Без времени... (Часть 2)

                                               - 4 -

 

         Море плескалось у его ног,  он сидел у кромки воды, смотрел в бесконечную водную даль и ждал. Уже несколько дней сидел так,  смотрел на  море и снова ждал. Она находилась в клинике, и ему оставалось только одно, сидеть на  берегу  незнакомого моря, ожидая неизвестного исхода их путешествия. И такая неизвестность все больше пугала.

         Волны привычно накатывали на берег, растворяясь в песке. Волны совершали свой бесконечный путь. Они следовали одна за другой в строгой очередности, преодолевая мили пути, пока не замечали этот берег. И, словно, желая разглядеть его лучше, становились выше, поднимались, уже захлебывались, переливаясь барашками через края. Вставали во весь свой рост, наконец, достигали этой песчаной отмели, вырываясь из бесконечного водного плена, и, падали, умирая на горячем песке.

И так повторялось снова и снова. Те далекие, едва видимые, пока еще не ведали, что их ожидает, и нетерпеливо продолжали свой долгий путь, пока не повторяли судьбу уже дошедших. И так каждое мгновение, каждую минуту или час, день, столетие. Миллионы лет делали эти волны одно и тоже. Неисчислимыми легионами нападали на этот песчаный берег, пытаясь смести его со своего пути, пока не падали и растворялись. Некоторые, правда, поднимались выше остальных. Некоторым было это дано. Они видели дальше других, знали, куда идут, на что идут, но упорно продолжали свой путь к песчаному берегу. Они знали, что эта уютная бухта ждет их, чтобы упокоить, усмирить, дать отдохнуть - пора уступать место другим…

Он отвернулся, подумав: Какая-то обреченность. Зачем все это, если неминуемо тебя ждет этот берег. Ни этот, так какой-нибудь другой.

Все просто, когда думаешь, что ты вечен, живешь себе завтрашним днем, не задумываясь ни о чем. Но стоит времени показать свое лицо,  ты замечаешь его, видишь этот песчаный берег, тогда и наступает сегодня со своими границами и приходится возвращаться оттуда – возвращаться из будущего, чтобы начинать жить прямо сейчас. Только зачем и как? Как жить, когда этот берег так близко? Вот тогда и начинается кошмар… Парадокс…

Он подумал, что больше не может смотреть на это море, сейчас он ненавидел его, а волны продолжали плескаться у его ног и таяли, просачиваясь сквозь песок…

 

- Снова здесь?

Его окликнул старый еврей, с которым они познакомились пару дней назад. Он хорошо говорил по-русски, впрочем, и был тем самым русским, который двадцать лет назад приехал сюда и теперь со своей большой семьей держал маленькое кафе на пляже.

Он кивнул ему в ответ, а еврей продолжил:

- Ну как, уже съездили в Иерусалим?

- Иерусалим? – равнодушно переспросил он, - нет, не ездил. Не до этого было.

- А зачем же вы приехали на Святую Землю? – удивился тот.

Еврей был очень разговорчив. С первого дня он общался с ним, как с хорошим старым знакомым, и это почему-то располагало. Люди в Москве не разговаривают с посторонними. Люди даже мало общаются с близкими им людьми, а здесь совсем другие обычаи. Уже несколько дней он просиживал на этом пляже в ожидании вечера, когда можно будет отправиться в клинику неподалеку, чтобы снова увидеть жену и поговорить с врачом. И все эти несколько дней он ел в этом кафе, пил кофе, смотрел на море и ждал. Он словно поселился на этом мягком диванчике у самой кромки воды и никуда уходить не хотел, иногда бесцельно бродил вдоль широкой набережной, и только поздно вечером возвращался в гостиницу неподалеку.

- Зачем? – очнулся он от своих мыслей. – Так,… по делам, - уклончиво ответил он и выжидающе посмотрел на еврея, давая понять, что добавить нечего.

- И правильно, - продолжал еврей. – Если вы не собирались ехать в Иерусалим, вам это делать не надо вовсе.

Теперь он говорил серьезно, оставив свою лукавую улыбку.

- Миллионы людей приезжают сюда, чтобы прикоснуться к святыням. Но, это паломники. Они готовились к такой поездке, а просто так заходить в Старый Город, пожалуй, не имеет смысла. Он ничего вам не даст. Он вам не понравится и не оставит впечатлений. Лучше как-нибудь в другой раз.

