я решил просмотреть показания коллег убитых. Из них, я подчерпнул, что работали они все хорошо. Им неплохо платили чаевые, все они были вежливы, неконфликтны. С сослуживцами ладили все – никакой конкуренции, никаких проблем с начальством. Все, с виду, хорошо. Из официально напечатанных показаний ничего, на что можно было бы обратить внимание. Прав был шеф, когда говорил, что из этих дурацких показаний ни хрена не ясно.

Я решил поехать завтра в морг, после узнать телефон автора трогательных строк в «Ведомостях», договориться с ней о встрече и поболтать о ее мнении насчет этого дела, а, может, и не только об этом. Закончив планировать свой завтрашний день, я предпочел отправиться спать. Но перед тем, как погрузиться в освежающий сон, я включил телевизор, открыл бутылку пива и посмотрел одну, примерно, треть какого то бредового фильма со стрельбой, потягивая пиво.

 

                                                                   III  

 

Следующее утро началось абсолютно так же, как и предыдущее. Кофе, сигарета, микроволновка. Девица еще спала. Снова записка ей. Все то же самое. Разве только, сегодня с утра было пасмурно. Ну что ж, хорошая погода для поездки в морг. Я выбрался из дома и поехал в эту юдоль скорби для одних, и место работы для других. Я где-то читал, что для некоторых это еще и дом. Какой-то санитар, ввиду жилищных трудностей, поселился  прямо по месту работы с женой и детьми. Для детишек, наверное, хорошая школа жизни.

Морг представлял собой старое, добротное  здание, с одной стороны которого лепилась гробовая мастерская, а с другой раскинулся парк с асфальтовыми дорожками – наверное, место сбора скорбящих родственников. Так хорошо поскорбеть под сенью дерев, вдыхая аромат илистой воды чахлого фонтана. Деревья в парке были старыми, а большинство дорожек замшелыми. Наверное очень небольшое количество влюбленных пар находило занятным погулять при свидании вокруг судебного морга. В особо отдаленных уголках этого парка, среди трав, можно было найти цветы, и, как сказал особо образованный санитар морга, по моему биолог-ботаник по образованию, некоторые редкие лекарственные травы, которые он с удовольствием использовал для поправки своего здоровья. Это было, в общем то, понятно, поскольку его клиентам не требовались не только травы, но и лекарства в целом. Учитывая то, что морг находился на территории старого кладбища, которое перенесли в процессе перепланировки города, можно было предположить, насколько травы были напоены целительной силой мудрости предков.

Про гробовую мастерскую нельзя было сказать ничего такого же распространенного, как про парк. Парк – это, все же, природа, пусть и несколько урбанизированная. А в мастерской меня всегда привлекал только запах: смесь запаха стружки и лака. Один из старых гробовщиков всегда говорил, что гроб, не сделанный вручную, по сути своей, не сообщает покойнику любви – ни родственников (гробы ручной работы дороже), ни гробовщика (нет вложения души в эти шесть досок). Я не очень понимал подобный, бесспорно, глубоко философский взгляд на производство домовин, в которые положат неизвестно кого. Ладно бы для себя, а так…?  Но, как говорят, работу надо любить, вот он и любил, наверное, а может, просто боролся с научно-технической революцией в обеспечении все большего процента населения гробами, чтобы не чувствовать себя лишним на этом празднике жизни.

Я вошел в здание морга, и в нос ударил давно знакомый по работе запах крови, гниющего мяса, кофе и жареной курицы. Впрочем, гниющее мясо перебивало все. Я прошел по коридору мимо двух секционных, с рядами мраморных столов, в изножье которых торчало по смесителю с душем. Мимо холодильника, наверное, под завязку набитого. И наконец дошел до административных помещений. Мне нужен был патологоанатом, который вскрывал тела по делу, что я вел.  Я постучался в первую же дверь, хрипловатый мужской голос ответил, что я могу войти. Я зашел, обладатель голоса сидел за столом и ел ту самую курицу. Бедренной костью несчастной курицы он указал мне на стул.

-         Простите, я ищу эксперта, который производил вскрытие женщин, найденных на

обочинах …ского, …его шоссе, и …ой автострады, - проговорил я, робея от вида бедренной кости.

-         А, вам Михаила Федоровича! Сейчас доем – провожу, а то руки жирные, а облизывать –

сами понимаете, в нашем заведении не гигиенично как-то, - радушно сказал он, утирая рот, который методично жевал, тыльной стороной ладони, и она прошуршала по небритым щекам, - все равно он резать заканчивает. 

Он был высоким, плотно сбитым мужчиной, лет пятидесяти, который не брился вот уже три дня. Рукава халата были закатаны чуть выше предплечья, открывая мускулистые, покрытые густыми черными волосами, руки. Волосаты были даже пальцы. «Большое количество мужских гормонов»: подумал я. Наконец он доел, жадно обгладывая куриные кости крепкими зубами, и выразительно шевеля при этом толстыми губами, испачканными жиром. 

-         Ну вот, - сказал он, подавляя рвущуюся наружи отрыжку, за что я мысленно

поблагодарил его, - пойдем отведу.

-         Да, да. Конечно, - сказал я, вставая и многозначительно глядя на часы.

-         Да куда вы все торопитесь, Господи? Как-будто не успеете. Бросьте, все там будем, -

благодушно пророкотал он голосом сытого мужчины. 

Он вел меня все дальше по коридору, затем мы свернули влево, прошли еще немного и подошли к очередной, похожей на все остальные, двери. Как он их различал, не знаю, на них не было опознавательных знаков, но его уверенность в процессе поисков, внушала к нему некое доверие.

-         Федорыч, тут к тебе пришли, - сказал, распахивая дверь, мой сытый спутник, - по поводу

пяти мертвых девочек из кафе.

-         А-а, ну наконец-то. Я все жду, кого же это заинтересует. Неужели, думаю, я делал аж

пять вскрытий впустую, - голос в ответ прозвучал вполне благозвучный. Он сопровождался звуком льющейся воды. Я вошел в дверной проем,  гостеприимно распахнутый специально для меня, и оказался в примерно такой же комнате, как та, в которой недавно была съедена невинная курица.

Человек, который ответил моему спутнику среди льющихся струй, был моложе его лет на десять, может быть пятнадцать. Он был высок, худ, носил очки в тонкой позолоченной оправе. Когда я вошел, он отходил от раковины, вытирая руки казенным вафельным полотенцем.

-         Добрый день, рад, что вы пришли, - проговорил он мне, протягивая, еще влажную руку.

-         Здравствуйте, - сказал я, пожимая ее, - я к вам по поводу тех умерших девушек, которых

вы, как мне сказали, вскрывали.  

-         Да, вскрывал. Да вы присаживайтесь, - указал он рукой на стул. Я присел. Он сел с

противоположной стороны стола, уставив на меня взгляд светло-голубых глаз из-под  очков в позолоченной оправе.

-         Может, немного коньяка, - предложил он мне, нырнув рукой в тумбу стола.

-         Да, пожалуй, - не отказался я.

Он поставил на стол два граненых стакана, чуть меньше, чем до половины наполненных пахучим, дешевым коньяком. Он убрал бутылку обратно в тумбу, а из ящика стола достал два куска шоколада «Вдохновение».

-         Ну, за встречу и плодотворное сотрудничество, - произнес он, поднимая стакан, - у меня

сегодня был трудный день.

-         Да, за сотрудничество, - поддержал я, мы чокнулись, выпили залпом и закусили

развернутым предусмотрительно шоколадом.

-         Что вы можете сказать, про эти смерти? – спросил я, когда благодатный напиток перестал

вызывать желание его выплюнуть.

-         Ну, что могу сказать. Да ничего, - раздраженно ответил он, - все померли не поймешь

отчего.

-         Как ни отчего? 

-         Да так, где это видано, чтобы молодые девчонки, совершенно здоровые, вдруг умирали

почти на ровном месте от сердечной недостаточности. Острой сердечной недостаточности! А в остальных случаях, прямо посреди полного здоровья, их, например, печень взрывается, как при геморрагической лихорадке, а вирусов таковой из крови не выделяется? А лица, вы бы видели, какой на них ужас, как у первобытного человека, который сел в скоростной поезд, где-нибудь в Японии! Короче, ничего не понятно. 

-         А, может быть, они разрывались от удара о землю? – по его взгляду на меня, я понял, что

сморозил редкостную глупость.

-         А где переломы, синяки и так далее? Их нет, понимаете? Нет! Ни хрена нет!! – он снова

нырнул рукой в тумбу стола и вновь, вопросительно на меня посмотрев, достал два наполненных стакана. Шоколадки из ящика, - дерьмовый день, дерьмовые смерти.

Мы вновь выпили. На этот раз коньяк пошел легче, и я почувствовал уже знакомое ускорение мыслей, которое незамедлительно привело к возникновению в моей голове целой серии вопросов этому человеку, который начинал мне нравиться.

-         А наркотиков в крови не обнаружено?

-         Нет.

-         А ядов каких-нибудь?

-         Тоже нет.

-         Инфекции?

-         Стерильны, или ОРВИ.

-         А…

-         Послушайте, дорогой, не вы один имеете способность логически мыслить. Я тоже не

дебил, я могу предполагать, так же, как и вы, различные варианты причин, по которым скончались эти девочки. Но все предположения разбиваются о стену фактического состояния трупов, анализа их жидких сред, состояния внутренних органов. Все вышеперечисленные факторы не стыкуются друг с другом и это, не позволяет мне делать какие либо однозначные выводы о причинах их смерти. Единственное, что их всех объединяет, так это то, как и где их нашли, а так же выражение их лиц. Больше я не могу вам ничего сказать.

Я понял, что был неоправданно настойчив с, и без того уставшим, доктором, поэтому я решил не нажимать на него больше, и миролюбиво сказал: « Конечно, жаль, док, что информации так немного, но может быть, если что то появится, то вы мне позвоните, а?». Я протянул ему визитку, и он, все еще с обиженным лицом, взял ее, и положил в нагрудный карман халата. Я двинулся к двери, и, обернувшись напоследок, увидел, как его рука нырнула в тумбу стола.

Я вышел из морга и, первым делом, закурил сигарету. После коньяка, никотин самое замечательное снадобье. Да-а. Дело становилось все более непонятным. А может, они все умерли от страха? Но, это бред – чего бояться, сидя в машине, или находясь на обочине шоссе? К тому же, от страха не взрывается печень, или селезенка. Все абсолютно не понятно. Я докурил и направился к ближайшему телефону, чтобы попытаться договориться о встрече с этой журналисткой из «Ведомостей». Я набрал телефон редакции, и мне сказали немного подождать « на трубочке». Я подождал, и голос, который раздался у меня в трубке, оказался, слава Богу, не старым.

-         Алло. «Вечерние Ведомости»,  …ская слушает.

-         Здравствуйте, вас беспокоит следователь такой-то по поводу найденного трупа на

 обочине …его шоссе. Ваша газета печатала репортаж об этом. Я хотел бы поговорить, - вот такой я чудовищно вежливый, когда необходимо подкатить по поводу к, вероятно симпатичной, девушке.    

-         Но… я уже все написала, что хотела, и вряд ли смогу добавить что-либо к имеющейся у

вас информации, - судя по голосу, она была не слишком довольна вероятной встречей.

-         Я думаю, что узнать все из уст очевидицы, будет гораздо прия…, целесообразней, для

моего расследования, - черт, чуть не проговорился ей о моих, не совсем следственных, планах на этот вечер.

-         Когда вы хотели бы со мной увидеться? Я не располагаю большим количеством времени,

- могла бы ответить и не так сухо. Раз времени нет, значит и на личную жизнь не хватает, а тут само в руки плывет. Правда то, что не тонет, но на безрыбье…

-         Ну, например, сегодня, во сколько вам будет удобно, - прозвучал мой голос,  все еще,

наполненный уверенностью.

-         Мне удобно с восемнадцати пятнадцати до девятнадцати двадцати.

-         Отлично, мне это так же удобно, как и вам.

-         Хорошо. Где? – сухо и по деловому.

-         Я думаю, что в одной из кафешек в центре.

-         О! Да вы, вроде, приглашаете меня поужинать?  - ее голос прозвучал как то уж слишком

 ехидно.

-         Нет, ну что вы! Как можно? Мы просто попьем кофе, которое придаст нашему разговору

большую убедительность, - тут главное не форсировать события, мелькнуло у меня в голове.

-         Ладно, тогда в восемнадцать тридцать, в кафе «Санитериум», надеюсь, вас устроит? –

вынесла она вердикт.  

-         Отлично, я буду в сером пиджаке, белой, конечно, рубашке, галстук тоже серый, - описал

я себя, наиболее скромно, на мой взгляд.

-         Теперь я вас наверняка узнаю, более броского описания я в жизни не встречала, - все

таки, очень ехидная девушка.

Итак, мы договорились, значит,  я знаю, что буду делать сегодня вечером. Теперь предстояло убить время до встречи. Времени у меня было часа четыре. Я пошел поболтаться по улицам. Зашел в кафешку по пути. Заказал себе коньяку, сидел потягивая живительную влагу, и предвкушал встречу с ехидной журналисткой. Интересно, какая она, как выглядит, как одевается. Я сидел и гадал, изредка думая о том, как бы не напиться пьяным до встречи, поэтому после третьей рюмки я решил пойти еще прогуляться. Дело я расследовал в свое удовольствие – поскольку я был в отпуске, меня никто не торопил, иначе пришлось бы признать, что в отпуске я работаю, а это не положено - раз, и придется денег платить - два. Люблю работать не торопясь, когда никто не давит, особенно из начальства. Я закурил и, улыбаясь, шел себе по улице и смотрел на, залитый солнцем, асфальт. На нем написаны были цветными мелками признания в любви, перечисления членов семьи, с портретами и автопортретами юных, а может и нет, дарований в сфере живописи.  Бездомные собаки, поражающие воображение разномастностью, ходили стаями по запыленной траве, среди собственных разноцветных безобразий, и пытались найти что-нибудь съестное, рыская носами по траве. Я решил, поскольку время еще было, съездить домой, переодеться так, как описал моей новой, заочной пока, знакомой. Ворвавшись домой, я смыл в душе с себя запах морга, переоделся в то, в чем меня узнают и, сказав девице, что у меня срочное совещание и мне позарез надо там быть, я сел на транспорт и поехал в центр. Надеюсь, девица поверила – то, что я надел костюм, говорило об экстраординарном событии, и им вполне могло быть совещание.

В кафе я пришел несколько раньше срока. Занял столик на двоих, а поскольку мне пришлось ждать около получаса, я решил не тратить зря времени и заказал себе кружку пива, чтобы успеть до ее прихода выпить. Мне хотелось произвести о себе самое хорошее впечатление.

Я был поглощен разглядыванием пивной пены на дне кружки, где оставалось примерно на глоток, когда она вынырнула у меня из-за спины, и уселась напротив.

-         Здравствуйте. Вы такой-то?  - спросила она, глядя мне прямо в глаза.

-         Да, в общем, да, - вздрогнув от неожиданности, ответил я.

-         А, в частности?

-         И в ней тоже, причем по уши.

-         Ну, раз вы погрязли в частностях, тогда, я думаю, наш разговор будет носить

продолжительный характер, - она, впервые за это недолгое время, слегка улыбнулась.

Она была очень даже ничего. Примерно такого же возраста, что и я. Ростом, немного ниже меня, длинные светлые волосы, но не блондинка, продолговатый овал лица, большие темные глаза, тонкий нос. Фигурка у нее была просто отличная. Эту фигурку облегал ладный деловой костюм темных тонов, юбка приоткрывала колени, которые обтягивал светлый нейлон колготок, или чулок – я еще не изучил. Конфигурация колен давала выгодное представление о том, что находилось выше. Словом, очень сексуальная была девочка.

-         Что вы будете пить? – спросил я, надеясь, что она попросит что-нибудь крепче кофе.

-         Вы же говорили про кофе, - вопреки моим ожиданиям, ответила она.

-         А может, что-то покрепче, - предпринял я попытку.

-         Нет, мне еще работать сегодня, это может помешать. Я засыпаю от спиртного, - пресекла

она мои попытки проводить разговор в обстановке непринужденного, слегка разнузданного, веселья пьяной оргии.

-         Хорошо. Кофе, так кофе, - я подозвал официанта и заказал два кофе, десерт ей, и

рюмочку «Рижского бальзама» себе.

Она все это время, как я видел краем глаза, внимательно за мной наблюдала и, когда я перехватывал ее взгляд, то он у нее был задумчиво-насмешливый. Точнее не охарактеризуешь. Интересно, что сейчас происходило у нее в голове? О чем она думала?

-         Итак, о чем вы хотели поговорить со мной? – спросила она, приступая сразу к делу.

-         Может, пусть сначала принесут кофе, а то как-то несолидно, вот так вот, на бегу, -

попытался я потянуть  время, - может быть, поговорим о погоде до кофе?

-         У меня не так много времени на разговоры о погоде, поэтому я предпочла бы сразу

перейти к делу и, по возможности, закончить его сегодня же, - сухо, как и по телефону, но взгляд остался прежним, что могло говорить о некой заинтересованности.  

-         Вы помните, что Шоу говорил о погоде, он радовался, что она есть, а то о чем бы он

говорил, - решил я блеснуть образованностью, рассчитывая, что она скажет что-нибудь вроде: «О, вы знаете Шоу!».

-         О, вы знаете Шоу? – так и ответила она, и, если бы не тон, каким это было сказано, я

смог бы убедить себя, что достиг своей цели. Однако ее вопрос прозвучал так, как спросил бы доктор в психоневрологическом интернате, работающий в отделении для олигофренов, у идиота, который, вдруг, решил присесть с доктором и обсудить с ним проблемы расщепления протона в пузырьковой камере.

-         Да, приходится, по долгу службы, сообщаться с различными областями знания, - я тоже

постарался, чтобы с моим тоном было все в порядке, и он не уступал бы ее тону, - я хотел бы узнать ваше мнение по поводу этого дела.

-         Но, как я уже говорила, я все написала, что хотела.

-         Я спрашиваю о том, что осталось за границами вашей публикации. Понимаете,

 субъективные ощущения от того, что вы увидели.

-         Мои субъективные ощущения я постаралась выразить между строк. Вы умеете читать

между строк, следователь?    

-         По долгу службы, мне приходится в основном этим заниматься. Главное не то, что

говорит человек, а как он говорит это.

-         Да, в этом, наверное, я соглашусь с вами, - было видно, что соглашаться ей совсем не

хочется.

-         Ну, так каковы же они, ваши субъективные ощущения? – вновь спросил я.

Принесли наш заказ. Она взяла чашку кофе своей белой рукой с длинными пальцами, и отпила небольшой глоток. После, также грациозно, ложечкой отломила немного десерта, который неслышно исчез у нее во рту и начал перемалываться. Я, ничтоже сумняшеся, опрокинул рюмку бальзама и запил ее кофе.

-         Мои субъективные ощущения… - она задумалась, дожевывая десерт, - вы знаете,

довольно странные ощущения. Эти девочки были как бы не в том месте, где лежали. Они были не здесь. Вы понимаете, о чем я?

-         Как это не здесь? Ведь их можно было видеть и ощущать, если бы вы их коснулись.

-         Вы понимаете, это субъективные ощущения, а их довольно сложно объяснить. Даже вам,

 с вашим «долгом службы».

-         Но, на чем вы основываетесь, говоря, что они «были не здесь»? Ведь можно объяснить

хотя бы это.

-         Объясните мне, что такое страх, боль, оргазм. Это ощущения, понимаете? Их объяснить

можно только приближенно. И, пока будешь формулировать, что это, это уже не будет правдой. Так же это будет еще меньшей правдой, пока вы будете это проговаривать. И еще меньшей, когда слова осядут в голове у собеседника, и он попытается воспроизвести то же самое, - она ответила вот такой замечательной философской сентенцией. Несомненно, это действие либо кофе, либо десерта. И упоминание слова «оргазм» меня обнадежило. Можно перевести разговор в весьма приятную плоскость. Но, сначала дело.

-         Ну, хорошо, хорошо. Бог с ней, с природой возникновения и попыток объяснения

эмоционального состояния. Так, давайте подумаем, почему вам показалось именно так, как показалось.

-         У вас есть представление об ощущении потусторонности предмета, чуждости его тому

месту, в котором он находится.    

-         В целом понятно. Девочки оказались не в том месте, не в то время. Вот это вполне

объяснимо. Местонахождение их тел, и вправду, не соответствуют их социальному статусу официанток, - я сделал попытку немного пошутить.

-         Да, нет же, - она ответила несколько раздраженно, видно не поняла шутки, - их, в

принципе, живых или мертвых, не может быть в нашем мире. Это, как инопланетяне, как рыцари уже не существующих тамплиеров, как… Черт его знает, как это, но это так.

-         То есть, вы хотите сказать, что они вообще не должныбыть здесь?

-         Да. Вот это, пожалуй, наиболее приближено к правде, насколько это вообще может быть

к ней приближено, - она несколько оттаяла, видно, от моей внезапной понятливости, которой она совсем от меня не ожидала.  

-         Вот видите, наши с вами интуитивные построения весьма схожи, - я постарался

закрепить достигнутый эффект видимости мирных взаимоотношений.

-         Я сильно в этом сомневаюсь, - разом она сломала все, с таким трудом построенные

мной, замки.

-         Я весьма огорчен тем, что мы с вами никак не можем прийти к взаимовыгодному

консенсусу, - огорчился я.

-         А у нас-то с вами какая может быть взаимная выгода? – искренне удивилась она,

допивая кофе.

-         Ну, к примеру, я располагаю доступом к информации, которая может быть вам

небезынтересна, - я решил выложить ей, один из своих главных козырей.

-         Это хорошо, я непременно воспользуюсь вашим любезным предложением. Но, вам-то

какая в этом выгода?

-    Во-первых, общение с вами, - она негромко фыркнула, сделав немного брезгливое лицо,

как будто только что я осквернил ее слух серией непристойных предложений, - во-вторых, вы можете добывать информацию как, лицо, не имеющее касательства к делу. В-третьих, у вас есть ощущения, которые, если про них рассказывать, окажутся неправдой, но вы можете тянуть меня за руку, если отважитесь прикоснуться к такому отвратительному существу, как я,  в том направлении, где, на ваш взгляд, корень этих ощущений. Ну, как?

-    Предложение, нельзя сказать, что заманчивое. С другой стороны, такой способ

добывания информации достаточно нов для меня, тем более, что будет эксклюзивным. Все это дает мне пищу для раздумий. Я скажу вам о том, что я надумала, завтра, - ненавижу слово «эксклюзивный» - воняет газетой «Мир зазеркалья» и прочей желтой прессой. Но желание продолжить общение завтра, говорило о том, что я ее заинтересовал, а это было приятно.

-         Тогда,  вот моя карточка, если надумаете, позвоните.  Лучше на мобильный, - а то, ведь,

трубку городского, может снять и девица, которая у меня живет, - я буду ждать вашего звонка с нетерпением. 

-         Да уж, скорее всего с нетерпением, - напоследок съехидничала она, смерив меня

оценивающим взглядом, - надеюсь нетерпение не будет мешать вам добывать информацию для нас обоих?

-         Да нет, не впервой мне работать, с нетерпением ожидая результата, - поддел я ее в ответ,

пусть знает, что свет на ней клином не сошелся.

На такой оптимистической ноте она принялась вставать из-за стола, с, нестерпимой глазу, грацией. Времени было девятнадцать пятнадцать. Мы вполне любезно с ней распрощались. Это было странно, учитывая, что, вроде, мы стоили друг друга в выражении теплых чувств. Она была очень интересной девочкой. Нетривиальной, я бы сказал. Такие -  нынче редкость. Правда, именно такие девочки и стоят у истоков феминизма, но если найти подход, предложив взаимовыгодные условия, аппелируя к корыстным стрункам, какие есть у всех, можно добиться успеха на всех фронтах. Я еще немного посидел в кафе – мне понравился в этот раз  «Рижский бальзам», впрочем, как и во все остальные разы. Я выпил еще пару рюмок, храня внутри себя воспоминание о недавней встрече. По мере всасывания этанола в кровь, встреча казалась мне все более и более романтичной, хотя и носила совершенно деловой характер. Настолько деловой, насколько деловой разговор может быть вообще между мужчиной и женщиной. Причем, весьма привлекательной женщиной и, наверное, не совсем уродливым мужчиной. Я сидел, курил, и витал в облаках романтической увлеченности, весьма далекой от сыскной работы, когда подошел официант и спросил, не хочу ли я оплатить счет. Я оплатил, и подумал о том, что если я устроюсь работать официантом, то буду каждого так же вежливо спрашивать, не желают ли клиенты расстаться со своими деньгами. А поскольку мало найдется народа, кто хотел бы расстаться с ними, или, если уж расставались, то не с легким сердцем, я представил, какое количество недоброжелательства выплескивается на официанта в течение дня. Шеф дал мне совершенно потрясающее задание! Буду носиться целый день между столиками, снабжать придурков жратвой, стричь с них купоны, при этом пытаясь собрать по крупицам информацию у таких же занятых, как и я, коллег. Буду, бегая, пытаться делать из собранного какие-нибудь выводы. При этом будет необходимо еще и соблюдать конспирацию, чтобы никто не разгадал во мне засланного казачка. Да-а, все это одновременно создает много препон, делая мое «небольшое» задание, практически невыполнимым.  И все это в отпуске!

 

                                                                    IV

 

Когда я вышел из кафе, оказалось, что прошел дождь. Видно, он был коротким, но сильным, потому что лужи были довольно внушительными, а небо ясным. Я взглянул на часы. Судя по времени, «совещание» изрядно затянулось, что мне и придется объяснять девице, как можно убедительней. Да ладно, найду, что сказать. Я решил немного прогуляться, и поэтому вышел за несколько остановок  до моего дома. Дождь прибил всю пыль к земле, в воздухе было довольно свежо, начинало темнеть и уже зажглись фонари. Свет от них кругами расходился по мокрому асфальту, подобно кругам на воде, если кинуть в ее гладь камень. При движении, когда расфокусируешь зрение, и будешь глядеть, как бы сквозь асфальт, он начинает двигаться, и ты не идешь как-будто по  дороге, а она сама несет тебя к новым, неизведанным пределам. Вот такие взаимоотношения с дорогой сложились у меня в процессе прогулки и, чтобы расфокусировать зрение, мне не приходилось даже предпринимать усилий, так как «Рижский бальзам» еще не совсем выветрился у меня из крови. Было поразительно тихо, как бывает в летние вечера, после того, как разнузданная стихия, в данном случае дождь, взмахнув крылом, пролетает и оставляет после себя воспоминания о своем буйстве. Машины не проезжали мимо, ветер не шумел в кронах придорожных деревьев, казалось, даже птицы замолчали, поуютней устраиваясь в гнездах, для отхода к своим, птичьим  снам. Я брел домой среди всего этого безмолвия и думал о том, как хорошо никуда не торопиться, а воздух был наполнен ароматом мокрой пыли и каких то цветов, которые пахли чем-то горьковатым, и будили воспоминания о детстве и ночах, которые я проводил, гуляя по соседским садам.

Неожиданно я услышал звук, который нельзя было спутать ни с чем. Раньше, когда промышленность, в том числе и игрушечная, не перешла в фазу капиталистического способа производства, продавались дешевые, резиновые мячи. Они, при ударе о землю, издавали очень характерный гулкий звук, а, при ударе по нему рукой, высокий, звонкий. Тим-там, тим-там, ТИМ-ТАМ. Звук приближался, и я напряженно вглядывался в темноту улицы, стараясь разглядеть источник этого звука, который, как будто, дополнял мои детские воспоминания. Причем весьма гармонично дополнял. Наконец из-за ближайшего поворота выбежала девочка,  та самая девочка. На ней было коротенькое розовое платьице, большой розовый бант каким-то образом крепился к ее голове. Она бежала вслед за средних размеров мячиком, которым с упоением стучала об землю правой рукой. При этом она что-то напевала, и обрывки какой-то детской песенки, слов которой я не мог разобрать,  долетали до меня между ударами мяча о землю. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!!

Мои чувства внезапно, как-то сами собой, обострились. Запахи и звуки устремились мне в ноздри и уши с удвоенной силой, подошвами я стал ощущать неровности асфальта, а образы стали четче и воспринимались, как фотоснимок, застывший и динамичный одновременно. Девочка напевала, и теперь я мог слышать, что она пела. Пела она  по-английски, что меня, помнится, удивило. Мне трудно будет воспроизвести это, но песня, насколько я, со своим знанием языка, мог судить, была далека по смыслу от обычной детской белиберды. Что-то вроде:

                                                 

 

 

                                               …I sip the blood-red wine,

                                  my thoughts weigh heavy with the burden of time,

                                   from knowledge drunk from the fontain of life,

                                   from Chaos born out of love and the skythe,

                                    the forest beckons with her nocturnal call,

                                  to pull me close amid the baying of wolves,

                         where the bindings of Сhrist are down-trodden with scorn,

                                              in the dank, adiferous earth.  

 

Мотивчик, надо сказать, был жутковатый. Это ощущение усиливало то, что пелся он голосом пятилетней девочки. Меня начинала понемногу бить дрожь, несмотря на то, что вечер был теплый. Я был взвинчен, а, может, алкоголь понемногу выветривался. Чувства обострились еще больше, хотя на мой взгляд дальше было некуда. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! We embrace like two lovers at death. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! A monument to the trapping of breath. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! As restriction is bled from the veins in my neck. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! To drop roses on my marbled breast…Она выбежала на середину дороги и, подпрыгивая при каждом ударе, поскакала прочь, по залитой фонарным светом безмолвной улице. Подошвы ее туфелек с легким шорохом перемещались по разделительной полосе дороги.

Вдруг где-то, на пороге слышимости, я ощутил нечто, что напрочь выпадало из безмятежной тишины вечера. Вначале я не то, чтобы услышал, а скорей почувствовал, как вибрируют стекла в домах. Их дрожь резонировала с моей внутренней дрожью, и я почувствовал неприятные перемещения где-то в животе, причем по часовой стрелке. Затем, я услышал низкий, дрожащий гул, который стремительно приближался и, наконец, перерос в практически нестерпимый для моего обостренного слуха рев.  Я обернулся и увидел несущийся по пустой улице, среди безмолвия этого вечера, грузовик. Это был покрашенный в синее ЗИЛ, с крытым кузовом, на котором было написано «Почта». Девочка, несомненно, тоже его слышала, но, к моему ужасу, не обращала ни малейшего внимания на транспортное средство. Я помню, что застыл, как вкопанный, ноги у меня не имели сил двинуться вперед, а по спине побежала струйка пота, куда-то вглубь моих брюк. Во рту, помню, появился неприятный металлический привкус. А дальше не уверен, что мои воспоминания носят достоверный характер. Грузовик с ревом промчался мимо, прямо по середине улицы. Сзади я видел, как между колес промелькнуло что-то похожее на детские ноги, грузовик слегка подбросило, и колеса скрыли от меня измочаленное протекторами тело.  Затем раздался визг тормозов. Грузовик занесло, он как-то боком поехал по улице, приближаясь к бордюру, а затем, съехав с дороги, врезался в столб, что стоял позади бордюра.

Я не знаток автомобилей, и объяснить причин дальнейшего, не смогу. Наверное, внутри грузовика от столкновения что-то поломалось. Или нет, не знаю, но он, постояв немного в безмолвии вечера, загорелся. Причем загорелся как-то сразу весь и практически бесшумно, или это только так казалось? Сквозь ровное гудение пламени раздался вопль. Дверца со стороны шофера открылась, и на асфальт вывалилось полыхающее, как факел, тело, которое истошно орало. Оно проползло метра два и, догорая, затихло. Возможно, читать об этом долго, но в реальности, это заняло не более полутора или двух минут. Я стоял и наблюдал все это, как-будто со стороны. Что-то часто в последнее время у меня такое ощущение. Тело шофера горело вдалеке, и я подумал, что надо бы пойти поискать труп девочки, а то, что труп, в этом я был уверен на все сто. Мимо меня, как в замедленном кино, прокатился куда-то назад резиновый мячик. С шумом обрушилась крыша кузова с надписью «Почта», которая еще читалась на крашеной фанере.

ТИМ-ТАМ!!! ТИМ-ТАМ!!! ТИМ-ТАМ!!! Это доносилось откуда то у меня из-за спины, оттуда, куда укатился мячик. Я с такой скоростью еще никогда не поворачивался вокруг своей оси. Передо мной стояла девочка и долбила мячиком об землю. Ее платье было разорвано, волосы спутались и бант съехал на бок. Она стояла и сверлила меня своими черными глазами, совсем как тогда, когда я задремал возле дурдома. ТИМ-ТАМ! Я посмотрел ниже. Из-под разорванной юбки на землю возле правой ноги капала кровь, скапливаясь лужицей возле ступни. Там, где юбка на ней разорвалась, я увидел, что от середины бедра нога странно изломана, и из рваной раны на ней торчит, белеющий в темноте, обломок бедренной кости. Девочка перехватила мой взгляд, оперлась рукой на обломок кости и вдавила его обратно с выражением лица, настолько спокойным, как-будто она давила на оконном стекле большую зеленую муху. Затем она вновь подняла на меня взгляд. Глаза у нее были и вправду угольно-черными. Значит, сон у дурдома не обманывал. Она растянула искалеченный рот в улыбке и, откинув голову назад, захохотала безумным, наполняющим душу ужасом, смехом. Затем развернулась и, несколько нелепо, подпрыгивая, побежала прочь, стукая мячиком об землю, и продолжая прерванное пение с того же самого места, где по смыслу остановилась. ТИМ-ТАМ, Тим-там, тим-там. Я думал, стоя на мокром асфальте, насколько у меня идиотский вид – отвисшая челюсть гармонировала с выпученными глазами. Сразу вспомнилось выражение ужаса на мертвых лицах тех пяти девочек. Может, надо завязывать пропускать бесконечные стаканчики в течение дня? Но грузовик, вместе с шофером, все еще чадили в безоблачное небо этого вечера. И запах горелой резины, вперемешку с запахом горелого мяса, были вполне реальными. Значит не «белка». Слава Богу!

Я пошел дальше, вниз по улице, вслед ушедшей девочке. Интересно, а не попрыгала ли она ко мне домой? После того, что случилось, я не сомневался, что она знает, где я живу. К тому же, я не сомневался в определении моей новой знакомой, как чуждой и потусторонней. Эта девочка была не отсюда. Она не могла, кабы была отсюда, вылезти из-под грузовика с открытым переломом бедра и, весело резвясь с мячиком, ускакать прочь. Что же такое «не отсюда» было в мертвых девочках из кафе? Надо съездить в морг и посмотреть на них всех, вместе взятых.

Возле дома я зашел в магазин и купил пива. Надо было немного унять дрожь в конечностях – я вытянул вперед руку и растопырил пальцы. Пальцы дрожали, как у больного паркинсонизмом. В памяти стояли ее глаза, угольно-черные, таких у людей не бывает. Ладно, - сказал я себе, - так и свихнуться недолго. Я попытался внушить себе, что это была  иллюзия. Замечательная, масштабная иллюзия, вызванная приемом алкоголя и насыщенным трудовым днем. Хорошо бы, это было так!

Звеня ключами, я вошел домой. Девица смотрела на меня укоризненно, но молчала. Я пожелал ей доброго вечера. Мне пожелали того же. Спросили, как прошло совещание. Я, не вдаваясь в подробности, ответил, что неплохо и что разноса я не получил, поскольку я в отпуске. Меня спросили, буду ли я ужинать, и я ответил утвердительно. Открыл себе пива и, прикурив сигарету, принялся вспоминать о произошедшем за день. Из череды исторических экскурсов меня вывела девица. Она тихо подошла сзади и обняла меня за шею. Спросила, что случилось. Я ответил, что устал.

-         А что, был тяжелый день, - спросила она.

-         Да, пожалуй, тяжелый.

-         Но, ведь ты мог бы не брать эту работу, ты же в отпуске. 

-         Надо было взять тебя с собой, чтобы ты еще раз объяснила это шефу.

-         А что, он ни в какую?

-         Точно. Ты как нельзя лучше охарактеризовала ситуацию.

-         Ну, почему ты такой?

-         Какой?

-         Вредный, что ли. Никогда из тебя ничего не вытянешь. Молчишь, молчишь. Я устала от

этой постоянной тишины. В нее погружен весь этот дом. Ты приходишь, ешь, спишь со мной, снова уходишь. Я даже не знаю куда! – на глаза ей принялись наворачиваться слезы.

-         Ну почему все эти разговоры нужно заводить именно тогда, когда я пришел с работы,

черт знает во-сколько, после весьма напряженного дня, и…

-         А когда я тебя вижу? Я могу говорить с тобой только по вечерам! Да и по вечерам ты, в

основном, молчишь. Уходишь с утра, и весь день меня окружает эта чертова тишина! Она давит на меня, так же, как давят эти стены, потолки! Я больше не могу выносить этого! Понимаешь! Не могу! Мы живем уже пять месяцев вместе, а я не знаю, где территориально находится твоя работа!  – она уже плакала; орала на меня и плакала. А вот девочка с открытым переломом бедра не плакала, даже смеялась. Вот как.

Она убежала в спальню, и я услышал ее приглушенные рыдания. Наверное, плакала в подушку,  - машинально подумал я. Неужели мне настолько все равно, что с ней происходит? Ее выволочка была, в случае со мной, гласом вопиющей в пустыне. Нет, наверное не все равно. Во мне шевелилось не то, чтобы раскаяние, но жалость к ней – это точно. Я счел своим долгом пойти вслед за ней и пожелать ей спокойной ночи. Разумеется, прежде я допил пиво.

-         Ну ладно, ладно, - миролюбиво сказал я, - Дорогая, а как же предложенный тобой ужин?

-         Иди в задницу. Жри, что найдешь на плите и в холодильнике.

-         А, разве ты, милая, не составишь мне компанию? – я попытался придать своему голосу

 максимум, разжигающей страсть, игривости.

-         Отвали от меня. Иди работай, или занимайся тем, чем ты там обычно занимаешься.       

-         А чем я занимаюсь? – я зарылся лицом в ее волосы и коснулся губами затылка.

-         А, хрен тебя знает. Ты же молчишь!

-         Хорошо, дорогая, завтра я скажу тебе, где территориально находится место моей работы.

-         Да зачем мне это знать? Я сказала это, например, что я даже этого не знаю.  

-         Ну, раз не надо, то завтра с утра я тебя не буду будить, чтобы сказать это.

-         Иди к черту, ты, псих ненормальный, - она уже улыбалась сквозь слезы, а это признак

того, что я не буду ужинать один.

-         Если я спрашиваю, что случилось, а ты говоришь, что ничего – я буду вести себя так, как-

будто ничего не случилось.

-         Иди уже. Поставь котлеты в микроволновку. Для нас обоих, слышишь?

Я уже шел на кухню с легким сердцем, открыл себе бутылку пива, сделал порядочный глоток и поставил котлеты в микроволновку.

 

 

                                                                      V

 

Следующее утро опять началось со звонка будильника. Описывать утро еще раз нужды нет, ничего не поменялось. Сегодня буду ждать звонка от моей новой знакомой журналистки. Должна же она вынести свой вердикт в отношении нашего с ней будущего сотрудничества. Я подумал, что неплохо бы съездить еще раз в морг, посмотреть на тела. Что там у них за ужас на лице. Но, по здравом размышлении, пришел к выводу, что надо съездить посмотреть мое будущее место работы в качестве официанта. Я посмотрел в папке адрес. Ехать было совсем недалеко за город, так что на такси  я не разорюсь. Я вызвал его по телефону к подъезду. Любезный  женский голос на другом конце провода пообещал мне, что такси прибудет через пятнадцать минут. Примерно через двадцать прозвонил домофон, и таксист сказал мне, что ждет меня возле подъезда.  Я спустился вниз, сел в такси, назвал адрес и мы тронулись. Такси катилось по сухому асфальту, изредка подкидывая меня на колдобинах. Таксист был худым, небритым мужиком, лет сорока пяти. Он говорил без перерыва о своих шоферских проблемах, изредка переходя на общегосударственное устройство, личности ведущих деятелей правительства и воспоминания о былой социальной защищенности. Одним из моих замечательных качеств является умение создавать выражение крайней заинтересованности на лице, при том, что мои мысли, могут быть где угодно. Так и сейчас, я вспоминал события вчерашнего вечера, приходя к выводу, что все произошедшее было просто нереально. Не могло быть реальным! Не могло! Я же не псих, и галлюцинации, если это были они, не подходят ни под одно душевное заболевание. Я сидел и убеждал самого себя в том, что я не полный придурок, и не вижу в реальности того, чего не может быть. Такси катилось по обрамленной лесами дороге. Словесный поток из уст шофера не иссякал.

-         …вот я ему и говорю, что вспомнил бы он, как раньше то. Если встал в очередь на

 квартиру, значит получишь. Рано, или поздно. А сейчас…- все это время он, оказывается, говорил, импульсивно размахивая зажженной сигаретой над рулем.

-         А сколько ехать еще? – спросил я.

-         Да еще минуть десять, - это меня обнадежило. Всего десять минут воспоминаний о

прежней жизни, - вот сейчас свернем вправо, а там до указателя, а дальше от указателя по стрелке.

Мы въехали в пригородный поселок и немного поколесили по улицам, пока не нашли это самое кафе. Я расплатился с таксистом и вышел на улицу. Кафе стояло на обочине, поэтому, с полным правом, его можно было бы назвать придорожным кафе. Оно представляло собой полукруглое здание, по окружности которого тянулись окна во всю стену. С противоположной стороны располагались, надо думать, кухни и всякие прочие подсобные помещения, судя по отсутствию окон в стенах. Я стоял и курил, разглядывая этот шедевр пригородной архитектуры. Перед полукруглым, покрытым окнами, фасадом располагалась небольшая, полукруглая же, терраса, со стоявшими на ней дачными, пластмассовыми столиками и стульями, для любителей поесть, вдыхая аромат выхлопных газов. Между столиками сновали официантки, одетые в черно-белую  форменную одежду. Некоторые из них с моей точки наблюдения были весьма привлекательны. Над фасадом была видна, выполненная большими красными буквами, вывеска, рассказывающая неискушенному потенциальному посетителю, что кафе называлось «Полукруг», адресуя к конфигурации строения.  Я поднялся по ступенькам, ведущим ко входу, и открыл дверь. Я попал в полукруглое, полутемное, полу заполненное помещение. Пройдя к столику, с которого открывался, на мой взгляд, наилучший обзор всего зала, я присел у окна, тяжелые шторы которого были задернуты, не пропуская света. Музыка играла сносная и негромкая, что тоже не могло не радовать. Не люблю кафешки, где орет какая-нибудь откровенная, слюнявая попса. Словом, это заведение было вполне уютным для пригородного кафе.

К столику подошла молоденькая девочка, и подала мне меню в коричневой кожаной обложке. Она предложила мне остановить на чем-нибудь выбор, а я, в ответ, заметил ей, что это место уютное, под стать такой привлекательной девушке, как она. Она дежурно улыбнулась и упорхнула. Я раскрыл меню и внимательно с ним ознакомился, выбрав «Пельмени в горшочке», «Отбивную с овощным гарниром», «Кровавую Мэри» и кружку пива. Жестом подозвал все ту же девочку и сообщил ей, что я собираюсь вкусить на завтрак. Она опять дежурно улыбнулась, испарилась, чтобы принести мне первым делом «Кровавую Мэри». Я залпом осушил стакан, прикурил и принялся раздумывать, смогу ли я так же безупречно быстро порхать по залу.  Через примерно полсигареты, принесли пиво. И я, отхлебнув глоток, принялся изучать место своей будущей работы.  Вдоль полукруглой наружной стены с окнами, стояли столы на шесть мест,  торцами к окну. В самом зале стояло еще несколько, но, уже круглых, столов. Они образовывали второй ряд. Ближе к центру полукруга была полукруглая барная стойка, за которой стояла привлекательная барменша возле единственного на весь зал кассового аппарата. Судя по всему, зал был произвольно поделен на секторы. Каждый сектор обслуживала одна официантка. Зал был наполовину заполнен и официантки не слишком разрывались между клиентами. Больше ничего интересного в устройстве зала не было, и я стал наблюдать за контингентом, который мне вскоре предстоит обслуживать. Он был разношерстным, или, как будет корретней, расслоенным. Здесь были представители среднего сословия, то есть клерки, мелкие предприниматели, просто братки в новых спортивных костюмах и пальцах с перстнями и, вероятно, строители. Так же по-разному они и заказывали. От водки с пивом в графинах с фисташками, до шашлыка с красным вином. К официанткам никто не приставал, что было удивительно при таком контингенте.  Это хорошо, значит, меня не будут хлопать по заднице, когда я нагнусь.

Мне принесли «Пельмени в горшочке», которые были с бульоном, расплавленным сыром в бульоне и грибами. Я допил пиво, за это время пельмени немного остыли и их стало можно есть. Кстати, они оказались очень даже ничего. Хорошо приготовлены  для придорожного кафе в пригороде.  Надо будет, когда принесут второе блюдо, поговорить с официанткой «за жизнь». Я сидел, ел пельмени и, в тот момент, когда мой рот был забит под завязку и занимался пережевыванием, официантка и подошла. Так что спросить ее я не смог, во избежание выпадения на колени полупережеванной пищи. И я остался наедине со вторым блюдом. Я подумал, что придется заказать еще и кофе – его можно быстро проглотить, если официантка подойдет, не рискуя тем, что кофе выльется на стол или колени изо рта. На этой замечательно находчивой мысли я и остановился, чтобы продолжить трапезу уже без излишних мыслей, мешающих процессу переваривания. Отбивная оказалась тоже приемлемая. Хорошо прожаренная, с хрустящей корочкой. Гарнир гармонировал со вкусом мяса. Словом, очень неплохо кормили по месту моей будущей работы.   

Наконец, я все доел.  Не без сожаления, я отодвинул тарелку и принялся изо всех сил шарить по залу взглядом в поисках «моей» официантки. Перехватив ее взгляд, я придал своему самое просительное выражение, какое мог. Она ласково мне улыбнулась и подошла, прелестно покачивая бедрами.

-         Чего-нибудь еще закажете, - спросила она.

-         Да. Кофе, если можно, - ответил я, убедившись, что во рту больше ничего нет.

-         Конечно. Вам какое – «Эспрессо», «Американо», «Лате»?

-         Девушка, кофе – это «он». Двойной «Эспрессо», пожалуйста.

-         По последним данным, которые есть у меня, кофе теперь среднего рода. Вам двойной по-

крепости, или по объему?

-         Девушка, а вы кто по образованию, раз разбираете по-русски так хорошо? Мне, пожалуй,

по крепости.

-         Я филолог. Филфак МГУ, - ответила она, слегка смущаясь.

-         А почему тогда вы официантка? – я попытался удивиться искренне.

-         Потому что платят больше. Будто не знаете. Нас здесь много с высшим образованием,

педагоги там и все такое.

-         Вот как? А я доктор, верите, - она верила, и  спросила какой. Поскольку я врал творчески,

я ответил, что хирург.

-         Здорово, всегда хотела стать врачом, - не менее творчески соврала она, - извините, но

надо идти, начальство не приветствует продолжительное общение с клиентами.

Она упорхнула за моим кофе. Любопытное место,  - думал я, - официанты с высшим образованием обслуживают полукриминальных посетителей придорожного кафе. Вероятно, директор этого заведения составил свой первоначальный капитал тоже не совсем честным способом, в период всеобщих государственных перемен. Впрочем, вложение этого капитала, судя по кафе, было весьма верным.

-         Вот ваше кофе, - улыбнулась она, явно умышленно игнорируя правильное произношение

напитка.

