Новелла о расплюсованных минусах

        Залог

          Ранним утром позднего вечера зимы 000,03… года, когда первые почки терроризировали деревья, заставляя их увядать раньше времени, стряслось нечто банальное. Рослый мужчина женского пола, едва достигавший до пояса пятилетнему ребенку, мчался огромными скачками столетней черепахи по главной улице села, богатой закоулками и лужами. Его внешность явного дебила дышала подлинным интеллектом: высокий лоб, начинавшийся сразу над бровями и кончавшийся тут же; серые глаза с лиловым и зеленоватым оттенком красноты; миниатюрные слоновьи уши; греческий нос с римским оттенком; рот Демосфена в обете пожизненного молчания. Это был всем неизвестный Добрый Злодей, давно ставшей притчею во языцех. Иногда еще его именовали Хулой Прославления или Черною Белоснежностью, перетекающей в Стерильную Грязь. Куда он направлялся с полной неуверенностью точного компаса? Об этом знала только восьмидесятилетняя девушка, следившая за глухой стеной с жадным равнодушием за этой торжественной поступью комедианта…

          Наш главный герой третьего ряда, которого мы смело можем назвать анонимно, родился еще до зачатия. С последним ударом часов без циферблата началась его гибель. Тогда же он имел робкую смелость предложить развод, руку и сердце той самой невинной знакомке пенсионного возраста, которая теперь так обожествляла его своей ненавистью из-за выбитого окна с малиновыми шторами. Она отвергла его взаимностью, и в этом заключалась победная ошибка. С любовью не шутят, как серьезно насмехались древние. Бережливая любовь афинян к Сократу и так далее…

          Когда с земли взмыли первые бомбы, устремляясь прямиком в серебристые матовые утробы отстраненных навсегда от боевых вылетов тепловозов, никто, кроме поголовно всех, не заорал беззвучно: «Мир!». Даже Гревс Зомбовержец запахнулся в лучший гнилой хитон, обнажая соски жиртреста-атлета, и приник языком к залепленной жвачкой скважине, чтобы лучше увидеть. Тогда наш герой, о котором мы помним без памяти, и отправился на передовую, чтобы переписывать в штабе сгоревшие бумажки. Она же поклялась ему в верности, которую хранить необязательно. О, невермор, о морды!

          Он был, отвертимся откровенно, лучшим никчемным писателем безбуквенной литературы. Несколько лет вперед у него торжественно отобрали Нобелевскую премию. Этот триумф с ним разделила Она, как раз отсутствовавшая по причине благополучно излеченной гимнастики Денге. Согласно табелю о предтрадиционалистской парадигме его удалили из одного ряда с представителями великанских лилипутов. И на том пожалуйста. Только в отличие от них ему посчастливилось не создавать таких однотомных собраний сочинений, занимающих в квартирах ненавистников чтения место под аквариум для кошки. Селяви, как изрек бы темпераментный норвежец…

          Устав делить его с безвозмездно уступавшими поклонниками, она тоже отказалась от соблазна сделаться автором и стала публиковать задорную скучищу в реальной виртуальности. Презирая псевдонимы, подписывалась ником, содранным без лишних подражаний с его имени. Порой ее унижали поздравлениями, растерявшись от узнавания. Иной Джек в стране обычностей раздражал спокойствием, иная Чудиса в Аллее странес звала не встретиться за чашкой свинины.

            Между тем ухудшался климакс планеты. Назревал апогей рассвета в закатных формах. Все чаще, закрывая ненавидимого Мопассана, чтобы утешиться, она грезила о возлюбленном рыцаре в доспехах Ассенизатора. Она – Рожа в чертополохе, он – крайняя лоза еврея, не тронутая пенициллином садовника. Кругом чудесный сад, взращенный напалмом, а они целуются, как чета брекетов, без легчайшего нажима, без искренней фальши. Такие единороги-аллерогии доились в доярочных фантазиях сами, испещряя синяками ее неуклюжее тело.

