Двое.

 Антонине Ивановне Тукалевской,
моей незабвенной маме посвящается.



Это произошло в далеком 1953-м году. Мать, уставшая бороться в одиночку со все усиливающимися материальными трудностями, решила перебираться из городка Белая Церковь, где мы жили, к моей старшей сестре во Владивосток. Наша бабушка к тому времени умерла, и маму ничего больше не связывало с этим городом. Да и сестра звала мать, так как родившийся у нее первенец ставил под угрозу ее учебу в аспирантуре.
Денег на дорогу на нас троих: маму, меня – двенадцатилетнего пацана, да трехлетнюю сестру Зою, естественно, не было. И взять их было неоткуда. Но наша удивительная и неповторимая мама придумала-таки способ нашей бесплатной перебазировки через всю страну.

…Энергии и отваге этого Человека я, доживший до седин, не перестаю удивляться! Она была всегда готова на любой подвиг во имя спасения и улучшения жизни своих детей! Оттого-то на ее памятнике под портретом и выбито: «Низкий тебе до земли поклон за твой материнский подвиг!»…

Мама узнала, что Белоцерковский консервный завод регулярно отправлял вагоны с украинскими борщами во все уголки нашей, тогда еще необъятной, Родины. Вот мать и взялась сопровождать вагон с этой продукцией в далекий Владивосток. Как проводник.
И очень скоро мы все трое находились в вагоне-леднике начавшим свое длинное путешествие на Восток.
Вагон-ледник. Так называли специальный вагон, в котором, заполнив особые емкости колотым льдом, летом перевозили, требующую охлаждения продукцию. Зимой же, наоборот, этот вагон надо было обогревать, чтобы наши украинские борщи, упакованные в стеклянные банки, не пропали. Ледник имел по центру большие грузовые двери на обе стороны. Половинки вагона заполняли до самого потолка ящиками с продукцией, оставив посередине свободное пространство для проводника да печки-буржуйки. Вот для топки этой самой «буржуйки» и предназначался проводник.

…Не знаю, кто придумал это название. Наверное так наш мудрый народ отметил ненасытность и прожорливость этих агрегатов с весьма скромной отдачей. Теперь, когда буржуи из исторических книг перекочевали в повседневную жизнь, мы можем лишний раз убедиться меткости русского фольклора …

Эта наша проводниковая эпопея длилась 29 долгих дней и ночей. Наш вагон пересекал с запада на восток всю нашу необъятную Страну.
И наша «буржуйка» постоянно требовала корма. Причем для тяги в ней требовался приток свежего воздуха, которого в загруженном леднике, в котором конструктивно не предусмотрены окна, естественно, не было. Поэтому приходилось дверь чуточку приоткрывать, что не способствовало накапливанию тепла. Но эта дверная щелочка давала немножко дневного света. Можно было даже читать. Правда, только на остановках, так как на ходу вагон так кидало и трясло, что высокие штабеля ящиков, возвышающиеся по обеим сторонам от нашего лежбища, составленного из этих же ящиков, накрытых старыми матрацами, угрожающе скрипели, шатались и накренялись, грозя нам обвалом.
Иногда, когда за стенками вагона теплело, мать, тщательно укутав нас, открывала дверь пошире, и тогда перед нами, как в многосерийном фильме, разворачивалась захватывающая дух панорама. Проплывали большие города, мелькали села, полустанки, реки и озера, леса и перелески.
…Видимо, с тех пор я беззаветно и преданно влюблен в мою Великую Родину. А перестук вагонных колес убаюкивает меня без всякого снотворного…