-         Спасибо. Но я думаю, что не взирая на последние постановления, я буду считать кофе

существительным мужского рода.

-         Наверное, я смогла бы объяснить вам правильность и первого и второго вариантов, но

боюсь, не располагаю временем для этого.

-         Я не сомневаюсь в вашей компетенции. Счет, пожалуйста. А сколько вам платят, если не

секрет?

-         Да нет, не секрет. Около трехсот пятидесяти долларов. Сейчас немного больше, но

приходится и работать за двоих – официантов стало меньше.

-         Да ну! Неужели, от таких денег еще и увольняются? Вы понимаете, что я исхожу из своей

зарплаты, - я постарался невесело улыбнуться.           

-         Они не уволились, - она замялась, - у них… возникли проблемы, насколько я знаю. Они

просто перестали выходить на работу… и их уволили.

-         Вот как? У нескольких официантов сразу  возникли проблемы? – я засмеялся, - в каком

же проблемном месте вы работаете!

-         У официанток… Извините мне надо идти, - отведя глаза, сказала она и ушла. 

Я остался сидеть, дожидаясь счета и прихлебывая кофе, очень хороший кофе. Она принесла мне счет и собралась уже было уходить.

-         Подождите, я сразу рассчитаюсь, и вы заберете сдачу и чаевые, - удержал я ее, - Я вот

подумал, а может устроиться к вам на работу? На моей мне все равно платят существенно меньше.

-         Ну-у… как знаете. Тут я вам посоветовать ничего не могу. С моих позиций – стало бы

 легче работать. Если бы официантов стало больше.

-         А начальство ваше, горит желанием набирать новый персонал?

-         Это лучше спросить у начальства, мне кажется, - я рассчитался, дав положенные

тридцать процентов от суммы на чай, и она ушла.

Поскольку мне больше не было повода оставаться в кафе, я вышел. Еще раз окинул взглядом кафе снаружи и перешел на другую сторону улицы. Там я, минут через восемь, поймал такси и поехал обратно в город.

По приезде, я зашел домой и переоделся, во что полегче. Затем,  все же, я подумал о визите в морг. Солнце стояло высоко и заливало своим светом окрестности, словом, погода для поездки в морг, была, как всегда, великолепная. Вместо того, чтобы наслаждаться ей где-нибудь на пляже, нежась на песке, я ехал вдыхать смрад разлагающихся тел. А что? По такой погоде, все, найденные в укромных уголках города, трупы непременно не первой свежести. Вот, то ли дело зимой, когда они свежие и не сказать, что румяные, но вполне смотрибельные, и обоняемые тоже сносно...

Перед самым выходом, я позвонил шефу и рассказал о походе в кафе. А так же о том, что контора должна будет финансировать мою дорогу до места будущей, временной работы, которую я приму на себя в рамках текущего расследования. Шеф мне возразил, что, поскольку я в отпуске, я не могу вести расследование, а, следовательно, финансирования мне не полагается. Я довольно уныло поинтересовался, неужели все расходы на дорогу в пригород мне придется взять на себя, а он сказал, что, скорее всего. Пришлось говорить о том, что мое финансовое положение не позволяет оплачивать этот нелегкий путь (на пиво бы хватило). И предложил вести расследование так, без устройства на работу туда. Правда, это будет менее результативно, - сказал я, - вдалеке, так сказать, от непосредственного источника. На что он поспешно, как мне показалось, сказал, что придумает что-нибудь. Я поблагодарил и откланялся. Я посмотрел на часы – время, для поездки в морг, уже поджимало, если уж я хотел кого-нибудь там застать. Я попрощался с, уже бодрствующей, девицей и начал поворачивать ключ в скважине, когда раздался очередной телефонный звонок.

 

                                                                        VI

 

 

-         Здравствуйте, следователь. Как ваши дела? – раздался в трубке голос моей новой

знакомой.

-         У меня как обычно. У вас как? – я решил побыть вежливым и постарался побыстрей

закрыть дверь с другой стороны, поскольку, по моему фривольному тону, девица могла догадаться, что звонок носит вовсе не деловой характер.

-         Да у меня тоже все ничего. Живу, работаю, живу.

-         Что вы решили в отношении нашего с вами сотрудничества? – после обмена

любезностями, я решил перевести разговор в деловое русло. Трудно кокетничать, спускаясь по лестнице, для того, чтобы потом поехать в морг.   

-         Могу сказать, что я приняла определенное решение по интересующему вас вопросу, - она

ответила мне, сразу переняв мой деловой тон.

-         И какое же оно будет?

-         Оно вас должно обрадовать. Я согласна на такое сотрудничество, в той форме, какую вы

предлагаете. 

-         Это просто замечательно! – обрадовался я внезапно открывшимся перспективам.

-         Именно в той форме, которую мы оговаривали с вами вчера, - она разом спустила на

землю и меня, и мои чаяния. Видно, с перспективами придется повременить.

-         Ну, разумеется. Как же может быть иначе?! – я подумал, не поспешно ли я это сказал.

-         Ну, вам ли не знать, что иначе может быть. Еще как может! - наверное поспешно, все

таки, я сказал про «иначе».

-         Тогда, нам, наверное необходимо обсудить какие-нибудь детали, - робко предложил я,

сославшись на незнание журналистского дела, в ответ на ее удивленное хмыканье.

-         Вероятно, да.

-         Тогда, где и когда мы смогли бы пересечься? 

-         Я думаю там же, если вы не возражаете. Но немного раньше. Например, в семнадцать

тридцать.

-         Да-да, конечно. Меня это вполне устоит, если устроит вас, - надо быть галантным все же.

-         Тогда, договорились. Счастливо, - она попрощалась и отключилась, оставив меня стоять

с телефоном в руке и обдумывать, насколько непредсказуема жизнь с ее поворотами. Ведь только собирался в морг, как свидание мне назначает очень сексапильная девушка, и мое желание провести остаток дня  с трупами стремительно идет на убыль. Тем более, что я к ним уже не успевал. Зато успевал к ней. Я сел в транспорт и неспешно поехал в «Санитериум». Как всегда, я приехал раньше, и, как в тот раз, заказал себе пива. Я успел его допить до ее прихода, и она застала меня, курящим возле пустой кружки, которую, впрочем, быстро унесли.

-         Привет, - неформально поздоровалась она.  

-         Привет, - решил поддержать ее коллегиальный тон я.

-         Ну, «как дела», мы уже спрашивали друг у друга.  Я думаю, кофе? – неожиданно первой

предложила она.

-         Да, конечно, - признаюсь, я несколько опешил от столь неожиданного предложения от

настолько официальной в высказываниях женщины. Я второй раз за этот день подозвал официантку и заказал два кофе, десерт и «Рижский бальзам». Создавалось впечатление deja vu.

-         Ну, - спросила она, - как продвигается дело?

-         А никак, пока.

-         Что, неужели, в рамках нашего нынешнего сотрудничества, вам нечего сообщить мне?

-         Особенного ничего.

-         А не особенного. Такого, самого заурядного? – она спрашивала и пила кофе с десертом. Я

принялся пересказывать ей все, что знал, избегая повествований о мертвой девочке, которую переехал грузовик, и некоторых других моментов, не имеющих прямого отношения к расследованию.

- Ну вот, я вам рассказала о своих ощущениях в этом деле, а вы ограничились перечислением

голых фактов, которые я могу подчерпнуть в пресс службе вашей конторы, - сказала она, когда я закончил перечислять факты.

-         Про ощущения… Это все довольно сложно, - я и вправду не предполагал, как ей это

рассказать.

-         Но вы попробуйте. Может, получится.

-         Давайте прогуляемся, если вам нечем заняться вечером. Здесь душновато, а на воздухе,

даст Бог, может и получится.

-          На самом деле, немного опрометчиво с вашей стороны, предполагать, что мне нечего

делать вечером, но раз уж предположили, то, пожалуй, немного прогуляться в конце рабочего дня не так уж плохо.

-         Хорошо, пойдемте. Я только расплачусь за кофе, - я допил бальзам и кофе. Принесли

счет, и я во второй раз за день расплатился. Я вышел из кафе вместе с ней, прикурил и поинтересовался, куда мы пойдем.

-         Пойдемте погуляем по набережной, - есть у нас в городе река, - если не возражаете.

-         Конечно, не возражаю, - ответил я, направляя стопы в направлении набережной, - кстати,

как вас зовут? А то как-то безлично мы общаемся.

-         Аня. А вас? – я представился, и, по моему предложению, мы решили перейти на «ты».

Переходить на «ты» оказалось, как всегда, сложно. То я, то она, соскальзывали на привычное «вы», поправляли друг друга, веселились по этому поводу, словом очень приятно проводили время по дороге к нашей, неширокой правда, и довольно медленной речушке, заключенной в серый гранит набережной, только в центре города. Ближе к периферии, где жил, например, я гранит иссякал, и берега становились обычными, поросшими прибрежной травой, с проплешинами мест для общественного купания, где летом горожане, вырвавшись, как они считали, на природу, жарили шашлыки и пили водку, охлажденную все в той же реке, превращая берега, причем, как один, так и другой, в  замусоренную клоаку. Но мы с ней шли по истертому подошвами влюбленных парочек граниту набережной в центре. По пути я взял нам с ней по паре пива и, чтобы выпить его с удовольствием, нам пришлось сесть на пустую лавочку, каких было в столь ранний час в избытке. Солнце потихоньку закатывалось, освещая красноватыми бликами гладь воды, светлый гранит и нашу лавочку. Она сидела в лучах заходящего солнца, которое сообщало ее волосам багряный оттенок, положив ногу на ногу так, чтобы я мог созерцать середину бедра той ноги, которая была сверху. Зрелище было впечатляющим и, чтобы хоть немного собраться и вести разговор в направлении, интересующем мою собеседницу, я открыл нам с ней пива. Отхлебнув из бутылки, я взглянул на нее, и увидел, что она следует моему примеру. Это радовало.

-         Ну, ты начнешь хоть что-нибудь рассказывать по существу? А то болтовня – это,

конечно, хорошо, но не в рамках нашего сотрудничества, - сделала ударение на последнем слове она.

-         По существу? Подожди. Чтобы рассказывать по существу, на это надо решиться, -

промямлил я.

-         А ты такой нерешительный?

-         А ты не заметила?

-         Учитывая, какими темпами мы с тобой продвигаемся в наших отношениях, я, на твоем

месте, молчала бы про нерешительность.    

-         Наши отношения? Где? – я притворно огляделся кругом.

-         Не паясничай. Ты ведь понял. Так что не пытайся это скрыть за комедиантством.

-         Не-а, не понял.

-         Подумай и поймешь. А теперь давай рассказывай.

И, сделав порядочный глоток пива, я начал рассказывать с самого начала. Она полуобернулась ко мне, и я смог рассматривать ее колени с фронта. Это отвлекало, но я потихоньку продвигался вперед. Пиво, в сочетании с «Рижским бальзамом», сообщало моему рассказу живости, и делало подробности красочней - я подавал их  несколько под новым углом. Я рассказывал про жену, про кошку, про окровавленный прут арматуры, про то, как я живу и с кем, про девочку, про грузовик, про тим-там, тим-там, тим-там, про каждое свое утро, про друга в дурдоме, про работу и запах курицы в морге. Все это лилось из меня, как-будто что-то прорвало внутри. Думаю, услышь все это девица, что со мной живет, у нее бы не повернулся язык сказать, что я все время молчу. Я давно не был настолько хорошим рассказчиком. Она меня слушала, не перебивая. Слава Богу, не делая заметок в каком-нибудь своем блокноте. Во взгляде у нее были заинтересованность и, где надо, сочувствие. Я думал, что пусть, если она и играла, то играла хорошо, и, выбранная ею тактика, аппелировала к некоторым стрункам моей души, делая наше с ней общение комфортным для меня. Может, это и был какой-нибудь журналистский прием для сбора информации, но мне тогда было все равно, и я говорил и говорил, может даже выбалтывая подробности, за которые мне будет потом стыдно.

Наконец я закончил. А, закончив, увидел, что пиво кончилось и сигарет стало на две с половиной меньше. Оставшаяся половина дымилась у меня во рту. Я обтер ладони о колени и выжидательно на нее посмотрел. Она сидела, глядя прямо на меня. В ее глазах была все такая же заинтересованность. Она, вероятно, рассчитывала на продолжение, но его у меня не было.

-         Это все, - я смущенно, почему-то улыбнулся.

-         Все?

-         Да, все. Мне больше нечего рассказать про это дело.

-         Ну, ты рассказал и не по делу столько интересного, что я, вероятно, сделаю на этом

материале неплохой репортаж.      

-         Какой репортаж?!

-         Репортаж о личной жизни следователей вне работы.

-         Нет! Так мы не договаривались! Ты пользуешься моей минутной слабостью, - притворно

бурно запротестовал я.

-         Хорошо, я это учту. И имен не прозвучит, - она легко улыбнулась.

-         Спасибо хоть на этом.

-         Да не за что, - она снизошла до нас, грешных, с высот своих.

-         Может нам немного пройтись, а то я чувствую себя каким то разбитым. Пока дойдем до

места твоей посадки в транспорт, можешь поспрашивать меня. Что захочешь. Если захочешь, - предложил я, вставая, что не давало ей простора для возражений.

Но большую часть пути, который вел нас к средству передвижения, она ничего не спрашивала. Более того, она сосредоточенно молчала. Сказать, что ее лоб прорезали морщины, я бы не отважился, но взгляд точно был задумчивым. Всю дорогу мы изредка пробовали щебетать на темы, вроде погоды и цен на продукты. Вот, собственно, мы и подошли к остановке и, как на зло, почти сразу подъехал автобус. Ее автобус, как оказалось.

-         Ну, до свидания, - улыбнувшись, сказала она.

-         Счастливо тебе, - не отстал я в излияниях вежливости. Она направилась к автобусным

дверям. В дверях она обернулась, и ее улыбка была немного лукавой.

-         А мне понравилось, -  сказала она, - позвоню завтра.

-         Может, ты мне дашь свой телефон? - крикнул я, ее скрывающейся в проеме, спине.

Она уже пробралась вглубь салона. Я шел за ней, следя снаружи в окна. Наконец она села возле окна, ближе к концу автобуса. Я подошел почти вплотную к окну, которое находилось как раз над выхлопной трубой. Так что, последние минуты нашего, уже невербального, общения проходили в черных клубах выхлопа солярки. Я знаками попытался повторить свою просьбу. Судя по, сначала удивленному, а затем, вдруг просветлевшему лицу, я понял, что мои мольбы услышаны. Она принялась, через равные промежутки времени, показывать мне различное количество пальцев, которое я скурпулезно занес в свой телефон. Автобус тронулся на последней цифре и она, помахав мне на прощанье, уехала, оставляя меня стоять в одиночестве на опустевшей остановке. Тим-там, тим-там, тим-там - раздалось вдалеке. Какая то значительная часть моих кишок рухнула куда-то в область пяточной кости. Я резко обернулся, и краем глаза заметил подпрыгивающее розовое платье, которое скрылось за углом. Наверное, показалось. Я судорожно выдохнул, зажмурился, заткнул уши. Затем вдохнул, открыл глаза, вынул указательные пальцы из ушей и огляделся – ничего. Слава Богу – ничего! Так ведь и умом тронуться недолго. А все этот чертов шеф и его задание! Совсем «небольшое», да уж! ДА УЖ!!

Я поехал домой. Чертовски одиноко, надо сказать, в этой жизни. Пусто как-то,  беспросветно. Я попробовал подумать, почему пусто и, единственное, что пришло в голову, было то, что я излил все свои переживания абсолютно неизвестному, точнее, почти неизвестному мне, человеку. И даже умудрился найти сочувствие и отсутствие комментариев моего сумасшествия. Да, никто не задавал мне сегодня вопросов, даже я сам себе насчет того, а не псих ли я и не придумал ли я этого всего в рамках своих бредовых идей. Я был рад. Я был успешен сегодня! Где-то мной было вычитано, что успех – это завоевать расположение ребенка. Так вот, завоевать расположение моей новой знакомой – это трижды успех, если я в ней не ошибаюсь. Я подумал, что вполне логично предположить, будто она трижды ребенок, раз я трижды успешен. На такой вот, немного пусто-одиноко-бредовой волне, я и пришел домой. Второй раз за этот день. Морг, значит, придется перенести назавтра. Я искренне надеялся, что там-то уж точно меня ждут всегда. А вот дома меня ждали не особенно - не было ужина. Пришлось спуститься в магазин внизу. Купил там пиццу, пару гамбургеров и снова поднялся к себе. На столе я заметил записку, которая говорила мне, что на некоторое время девица моя отправилась к родственникам, как она написала: «…отдохнуть друг от друга…». Час от часу не легче.

  

                                                                        VII

 

Утром меня разбудил не будильник, а телефон. Похоже, с уходом девицы, пусть и временным,  мое утреннее расписание начало меняться. Я продрал глаза и взял трубку.

-         Алло, я слушаю, - сказал я нарочито сонным голосом.

-         Доброе утро. Это вас из морга беспокоят. Михаил Федорович, если помните, конечно, -

ну вот, на ловца и зверь бежит, как говориться.

-         А-а, Михаил Федорович! Как раз хотел к вам подъехать, - я, можно сказать, даже

 обрадовался.

-         Подъехать? А зачем, вроде мы с вами все обсудили, - проговорил он, и мне показалось,

 что в нашей компании радуюсь я один.

-         Да я хотел на девочек посмотреть. Меня заинтересовали их лица, все говорят про

выражение ужаса.

-         Кто все?

-         Ну, вы, - я замялся, - бумаги по делу, мой шеф.

-         Значит посмотреть?

-         Да.

-         Не получится.

-         Почему не получится? Ведь позавчера у меня были абсолютно все шансы посмотреть на

них, возникни у меня такое желание, - я и в правду был искренне удивлен.

-         Не получится потому, что тела исчезли. Я вам собственно и звоню поэтому.

-         Как исчезли?! Кому понадобились трупы девочек?! Кстати, что все пять?!

-         Да. Все пять. Исчезли совсем, как-будто и не было их, - голос у него был напряженный,

как и у меня. Это можно было понять, так как по шапке в морге получат все.  

-         Ладно. Сейчас я к вам приеду. Поговорим.

-         Буду ждать, - я попрощался и повесил трубку.

Конечно в морг я поехал только после того, как выпил кофе, выкурил пару сигарет и весьма неспешно оделся. Торопиться было уже некуда. Оно и раньше было также, но теперь совсем некуда. В морге все было по старому, и, хотя на пять тел в холодильнике стало меньше, внешне ничего не поменялось. Я по старой памяти решил найти кабинет Михаила Федоровича сам. После брожения по коридорам морга я понял, что был слишком самонадеян. Конечно, я не нашел кабинет, все двери были одинаковыми. Пришлось спрашивать у проходящих мимо людей, профессиональную принадлежность которых я так и не выяснил. Мне показывали пальцами вглубь коридора, я все шел и шел, пока последний из спрошенных не посмотрел на меня, как на полного придурка, и указал на дверь, возле которой мы стояли. Я вновь оказался в кабинете, который покинул позавчера. Михаил Федорович сидел за столом и устало тер глаза, забравшись под стекла очков средними пальцами обеих рук. Услышав звук открываемой двери, он вытащил их оттуда, вяло поздоровался, и махнул рукой, указав мне на стул.

-         Садитесь, - голос у него тоже был не ахти.

-         Здравствуйте. Что у вас произошло? – поздоровался я в ответ и сразу перешел к делу.

-         Трупы пропали. Никто ничего не видел. Начальство рвет и мечет. Вот и всего-то, - что

же, чувство юмора ему не изменило.

-         А как пропали-то? А то я по телефону ничего не понял.

-         Пропали ночью. Охрана ничего не видела. Следов взлома нет, даже простыни, которые

 их покрывали, не смяты. Они,  как-будто растворились в воздухе. Испарились, чтоб их так! – он был явно расстроен, - Ни машин подъезжающих, ни отъезжающих. Тела можно вынести либо через центральный вход, либо через черный. Но черный ход нужно для этого открыть, а его не открывали.  А на центральном - сидит охрана и, если им верить, никто не спал. Да если бы и спали, представьте, пять трупов, легко ли вынести из морга, который находится в центре города?

-         Но, не могли же они исчезнуть в никуда?

-         Как показывает практика, могли, потому что я не вижу возможностей и смысла

похищения трупов, при том количестве, опровергающих эту версию, фактов.

-         Но, между тем, их нет. Как это объяснить?

-         А я откуда знаю, как объяснить. Исчезли и все.

-         Кстати, а почему все трупы из разных районов оказались здесь, в одном и том же морге?–Ведь в городе три судебных морга. В этот везти было бы дальше для, как минимум,  двух

тел.  Как думаете, это просто совпадение?

-         Не знаю я! Моя задача вскрыть то, что привезут. Я вскрываю, провожу экспертизу,

устанавливаю причину смерти. Как я могу отвечать за действия трупоперевозки?! – все-таки он нервничал. Неизвестность всегда раздражает.

-         Как думаете, может, стоит обзвонить бригады, которые их привезли? Пообщаться с

водителями и остальными членами бригады?

-         Может и стоит, но это уже ваша работа, а не моя.     

-         И вам неинтересно, как это могло случиться?

-         Не-а, мне главное, что бы мое начальство не настучало мне по башке.

-         Жаль, а я думал, что любопытство вынудит вас действовать.

-         Нет, не вынудит. Когда вы что-нибудь узнаете, вы сообщите. Не мне, так своему

начальству, а оно расскажет моему, а мое – уже непосредственно мне. Так я и удовлетворю свое любопытство. А сейчас меня ждет два благоуханных трупа. Их выловили из городского пруда. Они там проболтались недели две. А ведь написано черным по белому: «КУПАНИЕ ЗАПРЕЩЕНО»! – он продолжал все это рассказывать, но уже не мне, а кабинету. Я вышел и прикрыл за собой дверь. 

Найти в морге телефон оказалось делом сложным, но я был настойчив. Удостоверение сыграло свою сакраментальную роль. Я звонил из каптерки охраны. Пришлось обзвонить несколько трупоперевозок. Из кратких, но содержательных ответов, я узнал про бригаду, которая работала в те дни, когда находили девушек. Также я попытался узнать, когда она работает в следующий раз, чтобы поговорить с ними на работе. На это мне сказали, что все они уволились.

-         Как, сразу все взяли и уволились? – спросил я, удивившись. В этом деле

собралось довольно много уволившихся.

-         Да, сразу. Прям пачками и уволились по собственному желанию, - проговорил голос на

 другом конце провода.

-         А причина, по которой они это сделали? Они как-нибудь это объясняли?

-         Я же говорю – по собственному желанию.

-         Ну, а может в кругу друзей…?

-         Нет, я не могу предоставить вам никакой информации.

-         Ну, тогда скажите их адреса, чтобы я смог переговорить с ними лично.

Адреса мне дали, и мне не оставалось ничего больше, как откланяться. Я вышел из морга и тотчас закурил. С сигаретой в зубах я побрел в упомянутый выше парк, сел на лавочку возле урны и, откинувшись на спинку, с удовольствием курил. Дело становилось все более загадочным. У меня не было оснований не доверять мнению Михаила Федоровича, он производил впечатление человека приземленного и чуждого мистическому взгляду на мир. Я открыл записную книжку в своем мобильном и отыскал телефон Ани. Нажал на вызов и слушал длинные гудки довольно долго. Не понимаю, зачем женщинам мобильные, если их, обычно, так сложно найти. Я перенабрал. На сей раз, ответили после первого гудка.

-         Привет. Ты чего звонишь, а потом трубку бросаешь? – спросила она.

-         Привет, Ань. Просто ты долго не брала, я подумал, может, ты занята, поэтому и не

берешь, - оправдываясь, ответил я.

-         Просто телефон лежал у меня в сумочке, понимаешь. Пока я его достала… - она могла бы

и не говорить про сумочку - это я и так понял.

-         Ань, давай не будем препираться по пустякам.

-         Давай, - с готовностью согласилась она, хотя, может, я и ошибся насчет готовности.

-         Ань, трупы пропали. Все трупы за одну ночь.

-         Почему пропали?

-         Этого никто не знает. Теоретически это невозможно, а практически трупов нет.

-         И что же ты будешь теперь делать?

-         Мы будем делать, - я сделал ударение на первом слове.

-         Мы?

-         Но ведь мы же сотрудничаем.

-         И что ты хочешь делать совместно в этой ситуации?

-         Кстати, помимо исчезновения трупов. Они все оказались в одном морге, хотя были

найдены в разных районах. И всех их привезла одна и та же перевозка. И вся эта бригада уволилась в один день, в аккурат после транспортировки трупов.

-         И что теперь ты мне предлагаешь?

-         Поехать со мной и пообщаться с членами этой бригады. Тебе материал, мне –

продвижение в расследовании.

-         Но ведь нужны адреса и…

-         Адреса есть. Ты едешь?

-         Разумеется, я буду свободна и собрана к нашему вояжу через пятнадцать минут. Где ты

сейчас находишься?

-         В парке, возле морга.

-         Хорошо, я буду через полчаса.

-         Пока, пока, - я отключил телефон, достал очередную сигарету и вновь закурил.

 

 

                                                                 VIII

 

Солнышко припекало, птички пели в кронах деревьев, ветерок шуршал в целебных травах, напоенных мудростью предков. Я сидел и лениво размышлял о том, что таинственное исчезновение трупов, может быть связано с тем, что морг был построен на месте кладбища. Этакий полтергейст. Дух умершего предка, ворующий трупы, чтобы питаться ими в, наполненной червями, сырости могилы. Или, может вселиться в чье-нибудь тело, чтобы обрести плоть и мстить человечеству за то, что его безвинно казнили веков пять назад. Я представлял, как сгусток разлагающейся плоти бродит по городу, сворачивает напропалую шеи своих жертв, вырывает им спинной мозг и идет, размахивая позвоночником с прикрепленным на конце черепом с мозгами, превращающим позвоночник в подобие кистеня. Этим кистенем оно крушит черепа встречных, ухмыляясь ртом двадцатилетней девушки, и незрячие глаза лучатся весельем. Такие вот оптимистичные размышления крутились у меня в голове в ожидании крайне привлекательной и сексапильной Ани. Она появилась, как всегда свежа, создавая разительный контраст с мрачной фабулой моих грез. Опять она подошла сзади и звонким приветствием вырвала меня из подкрадывающихся объятий Морфея.

-         Привет, вид у тебя неважнец!

-         Привет, привет! – я и вправду был рад ее видеть. Во мне даже шевельнулось какое-то

волнение, от которого на секунду стало трудно дышать.

-         Что у тебя? Почему все же пропали трупы?

-         Я же сказал тебе все, что знаю, по телефону.

-         И ничего сверх? Сообщить мне что-нибудь новое не по телефону – это в твоем

репертуаре.

-         Не в этот раз, к сожалению, - как  трудно вести деловой разговор с этим шевелением

внутри!

-         Ну, значит, мне не повезло, в этот раз, - последние слова, немного с нажимом.

-         Давай начнем реализовывать цель нашей нынешней встречи.

-    Ну, что ж, раз ты сегодня настроен не так миролюбиво, как вчера, то поехали, - мы сели в автобус и поехали по первому в моем списке адресу. Ехать было недалеко. Всю дорогу мы перебрасывались редкими, ничего не значащими, фразами.  Вид, да и тон, которым она мне отвечала, были обиженными. Я ехал и думал, во-первых, о том, что услышу по приезде, во-вторых, о том, как мне уладить назревающий, вроде, конфликт между сослуживцами. К сожалению, только сослуживцами. Что-то я расслабился – какие, к черту, сослуживцы! Просто люди, работающие на взаимовыгодных условиях. К сожалению, просто люди, работающие на взаимовыгодных условиях.

Наконец мы приехали. Первым в моем, нашем, списке был один из двух санитаров бригады. Мы поднялись на необходимый этаж и позвонили. Дверь открыла женщина лет семидесяти и, подозрительно глядя на нас, спросила, кого нам надо, вставив между «нам» и «надо» несколько идиом, наиболее точно, и в традициях разговорной речи, характеризующих ее отношение  к визиту. 

-         Нам нужно поговорить с Власовым  Сергеем Сергеевичем, - ответил я, вдыхая кислый

пивной запах, исходящий от женщины.

-         Нету его, - все так же подозрительно на нас глядя. В это время из глубин жилища

раздался мужской голос, вопрошающий, кого принесло. Речь его также была исключительно разговорной.

-         Мне кажется, он все-таки дома, - переглянулся я с Аней, голос был относительно

молодым и на роль голоса  мужа почтенной леди не годился.

-         А тебе то что? Дома, не дома. Ходят тут, - и уже вглубь квартиры, - К тебе, сволочь,

собутыльники, парень, с девкой какой то, - и снова нам, - не знаю я вас, да и знать то не хочу.

-         Может, все таки пустите? – снова добродушно предложил я.

-         Валите отсюда, нечего вам тут делать. Не пойдет он никуда, а куда надо, я сама схожу

ему.

-         Я думаю, мы все таки поговорим с ним, - сказал я, воспользовавшись удостоверением.

Она читала его долго и вдумчиво, и когда до нее дошел смысл написанного там, сквозь пары дешевого портвейна, она повернулась спиной к нам.

-         Так! Ты что там опять натворил, тварь?! – из комнаты появился средних лет мужик, он

стоял пошатываясь, тупо глядя на все происходящее. Одет он был так же весьма живописно – вытянутые на коленях, треники и майка, сделанная из тельняшки.

-         А…чего?

-         А ничего, гнида! - голос женщины взмыл до высот достойных оперных певиц, - Ничего.

К тебе менты пришли, а так, ничего, тварь чертова.

-         Да я не делал ничего, чего, - он криво усмехнулся, - не надо.

-         А тогда какого хрена они пришли именно к тебе?  К тебе, не к Ваське Синему, не к

хмырю Кольке, а к тебе? – я подумал, что стоит прервать перечисление их общих знакомых и перейти к делу, которое, собственно, и привело нас к нему.

-         Может, мы все таки зайдем, или будем продолжать общение в подъезде? – предложил я.

-         Заходите, черт с вами, - ответила гостеприимная хозяйка, - а ты, урод, иди оденься по-

человечески, к тебе люди пришли, а не эти, твои…  

-         А чего? Это моя домашняя одежда, - мужик выпрямился и слегка приподнял небритый

подбородок. Вероятно, он был несказанно горд тем, что при полной невиновности перед ликом Фемиды, он может позволить себе носить все, что хочет и громогласно об этом заявлять служителям закона. А, может, он чувствовал себя в безопасности за спиной своей  матери, которая производила впечатление сильной женщины. Пьющей сильной женщины.

-         Иди, я сказала, алкаш чертов!

Он нас покинул, и мы прошли на кухню. Кухня была типовой, примерно пять квадратных метров. Кухонный стол с прожженным сигаретами пластиком и двумя табуретами, на которые мы и сели. Женщина нависла над нами, не переставая сверлить нас недоверчивым взглядом. Она обтерла морщинистые руки об засаленный передник.

-         Чего он натворил-то? – наконец прервала она затянувшееся молчание.

-         Ничего, мы просто хотели бы узнать у него кое-что, - ответила ей  Аня.

-         А о чем с ним говорить-то? Пьет он. Уже вторую неделю, как уволился, так и пьет. Уж и

не знаю, что он вам рассказать сможет. Он уж две недели, как из дому не выходит, - ответила мама, глядя на меня, видимо, считая, что Аня не может претендовать на имя «серьезного мента».

-         Я думаю, что он сможет рассказать что-нибудь, что было до увольнения, - продолжил я, в

свете распределения приоритетов в голове у мамы.

-         А чего случилось-то?

-         Да, трупы в морге пропали, которых он привозил, - ляпнула Аня.

-         Он не брал, -  твердо и решительно ответила мама, и я подумал: «Слава Богу, что она не

начала расспрашивать дальше!».

-         А мы и не говорим, что брал, - успокоил я маму, выразительно поглядев на Аню, -

Кстати, а вы не знаете, почему он уволился?

-         Не говорил он. Как уволился, домой пришел, сказал об этом, и я его больше тверезого не

видела.

-         А почему он запил? – вновь вмешалась Аня. В это время в кухню вошел Сергей

Сергеевич, на котором вместо тельняшки была байковая, красная, в черную клетку, рубаха. С трениками он, по непонятным мне причинам, расстаться не смог. Впрочем, рубаха явно подняла его в маминых глазах, треники были прощены и забыты.  

-         Почему запил? – спросил он у нас, - Да потому… - Последовала продолжительная пауза

во время которой он, казалось, пытался вспомнить с чего началось сие эпохальное событие. 

-         Да всегда он пил, - вмешалась в нашу неспешную беседу мама, - как с армии пришел, так

и начал.

-         …запил, что устал я, - закончил реплику Сергей.

-         Да ты, Сережа, всю жизнь, как это…с армии пришел, так и уставший, - не замедлила

ввернуть мама. Я постарался вернуть разговор к теме текущего запоя.

-         А, почему ты, Сергей запил в последний раз, после увольнения?

-         Да…это…устал я, - он вновь повторился.

-         Я понимаю, что все мы здорово устали. По такой жизни-то, да? – я попытался

расположить его к себе.

-         Это да! Мать, там у меня за диваном водка есть, сходи принеси – все-таки гости.

-         Да щас вот, метнулась, черт непутевый.

-         Да не надо нам водки, - попыталась вежливо отказаться Аня.

-         Ты что, подруга, не уважаешь меня, что ли? Мать, мухой давай ко мне и неси водку, - он

повернулся, - вот ведь люди пошли,  все не по-русски, коктейли там, виски, тьфу!

-         Ну хорошо водка, так водка, - согласился я. В кухню впорхнула мама с початой на

четверть бутылкой дешевой водки.

-         На жри, патриот, хоть бы сдох ты скорей, к дочке бы, к сестре твоей уехала, к Светке. Ты

Светку-то помнишь, могильщик хренов?

-         Мама, я труповоз! – сколько оскорбленного достоинства я услышал в этой не особо

длинной реплике. Бросив взгляд на Аню, я увидел, что ее здесь держит только профессиональный интерес, но и он, судя по всему, иссякал, как и все в подлунном мире.

-         Ага, труповоз! Был труповоз! Кто тебя на работу-то теперь возьмет?! Кому ты такой

нужен! Господи, хоть бы ты сдох.

-         Мать, стаканы то дай, - вежливо попросил Сергей. Мама достала два стакана и чашку с

отколотой ручкой.

-         Ты, сволочь, с горла – один стакан мне, - с теплотой в голосе произнесла мама.

-         Ну, мам, только для гостей, - Серега, все таки, был джентельменом. Он разлил водку по

стаканам и раздал их нам. Аня презрительно скривилась, когда ветерок из раскрытого окна донес до нее испаряющуюся из стакана жидкость. Я толкнул ее под столом коленом, и она, скосив глаза, увидела, что я отрицательно покачал головой так, чтобы радушные хозяева не заметили. Мы содвинули наши импровизированные чаши. Хозяин произнес тост: «За встречу!» и они с мамой залпом выпили. Мама из чашки с отбитой ручкой, Серега из горлышка столько сколько смог. Мы сделали вид, что выпили, и разговор оживился, подогретый горячительным.

-         Вот я и говорю, - начал Серега, - думаешь легко труповозом-то? Каждый день мертвяков

возишь! Знаете, каково это?

-         Думаю, что наслышан, - сказал я.

-         Нет, братишка, я тебе скажу, что ни хрена ты не знаешь, - мне показалось, что я теряю

инициативу в разговоре.

-         Серега, да перестань ты! Как запил, так только о покойниках и говоришь, - вмешалась

мама, судя по виду, ей было уже хорошо, - ты слыхал, что у Светки мальчик родился?

-         Светки? – было понятно, что это имя ему, пожалуй, незнакомо.

-         У сестры твоей, Светки, пьянь! – возмутилась мама. Разговор явно перетекал во

внутрисемейную плоскость.

-         А почему, Сереж, ты говоришь про покойников? Ты скучаешь по работе? – вмешалась

Аня.

-         Какое там, на хрен, скучаю?! – махнул рукой Серега, делая очередной внушительный

глоток из горлышка, - Будешь, братишка? – и не дожидаясь моего согласия, подлил мне еще водки. С женщин, на его взгляд, было достаточно.

-         Не скучаете? – гнула свое Аня.

-         Нет. Я ушел оттуда.

-         Вам что-то не понравилось?

-         Да мне все не нравилось! А, особенно, последние несколько выездов.

-         А что в них было не так? – теперь Аня взяла инициативу в свои руки, и это ей удавалось

неплохо.

-         Да все не так! Мы выезжали за ними, когда нас вызывали какие-то люди. И пока мы

ехали туда, в машине, словно, кто-то был.   Это говорил не я один. Все пять раз в машине было что-то.

-         И что это было?

-         Знаешь, сестренка, это как в детстве, когда идешь в темноте отлить, и кажется, что сзади

кто-то есть. Ты оборачиваешься, или включаешь свет, и никого не видишь. У меня так было в детстве. Я, помню, с перепугу тогда намочил штаны. Вот, примерно так, было и в машине. Очень тяжело ехать, чувствуя спиной чей-то взгляд. Взгляд того, кого не видишь.

-         А еще что было во время ваших поездок?      

-         А потом мы приезжали на место, - он вновь отхлебнул из бутылки и закурил, - клали

девочек в лоток и загружали их в машину. И, пока мы ехали, было такое чувство, что нас кто-то звал и направлял нас куда-то. Это и Петрович, шофер наш, вам скажет. Он нам говорил, что как будто и рулем крутил не он, а он сам крутился. А с нами снова в фургоне ехало это не-знаю-как-его. Только теперь, оно было, вроде как, еще ближе. Казалось, только поверни голову и увидишь. Мы и поворачивали, но перед глазами ничего, только так мелькнет что-то розовенькое,-  он, вдруг, заплакал, - как-будто сполох какой. Кажется, только дотянись, - всхлипывал он, - и схвати. Но,- он посмотрел на меня заплаканными, безумными глазами из-под спутавшихся волос, - этого никто не может. Нельзя ловить того, что находится за гранью. Того, что и здесь, и там. Нет! Этого никто не сделает! - он забился в истерике, и я понял, что больше здесь ловить нечего. Я кивнул Ане, которая сидела с открытым ртом, обескураженная таким, неожиданно бурным, проявлением чувств у нашего собеседника. Она кивнула в ответ, и мы ушли, оставив плачущего Серегу и, мирно дремлющую, маму. Я подумал тогда, что она так и не узнает, почему Серега уволился и запил. Мы спустились по заплеванной лестнице, и вышли на улицу.

Остановившись возле дома во дворе, я закурил. Мы молчали, переваривая услышанное. У Ани был подавленный вид, хотя у меня, наверное, тоже. Не очень веселое окружение, да и рассказ не особо веселый. У меня по списку было еще два адреса, и, если по каждому из них будут такие веселые повестушки, то сегодняшний день будет непоправимо отравлен водкой и тягостными событиями чужой жизни. Похоже, Аня думала то же самое.

Неожиданно, наше с ней молчание разорвал истошный женский вопль. Мы резко, практически синхронно, обернулись. Сейчас я могу сказать, что все произошло очень быстро, но тогда мне казалось, что время замедлилось, как в спортивных передачах при повторе. По дворовой дорожке молодая женщина катила темно-синюю коляску. Она, собственно, и вопила. Вдруг, сверху, из окна четвертого этажа полетела знакомая фигура в трениках и байковой рубахе. Она кричала что-то, Аня потом сказала, что тело кричало: «Этого никто не сделает!». Фигура замолчала где-то на середине пути и продолжала полет в молчании. Он сопровождался только криком молодой матери. Тело, наконец, упало. Причем упало на коляску. Подпрыгнуло, отскочило верх и вбок, снова на коляску, и только потом на землю. Секунду была блаженная тишина, а потом мы заорали хором. Я, крича, бежал к кричащей матери, Аня кричала, стоя на месте, уперев руки в бедра и слегка присев, мать кричала стоя возле коляски и на лице у нее стояло выражение ужаса, обрызганного кровью. Я, помню, еще на бегу отметил, что кроваво-красные веснушки густо покрыли ее лицо. Я подбежал и оглядел то месиво, которое состояло из тела Сереги, обломков коляски и погребенного под ними младенца, или его тела. С Серегой было все понятно – ему помощь не требовалась. Я подумал было, что помощь потребуется младенцу, поэтому стащил Серегино тело с обломков коляски и заглянул внутрь них. Я ошибся. Младенцу помощь тоже не требовалась. Серегин кулак, он упал на коляску боком, попал прямо ребенку в череп, проломив его и погрузившись в детский мозг по самое запястье. Рука торчала из середины лица, поэтому я не смог понять красивый был ребенок, или нет. Мать к этому моменту уже плакала навзрыд, а Аня, всхлипывая, говорила что-то насчет того, чтобы вызвать милицию. Я выпрямился с чувством выполненного долга. Начал собираться народ, охочий до кровавых подробностей повседневности. Из подъезда вышла Серегина мать. Подошла и равнодушно посмотрела на то, что было ее сыном. Потом на меня с Аней.

-         Слава Богу, отмучился, - пробормотала она, - перееду к Светке, - и, не оборачиваясь,

побрела обратно в подъезд.

Я взял Аню под руку. Она была в неком подобии ступора. Наверное, как я, когда увидел девочку после встречи с грузовиком. Я ее понимал – зрелище было не из приятных. Я потянул ее за собой. Она безропотно последовала за мной, только ее плечи нервно вздрагивали. Я обнял ее, и мы побрели прочь. Она что-то пыталась сказать, но это ей не удавалось. Когда мы отошли на достаточное расстояние, которое скрыло нас от толпы, я остановился и повернул к себе ее заплаканное лицо. Боже, как она была красива! Я принялся вытирать слезы, которые текли по ее щекам. У нее была потрясающе нежная кожа, хотя, может это только мне казалось. Я знал, что это несвоевременно, а с некоторых позиций и аморально, но я не смог тогда удержаться. Я, вытирая ей слезы, притянул ее лицо к своему, и прижался губами к ее губам. Она не отпрянула, ее губы шевельнулись навстречу моим и меня как-будто проткнули шилом с макушки до пят. Я уже не мог остановиться, она, по-моему, тоже. Так мы и стояли, целуясь под начинающимся дождем, смывавшим кровь с моих рук, два свидетеля неосторожного убийства и завершенного суицида в одном флаконе. Наконец мы оторвались друг от друга, и она посмотрела мне прямо в глаза. Я погладил ее по щеке и ответил на ее взгляд коротким поцелуем.

-         Пойдем чего-нибудь выпьем, - сказал я, и мой голос показался мне хриплым.

-         Да, чего-нибудь бодрящего не помешало бы, после такого, - ее передернуло.

-         Тогда пойдем, и побыстрее, пока двух таких важных свидетелей не догнали, и не

попросили рассказать еще раз то, что мне, например, вспоминать не очень  хочется..

-         Мне тоже, - она дополнила слова коротким поцелуем, как я недавно, - пойдем.

Мы добрались до ближайшего кафе и заказали выпивку. Я никогда не видел, как она пьет что-либо крепче пива. В этот раз она пила виски, правда, в отличие от меня, разбавленный. Но несмотря на это, нас обоих вскоре расслабило. Речь наша стала менее судорожной, мы смогли без чувства тяжести вспоминать имевшее место быть. Во всяком случае, мы последовали знаменитой присказке: « Вот ща мы выпьем, и все трезво обсудим». Уж точно, мы смогли принять решение, что на сегодня хватит поездок «по адресам». Одной, как оказалось, было вполне достаточно. Мы не обсуждали дальнейшие сыскные действия, просто сидели, пили и целовались. Я не мог упустить возможности целовать подвыпившую девушку, а девушка, в свою очередь, как она потом мне сказала, чувствовала себя настолько хорошо, что решила не сопротивляться, хотя конечно, она и списывала потом все на то, что я воспользовался ее минутной слабостью. 

 

                                                                     IX    

 

В тот вечер мы с ней здорово набрались. Она была настолько любезна, что позволила проводить себя до дома. Так я и узнал, где она живет. Оказалось, не так далеко от меня, всего несколько автобусных остановок – минут пятнадцать езды. У подъезда она со мной попрощалась вполне теплым и дружеским поцелуем. Я ответил таким же, и мы попрощались, договорившись созвониться завтра.

Все детали утра совпадали с предыдущими утрами в точности. Я позвонил шефу и спросил о финансировании моей дороги до нового места работы. Шеф сказал, что смог договориться только о шестидесятипроцентной выплате. Я поблагодарил контору за столь широкий жест, и попросил его связаться с администрацией кафе, чтобы меня взяли туда работать, и взяли наверняка. Он обещал уладить это и попросил перезвонить минут через двадцать. Через двадцать минут я перезвонил, и шеф сказал, что, хотя на администрацию кафе пришлось немного нажать, она согласилась взять меня на работу с удовольствием, а так же спросил, что у меня новенького. Я ответил, что всего слишком много, чтобы по телефону говорить. Шеф сказал, чтобы я начинал готовить отчет о проделанном. Я, скрепя сердце, согласился, хотя писать отчет мне абсолютно не хотелось, поскольку я,  во-первых, не люблю писанину, а во-вторых – не знаю, что писать.

Стоило мне только расстаться с шефом по телефону, как он зазвонил вновь.

-         Доброе утро, один из лучших следователей в моей жизни, - произнес Анин голос с

мягкой иронией.

-         Привет, привет, только собирался тебе позвонить.

-         Как дела? Чем займемся сегодня? – сыпала она вопросами. Вроде вчерашний инцидент на

ней никак не сказался.

-         Я предложил бы поехать по оставшимся двум адресам. Посмотрим, что можно выцепить

там, - на деле, я хотел ответить на вопрос «Чем…?» несколько иначе. Во всяком случае, это пришло мне в голову первым.

-         Хорошая мысль, - одобрила она, - как встретимся?

-         Я заеду за тобой. Скажи, какой этаж и квартира.

-         Лучше позвони мне снизу, - она не поддавалась на уговоры! Ну да ладно.

-         Ну… хорошо, если ты считаешь, что так будет удобней, - после всего лишь секундной

заминки, ответил я. Черт! Эта девочка меня будоражила. Но, будоражила как то не так, как обычно это со мной происходило.    

Я по быстрому оделся и полетел на встречу с ней. Скорость моего полета была невелика и равнялась скорости движения автобуса, так что летел я минут пятнадцать. Я вышел из автобуса, подошел к ее дому и набрал ее телефон на своем мобильном. Она сразу сняла трубку (вот, что значит не в сумочке), и сказала, что выходит через пять минут. Через одиннадцать – я уже целовал ее при встрече, сжимая в своих объятиях. И она с удовольствием отвечала на мои поцелуи, сея в моем сердце надежду на то, что, может быть, я перестану быть один в подлунном мире.

Наконец, всласть нацеловавшись и, таким образом, выразив радость от встречи, друг другу, мы двинулись по первому адресу. Это место было дальше, чем вчерашнее, так что нам пришлось проехать почти весь город на автобусе, чтобы засвидетельствовать почтение Петровичу, или Александрову Николаю Петровичу, шоферу бригады труповозов. Пятиэтажный дом из серых панелей был почти таким же, как и дом несчастного Сереги. Мы поднялись на второй этаж и позвонили. В этот раз нам никто не открыл. Я даже начал скучать без какой-нибудь не менее, чем мама Сереги,  живописной дамы в роли дворецкого. Я позвонил еще раз, и еще – ничего. Затем я постучал - с тем же результатом. На стук открылась соседская дверь. Из приоткрытого проема на нас смотрела весьма престарелая соседка Петровича.

-         Здравствуйте, - вежливо поздоровался я, - а вы не знаете, как нам найти Николая

Петровича?

