ТРОИЦА

                              ТРОИЦА

Сборы за черемшой были недолги: взял кусок хлеба по­больше, соли немного, все это положил в короб и пулей на улицу.

Там меня ждал Петя Тимошенко, мой напарник по та­ким походам, уже собранный и «готовый к бою походу» — есть такая команда на военных кораблях. Пете уже под ше­стьдесят лет, а выглядит очень молодо, сорок с хвостиком, не больше, только виски седые, а улыбка совсем молодая и ходок проверенный. Стоит и улыбается, щурит карие глаза.

—  Здорово, дружище! — весело говорю ему. Я только с ночи, только с работы.

Он тоже бодро приветствует:

—  Здоров, если не шутишь!

Минут через пять подъехал «жигуленок» Саши Савичева. Хозяин улыбается: «Карета подана!»

Все идет по расписанию. Молодец, Саня, ни разу еще не подвел нас. Точный, как хронометр, и всегда улыбается.

—  Отвезти вас — пожалуйста, но ходок из меня неваж­ный, и не по мне такие походы. Вот с машиной повозиться или на даче — это, пожалуйста! — улыбается Саша.

Через полчаса мы были уже в нужной точке, а дальше — пешком, к перевалу. Распрощались с Сашей, пожелал он нам удачи, посетовал, что вечером забрать нас не сможет, и ука­тил в город, по своим делам. Значит, выбираться из тайги будем к рейсовому автобусу. Но ничего, это нам не впервой. Вскинули свои короба на спину и в путь-дорожку двину­лись.

День был солнечный, тайга блистала в своем великоле­пии, дышалось легко и свободно после городского воздуха. А сопки дразнили нас своей синевой, манили нас к себе в гости.

Только на миг мы призадумались: а не зря ли, мы по­шли? Ведь сегодня же Троица — праздник большой, рабо­тать вроде грех...

Но все это быстро прошло, душа уже рвалась на простор, а грехов и так немало. И что значат наши грехи — грехи рабочих людей — по сравнению с алчностью олигархов, во­ров, бандитов и прочих нелюдей. А нам — лишь бы прокор­миться, лишь бы выжить в это нелегкое для российского человека время. Обидно, конечно, но терпим.

Клещи сыпались на нас массированным десантом, никто их сейчас не травит, не уничтожает, не до них теперь, сами спасайтесь, если хотите выжить. Все просто, все ясно. А вооб­ще опасная эта штука — энцефалит. Я работал в тайге, знаю, что это такое: поражается центральная нервная система, на­рушается координация движения, выпадает язык, течет слю­на, а человек мыслит здраво, все понимает, а ничего сделать не может: выжил, не умер, а жить-то дальше как? Вот и думает: «Лучше бы умер я, чем так мучиться и родных му­чить...» Но это так, к слову, но страшная картина, однако.

В этом году черемша поздняя — весна холодная была. Но тут ничего не поделаешь. Добрались мы до своего пятачка заветного и не узнали его — весь зарос травой. Не стало воды вокруг, и черемши не стало — трава все забила, правда, попадаются двулистка и однолетка, но хилые какие-то рас­тения, а раньше стеной стояли, и вода чуть сочилась между растениями. Только дотронешься до черемши, а она уже хру­стко ломается под рукой — толстая и сочная и сладкая на вкус. Рвать такую черемшу — одно удовольствие.

Присели мы с Петей на валежину, перекусили плотнень­ко: запасся друг провизией вволю. Посовещавшись, решили дальше идти, новые места искать. Выбрали друг у друга кле­щей и вперед, путешественники! Стали подниматься вверх по хребту, все легче идти, а внизу — заросли лимонника, кишмиша, орешника и еще хуже — кусты аралии — черто­ва дерева. Такие шипы у нее — только во сне могут при­сниться. Только подумал — тут же зацепился.

Но скоро пришлось продираться сквозь заросли, пока не уткнулись в ручей — черемша любит ручьи. Влагу тянет, как насос, вот и растет быстро, да и земля — чернозем один.

