ЖИЗНЬ

                  ЖИЗНЬ

Мне позвонил Саша Удалых, мой давний друг:

—       Григорий, приезжай, хоть с Татьяной поговоришь, она совсем плохая. Голос его был печальным, но держался мужик. Я быстро собрался и уже через полчаса был у них дома. Сын Алексей был в институте, и мы с Сашей подошли к Татьяне.

Сашина жена была совсем плохая, тяжелая болезнь доконала ее.

—       Может, ещё и пожила бы она, — сокрушенно говорит мой друг, — если бы ей не сделали химиотерапию. После нее Тане становилось с каждый днем все хуже и хуже.

Стоит Саша и разводит руками:

—       А что сделаешь, ей уже лучше было, даже на поправку пошла, а тут и врач посоветовал ей химию эту, а сейчас он молчит, этот врач. А жена умирает, и ни за что врач не отве-чает, вроде и не он советовал... Вот такие у нас дела! — и замолчал Саша, и спросить не с кого, не в суд же подавать? Да и толку-то от этого!

Татьяна бредила... Лицо ее было желтым, волос на голове почти не осталось, она редко приходила в сознание. Дыхание тяжелое и прерывистое. Она то и дело задыхалась, ей не хватало кислорода.

И муж спешит на помощь. Срочно подключает ей кислородную

подушку, чтобы хоть на время облегчить состояние жены.

—       Вот так я и дежурю возле нее сутками. А что сделаешь? И днем и ночью — рядом.

—       Жалко Лешку, — Саша тяжко вздыхает, — ведь он еще ребенок, хотя и в институте учится, и ростом большой, но смерти не видел. А матери и то надо, и другое надо, и постель поменять, — тяжело ему рядом с ней находиться и ухаживать за ней. И очень переживает он, ведь мама одна, и не надо ему ничего — лишь бы жила она.

Не приходит Татьяна в себя, все бредит в тяжелом забытьи, и мы уходим на кухню. Да, сильно изменился Саша — лучший бригадир стройки. Осунулся лицом и похудел.

—       Тут не до жиру, — усмехается он, — сам понимаешь, все ясно, яснее некуда.

И сидим мы за столом и вспоминаем своих товарищей. И чуть теплится наша беседа. Мы прислушиваемся: может, помощь нужна Татьяне, чтобы заспешить к ней на помощь. Александр бодрится, словно и не было бессонных ночей...

Вскоре пришла Галина, двоюродная сестра Татьяны. Она поздоровалась с нами и сразу засуетилась, не теряя ни минуты и в доме у нее много работы, и помочь, и к больной сестре надо, и на работу. Вот так и крутится, как белка в колесе. Но она никому не жалуется. Невысокого роста, очень подвижная, с большими добрыми глазами, Галя успевает везде.

И вдруг она зовет нас:

—       Таня пришла в себя и хочет поговорить с тобой, Гриша.

Я наклонился к Татьяне, ее слов почти не слышно;

—       Я рада, что ты пришел, — шепчет она и еще что-то говорит, но я не слышу. Галя склонилась еще ниже и улав-ливает отдельные слова:

—       Саша хороший, но ему тяжело со мной, он устал...

Саша стоит рядом и ничего не говорит. Глаза его увлаж-нились:

—       Все хорошо, Таня! Ты — молодец! — и отходит, чтобы не расплакаться. А Таня шепчет мне:

—       Мне Лешеньку жалко! Сыночек мой! Ему учиться надо. Я все денежки собрала ему. Все у Гали — пусть учится сын...

Отдышавшись, она продолжала:

—       Я обо всем подумала, я все постаралась предусмотреть... Я долго жить не буду — устала. И опять все про Лешеньку; лишь бы ОН доучился... вышел в люди, жалко, что я не доживу,

—       и скатилась слеза на ее впалую щеку.

Я тихонько глажу Татьянину руку, тяжелую и непослушную, лежащую поверх одеяла, без кровиночки...

—       Не плачь, Танечка, ведь Саша любит Лешку больше себя и тебя любит. Все будет хорошо, и ты выздоровеешь, ты обязательно выздоровеешь!

Но она качает головой — нет! Она стала задыхаться, ей не хватает воздуха, ее легкие уже не работают.

Мы еще что-то пытаемся услышать, а сердце Татьяны борется со смертью, оно с нами — это хрупкое и нежное сердце — и просит помощи. Саша дает ей кислородную подушку, и Таня опять проваливается в бездну...

—       Она была веселой и неугомонной, моя Танечка. Всегда что-нибудь да затеет и всех заразит своей энергией, — говорит Саша, и тяжко ему.

И я, ее помню веселой и задорной:

—       Григорий, нырять в прорубь будем? — и смеется.

—       А як же, — отвечаю я, — только лень мне идти.

—       Саша нас отвезет! — говорит она. И везет нас к проруби Саша:

—       Ныряйте себе! Коль охота топиться!

—       А ты, почему не хочешь? — пристаю я к бригадиру. Мы с Сашей из одной бригады.