-         А вы ему кто будете? – громко шамкая, проговорила старуха. Наверное слух ее от

возраста пострадал.

-         Мы с его старой работы. С той, с которой он уволился, - я стал говорить громче.

-         А раз уволился, о чем говорить-то? – проявила упорство бабушка.  

-         Нам хотелось обсудить с ним причины его увольнения и предложить снова место у нас.

Нас начальство просило поговорить, вы же знаете, как шоферы то хорошие сейчас, - как и вчера, неожиданно вступила в разговор Аня.

-         Работу ему, что ль предложить хотели? – поняла бабушка.

-         Совершенно верно.

-         Поздно вы пришли, - приоткрыла бабка дверь пошире, - помер он позавчера.

-         Да?! – вырвалось у меня, пожалуй чересчур импульсивно, - Как помер? – я постарался

изобразить на лице скорбь, по поводу утраты мнимого коллеги.

-         Как уволился, все пил. Я ему иной раз хлебушка и поесть еще чего приносила. А

потом  стучу ему как то домой, а он не отпирает. А я то знаю, что он дома. Ну, позвонила, постучала. И на следующий день тоже, а потом милицию и вызвала. Пришли они, значит, дверь взломали, а в квартире никого. Только, когда обыскали все, в шкафу его нашли. Повесился он там. Я глянула, батюшки, а он страшный такой, синий весь, раздутый. Говорили, несколько дней провисел, уже и пахло от него. А чего, жара то какая.

-         А почему он повесился, как вы думаете? – спросил я.

-         А Бог его знает! Повесился и все, - и добавила с сомнением в голосе, -  Пил потому что.  

-         Может, чего-нибудь странное видели, слышали? А то странно это как-то, -

заинтересованно спросила Аня.

-         Да вроде, как обычно – жил, да помер. Родственников у него… Хотя, подождите-ко. Как

нашли его, понятно, народу набралась толпа. И, смотрю, впереди всех девчушка такая, лет пяти, в платьишке розовом стоит и все смотрит на него, а глаза, вишь ты, чернющие, как ночь. Я таких отродясь не видела. Думаю, кто такая. Может, думаю,  родственница его? Потом вспомнила. Родственников у него не было. Спросила, может, кто в подъезде знает, так нет, никто. Приблудная какая то, пришла на удавленного посмотреть. А так, ничего странного, - закончила она монолог.

-         Спасибо вам за то, что сообщили о его смерти. Мы то и не знали, - вдохновенно врал,

скорбящий в моем лице, коллега, - Жаль, хороший был человек.

-         Да, - ответила бабка,  - тихий был, не шумел, не буянил. Пил себе и пил в тихую.

-         Ну, до свидания.

-         А, и тебе счастливо, - дверь закрылась, и я услышал звон ключей изнутри. Этот звон

напомнил мне о друге в дурдоме. Надо его навестить. Мы стали спускаться по лестнице, когда я, как всегда, когда выхожу, закурил.

-         Ты много куришь, - заметила мне Аня.

-         Да, много. Особенно по вечерам, когда остаешься один. К сожалению, нет никого, кто

изменил бы это.

-         Ты что, предлагаешь мне этим заняться? - смеясь, спросила она.

-         А почему бы и нет? – в тон ей ответил я.

-         Не-е-т. Это уж ты уволь!

-         Это почему же?

-         Ты себя в зеркало давно видел? – хихикнула она.

-         Недавно. Я там красив, как Бог.

-         Если тебе это кто-то сказал, то тебя обманули. Если ты сам так решил, то, пожалуй,

скромность не ведущее у тебя качество.

-         Так ведь не имей сто рублей, а имей наглую морду, - привел я в пример древнюю

народную мудрость.

-         Не лучший принцип для жизни.

-         Зато практичный, - не потерялся я.

-         Да уж. И с этим человеком я целуюсь при встрече! Боже! – она всплеснула руками.

-         Да. Целуешься с таким страшным мужчиной, на которого без слез не взглянешь. Наглым,

уродливым, зато практичным.

-         Мой Бог, у меня еще не было среди кавалеров смеси Франкенштейна и Скупого Рыцаря.

-         Ну да ладно. А то я тоже начну критически высказываться в адрес присутствующих. Что

ты думаешь по поводу судеб людей из бригады труповозов?

-         Давай посмотрим, что у нас есть, - сразу переключилась она, - пойдем, найдем скамейку

и все обсудим, - она отвела меня к скамейке, усадила и достала почти со дна сумочки блокнот. Под ним, кстати, я заметил мелькнувший мобильник, - Смотри, девочку ты видел возле места смерти своей жены, на улице после грузовика, во сне возле дурдома и, как тебе показалось, она мелькнула на улице.

-         Ну да, так оно и есть, - она быстро черкала в блокноте то, что говорила, - Дальше. Судя

по всему, она была в машине труповозки, когда перевозили трупы девочек.

-         Потусторонних девочек, как ты заметила при осмотре.

-         Да, потусторонних. И еще она была в доме повешенного шофера.

-         Повесившегося шофера!

-         В свете текущих событий, я бы так однозначно не утверждала.

-         Ты что, хочешь сказать, что шофера повесили, а Серегу выкинули из окна?!

-         Я же сказала, что этого нельзя утверждать однозначно. И не ори на меня!

-         Да я и не ору, просто подобное предположение несколько неожиданно для меня. Я еще

позавчера, а может и раньше, потерял нить расследования, и вообще большую часть нитей, которые связывали меня с реальностью. Так что я не ору. Извини.

-         Тем не менее, в большинстве эпизодов этого дела фигурирует эта девочка. Зримо, или

незримо. 

-         Ты хочешь сказать, что она всех переубивала? – я в глубине души допускал такую

возможность, но, с разумных позиций, это был полный бред.

-         Нет. Это не она, но она связана со всеми трупами в этом деле. В том числе, и с

украденными из морга.

-         Я не удивлюсь, если она их и украла. Чтобы съесть, или сшить из их кожи себе платье,

потому что ей надоело розовое, или чтобы…

-         Послушай, еще немного в этом же стиле, и я подумаю, что твой внешний вид

соответствует внутреннему содержанию твоей головы.

-         Которая, при всем своем отталкивающем виде, неплохо целуется, да?

-         Если я целуюсь с тобой из жалости к убогим, то это не повод для тебя думать, что ты это

делаешь неплохо. Я всегда сочувствовала идеям «Общества защиты животных » и, благодаря этому, целуясь с тобой, я не иду против себя. 

-         Я не буду развивать тему взаимоотношений с животными, а то ты обидишься, - наша

пикировка послужила хорошей отдушиной в длинной цепи бесполезных размышлений.

-         Итак, мы остановились на том, что девочка встречается рядом со всеми трупами. Но,

объясни мне, почему ты так легко записала их всех в убитые?

-         Я не говорила, что они убиты. Я просто это предположила.

-         Ты говорила про потусторонность найденных на обочинах дорог тел. Ты сказала, что их

здесь быть не должно. Так ведь и оказалось – они исчезли из морга. Но все они родились на этой земле, а не в межгалактическом вакууме, об этом говорят их свидетельства о рождении и наличие у них родителей. То есть речи о непорочном зачатии и клонировании быть не может. На работе они тоже со всеми ладили хорошо и странностей за ними не замечали. Следовательно, такое редкое в наши дни качество, как чуждость этой реальности, они приобрели в промежуток времени между уходом с работы накануне смерти и временем обнаружения тел.

-         А ты соображаешь, - Аня ласково потрепала меня по щеке, - если так пойдет дальше, то

мы с тобой заработаем главную милицейскую, а, заодно, и Пулитцеровскую премии.

-         Может, на этой оптимистической ноте мы отправимся по третьему адресу, а? –

предложил я, прервав ее саркастические ухаживания, - посмотрим, что еще случилось с труповозами.

 

                                                                      X         

 

 

И мы поехали по третьему адресу. Это было недалеко от того места, где мы находились. Труповозы объединялись по территориальному принципу. Почти такой же дом, третий этаж, деревянная крашеная дверь. Разница была в том, что она от толчка открылась. Мы зашли в двухкомнатную типовую квартиру. Это было явно жилище холостяка – было довольно грязно. Но не это в квартире было главное. Главным было то, что воздух был насыщен каким то сладковатым, до боли знакомым запахом. Я вошел в комнату, пытаясь определить источник запаха. Тогда бы я понял, почему он мне знаком. Комната была пуста, на давно не мытых окнах висели присохшие мухи, которых расплющило мухобойкой много веков назад. Постель была не застелена, возле нее стояла бутылка с минеральной водой и наполненная окурками пепельница. Мы прошли на кухню и спугнули рой мух со стоявшей в раковине горы грязной посуды. Она стояла так же и на столе, и возле раковины. Было похоже, что владелец жилища исчерпал лимит чистой посуды. Во второй комнате был такой же бардак, как и в первой, не было только незастеленной постели. На грязном ковре, прожженным  в нескольких местах, виднелись жирные пятна и валялись окурки. Допотопный телевизор с мерцающим экраном показывал новости. Черно-белая тетка говорила о наводнении в Перу, голодающих детях КНДР и еще черт знает о чем. Хозяин, похоже, вышел ненадолго, поскольку в квартире никого не было. Во всяком случае в обитаемых ее частях. Я, вспомнив рассказ бабки по второму адресу, заглянул в шкаф – тоже никого.

-         Значит, будем ждать хозяина, - сказал я Ане.

-         Находясь здесь, хочется все время помыть руки, - морщась пробормотала она.

-         Так иди и помой. В чем проблема?

-         Да, пожалуй, я так и сделаю, - она говорила это, уже скрываясь в коридоре, по пути в

санузел. Я остался водить взглядом по комнате. Окурки, жирные пятна. Жирные пятна, окурки. Из этого созерцания меня вывел Анин голос, который, в высшей степени настоятельно, меня к себе звал.

-         Чего тут у тебя? Как идет мытье рук? Все ли успешно? – я входил в ванную. Аня молча

стояла перед раковиной, включенная ею вода, с утробным звуком уходя в слив, лилась упругой струей. Она молча показала мне на ванную, завешенную шторкой из полупрозрачного полиэтилена. Я отодвинул шторку. Она с легким звоном металлических колец, повешенных на металлическую штангу, отъехала вбок, открывая грязную, с потрескавшейся эмалью, чугунную емкость. Ванна была наполнена водой и ее уровень был в сантиметрах пятнадцати от краев. Под ее гладью находилось обнаженное мужское тело. Голова была окинута на бортик над уровнем воды. Глаза были закрыты, по лицу блуждала усмешка. Вода была розовой. Из-за этого другие особенности плохо просматривались сквозь водную толщу. Видно было только, что руки, мирно покоившиеся под водой, были глубоко взрезаны в области запястий чем то острым. Это «что то» оказалось лезвием бритвы, которое лежало в головах ванной на бортике. Таковой была судьба последнего из оставшихся в нашем списке членов бригады труповозов.

Аня уткнулась мне носом в плечо, прижавшись всем бюстом к моей рубашке. Мне, несмотря на неподходящий момент, понравилось. Либидо сильнее смерти. Чужой смерти, потому что когда умрешь ты, твоя роль в увеличении популяции делается исключительно пассивной, а это как-то непривычно

-         Давай-ка двигать отсюда, - я обнял ее за плечи и повлек к выходу, - Вот я и увидел

третий труп в этом деле (не считая, конечно, девочки под грузовиком).

-         Да, лучше пойдем, - пробормотала она. Мы вышли из квартиры, предварительно я обтер

все, к чему мы прикасались, носовым платком.

-         Вот видишь, - сказал я, когда мы вышли, - мои предположения, какими бы они тебе не

казались, оказались верными. 

-         Да, - ответила она, и ее, уже знакомо мне, передернуло от увиденного, - ты у нас просто

гений сыска.

-         Могла бы обойтись без сарказма, признавая мою правоту.

-         Но не обошлась же.

-         Я заметил. Что дальше делать будем? У нас есть мертвая бригада труповозов – три штуки, мертвые девочки – пять штук, мертвый, после столкновения с Серегой, младенец – одна штука. Все трупы девочек пропали, при том, при всем померли они от неизвестных причин. Итак, мы стоим среди кучи мертвяков, и ничто не наталкивает нас с тобой на какие-нибудь стоящие мысли.

-         Мне кажется, что когда ты устроишься на работу в кафе, многое станет на свои места.

-         Я в этом абсолютно не уверен. В этом деле, по моему, никогда и ничего не станет на свои

места.

-         Брось, не думала, что обилие трупов выбивает тебя из колеи.

-         Не обилие трупов, а отсутствие зацепок в этой куче разлагающейся плоти.

-         Поехали в кафе, устроим тебя на работу, заодно я огляжусь.

-         Пожалуй, нам больше ничего не остается делать.

И мы поехали. Дорога в «Полукруг» была точно такой же, как и в тот раз. Я невольно провел параллель со своими утрами. Мои утра были похожи на поездки в кафе. По  одно-и-тожестии по тому, как я к этому относился. Аня, напротив, смотрела, не отрываясь, в окно. Оно и понятно, ведь она ехала по этому маршруту первый раз. Мы практически не разговаривали. Ей не хотелось, наверное, а я не хотел отрывать ее от созерцания пейзажа, проносящегося за окном такси.

Мимо быстро неслись куда-то назад деревья, как будто за ними гнался, весь залитый древесным соком, лесоруб с топором, которым он расчленял их тела. Солнце светило все также нещадно, как и часом раньше. Я, помнится, подумал, что, если не вынуть труп санитара из ванной, то кто-нибудь, вроде Михаил Федоровича, а, может, и он сам, будет нудеть про плохую сохранность мертвых тел на жаре. Солнце вытекшим желтком сияло на бело-голубом небе и сушило зелень травы под ногами. Без него трава не зеленеет, а с ним зелень исчезает, и трава стремиться быть похожей на него – такая же желтая. Стало быть, солнце пример для подражания. Я подумал, как все вокруг под его лучами делаются желтыми, а потом максимально желтыми  - коричневыми. Мы все, как трава под солнцем. Без него зеленые. Вспоминались зимы и зелень лиц, делающая снег еще более белым. Подчеркнуто белым. Стоило вылезти из-под облаков, разорвав их саван, солнцу, земля становилась коричневой. Следом за землей, то же происходило и с людьми. Выходит, все желтые и рыжие изначально предметы и существа несут в себе солнечную активность и никогда в жизни не позеленеют. И только после их смерти тлен затрагивает их оболочку, сообщая ей зеленый цвет. Аня думала не знаю о чем, но, наверное, не о том же, что и я. Такой рациональной девушке вряд ли приходили в голову подобного рода мысли.

Наконец, наш приезд нарушил стройный ход моей мысли. Я выскочил из машины, чтобы обежать ее со стороны багажника, и открыть Ане дверь. Я подал ей руку и она, опершись на нее и показав мне свои великолепные колени, вышла из машины, грациозно выгнув спину. Она была похожа на потягивающуюся кошку, которая, принимая, как должное, что ее гладят и кормят, поворачивается к кормящему и гладящему хвостом, и идет прочь из дому по своим делам на ближайшую крышу. Я расплатился с таксистом. Пока я это делал, Аня созерцала открывшийся ей вид места, где я буду работать. Я встал рядом и прикурил, глядя в ту же сторону, что и она.

-         Ну, вот и приехали, - широко проводя рукой по окружности, сказал я.

-         И здесь ты будешь работать? – спросила она с брезгливым выражением лица.

-         А что тебе не нравиться? Для придорожного кафе в пригороде - очень даже неплохое

место. Бывает гораздо хуже.

-         Я тебя разубеждать не буду - я свое мнение сказала. И вообще, я не знаю, в каких местах

ты бываешь, если знаешь места хуже этого. Мне, вообще, не хочется, чтобы ты здесь работал.

-         Но ведь ты сама меня сюда вытащила сегодня!

-         Раньше хотела, а теперь нет, но это ваше с шефом дело, как тебе расследовать это дело.

-         А почему не хочешь-то?  

-         Просто мне не нравится это место. Я не могу, а если бы и могла, то не сказала бы все

равно, почему не нравится.

-         Ну… Нравится, не нравится, а работать надо. Пойдем, - сказал я, пытаясь ее увлечь за

собой.

-         Давай ты пойдешь, устроишься на работу, а я тебя здесь где-нибудь подожду, - она

высвободила руку из моей.

-         Как же я без тебя-то? Ведь мы сообщники в этом деле. Пойдем, заодно и осмотришься,

может, поймешь, почему тебе не нравится место.

-         Ладно, - скривив лицо, как-будто изо рта у меня, прямо у нее на глазах, вылезла, шевеля

лапами, здоровенная жаба, - я попью там кофе и осмотрюсь, только ты давай побыстрей.

Мы вошли в кафе. Аня села за столик, а я прошел к стойке бара и спросил, как мне найти дирекцию. Мне указали на административный отсек, и сказали, что надо идти прямо и последняя дверь направо. В дверях, ведущих в административный отсек, я обернулся и увидел, как Аня заказывает кофе. Когда я поворачивался обратно, дверь распахнулась мне навстречу, больно ударив меня по руке. Передо мной, замерев от неожиданности, стояла моя знакомая официантка-филолог. Она забормотала слова извинения, держа в руке уставленный посудой поднос. Потом, узнав меня, лучезарно, на ее взгляд, заулыбалась.

-         Вот собрался-таки устроиться к вам на работу, - сказал я, тоже улыбаясь, - Я же помню,

что вам станет легче работать, если официантов станет больше, вот я и решил пойти на некоторые жертвы ради вас.

-         Мне очень приятно. Если мы теперь будем видеться чаще, я смогу рассказать вам об этом

поподробнее, - она кокетливо улыбнулась, взмахнула подносом и скрылась.

Нет, при виде этой девушки во мне ничего необычного не шевелилось, как это происходило в присутствии Ани. Да, какое там, шевелилось – в присутствии Ани все просто бурлило, извивалось и корчилось внутри меня! А эта  - девушка, как девушка, не выдающаяся, нет. Но симпатичная. Я пробрался в запретные для посетителей глубины «Полукруга». По одну сторону коридора находилась кухня, в которую вела довольно широкая дверь. Она была двустворчатой, как в метро, и распахивалась в две стороны. Из нее выпорхнула официантка вместе с бегущими за ней запахами приготовляемой пищи и сизоватым облачком дыма, которое свойственно любой кухне. Даже моей, на которой так редко что-то готовилось. На ней чаще всего разогревалось, но, судя по всему, даже этот незамысловатый процесс требовал присутствия этого облачка. Иначе не создавалось ощущения наличия еды. По другую сторону тянулись построенные, как взвод солдат, двери. Сходство с солдатами усиливалось от их одинаковости. Совсем как в морге, который, вроде, стал мне почти родным в связи с этим делом. Я пошел вдоль них, ощущая себя неким военачальником на плацу. Я хотел крикнуть дверям: «Равняйсь! Смирррнаа!», но не стал. Я подумал, что вдруг в момент моего командования дверями, выйдет в коридор директор заведения, посмотрит на все это, и не возьмет меня на работу. Более того, не подпустит к дверям своего кабинета силами охраны, а потом позвонит шефу и скажет, что готов, конечно, взять на работу фиктивного официанта, но он не должен быть умственно отсталым. Поэтому я продолжил путь дальше по коридору в молчании.

Кабинет директора - я оглядел его, когда открыл дверь - был хорошо обставленным помещением, отделанным панелями, олицетворяющими какой-то светло-коричневый камень, с темно-коричневыми разводами. Пол был покрыт ламинатом, имитирующим паркет. Ближе к окну, стоял письменный стол, с девственно чистой столешницей, которая была похожа на столешницу из красного дерева. Вообще весь кабинет был похож на какую-то большую кубическую имитацию. Директор, правда, директора не имитировал. Это был натуральный директор. Единственный натуральный предмет в обстановке кабинета. Как он уживался с этим миром подобий, я не мог предположить, но, судя по его желтоватому цвету лица и мешкам под глазами, не очень хорошо. На его коже, казалось, отпечатался оттенок стен, которые годы давили на него. А может это его естественный цвет, - подумал я, - тогда он тоже имеет солнечное начало. Но мешки под глазами эту версию опровергали. Нет, не солнечный дядька. Почему-то я вспомнил про Аню, которая пила сейчас кофе где-то в другом измерении, которое находилось на другом конце этого коридора. Этот коридор был каким-то порталом между временами и пространствами. Совсем как в фильмах про инопланетян, которые, стремясь захватить Землю, переправляют по таким вот порталам свои войска.

-         Добрый день, чем могу быть полезным? – спросил меня директор, вставая из-за стола.

-         Вам должны были звонить из моей конторы по поводу моего трудоустройства, - ответил

я, пожимая ему руку. Рука у него была дряблая и прохладная, как-будто подержал за руку тряпичную куклу, которая была некоторое время в холодильнике.

-         А, так это, значит, вы? – он вроде до сих пор сомневался, - Официантов сейчас стало

гораздо меньше, все из-за этих дурацких смертей. Темные люди, знаете ли. Распустили слухи про привидения, маньяков-убийц, прочие небылицы. Бред конечно. Вы же понимаете? А они - нет! Чертовы бабы разбегаются, как будто каждая из них увидела у себя в кровати, вместо мужа, урода с двумя головами, окровавленным ножом, и одним глазом на лбу, который горит красноватым светом во мраке! – а директор был натурой поэтической. Я слегка улыбнулся.

-         А вам что-нибудь известно? – я понимал, что ничего, но не спросить не мог.

-         Да чего там должно быть известно?! Померли и все. Ежедневно в мире умирают тысячи

человек, и ничего, а здесь пятеро за две недели и все, конец света!

-         Ну ладно. Попробую сам что-нибудь узнать.

-         Вы здесь для этого и есть. Но мне надо, чтобы вы работали, причем работали так же, как

все. Ваша работа не должна препятствовать раздаче пищи моим посетителям, а то уволю.

-         Так я зачислен в штат?

-         Да, больше мне ничего не остается делать -  работать то некому, - интересно, на какие

тайные струны в его душе нажал мой шеф, чтобы он совершил такой подвиг, как зачисление меня в свой штат?

-         Спасибо. Хоть меня и предупредили о благополучном исходе моего назначения на

должность официанта, все равно, спасибо.

-         Завтра приступаете. В восемь тридцать придете, переоденетесь в форменное, и с девяти

утра приступите к своим обязанностям. Все вопросы по ходу работы либо к администратору, либо к другим официантам. Перекуры не приветствуются, а вы, я вижу, курящий, значит вам придется делать это реже, чем обычно. Работа без обеда, без перерывов. Только, разве, на отправление естественных нужд.

-         Спасибо, я уж думал, что это придется делать так же, как и курить, то есть реже.

-         Вы напрасно шутите. У меня с чувством юмора плохо – это все говорят, - его лицо и

впрямь было каменным и абсолютно непроницаемым, - с клиентами вам надлежит быть вежливым и улыбаться. Чаевые распределяются между сотрудниками. Как - вам расскажет администратор.

-         То есть, все наши чаевые складываются и потом делятся между всеми?

-         Точно. Это потому, что не всем сотрудницам повезло с приятной внешностью. Более

того, некоторые, на мой взгляд, стали бы просто находкой для кунсткамеры и были бы абсолютно потерянными для Музея мозга.

-         Насколько я вижу, в основе вашей системы управления лежит глубокое уважение к

персоналу и желание жить его проблемами.

-         Молодой человек, перестаньте упражняться в остроумии. Отсутствие у меня чувства

юмора не означает, что я не могу понять вашего сарказма. Если хотите у меня работать, вам придется отказаться от вашего стиля изложения информации и делать это так, как я этого требую.

-         Ну хорошо, хорошо. Не обижайтесь. Просто сложно вот так вот сразу, как вы говорите

«отказаться от стиля изложения», - миролюбиво прервал его я.

-         Да. Вот так, пожалуй, лучше. Значит, завтра приступаете, - он согласился на мир.

-         А как насчет зарплаты? – немного помедлив в дверях, спросил я.

-         Как у всех – триста пятьдесят долларов по курсу на момент выплаты, - он уже сидел за

столом, и о том, что он обратил на меня внимание, свидетельствовало лишь то, что он слегка приподнял голову, так, чтобы видеть мои ботинки.

-         Спасибо. До свидания, - я вежливо попрощался и вышел.

Интересное впечатление оставил у меня директор. Какое-то двойственное. С одной стороны, полный придурок и сухарь, с другой – вроде, неплохой дядька. Я шел обратно по порталу между временами и пространствами, а, в обиходе, по коридору обратно в зал с посетителями. Где-то в конце этого портала меня ждала Аня, пившая свой кофе. Я шел по нему и думал о ней. Это было приятней, чем размышления о директоре. Хотя о нем надо было бы думать. Мне у него работать еще некоторое время, а, учитывая его авторитарность, придется делать это так, как он требует. Теперь у меня два начальника, и каждый из них будет требовать у меня, зачастую, взаимоисключающих вещей – хорошая и оперативная работа официанта и точно такой же хороший и оперативный сбор информации. Ну да ничего, прорвемся, а сейчас меня ждала Аня, и мне, по большому счету, было наплевать на все остальное.

Когда я вошел в зал, на ее лице читалось вполне отчетливое нетерпение, которое бывает у людей, стоящих в очереди. Она бросила на меня через весь зал тяжелый взгляд, который был похож на летящий в меня тяжеленный, серый булыжник. Булыжник угодил мне между глаз и с глухим стуком упал под ноги. Я виновато улыбнулся в ответ, как бы извиняясь за болтовню директора в кабинете. Мои извинения, судя по не изменившемуся выражению ее лица,  ее мало тронули. Я подошел к ней. Возле нее на столе стояла пустая чашка кофе. Я потрогал чашку, она была холодная, значит, она выпила кофе давно и ждала меня в не нравившемся ей месте.

-         Ты побыстрей не мог?! – она раздраженно отодвинула чашку.

-         Не мог. Директору ведь не прикажешь, что и когда говорить.

-         Ладно, пошли отсюда. А то я уже просто задыхаюсь в этом заведении, - она взяла меня за

руку, которую я предусмотрительно протянул ей, и мы направились к выходу.

Мы вышли на улицу, и она облегченно вздохнула. Так, наверное, вздыхают узники тюрем, когда, наконец, после долгих лет отсидки, ворота тюрьмы распахиваются перед ними и воздух свободы упругой струей ударяет им в грудь, как пуля, выпущенная с близкого расстояния наемным убийцей. А что, для многих свобода и есть убийца, который столько лет караулил их у выхода и вот дождался свою жертву, и выполнил заказ всемирного закона страдания.   

-         Так тебя взяли на работу, - спросила она, отвздыхав все, что в ней накопилось.

-         А как же, - с довольной ухмылкой сказал я, хотя моей заслуги в этом не было, - шеф ведь

договорился.

-         Ах, ты! Пожинатель плодов чужих усилий! – весело возмутилась она и ткнула меня

локтем в бок.

-         А чего, - я сделал дебильное выражение лица, - если само плывет в руки. Главное, чтобы

это «само» тонуло, а то… Ну, ты понимаешь.

-         Ты, вообще-то думай чего говоришь - ты не в кругу своих коллег по цеху! – она и

вправду была возмущена.

-         Ну почему ты так плохо думаешь про моих коллег – я один, может, такой? – я попытался

превратить все в шутку.

-         Я тебе все сказала, - превратить все в шутку не удалось.

-         Слушай, можно я сделаю тебе предложение, которое ты можешь счесть неприличным?

-         Если такое же, как предыдущий твой перл, то лучше не надо, - она еще не остыла.

-         Нет. Совсем другое. Помнишь, я тебе рассказывал про моего друга, который лежит в

дурдоме. Так вот, поехали к нему. Ну… Поесть отвезти, да и вообще познакомитесь, - почему то захотелось их познакомить. Для чего, я не знал, это пришло ко мне как-то спонтанно.

-         Ну, спасибо! Ты что думаешь, мне не хватает общения с одним психом на протяжении

вот уже нескольких дней? Ты хочешь свести меня с остальными психами нашего города? – она немного помолчала, - хотя, может получиться неплохой материал. Что-нибудь вроде «Моя жизнь в среде умалишенных». Я ей не возражал – она же его не видела, и поэтому было бесполезно  доказывать ей, что псих вовсе не псих.

-         А чем тебе не нравится интеграция в мир психов? Мы тебя примем со всей, доступной

нам, теплотой.

-         Хорошо. Ты все-таки не очень сумасшедший, хотя и не нормальный, но, все же, не очень.

Я хочу узнать, как далеко ты можешь зайти, поэтому поехали. И мы поймали такси до дурдома.

 

                                                                        XI

 

Пока мы ехали обратно, Аня смотрела в окно и молчала. За окном так же бежали деревья, только уже в другую сторону, но неизменно против нашего хода, нам навстречу. Я раздумывал о лесорубе, который за ними гнался. Того и гляди он, размахивая топором, появится из-за ближайшего поворота перед машиной. Интересно – это один и тот же лесоруб, или их здесь двое, работающих погонщиками и забойщиками деревьев на двух направлениях. Если он один, то ему, наверное, тяжело нарезать круги, гоняя деревья с одного места на другое, чтобы люди, проезжающие в машинах мимо, наблюдали его незримую работу. Его самого никто не видит, а деревья меж тем бегают туда-сюда и иной раз гибнут от его топора, когда он их нагонит. То, что они гибнут, я не сомневался, потому что в лесу можно найти их разлагающиеся тела.

-         А вот послушай, - повернулся я к ней, - ведь девочка самый первый раз была с мамой, и

была голубоглазой.

-         Ну? – она повернулась ко мне, и в ее глазах были еще следы раздумий о чем то, что

пряталось в глубинах их густой зелени.  

-         А во всех остальных случаях девочка была одна и с черными глазами.

-         Ты это к чему? – следы раздумий были все еще вполне отчетливы в ее глазах.

-         Я это к тому, - терпеливо продолжил я, - что мы все время исходили из того, что девочка

была одна. А если их две?

-         Но ведь лицо-то, с твоих слов, у них было одно.

-         Ты помнишь фильмы ужасов, где в невинных детей вселяется дьявол?

-         Да-а, придется вплотную заняться культпросветработой, - она смотрела на меня с

притворным сожалением – так обычно смотрят на умственно отсталых детей, когда их родители отвернулись, а окружающее общество смотрит на тебя и ждет, приемлемой в обществе, реакции на слабоумие ближнего своего, - это надо же, какой бред ты смотришь на досуге!

-         Я питаюсь тем, чем кормят, дорогая. И, в отличие от некоторых, не привередничаю.  

-         При такой диете, тебе лучше поменять повара.

-         При обилии поваров, готовящих примерно одинаково, это сложно.

-         Каковой ни была бы диета, что ты хотел сказать-то?

-         А то что «инфернальная» сущность вселилась в нашу вполне земную девочку, - я сам не

очень верил в то, что я говорил. Аня это подтвердила, покрутив пальцем у виска, там, где заворачивался светлый локон ее волос.

-         Ну, хорошо, хорошо, если ты считаешь именно так, - сказал я ей, -  то Бога ради. И мы

снова замолчали.

Мы промолчали весь остаток пути. Наконец такси остановилось. Дурдом приветствовал нас облупившимися грязно-желтыми стенами. Как, впрочем, и в мой последний визит. Аня шла рядом со мной по потрескавшемуся тротуару к известному мне, но не ей, корпусу. Она вертела головой, но молчала, хотя на лице у нее были написаны вопросы об имеющем место быть вокруг.

-         А что такое «геронтологическое»? – спросила наконец она, видимо узрев здание, найти

которое я смог бы и в непроглядном мраке, по исходившему от него запаху мочи и старости.

-         Геронтология – наука о старении. Короче, стариков здесь лечат.

-         От чего? От старости? Неужели научились уже?!

-         В рамках этого заведения, я думаю, что от маразма. Вот вырастешь, доживешь до

старости и столкнешься напрямую с угрозой маразма. И как только начнешь ходить под себя, среди ночной прохлады, твои потомки сядут за круглым столом и решат, что лучше платить деньги за твою смерть в стенах больницы, чем обонять продукты твоей жизнедеятельности ближайшие лет десять. Слабоумные старики живут дольше, чем  здравомыслящие.

-         Почему?

-         Потому что здравомыслие, как раковая опухоль, расползается по изношенному телу и

отравляет радость последних дней. А без мозгов, оно, может, от тебя и больше неудобств окружающим, зато ты спокоен и, не нервничая из-за политической обстановки и цен на продукты, отходишь в мир иной, приветствуя его радостно и бестрепетно.

-         А что, родственники вот так вот, запросто, отдают своих, например, родителей умирать в

психбольницу? 

-         Ну да, а ты бы поступила иначе, когда твои родственники умирали бы дома от пролежней

и сепсиса, а ты бы торчала на работе? К тому же, родственники боятся смерти, и напоминание о ней, в лице умирающего дома родителя, их перестает устраивать через очень непродолжительное время.

-         Ну-у… Может… ты и прав. Вот поэтому я и хочу умереть молодой, чтобы ничего этого

не было, чтобы меня никто не опекал. Быть беспомощной - это ужасно!

-         В этом тоже проявление страха смерти и гордыни. А она самый страшный грех.

-         Ты что, читал на ночь брошюры из серии «Бог любит вас»?

-         Да нет, ты же знаешь, что я не умею читать.

-         А откуда тогда у тебя такие мысли? О грехах и прочей лабуде?

-         Это просто размышления вслух, ничего личного. Чего ты завелась-то так от религиозных

упоминаний в разговоре?

-         У меня предки страсть какие религиозные. С детства мозги все прополоскали подобными

темами! А тут ты еще с этим же! – она явно была сегодня не в духе. Я подумал, что все женщины раз в месяц не в духе, поэтому придавать большое значение перепадам ее настроения не стоило.

Мы подошли к нужному нам корпусу и зашли внутрь. Поднявшись на этаж, мы увидели небольшой холл, в котором на тот момент сидело несколько больных, вокруг которых сгруппировались, судя по всему, их родственники. Один из больных, мелкий мужичонка в темно-синей, мятой, фланелевой пижаме, вдруг встал и подошел к нам, как-то заоблачно улыбаясь. Я, приглядевшись к нему повнимательней, узнал, хотя и с трудом, в его небритом лице позапрошлого мэра нашего города.

-         Здравствуйте, горожане! – вежливо поздоровался мэр.

-         Добрый день, - почти хором ответили мы.

-         Вы знаете, что в нашем городе разрабатывается новый генеральный план

переустройства?

-         Нет, мы не слышали об этом, - ответил я уже один и почувствовал, как Аня потихоньку

взяла меня за руку и несильно сжала ее, отступив немного за меня.

-         Да, планируется. Между прочим, автор этого проекта я, - не без гордости заявил мэр, а

его родственники выжидательно и как то с ожиданием неизбежного посмотрели на нас, - Да, я один его создал и теперь он в стадии реализации.

-         А в чем суть этого проекта?

-         В том, что в городе места традиционных захоронений исчерпали себя. Демографическая

обстановка нашего города неуклонно улучшается, растет рождаемость и, как следствие, растет и смертность тоже! – если бы не пижама, он походил бы сейчас на пламенного оратора римского сената, - И, поскольку смертность растет, нам необходимо где-то хоронить своих умерших.

-         Вы хотите вынести все кладбища в пригород? – я подумал, что это плохая мысль, так как

все похоронные процессии, или их часть точно, будут проходить мимо моего дома, а значит, не только будут мешать мне спать, но и уничтожат мое желание смотреть в окно.

-         Но земли вокруг города отданы под сельское хозяйство, так что нам ничего не остается,

как хоронить людей в его черте.

-         Ну что ж, вполне здраво звучит.

-         Но в черте города нет больше мест для устроения кладбищ, они занимают слишком

много места, - вмешалась на полном серьезе, в наш с сумасшедшим мэром разговор, Аня.   

-         Верно! Вы абсолютно правы, моя юная горожанка! Вот, смотрите, - повернулся он к стае

родственников, которые начали кружить вокруг него, как стервятники над кучей падали, - в отличие от вас, некоторых еще волнуют проблемы города, и они еще проявляют к ним интерес. Так вот, суть моего проекта состоит в том, что кладбища надо минимализовать. Перестать делать их такими большими.

-         И что же вы предлагаете? - все еще серьезно спрашивала Аня.

-         Я предлагаю в каждом дворике, каждого дома, устроить эдакое мини-кладбище, для

жильцов. Тихо, уютно, по семейному и далеко ходить не надо. Усопшие спят прямо под окнами живых, - он хрипло рассмеялся.

-         Ну, а где играть детям живых? - живо вмешался в такой интересный поворот безумной

мысли я. 

-         Этим придется пожертвовать, в первое время. Потом, когда первый слой умерших за пару

лет разложится, получится высококлассный перегной, который можно будет использовать для выращивания различных растений – овощей, фруктов, может даже, плодовых деревьев. Это сократило бы расходы на закупку и транспортировку этих культур из других областей. Тем более, что можно будет снять верхний плодородный слой земли и перенести его в другие районы города, а трупы выкладывать прямо на песок, - у меня начинала съезжать крыша. При взгляде на Аню, я понял, что она намного опередила меня в этом процессе.

-         Но…

-         А потом на этом месте можно будет выгуливать собак. Они будут выкапывать из земли

кости, которые не сгнили, и хозяева будут экономить на корме для своих питомцев. Это повысит уровень их благосостояния. Так мы понемногу выберемся из нищеты и станем преуспевающим городом области, а, может, мы приобретем статус областного центра, и, как следствие, увеличится поток инвестиций… - родственник, молодой человек интеллигентного вида, ласково взял его за локоть, и повлек в противоположную от нас сторону. Мэр продолжал говорить, но уже не нам, а молодой человек со смущенной улыбкой, посматривал на нас, оборачиваясь через плечо. Я улыбнулся, как можно грустней и сочувственней, в ответ и поволок Аню ко входу в отделение. Позвонил в звонок при входе, и мы принялись ждать звона ключей, поворачивающихся в замке.

-         Я вот думаю, - сказала Аня полушепотом, - как психиатры сами не сходят с ума?

-         В психиатрии, статистически достоверно, не бывает случайных людей, - отшутился я.

Наконец, двери отделения раскрылись, и я вошел в знакомый длинный коридор. Впрочем, знакомый только мне – Аня коридора не знала и в обстановке не ориентировалась, а значит оставила за собой право слегка прижаться ко мне, чуть сжав мою руку выше запястья. Ощущение было чудесным, и я подумал: « А ну его друга то, сумасшедшего », но совесть, долг и все такое взяли-таки, как всегда, верх, и мы двинулись к посту медсестры.  

- Я бы в этом коридоре бы уже и тронулась, - сказала она уже шепотом, - как психиатры.

- Если так мало надо, чтобы сойти с ума, то в мире было бы оченьмного умалишенных, - опять отшутился я. Точнее, я думал, что отшутился, потому что Аня с неожиданно серьезным видом посмотрела на меня снизу вверх и спросила:

- Почему? Почему ты так сказал?! – неожиданно она напряглась и говорила уже скорей возмущенно, нежели с интересом.

- Ты чего завелась то? – удивился я, причем совершенно искренне.

- А ничего! - Аня вырвала руку из-под моей и пошла несколько впереди. И, поскольку я ничего не понял, то молча поплелся следом, гадая, что я сказал не так.

- Ладно, извини, если я сказала что-то резко, - так же неожиданно сказала, обернувшись ко мне, Аня, - просто мне как-то не по себе здесь.

- Да нет, все нормально. Просто я не понял, что с тобой.

- Да нет, иногда со мной бывает, - я вспомнил куцые обрывки знаний по женской физиологии, и оказалось, что эти воспоминания помогают понять возможные причины того, что происходит.

- А все-таки скажи, почему ты так сказал? – повторила Аня вопрос, но, по счастью, мы подошли к посту, и отвечать мне не пришлось.

Я спросил у медсестры (сегодня была другая, но черный нейлон из-под белого халата был таким же) позвать нам моего друга и она, сбегав так же резво, как и первая, по коридору, обрадовала нас тем, что друг мой на прогулке. Я справился, где он гуляет, и мне ответили, что огороженный участок за корпусом и есть это место. «Там такая веранда еще желтая и желтые скамейки», уточнила нам медсестра, напомнив мне мое детство в детском саду, и породив желание сострить насчет желтых скамеек в желтом доме. Но я всего лишь поблагодарил ее, и мы направились обратно. Выйдя из отделения, мы с Аней стали спускаться по лестнице, которая была в лучшие дни свои, возможно, и в очень хорошем состоянии, но сейчас она явно оставляла желать лучшего.

- Так все-таки, почему ты так  сказал? - вспомнила Аня и поставила меня  перед необходимостью объяснять свою же шутку.   

- Потому что, большинство людей на этой планете не обременены большим багажом знаний и, зачастую, высоким показателем IQ, поэтому и говорят, что с ума сходят только очень умные – глупым сходить не с чего, - терпеливо, и как можно доходчивей, объяснил я.

- А ты к какой категории относишь себя?

- Я ведь еще не сошел с ума, и тебе со мной не скучно, надеюсь, значит -  где-то посередине, попытался я сделать витиеватый комплимент.

- А я что, по-твоему, должна сойти с ума?

- Нет, - устало сказал я, - это я попытался сказать комплимент.

- А-а-а… - протянула она и замолчала.

До самого участка мы шли в тишине, и только ее каблуки цокали равномерно, как сердце, по плитам дорожки. Иногда ритм «сердца» сбивался, там, где между плит разросся мох, и ее нога неосторожно ступала в него. Вот так и мы, думал я, чем старше, тем мшистее становимся. С одной стороны мягче и уютней, с другой – сердце бьется неровно. Не ритмично как-то, надо все меньше и меньше, так, что становится можно жить между плит. Могильных, пришло в голову. А что? Далеко ходить не надо, когда совсем пожелтеешь и сморщишься. А потом юная леди своими каблучками пройдется и по тебе, стирая тебя в желтоватый прах, и по плитам, оценивая их как хороший строительный материал для своего жилища. Все мы строим дома из могильных плит предков, и они стоят всю нашу жизнь, проседая все глубже и глубже в набитую червями землю, что бы стать фундаментом для новых домов, которые заселят юные леди на каблучках.

- А за комплимент – спасибо, но он слишком завернутый, чтобы его распознать с первого взгляда, - вырвала меня из моих философских изысканий Аня, - просто на меня находит иногда, - снова повторилась она.

- Да все нормально, расслабься, на нас на всех находит, -  мы подходили к прогулочному дворику, который, это было понятно с самого начала, набит психами под завязку. Они сновали в нем, как муравьи, только перемещения муравьев мне казались более осмысленными. Аня вновь, не глядя на меня, нащупала мою руку, и меня посетили прежние мысли о нецелесообразности похода к психам и сожаления, что наши желания не совпадают с вбитым нам сызмальства чувством долга. Друга моего я увидел не сразу. Среди постоянно снующих мимо больных это было сложно, но в итоге он нашел меня сам, вывернув откуда-то прямо перед нами. Ему, видно, снизили дозировку лекарств, поскольку слюней изо рта не текло.  Я поздоровался, но ему, как обычно, было не до моих приветствий, поскольку он в упор и не отрываясь смотрел на Аню. Она чуть сильнее сжала мою руку – судя по всему, такой взгляд ее пугал. Я напустил на лицо приветливое выражение и представил их друг другу, но им, наверное, было это не нужно. Меж ними и так уже присутствовало нечто, что я затруднился бы высказать словами. Какое то легкое напряжение, которое говорило о диалоге, происходившем в глубине их глаз. Что-то, копошащееся на сетчатке, подобно червям в черноземе. Снова черви под плитами фундамента для потомков  - мелькнуло в голове.

- Здравствуйте, - робко поздоровалась Аня.

- Добрый день, - так же вежливо ответил он.

- А кто поздоровается со мной? - притворно возмущенно возопил я.

- А оно тебе надо? Ведь прежде чем требовать чего-то от жизни, окружающих, Всевышнего, надо убедиться, что тебе это действительно надо, - мой друг был в своем репертуаре Мудреца, объясняющего своим неразумным ученикам прописные истины, - вот ей надо, чтобы с ней поздоровались, а тебе то на что? 

- Ну, так хотя бы, для соблюдения приличий. А то мы с тобой, вроде, и не знакомы друг с другом. Что подумает девушка?

- Она и так все знает. И ты все знаешь. И даже я, хоть и псих ненормальный, все знаю. Так чего нам с тобой для девушки ломать комедию? Или друг для друга? – да, видно, лечение пошло на пользу – он возвратился к своей обычной манере общения, которая иногда хоть и шокировала, но была, в целом, когда привыкнешь, довольно приятной.

- Я смотрю, тебе уже лучше, - направил в другое русло разговор я.

- Да. Лекарства убавили. Так что я, по их мнению, приближаюсь к состоянию нормальности. Надо будет снова что-нибудь рассказать им о поисках людей с живыми глазами. Знаешь, как весело рассказывать людям, у кого глаза мертвые, о том, что бывают еще и живые? Это примерно так же, как слепым объяснять, что такое розовый цвет.

- Да ну, брось. Снова начнут лечить, снова запрут, снова будешь слюни подбирать. Зачем тебе это надо?

- Мы с тобой вроде как и не встречались в прошлый раз, - надо же, запомнил ведь, а я думал с теми дозировками он, как растение, - я ведь говорил, что свободен тогда, когда нечего терять, в том числе и разум, но ты, как говорят здешние врачи, видно, слишком контролировал собственную речевую продукцию, чтобы воспринимать чужую. Правда ведь, девушка?

- Ее Аня зовут, - напомнил я.

- Да какая мне разница, хоть Аграфена! Я ведь спрашиваю прав я, или нет, а ты нудишь про имена собственные, - видать, не долечили его все же.

- Все-таки есть определенная разница. Да, Ань? – она стояла и молча нас слушала, производя вид очень заинтересованной фабулой разговора.

- Ну, по-своему он прав. Он же про себя спрашивает, и, вполне логично, что ему нет дела до того, как зовут собеседника, - она меня явно не поддержала в попытках сохранить хотя бы вид приличного светского разговора.

- Смотри-ка, и она ко мне не по имени, а ты говоришь: «разница», «приличия». Только ты и обращаешь внимание на подобные мелочи, но не видишь сути прямо перед носом. Ты хоть услышал, что я говорил про свободу? Или думал только о том, что меня не долечили? – а ведь прав, я уже упустил из виду, что именно он говорил, - Ну вот видишь, ты и согласился. А вы, девушка, боитесь сойти с ума?

- Ну-у-у, не знаю. Не могу сказать прямо вот так вот.

- Милая, не врите ни себе, ни, тем более мне – конечно, вы боитесь. Причем очень боитесь, уверяю вас.

- Ну, немного. Пожалуй, вы правы.

- А я вообще прав. И не только здесь. Вы ведь пришли не просто так, познакомиться. Вас интересует работа. И ваша, и вот его, поскольку вы к нему очень трепетно относитесь, просто не желаете сказать об этом ни ему, ни себе, - Аня очень заметно смутилась, судя по выступившему румянцу, а я эту часть разговора начал слушать уже внимательнее, поскольку в появившейся новой теме был весьма заинтересован.

- Да, в общем, есть у нас некоторые вопросы, - я попытался скрасить возникшую неловкость, - но ты, судя по всему, и так знаешь, какие.

- Конечно. Но вряд ли я могу сказать ответ. Есть вещи, которые знаешь, но говорить нельзя.

- Например?

- Например, когда кто умрет, когда и с кем наступит преображение, когда произойдет инициация – всего этого нельзя говорить никогда и никому.

- А почему? – вмешалась Аня, - вам не разрешают те, с кем вы общаетесь?… Когда болеете.