              В первый день Помпеи он убежал от нее навстречу, даже не подозревая, насколько он точен в своих ошибках. Милосердный убийца уже доставал пластиковый пистолет, заряженный на погибель им холостыми патронами. Это должно было не произойти точно в любое время! Словно две точки, смыкающиеся по квадратной окружности, по радиусу гипотенузы, подобно Хозе в юбке и Кармен в подтяжках, наши истлевшие современники ярились в пароксизме импотенции.

             Бах-трах-тарарах, прозвучала очередью наваха!

             Набравшись робости, от них первым открестился комментатор с северного юга. За ним лихорадочно не спешили энклитик с пробиотиком. Резидент с нижней сигарой только отвратительно был мил. Публичная почтенка безмолвствовала с оглушающим ревом. И я там слил, чему свидетель.

             Под ними насыпали яму из целой горы жизнеутверждающего некроманского фентези. Иероглиф «Кондорсе» стер с картонного обелиска престарелый Прогресс. Кто жал отсутствующим родичам ноги, кто колесил по кладбищу на крыше сверкающего автомобиля. Так рыдали, что делалось весело. Вечно трезвые могильщики всхлипывали от судорог оптимизма.

           Вводная глава

           На паперти новой украинской церкви, которую поклялись никогда не называть ПЦУ (УЦП, ЦУП, УПЦ, ПУЦ, ЦПУ), было шумно и безлюдно. Не явившегося на свет младенца несли на крещение. Младенец радовался и отчаянно сопротивлялся. Хромал вприпрыжку 19 год.

           Посреди храма высоко валялся крест, на котором по розе ветров и в центре никто не мог разглядеть грязнеющий символ Тризуба. Центральная икона, покосившаяся сбоку, являла собой бесценную мазню Страшного Суда. С правой стороны, обалдев от собственной левизны, рассыпались рядами святые преступники: Дан-Бера, Лет-Плюра, Членхевич, Мигомвалящий. Над их стопами витали с легкостью свинцовых грузил смердящие благоуханием нимбы. То был апогей Провисимости, на которую молились атеисты в костюмах и плавках, верные сыновья новой церкви, которой они бескорыстно ждали в летаргии годы и годы.

               На экранах потухших телевизоров показывали затылок лица популярнейшей актрисы, о которой давно позабыли. Сморкаясь в рукав платка, культурно и незабываемо, она хрипела чистым своим сопрано: «Я… так… не так… давно… недавно…» - и зрители с выколотыми глазами напрасно понимали, что это про то самое. Один национальный доллар отныне стояла веками презираемая свобода, неволя, к которой стремились, проливая чужую кровь, а то и свою, зажимая анализы для лабораторий.

               Мимо дома свиданий с блевотно-желейными флагами на обратной перемотке обследовала кавалькада Пре Зи Та. Они так шумели, что разбудили даже глухонемых на расстоянии 115 градусов по Фаренгейту. Сонный и старый рифмоплет с дурацкими манерами ткнулся в цинковый забор и получил фигу. И поделом. Не воруй честность!

               Война – забота о будущем. Разбой и бандитизм – благостны, прямо полезны. Кто не согласен – прав и заслуживает кастрации. Дурак гениален. Скотина просится на полотно Тинторетто. Стреляющий да обрящет. Стучащему объяснят. Национализм интернационален. Тебе дан выбор, иначе…

                Меж тем с паперти поднимались родители, гости – сплошь случайные люди без паспортов и гражданства. Их благословляли сверху, если взглянуть с исподу, матерщиной и гимнами на чеканном латинском церковнославянском, но с правками профессоров без дипломов.

                Пролегомены о читателях

                Есть более великие, чем читатель. Но в Интернете не сыскать подобных. Эта страсть к пониманию, рыцарское вежество, оберегание автора от себе подобных – что сравнится с нижеизложенным? Читатель есть Гоп. Нет, даже Гоп-цаца-цаца. И хотя бы потому заслуживает жертвы. А жертвой есть умник Дуралей, сочиняющий в современном стиле, увядшем на глазах до стиля примерно 18 века, который презирал даже оху-стилист Рабле. Посему читатель свят. И членоголов. И засыпан землей согласно Барту. Но не послать ли последнего букетом искренних приветствий?

