Ушман

                     Ушман

    Тысяча девятьсот девяносто четвёртый год. Плохие настали времена, везде в стране беспорядок, а на железной дороге что творится, нарочно не придумаешь. Словно перенеслись мы в период гражданской войны. В вагоне мешочники, спекулянты и разный, прочий сброд. Везде пассажиры пьют водку, слышны их пьяные выкрики и ходят пьяницы, чуть ли не по головам людей. Купейные и плацкартные места - тем, кто больше заплатит, везде спекуляция, и в кассе, и в вагонах. Мы ехали в тамбуре вагона: проводники да контролёры решили, что той суммы, что мы заплатили, хватит только на место в тамбуре.

 Сидя на своих коробах, играли мы в подкидного дурака. Два Валеры и я с Андреем, рабочие парни, нам бы ягодки набрать для семьи, вот и вся наша задача.

    На станцию Ушман мы приехали ночью. Ягодники тут же группировались и потихоньку растворялись в чреве ночи. Тёмные сопки, как медведи, выходили к самой лесовозной дороге, которая постоянно убегала вперёд и влекла нас за собой. Больше часа мы двигались в глубину тайги. Там и решили скоротать ночь, недалеко от ручья. Скоро потрескивал костёр, разбрасывая искры в ночи.

 Каждый прикорнул тут же, кто где мог. Прикрыла нас ночь туманом, как одеялом. Север дышал холодом, но усталость брала своё, и не было сил избавиться от её оков. С рассветом я разбудил Андрея, попили мы чайку, подкинули дровишек в костёр и двинулись в разведку. Огляделись: сопки, да сопки кругом,и туман между ними в лучах солнца купается. Недалеко от нашего костра нашли землянку. Повеселел Андрей. Следующая ночь короче покажется, а пока займёмся ягодой. Брусника попадалась не густо, и всё пятачками. Набрали по полведра, когда встретили заготовителей. Выше надо идти, ребята, там ягоды море, - посоветовали они. Сборы были короткие. Вещи перетащили в землянку и, гремя коробами, мы двинулись к вершине сопки. Вскоре нашли ягодник. Сразу ожили два Валеры, только сейчас и проснулись толком. Стучала уже ягода по стенкам короба, иная таяла во рту, и не было у нас другого занятия. Тут же толпами ходили корейцы. Иногда они подходили к нам, что-то говорили. Как мы поняли, предлагали купить у них ягоду, и так же бесшумно исчезали в мелколесье, услышав отказ.

    Я объяснял Валере Тишкову: видишь, все сопки лысые кругом, одно мелколесье с проплешинами, всё вывезли корейцы, всю красоту загубили, и нет сил и закона, чтобы выселить их отсюда. Как мёдом им здесь помазали, все летят сюда. А сколько тут леса выгорает по их вине? Убытки такие, что не посчитать их за всю оставшуюся жизнь. И сколько животных, рыбы и дикоросов уничтожили, уму не постижимо. Такое богатство грех разбазаривать.

 Хмурые стояли мои товарищи, тяжело было у них на душе от такой арифметики.

 Висело низко солнце, как подвешенное на фоне сопок, и глазело на этот северный край, обречённый на гибель, затем нахмурилось, и покрылось тучами. Дождь не заставил себя ждать. По ходу набрали мы немного грибов, было их местами, хоть косой коси, ступить негде. Короткий, северный денёк угасал, как свечка, а моросящий дождь ещё укоротил его.

 Мы все дружно готовили дрова на ночь, и дождь нас совсем не пугал. Ночью погода разгулялась, задул штормовой ветер, гудели и трещали деревья, дождь ливнем обрушился на землянку.

    Валера угощал нас деликатесами, нанизывал подосиновики на вертел, солил их и пёк на костре. Вот тебе, Григорий гриб. Вот тебе, Валера, а это тебе, Андрей, не торопитесь, всем хватит. И смеялся он звонко, наперекор дождю и ветру. Нам тоже было весело, чудил товарищ и всем было хорошо. Под утро завалилась в землянку ватага хабаровчан, все они были

 мокрые от дождя. Так и коротали мы до рассвета время, а утром налегке ушли за ягодой, оставив тех в землянке. Приехали они отдыхать и поэтому никуда не торопились.

    К обеду всё, что можно было заполнить, было заполнено ягодой, и мы двинулись вниз по склону. Грибы уже не брали, и они, щурясь от появившегося солнца, весело глядели на людей, вывалившись из травы семьями к нашим ногам.

 А у землянки дым стоял коромыслом. «Никак к нам гости пожаловали», - изрёк Андрей, показывая на МАЗ, что стоял у нашего лагеря. Пили хабаровчане водку и угощали корейца-шофёра. Тот не отказывался и под ликующие возгласы хлопнул стакан нашей водки. Угощали его всякой всячиной, но тот изрёк: «Корея тушёнку любит». Смеялись все вместе: мы, брат, тушёнку и сами любим, губа не дура. Опьянел кореец, и уже лазил по нашим рюкзакам самостоятельно. «Корея голодный», - и показывал на пальцах, что много их. Поняли мы, что несладко им здесь, тоже богом забытый народ. Дали мы ему помидоров, огурцов, круп всяких. «Ушман вези», - показывали на нас хабаровчане. Тот долго не ломался, показывал на пальцах по тысяче с каждого, объяснял, что солярка дорогая да бензин. Наши машины, на которых работали корейцы, были облегчены до предела, всё, что можно было снять, давно сняли. «Корея такси работал», - не унимался водитель, и по лицу его блуждала пьяная улыбка. Прикрутили мы короба проволокой, рюкзаки закинули в кабину и под весёлый смех хабаровчан тронулись с места. Шофёр весело крутил

 баранку, пел свою корейскую песню, но вёл машину осторожно. «Корея такси работал», - всё повторял он нам в перерывах между песней. Останавливался возле ягодников, что выбирались к станции, и говорил весело - «садись, позалуйста» и трогался дальше. Скоро ягодники гроздьями облепили всю машину корейца. И нам с Андреем только оставалось удивляться, как они держатся там, ведь мы ехали в кабине вместе с рюкзаками. «Если загремим мы вниз, то долго катиться будем с этой горочки», - невесело заметил я.

 Но всё обошлось благополучно. Прямо к вокзалу подкатил кореец и, раскачиваясь, точно маятник, болтался возле машины.

 Рассчитались мы с ним по совести, долго он тряс нам руки и прощался с нами.

    А на станции шла купля-продажа между русскими и корейцами. Везде горели костры, висели котелки с чаем, и русские мужики выменивали и покупали у корейцев ягоду, грибы, водку. Весёлая картина, но смеяться не хотелось, а скорее плакать.

    И вот такая странная пирушка,

    Идёт теперь который год.

    И не понять, кто здесь хозяин,

    Кто гость, иль всё наоборот.

 11 января 1995 г.

Другие произведения автора:

Мои забытые сказания. 1990 год

Мои забытые сказания. Бродяга

Мухоморы