- Девушка, вы стоите с вашим избранником друг друга – вы тоже не слышите, что я говорю, или фильтруете это, делая скидку на безумие. Кто вам сказал, что я болен?

- Тогда, почему вы здесь, а не дома? – я смотрел на нее с восхищением – она полностью оправилась от смущения и теперь планомерно мстила за то, что попала впросак не по своей милости.

- Девушка, да вы пытаетесь взять реванш за то, что сначала испугались, а потом смутились оттого, что испугались?

- Нет, я задаю вполне логичные вопросы, разве нет?

- В вопросах моего безумия и вашей теперешней работы нет логики совсем, поэтому логические построения блекнут перед реальностью. Правда? – это уже ко мне.

- Но вы не ответили мне, - продолжила Аня, - те, с кем вы общаетесь, вам не разрешают говорить?

- Аня, последнее время я общаюсь только сам с собой, или себе подобными. Они запретить мне не могут, я сам – тоже вряд ли. А если вы про голоса у меня в голове, то их нет. Их не было никогда. Вам об этом расскажут даже мои врачи, хотя это люди менее всего в этом уверенные. Их не было никогда. 

- Так кто же вам запрещает? – она продолжала его дожимать.

- Аня, как вы чувствуете, что любите? – по-моему, абсолютно невпопад, спросил он.

- Не знаю, - после довольно длинной паузы с традиционным взглядом в потолок, ответила Аня.

- Но ведь вы уверенны, когда действительно любите?

- Конечно.

- А откуда такая уверенность, - ведь вы же не знаете, каквы это чувствуете?

- Да не знаю я!

- Вот и я не знаю, откуда я это знаю, - неожиданно завершил он эту словесную перепалку.

- Слушай, - заново попытался наладить разговор я, - а к чему ты тут наговорил про сроки смерти, какие-то преображения и так далее?

- Ты ведь спросил про примеры, я тебе и ответил например. Есть еще куча вещей, которые нельзя озвучивать.

- А почему нельзя-то?

- Да потому, что если ты их будешь знать сейчас, ты нарушишь Божественный промысел, и не достигнешь того, что тебе в этой жизни должно. Это и к вам относится, девушка.

- А почему вам можно, - снова взыграло в Ане ретивое, - а мне, к примеру нельзя?

- Потому что вы не лечитесь в дурдоме. Если бы вам было можно, мы бы гуляли сейчас вместе, а он носил бы нам, двоим, йогурты, как сейчас одному мне, - и он, сделав безумные глаза и сотворив пальцами «козу», подмигнул и ткнул ей «козой» под ребра. Аня сделалась лицом какая-то скучная.

Да, тему менять было просто необходимо.

- Ну а эти, - я обвел широким жестом бродивших кругом психов, - как тебе твои соседи по палате, отделению?

- А чего? Вполне нормальные люди. Вон видите старичка, в такой же, как и у меня, пижаме. Профессор, чего не помню, но знаменитость -  точно. Он у нас старожил – про него чего-то там Блейлер даже писал.

- Что, «горе от ума»?

- Да нет. Он отца своего убил.

- Так чего его сюда, а не по этапу?

- Так ведь он его убил, зажав голову в тиски, а потом, часа, наверное, два, вкручивал туда бур, пока тот не вышел из подбородка: как он объяснял потом: «Смерть была бы не полной, если не разрушить все костные образования черепа.»

- Так за что убил то? – Аня с ужасом глядела на благообразного старичка.

- Именно эту теорию и доказывал. «Наука требует жертв, - говорил, когда рубашку смирительную на него надевали, - вот так то господа, да-с»

- А это что за милые старички, вот там, на дальней скамеечке? – спросила уже Аня – наверное, для контраста со старичком-профессором.

- А это люди, которые решили вдруг жить друг с другом. Жили себе, жили, даже не спали вместе, хотя, вроде, мальчик и девочка. А не надо было им этого. Вот это то и показалось странным – уж коли не скрипят по ночам кроватями, то что они там, в конце концов, делают?

Вот так их об этом прямо и спросили. А они возьми, да и ответь правду. Ну, их, ясное дело – сюда. Спрашивают, мол, как так: живете вместе, детей нет, да ладно детей – кровать по ночам не скрипит. Чем занимаетесь во время, положенное на сон или детовоспроизводство?

А они и ответили, что живут вместе, потому что им просто так нравится. А зачем? – у них - А вы зачем - чтобы было плохо, чтобы не нравилось? Да-а. Тоже здесь давно. Конечно, у всех шизофрения. Нельзя, что бы было просто хорошо. Должно же это хоть чем-то быть подгажено! – друга моего явно заносило – не будет говна, так и люди перестанут развиваться, как винтики системы. Остановятся, и все. Слушай, а хорошая завтрашняя байка для доктора? Надолго ведь загремлю.

- А как им здесь то живется? Ведь квартиры, дачи и т.д.

- Так ведь друг с другом. Ты прям, как здесь лежишь! Был бы хлев – они и там жили бы – ПОТОМУ ЧТО ИМ ХОРОШО. ДРУГ С ДРУГОМ.          

Аня сделала, слава Богу, окончательную попытку направить разговор в нужное русло, толкнув меня в бок.

- Ну, так все же, что ты думаешь по поводу того, относительно чего мы пришли?

- Я же сказал – есть вещи о которых нельзя говорить…

- Да ладно тебе! Придумал: можно – нельзя. Есть такое слово - надо.

Он посмотрел на меня с какой-то трепетной грустью – такой смотрят на детей-уродов.

- Ладно, что ты хочешь знать?

- Прежде всего, что связывает все пять убийств. И убийства ли это вообще?

- Ты имеешь в виду убийства девушек на дорогах?

- Да. А ты какие?

- А их мало? Вон, хоть убийство твоей жены, - тут у меня внутри все и упало в область прямой кишки.

- Но моя жена покончила жизнь самоубийством! Суициднула, понимаешь?! Ткнулась башкой в забор своего палисада?! ПОНИМАЕШЬ! – я уже орал.

- Не все совсем так, как тебе хотелось бы видеть, - я  стоял, прикидывая, а не дать ли ему в морду. Просто для разрядки, не по злобе.

- Или о смертях всех сотрудников бригады трупоперевозки? Или о смерти девочки под колесами грузовика?..

- Эта тварь жива! - вырвалось у меня.

- Неужели? А тебе-то откуда знать? Ты бы, небось, будучи пятилетней девочкой, не выжил под колесами пятитонной машины, которая ехала на полном ходу? К тому же – а почему вдруг «тварь»?

- Ну, да черт с ней! Для начала – почему умерли девочки на дорогах?

- Они побывали в плохом месте.

- В каком месте? Где оно, место это?

- Оглянись вокруг, - вокруг все так же методично бродили психи.

- Ну и чего?

- То есть вы хотите сказать, что это плохое место здесь? – вмешалась Аня.

- Я хочу сказать, что плохие места есть везде.

- И здесь?

- А вы нашли по дороге сюда валяющиеся по кустам трупы? Здесь хорошее место, а плохие бывают и в детских садах, и на кладбищах, и в церквях.

-  Тогда, выходит, эти девочки работали в плохомкафе?

- Нет, кафе тоже хорошее место. Плохие места надо либо уметь видеть, либо оказаться в них, но мало, кто оттуда вышел.

- Но ведь причина именно в кафе?

- Скорей в тех, кто туда ходит.

- То есть – посетители?

- Не совсем, - друг слегка отвернулся, показывая, что большего он говорить не намерен.

- А кто такая эта девочка? – наконец-то смог вставить вопрос и я.

- И есть ли связь между смертями и девочкой? – добавила Аня, - а девочка -  она из плохого места?

- Устал я чего-то от разговоров, - друг потянулся, - пойду прилягу, - и повернувшись спиной ( ни «здрасте», ни «до свидания») пошел от нас вглубь психов.

Я потянул Аню к выходу, зная, что больше от него ничего не добьешься.

- Но ведь он наговорил один бред и ни слова по теме!

- А как ты хотела – он же псих?

- Да какой он псих?! Такой же, как ты или я! Сволочь какая!

- Не ругайся на душевнобольного, - шутливо укорил ее я, - Ну что, сейчас где-нибудь поедим и по домам?

- Да иди ты! Посади меня на автобус. Завтра созвонимся.

Собственно я так и сделал – посадил ее на автобус – даже не поцеловала на прощанье – и пошел на свой, который привезет меня в мое одинокое обиталище. Наконец он подошел, как всегда набитый до крыши, и я в него втиснулся. Я пробирался сквозь толпу из людей, сплоченных внутри автобуса. Все они, так или иначе, толкали друг друга, когда автобус сворачивал, или подпрыгивал на колдобинах. Однако мне посчастливилось, и я никого не задел. То есть вообщеникого. Я, протолкавшись сквозь них, помнится, подумал, заметили ли они меня, или нет. Скорей всего нет. Вот так вот, никого не толкнешь, и тебя не заметили, будто ты вовсе не существуешь. Я, и вправду, порхнул между ними, подобно мотыльку, который пролетает сквозь переплетенную колючую проволоку. Казалось, лети я над ними, задевая ногами их головы, они почувствуют лишь ветер в волосах и больше ничего, настолько все они были озабоченны поисками кратчайшего пути к выходу. Мне пришло в голову: «Знай они, что раньше или позже мы все там окажемся, наверное не торопились бы так». Тогда бы замечали они и мотыльков порхающих и садящихся им на головы и прочие части тела, и смотрели бы, как зеленеет трава у них в грязных палисадах. Но они все торопились, не просто выходя, а пробивая себе дорогу к выходу усилиями вспотевших  тел. Самым забавным было то, что я, никуда не толкаясь, оказался у выхода первым. Так всегда, абсолютно без  усилий, ты обретаешь свой выход вперед всех, а, изо всех сил стараясь обогнать соискателей, сталкивая их со своего пути, оказываешься последним среди них. Даже среди тех, кого столкнул с пути к выходу. На двери автобуса виднелся засохший плевок, который какой-то тинейджер, в качестве памяти о се6е, оставил пару - тройку дней назад. Он находился прямо на уровне моего лица, и я смог его изучать божественно долгое время. Здорово, если на выходе, между давкой этой реальности и свободой улицы, встает бледной дымкой чей-то плевок, застилая перспективы свободы. Свобода, наблюдаемая сквозь плевок - крайне интересное зрелище. Сквозь него перспектива немного искажается и, в отличие от истинной свободы, получается какая-то сквозьплевковая свобода. Но вот двери открылись и плевок, сжатый их гармошкой, исчез из поля зрения. Сквозьплевковая свобода сменилась свободой истинной, и я вновь вернулся к размышлениям о мотыльках. В контрасте с соображениями о плевке и свободе, эти размышления были  гораздо приятней и подвигали меня на нечто воздушное. Так, наверное, у мотыльков голова постоянно занята этим самым воздушным, поэтому им легко живется, если только их не проглотит какая-нибудь прожорливая  птица. Помню как однажды, когда я вечером сидел перед открытым окном с бутылкой пива и курил, а здоровенный белый мотылек бился изо всех сил об освещенное стекло окна, выходящего на реку. Вдруг на подоконник села большая речная чайка. Она, важно распушив перья, строго на меня посмотрела бездонно-черными, злыми глазами. Вспоминая это, я сразу вспомнил девочку, вполне естественная параллель. Мы созерцали друг друга минуту-другую, потом чайка отвратила свой взгляд и ненависть от меня и пива, и обратила их на мотылька. Он тупо бился о стекло, и подобное поведение оказалось для него фатальным. Чайка раскрыла клюв, показав розовые недра глотки, сомкнула его на середине тела мотылька, передавив его пополам, и его изломанное тело, шевеля лапами, исчезло в пернатом туловище чайки, чтобы, превратившись в гуано, пасть где-нибудь на гранит набережной. Интересно, а мотыльки, пока порхают, трогают лапами небо? Если трогают, то, наверное, небо поэтому такое чисто-голубое. Я видел, какие у них мохнатые лапы – такими немудрено отчистить все небо от копоти, вылетающей из раздувшихся ног заводских труб.

 

                                                                     

 

 

                                                                            XII

Я вышел из автобуса на своей остановке. По пути зашел в магазин, где взял четыре пива – мне предстояла работа по осмыслению услышанного и увиденного. Завтра к тому же мой первый день работы официантом, а значит вставать в какую-нибудь рань – нельзя же выделяться из среды остальных, а то поймут, что я не простой официант, засланный. Я открыл дверь своей квартиры на седьмом этаже, стащил надоевшие за день ботинки и поставил пиво в морозилку – для скорости охлаждения. Бросил пиццу в микроволновку, поскольку это была единственная в холодильнике, пригодная к сиюминутному приготовлению, пища, разделся и полез в ванную под живительные струи влаги, смывающие накопившуюся на поверхности тела за день грязь. Под ними я попытался гнать мысли о работе и Ане от себя. С первым получилось, со вторым нет. Более того, от второго вдруг, сама по себе, развилась сильная эрекция. Я списал это быстренько на реакцию от смены температуры вокруг и сосредоточился на мытье. Помогло. Так что домылся я спокойно, с усмиренной плотью, вылез из ванной, вытерся, надел халат и пошел на кухню, навстречу изводящейся от сигналов «Все готово!», микроволновке. Пиво остыло, есть пока не хотелось и я, шаркая тапками, побрел в свою единственную комнату площадью в семнадцать квадратных метров, где у меня стоял диван, телевизор, музыкальный центр и диски. Остальные предметы быта как-то никогда не улавливались сознанием, несмотря на то, что я видел их каждый день, пользовался ими, и, несомненно, перекладывал с места на место, но не замечал, как я это делаю, просто на автопилоте. Я поставил перед диваном на пол пиво и вспомнил, что надо бы принести табуретку с кухни. Поволокся обратно на кухню - взял табурет, принес обратно, поставил пиво, пепельницу на него, прикурил сигарету. Нашарил пульт от центра, и под звуки вполне заводной команды Чилдрен оф Бодом, перестал гнать мысли о работе. Они видно обрадовались такому повороту своей судьбы и заструились мне в голову тугой прозрачной струей. Так вода, из до конца открытого крана бьет в подставленные ладони, слегка пригибая их вниз. Вот и меня от такого наплыва слегка приплющило к дивану. Я затушил сигарету, протянул руку к стоявшему на табуретке пиву, открыл его зажигалкой и глянул в окно, задернутое тюлевой занавеской. Я откинул голову назад, чтобы глотнуть холодного, из морозилки, пива и, сделав порядочный глоток, вернул голову назад. Небо за окном было бездонно черным, Луна светила ярко, прямо на подоконник. На нем, спиной ко мне, сидел силуэт в розовом платьице. Белый бант на фоне неба был похож на гигантского мотылька, который чистит лапами это небо. Фигура сидела неподвижно, не произнося ни слова.  «Ну вот – работа пришла домой» - я удивился, насколько меланхолично я об этом подумал. По идее, надо было вздрогнуть, хотя бы от неожиданности, но я  как будто был готов к  такого рода визитам, или, просто последние события отучили меня удивляться – не знаю – но я воспринял такой феномен, как само собой разумеющееся.

- Привык уже? – произнес детский голос.

- Ну, так уж совсем - еще нет, но в целом… - я отвечал как бы во сне, мои слова от меня не зависели, а мысли тем более, поэтому фразу я и не закончил.

- Это хорошо. Надоело постоянно чувствовать твой страх. Встанешь столбом и смотришь, как баран на новые ворота, а внутри у тебя поднимается ужас, как будто увидел не ребенка, а геенну огненную, - голос у нее был детский, но какой то неприятный. Сам не знаю, почему на меня он так действовал, но факт – он был как бормашина, не в ушах, а в самом мозгу, которая мелко трясется, будто желе, при каждом обороте сверла в зубе.

- Но, кроме первого раза, возле дома моей покойной жены, ты была несколько экстраординарна, поэтому, естественно, некоторый испуг вызвать ты могла, - во я какое слово, не соображая, вспомнил: «экстраординарна»!

- Да какой там «некоторый испуг»! Ты чуть ли в обморок не падал, особенно тогда, возле грузовика. Ну да ладно, привык ведь. Кстати, с чего ты взял, что возле дома жены была я?

- А кто? Твой близнец? У тебя они есть? Чего-то я сомневаюсь, что есть еще одна такая, как ты, - я невольно взял ее тон, может, надеясь расположить ее к себе, хотя совершенно определенно знал, что дело это бесполезное. Таких к себе не расположишь.

- Нет здесь я одна. Правда есть еще отец, но он постоянно занят, так что мы редко видимся.

- А кто же тогда был возле дома жены? – после того, как добавился папа, я окончательно затупил.

- Ну, ты ведь пошел за той девочкой, когда она тебя за руку выводила на свет? Я подумала, что это можно использовать в своих меркантильных интересах.

- А какой у тебя интерес-то во мне?

- Раз ты выходишь на свет только за руку, то и обратно пойдешь так же. Ты из тех, кто приходит на место, если направить вовремя. Хотя бы даже и пинком под зад.

- Куда обратно? На какое место? – я все пытался взять инициативу в разговоре в свои руки. По привычке, что ли.

- Но ведь это ты ходишь везде со своей подругой и везде задаешь дурацкие вопросы, про места и, вообще, что происходит. Так что, тебе лучше знать, правда?

- Правда, но все молчат, или не знают ничего. Одни намеки – ничего реального и определенного.

- Вот смотри – я ведь вполне реальна, или ты думаешь иначе?

- Подожди, - нельзя дать ей запудрить мне мозги, - так кто же ты и как тебя зовут, раз ты не та, что возле дома жены была?

- Тебе ведь друг-псих сегодня все рассказал про имена. Так что, какая тебе разница? Что же до того, кто я, то я – ребенок, ты что, не видишь? Более того – девочка! – ребенок то ребенок, но разговариваю я с ней, как с равной.

- Для ребенка пяти лет у тебя преизрядный словарный запас.

- Ну, значит я ребенок чуть постарше и ты просто ошибся с возрастом.

- Так может, ты скажешь все же, на какое место ты меня собираешься направить? Ты имеешь виду плохие места, о которых говорил сегодня мой друг.

-  Он назвал их «плохими местами»? – она откинула голову и гулко захохотала в беспредельную черноту неба. Я видно сильно ее рассмешил, потому что хохотала она долго так, что смех перешел в какое то подобие лая, а затем и воя. Bark at the moon, прям как у Оззи, подумал я.

Наконец она завершила приступ неожиданного веселья так же внезапно, как и начала, - А почему он их так назвал? Он же там не был?

- А я то откуда знаю? Вы же все молчите, как рыбы! Строите из себя черт знает что, оракулы хреновы! 

- А ты думаешь можно это рассказать, или объяснить? Твой друг, хоть и не псих вовсе, но после встречи со своим братом и инициации, может их просто видеть. Он не знает что это, и для чего устроено именно так, как устроено. Просто он чувствует то, чего не может объяснить, поэтому ему страшно. Вот настоящим психам не страшно – они там были, и оказались на обочине вашей жизни именно потому, что пытались рассказать другим то, что рассказать в принципе невозможно, если не видел. Как говорит одна из ваших религий: «Тот кто говорит, что познал Дао, не познал истинного Дао».

- Вот  ты опять говоришь так, что ни хрена не понятно, - я глотнул пива, - какое Дао? Что не объяснить? Мне нужен фактический материал. Такой, знаешь, который можно написать на бумаге. Если я начну писать шефу, что пятилетнего ребенка переехал грузовик, а он после этого на сломанной ноге упрыгал от меня, играя в мячик, то я окажусь рядом со своим другом, а мне, чисто по ощущениям, еще рановато туда. Инициации, или как ее там, понимаешь, еще не было.

- Вот поэтому тебя и выбрали. Ты никому ничего не расскажешь. Кстати, твоя подруга тоже.

- А она то причем? И кто выбрал?

- Ну, вопросы-то вы вместе задаете. А она, заметь, больше спрашивает, чем ты. Она никогда не опубликует свою статью. Конечно! Я давно здесь не встречала человека, который бы так боялся сойти с ума, как она. Из-за этого она и не напечатает этот материал, и не только из-за этого, кстати.

- А почему еще? – не понравился мне ее загадочный голос.

- Да так… По разным причинам, - нет, определенно вся компания не может отвечать нормально.

- Ты можешь делать намеки поконкретнее?

- Имеющий уши да услышит, так вроде говорил ваш Иисус, а?

- Я не силен в высоких материях, так что это не ответ. Я привык к вполне земной, более того, юридической конкретике.

- Поэтому тебя и выбрали, я же говорю.

- Да кто выбрал то?

- Тебе завтра на новую работу? – она проигнорировала мой вопрос второй раз.

- Вроде как…

- Ну тогда пока. Ложись спать, а то вставать тебе в половину седьмого, - она чуть наклонилась вперед и прыгнула с подоконника. Конечно, когда я подбежал к окну и посмотрел вниз, там никого не было. Ни на земле под окнами седьмого этажа, ни в воздухе, но после эпизода с грузовиком меня было не удивить. Я вернулся в комнату допивать пиво. Переставил диск и, раздвинув диван, полулежа тянул его уже под Слэйер, думая уже не о работе – мысли как будто испарились – а о том, какой все-таки классный альбом South Of Heaven. С этими мыслями я начал погружаться в объятия Морфея.

В ту ночь мне снился сон. Но происходил он, как наяву, настолько реальным было действо, разворачивающееся передо мной.

 

…Она встала, повинуясь какому-то внутреннему зову, с постели и, почти обнаженная, выбежала на улицу, подставляя тело под пронизывающие струи ледяного ветра  – предвестника начинающейся бури. Среди несущихся по темному небу облаков, ярким желтым глазом Рианнон, сияла полная Луна, заливая мертвящим блеском валуны, торчащие из земли. Она бежала, сминая босыми стопами траву, и оказалась уже довольно далеко за краем деревни. Она бежала  туда, где, по словам старейшин, было «плохое место». Туда не забредал скот, а если и забредал по неопытности или по отсутствию чутья к опасности, то пропадал бесследно, как бы, как говорили пастухи, постепенно истончаясь и пропадая в воздухе. Кстати, ни один из пастухов тоже не выжил – все они потом впадали в безумие и умирали, когда с них начинала сходить кусками кожа, открывая под собой беспредельную черноту, в которой не было видно ни мяса, ни костей. Двух пришлось убить, так как они в безумии перегрызали горла новорожденным и их заставали приплясывающими,  залитыми кровью до пят, вокруг убитых младенцев. Они напевали что-то неразборчивое, и, даже когда удар топора сносил им головы, они продолжали, катясь по земле, напевать что-то, и пели, постепенно затихая, еще несколько дней. Говорили, что их никогда не хоронили, их тела сжигались, причем старались сжечь побыстрее. Поэтому в деревне нет-нет, да и смердели запахом горелого мяса костры, заволакивая небо черными языками дыма. Почему так происходило именно в этом месте, никто не знал. В других-то не происходило. И скот спокойно гулял, где хотел, и пастухи были здоровы и телом и душой. После других мест не горели костры.

В деревне никто этим, кроме священника и местного колдуна, не интересовался. Священник ходил вокруг плохого места, поливал его святой водой, читал молитвы на непонятном языке, ставил вокруг места горящие свечи, а затем, для проверки, приводил на место какое-нибудь животное из деревни. Никакого видимого результата не было, так как зверь исчезал, как и раньше. Наконец, последней мерой священника было пригласить комиссию святейшей инквизиции. Она приехала, сделала то же самое, нашла в деревне четырех «ведьм», сожгла их и уехала с чувством выполненного долга, объявив, что место проклято, поскольку там находится один из входов в ад, через который Сатана утаскивает грешные души, или вселяется в прихожан, дабы распространять миазмы зла среди живущих. Колдун не располагал столь широкими полномочиями, поскольку, действуй он в открытую, он составил бы компанию тем четырем «ведьмам», которых сожгли. Но, во-первых, он был мужчиной, а во-вторых, умел скрываться гораздо лучше женщин, которые в колдовстве ничего не смыслили. Старики говорили, что когда приехала комиссия, он, превратившись в сову, переждал время, охотясь по ночам на мышей, а днем отсыпаясь в дупле неподалеку от плохого места. У священника на колдуна не было никакой управы и, в итоге, представители двух конфессий вынуждены были терпеть друг друга. Первый - за не имением никаких доказательств, второй – поскольку считал, что не имел права наказывать никого и ни за что. Так что вся деревня ходила по воскресениям в церковь, даже колдун, облегчать душу, каяться в грехах, целовать распятие, а во все остальные дни – к колдуну решать вопросы здоровья, погоды, предсказаний и так далее -  всего, что не касалось деятельности пресвятой церкви. Визиты к колдуну происходили обычно ночью, тогда как в церковь ходили как можно с большей помпой. Священник был доволен. Колдун, впрочем, тоже.

Так вот колдун считал, что плохое место не вход в ад, а место, где духи на время овладевают человеком, уносят его к себе и совокупляются с ним. В зависимости от силы человека, он или остается с ними, или возвращается назад, но привносит с собой семя духов, которые, рождаясь, пожирают человека изнутри здесь. Он был в этом твердо убежден. Говорили, что он сумел придти в плохое место и «растворился», а потом вернулся назад и умудрился не умереть. Но это были только лишь слухи, которые шепотом передавали на ночь друг другу взрослые, и которые дети, делая вид, что спят, с удовольствием подслушивали, дабы рассказать об этом сверстникам. Священник был явно против подобной трактовки, но сказать что-либо опровергающее не мог.

Она прибежала именно на плохое место. В то мгновение, когда она остановилась на границе, разделяющей, если верить священнику,  добро и зло, а если колдуну – этот мир и тот, и обозначенной лужицами расплывшегося воска от свечей, раздалось это самое пение, от которого тело ее сладостно затрепетало, а ноги принялись двигаться в такт неслышимой музыке. И тогда небеса разверзлись, и разразились какофонией небывалой в этих краях бури. Буря не только не остановила ее, но, казалось, наоборот подхлестнула в ней что-то, давно забытое. Ноги перешагнули восковой потек, на котором лежали тяжелые капли дождя, и понесли ее тело все дальше и дальше вперед. Трава на плохом месте была на диво хорошей. Ноги вязли в ней, как в ковре с густым ворсом. Сквозь нее сырая земля представлялась мягкой и желающей поглотить не только тело, но и душу. Хотелось упасть и раствориться в ее влажных глубинах - от  земли веяло мудростью и вечностью, глубоко запрятанных меж хитросплетений корней, камней и песка. Пение стало громче. Оно неслось как снаружи, из леса, так и изнутри, из каких то закоулков внутри головы. Последнее было явно громче, и тогда она, уже смутно воспринимая этот мир, стала подпевать. Пение из леса усилилось, и она танцевала, как заведенная, уже не воспринимая то, что происходило вокруг.

Она танцевала под дождем. Крупные капли изо всех сил молотили по упругой зеленой листве, и ветер с ревом пригибал тонкие ветви кустов вереска к земле. На  заросших изумрудно-зеленой травой холмах, вросшие в землю наполовину, обросшие мхом, камни, высотою в человеческий рост, напоминали заброшенные языческие жертвенники, по которым несколько сотен лет назад резво бежала вниз кровь, скапливаясь тягучими, вязкими лужицами у их подножия.  Она танцевала, и косые струи дождя хлестали обнаженное тело, длинные черные волосы липли к матово белым плечам, текли по подрагивающей в сумасшедшем ритме девственно-упругой груди, повисая тяжелыми каплями на темно-розовых сосках. Ее губы размыкались, вознося к небесам монотонный распев на древнем наречии, и голос то падал почти до шепота, то поднимался до пронзительного, леденящего душу воя, который усиливало безумие стихии. Ярко-зеленые глаза, горящие инфернальным, фосфоресцирующим огнем, смотрели в пустоту, напоминая глаза сомнамбулы, чей дух находился далеко от места безумной пляски. В ее танце переплетались какие-то инстинктивные, животные, и чисто человеческие - отражающие безумную, рвущуюся наружу похоть и неутоленное сладострастие, страдание и сотрясающий тело экстаз, движения. Извилистые зигзаги молний и бегущий за ними гром, надсадный вой ветра среди вересковых пустошей, были ей аккомпанементом. Снятая перед началом обряда одежда, валялась истерзанным трупом на траве. Из леса, на опушке которого она танцевала, неслись надсадные завывания чего-то, что непостижимо вплетало в безудержный ритм ее пения свои, наполненные торжествующим ликованием, ноты.

Наконец пение достигло своего апогея и она, совершенно обессиленная, повалилась на траву, сминая, темно-зеленые стебли. Если бы она знала, для чего нужен этот обряд! ЧТО заставило ее среди ночи покинуть деревню! Но, лежа на смятой ее безумной пляской траве, уставив в свинцово-черное небо неподвижные глаза, ей казалось, что она вот-вот увидится с канувшими в реку времени предками. Перед ее внутренним взором проносились чарующие картины, которые она где-то видела, но не могла вспомнить, где. Внезапно они сменяли одна другую и заполняли ее тело почти неземным блаженством. Такого за свою восемнадцатилетнюю жизнь она не ощущала никогда.

 

                                                                 XIII

 

Будильник грубо выдернул меня из атмосферы глухого средневековья ровно в половину седьмого. Я с трудом разлепил глаза, руки не хотели слушаться, и ноги были как ватные. Во рту ночью, судя по ощущениям, испражнялись все кошки района. Давно я не просыпался так рано. Привстав, я погасил будильник и бессильно рухнул обратно головой в подушку, которая еще хранила мое тепло. Я лежал с закрытыми глазами, лелея единственную мысль – не заснуть бы снова. В голове, как голуби в потревоженной голубятне, метались обрывки сна, стукаясь телами о крышку черепа, сталкиваясь в пустоте головы не вовремя проснувшегося человека.  Не проснувшегося меня. Потихоньку я как бы возвращался в тело, начиная чувствовать конечности, мозги потихоньку заполняли голову, вытесняя, стукающихся о кости, голубей. Сон не терял яркости образов, но терял ощущение единственной реальности, заменяясь на реальность линейного времени. Наконец возникло, сперва слабо, а затем все сильней желание потянуться. После того, как максимально напрягаешь все мышцы тела, кажется, когда их расслабишь, что все тело наливается заново монотонной тяжестью сна. Когда желание стало совсем нестерпимым, я таки потянулся и, пока слабость вновь не овладела мной, вскочил с постели. Ненавижу ранние пробуждения!

Тело вроде слушалось, так что я направил его в кухню, и утро перестало отличаться от всех остальных в моей жизни:  сигарета – кофе – сигарета – кофе – сортир – выход из дома – сигарета. Я дошел до остановки, но автобусов не было. Вспомнил, что моя  контора обещала платить мне за дорогу до новой работы, и поймал такси. В такси у меня было время подумать о своих снах. Точнее, я, сев, перестал сознательно перемещать тело в пространстве и, освободив голову от размышлений вроде: «Выключил ли я плиту?», или «Где моя зажигалка?», образы сна навалились на меня и не отпускали до самого «Полукруга».

Я заново жил в средневековой деревне эпохи конфликта между нарождающимся христианством и языческими верованиями. То, что я там жил, я не сомневался. Оставалось только понять, в качестве кого. У меня было ощущение, что в качестве всех по очереди, но, в то же время, я совершенно точно знал, что был кем-то одним, кто все видел, но о ком ничего никто не знал. Эдакий невидимый соглятатай чужих, к тому же, давно прошедших жизней. Я почувствовал себя каким-то особо изощренным вуайеристом, подглядывающим не через замочную скважину душевой, а через тоннель, прорубленный снами в толще времени и объединивший две точки времени в одной точке пространства. Было не по себе оттого, что если бы застукали за этим занятием, то реакцией было бы не презрение общества и ярлык «извращенец», а нечто гораздо более страшное. Ну…например…навсегда остаться в плохом месте. Эта мысль возникла сама по себе, отдельно от меня, и я за нее не был ответственен. Она как-будто пришла ко мне от противоположного мне конца тоннеля, так звук от брошенного в колодец камня, отталкиваясь от стен, достигает уха. И пока мозги еще не поняли, что это за звук, сердцем понимаешь, что потревожил опрометчивым броском нечто глубинное, хтоническое, и, если оно поднимется оттуда, то это будет твой последний брошенный в кого-нибудь камень.

Но почему именно остаться в плохом месте? Если верить колдуну, а его версия мне понравилась больше, то получается, что большинство из нас не имеет сил совокупиться с духами и вернуться, оторвавшись от их мира. А почему колдун не умер, если был там действительно? Ведь нет дыма без огня. Слухи об этом, должны подпитываться какой- нибудь реальной событийной канвой. У меня, наконец,  сформировалось твердое ощущение того, что я запомнил далеко не все из сна. Там было еще что-то. Что-то, необходимое для понимания происходящего сейчас, находится во сне о событиях восьмисот летней давности. Я поймал себя на мысли из этого мира, что если я и дальше буду так воспринимать собственные сны, то составлю своему другу компанию по приему психотропных средств. Короче, в дурдом упекут. Ведь я на полном серьезе воспринимаю сон о колдунах, инквизиции, плохих местах, как часть своей жизни. Конечно, как проявление моего бессознательного, это часть моей жизни, но как это в него запихнулось? В моей жизни нет такогоопыта! Значит и на подкорочку ничего такого не могло записаться. Но записалось же. А если записали? И я сразу вспомнил одно дело, где подозреваемый был, как потом выяснилось, шизофреником. Конечно, мои подозрения оправдались, но его заложили в дурдом. По-моему, навсегда. Так вот, он тоже утверждал, что его вынуждали действовать так, и не иначе, специальные лучи, которые никто кроме него не видел. А лучи на него направляли инопланетяне, с которыми он познакомился в процессе непринужденного общения у подъезда своего дома. Так что, если предполагать, что кто-то навязал мне этот сон, то выйдет, что я ничем не лучше этого шизофреника. Если вовсе этого не предполагать, то рационального объяснения нет. Вдруг вспомнились слова друга: «В вопросах моего безумия и вашей теперешней работы нет логики совсем, поэтому логические построения блекнут перед реальностью.» Да уж, блекнут... Блекнут! А ведь не должны. Но… Выходит по всему, что, все таки, и девочки, умершие на шоссе, и друг в дурдоме, и плохие места - часть моей жизни.

В окне мелькнуло кафе. Это возвратило меня в этот мир полностью, и я обратил внимание, что в магнитоле у шофера играет «Лестница на небеса»  Цепеллинов. Да уж, очень своевременная песня. Если отбросить содержание, то название вполне соответствует моим метафизическим изысканиям. А уж для шофера название еще более двусмысленное. Я расплатился и вышел под начинающее разогреваться солнце.

Я постучался  в закрытые двери кафе. Мне открыл амбал в двубортном пиджаке синего цвета и полностью противоположных по цвету брюках. Я начал думать какой цвет противоположен синему и понял, так ничего и не придумав, что это цвет его брюк.

- Тебе чего? – спросил он, смерив меня с ног до головы профессиональным взглядом сотрудника частного охранного предприятия.

- Да вот, на работу официантом устраиваться, - я решил вести себя робко и произнес это именно робким тоном.

- А-а-а…Ну заходи тогда. Тебе ведь к администратору надо, да?

- Ага.

- Прямо по коридору предпоследняя дверь. Если был уже у Директора, то прямо перед его дверью справа.

- Спасибо.

- Да ладно, - он приоткрыл дверь пошире, впуская меня.

«Полукруг» внутри, в такой ранний час, был похож на застывший водоворот. Как будто налили ванну расплавленного гудрона, а потом выдернули затычку, и он начал медленно сливаться в канализацию. А потом, когда уже почти весь слился, внезапно остыл, да так и остался. Я вновь ступил в «пространственно-временной портал»  - так я решил называть про себя коридор. Если для того, чтобы пройти к Директору, надо было пройти портал до конца, и это было совсем другое время и пространство, то к администратору было ближе, и ощущения, что ты навсегда затерян в иных мирах и временах, не было. Кабинет администратора вовсе не походил на директорский. То ли потому, что администратор была женщиной, то ли из-за соблюдения субординации. И правда, как это у администратора кабинет будет лучше? Сама она сидела за столом с простой столешницей, из-за которой напоминал, скорей, школьную парту. Впрочем, и она была похожа на отличницу, которая никогда не допустит, чтобы домашнее задание не было выполнено. А если и не сделала, то и виду не покажет, чтобы прилюдно не заругали.

- Доброе утро, - произнесла она с отработанной, обаятельной улыбкой.

- Доброе, - бодро ответил я.

- Вы по какому вопросу?

- На работу официантом устраиваться. Ваш директор должен был обо мне говорить.

- А, так это вы, - еще одна обаятельная улыбка на круглом лице, с гладко зачесанными назад волосами непонятного мне цвета, - совсем работать некому, - живые глаза цепко ухватили в моей внешности все, что им было нужно, - а почему именно к нам?

- Да я живу здесь неподалеку. Ближе к дому и все такое, - постарался я рассеять ее сомнения.

- Вы работали раньше официантом?

- Нет. Но официанты обслуживали меня  часто. Вероятно, я имею представление об этой работе именно благодаря этому.

- А вы уверенны, что этого достаточно  для этой работы, - ее глаза сделались насмешливыми и шарили по моему лицу в поисках разгадки. Черт! Неужели Директор ей ничего не рассказал обо мне. Это заставляло быть осторожным там, где без этого можно было и обойтись.

- Ну... Я быстро учусь на месте. Ведь пока не окунешся в конкретную работу, вряд ли можно выучить все по книжкам.

- Да. Я, пожалуй, в этом с вами соглашусь. А почему все таки официантом? Кто вы по образованию?

- Я инженер. Но сейчас сами знаете, каково нам платят, - я почувствовал душевный порыв и принялся с удовольствием, беззастенчиво врать.

- А-а-а, - протянула она, - ну ладно. Идемте, я покажу вам ваш шкафчик в раздевалке, дам от него ключи и попутно объясню, что вам необходимо делать и от чего следует воздерживаться, - она встала из-за стола и прошла мимо меня, обдав запахом каких-то, явно неплохих, духов. Я оглядел ее целиком. Она была сантимтров на тридцать ниже меня, однако она делалась внушительней из-за высоких каблуков. Недлинные ноги обтягивал черный нейлон, отчего они не казались полными. Да и не могли казаться, так как ее миди не оставляла простора для размышлений о длине и правильной конфигурации нижних конечностей, особенно при взгляде сбоку. Но вот она зашла вперед и я увидел, что ноги, к ее счастью, прямые. Я подумал, что маленькой и кривоногой она бы не прельстила бы работодателя, хотя, впрочем, ведь я видел Директора. Может, он и прельстился.

- Да, Директор мне вообще-то...

- Значит я скажу еще раз – лучше запомните, -  отрезала она и мы вышли  в коридор. Коридор был пока безлюден и встретил меня ледяной осторожностью и лампами, горящими через одну.

- Итак, вам не следует..., - и мне еще раз пришлось послушать то, чего можно, а чего нельзя. Вероятно Директор все таки не донес до нее информацию о том, кто я на самом деле такой. Ну, может, это и в самом деле лучше. Я не знал местной конъюнктуры, а значит, коли Директор ничего не сказал, значит так и надо.

Она привела меня, говоря о том, каким я должен быть исполнительным и предупредительным с клиентурой, к двери прямо напротив кухни. На фразе: «...Ведь к нам ходят ТАКИЕ люди!», она открыла дверь и провела меня в гардероб. Он представлял из себя длинную, узкую комнатку, по обеим стенам которой стояли в ряд металлические шкафчики. Ряд железных дверей вел к окну, расположенному почему-то очень высоко от пола. Я бы сказал – неестесственновысоко. Потолки были также какими-то неуместно высокими. И, к тому же, видны были смутно из-за сумрака, царившего в комнатке.  Общее ощущение было как от камеры предварительного заключения. Или как от монастырской кельи. Окно небольшое, стекла в нем замызганные какие-то. На них бы еще решетку - и сходство было бы поразительным. Администратор нашарила сбоку выключатель, и полумрак комнаты озарился четырьмя лампами дневного света. Ни в камере, ни в келье их быть не могло, и это придавало комнате уникальность. Потолки и вправду оказались чересчур высокими. Метра четыре с половиной. К тому же они были сводчатыми. «Точно келья», - подумал я. Правда, зачем в загородном кафе делать такие потолки в раздевалке для персонала, я не знал. В зале для посетителей потолки были явно ниже.

- Ну, вот ваш шкафчик, - вывела меня из раздумий администратор, - вот вам ключи, а я пойду пока возьму у кладовщицы униформу, - она подвела меня к шкафчику с табличкой на двери, почти незаметным движением вынув из гнезда табличку с женским именем. Так же она поступила и с засохшим букетиком полевых цветов, лежащим на шкафчике. Перехватив мой взгляд, сопровождавший эти ее манипуляции, она, вызывающе глядя мне в глаза, сказала:

- А девочка, которая раньше в этом шкафчике раздевалась... недавно уволилась. Какой у вас размер?.

- Размер чего?

- Одежды, разумеется, - администратор начала говорить нетерпеливо, - кстати, обувь вам придется приносить с собой. Обуви у нас нет.

- Сорок восемь, или пятьдесят, зависит от изготовителя. А какую обувь?

- Полегче, - бросила мне через плечо администратор и вышла в коридор, закрыв передо мной дверь гардероба.

Я остался один, размышляя о том, какая у меня есть обувь полегче. Ничего не придумав, я мысленно включил стоимость обуви в счет к моей конторе и огляделся. Без администратора, или с ней, комната лучше не стала. Она как-то изначально угнетала, и это ощущение не отпускало меня. Взгляд мой рассеяно скользил по серым рядам шкафчиков. Четыре раза он остановился на сухих букетиках, сиротливо лежащих на окрашенной в серое листовой стали. На дверцах под ними стояли таблички с женскими именами. Ни фамилий, ни отчеств. Просто имена и номера под ними. Вспомнился Бухенвальд. Я двинулся к своему шкафчику, когда администратор впорхнула, если она это могла, в гардероб, неся на руках сложенную в стопку униформу.  

- Вот вам униформа. Если не подойдет, придете ко мне. Пойдем вместе к кладовщику. Подберем, - она оценивающим взглядом скользнула по моей фигуре, и я почувствовал, что даже секс с этой женщиной был бы похож на покупку ею дорогущей шмотки. Я невольно поежился. Если в последнее время люди, и не только, старались увидеть в моих глазах мою душу, что тоже крайне неприятно, то сейчас меня оценивали, так, как будто покупали шлюху.

- Спасибо, - пробормотал я, но она уже не слышала меня. Я увидел лишь длинный каблук на ее левой ноге, который скрылся за дверью. Дверь закрылась с металлическим щелчком, и я остался один в камере-келье.

Ощущение того, что я заключен здесь навек, неожиданно усилилось. Я подошел к теперь своему шкафчику с лежащей на месте букета стопкой чистой униформы, вставил в замок ключ и легко повернул один оборот замка. Дверь распахнулась, гулко ударив о соседние дверцы. Внутри шкафчик был пуст, лишь в его воздухе витал горьковатый запах запустения вперемешку с легким запахом пафюмерии, которой, видно, пользовалась прежняя владелица. Я подумал, что в этом запахе заключено бледное очарование минувшего, навевавшее мысли о тщете всего сущего и еще чего-то, чем, по-моему, пахнут сказки Метерлинка. Подняв кверху руки, чтобы достать наконец форму, я вплотную прижался ногами и предплечьями к железному фасаду шкафчика, встал на мыски и потянул стопку на себя. Внезапно я почувствовал жесточайший холод, который, как показалось, насквозь пронзил меня где-то в области солнечного сплетения. Резко опустившись на всю стопу, я посмотрел на шкафчик. Внутри него, как мне показалось, царила беспросветная мгла, которая как водоворотом затягивала меня в себя. Она и была такой бесконечно холодной. Никаких запахов больше не доносилось из его недр. Был только отчаянный, космический холод, какого не ощущал, наверное, ни один смертный в подлунном мире. Мне стало страшно. Страшно непонятно от чего. Наверное, от той бесконечной пустоты внутри такого примитивного предмета, как шкафчик в гардеробной. Отдышавшись, я попробовал заглянуть внутрь. В черноту иного пространства. Или времени. Внутри не было видно ни стенок, ни дна шкафчика. Не было вообще ничего, как будто от него осталась только дверная рама и кусок стального листа снизу. Дальше была только холодная чернота, и как далеко она простиралась, я не знал. Никакого движения внутри. Ни дуновения, ни звука. Но, самое ужасное, что эта чернота казалась не пустой. Внутри нее что-то было. Что-то, притягивающее всю живую материю в этом мире, чтобы растворить ее в глубинах беспредельного хаоса ледяного мрака. Меня почти непреодолимо тянуло залезть внутрь и раствориться в ночи, царившей по ту сторону. Вместо этого, я дрожащей рукой нашарил в кармане зажигалку, чиркнул колесиком по кремню и, засветив слабый огонек, сунул в шкаф руку. Казалось, я погрузил руку в ледяную воду, которая плещется о края черной проруби. Рука с огоньком в ней исчезла по середину предплечья. Мрак в шкафу оказался вполне осязаемым и не пропускал внутрь себя лучей света. Если кто купался в реке в конце лета, то он знает, как чувствуешь себя, когда по телу, находящемуся под водой, скользят мальки, пытаясь откусить себе кусочек твоей плоти. Так и в мою руку внутри шкафчика впился миллион крохотных игл, буравящих ее до самых костей. Я, невольно вскрикнув, выдернул ее оттуда. Внимательно оглядел, тяжело дыша от испуга. Ничего. Рука, как рука. Я вновь глянул на шкафчик. Ничего. Шкафчик, как шкафчик. Серые стены с крючками, полочка наверху. Грязное отделение для обуви внизу. Единственное, только беспрерывно дующий из него холодный ветер. Ветер, лишенный запахов. Лишенный жизни. Не тот холодный зимний ветер, который несет в себе запах или сырости, или снега, или дыма. Нет, это был абсолютно безжизненныйхолодный ветер. Такой, наверное дует над поверхностью Коцита, шевеля шерсть на шкуре Люцифера.

Дверь неожиданно распахнулась, и взору моему предстало непорочное чудо с большими голубыми глазами на широком лице, которое обрамляли бесцветные жиденькие волосы. Девушка неопределенного возраста стояла в дверном проеме, глядя на меня снизу вверх так изумленно, словно я был первый мужчина, которого она увидела после того, как отведала запретный плод с древа познания в Эдемских садах.

- Здрасте, - неуверенно протянула она. В ответ я беззвучно кивнул.

- С вами все нормально? – и, увидев явное непонимание на моем лице, пояснила, - вы чегой-то бледный весь.

- Да жара, - вяло соврал я, - давление, вот, рухнуло.  

- Ой, - быстро затараторила она, - жара это точно прям совсем работать невозможно, а как вас зовут, а меня Юля, а вы новый работник, а вы кем будете работать, хорошо бы если бы официантом, а то почти работать некому, - она перевела дух и выжидательно уставилась на меня потрясающе пустыми, но восторженными глазами.

Я представился и сказал, что новый, что официантом, что будем работать, значит, вместе.

- Это здорово, - резюмировала она мой монолог, - вы тогда отвернитесь, а то мне надо переодеться.

- Хорошо, - я послушно отвернулся, думая о ее потрясающей непосредственности. Незамутненности какой-то. Интересно, но до настоящего момента мне не приходило в голову решения вопроса о совместном переодевании в женском, по-преимуществу, коллективе. Да и вопрос-то не приходил.

- А вы, Юля, давно здесь? – попытался завязать разговор я, полагая, что это будет довольно просто, учитывая словоохотливость моей невольной собеседницы.