             Однако что же мы сумеем противопоставить сим гармоничным антиномиям аномалий? Разве что увядший букетик крабоподобных анемон, найденных на берегу Царского Села, трогательных, как бычки на пляже в Сочи, и столь же пахучих. Читатель, как и злобнейший коллега писатель, потрясающе выверен. Даже, садясь на стульчак с разодранными до плеч штанами (к метафоре так и льнет гончий критик), он прав, бля, неизменно прав! И Джойс подозревал то и другое, отчего круто расшифровал «Одиссея» для всеобщего понимания. Недаром теперь его изучают даже в детсадах, как в свое время в древнегреческих бурсах Гомера. Писателю тут столько есть чего накласть – непаханое поле. Минное, сладостное, как кукурузное у Стейнбека в романе о великих достижениях полеводов. О, гроздья, о покой!..

                   Теперь мыслеформа «Читатель всегда прав» перекочевала в супермаркеты, где на полках ни единого продукта. Вечно они порожние, голодные, как разоренные крысами погреба в районе военного миролюбия. С одной стороны бруствера – флаг и с другой тоже, а вместе они схожи с теплой, только из машины стиркой, так успешно их отделавшей, что выскочили они лишь ярче и отчетливее: здесь цвет говна вперемешку с шубой из мышиного поколения, там слитая в яму стиральная водица, которая обладает способностью сыпаться, как песок либо брехня политика. Аллилуйя нашей правде, аллилуйя! И посему, раскрывая в метро покет-бук, читатель вершит судьбы мира до ближайшей станции, где ему отрежут яйца, уши и вернут на Луну, чтобы он надежно позабыл Землю.

                   Левый котурн

                   Развязался шнурок… вот фигня то… Три секунды. Нет, десять: в последний год загустел мыслепоток. Нет, все двадцать… и пять. Готово! Хрустит то как позвоночник. Надо в лицо Судьбе смотреть прямо. Даже у стенки, даже с завязанными глазами. Лучше, конечно, быть пьяным. Понесло меня. К теме, к теме (прямо как к барьеру)… трепло.

                  Любите ли вы театр, как ненавижу его я? Ежели нет, не были вы в наших пампасах. Выбросите глобус и постарайтесь на нем отыскать эту страну. Ее гордое название почти никому неизвестно, настолько оно популярно. Дворняге, заживо съеденной блохами, в минуты свадебной грусти и погребальной радости порой вылетает из головы ткнуть морду в лиловый фонарь и проскулить басом несколько нот национального гимна. А ведь ей сто лет не делали сыворотки от чумы патриотизма. Что тогда помалкивать о прочих? Благословенная эпидемия! Обглоданные скелеты в расшитых рубахах валяются сплошь и рядом на улицах, по канавам, в подворотнях, канализациях, даже в подъездах. Нигде их нет, начиная с 1991 года. Иные становятся с трудом на четвереньки и убегают от исполнения обязанностей граждан. Если бы не они, прирост населения выглядел бы еще хуже. Эти хоть машут кулаками после любой драки. А людишек прибыло, да. Переписать бы надо, но перепись требует огромной трусости от власти. Она же благородна, если не сказать, опупительна. Настоящий Санчо Панса, которому вручили вместо каравая и соли остров не для губернаторства. Верблюд на воеводстве. Под стать ему и эти четвероногие, не желающие исполнять ни законов, ни обязанностей честных граждан. Они так не похожи друг на друга: эта власть и эти обитатели пампасов, что просто обнять и сотрясаться от хохота.  Коллективное несознательное господина Хьюнга в реальности. Словно профи за рулем, ни разу не крутивший баранку, пытается аккуратно расплескать по столбам и обочинам содержимое гигантской коробки с тараканами. И дольше века длится день, и не кончаются собратья…

                  Правый котурн  

              …Наследственность за теракт взяла на себя организация «Тюбетейка с пластидом». Что ж, многие скорби белым людям, отвинтившим кран до невозможности вернуть его в старое положение. Застегнутой ширинкой тут не отделаться. Сии сантехники ждали причинить уйму добра. Впрочем, чего это мы? Потеряв парик, о шампунях не плачут. Будем лишь проворны, как кролики. Сантехник – востребованная профессия. Не то что учитель в хлеву или доярка в детской поликлинике.