—       Нет-нет-нет! — открещивается тот. — Я еще с ума не сошел. Ты вон толстый, как турецкий барабан, и Татьяна — ничего. А я совсем не подготовленный, я кости свои морозить не буду, не дурак.

—       Ну и не надо! — летим мы в прорубь с Татьяной, только рябь пошла по воде, ломаясь о кромку льда. А солнце смеется, катаясь в своих же лучах: «Ну, что? Еще охотники есть? — Есть!» И летят добровольцы в прорубь, и с каждым разом их все больше и больше.

И в любом деле Таня была заводилой и Сашу к своей суете немедленно подключает. Тот поворчит-поворчит, а все сделает, как надо. Умница он. Или опять ворчит на Татьяну:

—       Коты и собаки за тобой ходят со всей округи, ты их собрала.

—       Не ворчи ты, покорми их лучше, — смеется Татьяна, — тогда и за тобой пойдут!

Муж машет рукой;

—       Да ну вас! — и больше ни слова. Он всегда больше отмалчивается, чем говорит.

Любила Татьяна сына Лешку больше своей жизни. Он был поздним ребенком у них, оттого и желанным. Много игрушек у малыша, а ему все новые покупают, и одевают красиво, денег не жалеют родители, пусть и сын добрым растет и умненьким.

А когда большим стал Алешка, то Татьяна мне и говорит;

—       Гриша, бери сына с собой в лес за ягодой или за грибами. Пусть привыкает, не хочу, чтоб нежным ребенком он рос. Ведь он защитник мой и опора моя в жизни.

Не любит Саша бродить по лесу, не его это стихия: «От-везти вас — хоть куда отвезу, но ходить с вами — увольте!»

И вот «жигуленок» летит по трассе к заветному месту. Лешка спокоен: комары не комары — не жалуется парень, все терпит, собирает по ягодке в ведро:

—       Маме отвезу, вот ей радости будет! — улыбается он.

Посмотрю я, посмотрю на него и из совка своего ягодки

в его ведерко досыпаю.

А Саша нас на дороге ждет, и радостно всем: один одно рассказывает, другой — другое, а впечатлений у всех — тьма тьмущая! Так и рос Алексей... Но вот его мама совсем плохая, а он уже большой и в институте учится, а помочь ей не может: обидно ему. И плачет тихонько Алексей, чтобы никто не видел;

—       Да я бы для тебя, мамочка, любую ягодку принес, любое лекарство достал, лишь бы ты жила долго-долго! — и сотрясаются его плечи.

Уехал я домой после разговора с Татьяной, а через сутки ее не стало. Правду говорят, что перед смертью человеку легче бывает, и Саша так считает:

—       Я уже успокоился. Татьяне легче стало, и прилег отдох-нуть. И поспал-то немного, а будто кто-то толкает меня. Я сразу к Татьяне, а она уже не дышит. И хоть и знал, что так будет, а все равно растерялся. Надо «скорую» вызывать, а руки совсем отказали, и слезы текут, и ничего сделать не могу...

—       Увезли Татьяну, — рассказывает мне Саша, — а я всю свою жизнь вспомнил, все перед глазами ожило. Женился я рано, еще до армии. Познакомили меня друзья с одной девушкой: она из адыгов была, есть такой народ на Кавказе. Думал, что баловство, а влюбился не на шутку в нее. Так и

стали жить. Нина и институт бросила, а уже на третьем курсе была, и про родных забыла, и вроде все хорошо у нас, а тут и служить призвали. Пока я служил, она и уехала на Курилы, за большими деньгами. Там и познакомилась она с одним другом и, похоже, влюбилась.

Приходит мне письмо в армию: «Не ищи меня и прости, а люблю я другого. Нина». Еле пережил я такую измену. День и ночь она перед глазами стоит; невысокая и подвижная, и будто смеется надо мной: «Ты ведь любишь меня, Саша?» Чуть-чуть — и был бы я уже на том свете. Но нашел в себе силы и пережил эту трагедию.

А из армии пришел, и через несколько месяцев — письмо: «Саша, прости, если сможешь, а если любишь — приеду». Ночь я не спал, писал письмо своей Ниночке. И как я ее только не называл; и нежной, и любимой, и единственной. Я весь извелся, дожидаясь ответа, и вдруг — Нина на пороге! Я к ней кинулся, чтобы расцеловать ее, а она на живот показывает — смотри, мол! А там уже месяцев шесть есть, если не больше. Видит мать моя такое дело, и решила прогнать ее из дома, а я не даю. Тогда она денег дает и говорит: «Живите, где хотите, снимайте квартиру, может и лучше, если отделитесь вы: трудно нам будет ужиться-то, ох и трудно!» Мудрая была мама, мудрая...

Родилась девочка, и назвали ее Жанной. Вся в маму! Как тут жить, если все языки чешут и пальцем показывают? Ну, мы и уехали на Дальний Восток. Не нравилась жизнь в поселке, все в город хотела. И жить в общежитии тоже не нравилось, а тут и с Татьяной она познакомилась. Она рядом жила. И стала Нина к ней в гости ходить — подружились они.