— Такой бы в огород, — угадал мои мысли Петя, кресть­янская душа сидит в нем прочно.

— Оно, конечно, недурно! Приступай, Петя, таскай зе­мельку коробом! — съехидничал я, но тот не отозвался.

Прособирали здесь черемшу немного, но это не сбор, а слезы.

— Кто-то побывал тут раньше нас, Петя. Ну, что же? Пойдем, значит, дальше.

Петр молча взялся за короб, и мы снова продираемся сквозь кусты орешника, выбираясь из распадка.

У второго ручья — та же картина. Кто-то побывал и здесь. Народ не дремлет, копытит тайгу, как сохатый. И тогда у меня возникла сумасшедшая мысль, и я в упор уставился на друга;

—  Может, на ту сторону хребта пойдем, как ты думаешь?

Петя не возражал. Он всегда был «за», тут ничего не

отнимешь — молодец! Выбрались на хребет. Потные, исцара­панные, мы подставили свои лица таежному ветерку, тот шаловливо трепал наши разлохмаченные волосы, остужая головы. Внутренний голос провоцировал: «Одумайтесь, еще не поздно вернуться!» Но снизу слышался бурливый шум ручья. Тот соблазнял нас издалека: «Ну что, таежники, при­задумались? Летите сюда!»

Мы пошли навстречу ручью-пересмешнику и скоро уви­дели его. Он то появлялся из земли, то исчезал среди камней, то прятался в корнях деревьев, но нам было не до его забав. Остудили свои лица ключевой водой, утолили жажду и ог­ляделись. Место очень красивое, тайга такая — дух захваты­вает от красоты. Но черемши — мало!

—  Ну что, Петя, рванем еще дальше, раз уж сюда пришли, хоть место разведаем на будущее.

—    А что, я не против, — поднялся с валежины напарник,

— идем!

Мы заспешили из распадка, и даже клещей некогда было выбрать. У самого подножья наткнулись еще на один ручей: черемша здесь росла толстая и сочная, а ручей уже не драз­нился, а встретил нас приветливо, как своих. Все же мы до­бились своего!

Через час короба были полны. Я смотрел на смуглое лицо напарника, а он улыбался:

—  Все же мы нашли место, все же добились своего! Правда, Григорий?

Я радовался меньше: выбираться далеко, торопиться надо! Перекурим и скоро к дому, времени много потеряли, уже не наверстаешь. Мы выбирались из распадка, пот заливал глаза. Все против нас, и мы невольно двинулись по гребню хребта. Тут было и чище, болота нет. Так и уходили мы вправо: вроде чуть-чуть всего, а ошибешься не на один километр в итоге. А потом еще глупость сделали, решив срезать путь, и «срезали». Как я понял теперь, мы не выбрались тогда на свою сторону хребта, а остались на другой стороне его. Заб­рали сильно вправо и постепенно скатились к болоту.

Вот она, спешка подводит! А там сопки, похожие на наши, они все похожи. И манят нас: «Вот она дорога, вот рядом, идите сюда!» — и мы пошли через болото совершенно к другой гряде  сопок. Не­когда было разбираться, хотелось быстрее домой.

Перебрались через ручей, он не был похож на тот, кото­рый встретился вначале пути, но это не смущало нас, сильно торопились. Вышли на вездеходную дорогу и обрадовались, но рано. Дорога скоро забралась в сопку и пошла, выписы­вать там такие зигзаги, что стало трудно ориентироваться. Ясно стало, что мы выбираемся к вершине. Повернуть назад мешала наша спесь, и мы перешли на другую дорогу. Казалось, что та шла в нужном направлении, но недолго.

Главное в том, что старых человеческих следов нет на траве, а это очень плохо. Грустно смотрят на нас кедры: оплошали, мол, мужички, подсказывают нам, что-то машут, своими ветвями, а солнце вообще не смотрит на нас, обиде­лось на недотеп: «Ох, и дурни же вы, ребята! Ну, идите по дорожке, идите, раз такие упертые!»