- Да не очень. Месяцев, наверное, - раздался шорох снимаемой одежды, - восемь. Работа ведь такая. Не бей лежачего. Мало кто долго держиться. А мне мой и говорит, что мол не хрена тебе дома сидеть, иди работай, а то поедешь обратно. А там у нас вообще жить не на что! А я, такая, и говорю, что пойду проституткой, потому что больше ничего не умею, а он, такой, говорит, что придумает. И придумал меня сюда. А я значить и говорю, что проститутки больше получают, а он говорит, что все равно, с кем я трахаюсь, но у него денег лечить себе и мне сифон нету, а...

- А почему у меня в шкафчике так холодно? – я решил прервать ее излияния, потому что, во-первых, искренне сочувствовал парню, которому не на что лечить сифилис, а, во-вторых, из шкафчика продолжало дуть.

- А..., - она посмотрела на меня, как на слабоумного. Может оттого, что до нее еще не дошел смысл спрашиваемого, а может она все еще прикидывала, что зарплаты проститутки хватит на то, чтобы лечить сифилис. Хотя ее взгляд был вполне закономерен. Спроси меня, почему холодно в шкафчике, я тоже усомнился бы в умственных способностях собеседника.

- А? – этим междометием я повторил вопрос.

А-а-а, - ее глаза наполнились смыслом, и она затрещала вновь, - это всегда так. Вот и Жанка, ну..., что перед этим была здесь, тоже всегда жаловалась. Особенно, когда зимой. Всегда говорила, что ей одеваться холодно, потому что, как достанет из шкафа одежду, она всегда холодная. На батарее грела, представляете?! Только потом одевала.

- Так почему холодно-то? И вообще, чего ты ко мне на вы. Мы же теперь коллеги, - решил окончательно растопить лед я.

- А холодно? Так ведь мы спросили. И, представляешь, сказали, что когда строили, здесь раздевалку не планировали. Не знаю, чего уж здесь хотели, а только вентиляцию сделали по этой вот стене, а к ней кондиционер подвели. Так вот, окошко вытяжки прямо у тебя в шкафу. Можешь повернуться, - этим я и занялся вплотную. Я посмотрел на нее. Форма шла ей больше, чем то, в чем она пришла с улицы. Тем более, что форма в развернутом и одетом на ее тело состоянии, оказалась вполне сносной. Потом заглянул в шкафчик. Действительно, у него не было задней стенки. Вместо неё, видно, для экономии материала, была просто стена, в которой, глумясь надо мной, щербато ощерилось вентиляционное окошко, из которого и тянуло мертвым кондиционированным ветром.

- Юль, - сказал я прерывая ее трескотню, - будь добра, отвернись и придержи дверь, чтобы остальные не зашли в самый интересный момент – я тоже переоденусь.

- А? Ну давай, - она старательно отвернулась и стала держаться за ручку двери.

- Я быстро, - как и сказал, я потянул майку вверх, - Юль, а много вообще народу работает?

- Да, наверное, человек десять. Теперь, - я застегнул пуговицы на форменной рубашке.

- Это по пять человек с учетом выходных?  - я стянул джинсы.

- Ну-у, сейчас, наверное меньше. Где-то человека по четыре работаем. Да и выходных  стало меньше. Ой, какие у тебя ноги волосатые! – она, довольно глупо, на мой взгляд, хихикнула.

- А ведь я просил отвернуться, а? – я чувствовал себя неудобно, так что вышло довольно резко.

- А я и отвернулась.Я же не виновата, что ты в зеркале отражаешься.Ты ведь не говорил, чтобы я в зеркало не смотрела, - снова, уже оправдываясь, затараторила она. Я подумал, что при всех удачных раскладах в ее жизни, кем кем, а проституткой ей работать все равно не судьба. Что это за шлюха, которая смеется над волосатостью клиента? Не поймут. А клиенты у них как раз чаще обладают повышенной волосатостью.

- Ну да ладно. Все равно уже, - я натянул форменные брюки и застегивал их, когда она, с чисто детской непосредственностью, повернулась.

- А у тебя девушка есть? - спросила она.

- Да, в общем, считай, что нет,- я подумал, что в этом вопросе я могу не врать. Аня не в счет. Мы даже не спим.

- Значит нет..., - она как-то нехорошо задумалась.

- А с чего ты вдруг спросила?

- Если бы у тебя была девушка, ты бы не носил такие трусы, как сейчас на тебе надеты, - я задумался, какие же на мне не такие трусы.

- Они чистые, - с явным сомнением сказал я.

- Это не причем, - отрезала она, - сейчас таких не носят – это не сексуально.

- Да мне-то какая разница - сексуально, не сексуально. Главное, ничего не выпадает и удобно.

- Вот поэтому я и подумала, что девушки у тебя нет.

- А, если бы я сказал, что есть?

- Но ты же не сказал.

Наш, по-моему,  весьма содержательный разговор о зависимости покроя трусов от наличия у меня девушки, прервала пышногрудая особа с весьма высокомерным взглядом. Она вошла в гардероб, гордо неся перед собой бюст, за которым были видны большие глаза и насупленные брови. Волосы у нее были длинные и густые. Ничего плохого о ней сказать с первого взгляда было нельзя. Присмотревшись, оказывалось, что она с радостью станет твоей женой, да и не обязательно твоей, а женой всякого, изучив предварительно его жилищные условия, марку машины и толщину бумажника. И, если это все будет соответствовать ее понятиям об идеальном мужчине, то брак с ним неизбежен, хочет он этого, или нет. Величина бюста соперничала с мрачной решимостью в глазах.

- Юль, это кто? - она небрежно закинула сумку на свой шкафчик за две дверцы от моего, оглядев меня быстро, но так,  чтобы оценить мои параметры. На ее дверце, когда она ее открыла, я прочел «Катя».

- Он будет у нас работать официантом. Когда я пришла, он уже был, - она как будто оправдывалась, невольно съеживаясь под нависшим Катиным бюстом.

- А-а, - протянула Катя, вероятно она думала, когда вошла, что я новый коммерческий директор, - а еще кто сегодня?

- Шурик должен быть, - еще один мужчина в смене меня вполне устроил, поскольку, с приходом Кати, я для всех перестал существовать. Меня как-будто вытеснили за круг, состоящий из избранных.

- Как это «должен»? Мы чего, втроем должны пахать тут? Да еще с этим. С новеньким. Он ж ничего еще не соображает. Придется еще и с ним возиться, - меня, вроде как, и не было, поскольку Катя ничтоже сумняшеся стянула с себя кофту и предстала передо мной в одном лифчике. В таком ракурсе бюст был еще более выдающимся. Делая вид, что на меня не обращает внимания, тем не менее перехватила мой взгляд и осталась довольной эффектом. 

Дверь открылась, и вошел последний участник нашего группового переодевания. Мужчина, лет двадцати пяти, крепко сбитый при невысоком росте, он имел длинные светлые волосы, сзади собранные в хвост. В голубых глазах работала мысль, а тонкие губы слегка усмехались чему-то, лежащему за пределами видения.

- А, девочки, привет, - он широко улыбнулся, - Катя, твои сиськи, как всегда, великолепны, и, как всегда, на показ тем, кто имеет удовольствие видеть их впервые, - он посмотрел на меня, широко улыбаясь, подошел и протянул руку, - Александр, - я представился в ответ.

- Как тебе наша богадельня?

- Для богадельни слишком роскошные женщины, - Катя метнула на меня пронзительный взгляд, как будто была уверена, что говорю я именно про нее. Юля совсем съежилась в уголке.

- Юлек, не расстраивайся ты так – я люблю тебя не меньше, чем любую другую девушку в этом месте, - он сделал явное ударение на слове «этом» к великому неудовольствию Кати.

- Ну ладно, умники, работать надо идти, - процедила она сквозь сжатые губы и вышла. С ее уходом обстановка, вроде как, разрядилась. Даже Юля малость ожила.

- Вот сука, - вдруг сказала она, неожиданно злобно.

Вероятно, неожиданно для меня, потому что Шурик удивленным не был. Он подошел к Юле, шутливо приобнял ее за плечи, свесив длинную кисть ей на левую грудь, прижал ее голову к своему боку, - да не парься ты, Юль. Конечно, сука она, но с тебя ведь от этого не убавляется, - и он вполне ощутимо охватил пальцами ее грудь.

- Ненавижу с ней работать. Сдохла бы она, что-ли, - Юля высвободилась из его объятий и, пригладив растрепавшиеся волосы, вышла следом.

- Вот так и живем. А ты к нам официантом надолго?

- Да не знаю еще. Первый день ведь.

- Хорошо, что ты появился. Одному среди баб знаешь каково? Видел, вон, какой серпентарий? Приходится крутиться, да так, чтобы все бабы любили. И главное, чтобы не ревновали друг к другу. А то подлянки начнут делать и, в итоге, так подставят, что не расплатишся и с работы выгонят. А она меня устраивает. Много выходных подряд.

- А ты чем занимаешься?

- Я гитарист, у меня команда своя. Работа не мешает хобби, скорей, оплачивает его. Так что жалко терять, где еще такую найду? 

- А что, музыка дохода не приносит?

- Да...нет, пока. Мы в основном только репетируем. Правда, было несколько концертов. Но состав постоянно меняется. То один уйдет, то другой постоянно подставляет. Так вот и набираешь постоянно новых людей. А с новыми нужно старый материал репетировать.

- А если не разгонять народ постоянно?

- А как не разгонять, когда они не могут выразить мою концепцию так, как я хочу, - этот разговор начал переходит в плоскость для меня непонятную, и я решил перевести в другое русло нашу незамысловатую беседу.

- А что, народ увольняется, что ли, если, как Юля сказала, выходные сократили?

- Да вобщем-то..., - с неохотой проговорил он, почесывая голову. Я решил не слезать с этой темы.

- А то получается, я первый день работаю. Просто хочется узнать все подводные течения побыстрей.

- Ладно, пошли работать, что-ли, а то администратор вставит, - за разговором он переодел кожанные штаны на форменные, а черную майку с Очень Страшным Рисунком и нечитаемой надписью, на белую форменную рубашку. Теперь ничто не выделяло его из скучной толпы нас, официантов. Вот так вот – переоделся человек и потерял лицо. Или обрел истинное, став ничем не выделяющимся? Под эти мои размышления мы вышли из гардеробной. «Пространственно-временной портал» встретил нас уже всеми горящими лампами. Шурик шел впереди, роняя через плечо: «Вообще то пятеро... уволились.».

- А почему? – невинно спросил я.

- Да не уволились они ни хрена. Просто померли и все, - он говорил с явной неохотой.

- Чего, прямо все сразу? – мне было трудно разыгрывать неведение.

- Нет, поочереди. Но одна за другой.

- А мужчин что-ли не коснулось?

- Если б коснулось, ты был бы один со всеми этими бабами. Я ж здесь единственный мужчина. Вот уже два года, - говорил он с горечью.

- А по-специальности ты кто?

- Математические модели управления. Да просто математик.

- А чего не по-специальности?

- Да какое в нашем городе управление?! Будто не знаешь. Кому нужны в нашем гадюшнике математические модели? Это слишком отвлеченное понятие для пигмеев нашего города.

- А где этому учат?

- В столицах, - язвительно сказал он. По поводу чего он язвит, я не понимал. Хорошая, вот, специальность у человека. Не тобой управляют, а ты. 

- А от чего девушки умерли? – я решил вернуть его к интересной мне теме, тем более, что мы уже выходили в зал.

- А кто их знает,- уклончиво ответил он.

- То-то я и смотрю букеты на шкафах. Думаю – зачем,- от него было уже не добиться ничего.

- Да. Юлька разложила. Говорит, что это все, что она может для них сделать теперь.

- Трогательная девушка.

- Да, очень, но дура дурой. Это врожденное, тут медицина бессильна.

- Добрый ты.

- Нет, честный, - Шурик явно искал во мне поддержки. Я представил, как два года ему пришлось улавливать всеми фибрами души колебания женских настроений и готов был понять его наболевшую честность.

Народу в зале не было и Шурик принялся объяснять мне суть работы. Зал поделен на сектора. Каждый из них обслуживается своим официантом. В обязанности входит: 1) принимать заказы; 2) доставлять их, как можно быстрее, страждущим (особенно обращать внимание на обладателей дисконтной карты); 3) доносить заказы сверх первоначального; 4) выписывать счета, когда попросят; 5) брать деньги; 6) давать сдачу; 7) брать чаевые; 8) нести их на кассу – потом все чаевые разделят между всеми официантами, барменами, администратором. Итого набиралось восемь пунктов. Самый важный из них – раздел чаевых. Не правильно разделишь – нагоняй от администратора. В общем, работа была проще моей, но, вероятно с непривычки, выматывала. Шурик сказал по этому поводу, что и с привычкой выматывает, присовокупив к этому несколько выражений, не употребляемых, как правило, при дамах. «Свадьбы и прочее дерьмо», - было их этого наиболее безобидным.

А потом пошли люди. И я бегал по своему сектору, ошибаясь на каждом шагу, выслушивая претензии клиентов, нарекания коллег и администратора, таская с кухни еду на разные столики так быстро, как только мог. В моем секторе постоянных клиентов было всего двое, и заказы их, слава Богу, были непритязательны. Один сказал, что он обычно заказывает это всегда, поэтому обычно говорит официантам: «Как всегда». Это «как всегда» было довольно внушительным списком, который, как мне сказали позже, лучше выучить, потому что хоть он мужик и незлобный, но повторит заказ таким тоном, что лучше помнить все блюда, иначе почувствуешь совсем некомпетентным, даже отработав порядком. В итоге, до закрытия я выкурил всего пять сигарет, отлучаясь в сортир, к середине дня, помню, жутко хотел пива, к концу – уже не хотел и проклинал шефа с его заданием, прибавляя к счету конторы счет за мой моральный ущерб. Узнать что-либо во время работы я просто не успел.

День, худо-бедно, наконец закочился. Последний клиент – высокий мужик в темных очках и черном, длинном пальто пошел к выходу. Двери за ним закрылись, и зал погрузился в тишину, прерываемую грохотом моющейся на кухне посуды. Я стоял и тупо смотрел на пустые столики, когда меня пригласили делить деньги. Занятие, бесспорно, веселое, но не в конце рабочего дня. Я получил свою долю, пересчитал, прикинул, что на ужин и пиво я заработал.

- Ну, пойдем что-ль пивка попьем к стойке? – голос принадлежал Шурику.

- Пивка-то можно, но только не здесь. Пойдем, может, на воздух, на лавочку, может, - я никак не хотел задерживаться дольше на работе.

- Пошли тогда в парк, - согласился, видимо поняв меня, Шурик.

Мы прошествовали по «порталу» к гардеробу. Сразу, как вошли, мы наткнулись на ожидающий нас Катин обнаженный бюст. Лениво раскачивая им в воздухе, создавая тем самым живительную циркуляцию атмосферы, она оглядела нас с Шуриком, как-будто мы должны были захлопать в ладоши или еще чего-нибудь сделать, а не сделали.

- Ну, как первый день? – спросила она, глядя на трещину возле верха двери, наверное, у меня.

- Да ничего, нормально. Бывало и хуже, - постарался ответить бодрым голосом я.

- А..., - бюст колыхнулся в сторону Шурика, потом меня, чтобы исчезнуть в бюстгальтере, - ну я побежала, а то меня ждут. Всем пока, - натянув верхнюю деталь одежды, она почти выбежала, накидывая ремень сумочки на плечо. Мы с Шуриком смотрели ей вслед.

- А, все-таки, хорошие сиськи, - задумчиво глядя в потолок, сказал Шурик.

- Да. Ничего. Себе.

- Какая-же она все-таки сука, - раздалось из угла. Мы обернулись и увидели кусок Юлиного тела, стремительно скрывшийся от нас под одеждой.

- Да ладно,  - примиряюще сказал Шурик, - у нее же весь мозг в грудь ушел, а у тебя – наоборот.

- Значит, плохая у меня грудь, - обреченно улыбнулась Юля.

- Ну..., Юль, конечно не на подиум, но между тем..., - попытался обрадовать ее Шурик.

- Все равно, она сука.

- Юль, а пошли с нами пивка попьем? – предложил он. Это было мне весьма на руку – чем больше народа будет участвовать в непринужденной беседе коллег, тем больше шансов чего-нибудь узнать.

- А чего не здесь? – обрадовалась, пожалуй, действительно искренне, Юля.

- А тебе здесь за сегодня не надоело, а? – Шурик отечески приобнял ее, снова ухватив за «плохую грудь», в данном случае левую.

- Да, - ее глаза затуманились, грудь, особенно левая, подалась навстречу руке Шурика, голова откинулась, подставляя его взляду лицо.

- Ну, вот и хорошо, - прервал я формирующуюся идиллию, - где пиво будем брать?

- Как где? Здесь и возьмем, - Шурик оторвался от Юли, залез в шкафчик и достал оттуда складную канистру, литров на пятнадцать, - все продумано, - сказал он и с канистрой вышел.

Юля задумчиво смотрела ему вслед мутными глазами, облизывая зачем-то губы. Я негромко кашлянул и уронил в металлический шкафчик ключи, что вывело ее из ступора.

- Юль, отвернись опять, а то мне переодеться надо,  - попросил я.

- Да ладно тебе, я ж все уже видела, это не страшно.

- Так ведь я не о тебе беспокоюсь, а о себе. Вот так вот разденусь перед тобой, а одеваться не захочется.

- Да брось ты. Трусы у тебя не сексуальные, Шурик с пивом сейчас придет. Судя по трусам – ты все равно не успеешь, - а она не такая уж и дура.

- Ну смотри, - набравшись духу, я стянул штаны, утешаясь тем, что рубашка прикрывает причинные места в несексуальных трусах.

- А Шурик – он какой? – чтобы разрядить обстановку, спросил я.

- Шурик – хороший, - снова заволокло Юлин взгляд.

- Что значит хороший?

- Это...ну... Короче, хороший и все, - отрезала она.

Дверь распахнулась, и объект нашего разговора ввалился с почти полной канистрой слитого из бочек у стойки пива.  

- Ребята, с вас по деньгам, - он назвал сумму. Я потянулся в карман, выгреб оттуда искомое количество денег, передал Шурику. Юля тоже сделала свой взнос, и он ушел обратно, рассчитываться.

- А где тут посидеть-то можно? – спросил я.

- Да кругом лесопарковая зона, сиди где хочешь. Та же ситуация и с туалетом, - терпеливо объяснила мне Юля.

Пришел Шурик. Мы похватали вещи и вышли из опустевшего кафе. Нести пиво доверили мне, что не могло не радовать, ведь главное доверительная обстановка и все такое. Шурик приобнял Юлю. – Ну, Саш, - услышал я ее кокетливый протест, - мой-то ведь...

- Твой далеко, - Шурик безаппеляционно притянул ее к себе, чему она не противилась вовсе. Я достал сигарету, прикурил, и под звук отъезжающего черного джипа – последней машины со стоянки кафе, поплелся следом за ними.

Мы перешли через дорогу, сошли с тротуара, и ноги, утонув в покрытой росой траве, мягко и пружинисто понесли нас вглубь лесопарковой зоны.

 

 

                                                                      XIV.      

 

Я помню, мы долго не могли выбрать место. Пива хотелось все сильней, а Юля не переставая гундела, что на этом бревне мы втроем не поместимся, а это – порвет ей колготки, а в этом месте слишком мало кустов вокруг, другое – слишком глухое и ей страшно оставаться в таком месте с двумя мужчинами. Наконец Шурику надоело, и он сказал, что вот, это то самое место и больше он отсюда ни ногой. Юля пожаловалась на отсутствие кустов вокруг, а Шурик ей заявил, что будет крепко держать ее за руку, когда она будет писать в «далеких» кустах. Последнее, что сказала Юля на эту тему, это что до «далеких» кустов  можно и не дотерпеть. Я подумал, что будь мы с Шуриком вдвоем, мы бы уже ополовинили канистру и выкурили по минимуму три сигареты. Шурик расхвалил в это время бревно, которое выбрал, а Юля расстилала себе пакет на нем.

- Саш, а ты стаканчики, конечно, не взял? – надула шутливо губы Юля.

- Юль, мы с тобой какой раз пиво-то пьем вместе, а? И какой раз ты меня об этом спрашиваешь? Ну конечно взял.

Шурик достал из сумки три пластиковых поллитровых стакана с логотипом «Полукруга». Я отвернул крышку канистры, разлил пиво.

- Ну, за нового сотрудника! – поднял тост Шурик.

- Да, за тебя, - поддакнула Юля. Я поблагодарил их обоих, и пиво холодной струей полилось в пересохшие за время работы организмы. Насколько я помню, первые три стакана прошли очень быстро и практически без разговоров. Единственная тема, а именно «Чем Одно Пиво Хуже Другого», быстро сошла на нет. Наконец я закурил. Шурик замурлыкал себе что-то под нос, перебирая пальцами по запястью. Юлины глаза заблестели и еще более восторжено смотрели на окружающее. Голова у нее, с виду нечаянно, легла Шурику на плечо.

- А ты чего стоишь-то? – спросила меня она.

- А стоя больше влезет. Да и вижу я вас обоих  лучше.

- Да чего на нас глядеть-то? - хихикнула она. 

- Ну-у, такая гармоничная пара, - Шурик с шутливым упреком посмотрел на меня снизу вверх.

- Да. Мы с тобой, Сашечка, гармоничная пара, правда? – Юля провела ладонью по шуриковой щеке.

- Точно, - Шурик был лаконичен и сдержан.

Пиво разлили снова и следующий стакан прерывался репликами ни о чем. О том, какой хороший Шурик (Юля), какая дерьмовая работа (Шурик), как интересно на новом месте, все- таки смена обстановки, и как здорово работать с такими хорошими ребятами (Я). Сигарету я докурил и зажег новую. Когда стакан допили и разлили новый, Юля решила встать. Она со второй попытки поднялась, мотивируя это тем, что ноги затекли, и стояла, покачиваясь верхней частью тела над Шуриком.

- Ой, а можно я тоже покурить попробую? – спросила она меня.

- А ты чего не пробовала, что ли?

- Не-а. Никогда, - я дал ей затянуться, предварительно объяснив, как это делается, она закашлялась, и, глядя на нас слезящимися от кашля глазами, сказала, - Вы чего думаете, я с вами пиво пить пошла? Из-за тебя, что ли, Шурик?! Или из-за тебя? – ее указующий перст ткнулся мне в грудь.

- Ну, началось, - пробормотал Шурик, а я, после его слов, начал думать о том, что нас с ним ждет.

- Не-е... не из-за тебя точно – у тебя несексуальные трусы, - слово «несексуальные» Юля произнесла по слогам, - У меня сегодня просто предчувствие весь день какое-то нехорошее. Как будто что-то должно случиться, а я не знаю что. Вот эта неизвестность мне покоя и не дает. А-а-а, я вспомнила! Саш, помнишь, когда Ксюха умерла, у меня так же накануне было. Вот и сегодня  - то же самое.       

- Юль, да забей ты. Хорошо ведь сидим, а ты – Ксюха умерла, Ксюха умерла. Ну, умерла, и дальше-то чего?! – судя по эмоциональности высказываний, Шурику было жаль, что Ксюха умерла.

- Да ладно, Сашечка. Я же знаю, как ты к ней... Хорошая была девчонка, добрая.  

- Ну добрая, и дальше что? Померла она, и все тут. Чего говорить-то? – в Шурике закипало раздражение, видно, работа в женском коллективе не сделала из него законченного философа.

- Да ладно вам, ребят, - я попытался разрядить обстановку, -  Юль, а это ты цветочки по шкафам разложила?

- Да. Потому как, что я могу для них еще сделать. Было ощущение, как сегодня, что что-то случится, а ничего с этим не сделала, а могла. Так что, пусть хоть цветочки. Кстати, посохли все, надо новых нарвать завтра.

- Юль, а сегодня у тебя почему такое ощущение? – гнул я свое.

- Да хрен его знает! С утра такое, как тебя увидела... Извини, это к тебе не имеет отношения. Налей мне еще пива, плиз, - она хихикнула, - а вот если бы, - она отпила, - эта сука Катя не пришла со своими сиськами, я может и вспомнила бы. Тварь! Сдохла бы она, что-ли. Шурик, как ты мог с ней спать?! - повернула она разговор, - ну, большие сиськи, а так – стерва! Саш, я писать хочу, а ты обещал отвести, если мне страшно будет.

- А тебе страшно? – вздохнул Шурик.

- Конечно, - снова обреченный вздох, и они поплелись писать в «далекие» кусты.

Я стоял, попивал пиво из пластикового стакана и пытался разобраться в сложных взаимоотношениях сотрудников «Полукруга». Вдалеке Юля шуршала и потрескивала в кустах, а может, они вместе с Шуриком шуршали – разбираться было лень. Пиво в стакане закончилось, и накатила усталость. Таким сонливым в отпуске я не был еще ни разу. На дальнем конце поляны раздвинулись кусты, и парочка пописавших, радостно хихикая над подробностями своего совместного предприятия, пошатываясь, побрела через поляну ко мне. Я глядел на них сквозь сигаретный дым, который тянулся струйкой вверх, и, сквозь его призму, казалось, что по поляне ко мне бредут существа, мало походящие на людей, и повадками и внешним видом. А, может, у меня глаз заслезился от дыма – я не отследил. Выдавал их только лексикон – Юля отчаянно смеялась над тем, что впотьмах пописала на колготки, а Шурик, видно, не особо стремился поддерживать именно эту тему, и раздраженно бурчал, что если бы она одним местом накололась на сучок, было бы тише.

Наконец, они подошли настолько близко, что ощущение нереальности их персон исчезло полностью. Вот они, стоят передо мной, здоровые и отдыхающие, а я, между прочим, на работе! Черт бы ее драл!

- А ты чего такой грустный? – спросила Юля – тоже писать хочешь, так давай я отвернусь. Я ответил, что не хочу, а Шурик понимающе мне кивнул.

- Юль, кстати, - я предпринял еще попытку, - про ощущения. Откуда они у тебя возникают. К тому же сегодня, а?

-Какие ощущения? Налей мне пива еще. Ты про что говоришь-то? – и она кокетливо наклонила голову мне на плечо.

- Ну-у, про то, что могло случиться с девочками. А ты ничего не сделала?

Юля подняла на меня серьезный мутный взгляд, оторвав его от дна стакана, - Это вот, как у тебя. Есть ощущение, что, в общем, пописать ты можешь. Е-мое! Колготки мокрые – холодно. Так вот можешь, но не хочется. И как ни старайся, ничего из себя не выдавишь. Вот так и здесь, - она хихикнула, - Шурик, а у тебя колготок нет запасных? – откинув голову и открыв рот, она заржала.

- Ну откуда же они у него? – предупредил я попытку Шурика дать ей по голове, - он же не Катя. При кодовом слове «Катя», Юля оборвала смех, неприязненно посмотрела на нас, довольно шумно рыгнула и пробормотала что-то из непечатного, про шлюх с большими сиськами. 

Пиво, слава Богу, подходило к концу. Язык у Шурика слегка заплетался, Юля вообще лыка не вязала. Споткнувшись в темноте о бревно, она умудрилась два раза упасть. У меня в голове тоже шумело, но я, как, наверное, казалось каждому, был посвежей остальных. Допив пиво, мы с Шуриком взяли Юлю под руки и повели прочь с уютной поляны. Пока мы этим занимались, я осторожно выяснял, где живет Шурик. Жил он на другом конце города. Я спросил его место жительства Юли, и он ответил, что не знает. Сама Юля вразумительно, кроме воспоминаний о своей исторической родине, рассказать не смогла. В итоге Шурик решил, что Юля переночует у меня, а я, отчего-то легко, согласился. Как назло, почти перед самым выходом на дорогу, Юлю повело в сторону, меня вместе с ней. В итоге, я споткнулся и упал на одно колено, причем колено попало на камень. Я встал, чертыхнулся на Юлю, которая, впрочем, оставила это без внимания, поскольку была увлечена рассказом о своем отношении к мужикам вообще и к Шурику, который все это терпеливо слушал, в частности.

Мы вышли на дорогу, и Шурик почти сразу поймал машину в свою сторону. Я остался наедине с Юлей. Держать ее под руку, когда не был зафиксирован свободный конец, было крайне обременительно. Тем более, слушать рассказы о ее молодом человеке, которые перемешивались с вопросами о том, куда мы едем. После того, как я пятый раз ей ответил, что ко мне, и пятый раз не ответил, что мы у меня будем делать, поймалась машина в нашу сторону. Я посадил Юлю назад, сел возле водителя, машина тронулась, и мой первый рабочий день закончился.  

Обратная дорога показалась гораздо короче, чем утром.  Я ехал, глядя на бегущую навстречу разделительную полосу, рядом с водителем. Колено болело. В зеркале заднего вида отражалась верхняя половина Юли, которая эпизодически сползала вбок, но на очередной колдобине бодро выправлялась, на ней открывались глаза, которые удивленно и бессмысленно, как у новорожденного, осматривали все вокруг и вновь закрывались. Машина, шурша колесами, подъехала к моему дому, я отсчитал водителю оговоренную сумму, открыл заднюю дверь и принялся вызывать к жизни Юлю, которая, повалившись немного вбок, пустила, уснув, струйку слюны себе на блузку. Наконец ее глаза открылись, и она пробормотала что-то из своего явно эротического сна. Во всяком случае, так женщины общаются с мужчинами, чаще не на заднем сиденье машины. Потом она поняла, кто я такой, помянула чью-то маму всуе и вылезла из машины.

- Это ты здесь живешь? – спросила она, глядя вверх на окна моего дома.

- Ага, - не вдаваясь в подробности, ответил я.

- Здорово. Дом высокий, - я пожал плечами, - А у тебя выпить есть чего-нибудь? - спросила Юля. Я ответил, что поищу, и мы начали подниматься один лестничный пролет до лифта. В его окончании выяснилось, что лифт не работает, поэтому пришлось двинуться пешком до седьмого этажа, и труд этот оказался посильным, поскольку Юля малость проспалась в машине, а боль в колене потихоньку затихала.

Мы подошли к дверям квартиры, я отпер дверь, и мы вошли в мою однушку. Мне, помнится, подумалось, а где мне положить Юлю, поскольку спальных мест у меня было одно, а спать с ней мне чего-то не хотелось. Пока она разувалась в коридоре, я прошел на кухню и из личных запасов достал полбутылки коньяку и две рюмки. Она кряхтела в коридоре, затем спросила меня, есть ли у меня тапки.

- Нету, - отозвался я в пространство коридора, и Юля босиком и без колготок, вошла на кухню.

- Вот. Колготки сняла, - подтвердила она очевидное, проследив мой взгляд.

- Вижу, - я в этот вечер был явно немногословным парнем, - в душ хочешь? Полотенце дам, так и быть, халат, правда, мой, но другого нету.

- Да, пожалуй, схожу, - как-то беззащитно согласилась она.

Я пошел в комнату, взял в шкафу полотенце, сдернул с крючка халат и проводил ее в ванную, оставив наедине с собой.  «Да-а, потрясающий по насыщенности день!», - думал я, наливая себе коньяку и прикуривая. Перебирая в памяти отдельные эпизоды, которые упорно не хотели всплывать и норовили слиться в Один Длинный День, я слушал, как в ванной льется вода и Юля напевает что-то из репертуара Шуфутинского. Мне думалось, какие и откуда могли взяться предчувствия в этой, довольно пустой, голове. Думалось о Кате с ее бюстом и об их, явно напряженных, взаимоотношениях с Юлей, где была не просто конкуренция двух самок, а нечто большее. Или я со всей этой круговертью с заданием Конторы принялся все крайне усложнять? К однозначному выводу мешало придти наработанное и выпитое за день. Я налил и опрокинул в рот еще рюмку.  «А вот интересно, чем Катя занимается на досуге?» - задался я несвоевременным вопросом. Наверное, мужика себе ищет. А ведь чем активней ищет, тем хуже найдет. Коньяк горячей струйкой протек по пищеводу в желудок, смешался внутри него с пивом, и поэтому согревающего эффекта в солнечном сплетении не получилось. «Ну и черт с ним, с эффектом!», - обиделся я. Я и без него устал, как собака, а тут Юля еще… Ведь, скорей всего, вымылась уже, просто колготки стирает в моей ванной. А потом еще сушить развесит. Мысли приняли другой оборот: как непривычно холостяку принимать у себя даму, пусть и пьяную, хоть и дуру, но даму – беспокоят такие мелочи, как колготки, развешанные на полотенцесушителе.  Звуки ниспадающей воды стихли. Наступила самая тихая тишина, которая прерывалась лишь скрипением мокрых ног по дну мокрой ванны и редкие упоминания предков того или иного предмета в моем санузле. Щелкнул шпингалет, и Юля, подобно Афродите, в моем халате довольно бодро прошла на кухню.

- О, коньяк! – наметанный взор скользнул по рюмке, которую я поставил для нее.

- Ага, - да, я сегодня в ударе, в смысле поговорить.

- Что ты заладил «ага», да «ага», налей мне лучше немного, - оценила мою разговорчивость Юля. Я налил ей и себе. Она ловко опрокинула рюмку и, не поморщившись, хотя коньяк был не лучший, поставила ее на стол, - У тебя запить чего-нибудь есть?

- Минералки немного, - ответил я, - и предложил даме запить, что она и сделала.

- Фу-ух! Хорошо отдохнули, - резюмировала день по-своему Юля.

- Да, пожалуй, - я решил немного разнообразить реплики, - а у тебя с Шуриком что?

- С Шуриком? Да ничего – так, пару раз спали и все. А потом он с этой, - она многозначительно на меня посмотрела, - Катей начал спать, ну мы и все.

- Чего все?

- Ну, все – спать перестали.

- А почему ты Катю так не любишь? – спросил я, решив, что коньяк в нее уже всосался, и она чего-нибудь, да расскажет.

- А за что ее любить-то? – Юля отреагировала неожиданно спокойно, рассудочно даже, - стерва она. Думает, раз сиськи здоровые, так ей любой мужик виллу к ногам за них положит. «С личика, как яичко, а внутри – кутышок.» Вот такая народная, блин, мудрость.

- Это ты из-за Шурика?

- Да при чем здесь он?! Шурик, он и в Африке Шурик. Думаешь, ему легко одному с бабами работать?

- Представляю.

- Ничего ты не представляешь, - отрезала она, - не пробовал ведь.

- Ну, ведь, он сам это выбрал, -  я и вправду не представлял, поэтому спорить не стал, - Ну, а чего с Катей-то?

- Катя? А чего – кокетничает с каждым клиентом. Они ее домой предлагают подвезти, если поздние. Она ездит. Не знаю уж, к себе ли, к ним, но видели ее с разными. Главное, - злорадно добавила она, - что не видели, чтоб ее НА работу привозили. Вот и сегодня. Чего думаешь, она так поспешно свалила? Правильно. Клиент домой повез. Видел черный джип отъехал последним со стоянки? Он с ней отъехал. Это наш один из самых постоянных клиентов. У него скидка пятьдесят процентов, потому что он, вроде как, вообще из кафе не уходит. Во всяком случае, никто этого не видел. И ест мало. А выпить вообще не заказывает. Ты его, может, будешь еще обслуживать – молодой такой, лет тридцать пять, смурной дядька, правда вежливый, а главное, очень хорошо всегда на чай дает. Налей мне еще, - попросила она в конце этой длинной тирады.

- А с девочками, ну, которые умерли? Они ее тоже не любили?

- Да ее никто не любит. И не любил, - опрокинула она следующую рюмку.

- И Ксюха? – спросил я так просто, как будто всю жизнь только Ксюху и Юлю знал.

- А Ксюха – особенно, - серьезным голосом ответила Юля, - она ее просто терпеть не могла. Так же, как и Катя ее. Ксюха, может, и не такая сисястая была, но от нее по-доброму так чувствовалось. Клиенты охотней ей на чай давали. Хоть она ни к кому и не клеилась. При ней Катя из кожи вон лезла, чтобы закадрить кого-нибудь, а клиент все равно Ксюху больше любил.

- А чего у тебя за предчувствие такое было? – небрежно спросил я, прикурив.

- Да ты понимаешь – не знаю. Вот просто чувство какое-то. Необратимости, наверное, - я подумал, что слово «необратимость» было в Юлином лексиконе относительно новым, -  Кстати, а ты знаешь, что тебе Ксюхин шкафчик достался?

- Да ну? – я изобразил изумление.

- Да. Точно ее. Ой, я тебе сейчас такое расскажу! Это прямо барабашка какой-то! Ну Ксюха…умерла, дня как три, а я как раз прибиралась в гардеробе – уборщица заболела – и возле шкафчика ее мету, значит, вдруг, смотрю – дверца не закрыта  у него. Думаю, что за фигня? Вроде все должно быть заперто. Открываю шкафчик, а там, знаешь, ну всякая женская всячина после нее осталась. Никто не забрал ведь. Ну, косметичка, там, дезодорант. Ну, смотрю я на все это барахло, Ксюху вспоминаю. И чего-то, в углу гардероба, как грохнет. Я аж вздрогнула. Смотрю – это швабра на ведро упала. Бог с ней, думаю, поворачиваюсь к шкафчику, а в нем ничего нет! Черно просто и все. И еще холодно, вдруг, очень стало. Из шкафчика, прям ветер какой-то ледяной. Как зимой, знаешь? А самое прикольное, - Юля зябко повела плечами, - что в этой черноте кто-то был. Это прямо чувствовалось. И помню еще, жутко очень стало. Я так от него, от шкафчика и отпрянула, - неверное что-то на лице у меня поменялось, потому что она как-то странно на меня посмотрела и заметила, - Вот такое же лицо у тебя сегодня утром было, когда я вошла. Ты тоже это все увидел?

- Нет, просто представил это все. Ты рассказываешь так, что страшно делается, - попытался соврать я и, по-моему, удалось.

- Да. Я с детства страшилки любила рассказывать. Помню, с девчонками в пионерлагере по ночам…

- Ну и чего дальше было? - мне не хотелось слушать эту новую, бесспорно, важную для Юли, часть ее детства в пионерлагере.

- А дальше – самое страшное! Там в этой темноте стало что-то шевелиться. А потом снизу, ну знаешь, где для обуви отделение, стала голова высовываться!

- Чья?

- Ты не поверишь – девочки маленькой. Волосики белые, косички бантиками розовыми завязаны. Но самое страшное, это ее глаза – черные-черные, как уголь. И смотрят прямо в душу, как будто. А потом она начала вставать, только, знаешь, не как все нормальные люди встают, а как-то с изломом, что ли. Под углом. Встала, смотрит на меня и говорит: «Это все мое!». А голос скрипучий такой, противный и капризный, как ворона каркает. И все повторяет: «Мое, мое». Я уж не помню, как выбежала. Бегу по коридору, ору. Шурик поймал, пойдем, говорит, обратно, а то с работы погонят. Ну, с ним не так страшно, мы и пошли. Заходим – шкафчик заперт, швабра в углу стоит и все, как обычно.

- С изломом, это так что ли? - проскрипел за окном знакомый мне голос. Я, помнится, подумал, что гости ко мне зачастили. Через подоконник перекинулась детская рука с длинными ногтями, и уцепилась за край подоконника. Затем над его белой поверхностью показались кончики розовых бантиков, а за ними, покрытая белыми, стянутыми в косички, волосами, голова. Юля, как-то жалко пискнув, не отрываясь, смотрела в оконный проем, а ее правая рука, со слегка подрагивающими пальцами, принялась подниматься к окну, то ли чтобы защититься, то ли, чтобы обратить мое внимание. Через подоконник, тем временем, перекинулась другая рука с не менее длинными ногтями. Ногти, к тому же, были грязными. Показались знакомые мне глаза, иссиня-черные, как антрацит, которые, не отрываясь, смотрели на Юлю. Руки видимо напряглись и внутрь моей уютной, пропахшей табачным дымом  и коньяком, кухни потянулось ее тело. Именно потянулось, потому что это не было похоже на обычный, рывками, подъем человека, который висит на руках, ухватившись за подоконник на седьмом этаже. Это было похоже на плавные, тягучие движения змеи. Невероятно, каким образом, просто взгляд не отследил, девочка оказалась сидящей на корточках на моем окне. Я посмотрел на Юлю. Рот у нее открывался все шире и шире, как будто в безмолвном крике. Прям, Silent Scream, Slayer’а, подумал, помнится, я. Рука, трясясь, показывала уже не на девочку, а куда-то в черноту окна.

Они, не отрываясь, глядели друг на друга, и девочка принялась вставать с корточек.  «С изломом», как они с Юлей решили это назвать. Правая ее половина поднималась гораздо быстрее левой. Голова, при этом, была как бы перпендикулярна линии плеч, соответственно правая рука была намного короче. Девочка как будто росла, подобно растению, на подоконнике. Только росла она не плавно, а как-то толчками, пульсируя. Длинная белая прядь волос, упав с челки, прикрывала один глаз, в то время как второй безотрывно смотрел на Юлю. Первый тоже смотрел, но сквозь белые волосы. Это было похоже на то, как в высохшем до белизны мху ползет большой черный жук. Рука Юли застыла в воздухе и уже не дрожала. Юля вообще вся застыла на табурете, только глаза смотрели в черные, с торфяным дном, озера глаз девочки и двигались в орбитах вместе с ней. Девочка наконец-то выпрямилась и, хихикнув, спрыгнула с подоконника.

- Смотри-ка, - снова хихикнула она, - испугалась. А ты меня уже не боишься. Здорово!

Я посмотрел на Юлю. Она по-прежнему сидела на табурете с протянутой к окну рукой. Взгляд ее остановился на точке много выше головы девочки.

- Что с ней?

- Да все нормально, ты же грамотный человек! В вашем мире это называют кататонией.

- Ну и чего мне с ней теперь делать? С девушкой и ее кататонией?

- Да ничего. Или что хочешь, - она вновь хихикнула. У нее сегодня было игривое настроение.

- Как – ничего?

- Да так. Оставь ее на табурете в кухне, чтобы спать не мешала и ложись сам, тебе на работу ведь, - она хитро прищурилась.

- Да не могу я так! Как это – «оставь на кухне»?

- Да просто – ей сейчас вообще все равно: на кухне, в сарае, на балконе. Нет, можешь, конечно, «скорую» вызвать, но лучше подождать до утра. Не помирает ведь.

- А что с ней вообще?

- Ну, как тебе сказать… Просто часть ее перестала жить с вами, а живет теперь где-то, где ей лучше.

- А где?

- А кто его знает? Миров много – выбирай для этого любой, куда пустят.

- Это ты сделала?

- А кто ж? Конечно я.

- Но, зачем?

- А она мне стала мешать просто. Лезла везде, где не просят, цветки на шкафчики клала, а у меня, может, аллергия, - она снова хихикнула.

- Так это ты была в шкафчиках? – я все еще не мог понять, для чего ей это надо.

- Ну да. Я, - ответила она тоном, который отчего-то живо напомнил мне Анин тон. Как для идиота, разжевывающий информацию, тон. И, видя мою реакцию, добавила, - Понимаешь, «Полукруг» не совсем обычное место. Он очень удобно стоит. В нем хорошо.

- Как это – удобно стоит? – не понял я.

- Ну, понимаешь, в нем очень тонкие стены. Такие тонкие, что через них легко проходить.

- И что? Ты проходишь? А откуда?

- Твой друг в дурдоме называет это «плохими местами». Я с ним не соглашусь, но оставим этот термин вашему миру. 

- А зачем тебе проходить-то? Сиди себе в хорошем своем месте и сиди. Вон, девушку до кататонии довела.

- Я ее не доводила. Я ее отправила всю, а она отчасти осталась здесь. Сама виновата.

- И чего с ней теперь будет?

- Да ничего страшного. Это зависит от того, сколько ее осталось здесь, и сколько оказалось там. В первом случае, если много здесь, она года через четыре соберет себя обратно, во втором, когда больше там – доживет эту жизнь на табурете. Будут ее лечить в ваших дурдомах от шизофрении. Положат на койку и будут лечить, пока не сгниет заживо от пролежней. А потом все ее части соберутся где-нибудь, где им хорошо. Так что я, видишь, почти благо сделала.

- Да-а, уж! Благо! Она-то тебя об этом не просила!

- Во всяком случае, была бы благодарна, если бы не осталась частично здесь, а отправилась вся.

- Как? Прям исчезла бы с табуретки?!

- Нет. В этом мире – просто померла бы. Или, если кто занял бы оболочку, стала бы ходячим трупом. Как зомби, знаешь?

- И чего я с трупом на руках делал бы?

- Наверное, она об этом тоже подумала, поэтому и осталась, - она откинула голову и засмеялась в своей неповторимой манере, а точнее, гулко заухав с подвываниями, на серебряный диск Луны, - Ты подумай, какая благородная жертва во имя тебя!

- Ладно, - я решил прервать ее веселье, - а ты зачем вообще пришла-то?

Она,  как будто, обиделась даже.

 - Как это зачем? Проверить, как прошел рабочий день, сильно ли ты устал, позаботиться, - она вновь хохотнула, - а тут вертеп. Ты с пьяной девкой хлещешь коньяк, готовишься предаться с ней любовным утехам, а про меня забыл что ли?

- Да не собирался я предаваться, - только и смог ошарашено оправдаться я.

- Ага, а в ванной зачем ее мыл? Там после нее волос знаешь сколько? И не только с головы – влезть противно!

- Я ее не мыл – она сама мылась! А ты что собиралась в мою ванную? 

- А как же! Через стены ходить – пачкаешься много, - глаза при этом у нее на возмущенном лице были хитрые-хитрые.

- …?!

- Ну, ладно. Ложись спать. Вставать завтра рано, а ты сегодня поднабрался. Девушке закрой глаза тряпочкой какой-нибудь влажной, чтобы роговица не пересохла, и отверни лицом в угол – у тебя окна восточные, солнце в глаза бить будет. Ослепнуть может. Пока, - и она покинула мой дом привычным для себя способом – через окно.

Вот так я и остался на кухне наедине с кататоничной Юлей и недопитой бутылкой коньяка. Кстати, я перегнулся через стол и взял из застывших Юлиных пальцев пустую рюмку из-под напитка, на кухне ее оставить, или в комнате где-нибудь пристроить? По-человечески - выходило, что в комнате ей будет уютней, практически – да ей по боку, где вот так вот сидеть. Я допил коньяк, подошел к Юле и попытался сдвинуть табуретку с места. Не получилось, поэтому я решил перед столь занимательным занятием сходить в туалет. Санузел у меня смежный, поэтому я смог проверить правильность девочкиных слов. К сожалению…к сожаленью… Взяв душ, и сделав в нем струю погорячее, я смыл с ванной все следы Юлиного пребывания.

На самом деле, Юля была девушкой на вид хрупкой, но при подъеме-переносе тела, я рассказал все, что думал, о кулинарных традициях ее исторической родины. В итоге, Юля упала – ножка у табурета подломилась. Упала она мягко, тихо как-то. Это, наверное, вообще было чертой ее характера. Поскольку разгибаться она не хотела принципиально, сложности возникли еще в дверях в комнату. Я наметил ей место в углу, перед музыкальным центром, куда и потащил ее, сминая ковер. Там я поставил новую, крепкую табуретку, а посадить на нее Юлю в ее положении, было делом нетрудным. Ее указующий перст воткнулся в надпись «Tuning-mode» на центре. Глаз я ей закрывать не стал. Первое потому, что это ассоциировалось с покойником, второе – вдруг, ночью очнется, испугается, наверное. Поэтому на глаза я положил ей два еще влажных, спитых пакетика от чая «Беседа» - у них форма удобная. Чай коричневыми слезами потек по ее щекам. Вот так вот – плач из-за  всех грудастых сук и должен быть коричневого цвета. Как коньяк. От, хорошо, что вспомнил! – пока таскал и валял по полу Юлю, совсем все выветрилось. Я налил себе пол стакана и, торжественно держа его перед собой и глядя, как маслянистая жидкость впитывает свет, произнес тост: «За грудастых сук!»