Еврей снова улыбнулся и спросил: - Вам, как обычно, кофе?

- Кофе?... Да пожалуй, - пробормотал он. Потом внезапно спросил:

- А что там смотрят в Иерусалиме? В этом старом городе?

- Вы не знаете? – еврей был ошеломлен его невежеством.

- Вы крещеный?

- Да,… конечно, - ответил он.

- И не знаете, где находится Голгофа или Храм гроба Господнего? Это ваши святыни!

Он уже пожалел, что задал этот вопрос, а еврей продолжал:

- В старом городе проходит Крестный Путь Иисуса. С того момента, как его осудили, потом дали деревянный тяжелый крест и отправили на Голгофу. Этот маршрут равняется целой жизни. Долгую жизнь он прожил на этих улицах, неся свой крест.

Он удивился и снова зачем-то спросил:

- Какова длина этого пути?

Еврей хитро посмотрел на него и произнес: - Смотря чем измерять. Если метрами, то всего три-четыре сотни шагов, если поступками… Он поднимал свой крест, ронял его, снова поднимал и нес. Он говорил с людьми, за грехи которых шел отдавать свою жизнь, останавливался и снова шел дальше. Потом распятие на Голгофе, смерть и, наконец, чудесное воскрешение.

Старый еврей подумал немного, посмотрел на него и добавил: - А так, всего-то несколько сотен метров.

- Жизнь длиною несколько сотен метров, - повторил он и снова посмотрел на море, где волны, гонимые ветром, накатывали на берег. Долго так сидел и смотрел, позабыв о хозяине маленького кафе, с которым только что беседовал. Тот неспешно удалился, не произнеся больше ни слова, потом принес чашку ароматного кофе и скрылся в своем кафе.

- Ехать в какой-то старый город, чтобы смотреть на Святые места? Зачем?- удивился он. Все эти экскурсии и впечатления  не имеют никакого смысла, когда невозможно без нее двинуться с места. Даже море, которое он так любил когда-то,  теперь совсем не радовало его. Он чувствовал себя предателем.  Пока она там, в клинике, он здесь нежится на солнце и получает удовольствие от жизни. Только удовольствия никакого не было, лишь безвольное ожидание, длиною в несколько дней, и вечером снова в клинику.

А время шло. Оно уходило, растворяясь в этом песке вместе с набегающими волнами. “Жизнь длиной в три сотни шагов”, - вспомнил он. – Что можно успеть за такое короткое время?

 

                                               - 5 -

 

- Пока вас порадовать нечем, - услышал он знакомую фразу врача, с которым разговаривал в кабинете. Эти слова он слышал каждый день, каждый день задавал один и тот же вопрос и получал этот ответ, - мы работаем, мы проводим анализ ситуации…

- Вы можете как-то повлиять на эту ситуацию? - перебил он врача.

Врач долго объяснял что-то своим мягким голосом, но он плохо понимал его, только одно теперь знал точно – это действительно болезнь, очень редкая, даже уникальная. Болезнь, которая каким-то дьявольским способом сокращала жизнь совершенно здорового человека. Излечиться от нее было нельзя, можно лишь приостановить, но прежде нужно знать, с какой скоростью человек живет…, то есть проживает отпущенное нам время, сколько ему еще осталось и сколько исполнится через месяц, неделю и даже один день.

- Мы работаем, - продолжал врач, - нам необходимо еще немного времени, чтобы оценить скорость изменения процессов в организме, тогда и будем принимать решения…

 

Он вышел из кабинета и направился в небольшой садик, где на скамейке, как обычно, сидела она и ждала его.