Большую часть суток мы с сестренкой и мамой проводили на своем «лежбище». Удивительно, но я не могу вспомнить, чтобы нам, детям, надоедала эта громыхающая жизнь. Видимо, природа как-то оберегает детство от страданий, переживаний и перегрузок. То мы с сестрой придумывали какие-то игры. То я обследовал вагон, взбираясь на штабеля и пролезая по небольшому пространству между ящиками и потолком вагона. Но большую часть суточного времени умела заполнять наша мать своими рассказами. Она знала очень много сказок и детских стихов. В те трудные послевоенные годы, когда выпуск детской литературы еще только налаживался, мать была для нас кладезем знаний, которые накапливает детский разум, постепенно превращая маленького человека именно в существо разумное и закладывая фундамент того, что называется интеллектом. Мы засыпали под убаюкивающий говор мамы и перестук колес и спали безмятежно и спокойно, как спится только в детстве. Изредка, когда наш вагон сильно сотрясало, мы инстинктивно прижимались к маме и, нащупав ее рядом, успокоенные, снова крепко засыпали.
У нас был небольшой запас свечей, который мать очень берегла. Но больше всего задавала нам хлопот наша «буржуйка». По идее, на каждой узловой станции должен был находиться специальный пункт, который обязан снабжать проводников дровами, углем и свечами. Но, эта инструкция, как и многие законы в нашей терпеливой России во все века и при всех правителях писалась в огромном отрыве от жизни и была изначально мертворожденной.
Да и товарный поезд - это вам не литерный экспресс, который уходит и прибывает по расписанию. Товарный поезд двигается по одному Богу ведомым графикам! То он стоит сутки - двое на какой-то узловой, то несется, как угорелый, со скоростью экспресса, ненасытно глотая немерянные версты наших российских дорог. И не у кого спросить: "Что за остановка? Сколько будем стоять?" Потому что ответа на последний вопрос не знает никто даже, пожалуй, паровозная бригада. К тому же товарняк останавливается не у перрона, а на краю станций. Где уж тут бегать по станции и искать мифическое снабжение?!
Так или иначе, но в пути выяснилось, что топливо надо добывать самим. Поэтому очень быстро у нас с мамой выработался рефлекс: как только поезд замедлял ход, я одевался, хватал ведро и замирал у дверей в позиции стайера. И, едва поезд останавливался, как мы распахивали дверь и старались увидеть, среди соседних составов вагоны с углем. И было великим везением, если наши ожидания оправдывались...