 

                                                                     XV

 

Утро встретило меня будильником, который я поставил на час раньше. Надо ведь было пристраивать куда-то Юлю. Я посмотрел на нее – как будто, ничего нового: так же сидит, так же в центр смотрит, даже пакетики на глазах не совсем высохли. А чего, времени-то прошло - совсем ничего! Но пакетики я поменял – у меня их в чашке еще аж четыре было – не жалко.

Однако – нет. Поменялось в ней что-то. Я стоял и гадал, что же могло измениться у кататонички. Ах, ну вот же оно – рука с пальцем опустилась сантиметров на шесть. «Юлек, прогресс! Если так пойдет дальше, в туалет сама сходишь года через два!» Блин! Да мне жалко ее было до полусмерти! А чего я мог сделать?! Оставить у себя, ну, вроде черепашки, а не в ровен час командировка. Что я соседям скажу? Правильно: «Посмотрите, там у меня девочка на табуретке сидит, смотрите, чтобы лоток всегда был сухой, а два раза в день она съедает два капустных листа с мелко, я сказал С МЕЛКО порубленным гуляшом…» Меня даже слегка позабавило – в разных мы окажемся палатах, или, может, в одной. А чего – она ко мне привыкла. Мне также не хотелось отдавать ее в руки психиатров и даже «Скорой помощи» - заколят ее сейчас всяким разным, будет овощем. А мне ее жалко.

Так, ладно, это все сопли! Налью-ка я поначалу себе кофе, а там посмотрим. На втором глотке растворимого «Нескафе», мне пришла в голову если и не гениальная мысль, то близкая к этому – точно. Я позвонил Ане. Ее сонный голос, который не предвещал «ничего хорошего, тому, кто осмелился…!» -  я нивелировал мягким: «У нас хорошие сдвиги в деле. Приезжай – будешь в гуще событий.» Это сработало, поскольку она оказалась у меня меньше,  чем через сорок пять минут, причем одетая с иголочки. Слава Богу, что вчерашний коньяк я допил, а рюмки вымыл.

До этого она у меня не была, а, судя по тому, как одевалась – она НИКОГДА не была в таких квартирах таких спальных районов.

- Привет, долго же до тебя добираться! – с порога начала она и, брезгливо наморщив в мою сторону нос, продолжила, - я думала, ты вчера позвонишь, расскажешь, как первый рабочий день.

- Привет, - она ловко увернулась от моей попытки чмокнуть ее в щеку, - да времени вчера не было.

- Понятно, где уж нам, деловым людям!

- Да, но поэтому ты здесь! Не, не, не – не разувайся!

- Так чего стряслось в такую рань, - она лениво зевнула. Я провел ее в комнату, предварительно прикрыв ванную, где болтались Юлины колготки. В комнате, лицом к музыкальному центру, сидела Юля. Для меня – ничего нового, но посетители могли бы и удивиться.

- И чего она делает?

- А ничего – у нее кататония, - пояснил я.

- Что это такое?

- Не помню, что-то из психиатрии. Вроде комы.

- Хорошо, но почему именно у тебя в квартире, ей приспичило коматозить без колготок? Почему не у каких-то своих любовников, а именно у тебя?! – она стала расходиться не на шутку, поэтому я, уведя ее из комнаты на кухню, принялся за пересказ своего рабочего дня со всеми вытекающими. А точнее «втекающими». Пришлось рассказать про работу, о которой она спрашивала меня дотошно (в смысле – до тошноты), про корпоративную вечеринку  после работы. Почему-то она не заострилась на забавных моментах группового писания в кустах. Потом про то, как мы добирались домой («Кстати, почему к тебе, а не к Шурику твоему?»), наконец я добрался до эпизода с девочкой и порадовался, копируя ее тоном вопросы девочки, типа «Почему в ванной…?», «Почему пьяный с девкой…?»

По внешнему виду, Аня намеков не поняла.

- Меня это, по идее, не должно интересовать. Дело это твое, но пускать абсолютно незнакомую девку в дом?! Не знаю, - она оглядела кухню так, как будто Юля нагадила где-то в углу.

- Ты чего меня ревнуешь что ли? Брось. Я ж не собирался с ней спать.

- Перестань оправдываться. Какая мне разница – собирался, не собирался! Просто странно мне все это. Ладно, чего делать-то с ней будем?.

- А вот это я и хотел спросить. В психушку – жалко. Дом у нее – у черта на рогах. У меня оставить…, - по Аниному взгляду было видно, что хоть крокодила, но не коматозную девку без колготок, - вот видишь?

- Короче, в дурдом ее надо. Там таких много – ей будет не скучно. Так что давай, вызывай «Скорую», а как увезут – возьмем такси и на работу.

- Чего, вместе, что ли?

- А как же! У нас с тобой договор, помнишь? – про договор я помнил, конечно, но мне так хотелось купить пива по дороге туда! – чего сидишь-то, «Скорую» вызывай? Соврешь чего-нибудь. Впервой, что ли?

Я набрал номер, поднес к уху трубку, чтобы услышать в ней женское щебетание о том, что все операторы сейчас заняты, так что ждите ответа. Хорошо хоть, что в начале сказала: «Скорая помощь». Так я и сидел с трубкой, прижатой к уху, и наблюдал, как Аня перемещается по моему жилью, присматриваясь. Конечно и колготки…

- Поговорите с доктором, - в трубке защелкало, застучало, и мужской голос спросил, чего мне надо. Я объяснил случай.

- А симптомы какие?

- Ну, как, сидит, молчит, руку одну вверх тянет.

- А зачем тянет-то? - вкрадчиво спросил у меня доктор.

- Наверное, голосует, - в тон доктору ответил я.

- Так! Ну ладно, - можно подумать, по-дурацки шутить можно только ему, - давление, сердцебиение как у нее?

- Н-не знаю – я спал всю ночь.

- Так. Вы спали, а рядом на табуретке, по Вашим словам, бодрствовала шизофреничка с манифестным приступом?

- Ну да. Я ж выпивши был. Посадил ее, как удобно, и уснул.  

- Так, а Вы, значит, были выпивши. Т-а-ак. Скажите, а больше в квартире, кроме Вас с ней никого не было?

- Нет. Не было. Если Вы думаете…

- Думать будем на месте. А…сейчас она все еще сидит там?

- А куда ж она денется, с кататонией-то?

- Не знаю. Проверьте, чтобы зря не ездить.

- Нет, сидит, я проверил.

- Ладно, Ваш адрес, - я продиктовал, - минут через пятнадцать будем.

Я повесил трубку.

- Ну что? – спросила Аня.

- Да через пятнадцать минут обещали, приняли за психа, но обещали быть.

- Немудрено, - процедила Аня.

«Скорая» приехала где-то минут через двадцать – немыслимый педантизм. Я за это время, правда, сбегал себе за пивом. Так что эскулап, оказавшийся пышущим мужчиной в расцвете лет, застал меня на кухне, пьющим пиво.

- Это Вы нас вызывали? – я молча кивнул – во рту просто пиво не проглотилось до конца.

- А пациентка где? – я проглотил-таки пиво и, больше жестами, чем словами провел его в комнату, где в углу сидела Юля.

- Как это началось? – вопрос сложный, если говорить правду, но ее-то мне говорить и не хотелось.

- Да быстро как-то…

- Как быстро?

- Ну, я на часы не смотрел. Сидела на кухне, потом в окне что-то увидела, пальцем на это показала – и все, - главное, когда врешь, чтобы правды было процентов на семьдесят – тогда поверят.

- Но сейчас-то она в комнате.

- Так я ее туда перенес, так уютней ей, все-таки, - доктор смотрел на меня с сомнением, с ба-альшим сомнением.

- А нас почему сразу не вызвали? – этого вопроса я ждал. 

- А зачем? – я сделал удивленное лицо.

- Ну-у…Вы понимаете, - сомнение в докторе увеличивалось уже ощутимо, - понимаете, с человеком творится не пойми чего. Вы, кстати, кто по специальности? – этого вопроса я тоже ждал, поэтому незамедлительно протянул ему удостоверение. Я ожидал от него большего эффекта, а может – доктор был непробиваемый, - Ну, может Вы и поняли. Так вот, творится, не пойми что, а Вы, вместо того, чтобы нас вызывать, сразу же тащите ее на табурете в комнату, потом табурет падает, у него ломается ножка, Вы тащите ее по полу, в чем мать родила, а почему она, кстати, в таком виде?

- Мылась, - бросил я неохотно, под убийственным Аниным взглядом.

- А-а-а, ну да, чистота – залог здоровья. Урогенитальные инфекции, правда, подобным способом не лечатся, но для антуража – можно.

- Спасибо, - горячо согласился я. Он пропустил мою остроту мимо ушей, равно, как и Аня.

- Ну вот, тащите, значит по полу, потом снова сажаете на не сломанный табурет, уперев ее лицом к стене, в музыкальный центр, положив ей на глаза пакетики из-под чая. Что у нас за чай, кстати? «Беседа». Побеседуем про здоровье. И ее, и Ваше. С ее состоянием все и так понятно – кататония, - он попробовал опустить Юлину руку, поморщился – вот это, называется симптом зубчатого колеса, глядя на нас с Аней, рассказывал он так, как будто это нам еще поможет, и не раз, - Рука за ночь опускалась?

- Сантиметров на шесть.

- Ну и ладушки. То, что делали Вы этой ночью, визави с больной, - он подмигнул Ане, она отвернулась, - называется юридически «Преступная халатность», но я не юрист, это больше по Вашей части – я доктор. И, как оный, могу твердо заявить, что Ваше поведение, как то: перетаскивание неадекватной пациентки на мебели и без нее, усаживание ее лицом в угол…

- У меня окна восточные – ей бы свет бил… - промямлил я.

- …напротив музыкального центра, положив ей на глаза пакетики из-под чая, - он еще раз сверился, - «Беседа».

-Это чтобы роговица…, - он махнул рукой.

- … вместо того, чтобы просто закрыть их…

- Но так только покойникам делают! – он внимательно и долго на меня посмотрел, - все это указывает мне, доктору, на то, что поведение Ваше носит бредовой характер. Фабулы бреда я не знаю, да и копаться не буду – само потом где-нибудь выплывет, но фабула есть. И сформировалась она, возможно, под влиянием постоянной алкоголизации, -  он повернулся к Ане, - пьет-то много ведь, правда? Так, ребята, носилочки давайте. Оформим, как «кататонический приступ неясной этиологии», хотя чего неясного – шиза, она и в Африке шиза, а там пусть психиатры разбираются.

- А Вы ее в нашу, в городскую? – он опять посмотрел на меня долго, - ну, там, апельсинчиков и все такое…, - я тушевался с утра, с бодуна, под суровым эскулапьим взором.

- А альтернатив больше нет – в нашу. Ну, счастливо, - он мне подмигнул, - может, там и увидимся. Скоро, - и вышел. Следом за ним на носилках спустили сидящую Юлю, которая приветствовала наступившее утро взмахом и указующим перстом. Машина отъехала и я опустился на оставшийся табурет, откупорил вторую бутылку пива и сделал порядочный глоток.

- Ну и что вся эта хрень значит?! – видно, мучения мои за это утро не закончились. Я вздохнул и принялся пересказывать Ане все еще раз. Сказать, что она мне верила, это значит признать, что мы проиграли Бородино. Нет, некоторые аспекты даже смаковались ею, но сути она явно не ухватывала. Или я, может, плохой оратор? Не знаю. Рассказывая одно и то же, за сегодня уже в третий раз, я чувствовал, как мой рабочий пыл стремительно падает. А потом вспомнил, что это же придется объяснять шефу! Меня чуть не стошнило, хотя пиво было хорошим и прохладным.  

Пока я рассказывал, Аня слушала, записывала что-то в блокнот, перекладывала ногу с другой ноги, что, между прочим, отвлекало.

- Ты чего писала-то? – спросил я, когда закончил.

- Да так… Собирайся, тебе на работу пора, - она закрыла блокнот, убрала его в сумочку и встала, - и…спасибо за материал, хотя ты и поднял меня невесть во сколько.

- Да, не за что. У нас, вроде как, договор.

- И купи жвачку какую-нибудь, а то разит от тебя, как…, - и вышла.

Я вздохнул, посмотрел на часы и принялся нехотя одеваться. Под руку попалось вчерашнее, потому что лежало сверху, а, поскольку думать в отношении обновления своего гардероба не было сил, я все это и надел. «Интересно, как там Юлька сейчас, в приемном покое-то?» - вдруг вспомнилось мне, но тут же покинуло пределы разума. Самое приятное в похмелье, это то, что мысли не задерживаются в голове надолго, сообщая разуму приятную расслабленность.

Когда я вышел, весь город, казалось, был залит красноватым светом восходящего солнца. Я мысленно поздоровался с ним и, направляясь к палатке – надо же было чего-нибудь в дорогу, бодрящего, я представлял себя одиноким самураем, бредущим по Стране Восходящего Солнца, под восходящим Солнцем. Он брел через каменистую местность, взбивая фонтанчики пыли сандалиями, или, как там у них это называлось, и его верный меч при каждом шаге бил его по левому колену. В колене отдавалось тупой болью. А-а, ну да, я ж вчера упал, пока мы с Шуриком Юльку волокли до машины. Вспомнилось-забылось. Похмелье! Чертово колено отвлекло от таких красивых размышлений. О самураях, о Японии, о пыльной дороге, по которой шел самурай. Теперь уже безвозвратно. А жаль! «Вот интересно, -  подумал я, - а наш городишко, когда полностью рассыплется в прах, станет похож на Японию, или нет. Будут ли по его камням бродить, прикрывая наготу тряпьем, монахи?» Но... Я подходил к палатке, значит, мысли мои в очередной раз поменяли направление. Я взял пива. Поймал такси, которое повезло меня с пивом на работу. Должно быть, выглядел я и впрямь неважнец, поскольку таксист согласился меня везти только тогда, когда я увеличил цену проезда – мне-то все равно, контора оплатит. Пока садился в машину, вновь заболело колено. Может, я его как-нибудь сильно повредил? Да Бог с ним.

В машине, а ехала она дольше, из-за пробок, мне, в связи с коленом, вспомнился свой сегодняшний сон. Тот, что проходил под боком кататонической Юльки, которая сидела возле центра, лицом в угол и, неизвестно, спала, или нет. Сон вспомнился с того момента, что во сне болело колено. Я, помню, стоял и смотрел на него сверху вниз, раздумывая, чего там внутри могло поломаться. Ну и, соответственно, Юльку, которая в коматозе, спрашиваю, мол, с чего бы это. А она отвечает, вперив палец в угол: «А на что похожа боль?»

- Ну, как на что? Как будто штырь железный в колене торчит, и оно от этого плохо гнется, - отвечаю я.

- Так достань штырь-то, - говорит мне Юлька.

Смотрю вниз, а в колене и вправду торчит черный штырь с белым набалдашником. И, как только я его достал, боль почти прошла. Стою я, вниз смотрю, а внизу вместо линолеума в моей квартире булыжная мостовая, которая мягкими изгибами убегает вниз, туда, где расстилается какой-то, явно южный, город. Причем я знаю, что город этот – мой. Что я в нем живу, что где-то там, внизу, мой дом. А сейчас я, почему-то, стою один на дороге, довольно далеко от города, опираюсь на трость, и передо мной восходит Солнце. Сзади раздался грохот копыт, и мимо меня к городу проехал экипаж. По-моему, это называется двуколка, точнее, во сне я был убежден, что это так и называется. Задник экипажа был поднят, и его нехотя волокли за собой две лошади, причем явно утратившие форму. В заднем окошке экипажа мелькает женский профиль, который я знаю, причем знаю очень хорошо. И вдруг, невыносимая боль какой-то утраты проткнула меня от макушки до булыжников новым штырем, который, наверное, было не достать. Так я и стоял, глядя на экипаж, который увозил от меня нечто дорогое и безвозвратно потерянное. Каким-то внутренним чутьем я понимал, что мне просто необходимо следовать за экипажем, и я, прихрамывая и опираясь на трость, двинулся пешком к городу.

А потом часть дороги выпала из памяти, и я оказался в городе. Я стоял перед каким-то деревом, которое мысленно назвал «кипарис», хотя, похоже оно было больше на пирамидальный тополь. Я стоял перед ним, все так же опираясь на трость, а вокруг цвели большими белыми цветами какие то кусты, получившие от меня кодовое название «магнолия». Вдруг, неподалеку, я заметил тот же экипаж. Дверца его раскрылась, и Она выпорхнула наружу. Пересекла узкую дорожку между кустами и скрылась в них. Я последовал за нею, шмыгнув  в ту же щель среди кустов, и оказался…на кладбище.

Кладбище было старым и уютным. Под ногами у меня были влажные, мшистые камни, по которым я ступал неслышно, даже для себя. Зачем-то сбоку от дороги соорудили фонтан, который, правда, не функционировал, но и смысла его нахождения среди могил я не понимал. По обе стороны от дороги, утопая в зелени, находились чьи-то фамильные склепы. Было как-то просторно, не то, что на нашем городском кладбище, которое находилось в поле и могилы на нем лепились одна к другой, как ласточкины гнезда. От фонтана, в котором была зацветшая давно вода, поднимался запах уютной сырости, как возле старого пруда, что ли. Не того, сырого запаха погреба, который бывает, если после дождя заглянуть под корни деревьев, а какой-то спокойный и умиротворяющий запах, который проникал, казалось, во все сферы этого уютного и замкнутого в себе мира, в который я, не пойми зачем, затесался. Аллея тянулась вдаль и была пустынна. Я пошел по ней, утопая по щиколотку во мху, который обильно рос на дорожных камнях. Куда и зачем я шел – я не знал, но во сне это казалось необходимым.

Я шел все дальше, пока не понял, что аллея и кладбище закончились, и я стою посреди какого-то восточного базара. Кругом пестро одетые люди что-то быстро говорили и, изредка, закинув бородатые лица в голубые небеса, хрипло хохотали. Толчея стояла невыразимая. От пестроты продаваемых товаров рябило в глазах. Иногда в толпе мелькал пробковый колониальный шлем. Я откуда-то знал, что так и должно быть, что этот базар есть в моем городе. Если позади меня город был похож на цветущий оазис, то базар с прилегающей территорией был, скорее всего, в пустыне. Под ногами сухой красноватый песок змеился от порывов горячего ветра. Белую стену, вероятно крепостную, нещадно палило солнце. Воздух был жарким и подвижным, как некий гигантский змей, оплетал тело и рождал ощущения то там, то здесь. НУЖНО было пройти через базар, и я, расталкивая дурно пахнущую толпу, продвигался вперед, пока вновь не ступил на территорию оазиса. По обеим сторонам вполне европейской улицы, вымощенной все тем же серым камнем, стояли утопающие в зелени особняки в два, три этажа. С колоннами, эркерами, кариатидами, если я чего не путаю. Огорожены они были коваными оградами, на которых причудливо свивались листья неведомых растений. Я почувствовал, что боль в колене усилилась, и нашел ее на воротах одной из оград, в виде извивающегося вверх острого стального прута, призванного изображать растущий стебель. Ворота были чуть приоткрыты, как бы приглашая меня войти. Я заглянул за них. С одной стороны тянулась высокая каменная ограда, от нее, через дорожку, стеной росли стриженые кусты, за которыми просматривалась большая лужайка с тщательно постриженным газоном. Я всматривался в глубину этого коридора, и меня охватывало чувство тревоги. Тревоги острой, грозившей, всем своим шевелением в груди, чем-то непоправимым. Но идти туда было нужно.

Я осторожно пробирался по дорожке вперед, оглядываясь по сторонам, чуть ли не принюхиваясь, вглядываясь в лужайку сквозь заросли кустов. Услышав заливистый женский смех, я повернул голову по направлению к нему и увидел ее в окружении одетых так же, как она, юных дам. Они играли во что-то подвижное, по-моему, в мяч. Дальнейшие события сна смешались в бессмысленный круговорот. Я ступил на лужайку, двигаясь по направлению к ним. Они приветливо машут мне руками. Я иду к ним, точнее, к Ней, быстрее. Наконец, мы стоим друг перед другом, и весь мир принадлежит только нам. Мои глаза утопают в ее глазах. Мы общаемся, не говоря ни слова. Потом что-то случилось… и я вижу, как в центре ее живота по ярко белому платью расползается большое красное пятно. Оно делается все больше, как и удивление у нее в глазах. Во мне не шевелится ничего, кроме любопытства. Я, не отрывая глаз, смотрю, как она медленно оседает на стриженую траву, как удивленный взгляд делается все более затуманенным и, хотя она и глядит на меня, но видит она уже совсем другое. То, что лежит вне пределов этого мира. Краем глаза я замечаю, как ее подруги в ужасе разбегаются, но во мне даже не брезжит желания присоединиться к ним. Она совсем осела на траву, и ее тело распростерлось на ней, все так же удивленно разглядывая небо. Из-за ближайшей купы кустов на меня несутся три черных дога. Я знаю каждого из них по именам. Они бегут ко мне, перепрыгивая через Ее труп, топча грязными лапами ее платье, оставляя на Ней собачьи следы. Первый из них сбивает меня с ног, затем подбегают остальные, и челюсти первого смыкаются на моей шее. Я еще вижу, как собачьи зубы рвут мое тело, а из глаз у собак катятся слезы.

А дальше - беспросветная чернота, в которой я лечу куда-то вверх к невероятно яркой звезде, которая делается все больше и больше, пока не захватывает всего пространства передо мной. Я влетаю в это сияние, на какую-то долю секунды кажется, что я перестал существовать и оказываюсь… Перед домом моих родителей. Мне года два – три, и надо мной стоит, сбивший меня с ног, соседский боксер. Оскаленная морда – прямо перед моим лицом. На лицо мне тянутся отвратительные нити слюны из ее пасти. Боксер рычит все громче и громче. Настолько громко, что становится звуком моего будильника, и я просыпаюсь.   

В углу сидит Юлька в кататонии и тычет пальцем куда то в угол. На глазах пакетики от чая «Беседа».

Таксист толкнул меня локтем вбок, давая понять, что мы приехали, и пора расплатиться и выматываться из машины. Так я, собственно, и сделал – вылез из машины, поставил пустую бутылку на землю, поднял глаза. Передо мной стоял «Полукруг», очень удобно построенный, с очень тонкими стенами, через которые так удобно проходить.

 

                                                                  XVI.

 

Я стоял перед местом своей неосновной работы и глядел на него, не как на кафе на обочине, а именно как на место, которое удобно построено, с тонкими стенами, и через эти стены девочки с розовыми бантами залезают в шкафчики сотрудников, а потом доводят их до кататонии. «Полукруг» больше не казался «очередным заданием», он был местом загадочным, пронизанным каким-то трагизмом. «А, может, это и называется «плохое место»?» - спрашивал я себя,  переходя через дорогу, и направляясь через лужайку метров пяти ко входу. Перед входом я, повинуясь похмельно - душевному порыву, нагнулся и нарвал букетик цветов – Юлька вряд ли будет работать в «Полукруге». Букетик показался мне маленьким, и я сделал его больше – Юлька, мне казалось, несмотря на свою глупость, его заслужила, хотя бы какой-то чистотой, что ли.

Поздоровавшись с охранником, я прошел в «портал», из него -  в гардероб. В гардеробе Шурик деловито снимал штаны, видно, пользуясь минутами редкого одиночества в гардеробе. Мы поздоровались. Шурик выглядел тоже не ахти, поэтому мы что-то буркнули и кивнули друг другу, после чего наш с ним запас вежливости был исчерпан. Я молча подошел к Юлькиному шкафчику и положил на него букетик.

- Ты чего делаешь-то? – Шурик округлил глаза, - ты знаешь, зачем их Юлька туда клала?

- Знаю, - в голосе моем, вероятно было что-то надтреснутое, потому что Шурик продолжил менее уверенно.

- А…чего с ней?

- Она не будет здесь больше работать.

- Ты что, нашел ей место получше? - Шурик знал, что спрашивает полную чушь, но испытывал необходимость хоть что-то спросить.

- Нет. Она сегодня ночью сошла с ума. Кататония. Сейчас она в нашем городском дурдоме, если хочешь, съезди на досуге, - я говорил монотонно и негромко, поэтому последовавшая реакция Шурика была несколько неожиданной – громко выругавшись, он ребром кулака изо всех сил ударил по шкафчикам. Так, что на голову ему упал сухой букетик. Он скинул его с головы, смял ладонями в труху и с размаху бросил в угол.

- Да что ж это такое-то?!!! - он сполз по стене на корточки, спрятал лицо в ладонях и, как мне показалось, всхлипнул, - Ты прикинь, какое совпадение – со всеми местными девками, с которыми я спал, непременно что-то происходит. Или с ума сходят, или вообще умирают, - голос его звучал сквозь руки глухо и оттого невыразительно. Затем он молча встал и закрыл гардероб на замок изнутри. Порылся в своем шкафчике и извлек оттуда ополовиненную фляжку с виски. Открутил пробку и залпом выпил половину содержимого.

- Будешь? – утирая рот тылом ладони, он протянул бутылку мне.

- Давай. А ты что, со всеми покойными и умалишенными здесь переспал?

Он метнул на меня испепеляющий взгляд и промолчал, а затем подошел к Юлькиному шкафчику, снял с него мой букет и разделил его надвое. Вторую половину он положил на Катькин шкаф.

- Сегодня работаем вдвоем. Тебе пол зала, и мне пол зала.

- А с Катькой чего? – мне, от виски, наверное, очень захотелось покурить, - пойдем, покурим? 

- Пойдем, хоть я и не курю. Все равно сегодня позже начинаем, - мы вышли на улицу.

- А почему позже?

- Директор так сказал. Из-за Катьки,  наверное.

- Почему из-за Катьки, - спросил я, прикуривая.

- Да так же все пять раз было. Это он еще про Юльку не знает, - Шурик сплюнул, - Ну ты хоть расскажи, как это она?

- Ну, как. Пришли ко мне, она слазила в душ, потому что колготки описала. Потом сели с ней на кухне, выпили коньяку – она попросила. А потом она за окно уставилась, подняла к окну руку и больше не двигалась – кататония называется. Одна из форм шизофрении. У нее никого в роду не было, не знаешь?

- Да кто ее знает, она ж неместная, а сама тоже не рассказывала.

- Ну, а с Катькой что?

- Да ничего. Вызывает меня сегодня поутру Директор и говорит, что поскольку Екатерина уволилась сегодня утром, мы с тобой и с Юлькой работаем втроем. И все.

- А с чего ты решил, что она…?

- А то, что я позвонил ей домой. И там мне сказали, что она сегодня не ночевала.

- Ну и чего? Большая ведь уже.

- Она всегданочевала дома. Уж я то знаю, - он усмехнулся невесело и вновь сплюнул.

- Откуда? – свалял дурака я.

- Оттуда, что иногда и я с ней спал. У нее дома. В других местах спать она отказывалась по каким-то своим соображениям, - у меня зазвонил мобильный.

Я отошел на несколько метров, взглянул на экран – определилась контора. Значит, шеф звонит – я поднял трубку.

- Молодой - перспективный, что у тебя там происходит?! - начал шеф с места в карьер.

- А что? – я изобразил голосом изумление.

- Да ничего! Вновь труп, причем девчонки из твоего кафе, - я услышал шелест бумаг, - вот, Екатерина Х….ко. У тебя работает?

- В кафе. Работала, - уклончиво ответил я, косясь на Шурика, которому было сейчас на все, кроме собственных воспоминаний, положить.

- Не умничай! И так понятно, что мертвая – работала, а живая - работает, - прокомментировать столь тонкую филологическую сентенцию я не смог.

- А где нашли тело?

- Как всегда. Все как всегда – обочина, никаких следов, не изнасилована, не ограблена! Ты там работаешь на мои деньги – у тебя есть соображения?!

- На деньги налогоплательщиков, - осторожно скромничал я.

- Да по мне, хоть на деньги президента! Меня из Министерства трясут за то, в чем у тебя мозги, а ты толком ничего сказать не можешь!

- Могу, - меня оскорбило новое для меня расположение моих мозгов.

- Ну, так давай! Какого черта!

- Вчера покойная покинула кафе с высоким, худощавым владельцем черного джипа  №-такой-то. С тех пор ее никто не видел, - я оглядел стоянку – джип уже стоял на вчерашнем месте.

- Ладно, мы его проверим, - смягчился шеф, - но и ты тоже не занимайся там ерундой. На деньги налогоплательщиков, - съехидничал он под конец и повесил трубку.

- Шурик…

- Слушай, дай мне тоже сигарету, - перебил он меня.

- Ты ж не куришь!

- Только изредка. И не всегда табак. Я ж богема, чтоб ее! – я дал ему сигарету и мы прикурили.

- Шурик, - продолжил я, - вот мне Юлька вчера сказала, что Катька уехала с парнем из вон того джипа. Ты его знаешь? Да и кафе еще не открылось, а парень уже здесь. Чудно, тебе не кажется?

- Ты чего – обалдел? – глаза у Шурика округлились донельзя, - Кто ж его не знает. Это наш самый постоянный клиент. У него скидка сорок семь процентов от суммы заказа…

- Да, да. Мне Юлька рассказывала, но ты скажи мне – кто он такой, что из себя представляет?

- Не знаю. Высокий, черный, смурной. Такие орут со сцены «блэк-металл». Больше ничего сказать не могу. А насчет того, что приехал до открытия, так он всегда так – раньше всех приезжает, позже всех уезжает. И чтобы он Катьку посадил к себе в машину, на это у меня очень большие сомнения.

- Слушай, отдай мне сегодня пол зала с ним. Просто интересно, - на лице у Шурика отразилась борьба.

- Ладно, но чаевые с него пополам – он щедро дает.

- Спасибо,- поблагодарил я, и заверил, что с чаевыми все будет в порядке.

На пороге кафе нарисовался Директор. Он стоял, опустив голову вниз, и нервно затягивался. Оглядевшись по сторонам и заметив нас с Шуриком, он неторопясь направился к нам, и сизое облако дыма схлопывалось у него за спиной с каждой затяжкой. Шурик смотрел, как он приближается, а я стоял и смотрел на Шурика.

- Кстати, - ни с того ни с сего продолжил Шурик, - про него, мужика этого, некоторые девки шепчутся, что он дух этого кафе, и что, как только он перестанет приходить, кафе закроют.

- Господа, я ведь плачу вам деньги не за перекуры, - голос Директора был уставший и бесцветный.

- Так ведь Вы же сказали, что сегодня начинаем позже, - принялся оправдываться Шурик.

- Александр, - мне было забавно услышать такое именование Шурика, - посмотрите на часы. Позже – да, но не на столько. Кстати, господа, хочу вас огорчить – сегодня вы работаете вдвоем.

- Почему вдвоем? – мы постарались скрыть свою осведомленность.

- Потому что Юлия…заболела. И вряд ли сможет работать у нас в дальнейшем, - Директор проницательно на меня посмотрел.

- А чем заболела? – было бы неестественным не поинтересоваться.

- Какое то редкое заболевание. Хроническое. Во всяком случае, так она мне сказала, - соврал Директор, не сморгнув, - а теперь, господа,  за работу. Клиенты, - он кивнул на черный джип, - уже съезжаются.

Отбросив окурок в сторону, он повернулся на пятках и направился в кафе. Мы с Шуриком двинулись следом, докуривая на ходу.

- А Директор этого мужика знает? – спросил я.

- Небось, раз скидку такую делает. А может мужик этот – шишка в муниципалитете, поэтому и «дух кафе». Перестанут его здесь кормить, он его и закроет.

-  Да не, брось. Был бы из муниципалитета, не сидел бы в кафе целый день, как ты говоришь.

-  И то верно, - согласился он. Мы входили в «Полукруг».

Рабочий день от предыдущего отличался большей загруженностью и худшим физическим состоянием работающих. Начал я его с обслуживания Мужика В Черном. Я подошел к нему, он поднял на меня взгляд. Взгляд у него был вроде на меня, а, вроде как, и сквозь.

- Что будем заказывать? – бодро спросил я.

- Как всегда, - ответил он.

- Вы извините, я человек тут новый, мне сказали, что Вы постоянный клиент, и чтобы я получше запомнил, когда Вы скажете, что именно всегда Вы заказываете, - от собственной подобострастности мне сделалось, чуть ли не дурно.

- Я думаю, Вам лучше спросить у менеджера в зале. Он знает, - и все, хрен от него ответа добьешься!

- Хорошо, я сделаю все в лучшем виде, - смиренно засеменил я прочь.

А в остальном было все так же, только мы чаще ходили курить, хотя курил, в основном, я, мы отлучались в гардероб, где у Шурика имелась заначка виски и периодически поддерживали угасающие силы. Мы практически не успевали перекинуться словом, особенно под вечер, когда пошел основной клиент, и жутко путались со счетами. Менеджер по залу нам сочувствовала, поэтому ограничивалась редкими замечаниями. День проходил, как обычный рабочий день официанта.  

Правда, был один момент, который мне понравился. Этот момент подтверждал в моей жизни наличие Конторы. Когда я в очередной раз вышел в зал с заказом, я заметил за столиком Мужика В Черном, молодого человека, который сидел и оживленно болтал с ним. Я узнал Димона из нашего отдела и, встретившись с ним глазами, убедился, что он меня тоже узнал. Мы быстро развели перекрестившиеся взгляды. Я посмотрел на мужика, и, оказалось, что он так же на меня смотрит. Причем смотрит хитро, с прищуром, как будто знает, что я засланный казачок, хотя, я уверен, Димон ему ничего не говорил. Я отвел взгляд и от него тоже и направился к клиенту, ждущему заказа.

Вот и все. День близился к завершению, когда я, под предлогом туалета, умудрился остаться в одиночестве и в туалетной кабинке набрал по мобильному шефа. Он отозвался звонка с восьмого.

- Здрасте, - бодро поприветствовал я, - что-нибудь про мужика в джипе выяснилось?

- Здоров, - шеф был устал и расстроен, - ничего не выяснили. Наш сотрудник с ним сегодня разговаривал.

- И что?

- Ты представляешь, этот засранец сказал нам, что любезно согласится с нами побеседовать по любому интересующему нас вопросу, но только если разговор состоится в кафе. Он, видишь ли, ждет в кафе своего подельника, и ему никак не выгодно оттуда отлучаться!

- Ну а чего он сказал-то? Подвозил он вчера девушку, или нет? – то, что разговор был в кафе, я и сам видел.

- Подвозил.

- Ну и…?

- Он сказал, что привез ее по указанному ей адресу, высадил из машины и поехал домой. Адрес он назвал ее, значит, эту дуру понесло потом еще куда-то.

- Так может, он и так знал ее адрес?

- Не-а. Не знал. Он даже не знал, как ее зовут.

- Скользкий это момент, шеф.

- Он может и скользкий, но все на поверхности сходится. После работы девка просит последнюю оставшуюся машину на стоянке подвезти ее до дома. Садится в нее, называет адрес. Парень ее довозит по этому адресу и уезжает. Почему она потом оказывается на обочине шоссе, которое диаметрально противоположно ее дому, мертвая, объяснимо лишь тем, что от дома девка поехала куда-то еще.

- Или, что адрес он и так знал, а повез ее в другую сторону. Шеф, сделайте мне одолжение. Узнайте места проживания остальных покойных и сопоставьте это с теми шоссе, на обочинах которых нашли трупы. Сделаете? А я Вам вечером позвоню, - я придал голосу нарочито заискивающие нотки.

- Что ты привязался к этим адресам! Изобретаешь велосипед, когда его давно придумали. Ладно, узнаю, до вечера.

- Шеф, а машину саму проверяли?

- С машиной сложнее.

- Почему?

- А она нигде не зарегистрирована. В угоне не числится, ни одно ГИБДД не выдавало этих номеров. Наши иностранные коллеги говорят, что похожих угонов на территории их государств не происходило. В общем – странная машина, но обвинять человека в убийстве, за то, что его машина нигде не числится, это абсурд, потому что это - недоработка нашей системы. Все. Счастливо. Вечером позвони, - он повесил трубку.

Я нехотя встал со стульчака, бросил в унитаз окурок и старательно, но безрезультатно попытался его смыть. Щелкнул шпингалетом, открыл дверь и вышел. Прямо передо мной стоял Мужик В Черном. Он молча сверлил меня взглядом и, то ли от освещения сортира, то ли от неожиданности, его взгляд показался мне до жути знакомым. В нем как будто тонешь, как…в черных озерах с торфяным дном.

- Извините, - пробормотал я и просочился мимо него. Я был в твердой уверенности, что он слышал слово в слово весь мой разговор с шефом.

- Молодой человек, - услышал я за спиной, когда взялся за ручку двери в зал, - как Вам здесь работается?

- Очень хорошее место, - ответил я, поворачиваясь.

- А чем оно Вам нравится? – голос у него был низкий и, я бы сказал, приятный.

- Ну…Удобный график, неплохая зарплата, - дальше продолжать мне было трудно, потому что он не отрываясь смотрел мне в глаза и, по-моему, просто читал в них, что это полная чушь.

- Это хорошо, когда работа нравится, - он слегка улыбнулся одними губами, - Вам далеко добираться до дома?

- Да минут двадцать на машине в сторону города.

- Это … что ли? – он назвал мой район.

- Ага, - промямлил я.

- Значит, почти земляки! Хотите, подвезу Вас – я все равно последним ухожу.

- Ну-у… Э-э

- Значит, я подожду Вас в машине на стоянке, а то одному ехать домой скучно. Такой черный джип, хотя он все равно сейчас единственный. Кстати, вот Ваши чаевые, - он сунул руку в карман и, не считая, отдал мне довольно толстую пачку разных по достоинству купюр.

- Спасибо, - пробормотал я и вылетел в зал.

Зал почти опустел. Клиенты доедали то, за что уже рассчитались. Значит, оставалось убрать грязную посуду, и рабочий день закончился. От разговора с Мужиком В Черном, меня изрядно трясло, а от его предложения вообще мутило. Я пошел в гардероб и нашел там Шурика, который поправлялся из заначки в шкафчике.

- Дай и мне тоже, - хрипло попросил я.

- Допивай, - на дне оставалось граммов семьдесят. Я выдул все это залпом, даже не почувствовав вкуса виски.

- Знаешь, что «дух кафе» предложил мне подкинуть меня до дома?

- Да ну? – Шурик, который раз за день округлил глаза, - я вот, сколько работаю, мне ни разу не предлагал!

- Вот то-то и странно.

- Да-а…

- А, кстати, вот с него чаевые. Давай делиться, - даже после раздела сумма оказалась внушительной, и Шурик выглядел довольным.

 - Я ж говорил, что он всегда хорошо дает, - заулыбался он.

На душе у меня было муторно.  Отчасти от напряженной ночи накануне, отчасти от предстоящей поездки в неизвестность.

 

                                                                 XVII.

 

Черный джип стоял на стоянке, как всегда в это время, в одиночестве. Я стоял и смотрел на него с крыльца «Полукруга», нервно затягиваясь и, с выдыхаемым дымом, убивая всю фауну, летающую в ночном небе вокруг, парами виски из шуриковой фляжки. Я гадал, что ждет меня внутри машины, что вообще ждет. Или я просто доеду домой на хорошей тачке с комфортом, или меня найдут на обочине шоссе, как и первых участников этой истории. Ну да ладно. Чего стоять и терзаться неизвестностью, когда нужно просто подойти и сесть в машину, следуя любезному приглашению владельца. Я щелчком выбросил окурок в сторону урны и двинулся через асфальтовое поле стоянки к цели.

Цель, подобно затаившемуся зверю, маячила впереди и, как всегда бывает с незнакомыми зверями, излучала угрозу.  Она не пряталась, как многое в моем задании. Она стояла открыто и смотрела мне в глаза фосфоресцирующими погашенными фарами, как будто зверь прикрыл глаза, но стоит пошевелиться резко, как он тотчас их откроет и в них ты увидишь то, что тебя ждет после твоего неловкого движения. Я подошел ближе. Машина, несмотря на сухую погоду, стояла удивительно чистая. Ни пылинки. Лобовое стекло идеальное – нет следов врезавшихся насекомых и тому подобной дряни на лобовом стекле. Боковые стекла были тонированы дочерна, от лобового отсвечивал фонарь, освещавший стоянку - так что, я не мог видеть, что творится внутри. «Моют ему ее здесь, что ли? Если обойдется, надо будет у Шурика спросить», - подумал я. Достал мобильный и проверил, все ли в порядке с батареей и связью. В общем, чертова уйма бессмысленных, но успокаивающих действий.

Я взялся за ручку дверцы, потянул на себя. Дверца с мягким щелчком раскрылась. Мужик В Черном сидел за рулем. Ко мне повернулось его улыбающееся лицо, правда, улыбались одни губы, но я, вроде, привык уже к этому.

- Вы долго не решались подойти. Я наблюдал, как Вы курили на крыльце,- он улыбнулся еще шире.

- Да ведь неудобно как-то, - промямлил я, - мы ведь не знакомы.

- Ну почему же? – спросил он, поворачивая ключ зажигания, - Вас зовут, - он назвал мое имя.

- А откуда Вы знаете? – стартер тихо зашелестел, а потом двигатель мягким толчком сотряс всю машину, и кузов мерно и успокаивающе завибрировал.

- Прочел на бейдже, который носят все официанты.

- Да, такой элементарный путь мне в голову не пришел, - я тоже постарался улыбнуться, как можно сердечнее.

- Да большинству, не только Вам, не приходят в голову вещи простые. Вашему миру свойственно все усложнить настолько, что это влезает в некую логическую структуру. Не важно правильная она, или нет, важно, что доказуемая. Этим Вы и довольствуетесь.

- А Вы? Кстати, а как Вас зовут?

- Хм.. Сегодня в кафе ко мне подсел молодой человек, Дмитрий, кажется, так вот он тоже спрашивал, как меня зовут, - он хохотнул, и покосился на меня, -  так что мне второй раз придется ответить. Понимаете, мой папа был одержим творчеством Эдгара По. У него есть рассказ с совершенно не выговариваемым немецким названием, по имени коня – главного персонажа. Так что, меня назвали в честь лошади, - он снова хохотнул. Но друзья зовут меня просто Макс.

- Это в смысле – Максим?

- Нет. Это в смысле Макс, - довольно путаное объяснение, но про фамилию спрашивать неудобно, раз сам не сказал, - кстати, не возражаете против музыки? – и, не дожидаясь моего ответа, нажал на кнопку, причудливого вида, магнитолы.

Вероятно, колонки были по всему салону, поскольку музыка звучала буквально отовсюду, создавая вокруг тела некую плотную завесу. Началась он резко и неожиданно с проигрыша ударных. Ударные были плотными, со скоростью, где-то одна тридцать вторая, если не шестьдесят четвертая.  Далее вступили ритм-гитара и бас со скоростью аналогичной, а потом чей-то очень знакомый, но более лающий, вокал запел, что-то вроде:

 

                                               At the brink of Hell an island swims

                                               In lakes of fire by the darkened plains

                                               Deserted and dead it declares its place

                                               By spewing it’s magma like blood

                                               From the veins and covering the island

                                               In a black, poisonous haze.

 

Разобрать больше, моего английского не хватило, но музыка была, в целом, приятной, если б я не мучился вопросом – кто это поет.

- Ничего? Не раздражает? – спросил он, и машина плавно тронулась с места.

- Не. Нормально. А кто поет?

- Это хорошо, что нормально, а то, бывает, подвозишь кого-нибудь, особенно девушек, - теперь я на него покосился, - так сразу начинается – что это за гадость, сделайте потише, а лучше выключите.

- А что это «за гадость», все-таки?

-  Illnath. Хороший датский «блэк», - а насчет «блэка» Шурик прав был.

- А-а-а…, - команда была мне совсем незнакома.

Мы двигались, пока, в правильном направлении. Это успокаивало, хотя и не совсем, потому что по этой дороге была куча поворотов, где можно было попасть на другие шоссе.

- Давно вы работаете в «Полукруге»? – спросил он, - а то я Вас раньше не видел.

- Да второй день всего.

- Я смотрю, вы с другим, по-моему, Александром, работали вдвоем. Что-то случилось? – я посмотрел на него, он невозмутимо крутил рулем и переключал скорости.

- Да, в общем – да. Две девочки не вышли на работу. Пришлось нам с ним…

- Это Юлия и Екатерина?

- Да.

- Странно. Я вчера подвозил Екатерину. Привез к дому, она вышла. Она не производила впечатления нездоровой, - машина плавно катила по дороге, увозя меня все дальше и дальше от «Полукруга», Шурика. Да вообще всех! 

- Да. Вчера она была совсемздорова, - я сделал ударение на слове «совсем».

- А сегодня что? Заболела?

- Нет. Умерла, - я решил перестать играть с ним и постарался огорошить известием.

- Ай-ай-ай, – он поцокал языком, - как жаль! А ведь такая молодая с виду, - огорошить не удалось, - А от чего?

- Никто не знает. Ее нашли очень далеко от дома, мертвой, на обочине шоссе.

- Как же так? Я ведь довез ее до дома! Хотя, может, это и не ее дом, - он задумчиво почесал подбородок.

- Тут я не знаю, - я пошел на попятный, - недавно работаю, даже не знаю, где сотрудники живут.     

- Я привез ее в…, - он назвал адрес, - А со второй что? Тоже умерла?

- Нет. Вторая, говорят, сошла с ума.

- Да-а, - протянул он, - сколько событий за одну ночь. Смерть, безумие. Вы вот тоже сегодня плохо выглядите, - я насторожился.

- Да. Малость перебрал вчера. Первый рабочий день. Вы же понимаете.

- Не очень. Ну да ладно, - машина катила в правильную сторону.  

- Вообще, жизнь загадочная штука, - пустился он неожиданно в рассуждения, - жили себе девочки, работали, потом раз – одна в доме для умалишенных, вторая в морге. Хотя насчет морга – неизвестно. Вы газеты читали за последнюю неделю?

- Нет. А что?

- Да пишут, что из одного из моргов пропали трупы, - я посмотрел на него внимательно, но он, казалось вправду, обсуждает со мной газетную трепотню, - Правда, у разных газет – по- разному. У кого - трупы на опыты, у кого - сатанисты, для жертвоприношений, у кого - даже некрофилы, потому что трупы - молодых девушек. Так что, неизвестно, при такой ситуации, в морге, или… Екатерина была ведь достаточно привлекательна. Одна грудь чего стоила, а?

- Да, - вяло согласился я, - грудь была что надо.

- А Вы были в больнице? Ну, у той, Юлии. Проведать бы вам с Александром надо. Все-таки работали вместе.

- Наверное, завтра поедем, если созвонимся, - говорить с ним было тяжело – музыка заполоняла пространство между нами, голос у него был низкий и «снотворный». Я, как будто, увязал во всем этом, проваливаясь в приятную сонливость.

- А Вы, - продолжил он, - один живете, или жена ждет?

- Я развелся с женой. Так что, один.

- А она?

- А она – тоже умерла.

- Молодой человек, - он был старше меня лет на восемь, - как говорится, смерть следует за Вами попятам, - он произнес это нарочито пафосно и, в сочетании с Illnath, мне это высказывание совсем не понравилось.

- Ну, зачем уж так сразу то? Просто совпадение.   

- Цепь совпадений может говорить о закономерности. А как она умерла?

- Выбросилась из окна, - разговор был мне неприятен, но каким-то образом он увязывался с моим заданием.

- Она сама выбросилась, или, может, помогли?

- Послушайте! - я, наконец, смог, сквозь пелену сонливости, возмутиться, - С чего вы все взяли, что ее убили?

- А что, кто-то еще так думает? – я понял, что невольно проговорился.