Он подошел, поцеловал ее. Поцеловал, как ребенка, маленького и несмышленого. Потом они сели и говорили о чем-то, медленно выговаривая слова. Он с трудом их находил, но пытался делать это бодро и энергично, словно ничего не случилось. Она тоже подыгрывала, понимая, что сказать нечего. А он пытался поднять настроение и рассказывал о старом еврее, с которым познакомился. Потом вспомнил пару местных анекдотов, которых тот ему подарил. Они вместе смеялись, но оба чувствовали какое-то напряжение, и каждый хотел быстрее закончить это свидание. Так было все эти несколько дней. Приходилось натужно улыбаться, говорить искусственные, ничего не значащие слова и коротать время. Она очень не хотела, чтобы он думал об этом, чтобы утешал или помогал, потому что помочь было невозможно, а он не хотел говорить на эту тему, пытаясь отвлечь ее, хотя это с трудом удавалось самому. И оба с облегчением прощались, зная, что завтра вновь увидятся и продолжат эту игру. Неизвестность перед будущим – страшная вещь. Это игра без правил и не знаешь, как в нее играть с кем-то еще, даже если этот кто-то очень близкий тебе человек…

 

         Снова берег и мягкий диванчик в прибрежном кафе. Раннее утро и все пока закрыто, но он еще не перевел стрелки московских часов и по привычке проснулся рано. Не зная, куда себя деть, снова пришел сюда. Ветер шевелил на набережной кроны редких деревьев и ветки кустарников, по-хозяйски гулял по пустынному пляжу, раскачивая из стороны в сторону навесы легких палаток с сувенирами и всякой ерундой. Солнце еще не осознавало, что уже давно наступила поздняя осень, и нещадно палило, а он все сидел и смотрел на беспокойное море. Наконец, внимание его привлекло какое-то суденышко, которое приближалось и, наконец, причалило неподалеку к небольшому пирсу. Из корабля начали выпрыгивать  люди – взрослые и дети, загорелые, веселые и возбужденные морской прогулкой. Наконец, из глубины вышел знакомый старый еврей. Они несли какую-то поклажу, спиннинги, большой мангал и свой улов. В этой стране, по-видимому, национальным видом спорта было устройство пикников, и в выходные каждая пядь этой земли была утыкана столиками и мангалами, шумными компаниями трезвых веселых людей, которые жарили мясо, веселились и совсем не смущались тесноты вокруг. Конечно, происходило все не на пляже, но все парки и газоны были усеяны отдыхающими. А у владельца кафе был целый корабль – грех было не выйти в море и не провести пикник на воде.

- Корабль – смешно! - подумал он. - Небольшое суденышко, закрытое от солнца каким-то нелепым пластиковым тентом и маленькая открытая палуба. Старая галоша – кажется, так называются подобные суда.

И он вспомнил картинки прекрасных кораблей, украшавших стену его офиса, огромных лайнеров и яхт малого и среднего размера, на которых можно было при желании совершить кругосветное плавание, а эта… Такую лодку он мог бы позволить себе купить еще десяток лет назад. Снова посмотрел на этих веселых людей, на семью, которая уже подбредала, весело гомоня, к своему дому. (Здесь они и жили  - в домике, неподалеку от кафе. Жили и работали – все находилось рядом). И на мгновение стало ему не по себе. У этих людей нет сказочного корабля, нет виллы на море, только маленькое кафе, лодочка, в которую непонятно как все поместились и больше ничего. А эти дети - внуки старого еврея! Как интересно – он ничего не ждал, просто жил, работал, рождались дети, потом внуки. Казалось, он был доволен всем и все имел в этой жизни.

И он снова посмотрел на обшарпанное суденышко.

Еврей приветливо помахал ему рукой и скрылся в своем жилище. Прошло несколько минут, и тот сам появился в фартуке, неся дымящуюся чашку кофе.

- Через десять минут вам принесут завтрак, - сказал тот, - сегодня суббота, наш выходной, открываемся позже, но вас обязательно накормят. Голодным не останетесь.

- Спасибо, - коротко ответил он, удивившись такому вниманию.

Пока он пил вкусный горячий кофе, принесли завтрак. Снова подошел глава семейства и уселся неподалеку, видимо желая поговорить. Он был очень разговорчивым - этот старый еврей. Они долго беседовали. Собственно, говорил еврей, а он рассеянно слушал его, не в состоянии избавиться от своих мыслей. Потом тот начал расспрашивать про Москву, про новые названия улиц, новую жизнь. Пришлось поддержать беседу. Молоденькая девушка, по-видимому, его внучка, принесла десерт. Она вежливо улыбнулась, на прекрасном русском языке пожелала приятного аппетита и вежливо удалилась. Он внезапно посмотрел на дом и на кафе еврея, потом почему-то спросил:

- Тяжело было уезжать, а потом обживаться здесь?