И мы шли, уже не замечая красот, не поднимая головы. Лямки короба глубже врезались в наши плечи. Наконец, вышли на бывшую пасеку, а от нее и следов не осталось, все развалено, уничтожено.

Сели перекурить у развилки двух дорог. Тут уже мы со­риентировались в сторону города, единственный ориентир — норд. На север дорога пошла низиной, хорошо хоть воды в болотах мало, но комаров было предостаточно: дело шло к вечеру — самое время кровопийц. Решили так; если на до­рогу не выведет эта колея, так выйдет на пасеку, тем тешили себя бродяги.

Петя сразу на привале падал и лежал пластом. Я еще хорохорился:

— Давай понесу твой короб хоть немного. Но тот и мыс­ли такой не допускал:

— Я тебя вообще уважать перестану, если ты это сдела­ешь!

Самое худшее было впереди. Мои портянки в сапогах посбивались комом, и отсырели полностью, а я еще и носки забыл обуть. Ноги уже начали гореть, стирались подошвы, появи­лись и первые пузыри.

А тут и радость, компенсацией за мозоли: впервые услы­шали шум дороги, однако сил это нам не прибавляло. До­плелись мы  до дороги, сели отдохнуть, время — одиннадцатый час ночи.

—  Выходит, мы бродили, всего-навсего около пяти часов, — подвел я итог, глядя на Петю. Но тот даже не улыбнулся.

Сколько же это будет километров, если перевести время на расстояние? Впрочем, кто их мерил? Да плюс, когда еще туда шли, до места, плюс, когда искали черемшу, — трудная задача.

Но самое худшее было уже на дороге: ни одна машина нас не брала, и автобусы уже не ходили. Я предложил другу переночевать на пасеке, которая у дороги была и где собака нас облаивала, остервенело.

Петя только поморщился:

—  Утром надо быть на работе. Сейчас строго очень. Если выгонят, то беда.

А ноги мои совсем стерлись и горели огнем, пузырей тоже добавилось. Я не ходок, это ясно, но оставить товарища — не в моих правилах.

Темнота плотно легла на землю, и все растворилось в ней, в ее чреве, комары, точно озверели, наверное, дождь будет.

Мы молча двигались по дороге, машины с ускорением пролетали мимо, лишь фары слепили нас, шофера боятся таких случайных пешеходов; каверзных происшествий было много, очень много.

—  До дачного автобуса, вернее, до ближайшей его оста­новки — 20 километров. Но сам автобус будет только ут­ром... Вот и вся раскладка, — сказал я товарищу, — что будем делать?

Решили, что к утру пешком дойдем до дачного автобуса. И Петя мог бы успеть на работу. Достали картошку в мун­дирах, соль и черемшу. Рядом, под руку, по кусочку хлеба впридачу, вот и весь наш поздний ужин. Или ранний завтрак, как хотите...

Вдруг молния осветила наш скудный стол. Только кома­рам радость: и стол накрыт, и мы с Петей на закусь гнусу пойдем.

Петя переобулся в тапочки, а сапоги положил в короб — хорошо ему. А я не мог представить себе, как я обую сапоги? Многие пузыри уже полопались, но это даже лучше, чем на пузырях идти: боль — неимоверная, кожа сама отслаивается от тела — пытка настоящая!

303

Может, развести костер и заночевать у дороги или на пасеку зайти? Сколько таких ночевок было — не счесть! Нет, надо вперед!

Через километр ходу я поставил короб: все! Больше сил нет, такую боль испытывать. Сапоги стали, как колодки, ноги распухли неимоверно. Петя помог стянуть сапоги и дал свои носки. Намотали мы портянки на голые ноги, обу­ли носки сверху; вот и обувка получилась. Еще кое-где ве­ревочкой подвязали — очень удобно!

Тут вдруг дождь полил как из ведра. Молния шарахала так, что страшно было. Лес примолк, покорно опустив ветви, весь сгорбился под струями воды, как человек все воспри­нимает. А говорят, в дереве нет души — неправда!