- Да, - продолжил я неохотно, - один мой друг.

- У Вас заботливые и внимательные друзья, - постарался сгладить углы он.

- Да. Только он сумасшедший. Лежит в нашем городском дурдоме и бредит.

- Все равно. Не стоит не доверять бреду сумасшедшего. Большая часть бреда, как правило, правда. К тому же, они лучше нас с Вами чувствуют какие то флюиды в других мирах, - при упоминании параллельных миров, я снова насторожился и искоса глянул на него.

- Вот почему, - продолжил он, - Вам так нравится в «Полукруге»?

- Я ведь сегодня Вам говорил. График и зарплата.

- А в самом помещении? Разве Вы не заметили там особой атмосферы? - машина правильно въехала в город.

- Да нет. Обычная атмосфера.

- Э-э, не скажите. Там действительно особая атмосфера. Вот Вам, к примеру, что напоминает внутренний коридор?

- Ну… Какой-то переходный… В общем, портал в другое место, - черт меня дернул все это рассказывать моему главному подозреваемому.

- Мне тоже. А в какое место? Что там в нем?

- Да кто его знает? Какой то другой мир, наверное.

- А этот мир, это место - оно хорошее, или плохое? – я никак не мог понять, зачем он спрашивает меня всю эту лабуду, но когда он упомянул плохое место, я подумал, что цепь случайностей и вправду – закономерность.

- А почему Вы так спросили? Хорошее, плохое?

- Ну, как обычно описывают место привала в походе? Это вот хорошее место, а это место – плохое. На планете ведь понатыкано таких мест множество. В одних нам нравится, другие отталкивают, а мы, помня, как когда-то мы были маленькими, говорим: «это хорошо, а это – плохо». 

- Просто мой сумасшедший друг, он упоминал про плохие места, но об этом знаю только я.

- Только Вы?

- Ну… И еще несколько человек,- машина подкатила к моему дому.

- Спасибо, что подвезли.

- Да не за что. Кстати, мне понравилось с Вами говорить. Я, пожалуй, попрошу Директора, чтобы Вы постоянно меня обслуживали.

- Спасибо. Я польщен, - ответил я, вылез из машины и, захлопывая дверцу, еще раз поблагодарил и попрощался.

Машина, зашуршав шинами, укатилась во мрак ночи, а я открыл дверь подъезда и прошел к лифту. Дойдя до дверей, я вспомнил о пиве в палатке. Пришлось возвращаться. Набрав пива, я, наконец, пришел домой. Лениво разделся, прикурил. Открыв бутылку, сел на кухне, как всегда напротив микроволновки, рядом с пепельницей, сделал приличный глоток и принялся думать.

Первой мыслью было позвонить шефу, что я и сделал.

- Добрый вечер, - вежливо приветствовал я его, поскольку голос его был сонным и, отчего-то, раздраженным.

- А, это ты? Попозже не мог, - пробурчал он.

- Сожалею, но рабочий день в кафе только закончился. Вы что-нибудь узнали про трупы?

- Все трупы обнаружились на дорогах, ведущих к их домам. Так, или иначе, ведущих, - уточнил он, предупредив мой закономерный вопрос.

- Ага. Спасибо.

- Да не за что. У тебя есть что-нибудь новенькое?

- Не-а.

- Ну ладно. Успехов, - и он повесил трубку.

Следующей мыслью было… Следующая мысль не пришла. Жаль. Хорошая, наверное, была мысль. И я позвонил Ане.

- Привет, - не менее вежливо, чем с шефом поздоровался я.

- Ты чего, обалдел, так поздно звонить?!

- Если хочешь новостей – приезжай. Надо кой чего обсудить.

- А что, до завтра – никак? – я чувствовал на том конце провода борение между послать меня сразу, или согласиться и удовлетворить свое любопытство.

- Никак, - ехидно ответил я.

- Ладно, приеду. Минут через сорок, - после продолжительной паузы ответила она и повесила трубку.

У меня было целых сорок минут на размышления ни о чем. Точнее, в голову лезли фразы Макса: «…как говорится, смерть следует за Вами попятам», «Она сама выбросилась, или, может, помогли?», «Не стоит не доверять бреду сумасшедшего…», «…Там действительно особаяатмосфера.» Фразы, все, как на подбор, оптимистичные и жизнеутверждающие. Но с другой стороны, они не так уж не верны. Если вспомнить количество трупов в этой истории, то, пожалуй, можно согласиться с первой фразой. И правда, в этом задании все вокруг мрут, как мухи, один я болтаюсь между смертями и наблюдаю их. Смотрю за причудливой трансформацией методологии умирания. Может, прав был труповоз Серега, когда говорил, что с мертвяками нелегко. От нечего делать, я взял телефонную книжку и на чистом листе принялся составлять список умерших в этом деле:

1. Девочки-официантки – 5 шт. + Катька – 1 шт. Того – шесть.

2. Труповозы – 3 шт.

3. Шофер грузовика с надписью «Почта» - 1 шт.

4. Юлька – безумие, равносильное смерти – 1 шт. Было бы несправедливым исключать ее из общей компании. Я осклабился.

5. Моя бывшая жена – 1 шт. Чуть не забыл ее включить, а ведь с нее все и началось. Больше мне никто не вспомнился, хотя убежденность в том, что список не полный, у меня была. Не вспомнился, потому что я начал думать о бывшей жене, причем в контексте второй фразы. «Она сама выбросилась, или, может, помогли?». Кому нужна была ее смерть? Да никому! Мне вот -  в первую очередь. Самоубийство чистой воды, хотя бы, судя по предсмертной записке, о которой говорил пьяный сантехник. Версия с убийством отпадала, поскольку все указывало на суицид. Однако, «не стоит не доверять бреду сумасшедшего…», и Макс, и друг мой в дурдоме, независимо друг от друга, говорят об убийстве. Эта дилемма оказалась для меня неразрешимой, и я решил взять третью фразу – отдельно.

«Не стоит не доверять бреду сумасшедшего…» - интересно, а как тогда? Ведь он на то и псих, чтобы бредить. Ну, например, сумасшедший мэр из дурдома, мне тоже принять его идею с захоронениями, как непреложную истину? А вся эта ерунда, насчет «плохих мест»? Есть, понимаешь, места хорошие и места плохие. Но, с другой стороны, набирается целая компания, которая только о них и твердит. Друг-псих, «потусторонняя» девочка, теперь вот, Макс. Он то, с виду, мужик здравомыслящий и вполне реальный, но туда же! А потом фраза, что логика не просматривается в этом деле? Это как, в любом деле нужна логика. А эти рассуждения Макса, о… Стоп! Совсем упустил из виду, что и он тоже говорил, что-то вроде «…для вашего мира характерно…». А он чего, не из этого что ли? Но он вполне осязаемый, у него вполне реальная тачка, которая привезла меня, кстати, туда, куда нужно. С другой стороны, и девочка осязаемая. И тут мне пришло в голову, что я не знаю, осязаемая она, или нет. Кто она? Призрак, некий фантом? Как голограмма ходячая. Вроде нет. Непохоже. Но я точно не знал – осязаемая, или нет. Может, и Макс такой же. Хотя по ощущениям -  точно нет. Реальный мужик с реальной тачкой, который слушает "Illnath”.

Оставалась четвертая фраза. Про «особую атмосферу». Интересно, что Макс имел в виду? Ане вот, к примеру, атмосфера «Полукруга» вовсе не понравилась. Мне лично вообще все равно, за исключением шкафчика. Максу атмосфера нравится, судя по всему. Слово «особая», он произносил с каким то удовольствием, если не с гордостью. Девочка говорила, что хорошо построен, и что там тонкие стены, через которые удобно проходить. Так, или иначе, очень много завязано на самом «Полукруге». А, может, он и есть «плохое место»?

 

                                                                   XVIII.

 

Мои размышления прервал звонок в дверь. Я сунул недокуренную сигарету в рот и пошел открывать.

- Привет! – сердечно поздоровался я, - проходи, раздевайся. В смысле, сумочку вот здесь положи.

- Привет! Вроде, виделись сегодня уже, - вид у нее был недовольный и уставший. 

- Да, но я не видел тебя целый день, - она ловко увернулась от моей попытки поцеловать ее в щеку.

- Ладно, что у тебя нового, а то поздно уже? – она сняла туфли и, прихватив сумочку, прошла на кухню, бросив беглый взгляд на пиво.

- Сегодня я проехался от работы с очень странным мужиком, которого все в кафе называют «духом кафе», - гордо начал я по свежим впечатлениям.

- Да-а, - она протяжно на меня посмотрела, - общий бред этой кафейни распространился и на тебя. Жаль. Это все? – я  продолжил изложение новостей.

Когда все новости подошли к концу, у меня кончилось пиво и осталась пара сигарет в пачке. Аня к концу новостей откровенно зевала, хотя новости ей, пожалуй, были интересны.

- Ты чего, не выспалась?

- А ты как думаешь? Я же не в отпуске, - она аккуратно потерла глаза.

- Да я и в отпуске работаю. Ты же видишь.

- Но я не глушу пиво, который день подряд, с малолетними девками с периферии и  в одиночку по вечерам! И никто не подвозит меня на джипе с работы. Ни женщины, ни мужчины.

- Кстати, а почему? Оно давно пора бы. Ты девушка привлекательная, умная, и все такое.

- Да иди ты, - зло бросила она, правда не мне, а куда-то в сторону. Я понял, что ничего, по- хорошему, о ней не знаю. Сколько общаемся, а ведь действительно – ничего.

- А ты вообще какая? – она удивленно на меня посмотрела.

- Ты о чем?

- Ну…какая ты по жизни?

- По чьей жизни? По своей, что ли?

- Вроде того…

- Обычная. Роддом, детсад, школа, институт, работа.

- И все?

- И все, - отрезала она.

- Ну, а личная жизнь?

- Послушай! Я разве лезу в твою личную жизнь?! - она вновь брезгливо обвела взглядом кухню, - Или спрашиваю, почему у тебя ее нет? Или почему к тебе ночью приходят пьяные девки? – это определенно ее напрягло.

- У меня ее нет, потому, что некогда мне. Да и девки, как ты говоришь, в основном скучны.

- Вот и мне некогда, - решительно прекратила она разговор. Я взял из пачки последнюю сигарету.

- Слушай, подожди меня здесь, я вниз за сигаретами сбегаю. Кстати, пива не хочешь?, - она смерила меня долгим, задумчивым взглядом, больше похожим на «Не хочу».

- А чего мне здесь ждать то? Поеду я, пожалуй, домой.

- Да ладно тебе. Мы еще не говорили о дальнейшем плане действий.

- А может, завтра поговорим? Поздно уже.

- Да я потом такси тебе вызову. Контора-то платит.

- Угу, за свои не вызвал бы. Ладно, купи пару бутылочек ноль три.

Я вышел в ночь. Ночь была теплой, безветренной. До палатки было ходу минуты две. Я вдохнул воздух ночного города и побрел под сенью ветвей, образующих над тротуаром арку, в неведомый мрак. Палатка была за поворотом, поэтому темнота сгустилась вокруг моего тела  и стала упруго-осязаемой. Я подумал, что в шкафчике было такое же ощущение темноты – плотная, упругая, чуть ли не пульсирующая в такт биениям сердца. Но от той темноты было ощущение того, что в ней кто-то есть, а сейчас темнота была пустая. В ней не было ничего, но и конца ей не было. Бесконечная темнота. Я остановился и напряг все свои чувства. Направил ощущения в разные стороны, и они не наткнулись ни на один осязаемый предмет. Пустая темнота. Кстати, как мне, интересно, удалось сразу почувствовать в разные стороны? А, кроме шкафчика, где-нибудь темнота бывает полной? Нет, пиво определенно стимулирует, чтобы там не говорили сторонники трезвого образа жизни. Вот и чувствую я по-другому. Если бы на улице были прохожие, они подивились бы, увидев стоящего просто так на тротуаре человека. И еще более удивились бы, если бы им сказали, что человек щупает темноту. Посетовали бы, небось, что дурдом у нас в городе один.  

Вообще, странное отношение у нас к, подобного рода, эпизодам. Вот друг мой, например. Тот, который в больнице психиатрической. Всего-то, начал искать людей с живыми глазами, уволился с работы, перестал участвовать в общественной жизни. И все, в дурдом. А он в нем живет себе и рассуждает о благости добровольного отказа от разума. Грамотно, логично. Над докторами глумится и не хочет выписываться. Может, в дурдоме этих его «живых глаз» больше, чем во всем городе нашем. Интересно, а ведь никогда он не говорил про то, откуда у него такие идеи. Кто ему рассказал про живые глаза? А главное, как он согласился их искать. Вот что интересно. Ведь раньше нормальный мужик был – девки, вечеринки. Сколько мы с ним пива попили. Мой указательный палец потянули книзу.

- Ну, иди за пивом-то, а то подруга тебя заждалась, - скрипучий детский голос вывел меня из оцепенения, - и я с тобой пройдусь малость.

-  Только что тебя ведь не было, - почти не удивился я, хотя темноту я чувствовал, но она не шевельнулась перед ее появлением. Она стояла в пустой темноте.

- Ты мало знаешь о природе темноты. Точнее, вообще ничего, - прочла она мои мысли.

- А ты, вроде, знаешь о ней все, - пробурчал я в ответ.

- Нельзя всего знать ни об одном предмете, - нравоучительно произнесла она, - Вот ты раздумывал сейчас, как тебе удалось «чувствовать в разные стороны». Грешил на пиво – оно, мол, стимулирует. Дело не в пиве, оно работает не так. Просто когда ты еще не пил, ты в одном месте, а когда уже выпил, то немного в другом. А в другом месте чувствуешь по-другому.

- Это в плохом, что ли месте?

- Да ничего в нем плохого нет. Разве тебе сейчас плохо?  

- Да нет, хорошо. Дома девушка симпатичная ждет.

- А чего ты здесь стоишь тогда и пялишься во мрак, изучая свойства темноты и собственных сенсорных систем?

- Да так, надо же иногда.

- Нет, тебе просто хочетсязаглянуть в темноту, когда ты в ней стоишь. Сейчас ты просто часть темноты - она снаружи и внутри тебя. Но тебе хочется заглянуть дальше. За пределы собственного мрака. Но там может оказаться уже не темнота.

- Слушай, а чего тебя в ночи разобрало поговорить на глубоко философские темы? И чего ты вообще захотела прийти именно сейчас?

- Просто захотела с тобой пройтись по ночной аллее. Пусть и за пивом с сигаретами.

- А-а-а. Ну, пошли тогда, - и я двинулся дальше по тротуару, ведя ее за собой.

- А у тебя палец приятный на ощупь, - огорошила она меня.

- А у тебя рука необычно теплая, для… тебя.

- Почему необычно? Нормальная, теплая, детская ладошка, - она глумливо хихикнула.

- Но ты ведь ребенок не совсем обычный, правда?

- В общем, да. Но физические характеристики детского тела совершенно обычные, - вдали показалась палатка с ее ярко освещенной витриной, в которой виднелись силуэты бутылок разной величины.

- Вон и палатка, - сказал я, глядя сверху вниз.

- Да. Вон и она, - как-то грустно повела она плечами, - Ладно. Было приятно пройтись, - и она растворилась в темноте. В пустой темноте.

Я купил сигарет и  две по ноль три для Ани - себе брать мне, отчего-то, не захотелось – и побрел обратно. Девочка сегодня была какой-то странной.  Непривычно грустной, что ли. Только один раз всего хихикнула в своей неподражаемой манере. Странный день, чертовски странный.

Я поднялся к себе на этаж с пивом и сигаретами. В квартире было тихо. Жаль, Ане не сказал музычку включить какую-нибудь, а то в незнакомой квартире, одна. Призрак Юли еще витает, может быть. Когда я вошел, Аня лежала на моей кровати, накинув мой халат.

- Я тут душ приняла, - предупредила она любые высказывания с моей стороны.

- А-а-а…, - я, наверное, стоял с каким то особым выражением на лице, потому что она сказала в ответ, что если я хоть что-нибудь спрошу, то она встанет, оденется и уйдет.

Мне этого, пожалуй, хотелось меньше всего. Поэтому я молча прошел на кухню, достал ей стакан из буфета, обтер его полотенцем – я-то пью из бутылки – налил ей пива и принес в постель.

- Бог ты мой! – воскликнула она, - Какой галантный мужчина! Даме, в постель, пиво на ночь! Со мной это первый раз.

- Ну, все бывает когда-то впервые, - ободрил я ее.

- Я бы предпочла, чтобы многого не было. Ни впервые, ни вообще.

- Чего, например?

- Я тебе про вопросы все сказала? – она отхлебнула из стакана и поставила его на пол возле кровати.

- Да, но…Может тебе поставить чего, послушать?

- А что у тебя есть? - вопрос этот поставил меня в тупик. Я только сейчас сообразил, что у меня нет ничего, что может послушать девушка. Причем, послушать, не скривившись.

- Ладно, не скрипи мозгами. Сама посмотрю, - она грациозно поднялась, показав мне, совершенно точно неспроста и не случайно,  примерно среднюю треть бедра, - Та-ак, - она присела возле дисков, - Слэйер, Содом. Это чего написано? - она показала пальцем на логотип на черном фоне.

- Крэдл Оф Филф – хороший британский блэк. Кто-то говорит, что «тру-», но мне кажется, что «симфо-».

- Ну вот, его и поставь, раз хороший, - я с подозрением на нее посмотрел.

- Тебе вряд ли понравится, - мне не хотелось после трудового дня слушать Крэдл, - у меня вот, например, есть Билли Холлидэй. Сорок второго года запись – отлично баба поет. Жаль умерла уже.

- Да ты чего! Такое старье?! Ставь этих своих…как их там, - она вновь отхлебнула пива

- Крэдл Оф Филф – «Колыбель нечистот», в вольном переводе.

- Нормально. К твоей квартире вполне  подходит, - я поставил диск. Скорбные клавиши на низких частотах начали говорить об Апокалипсисе, в котором победит Сатана. Затем подключились тридцать вторые ударные, и жизнь на Земле наладилась с восторженным: «Вя-я-я-я!» вокалиста. Я посмотрел на Аню – она смотрела на источник шума с задумчивым любопытством, и по ее лицу прочесть ее отношение к Крэдл было невозможно.

- Нравится? – спросил я, не надеясь, правда, на положительный ответ.

- Терпимо. Я думала, хуже будет.

- Ну, хоть это обнадеживает.

- Ты что-то еще хочешь рассказать? - спросила она, ложась обратно на кровать и отпивая еще пива, - кстати, а как зовут этого «призрака кафе»?

- Он сказал, что имя у него сложное, потому что папа назвал его, как какой-то рассказ Эдгара По, и друзья зовут его Макс.

- А что за рассказ-то?

- А Бог его знает! Что-то про коня. И имя у него в честь этого коня.   

- Сейчас. Подожди, - Аня нахмурила лоб, что-то вспоминая, - А, вспомнила! Метценгерштейн.

- Чего вспомнила?

- Его зовут Метценгерштейн. Странное имя, правда?

- Да, я бы с таким повесился. По мне, лучше Макс. Да и друзья у него не дураки, раз так называют, а не полным именем.

- Этот конь, по рассказу, был порождением Дьявола, по-моему, - задумчиво гляди на мои обшарпанные обои, сказала Аня.

- А нам то чего? Ну, не повезло парню с папой. Да и с именем тоже, но это его проблема. Поздно уже – я в ванную пошел. Пей пока пиво, слушай музыку. Серьезные дела -  на завтра. Завтра у меня в «Полукруге» выходной, вроде.

- Ты даже не знаешь? -  спросила Аня мою спину, шедшую в ванную. 

- Да ладно. Заведу будильник как обычно, а утром позвоню Шурику. 

В ванной под освежающими струями мне сделалось хорошо и легко. Я закурил, погрузившись в теплую воду, которая стремительно прибывала. Повалявшись так минут пять, я быстро вымылся и, завернув себя в полотенце, халат-то был на Ане, царственно выплыл из своего совмещенного санузла.

Аня лежала под одеялом. Верхний свет был выключен, только маленькое бра тлело на стене. Одна нога Ани, согнутая в колене от начала и до конца  белела в полумраке. Она лежала на спине, повернув голову в мою сторону. Полотенце на мне очень кстати развязалось, и я оказался стоящим перед ней в чем мать родила. Она заинтересовано оглядела меня с ног до головы и слегка качнула согнутой ногой из стороны в сторону.  Я подошел к кровати, откинул одеяло и устроился возле нее, ощущая тепло ее тела, от которого по мне поползли мурашки. От паха, куда то кверху. «Может, в мозги?» - успел подумать я, протянул руку и выключил свет.

                                                              XIX.  

А утром меня разбудил будильник. Аня застонала и завернулась плотней в одеяло. Я, чертыхаясь, побрел в ванную – звонить Шурику. Он весьма сонно пробормотал, что на работу идти не надо, я нажал на красную трубку клавиатуры и, облегченно вздохнув, побрел обратно под одеяло. 

Проспал я в этот раз дольше обычного, потому что не слышал, как встала Аня. Меня разбудил шум воды в ванной. Поднявшись второй раз, я направился уже на кухню. На плите стоял горячий чайник, а на столе Аня, видно, пыталась что-то соорудить для завтрака, из найденного у меня в холодильнике. Шум воды стих, и через пару минут Аня вышла на кухню в моем халате. 

- Ты проснулся? Извини, не хотела тебя будить.

- Да ладно – все равно вставать пора.

- У тебя выходной, или ты проспал?

- Выходной, - я опустился на табурет, - Шурик сказал, что не надо никуда идти, - она налила мне кофе.

- Я может, тебя разочарую, но мне хотелось бы съездить сегодня в «Полукруг» позавтракать, или поужинать. Посмотреть на Макса хочется.

- Ну-у… Поехали. Только лучше поужинать, чем позавтракать.

Весь этот день мы ничего не делали. Ровным счетом ничего – лежали на кровати, слушали мои диски и трепались ни о чем. Это был мой самый замечательный выходной. Не делать ничего с Аней было интересно. Никаких дел, никаких звонков. Ничего. 

Ближе к вечеру, мы, наконец-то, поднялись с кровати и начали собираться ужинать. Сборы заняли около часа, и, по его истечении, мы вышли на улицу.  Вечер был теплым и практически безветренным. Листья тополей жестяно шумели при малейшем дуновении. Солнце красило деревья в кроваво красное, которое, на фоне небесной лазури, растекшимися лужами крови, напоминало какой то сюрреалистический триллер. Аня поежилась, и я плотнее привлек ее к себе за талию. Детишки у подъезда хитро на нас посмотрели, а две девочки хихикнули, отводя глаза. Мы перешли двор, поймали машину и через двадцать минут вышли из нее возле «Полукруга».  

Кафе стояло на прежнем месте, так же была забита машинами парковка, того же цвета световой поток лился из окон, но сегодня «Полукруг» таил в себе какую-то непонятную угрозу. Как будто сердился на меня за то, что я пришел к нему не один. Аня вновь поежилась.

- Как-то здесь не так, как в прошлый раз, - пробормотала она.

- А чего не так? – я участливо на нее посмотрел, - Это ты под влиянием моих рассказов. Точно.

- Да нет. Что-то в нем не так.

- Стены, наверное, тонкие, - попытался пошутить я. Она как-то очень невесело на меня посмотрела.

- Да, наверное.

- Да брось ты, сейчас поужинаем, и, может даже, Макс подвезет нас до дома.

- Да, может и подвезет. 

Мы вошли в кафе, а, поскольку смена была мне еще не знакома, мы неузнанными сели за столик, поближе к Максу, который был, как всегда, на своем месте. Мы сделали заказ.

- Посмотри, видишь, мужик в черном метрах в трех левее от нас – это и есть Макс.

- Я уже поняла. Он мне не нравится. Если бы не моя работа, мне не хотелось бы садиться к нему в машину.

- Да ладно тебе – нормальный дядька, - я старался говорить как можно бодрее, но Анино настроение отчасти передалось и мне. Тени в «Полукруге» стали ощущаться какими-то враждебными, и даже спина Макса в темном пальто, которое он никогда не снимал, излучала какую то опасность. Причем, опасность даже не нашим жизням, а сохранности собственной самости, что ли. Принесли ужин. Аня ела без аппетита, а мне было вроде ничего, и к завершению трапезы я уже вполне нормально оценивал и кафе, и тени в нем, и Максову спину. Внезапно, Макс встал, повернулся к нам и подошел вплотную к нашему столику.

- Добрый вечер, - поздоровался он, - я вижу Вы сегодня с дамой. Мне хотелось бы по этому случаю пригласить вас обоих в небольшое путешествие.

- Здравствуйте, - поздоровался я, Аня заметно напряглась.

- Путешествие по окрестностям, если можно так сказать, - продолжил он, - все-таки, город наш – место историческое, и, если знать куда ехать, то можно обнаружить много интересного.

- А что мы сможем увидеть – темно ведь уже, - вполне логично спросила Аня. 

- Даже во мраке можно увидеть много всего интересного.

- Вы говорите загадками.

- Но я предлагаю их разгадать нам всем, - я переводил взгляд с него на Аню. Эти двое говорили о чем-то, только им понятном, я же сидел меж ними дубина-дубиной.

- А всегда ли нужно искать разгадки? – Аня молодца!

- Да, особенно, если они совсем неподалеку.

- Но, тогда, при свете, они видны отчетливей, - она не сдавалась. 

- Иногда тьма придает оттенки, как бы ретуширует, делает разгадку более выпуклой.

- Но, если в стене есть трещина, то она видней на свету.

- А если стена очень тонка, то, вместо трещины, можно увидеть тень от ветки за стеной.

Я сдался. Мозг отказывался понимать то, о чем они говорили, и поэтому я не замедлил высказать согласие за нас обоих.   Макс отошел, а Аня напустилась на меня так, будто я был виновен во всех грехах со времен сотворения мира.

- Ну и зачем ты согласился?!

- Да думал тебе приятное сделать – ты же хотела интересный репортаж. Да и на Макса посмотреть хотела, а тут такая возможность…

- М-дя… Сделал! А-а-балдеть! Как теперь отказываться будем,  ты подумал?

- А зачем нам отказываться-то? - я точно ничего не понимал.

- Да затем, что мне эта затея не нравится абсолютно! Затем, что у меня есть ощущение, что что-то случится! Затем, что…, - она остановилась передохнуть, и я не замедлил ее прервать.

- …Да что может случиться? Нас двое. Мы взрослые люди. Неужели ты думаешь, что это Макс этих девиц грохнул? Даже если это и так, то какого он рожна пригласил нас обоих, а не одну тебя, а?

- Ты очень хорошо рассуждаешь, - Аня вздохнула, -  но я-то чувствую, что что-то может пойти не так. Причем настолько не так, что мало не покажется!

- Да ладно тебе! Мы же, в конце концов, на работе, а это интересный штрих к ней, - Аня положила свою ладонь мне на руку и несильно сжала.

- Мне сегодня ночью было очень хорошо, более того, так хорошо мне не было, наверное, никогда, хоть от тебя и несло пивом, как из бочки, - Аня проникновенно на меня посмотрела, - и мне вовсе не хотелось бы, чтобы это «хорошо» в моей жизни, почему-либо прекратилось бы.

- Да почему оно прекратится-то?!... Ну ладно. Давай я закажу тебе сейчас такси до дома, если хочешь, до моего, а сам поеду с ним, ну, и что-нибудь придумаю.

- Ты поедешь…без меня? – в голосе Ани сквозило удивление, замешанное на обиде.

- Ну, а чего? Раз ты не хочешь…

- Не уж! Тогда я поеду с тобой. Плевать, чем это может закончиться… Для нас обоих, - и Аня резко замолчала. 

И замолчала до конца нашего ужина. Я попытался несколько раз заговорить, но она еще ожесточенней ковыряла вилкой в почти пустой тарелке, и я умолкал на полуслове. От нечего делать, я заказал себе виски. Потом заказал пива. В общем, к концу вечера мне уже было все равно, что она чувствует и почему ей не хочется ехать. Наоборот, во мне играл некий задор, который был сродни азарту вышедшего на охоту хищника. Несколько раз я невинно косил взглядом на Аню и ловил ее возмущенные взгляды, которые тотчас переключались на предметы интерьера. Несколько раз поглядывал на сидящего Макса. Он, вроде как, знал, когда я на него посмотрю, поскольку мой взгляд всегда упирался в его чуть насмешливые, черные  глаза. 

Наконец, ужин закончился. Посетителей в зале уже не было, когда Макс скучающей походкой подошел к нашему столику и любезно повторил свое приглашение. Аня зло на меня посмотрела и, рывком подхватив сумочку, не оборачиваясь, пошла к выходу.

- Ваша подруга чем-то недовольна? -  любезно осведомился Макс. 

- Да, ехать не хочет, - как можно небрежней ответил я, - ничего, главное начать, верно? - я деланно улыбнулся Максу, поскольку от этой его любезности мне сделалось как-то нехорошо. 

- На самом деле, главное – закончить, - Макс загадочно улыбнулся чему-то своему внутри, - но, если так уж не хочет ехать, то, может быть, в другой раз?

- Да ладно! Я ее уговорил уже! Видите же – собирается.

- Ну, хорошо, пойду тогда машину прогревать. На непрогретой машине далеко не уедешь, - он так же загадочно улыбнулся.

Я вышел. Как и в прошлый раз, стоянка была пустынна. Максов джип стоял в отдалении и глухо урчал мотором. Я прикурил. Аня стояла на крыльце и, вглядываясь в ночь над стоянкой, зябко ежилась. Я подошел и мягко обнял ее за плечи. Она не сделала попытки высвободиться.

- Да, все нормально будет.

- Посмотрим. Надеюсь, обойдется.

- Ну и ладненько. Пошли тогда, - и мы в обнимку двинулись к урчащему черному джипу.

Когда мы подошли, я распахнул перед Аней заднюю дверцу, и она, несколько помедлив, села на сиденье, нервно расправляя юбку под собой. Я захлопнул заднюю дверцу и проник на переднее сиденье через переднюю. Макс уже сидел за рулем и выстукивал неведомый быстрый ритм по баранке, одетыми в черные перчатки, пальцами. 

- Ваши отношения, смотрю, наладились, - он оптимистично улыбнулся,  - это хорошо, поскольку душевное равновесие - величайшая ценность при любых обстоятельствах.

- Каких обстоятельствах? – подала с заднего сиденья голос Аня.

- Да всяких - разных. Мало ли чего в жизни случается. Тем более, в жизни молодой пары. 

- Мы не пара, - возразила она.

- Хорошо, - примирительно сказал Макс, - в жизни двух людей, бредущих в неведомое, в обнимку, через стоянку автомашин ночью, - насмешливо и патетично закончил он. 

- Ну, хорошо, Макс, куда Вы нас повезете? – я решил разрядить обстановку.

- Да по окрестностям покатаемся, - беспечно улыбнулся Макс.

- А достопримечательности?

- А как же! - и машина тронулась с места.

Макс, вырулив со стоянки на шоссе, протянул руку к магнитоле. В динамиках раздались ритмичные ударные.

- Для дамы. У нас с вами вкусы, несколько отличные от ее, верно? – в динамиках раздался старый добрый панк в исполнении Рамонес. 

- Спасибо, - не без ехидства сказала Аня, после того, как пропели "Somebody put something in my drink.”

- Я ничего не клал, - шутливо запротестовал я. Макс улыбнулся. 

Мы вывернули в сторону от города и понеслись прямо по пустому шоссе. Фонари по обочинам слабо освещали влажный от росы асфальт, который бежал назад, под колеса. Я подумал тогда, что если не напрягать зрение, то каждый фонарь будет отражаться от асфальта, будто гигантский светляк, который бежит на огромной скорости под колеса машины. И, если прислушаться, то, наверное, можно услышать скрежет его панциря по днищу машины. Я не замедлил провести сей незамысловатый эксперимент, а после виски с пивом это было достаточно просто. Мои соображения про светляков оказались верными во всем, кроме звука об днище машины. Но звуки – это не особенно важно. Главное, светляки побежали, а все остальное не имело значения. Рамонес сменили песню, машину плавно покачивало, и убаюкивающее гудел двигатель. Я посмотрел в боковое окно. За ним непроницаемой стеной стоял лес. Вообще-то, днем перелески вдоль обочин этого шоссе прозрачны, как слеза младенца, но в ночи они казались плотными и непроницаемыми, как крепостная стена, вдоль которой идешь, идешь, и нет ей конца. И только потом постепенно доходит, что стена-то построена по кругу, и ты бредешь, уже практически выбившись из сил, вдоль ее окружности. Наверное, подумал я, все мы так большую часть жизни и бредем по кругу, чтобы потом, приблизившись к закономерному финалу, обнаружить в стене дверцу, за которой начинается совсем другая жизнь. Но на твою долю придется уже маленькая ее толика. А все потому, что поздно нашел дверцу. Потому, что потратил свое время на созерцание стены, питая надежды, что она когда-либо кончится. А многие ведь и помирают, только взявшись за ручку этой самой дверцы. Чего-то размышления мои сделались далекими от развеселой музыки, царившей в салоне. Не иначе, из-за Аниной напряженности за моей спиной.

Я перевел взгляд вперед. Светляки бежали все реже и реже. Верно, оттого, что мы все дальше и дальше от города, мелькнула  у меня, поражающая оригинальностью, мысль.  

- Макс, а мы уже далеко отъехали? А то, как же достопримечательности?

- Да перестаньте! Всего-то километров двадцать-тридцать, - он посмотрел на спидометр, где был счетчик пробега, - точно, двадцать семь километров.

- Ну ладно. А достопримечательности ваши скоро уже?

- Да, в принципе,  еще километров пятнадцать. Да, и, пожалуйста, называйте меня полным именем. Так сказать, мое чудачество. А то целыми днями Макс и Макс. Я так свое настоящее имя забуду скоро, - он весело хохотнул. 

Вообще, Макс здорово веселится сегодня, подумал я. Не такой чопорный, как в кафе. И не такой сдержанный, как в машине накануне. Светляки закончили свой бег, и дорога стала совершенно не освещенной. Только от асфальта иногда отражалась Луна, которая мелькала в разрывах меж деревьев. Лес по бокам дороги становился все плотней, и, как будто стены его все теснее смыкались над дорогой, образуя арку, под которой  змеилось наше шоссе. Мрак за окном становился все осязаемее с каждым километром. Еще немного, и он станет совершенно плотным, настолько плотным, что даже Луна не сможет пробиться через него. Рамонес закончились, Макс нажал на кнопку магнитолы, и из динамиков полилась лиричная Лакримоза, где Тило Вольф что то пел про «sсhmertzen». Аня на заднем сиденье мрачно молчала, но я спиной чувствовал, как в ней нарастает, подобно снежному кому, беспокойство. Я повернулся к ней через спинку. Ее большие глаза на бледном лице смотрели куда то сквозь меня, и от нее пахло страхом. Странно, озадачился я, раньше никогда бы так не подумал: «пахло страхом», скорее, сказал бы «видно, что ей страшно». Я подмигнул ей ободряюще и повернулся обратно. Мне от ее переживаний тоже становилось не по себе. Она как будто передавала свой страх мне. Но чего бояться-то? Едем себе по шоссе ночью. По обочинам лес. Ну, нет фонарей, ну и что? Я посмотрел на шоссе. 

Точнее туда, где оно должно было быть. Шоссе не было. Ничего не было. Кругом был мрак. Осязаемый, плотный мрак. Машину не трясло, она летела, как будто, сквозь это черное, как глаза Макса, пространство. Я подумал, что этот мрак очень похож на черноту в шкафчике в «Полукруге». То же самое ощущение, что, хоть и не видно ни черта, но там, в ней, кто-то есть. Копошится, подобно червю в жирной могильной земле на глубине двух метров. Аня с заднего сиденья, наверное, тоже заметила, что пейзаж за окном стал более монотонным, и испуганно пискнула. Именно пискнула – по-другому не скажешь. Ее страх пульсирующими волнами бился в спинку моего кресла и распространялся по салону джипа. 

- Макс… Ой, пардон, Метценгерштейн, а достопримечательности-то скоро? – я постарался спросить как можно более безразлично. А может, так оно и получилось – это у шкафчика первый раз мне было жутко, а сейчас…привычно, что ли.

- А они начались уже. Хорошо, что ты поправился. Больше я фамильярности, которая там была, не потерплю, и осмотр достопримечательностей может закончиться неблагополучно, - недобро улыбнулся он, - Впрочем, он и так не для всех хорошо закончится, - добавил он вполголоса.

- В смысле – не для всех хорошо? – мой вопрос потонул в стенаниях Тило Вольфа.

Я посмотрел вперед. На нас из мрака надвигалась какое-то яркое пятно. Оно с бешеной скоростью приближалось, и - я успел только разглядеть розовый бант в светлых волосах - с размаху шлепнулось в стекло, как мотылек при свете фар. Аня вскрикнула, потом как-то всхлипнула и затихла. Все лобовое стекло было перепачкано непонятного цвета субстанцией, в которой, опять же, как крылья разбившегося мотылька, трепетали обрывки розового платья. Я посмотрел в стекло заднего вида и увидел, что Аня немного съехала вбок и голова ее бестолково болтается из стороны в сторону.  Значит, в обмороке, решил я, взглянул на Макса – он был сама невозмутимость и, пожалуй, легкая скука.  Я вернул взгляд к лобовому стеклу. Субстанция уже не закрывала всего обзора. Она, подобно каплям ртути, сползалась к некоему центру. А ведь должна, наоборот, расползаться - мелькнуло в мозгу. Наконец, она полностью собралась в бесформенную лужу, которая принялась менять очертания, приобретая уже знакомые мне формы. Прошло еще несколько секунд, и вот уже, на полном ходу держась ногами и руками за гладкую поверхность стекла, подобно большой отвратительной мухе, сидела девочка, и на меня через него смотрели ее бездонно-черные глаза. Из-за этой моей давнишней приятельницы, в общем-то, я и ехал сейчас в этой чертовой машине через абсолютно черное пространство. 

Она, опять же, как муха, поползла неспешно на крышу летящего джипа. Сидя в салоне, я слышал, как с липкими шлепками ее ладони и ступни перемещают тело все дальше и дальше, пока шлепанье не затихло возле задней двери. Я обернулся туда и увидел, как в открытое окошко задней дверцы просовывается ее голова, а за ней, держась изнутри  за потолок, медленно в салон втягивалось ее тело. Бесцеремонно двинув бессознательную Аню, она буквально стекла на заднее сиденье, располагаясь на нем поудобней. 

- Ну вот, всегда ты без меня начинаешь, - обижено надув губки, обратилась она к Максу.

- Надо ловить момент, ты же знаешь, - не поворачивая головы, ответил Макс.

- Да, пап,  но этот-то – моя заслуга, - она посмотрела на меня и помахала мне рукой, - Привет, - дружеская улыбка мне.

- Привет.

- Па-ап! А тут я вообще двоих привела, - она метнула на меня и Аню взгляд, - на осмотр достопримечательностей, - она хихикнула и вытянула из-под ноги прядь Аниных волос.

- Да, в этот раз ты молодец, по двое еще…никто не смотрел, - Макс ласково мне улыбнулся, - поглядим, что выйдет. 

- Дамы! Господа! А вы о чем? – взмолился я.

- Мы – про осмотр достопримечательностей, - хором ответили они.

- Да когда он будет-то? И что за достопримечательности такие?

- Да уже почти доехали, минуты полторы осталось.

- Так тогда, надо даму мою в чувство приводить, а то, как же?

- Не надо, - так же хором ответили они.

- Но достопри…

- Приехали, -  ответил Макс.

Дверь с моей стороны распахнулась на полном ходу. Боковым зрением я заметил, что с Аниной стороны тоже, а так же отметил, что снаружи не было ни дуновения ветерка. Это в распахнутую-то на ходу дверь! Макс с неожиданной силой схватил меня за плечо и принялся на ходу выталкивать из машины. Девочка сзади делала то же самое с Аней. Я на секунду завис в воздухе, а затем вывалился из машины на полном ходу. Полет мой был краток и, больно ударившись обо что то жесткое, я провалился в небытие.  

                                                                       ХХ.

Меня заставил очнуться муравей. Тварь залезла мне в нос. Куда-то глубоко в нос. Она перебирала своими лапками, щекоча мою ноздрю где-то, по ощущениям, близко к мозгу. Я резко сел, и, зажав одну ноздрю, шумно выдохнул. Оттуда вылетел большой сгусток крови и полетел в траву где-то в метре от меня. Я проводил его взглядом и подробно ощупал нос. Болит, черт! Макс, поганец! Теперь отечет пол-лица – никуда не выберусь из дома! Я повернул голову. Где-то в метре от меня, может в полутора, лежала Аня. Она лежала на спине, откинув одну руку в сторону. Вторая лежала на груди, которая ровно и ритмично вздымалась. Жива, значит! Я протянул грязную пятерню к ней и потеребил ее за плечо. Она открыла глаза и резко села, глядя кругом непонимающим взглядом. Потом глаза приобрели осмысленное выражение и зафиксировались на мне. Она посмотрела на меня долгим взглядом и принялась осматриваться. 

Небо было окрашено в багровый цвет заката. Оно висело над большой поляной, на которой мы и находились. Со всех сторон окруженная лесом, она поросла высокой, мне по пояс, травой какого-то неестественно-зеленого цвета. Чистого, что ли, слишком. Как после дождя. Но трава была сухой. Небо собиралось темнеть. Я, помню, подумал, что мы провалялись так вот до самого вечера. То есть без сознания мы были почти сутки. Я привстал и посмотрел на то место, где, по моим предположениям, должна была быть дорога. Даже если мы и пролетели по воздуху, то не более трех метров, рассуждал я, оглядывая траву в означенном радиусе. На этом участке дорога и нашлась. Только грунтовая и еле видимая в траве. Она петляла от нас в сторону леса. Я оглянулся. Аня тяжело поднялась и осматривалась.

- Тут дорога есть, может, по ней двинем отсюда? – предложил я.

- А мы вообще где? Я помню, как в машину что-то врезалось, а потом я уже здесь очнулась.

- Не очнулась, а я тебя растолкал, - вежливо поправил я. Она протяжно на меня посмотрела.

- Да ты педант, - сказала она с усмешкой и скривилась от боли, - ну вот, губу разбила! А все из-за тебя.

- Я-то тебе ее не разбивал.

- Вообще, я думаю, что мы все равно здесь оказались бы. Раньше, или позже, но это было неизбежно.  

- Почему это? Да и где оказались – в окрестностях нашего города? – тут я малость покривил душой – окрестностями и не пахло. Пахло деревней. Причем той, которая находится очень далеко от городов. Воздух совершенно другой. Незамутненный, что ли. 

- Да потому, что все к этому и вело – наша работа, предчувствия, твои встречи с потусторонним. А еще очень много смертей на этом пути – поневоле подумаешь о том, что все этим же для нас и закончится. И поверь мне, мы не в окрестностях города.

- А где ж еще? – я попытался искренне удивиться.

- Существенно дальше, точнее ответить не могу, но гораздо дальше. Ладно, пошли. Я, правда, не знаю куда, но дорога есть, мы есть, еще живые, значит надо куда-нибудь идти.

Мы двинулись по дороге по направлению к лесу. Я шел впереди, все-таки джентльменство и воспитание. Аня шла позади – я слышал, как ее ноги шуршат по дорожной пыли, чувствовал запах этой пыли, да и просто чувствовал ее присутствие. Идти по дороге оказалось существенно дольше, чем казалось, глядя на расстояние до леса. Дорога петляла в траве, и ее бесчисленные повороты напоминали русло маленькой речушки из моего детства – маленькая, узенькая, она петляла между высоченных камышей и огибала торчащие над водой обломки бетонных армированных плит. Помню, приятели купили тогда надувную лодку и отправились по реке, до видневшегося вдалеке леса. Плыли по полям два дня, а лес почти не приблизился. Потом еда у них кончилась, и они вернулись домой, часа за три-четыре.

- Посмотри-ка на себя, - сзади окликнула меня Аня, и я ощутил ступнями дорожную пыль, - вот тебе доказательство, что мы очень далеко от дома.

Я посмотрел вниз. Босые ноги до половины утопали в пыли дороги, холщовые штанины доходили до середины голеней. Штанины были драными в нескольких местах. Еще выше сами штаны крепились на поясе  бечевкой. Такого же материала рубаха с вырезом на груди. На шее, на тесемке, болтался крест. По-моему, бронзовый, во всяком случае, он был непривычно тяжелым. Я обернулся. Аня стояла посреди дороги примерно в таком же наряде, только ее платье было цельным, заканчивалось юбкой, не менее, кстати, драной по подолу, а волосы были перехвачены темным кожаным ремешком. На груди, которая выгодно подчеркивалась этим незамысловатым нарядом, висел точно такой же крест, что и у меня. 

- М-да… Что теперь делать будем? – я почему-то даже не удивился подобной перемене в нашем гардеробе.

- Да ничего, - Аня раздраженно на меня посмотрела, - дальше идти будем.

- Слушай, судя по одежде, мы с тобой оказались веке в тринадцатом-четырнадцатом. И хорошо бы в нашей стране, а то ведь…

- Да хоть бы и не в нашей, теперь-то чего?

- Да, в общем, ничего, - согласился я.

Трава слева от дороги зашевелилась, как будто ее раздвигали откуда-то снизу. Волнение ее приближалось к обочине, и на дорогу из травы, раздвигая высокие стебли, выкатился человечек. Он был одет примерно так же, как и мы, ростом он доходил мне до середины бедра. Лицо его заросло черной бородой так, что из переплетения волос сверкали лишь белки глаз  и зубы. На кривых ногах, характерной для карликов походкой, раскачиваясь из стороны в сторону, он пошел нам навстречу, безотрывно на нас таращась и что-то бормоча в бороду. Когда он проходил мимо, его голова, глядящая на нас, почти совсем свернулась вбок, а челюсти еще живее задвигались где-то внутри бороды. Быстрой походкой он прошел мимо, и, как я, оглянувшись, заметил, продолжал на нас оглядываться. Я посмотрел на Аню – побелевшая, закушенная нижняя губа, в глазах какая то мрачная решимость, бледное лицо. Я становился.

- Ну что, отдохнем?

- Нет уж! Пойдем-ка дальше, пока не придем к лесу. Там как-то спокойней.

- Ну, хорошо, согласился я, - пойдем, - солнце, между тем, почти совсем село, так что становилось все темнее, и лес мог бы послужить нам хорошим местом для ночлега, - тогда в лесу заночуем.

- Нет. В лесу мы тоже пойдем. Мы должны идти. Я тебе этого не объясню, но именно ночью и должно как-то завершиться то, что происходит сейчас.

- Почему ночью? Днем-то веселей. 

- Потому, что это началось ночью…в другом месте, ночью и должно закончиться. Где-то здесь. Да и вообще, я просто чувствую, что надо идти. Причем нам двоим. Если поодиночке, начнется вообще черт-те что, - как-то не понравилось мне ни то, что Аня сказала, ни то, как она при этом выглядела. Было в ней что-то обреченное. Какой-то фатализм. Как у человека, у которого рушатся на его глазах основы его мироздания.  

- Ну, ладно. Пойдем, значит, ночью. Через лес. А чего нам терять? Все равно не знаем, куда идти.

- Вот именно, - отрезала Аня, - а потом, я просто чувствую, куда нам надо.

Я тоже чувствовал, что внутри меня формируется некое направление. Только говорить об этом совершенно не стоило - еще расстроится девушка.  Интересно будет, если наши направления совпадут. Пока, вроде совпадают.

- Как думаешь, кто это был, - я оглянулся вслед скрывшемуся карлику.

- Я думаю, местный житель. 

- Они что, здесь все такие?

- А я-то откуда знаю?! – Аня была очень зла, судя по тону.