Еврей задумался, улыбнулся, помолчал немного.

- Был 87 год, сами понимаете...

- Понимаю, продали в Москве квартиру, потом на эти деньги обустроились здесь. И все же - совсем другая страна, другие люди, обычаи…

А еврей уже не слышал его и громко смеялся. Он заливался так, словно услышал свеженький анекдот, и слезы катились по его загорелым щекам. Потом пришел в себя и повторил: - Продал... Ха-ха-ха… Еще как продал!...

И снова засмеялся.

- Ничего не разрешали забирать с собой. По 75 долларов на человека, золота несколько грамм и барахло.

- Как? - опешил он.

- 75 баксов! А вы не знали?

- И сколько же вам было тогда лет, если не секрет?

- Мне было… ну, мне было… уже сороковник был.

- И в сорок лет вы с 75 баксами в кармане приехали в незнакомую страну?

- Ну, почему же с 75… Триста баксов в кармане было. Мы с женой и двое детей – целых 300, - и снова засмеялся.

Он опешил и теперь с восхищением смотрел на еврея. Тому было на пять лет больше тогда, чем ему сейчас. Был бы он способен на такой поступок?

Еврей поправился и воскликнул: - Вру!!! 400 баксов. Когда мы летели в самолете, познакомились с туристами-американцами, тоже старыми евреями. Когда те узнали, сколько нам разрешили вывезти из страны, достали сотенную баксов и подарили нам. Вот так! Не смейтесь! Тогда 100 долларов были очень приличные деньги, не то, что сейчас.

Он снова спросил еврея:

- Что же вы, на 400 сотни купили это кафе?

- Нет, конечно же, нет, - вздохнул тот. – Но кредит получили сразу и все остальное – разрешение, гражданство. Осталось всего год, и закроем этот должок, так сказать, эту тему. Больше никому и ничего…

- А, как вы сказали, барахло. Что еще разрешали увозить? – не унимался он.

- Тащили все, что могли забрать. Пастельное белье, посуду, столовое серебро, даже мебель. Правда, грузчики в Одесском порту постарались – пианино моих родителей превратилось в вязанку дров, опутанных струнами. Но это не важно… Вспомнил… Книги! – гордо заявил он.

- Их можно было увозить сколько угодно! Вы знаете, какая у нас библиотека? Все довез, ни одной не оставил. Вы не представляете, как тяжело они нам доставались.

И, глядя на этого счастливого еврея, он вспомнил, сколько этих самых книг теперь осталось в московских домах сегодня. Люди вселялись в новые квартиры, делали ремонт, брали туда самое необходимое, а книги за ненадобностью выселяли. Не подходили их серенькие обложки к современным интерьерам и модной мебели. Совсем не подходили. Да и не читали больше тех книг вовсе – так зачем же их держать? Иногда проходишь по подъезду и видишь подброшенные кем-то на подоконник стопочки знакомых стареньких книг – нести на помойку не решались, но избавляться все равно приходилось. Таким вот образом – авось кто-то да  подберет, и совесть чиста. А эти притащили сюда целую библиотеку и гордятся. А, может быть, эти люди и сохранят здесь в этой стране то, что уже давно не читается там, откуда они уехали, что давно забыто или выброшено… А эти гордятся... Странно…

Они еще говорили какое-то время о чем-то, но он уже рассеянно слушал старика, продолжая размышлять:

- Уехать из страны с пустыми карманами, имея жену, имея двоих детей, неизвестно куда, без профессии, без приглашения на работу, такое не укладывалось в голове. Странные люди… А потом просто жил  здесь и работал, ставил своих на ноги. Теперь у него дом и машина, кафе и корабль у пирса, взрослые дети и внуки… Может быть так и надо? Жить вчера? Жить сегодня, а там будь, что будет…

- Теперь я спрошу, - услышал он еврея, - я нескромен, но все ломаю голову, какие могут быть дела у вас в этом курортном городке? Простите старому еврею такое любопытство. Здесь бизнес только в туризме и у торгашей сувенирами, да еще ресторанчики и кафе…

И тогда он назвал клинику, которая находилась в нескольких километрах отсюда, а еврей замолчал. Еврей стал серьезен и внимательно посмотрел на него. Потом спросил: - Кто у вас там? Жена?