                 Периодом позднего кватроченто пыхал бой тяжа-чемпиона и Сэмюеля Беккета. Наблюдатели соблюдали. Рефери пристально погружался в газету. Из углов градом сыпались черные вафельные полотенца. Кто-то попал плевком в ватный гонг, и тот затрепетал, издавая увертюру к «Готфриду Бульонскому». Однако Беккет уже навис над уютно распростершимся коллегой в фирменной позе Кассиуса Клея и с его оскалом. Знаете, словно почесывая левой перчаткой надбровную перепонку. Типа, еще вломить?.. «Одиннадцать», кашлянули из репродуктора. «А не два с половиной?» - усомнился диктор. «Гениальный абсурд» - констатировал победитель. Сошлись на восьми с половиной. Чемпионский пояс верности имени Феллини затянули на шее и отправили драматурга в библиотеку зубрить собрание собственных сочинений. Хваленые зверства гуманизма…

                    И такое. Агрессию слайма никто не мог бы предвидеть! Блестящая слизь растекалась на все стороны. Она сшибала с ног, обволакивала, засасывала, чавкала машинами и поездами, гнала прибой выше крыш небоскребов, струилась по континентам, представляя собой исполинскую разноцветную жабогусеницу, передвигающуюся на тьме ложноножек. Атака космического разума, порожденного в недрах земных лабораторий, свирепость существа, знающего что почем и голодного, кстати. Лепить из такой пакости уже никто не соглашался. Отходила мода, с чем никак не желала согласиться разбухавшая субстанция. «Либо я, либо вы» - так примерно выглядело ее послание. Последняя битва стала последней, результаты ее обнародовали вкратце на знакомых языках с сурдопереводом. Кто превозмог, также до предела очевидно. Прочее – измышлизмы сопливых, которых, кстати, изначально подозревали в коллаборационизме, и небезосновательно.

                      «Кто мог знать?»

                      И не подумала воскликнуть хряпа с бензопилой в одной лапке и национальным флагом в другой, сверзившись в терновый куст с высоченного дуба. Пилила сук и подпилила, только ливнем труха. Ну не дура? Нет, извините, патриотка. А то и божья коровка в поисках лучшего насаждения. Знакомая пастораль. «Грачи залетели»…

                           Очнется хряпа от эффекта помутненного сознания? Пробормочет в приступе отека Квинке: «Кто мог знать?». Вряд ли. Знавал я одну такую… вторую… двадцать пятую… и аналогичных, только мужеского полу. Неизменно пристыжает в них кругозор и похвальное почесывание крушить мебель на пользу себе, детям и внукам. В новейший век им дорога и почет. И нет нужды в употреблении оксюморонов. Все вывернуто до нас. В столице города вспучивается от ледяной воды асфальт, словно его тащат крюками вверх, автомобили с начинкой проваливаются, купаясь с очевидным наслаждением в крутом кипятке, станции гиблограунда минируют свадебными роликами, сбесившиеся гости окатывают трамваи с троллейбусами зерном и мелочью в евровалюте, лифты в многоэтажках уносятся в эмпиреи, насильники-маньяки кастрированы должностями в социальных службах, домушники ищут свой стиль на ниве вскрытия заевших замков и балконов… титановый век в разгаре. Кто мог знать, что он наедет так быстро? Лично я оказался не готовым. Тебе сунули в глотку метровый кусман торта, а ты не ведаешь, как одолеть привалившее сокровище. Меж тем не за горами кариес, да и возраст зыркает. Нет даже права выразить официальный протест насчет сладкого. Демократия подобными уступками не богата, экивоками не страдает, рулетка ей не по нраву, наперсточники мерзят и пахнут бубонной монархией. Просвещение восставших масс – оно целевой центр свободно-равно-угольного братства. На тебе, господин болван, Огюст Конт, раскрой и читай с заклеенными буркалами. Витрувианский Бриарей да Винчи… Да вообще никаких «да» Винчам! Восклицательный кол. Тук-тук. Продано.   