- Ну не знаешь, и ладно, - примирительно сказал я, - Чего кричать-то?

- Ты не понимаешь. Мне просто не хочется сейчас говорить. Ни о чем. Ни об уродах, которые бродят здесь по дорогам, ни о том, где именно находится это «здесь», ни о чем, в общем.

- Ну, ладно, - видно, ей надо было переварить случившееся. Мне, правда, тоже, только переваривали мы по-разному. 

До леса мы шли в молчании. Никто нам больше не встретился, и эта пустота на дороге создавала ощущение полной изоляции, оторванности от мира вообще, и от самого себя в частности. Было очень тихо. Птицы щебетали в траве как-то невнятно, вполголоса. Видно, засыпали. Ветра почти не было. Вообще, все звуки были как будто приглушены, как сквозь большую пуховую перину. Было почти темно.

Наконец, когда мы подошли к лесу, стемнело совсем, и Луна отбрасывала от деревьев косые тени на, ставшую вдруг плоской в этом свете, траву. Дорога, став совсем узкой и больше напоминающей тропинку, петляя, уходила все дальше под своды деревьев.

- Ну, куда дальше? Как ты чувствуешь направление?  - совпадет, или нет, с моим, интересно.

- Прямо, - бросила Аня, - вперед.

- Ты думаешь? А может, все же переночуем здесь? – направление она указала правильно, и я понимал, что это ощущение необходимости движения не даст ей заснуть, так же, как и мне. 

Аня просочилась вперед и решительно зашагала в лес. На меня дохнуло от нее такой злобой, что я аж отшатнулся. Что, интересно, с ней происходит? Сама на себя не похожа. Такого накала страстей я от нее еще не видел. Меж тем, она почти скрылась в наползающем из низин тумане, и, чтобы нам не потеряться, мне ничего не осталось, кроме как двинуться следом. Несмотря на спорый шаг, я нагнал ее нескоро. Какая-то скрытая в этом лесу сила заставляла ее идти вперед с удвоенной энергией. Наконец, я ее нагнал и пошел рядом, прислушиваясь к тому, что с ней происходит внутри. От нее пахло ненавистью. Пахло в прямом смысле. Это какой то тяжелый запах, сродни запаху крови. Ненависть эта была какой-то неземной, что ли. Запредельная какая-то злоба. Злоба ко всему вокруг. Ко мне, к деревьям, к траве, к Луне, даже к самое себе.  Рядом идти было тяжело, поэтому я, несколько ее обогнав, пошел впереди, ощущая ее ненависть спиной. Периодически я оборачивался, хотя и ощущал, что она не отстает. Лицо ее при свете Луны приобрело зеленоватый, демонический оттенок, а на тонких губах играла жутковатая злобная усмешка. Дьявольская усмешка безмерной гордыни, которая адресована всем копошащимся у ее ног существам. Усмешка Астарты со своего престола. Глаза сузились, и в них разгорался огонь холодной ярости. 

Честно, стремно мне было иметь такую спутницу за спиной. Как-то странно прозвучало это «стремно» у меня в голове. Не к месту, что ли? Но, тем не менее, каждый волос на моей спине стоял дыбом. Я даже и не знал, что волос на спине у меня столько. И чувствовал я каждый. И каждый вибрировал от какой-то смешанной эмоции страха и предвкушения. Лихорадочного возбуждения, как перед экзаменом, или другим радостным событием. Вот! Точно! Так у меня было в церкви, когда меня, пацаном, крестили.

Деревья, меж которых бежала тропинка, были в свете Луны почти черными. Они подступали все ближе и ближе. Тропа сужалась и, вскоре, почти совсем потерялась между корней. Их переплетения заставляли спотыкаться. Было ощущение, что растут они прямо из стволов, начинаясь в метре - полутора от земли. Иссиня-черные, извитые, как вены на ногах у трупа, они заставляли обходить их, спотыкаться о них, через них перешагивать. Идти становилось все труднее. Такое впечатление, что весь лес состоит из одних корней, и мы бродим меж них, потерявшиеся. Потерявшие собственные Корни, пытаемся отыскать себя среди просто корней. 

Аня за спиной шумно споткнулась в очередной раз. Меня качнуло вперед от нечеловеческой злобы, исходившей от нее, и я обернулся, впервые за час с небольшим, на нее. Она стояла на четвереньках и смотрела на меня. Глаза были широко раскрыты. И, что самое удивительное, светились желтовато-зеленым свечением. Верхняя губа подтянулась кверху. Обнажив клыки, меж которыми свисал ярко-розовый язык. Пар ее дыхания с шумом вырывался изо рта, и глаза неотрывно глядели в мои. Ее тело слегка дрожало, и в прорехи платья была видна ее гусиная кожа. 

- Ань…, - я сделал шаг, чтоб помочь ей подняться, преодолевая волну почти животного отвращения. 

С ее губ сорвался не то рык, не то всхлип, и она на четвереньках попятилась от меня назад, не отрывая от меня ярко желтых глаз. Дрожь в ее теле становилась все сильнее. Дрожала каждая жилка под ее платьем. Слово «дрожь» здесь уже вряд ли подходило. Ее просто трясло. Трясло всю с головы до пят. Издав какое-то подобие воя, она повалилась на спину и принялась сдирать с себя и без того ветхое рубище ногтями. Я только успел заметить, что ногти у нее росли. Они стали сантиметра по два и загибались к ладоням. Такими когтями одежду сдирать было, бесспорно, удобнее, поэтому она с ней и расправилась в полминуты. Вновь встав на четвереньки, она вперила горящие ненавистью желтые глаза с щелочками черных зрачков. Верхняя губа поползла снова кверху и она, стоя на четырех конечностях, начала боком красться ко мне, не отрывая от меня глаз. 

Я стоял и смотрел на приближающееся ко мне существо, которое когда-то было человеком. Девушкой, на которую я имел виды и с которой спал однажды. Человеком, к которому я, может, даже и питал какую-то привязанность. Все это сейчас было не важно. Сейчас все потонуло в безбрежной злобе желтых глаз. Существо, в плотной, непроницаемой тишине ночного леса, подползало все ближе, а я стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться, но и не испытывая страха. Скорее, острую жалость. Какое-то, наверное, бесконечное сострадание. И сожаление, что придется вступать в поединок с Ним. Я знал, что оно проиграет, знал, что, скорее всего, я Его убью, хотя это и будет нелегко. Я убью то, что было Аней. Я это просто знал, и поколебать меня в этой убежденности не смог даже громыхнувший над головой гром. Поднимался ветер, и, из невесть откуда набежавшей тучи, сверкали молнии. 

Изо рта у бывшей Ани капала слюна. Она стекала вниз по подбородку, и капли ее темными кругами впитывались в сухую землю. Изо рта, точнее, пасти, высунулся, ставший очень длинным и раздвоенным на конце, розовый язык. Он ловко смахнул обратно в пасть очередную струйку слюны. Оно приближалось все так же боком, все так же неотрывно следя за каждым моим действием. Луна скрылась, но было достаточно светло из-за сполохов молний, которые все чаще ударяли из затянувшей небо тучи. Начал накрапывать дождь. С каждой минутой он становился сильнее, а Оно ближе. Волна ненависти и какого-то чуждого всему живому запаха стала настолько плотной, что я был вынужден невольно отступить. Дождь барабанил все сильнее, а я отступил еще на шаг. А зря! Споткнувшись о корень, я опрокинулся навзничь. Голова моя откинулась назад, больно стукнувшись затылком о землю. И в это время Оно прыгнуло вперед. Когтистые руки впились в мою грудь, вырывая из нее клочья плоти. Оскаленная морда устремилась к моей оголившейся шее, и я ощутил, как холодные зубы царапнули кожу на ней. Рукой я впился Существу в шею и изо всех сил принялся оттаскивать его морду от моих сонных артерий. Горячее дыхание обжигало лицо, но, несмотря на  его нестерпимый жар, оно было мертвым ветром, скорее иссушающим, нежели хранящим в себе жизнь. Мне удалось выпрямить руку, так что теперь с расстояния моей руки мне в глаза смотрели желтые тарелки Его глаз. С рычанием пасть кусала воздух, раз за разом рассекая клыками пустоту. Кожистые мешки, что раньше были Аниной грудью, ритмично покачивались, в такт этим движениям головы. Я подсунул ногу ему под брюхо, туда, где, по моим воспоминаниям, у Ани был низ живота с восхитительной на ощупь кожей и тщательно ухоженной растительностью, уперся и принялся выпрямлять ногу и чуть сгибать руку, держащую Его шею. Последнее усилие, и я, не без труда, усилиями рук и ног, скинул Его куда-то вбок. Оно покатилось в сторону и, как-то жалобно всхлипнув метрах в трех от меня, затихло. Дождь хлестал, как из ведра. Скользя ступнями по грязи, я поднялся и побрел в ту сторону, куда отбросил Его. 

В общем-то, я примерно знал, что я увижу. Оно лежало на спине, устремив желтые глаза в грозовое небо. В них отражался каждый сполох молний, вспыхивавших на небе. Из Его груди торчал большой черный корень. Он вошел в спину и теперь, как немой укор небесам, торчал точно посередине груди, вспоров грудину немного левее края. Под телом уже собралась лужа темной вязкой жидкости. «Наверное, крови», - подумал я, хотя свет молний был неверным. Я стоял и смотрел на поверженное существо. И почему именно я должен был ее убить? Черты зверя постепенно исчезали. Сглаживался демонический оскал, глаза становились нормального, чуть зеленоватого цвета. Тело меняло пропорции, наливалась грудь, и вот передо мной лежала Аня. Мертвая. С большим черным корнем в груди, с которого дождь смывал кровь. Ее кровь, которая, собираясь под ее телом, выкрашивала ее волосы в рыжее. А ведь при жизни волос, наверное, не красила, мелькнуло в голове у меня. Мне было ее жаль. ОЧЕНЬ жаль. По-моему, я плакал под эти долбанным дождем в этом хреновом лесу. Я присел рядом, прямо задницей в грязь, взял ее за руку и, гладя другой рукой по холодной щеке, выл на Луну, перекрикивая гром, ветер и скрип деревьев. Было ощущение, что весь лес мне сопереживает, что он – это я, а я – это он. Но хрена ли мне от его сочувствия?!

Вдруг внутри меня стронулась с места стрелка того невидимого компаса, который, повинуясь каким то непостижимым мне законам, вел меня через этот странный мир, где смертей, как выяснилось, было не меньше. А, может, эти смерти, точнее, пока одна, касались меня больше? Я поднялся и бросил последний взгляд на Аню. Она была какой-то гармоничной, что ли. Во всяком случае, я ее такой не видел раньше никогда. Даже сук в ее груди подчеркивал белизну ее обнаженного тела. На лице замерла какая-то нездешняя улыбка, а на щеках, как ни странно, играл румянец. 

Отвернувшись, я двинулся вперед под проливным дождем, и гром, как реквием, звучал с небес, разверзших свои хляби. Через какое-то время корней стало меньше. А потом они и вовсе прекратились, а из их сплетения показалась тропинка. Я побрел по ней, почти не испытывая затруднений. Среди деревьев впереди наметился просвет, и я двинулся туда. Через какое-то время лес сменился подлеском, а потом и вовсе кончился, и я вышел на поляну, из которой торчали, как сгнившие зубы, покрытые мхом валуны. Дождь хлестал не переставая. Я брел вперед по скользкой траве, пока не почувствовал запах. Запах человека. Вдалеке, среди валунов, что-то двигалось в темноте. Я пригнулся и, припадая к земле, двинулся вперед. Когда подходить ближе было уже нельзя, я укрылся за одним из валунов и вгляделся в темноту. Вспышка молнии озарила открывшееся пространство. На поляне плясала голая девушка. Я пригляделся.

Она танцевала под дождем. Крупные капли изо всех сил молотили по упругой зеленой листве, и ветер с ревом пригибал тонкие ветви кустов вереска к земле. На  заросших изумрудно- зеленой травой холмах, вросшие в землю наполовину, обросшие мхом, камни, высотою в человеческий рост, напоминали заброшенные языческие жертвенники, по которым несколько сотен лет назад резво бежала вниз кровь, скапливаясь тягучими, вязкими лужицами у их подножия.  Она танцевала, и косые струи дождя хлестали обнаженное тело, длинные черные волосы липли к матово белым плечам, текли по подрагивающей в сумасшедшем ритме девственно-упругой груди, повисая тяжелыми каплями на темно-розовых сосках. Ее губы размыкались, вознося к небесам монотонный распев на древнем наречии, и голос то падал почти до шепота, то поднимался до пронзительного, леденящего душу воя, который усиливало безумие стихии. Ярко-зеленые глаза, горящие инфернальным, фосфоресцирующим огнем, смотрели в пустоту, напоминая глаза сомнамбулы, чей дух находился далеко от места безумной пляски. В ее танце переплетались какие-то инстинктивные, животные, и чисто человеческие -  отражающие безумную, рвущуюся наружу похоть и неутоленное сладострастие, страдание и сотрясающий тело экстаз, движения. Извилистые зигзаги молний и бегущий за ними гром, надсадный вой ветра среди вересковых пустошей, были ей аккомпанементом. Снятая перед началом обряда одежда, валялась истерзанным трупом на траве. Из леса, на опушке которого она танцевала, неслись надсадные завывания чего-то, что непостижимо вплетало в безудержный ритм ее пения свои, наполненные торжествующим ликованием, ноты. Наконец пение достигло своего апогея и она, совершенно обессиленная, повалилась на траву, сминая, темно-зеленые стебли.

Так я лежал и наблюдал, как бы заново, мой сон. С одной стороны – это был мой сон. С другой, я совершенно точно узнал свою невесту. У нас через четыре дня свадьба. Ее родители, наконец-то, дали свое согласие. Я четырежды посылал сватов. И три раза их отослали обратно. Последний раз был позавчера – сопротивление родителей было сломлено. Пусть моя семья и не самая богатая в графстве, но все же с достатком. Мы владеем вторыми по величине стадами овец в графстве, и, хотя происхождения мы не знатного, но и она ведь тоже. Да ее родители говорили, что она с придурью. Что все сидит, мечтает о чем-то. Так ведь мечты - это и нормально для юной особы. Она меня очаровала с первых минут, когда я увидел ее, проезжая мимо в повозке.  Я ей залюбовался и сейчас. Она была прекрасна. Правда, мне не очень понравилось такое бесстыдство – танцевать голой под дождем, но, с другой стороны, только я ведь ее вижу. А я – будущий муж. Она лежала обессиленная на траве, обнаженная и прекрасная. Только тут я сообразил, где я нахожусь. Это было плохое место. Все старики в моей деревне остерегали ходить сюда. Да никто и не ходил. Моя-то деревня далеко. Ближе всех к плохому месту была ее деревня, которая пользовалась в графстве дурной славой. То случаи безумия, то дьявольщины. К ним даже комиссия Святейшей Инквизиции приезжала. Аж двух ведьм нашли! Скорее к ней. Нужно привести ее в чувство и тайно отвести обратно, чтобы молва не пошла. А то пойдет моя жена после пыток на эшафот. Я подбежал к ней, схватил за плечо и принялся трясти бесчувственное тело. Наконец, глаза ее открылись. О, Боже! Они светились зеленым! Я отскочил от нее подальше и, вытянув висевшее на груди святое распятие вперед, принялся бормотать слова молитвы. Она, встав передо мною во весь рост и вытянув ко мне руки, молила перестать. Глаза ее потухли, видно, бесовские козни отпустили ее душу. Ее трясло, будто от озноба. Она заверяла меня в своей любви, в том, что не мыслит без меня жизни. Но что значат эти слова в устах той, что продает душу Дьяволу?

- Прочь! Прочь от меня, ведьма! Изыди, прислужница Сатаны! Да снизойдет на тебя кара Господня! Завтра же мы разрываем помолвку с дочерью Люцифера!– она рыдала и умоляла меня не оставлять ее. Но в вопросах веры нужно быть непреклонным, поскольку Сатана внушает нам чрез прельстительное женское тело греховные помыслы и делает сердца наши податливыми его козням.

- Прочь! – и я побежал назад, под незатихающие рыдания моей бывшей невесты.

 

                                                                 XXI.

 

Верно, Дьявол водил меня той ночью!

Я бежал со всех ног в направлении нашей деревни…- Отче наш,-….Но приметы, постоянно встречавшиеся мне в лесу, говорили о том, что я не продвигаюсь ни на милю. Мною овладевал страх и отчаяние…-Сущий на небесах,-… Иной раз я выбегал на собственные следы в примятой лесной траве. Снова мои следы. Вот они!… - Да святиться имя твое,-…Я бежал от этого места, от плохого места, от места, где невеста моя, обернувшись ведьмою, справляла загадочный для меня ритуал. Сатанинское отродье!…. - Да приидет царствие твое,-…Я задыхался. Я давно так долго не бегал. В основном, я передвигался на лошади, или двигался медленно. Я чувствую, что больше не могу!… - Как на земле, так и на небе,-…Все! Я понял, что больше бежать не могу, когда, споткнувшись в очередной раз, я больше не смог подняться. Ноги отказывались служить мне дальше. Я перекатился с живота на спину и тотчас уснул.

Проснулся я от холода. На небе чуть брезжило. Черным оно уже не было, но не было и серым, или голубым. Мокрая от ночного дождя рубаха прилипала к телу. Меня колотило от холода. Я встал и потянул затекшие во сне члены. Судя по тому, где небо было светлее, деревня моя находилась в противоположной стороне. Я поначалу медленно, пока в членах моих проходила сонная закоснелость, а затем все быстрее и быстрее, пошел в этом направлении. Лес с каждым шагом делался все более узнаваемым, и мне оставалось пройти еще большое поле, перелесок, еще одно поле, и я вышел бы к деревне. Но вот деревья расступились, и, ярдах в пятидесяти, показались низкие домики, над которыми возвышалась церковь. Домики ее деревни! Делать было нечего, и я пошел в деревню. Что странно для столь раннего часа, на улице, единственной улице деревни, мне попадались люди. Наибольшее их скопление было возле церкви, которой улица и заканчивалась. Я направился туда.

Мне оставалось до небольшой толпы около тридцати футов, когда все люди, стоявшие возле церковной ограды, как по команде, обернулись и устремили на меня свои взгляды, в которых мешалось осуждение, сочувствие и еще что-то. Я двинулся вперед, и люди расступались, образуя своими телами коридор. Я шел по нему, как на эшафот, всем телом ощущая тягостное ожидание, волнение, любопытство. Я продвигался меж них к церковной ограде, и, с каждым шагом, членами моими овладевала какая-то скованность. Почти та же, что была, когда я только проснулся в лесу. Наконец, последние из стоявших расступились, открыв мне извитые, кованые прутья церковной ограды.

Прутья ограды были черными, с крестами, устремленными вверх, на концах, за ними виднелась белая стена церкви. В этом ослепительно белом сиянии, расчерченном строгими линиями ограды, видна была большая, неказистая тень. Она разрушала строгий покой. Она выпадала из этой красоты. Она…Она была моей невестой. Моей мертвой невестой. Она висела на прутьях ограды, неестественно скорчившись, но пронзил ее лишь один прут. Он торчал окровавленным крестом из затылка, прядь рыжих волос прилипла к покрытой кровью перекладине. Я невольно посмотрел вверх. Туда, откуда она совершила свой последний прыжок. Темнеющее на белом фоне пространство. Пространство, где висел колокол.

- Бедняжка, - раздался у меня за спиной женский голос, - прям глазом насадилась-то.

- Самоубийца, - просипел другой голос в ответ, - не наследовать ей царства Божия.

В толпе за спиной послышалось шевеление. Легкий шепоток, подобно ветру, пронесся над  головами. Я обернулся. По коридору, проложенному мною, к ограде двигался высокий, средних лет мужчина. Темные с проседью волосы, темные, почти бездонные глаза. Он шел очень прямо, очень уверенно, с каждым шагом сокращая расстояние меж нами. Подойдя к ограде, он долго, не отрываясь, глядел на девушку, висевшую на ограде. Затем перевел взгляд на меня. У меня подкосились ноги. В этих бездонно черных глазах не было ничего. Ни жалости, не сочувствия. Ничего, кроме какого-то запредельного понимания, которое могло быть даже неким нездешним, неземным сочувствием. А, может, и непонятным мне страданием. Я не знал. Его губы шевельнулись.

- Ты умрешь до рассвета, - произнес он, глядя на меня, - умрешь, а потом мы встретимся, но разделять нас, до поры, будут тонкие стены твоей тюрьмы. Лишь тонкие стены, за которыми видны ветви, но до них можно будет дотянуться, лишь коснувшись рукой небес. Как это делают ночные бабочки каждый вечер. Ты ведь видел, какие у них мохнатые лапы, - и он зашагал прочь, не обернувшись ни разу. Толпа молча глядела ему вслед, а потом так же дружно перевела взгляд на меня. Больше выносить этой тягостной тишины я не смог. Ринувшись очертя голову в людской коридор, я выбежал из толпы, отбежал от ограды и пустился бегом по улице. Неожиданно я врезался в человека, размеренно идущего мне навстречу. Мы остановились, и я узнал священника этой деревни. Он, как и все остальные, протяжно на меня посмотрел, а затем, так же молча, взяв под руку, повел к нему в домик.

- Проходи, сын мой, - он отпер дверь и пропустил меня вперед.

- Спасибо, отче, - я прошел вперед и опустился на стул.

- Сын мой, -  ласково начал он, запирая дверь, - ты явился сегодня свидетелем тяжкого греха. Грех этот - самоубийство. Это ведь ты присылал сватов этой несчастной девушке?

- Да, это моя невеста. Была, - голос мой оказался неожиданно хриплым, а потом горло сдавило, и я сам от себя не ожидая, разрыдался.

- Ну, ну, сын мой, - он похлопал меня по плечу, подойдя ко мне, - слезами ведь уже не поможешь. Он замолчал, а я продолжал плакать, пока слезы мои не иссякли.

- Скажи, сын мой, как ты думаешь, отчего это случилось?

- Отче, сегодня ночью, - и я принялся сбивчиво рассказывать о том, свидетелем чему явился, - и я убежал, - закончил я.

Священник задумчиво молчал, внимательно на меня глядя. Протянулась вечность, пока он вновь не заговорил.

- Значит, ты решил, что она ведьма, потому что она танцевала нагая под дождем в…нехорошем, по преданиям, месте?

- Ну а как же, святой отец? Ведь неспроста же ночью молодая девушка пляшет голая в плохом месте?

- Сын мой, согласен, что место это было долгое время бесовским. Странные вещи случались с теми из моей паствы, кто забредал туда. Но комиссия Святейшей Инквизиции, что приезжала сюда тремя годами раньше по моему призыву, должным образом поработала и наделила это место частицей Гроба Господня, кое придало ему святости, обычной, ежели не больше, по сравнению с другими местами нашей округи. С тех пор на это место спокойно приходит скот. В него заходят люди, и ничего страшного для их душ и тел не происходит по приходе оттуда. Все из моей паствы живы с тех пор, как там побывали святые отцы-инквизиторы, - дух мой был смятен этой новостью.

- Так что ты, сын мой, невольно возвел напраслину на свою возлюбленную. А это, сам видишь, к чему привело.

- Но отче, а как же…

- Более того, она ведь винит тебя в своей смерти. Глупо конечно, - он вздохнул,-  да и греха ее пред очами Господа нашего не умаляет, но писать кровью из расцарапанной руки, на церковном колоколе, что смертию своею она обязана тебе, и что ты во всем виноват… Не знаю, - он вновь вздохнул, - тяжко это. Конечно, она  из странной семьи. Ты знаешь ее родителей? – я помотал головой, - Жила она с отцом. Отец ее считает себя колдуном, к нему даже люди обращаются из моей паствы. Но какой он колдун? Говорит, что колдует, а сам сядет молча на скамью и сидит сиднем, глаза в одну точку вперит, и все. Даже Святейшая Инквизиция не нашла за ним никаких признаков того, что вверил он душу врагу рода человеческого. Правда, они его не застали. Он отсутствовал где то в лесах, но дочь его, Этер, явила им образец детской чистоты и невинности. Да ты видел его сегодня возле храма. Высокий такой. Черноглазый. При досмотре дьявольских меток на ней не нашли. И это несмотря на то, что она, твоя невеста - рыжая. Была рыжая, - поправился он, и опустил глаза.

-Но, я….

- Ты, сын мой, ты!, - он с виду ласково, но, по ощущениям, жестко похлопал меня по плечу, протянувшись через угол стола, -  Ты усомнился в вере, и вот тебе плата. Неужто ты думал, что бесовские силы сильнее Святейшей Инквизиции? Неужто ты подумал, что поклоняющиеся Сатане сильнее служителей Святой Церкви? – я уже не слушал его.

Опрометью выскочив из дома священника, я побежал к лесу. Скорее…Скорее, под спасительный зеленый свод… я пересек поле и вбежал под сень вековых стволов….Тропа. Вот она, вьется меж деревьев…Уводит дальше и дальше… Глубже и глубже в чащу…Быстрее…Скорее прочь. Прочь из этой Богом проклятой деревни…если Бог попущает такое, значит Бог слеп… Мне не нужен Бог….Деревья прыжками приближаются…Они как диковинные большие зайцы – припрыгают к ногам, а затем резко вбок… Иногда прыгают высоко вверх…Это я падаю….

Тропа все уже… Корни пересекают ее все чаще…Корни растут из середины стволов… Черно-синие корни, как вены на ногах у трупа… Куда я бегу? Где я?... Я потерялся меж корней, между чужих корней… Мертвых корней… Неподалеку от почти потерявшейся тропы…Да там… Что там белеет? Что белого может быть в этих черных корнях?... Труп! Опять труп – мертвая девушка. Останавливаюсь. Подойти поближе? Нет, сегодня я уже видел мою Этер мертвой. Моя бедная Этер! О, прости, прости меня за мою слепоту!  Бог? Кому нужен такой Бог! Я богохульствую. Богохульствую, долго произнося страшные слова проклятия. Да, я проклял Бога! Бога нет, значит, и проклинать некого! Подхожу, незаметно самому себе, ближе. Кто же это? Знакомые черты меж спутавшихся светлых волос. Это моя соседка Энн! Господи, а она как здесь оказалась? Что делала здесь в этом черном лесу? Когда нам было лет по двенадцать, мы с нею пылко целовались за амбаром. А теперь она лежит здесь, в лесу, и черный корень торчит у нее из груди, подобно сатанинскому персту. Но что это?! Энн поворачивает лицо ко мне! Выцветшие, мертвые глаза с черными кружками зрачков, глядят на меня, а затем белые губы разъезжаются в ухмылке, показывая мне синюшный язык. Язык облизывает губы, и они принимаются шевелиться, произнося какие-то слова тихим голосом Энн, какой у нее был при жизни. Иссушенные смертью руки поднимаются и хватают корень, торчащий из груди. Перехватывают его сначала правой, потом левой, правой, левой…Томительное и тягучее восхождение мертвого тела. Она карабкается по корню, а, добравшись до конца, перехватывается руками за корень, который уже под нею. И вновь толкается вверх, пока конец его не скрылся в глубине черной дыры на груди… Все! Она падает вниз, на землю. Корень торчит позади нее, а она медленно поднимается на четвереньки, одновременно поворачивая голову ко мне.

- Зачем ты оставил меня, - хрипло говорит она, - Зачем! Иди ко мне, ты мой суженный. Твоя невеста мертва и теперь ты свободен! Потому что это ты ее убил! Ты! Ты!! Убийца!!! - она гулко хохочет и встает, выпрямляясь в рост. Тянет ко мне худые, белые руки.

Я крещу ее… Не помогает…Я проклял Бога… Прочь! Прочь от нее!... Резкий поворот на каблуках и бегом, бегом дальше…Деревья прыжками приближаются…Они как диковинные большие зайцы – припрыгают к ногам, а затем резко вбок.… Иногда прыгают высоко вверх…Это я падаю… Иногда я оглядываюсь назад – там Энн! Вон ее светлое платье мелькает меж деревьев…Руки по прежнему вытянуты ко мне…Она воет… Она зовет меня к себе… Нет! Нет, Этер, теперь я тебя не оставлю! Богом, которого я проклял, клянусь, что не оставлю… Вот снова под ногами тропа…Вот деревья реже…Вон она! Вон моя деревня! Бегом туда. Бегу по лужайке. Оглядываюсь…Энн бежит следом за мной, пересекая луг. Светлые волосы растрепаны, а в черную дыру на груди видно лес. Руки вытянуты ко мне…

Бегом к дому…Мимо дома…К амбару… Там прочные запоры…Вбежал…Дышать почти не могу…Бедная Этер… Моя Этер навеки…Тихий шорох по дубовой двери…Энн!... А затем дверь сотрясается от нечеловечески сильных ударов!...Еще и еще…Закрепить, где же веревка?....Вот она!...Свернуть петлю…Руки не слушаются... Меж расшатанных створок дверей, просовывается белая рука Энн. Она ищет запирающий крюк…Некогда смотреть… Некогда…Петля готова…Как закрепить? Ну конечно! -  перекинуть через потолочную балку и привязать к другому крюку. Вон он…Торчит из стены. Вот и перекинул. Подпрыгнул и перекинул… Рука Энн нащупала крюк. Рванула вверх, раз другой… Нет времени! Привязываю веревку к крюку в стене. Нет времени привязать дверь. Створка распахивается – Энн открыла амбар! Вот она стоит, вся покрытая черной кровью, вытекающей, точнее выпадающей из ран на руках и дыры в груди. «Ты мой!», - говорит она. Потом откидывает голову назад и глухо смеется от радости.

- Нет, Я клялся Богом, что буду вместе с Этер, - я надеваю петлю на шею.

- Ты проклял Бога! Твоя клятва недействительна!

- А что ты скажешь на это?

Я поджимаю обе ноги одновременно, и веревка впивается мне в шею. Узел сдирает кожу на щеке. Этер! В шее ощущается короткий хруст. Короткий эпизод черноты, потом перед глазами брезжит свет, и я различаю себя висящего в петле под потолочной балкой амбара, голова как-то неестественно свернута вбок – верно, я свернул себе шею, на темно лиловом лице выкаченные белки глаз. Бросаю взгляд на дверь амбара. Они плотно заперты на большой запирающий крюк. Энн нет. А была ли она? Но, это уже пустое.

Позади меня распахивается большая черная воронка, которая засасывает меня в непроглядную черноту.

 

                                                                  ХХII.

 

Чернота. Она не совсем непроницаемая. Я парю в ней. Вокруг меня парят белесые тени. Такие же, как и я. Они кружат в каком то, им одним понятном, хороводе, манят меня за собой. Иной раз в их мельтешении промелькнет известное откуда-то лицо и снова растворяется, как спина знакомого в толпе. Где же Этер? Этот вопрос заботит меня больше всего. Мне глубоко наплевать на все остальные лица – я ищу Этер. Я прошу ее придти, но кружение теней не замедляется и она не является на мой зов. Вместо нее выплывает Энн. Такая же, как и раньше, без дыры в груди и совершенно обнаженная. «Кто-то меня звал?» - спрашивает она у меня. Это не Вы?». Она меня не узнает, и я удивленно оглядываю себя. Такая же белесая тень, что и остальные, только может чуть более плотная. Отчего ж она не узнала меня? Энн упорхнула прочь, не дождавшись от меня ответа. Этер!!! Я вроде бы кричу, но голоса я не слышу, хотя даже и без голоса, крик мой распространяется гораздо дальше, чем если бы я вопил во всю глотку. Интересно, отчего так? На мой зов прилетает еще одна тень.

- Вы звали Этер? Это я. Здравствуйте, - я вижу, что это не моя Этер. Это Этер совершенно чужая.

- Боюсь, Вы ошиблись. Я звал свою Этер.

- Хорошо. Счастливо, - еще одна тень упорхнула в бесконечный хоровод других теней.

Тени кружат. Отчего бы не попробовать искать ее в этом хороводе, танцуя вместе со всеми. Я делаю шаг вперед и натыкаюсь на непроницаемую прозрачную стену. Она не дает ступить дальше. А может это не стена, а какой-то необычайно уплотненный воздух? Во всяком случае, ощущение именно такое. Отчего то мне нельзя в круг. Меня похлопали по тому, что раньше было, наверное, плечом. Я обернулся. Высокая светлая фигура вдвое больше меня. Она смотрит на меня сверху вниз, и я слышу голос, говорящий, что в Круг мне рано. «Тот, кто еще не завершил и пол круга, недостоин ступить в Круг. Ты еще не ощутил прикосновения неба. И это – будет только Полукруг». Фигура растворяется в черноте.

Вдалеке, немного правее, если здесь есть право-лево, появляется светящаяся точка. Она начинает стремительно приближаться. Одновременно нарастает низкий, надрывный гул, который раскалывает тишину пополам, а потом каждая половина дробится на множество осколков. Свет разрывает покой черноты, рев делается оглушительным. Круга уже не видно, виден лишь свет, и он сотрясается от низкого рева. Внезапно свет погас, и рев начал затихать. Он удалялся от меня все дальше -  рычание автомобильного мотора.

Открыл глаза. Я лежал в мокрой от росы траве придорожной канавы. Насквозь мокрый. Грязь пятнами светлела в черноте ночи на одежде. Я заставил себя пошевелиться, и рука ткнулась во что-то твердое. Повернул голову. Аня! Она лежала возле меня, на боку, и будто спала. Рукой я нащупал ее лицо. Холодное и мокрое. Палец ткнулся в какой то слизистый комок. Глаз. Ее раскрытый глаз. Она не шелохнулась. Если бы она пошевелилась, я, наверное, решил бы, что сплю. Но нет, она вполне реально была мертвой, чему я, собственно, не удивился. Я не стал ее трогать, поворачивать, чтобы заглянуть в лицо. Я и так знал, что я там увижу -  мертвые, немигающие глаза, в которых будет отражаться свет звезд.   

Я попробовал подняться. Руки-ноги затекли. Наконец, суставы с хрустом распрямились, и я поднялся. Почти на четвереньках, я выполз вверх по насыпи дороги и, ощутив руками асфальт, подтянул к рукам ноги и выпрямился. Шоссе убегало в обе стороны от меня и, конечно, не было освещено. Интересно, в какой стороне город? Я двинулся наугад. Брел, пошатываясь. Переставлял себе ноги. Шаг, еще шаг, и опять шаг. В голове было несказанно пусто. Мыслей вообще никаких. Мне было даже все равно, в правильную ли сторону я иду и вообще дойду ли я до города. Позади раздался шум мотора, и по мокрому асфальту полоснули лучи фар. Они делались все ярче – машина приближалась. Слышно было, что она собирается притормозить. Меня обогнал большой черный джип и, проехав метров пятнадцать вперед, остановился.

Я добрел до него и, когда поравнялся, передняя дверца гостеприимно распахнулась. Я знал эту машину, знал ее владельца. Не задавая лишних вопросов, я забрался внутрь. Макс приветливо улыбнулся, дверца захлопнулась и мы поехали.

- Ну что – домой? – разлепил, после длинного молчания, губы Макс.

- Да все равно, - я прям, удивился, до чего безжизненно прозвучал мой голос.

- Па-ап! – раздался голос с заднего сиденья, -  Смотри, как прикольно! Когда посылаешь туда двоих – один возвращается, - в зеркале заднего вида шевельнулась тень.

- Да. Любопытный феномен, - сказал Макс не оборачиваясь, - С другой стороны, ты ведь хотела, чтоб это был именно он.

- Ну и что, что хотела. Мои-то желания тут причем? Ты вон там тоже один был - и ничего. Еще тогда, когда не приезжали дурацкие инквизиторы. Может, после них чего-нибудь сместилось?

- Да брось! Ничего они не сделали толком. Место само по себе способно очищаться. Ему инквизиторы по барабану, - голоса их доносились до меня, как сквозь пелену плотного тумана – приглушенно и нечетко.

- А почему ты хотела, чтоб это были мы? – спросил я, не оборачиваясь. Голос все же безжизненный у меня стал. Интересно, я то вообще живой, или все-таки нет?

- Не «мы», а «ты»! Но событийный ряд так построился, что было нереально что-то поменять, понимаешь? Ты бы все равно, даже, если бы был один, с девочкой с этой не остался бы. Ты видел Круг, ты был в плохом месте. Нельзя сказать, что тебя это не изменило, - она хихикнула.

- А почему я?

- Потому, что ты был выбран.

- Кем?

- Мной, придурок, - на мои плечи легли ее ладони.

Они поползли дальше, обвивая мою шею, и скрестились на груди. Рыжие локоны закрыли обзор для левого глаза, и я ощутил ее губы у себя на шее. Этер! Я нашел Этер!!! Вся реальность вместе с джипом, асфальтированным шоссе, мертвой Аней в придорожной канаве и начинающимися фонарями по обочинам, куда-то исчезла. Со мной была моя Этер. В меня как будто вливалась жизнь. Она текла по жилам, от места ее поцелуя до пяток, заползала в голову, которая становилась кристально ясной. Я повернул голову и нашел губами ее губы.

Нас прервал Макс, сухо кашлянув за рулем и напомнив о своем присутствии.

- Не забывай, он не прошел еще и Полукруга.

- Ну, пап, это ведь вопрос времени.

- А как его пройти-то? – спросил я, приходя в себя после поцелуев Этер.

- Помнишь, я говорил тебе возле церкви, что мы увидимся вновь, когда ты коснешься рукой небес? Помнишь, что тебе говорилось, когда ты созерцал Круг?

- Да. Я должен ощутить прикосновение небес.

- А для этого, ты должен протянуть руку небесам и коснуться их. Ты сам придумаешь, как.

- Это…Макс! А почему Аня все-таки умерла? – Этер за моей спиной слегка напряглась, - Да и вообще, почему девушки помирали-то? - напряжение у меня за спиной схлынуло.

- Понимаешь, плохое место, оно, как бы разделяет добро и зло в человеке. Доктора Джекила читал? Во-во. Идея не нова, - Макс хохотнул в своей неповторимой манере.

- Значит, в Ане было больше зла?

- Ты ведь имел удовольствие лицезреть ее истинную суть.

- И в других девушках тоже?

- То общество, в котором вы все живете, вообще заслуживает большой чистки в плохих местах, - Макс вновь хохотнул.

- А трупы почему исчезали?

- Ну а чего телам делать здесь, когда истинная сущность живет в другом месте? Ей же нужно тело. Вот туловища их и «подтягивались» сами.

- Но ведь, я, вроде как убил злую часть…

- Здрасте! – Макс, уже вместе с Этер, заржали, - Ты был в состоянии убить зло? Ты чего, обалдел?! Человек этого не может. Более того, даже…скажем так, люди нашей специальности этого не могут. Мы можем только разделить их и наблюдать, что выйдет. Ты один из немногих, который выжил.

- А какой профессии?

- Н-ну…давай назовем ее «наставники».

- Это вроде святых заступников?

- Нет. Это вроде ангелов хранителей и змеев искусителей.

- И кто же вы? Ангелы, демоны?

- Пожалуй, немного позже ты поймешь. Сейчас для тебя слишком много новой информации, - сказала Этер, - сойдешь с ума, окажешься в дурдоме, возле своего друга. И конец радужным надеждам. Нельзя с галоперидолом в ягодице коснуться небес, - она вновь меня обняла.

Мы въехали в город и через небольшой промежуток времени подъехали к моему дому.

В квартире все было по старому. Никаких перемен. Маленькая душная квартирка ближе к окраине в новостройке. Я, как был в одежде, упал на диван и провалился в сон.

Утро. Голова у меня была несказанно ясная. Мысли радужные – я нашел Этер. В моей жизни появилось нечто завершенное. Как будто я обрел что-то, что искал с рождения. И, как показывает опыт, гораздо раньше рождения. Зазвонил мобильник. Я посмотрел на определитель – шеф. Я вспомнил, что пока еще работаю.

- Где тебя носят черти?! Третий день не могу до тебя дозвониться?

- Я работал.

- Хреново, значит, работал! Еще один труп нашли сегодня. Все, как и раньше – никаких следов насилия.

- Да я знаю.

- А что мне толку, что ты знаешь. Надо искать причину этих долбаных смертей.

- Шеф, а может кто-нибудь другой?

- Что другой? – не понял шеф.

- Кто-нибудь другой будет искать причины.

- Ты чего, пил вчера?

- Нет. Просто я отказываюсь расследовать это дальше. Да и вообще, я решил уволиться.

- С чего бы это?

- Шеф, дело зашло в тупик. Расследовать его, как показало моя работа, просто нереально. Никаких зацепок.

- А ты знаешь, кстати, кем является погибшая? Она журналистка, которая это дело тоже расследовала.

- Знаю. Но мне…все равно. Я увольняюсь.

- Ну…Дело твое, короче. Ты так решил. Не могу неволить. Хотя жаль. Народ от меня итак разбегается, - в голосе шефа звучала только усталость. Ему было все равно, работаю я у него или нет. Уволюсь, или останусь. Ему хотелось в отпуск. Как можно более длительный отпуск, - Пожалуй, тоже в отпуск пойду, - сказал шеф, - завтра жду от тебя заявление об увольнении и рапорт о проделанной работе. Потом получишь расчет и…катись ты куда хочешь, - он повесил трубку.

Я поехал на работу. Получил расчет. Сдал шефу рапорт. Он сухо пожал мне руку и пожелал успехов. Все тот же безмерно уставший взгляд. Все та же безукоризненная прическа на косой пробор. Попрощался с коллегами по отделу. Кто-то выразил любопытное сочувствие, куда ж я, мол, теперь.

Зашел последний раз в служебный туалет, снял со стены огнетушитель и положил в полиэтиленовый пакет.

Выйдя на улицу, я пересчитал полученные деньги – неплохая сумма. Поймал такси и направился в аэропорт. В аэропорту я купил билет на ближайший рейс и, дождавшись посадки, погрузился в самолет. Место мне досталось хорошее, возле иллюминатора. Я сидел и смотрел на отъезжающий трап, на суету возле других самолетов. Взревели турбины, и пейзаж за окном, следом за движением самолета, стал изменяться. Мы выехали на полосу и начали разгоняться. Все быстрее и быстрее. Самолет слегка потряхивало, пока он, наконец, не оторвался от земли и не взмыл в воздух. Я задремал. Мне снилась Этер, Макс, иногда смутно мелькал в этом сне и Круг, и фигура, что говорила со мной возле стены. Но главное, конечно, Этер.

Я открыл глаза и посмотрел на часы. Мы летели уже около полутора часов из необходимых трех. Пассажиры мирно посапывали в своих креслах. Кто не спал, читали, или пили, купленное в аэропорту спиртное. Я нагнулся и зашуршал внизу под креслом, доставая огнетушитель. Покачал его на руках, а затем, встав, изо всех сил шарахнул им в стекло иллюминатора. Стекло неожиданно легко разлетелось, и огнетушитель полетел по инерции, куда то в небытие. Меня с силой ударило о стену и принялось с невероятной силой вжимать во внутреннюю обшивку самолета. Кто-то за моей спиной завизжал, кто-то бросился по проходу, что-то опрокинув на бегу, а левая моя рука уже была в небе. Я протягивал ее все дальше и все сильнее. И вот уже снаружи было мое плечо и голова, как-то боком, клонясь вправо, протискивалась в отверстие, когда-то бывшее иллюминатором, а сейчас, для меня - воротами в небо. В шее что-то коротко хрустнуло, и голова оказалась снаружи вся. Я изогнул ее вниз и смог протащить второе плечо. А дальше меня буквально высосало за борт и последняя мысль, что мелькнула у меня, была о том, что в жизни я сделал два действительно хороших дела – я был в плохом месте, и я потрогал руками небо.

 

                                                                   Outro.  

 

«Сегодня, самолет Ту-134, летевший рейсом «N-ск – Магадан», вынужден был совершить вынужденную посадку в аэропорту П…ва. Причиной вынужденной посадки стала разгерметизация салона. По непонятным причинам треснул, а затем полностью разбился, один из иллюминаторов. В настоящий момент ведется расследование причин разгерметизации. Полагают, что неисправность была вызвана некачественным техобслуживанием самолета и халатным отношением служащий аэропорта. Жертв нет, пропал без вести один пассажир, чье место было как раз возле поврежденного иллюминатора. Ведутся розыски, которые в настоящий момент результат не дали.

По словам очевидцев, неожиданно покрылся трещинами, а затем и вовсе разлетелся на куски иллюминатор, возле которого дремал пропавший пассажир»

 

                                                                                                                        «Вести».

 

 

 

«Некролог. Сегодня утром возле К-ского шоссе, на 25-м  километре был обнаружен труп нашей сотрудницы – Анны …ской. В последнее время, Анна занималась расследованием пяти смертей при аналогичных обстоятельствах в тесном контакте со следственными органами. Теперь и она пала жертвой загадочных обстоятельств. Анна запомнилась коллегам, как отзывчивый, добросовестный сотрудник. На нее всегда можно было положиться. Теперь ее нет. Скорбим, по- родственному скорбим, поскольку газета и была ей семьей, и о ее родственниках ничего не известно. Гражданская панихида будет проходить в ДК нашего города 14 июля в 14.00»

 

                                                                                                             «Вечерние ведомости» 

 

«К сожалению, гражданская панихида, о которой было заявлено в номере три дня назад, не состоится. Из городского морга при таинственных обстоятельствах исчез труп Анны …ской. Об исчезновении трупов других девушек, «Вечерние ведомости» уже писали в прошлом месяце. Теперь исчез труп Анны. Газета начинает независимое расследование, поскольку все усилия правоохранительных органов оказались безрезультатными. На наш взгляд, единственный оперуполномоченный, который работал, как выяснилось, вместе с Анной по этому делу, так же пропал без вести, при вынужденной посадке самолета, который летел из нашего города  рейсом на Магадан. Может, следы этого исчезновения окажутся в Магадане? Наш корреспондент сегодня вылетел туда, для проработки этой версии.»

 

                                                                                                             «Вечерние ведомости»

                                                                                                               тремя днями позже

 

 

«Ужасное происшествие в воздухе. Сегодня самолет был вынужден совершить вынужденную посадку из-за разгерметизации салона, которая произошла по неизвестным причинам. Власти закрыли глаза на явную связь между волной смертей в N-ске, когда трупы девушек находили вдоль дорог и этой вынужденной посадкой. Приглашенный экстрасенс международного класса, член объединения лучших целителей, член международной ассоциации колдунов и магов, заявил о безоговорочной связи этих инцидентов между собой. Жертв нет. Один пассажир пропал без вести. Ведутся поиски»

 

                                                                                                                  «Мир Зазеркалья»

 

 

 

 

Я ползу по грязно-желтой стене корпуса психиатрической лечебницы на пятый этаж, где светится зарешеченное окно палаты. Там на койке мой друг. Он сегодня на прогулке видел бронзовку, поэтому я и стал сегодня бронзовкой. Помнится, когда-то мы говорили с ним про плохие места, пора начинать его готовить к тому, чтобы там оказаться.   В психбольнице никто не удивится, что больной разговаривает с бронзовкой. Это нормально.

Этер сегодня веселится. Макс повез ее в клуб на готик-пати. Скоро Макс войдет в Круг, и мы останемся с Этер одни.  Я  бы тоже поехал, но сегодня нужно начинать мою наставническую деятельность – «семейный бизнес». Мы с Этер, и Макс. Сегодня у меня первый избранный. Я не знаю, выживет ли он, или нет, в плохом месте, но что это значит, по сравнению с созерцанием Круга? Или завершением Полукруга земной жизни?                                                              

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                 

    

 

      

    

 

  

 

 

       

 

  

 

           

 

 

     

 

 

 

      

                
 

        

                           

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

   

Другие произведения автора:

***

Рыбы

Дерьмо