- Да, - ответил он.

- Я извиняюсь, - ответил он, - я был не очень корректен, когда принимал вас за праздного ленивого туриста.

Потом подумал и добавил: - А в Иерусалим все-таки поезжайте. Там есть святые места, к которым можно прикоснуться и загадать желания, оставить просьбу, свечу за здравие поставить, в конце-концов, кто его знает… Некоторым помогает... Многие верят… Это ваши святыни…

Потом извинился и ушел, по-видимому, не желая больше досаждать этому человеку, который уже неделю каждый день, не обращая внимания на отдыхающих, развлечения и прочую курортную круговерть, сидел на этом берегу, мучился и ждал свою жену…

 

         Снова маленькая скамейка в парке клиники, ее глаза и мучительная неизвестность впереди. Они как всегда о чем-то говорили. Только не об этой болезни. Как будто ее и не было вовсе. Говорить на эту тему было бесполезно. Он снова рассказывал о старом еврее, а  больше и не о чем было. Он видел в этой стране только стены клиники, гостиничный номер и кафе на пляже. Внезапно она спросила:

- Какого черта ты сидишь в том городке?

Он промолчал и не ответил.

- Поезжай на экскурсию, возьми машину напрокат, посмотри Мертвое море, посмотри эту страну!

- Поедем вместе, когда ты выйдешь отсюда, - соврал он.

Нет, не соврал, но какое-то предчувствие уже подсказывало ему, что не получится у них такая поездка по этой удивительной стране. А клиника, словно, приковала этих двоих навеки к своим стенам. И долго еще придется жить на том пляже и приходить сюда. Она не обратила внимания на его реплику и воскликнула:

- Ну, Иерусалим ты же должен увидеть! Обязательно поезжай туда! Быть здесь и не зайти в Храм гроба Господнего, не подойти к Стене Плача! А ты знаешь, что всего в километре от Старого Города за высоким забором находится Палестина, а там, в Вифлееме, есть еще один Храм и пещера, в которой обозначено место рождения Христа! Все это можно увидеть, прикоснуться, а ты сидишь тут!!!…

Он с удивлением на нее посмотрел. Он был поражен и не нашелся, что ответить, а она продолжала:

- А в Старом Иерусалиме, за стеной, находится целый городок с узенькими кривыми улочками, там проходит Крестный Путь! Есть улица - Виа Долороса. Этот путь прошел сам Иисус с крестом на спине, пока не донес его до Голгофы. На этом кресте его и распяли. Это нужно видеть! Нужно своими ступнями пройти по камням, которые помнят его!

Она была очень возбуждена. Глаза светились незнакомым огнем, она была заразительна и без остановки продолжала говорить, а он все молчал и  удивленно смотрел на нее. Потом спросил:

- Когда ты здесь побывала? Ты мне никогда не рассказывала, что ездила в эту страну!

Она удивилась и ответила:

- А я и не ездила.

- Тогда, откуда все это знаешь? – еще больше удивился он.

Она задумалась на мгновение и как-то просто ответила:

- А как такое можно не знать! – и посмотрела на него. По-видимому, добавлять к этой фразе ничего и не требовалось. Знала и все… Знала… А почему не знал он?

Потом молча сидел и любовался блеском ее глаз, возбужденным лицом – давно он не видел ее такой. Уже забыл, что была такой когда-то – энергичной, веселой, иногда азартной или боевой, какую он и полюбил. И вот сейчас, в этой клинике, на этой деревянной скамейке, в таком жутком месте, в нелепом спортивном костюмчике он снова видел ее такой же, как и прежде. И еще эти глаза… Он был потрясен. Уже не замечал этих ранних морщинок на ее лице и седых волос, которых прибавилось за последнюю неделю. Видел, конечно, видел, но не замечал.

Сегодня он не хотел от нее уходить, и еще долго они сидели так и говорили о чем-то. Ему было как-то тепло и хорошо с ней. В первый раз за эти дни он успокоился и просто был рядом с ней, как будто ничего и не случилось. А она видела это и не отпускала его. Давно им не было так хорошо вдвоем.