…В тот памятный день в вагоне было очень стыло. Поезд наш несся уже вторые сутки без передышки, как заведенный, сквозь бесконечную пургу и снега Сибири. Запас топлива был исчерпан полностью. Мама укутала сестренку во все одежды, и она лежала на нашем лежбище, высунув из вороха тряпья свой любопытный и неунывающий нос.
Мы молили Бога, чтобы состав остановился и остановился бы рядом с углем. Видимо, наши молитвы были услышаны - поезд стал замедлять ход и, наконец-то, совсем остановился. Мама немедленно распахнула дверь, и мы быстро огляделись. Метель закончилась. К тому же, нам потрясающе повезло - рядом с нами стоял состав с углем! Я схватил ведро и, кубарем выкатившись из вагона, вскарабкался по скобам в ближайший вагон, доверху засыпанный углем.
- Митя! А пальто?! - ахнула мать, увидев, что я выскочил в одной курточке.
- Да я быстро! - отмахнулся от мамы.
Зачерпнув полное ведро угля, и быстро десантировавшись из угольного вагона, подбежав к нашему леднику, подал маме ведро для опорожнения.
- Быстрее! – поторопил ее.
- Сынок! Хватит! - встревожено сказала мать, опасаясь, что поезд тронется и я отстану.
- Давай! - нетерпеливо крикнул ей я, зная, что ведро угля – это очень скромный запас для нашего «буржуя».
…Я набирал третье ведро угля, когда до меня донесся крик матери. Поднявшись и выглянув за борт вагона, увидел, что наш поезд тронулся. В дверях нашего вагона стояла мать и звала меня. Быстро спустившись с угольного вагона, я побежал догонять наш вагон. На мое счастье, поезд шел очень медленно, да пути были хорошо расчищены от снега. Мешало бежать только тяжелое ведро с углем.
Мать мне кричала:
- Брось! Брось ведро!
Но этого сделать я не мог, понимая, что и запас угля у нас не большой, и что нам без ведра этого, как без рук И потому молча бежал, напрягая все силы. Кое-как я добрался до дверей и забросил ведро на высокий пол ледника. Поезд ускорил ход. Бежать было все тяжелее, да я еще и выдохся на последнем рывке. В какой-то момент я понял, что мне не догнать наш вагон и не вскарабкаться на высокую его ступеньку. И стал отставать. Ужас промелькнул в глазах матери…
Заметив, что за нашим ледником прицеплен вагон – пульман с тормозной площадкой, я, собрав силы, уцепился за поручни этой площадки и вскарабкался на нее. Ноги меня не держали. И я присел у борта..
Тогда я и увидел его.
Первого…
Он сидел у борта в валенках, в белом тулупе и большой мохнатой шапке. Воротник тулупа был поднят и надежно защищал его и от сибирского мороза, и от снежной пороши. Он что-то неустанно жевал, периодически засовывая в карман руку за новой порцией.
Несмотря на происходящее, он даже не шевельнулся, не изменил положения тела и вообще не проявлял никакого интереса к окружающему миру. Я пододвинулся было к нему, но его глаза из-под низко надвинутой шапки скользнули по мне с таким равнодушием и безразличием, что мне стало моментально понятно, что умри я вот здесь, на этой, обвеваемой всеми ветрами заснеженной площадке, он и пальцем не пошевелит.
Мне стало страшно и холодно рядом с ним. Действительно, в своей куцей курточке и ботиночках на «рыбьем» меху на тридцати градусном сибирском морозе я бы долго не протянул... Упрятав покрасневшие кисти рук в рукава и сжавшись в комочек, я попытался спрятаться от вездесущей снежной пороши.
Вдруг я услышал мамин крик. Я встал на ступеньки и выглянул наружу. Мать стояла в дверях нашего вагона, размахивала своим старым пальтишком и кричала мне, чтобы я его ловил. Это было безнадежной затеей. Мать не смогла бы добросить пальто до меня, и оно неминуемо осталось бы в снегу среди путей. Осознав это, я ей закричал:
- Мама! Не надо! Не смей!
Мать беспомощно огляделась в поисках спасительного выхода…
… Паровоз медленно протягивал наш состав мимо станции. Сквозь порошу я прочитал: «Станция Зима». Вдоль путей стояло много людей, которые расчищали пути от снега. Сейчас они, приостановив работу, пропускали наш состав, отвернувшись спиной от колкой снежной пыли, которую поднимал наш эшелон.
В глазах мамы зажглась надежда. Она стала кричать этим людям:
- Помогите!... Мальчик!... Бросьте ему пальто!...
Но пока эти люди понимали, в чем дело, наш вагон от них был уже далеко. Мама, видимо уже ни на что не надеясь, кричала и кричала...
А поезд шел и шел…
И тогда появился в моей жизни он.
Второй!
Он шел по расчищенным от снега соседним путям в легком пальтишке и ботиночках. Подмышкой у него была какая-то папочка. Он услышал мамины крики и обернулся. Мгновенно оценив ситуацию, бросил папку в снег и заранее побежал рядом с нашим составом. Мать поняла, что это ее последняя надежда и бросила ему пальто:
- Мальчику… Мальчику передайте…
Порыв ветра отбросил пальто в сторону от мужчины. Это задержало его. И когда он подхватил пальто, мой вагон уже проехал вперед. Несколько драматических минут продолжалась эта гонка человека и состава. Человек, напрягая все свои силы, медленно нагонял состав. Он уже мог бы бросить мне пальто, но понимал, что это – мой последний шанс, и не хотел рисковать.
В нескольких метрах от себя я видел его напряженное от бега лицо и его глаза, как будто ободряющие меня. Вдруг он глянул вперед, и в его глазах метнулся испуг. Впереди, в метрах десяти, заканчивалась расчищенная зона. Дальше сугробы были по колено…
Второй нечеловеческим напряжением сил сделал последний рывок и бросил комок пальто с хриплым криком:
- Парень, лови!
Мне удалось прижать брошенное им пальто ногой на последней ступеньке вагонной лестницы.
И тут же закончилась расчищенная территория и мой спаситель на полном ходу врезался в сугроб. Шапка его откатилась в сторону. Я видел, как он несколько секунд лежал неподвижно, потом встал и посмотрел вслед нам.
Мама, плача навзрыд и стоя на коленях в проеме дверей нашего вагона, безостановочно кланялась и кричала ему:
- Спасибо!.. Спасибо!.. Спасибо!..
И мне:
- Поблагодари! Поблагодари его!

Второй приветливо помахал нам с мамой рукой и, поднял шапку и нахлобучив ее, медленно побрел назад к тому месту, где бросил свою папку…
Я укутался в мамино пальто и натянул вязаные рукавички, предусмотрительно всунутые мамой в карманы пальто, снова сел рядом с Первым, который все так же что-то жевал, все так же безучастный ко всему...
Но мне больше не было страшно рядом с ним.
Ведь на свете был Второй!..

…Этот случай имел и другие добрые последствия. Через несколько вагонов от нас ехали два грузина, которые везли во Владивосток свое вино в огромных бочках. Они, видя всю эту драму, на первой же остановке принесли маме спирта – меня растереть, и дали мне рюмку доброго грузинского вина – средства от простуды. И до конца пути взяли над нами шефство. Больше в топливе мы не нуждались. Видимо, Добро, как и Зло, заразительно…

...Иногда я задумываюсь над той щедростью, с которой Создатель в самые трудные моменты моей, не балующей комфортом жизни, присылал Вторых, которые спасали меня?!
Может быть, Он меня спасал для того, чтобы я рассказал о них?!..

Другие произведения автора:

ДОЖДЛИВЫЕ ЗАМЕТКИ.

На кулачках.

ВОРЫ И... КАПУСТА.