А я все на работе да на работе; хочу денег побольше заработать, и не до них мне вовсе — я сразу спать. У Татьяны был муж, но не расписаны они были, а жили себе потихоньку, и никого это не касалось. Но нашел он другую женщину, и выгнала его Татьяна к ней, не простила измены; жили-то мы все в одном поселке. Однажды исчезла Нина с вещами и Жанкой. А на столе записка; «Не ищи меня, я тебя не люблю. Нина». И что самое интересное — уехала она с мамой Татьяны, моей будущей тещей; она вещи Тане привозила, холодильник и еще что-то, и забрала с собой Нину с Жанкой в город.

Пережил я и второй раз ее измену. И как-то в кино встретился с Таней, поговорили мы с ней и стали чаще встре-чаться. Незаметно и сблизились, и прожили без малого двад-цать восемь лет — душа в душу. И даже мысли совпадали у нас. Я только о чем-то подумаю, а она уже высказывает ее вслух, и обоим смешно — бывает такое...

А Нина вышла замуж, за Таниного родственника, — снова совпадение, и уехали они в Майкоп. Теперь уже наши с Ниной дороги разошлись навсегда...

Грустно Саше рассказывать обо всем этом: ведь до сих пор не поймет он, почему так поступила Нина, почему?

Рассказывает он и курит сигареты — одну за другой.

—       А если бы не встретилась Таня тебе? — спросил я, — ты стал бы опять искать свою Нину?

—       Нет! — сказал он, как отрезал.

...Татьяну хоронили весной. Природа только-только про-снулась, но и зима совсем не ушла. Подует холодный ветер и сорвет тучку, зацепится за верхушки деревьев, но ветер гонит ее прочь...

Ежатся на холоде цветы, которые принесли Татьяне, и людям неуютно на ветру, и слезы текут по щекам. Но вот ударила траурная музыка, словно из поднебесья, и рухнула тишина у изголовья Татьяны, и отзывается стоном мать- земля, и принимает в объятия свою дочь...

Тяжело было пережить такую боль Алексею, очень тяжело. Он замкнулся в себе и плакал, когда оставался один. Нет больше его доброй мамы, пусто без нее и в доме, и в душе. Но надо жить дальше, надо учиться, чтобы не пропали те денежки, которые собрала его мама. Не о себе она думала, а о сыне. И отцу тяжело; нет его половины в этой жизни — двадцать восемь лет прожить вместе — не шутка.

Нальет отец стакан и выпьет: «Танечка, где же ты?», но молчат стены, и ударит он кулаком по стене: «Почему ты молчишь?» Тяжело Саша выходил из стресса, но вышел из штопора — это уже во второй раз. Первый раз такое случилось, когда Нина бросила его. Но в ту пору помогла ему Татьяна, его добрая Танечка, и не было роднее и ближе ее за всю их совместную жизнь.

А сейчас и жены не стало, и совсем отчаялся мужик, и Алешка замкнулся в себе, и не могут они найти общий язык,

—       два самых близких друг другу человека на всей земле. И

каждый по-своему переживает и плачет порой, а высказаться не могут, и еще дальше отдаляются они друг от друга.

—       Тяжело было бы мне, — говорит Саша, — и нёизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не брат мой Сергей да Ивановы — Галина с Володей. Они все время были рядом со мною и столько сделали мне добра, что и не сочтешь. Да и как сосчитать можно, я не представляю...

Рассказывает мне все Саша, а самому нелегко, столько хлопот людям доставил.

—       Спасибо всем, кто помог мне, — спасибо!

—       А вот это, Гриша, тебе, — и подает мне листки бумаги.

—       Я никому их не показывал; очень и очень переживал, но лучше пусть об этом знают все люди, а то и с ума сойти можно.

—       Что это? — тихо спрашиваю я, и смотрю на друга.

—       Это Таня писала перед смертью, это тихое эхо ее уходящей жизни. Она уже ничего не могла сказать, а слова написанные, они здесь вот остались. Видишь — большие буквы разметались по листам, они сбиваются, как и стук ее сердца, но они, слова, живут...

Она писала их после обезболивающего укола, после подпитки из кислородной подушки, которую приносил Саша. Поднабрав сил, Таня в упор спрашивала, имея в виду свою кончину:

—       Скажи честно, ты ждешь или же ждёшь, скажи честно, когда?

Ничего Саша не отвечал Татьяне, а только слезы преда-тельски лились из глаз. Она писала:

«Я безумная, мне кажется, они все знают про меня и ждут...» А вот и последние слова из этих листков: «Папочка и сыночка! Я вас очень люблю!» — и все...

Отвернулся Саша, и я не могу слов найти, и что первое пришло на ум, то и сказал:

Другие произведения автора:

Мои забытые сказания. Поганки

БОЮСЬ СКАЗАТЬ

Мои забытые сказания. Чайка