 

                                               - 6 -

 

         Врач не торопился и говорил медленно, тщательно подбирая слова. Врач пригласил его сегодня позже обычного, когда они уже посидели на своей скамейке, и он собирался обратно на свой пляж. Теперь тот изъяснялся понятным доступным языком, и оставалось только дождаться конца этой тирады. Но тот продолжал испытывать его терпение. Он рассказывал о болезни, рассказывал о подобных случаях, известных медицине, говорил о методах, которые используются в лечении, только не говорил главного – сколько у нее осталось времени. И эта нескончаемая речь была невыносимой, хотя оттягивала неминуемый приговор. Поэтому перебивать его он не стал.

Окно в кабинете было открыто, и жизнь из маленького парка врывалась сюда в этот строгий медицинский покой. Легкий ветерок шевелил занавеску, яркое солнце светило, согревая этот белый дом, снаружи доносился щебет заморских птиц. Словно ты маленький ребенок, а в детском саду тихий час, и тебе не спится, ты лежишь и смотришь в окно. Остается еще час, может немного больше и пока твои глаза не закрылись, ты будешь заглядывать в него безмятежно и сонно…

Сколько ей осталось? – резануло в глубине его сознания. Он посмотрел на врача. Тот уже знал, но почему-то пока не говорил. Почему не говорил? Может спросить его? Заткнуть эту болтовню и задать тот самый вопрос? Нет, пока не стоит. Неизвестность дает какой-то шанс. Может быть, год, может десять лет. Придется немного подождать – минуты уже ничего не решают…

В окно впорхнула какая-то птица и уселась на подоконнике. Он тупо уставился на нее и продолжал молчать. Доктор, заметив его интерес, произнес:

- Райская птичка.

- Что? – не понял он.

- Райская... Птичка так называется.

- Да-да, райская, я понял, - произнес он. Доктор продолжил свой монолог, а он подумал: У нас кукушка. Спросить, сколько тебе осталось лет – может быть скажет. А эта… Топчется молча по подоконнику, толку никакого. Райская!... Может, загадать? Сколько просидит на подоконнике минут… нет секунд, столько лет у нас есть! Да! Секунд! Давай, поехали! – воскликнул он про себя и приготовился считать. Птичка, почувствовав пристальный взгляд или что-то еще, мгновенно вспорхнула и улетела. От  неожиданности он в ярости ударил ладонью по столу. Врач удивленно поднял глаза и замолчал. Но молчать уже было нельзя. Молчать было просто невыносимо.

- Сколько? – резко произнес он, - сколько нам осталось?... Год, два, десять?

Врач устало посмотрел на него и задумался, потом снова медленно заговорил:

- По моим данным события развиваются стремительно... Если так пойдет и дальше…

Он снова замолчал и уставился в стол.

- Считайте сами… Динамика удивляет.

Он снова замолчал и, наконец, произнес:

- Один день ее жизни в нашем понимании равняется году… Одному году. За один свой день она проживает год нормального человека.

Мертвая тишина повисла в комнате, и теперь только с улицы было слышно легкомысленное щебетание заморских птиц… Райских…

Доктор снова заговорил:

- Если взять за основу продолжительность жизни у женщин, допустим, 75 лет…

- Ей осталось полтора месяца? – в ужасе воскликнул он.

- Едва ли,… не уверен, - произнес доктор. – Вы приехали ко мне, когда процессы в ее организме уже начались и нельзя ориентироваться на ее возраст в 30 лет. Потом вы пробыли у меня неделю…

- Целых семь лет! – воскликнул он.

- Думаю, у нас с вами осталось четыре-пять недель… Но, это по предварительным данным.

Дальше врач говорил быстро, скороговоркой, больше не подбирая слова.

- Но мы будет до конца бороться с болезнью и сделаем все, что сможем. Мы обеспечим надлежащий уход и постараемся облегчить ее положение. Есть кое-какие наработки, я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы преломить ход болезни…

- Вы вылечили хотя бы одного человека с таким диагнозом? – перебил он врача. Тот смутился и пробормотал:

- Нет… Пока, нет.

Потом уверено продолжил:

- Но бывает всякое. Думаю, что я на пороге решения этой проблемы и вот-вот у нас появится результат. В конце концов, вы ничего не теряете, и мы вместе сможем использовать этот шанс! Подумайте! Мы вместе будем бороться.