Петр забеспокоился:

— Григорий, а если молния шарахнет по нашим коро­бам? Да еще деревья вокруг нас? Мы для молнии — самые лучшие мишени. Жутковато мне что-то.

Я же еще философствовал:

—  Сегодня Троица, праздник великий, а тут два грешни­ка старых, ты да я, — судьбу решили испытать. Вот и она нас испытывает.

И я шел дальше на своих ногах, обмотанных в мокрые портянки, прямо по лужам, морщась от боли. Шарахнет в нас молния, значит, за дело: от судьбы не уйдешь!

Скоро молния удалилась в сторону. Гром тоже стихал, все дальше удаляясь. Легкий ветерок, рвал тучи на небе, все боль­ше озлобляясь на них и набирая силу. Лес пришел в движе­ние. Мы отдыхали через каждый километр: ставили короба, садились на них, мокрые и потные, и не знали, куда деть ноги.

Но разве усидишь под холодным ветром? Значит, снова вперед! Я смотрел только под ноги, но ничего там не видел. Я теперь понял, как шел Маресьев, как полз, и мне станови­лось горько за себя, такого ничтожного. Я усмехался сам себе: «Терпи, чего ухе там! Гораздо хуже бывает!» — и двигал вперед деревянные свои ноги.

Можно, конечно, в любой момент остановиться, развести костер, и никто меня не осудит. А утром уехать автобусом. Мне ведь не на работу! Но за это стыдно будет потом.

Сквозь рваные тучи проглядывали звезды, точно посмот­реть, как мы тут, на земле? И молча исчезали.

Мы шли до утра, двадцать было таких привалов, где хо­лечь и не подниматься, но мы вставали и шли от одного километрового столба к другому. Петя мне говорил:

—  Смотри, Гриша, вон звезда движется по небу и какие кренделя выделывает. Я смотрел туда, весь отупевший от боли, и видел звезды в таком немыслимом ореоле, который понять было трудно и бесполезно. Тем более, что-то рас­смотреть там, в хаосе света.

Они у меня все двигались, надвигаясь, друг на друга своими лучами и сталкиваясь ими. Короче, пытка, переутом­ление неимоверное.

Друг мне говорил:

—  Вон объект к земле идет, за ним другой.

Но меня это не волновало вовсе, я готов был пройти сквозь любой объект, только бы ближе к цели — автобусу. Силы были на исходе...

Петя вырывался вперед, на километр, или на два, затем ждал меня. Что за диалог он вел там с «инопланетянами» — я не знаю. Но, надеюсь, что он сам всем и расскажет. Бред какой-то, не иначе.

Светало. Мы были уже у цели, последние шаги до оста­новки, а до автобуса еще целый час. Сидеть холодно, в живо­те пусто, благо хоть воды всегда хватало.

Подобрал нас добрый человек — ехал домой с дачи — и сам остановил машину. Когда услышал от нас все, только удивленно охал да ахал.

—  Ну и выдали вы, хлопцы номер, ничего не скажешь!

Дали мы ему черемши, сколько хотел, вот домой и при­ехали. Нет, было все по совести, лишнего тот человек не взял, спасибо ему за помощь.

Я лежал в ванне, теплая вода ласкала стонущее от боли тело. В закрытых глазах веером рассыпались звезды, и я провалился то ли в короткий сон, то ли в забытье. Это был предел моих сил. Я не спал две ночи, и вот — развязка...

Я пришел в себя, когда вода стала совсем холодной, не верил, что так можно спать в ванной, и даже клещей не вытаскивал, забыл про них.

Петя на работе, я дома. И дотащил я свое разбитое тело до кровати; «Вот вам и Троица». А ведь говорили же нам умные люди — сидите дома, отдыхайте.

Преподал нам Боженька урок. Спасибо! А впрочем, сами во всем виноваты...

Другие произведения автора:

К истокам души часть 5

Мои забытые сказания. Моя амазонка

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ОТПУСКА