                             Сэр Баскервиль роется в терриконах отбросов на болоте и подвывает, подвывает: «кто мог знать», «кто мог знать». Лучше балды эстрады, честное слово. Импотенция – самоотвод пениса. Если же толкуем о материях возвышенных, просто не поднимается больше. Зевает ракетными шахтами шоу-канализация. Ортега-И гасит пеной язву, разросшуюся до размеров Галактики. Язва тупа, самолюбива, рефлексия «Кто мог знать» не в ее правилах. Сеять раковые клетки преуспеяния и успеха – ее профессия.

                               Эксперименты

                         Уменьшился невообразимо! Родимые пятна материков на шаре не больше знаменитого плевка на лысине проклятого генсека. Можно взять и закрыть ладонью. Европа, Азия, Африка, Австралия, Новая Зеландия, Северная, Южная Америки – мелочевка не в счет. Наверху пламенеет один и тот же огонь, а снизу бухтят аналогичные адские кухни. То ли дело прошлые путешественники, терры инкогнита, преодоления с риском фрагментов моря ли, суши, сквозь которые за два часа теперь проносится поезд, над которыми пропархивает в десять минут самолет. Да, он был колоссально огромен, тот, что ссохся неузнаваемо, точно отрезанная голова, сжался комом в предчувствии удара, что твоя дворняга зимой в теплом подъезде. Эксперименты не пошли на пользу, всяческие эксперименты… На тему семьи, страны, нации, пола, религии, длины и размеров хобота, ума, глупости, тишины и гулкости. Изуродовала порода бесноватых экспериментаторов с оскалом энтузиаста. Кто же конкретно? Имена, явки? Ну, список длинен... Но только тех, кто стоял у руля. Зато следом тьмы тем, кто поддерживал, рукоплескал, соблюдал, приводил в исполнение. Забавный человечек, писатель, умник, устремлялся наперерез пенному табуну, растопырив пальцы: нельзя, сюда нельзя. Сметали и асфальтировали пятно. Загнали рысаков, загнали в лузу шарик: чпок. Нечто или некто бескомпромиссно управляет стадом идиотов.

                            Впрочем, имеются активисты и активистки, среди них даже малолетки. Трогательные усилия оттащить бухого папашу от бара. Прямо Диккенс, буквально «Сломанные побеги». Скакалкой обуха не перешибешь. Согласен, похвально пробовать. Чего киснуть, сложа руки, сочиняя пасквиль на венец творенья и сад его земных наслаждений? Неплохо помог бы крестовый поход детей против истребителей старого доброго климата. О, они бы дрогнули, эти хозяева жизни, держатели триллионов, участники несуществующего (что доказано) заговора. Бодать их двухголовыми быками, топить в разноцветных реках, держать в соляриях озоновых дыр, кормить трижды ураном. Пускай собирают тряпкой из-под тающих айсбергов, ловят в обувные коробки растекшуюся нефть, тралят рыбацкими сетями горы пластика… Никому не летать, не коптить, не вырубывать, не добывать, осознать, пожертвовать состоянием, говорить правду, не лицемерить, поступать по Евангелию, спасти Землю любой ценой. ДЛЯ ВСЕХ! Сдержанный гогот, овации, взносы.

Здесь рукопись обрывается на самом неинтересном месте…

Ноябрь 2019.

Другие произведения автора:

Осень бестелесных

Мармуровий унітаз із садиби Попова

Когда тебе осточертеет