Он покинул кабинет врача и выскочил на улицу, ему стало душно, а в ушах все звенели слова врача:

- 4-5 недель,… вы ничего не теряете,… надлежащий уход,… наработки,… бороться…

Неподалеку топтались в траве птицы, те самые, райские! Они сидели и никуда улетать не собирались, и, казалось, вечно можно наблюдать за ними и считать бесконечно долго, секунды или минуты, часы, а  те продолжали бы невозмутимо ходить по своему газону, оставаясь на месте. Он поднял с земли камень и запустил в птиц со всей силой и злостью, на какую только был способен. Из травы поднялась возмущенная испуганная стая и рванула из этого парка прочь. Потом еще один камень и еще. Они летели вдогонку улетающим птицам. Люди в парке удивленно на него уставились, а из окна второго этажа спокойно смотрел человек, с которым он только что долго разговаривал…

Остался один месяц, - стучало в его мозгу. - Успеет ли он найти лекарство? Всего один месяц…

 

                                               - 7 –

 

         Было раннее утро. Сонный пляж встречал восход солнца, ветер шевелил остатки мусора на сером песке, каких-то пакетов, фантиков, катал пустые пластиковые бутылки. Все это еще не успели убрать и подготовить пляж к новому дню. Городок спал, и только он один сидел на берегу и смотрел на надоевшие волны. Он не знал, как сегодня пойдет к ней, что скажет. Он не знал, что думать и какое принять решение. В первый раз в своей жизни он был совершенно бессилен. И еще, ему было  нестерпимо жалко ее. Сердце щемило, и жутко болела голова. Вчера вечером он долго сидел на этом пляже и пил. Пил много и все подряд. Старый еврей не подходил, лишь издалека наблюдая за ним; еврей понимал, что бывают моменты в жизни, когда нужно побыть одному, нужно просто напиться. А он и напился. Потом дотащился до своей гостиницы и провалился то ли в сон, то ли в какой-то кошмар, откуда из полудремы рано утром выполз и снова пришел сюда.

- Жалко ее, - снова подумал он. - Говорят, что жалеют скорее самих себя в таких ситуациях. Тот человек уходит навсегда, может быть попадает в другой, лучший мир, если верить в это, а ты остаешься один наедине с собой. И сейчас сидишь и жалеешь себя – что будет с тобой без нее. А без нее себя он уже не представлял. Без ее глаз, стремительной походки, звонкого голоса…

- Какого черта ты сидишь здесь? Поезжай в Иерусалим! – звенело в его ушах. – Как он сегодня придет к ней? Что скажет, как посмотрит в эти глаза? Нужно что-то придумать… Один месяц! Всего один!

А ветер продолжал играть с мусором на сером песке, и солнце вставало над морем, равнодушно поглядывая на него. Скоро он останется абсолютно один в этом огромном пустынном мире.

 

         Они долго ехали по зеленым холмам, и дорога уводила куда-то на высоту. Даже солнце стало другим. Таксист всю дорогу рассказывал о чем-то и, наконец, произнес:

- Осталось немного. Иерусалим находится на высоте 900 метров над уровнем моря. Мы поднимаемся.

- Зачем он поехал? – думал он. – Просто, больше не мог сидеть на одном и том же месте, да и море это он видеть уже не мог и старого еврея, в кафе которого вчера напился. Тот видел все и не подходил. А он словно под рентгеновскими лучами был на глазах этого еврея. И зачем он ему все рассказал? Терпеть не мог, когда тебя жалеют! Проще забиться в свою нору и мучиться одному. Вот почему в Москве люди молча напиваются и ничего не знают друг о друге. А здесь - душа нараспашку. А потом не знаешь, куда деваться от этих глаз. Хватает того, что не знаешь, куда деться от самого себя… Потому и поехал. Сбежал. К ней в клинику можно будет приехать только к вечеру, а находиться в том городке, безвольно утюжить набережную и смотреть на  море и жалостливые глаза старого еврея он не мог.

         Они уже въезжали в город и, наконец, показалась большая серая стена, которая скрывала за собой массивные каменные строения.

- Старый город, - произнес таксист-еврей, и он начал осматривать окрестности. А таксист все говорил:

- Это Масличная гора, - и показал на высокий холм напротив стены.

- Вот старое еврейское кладбище.

Кладбище находилось на склоне этого холма и занимало значительную территорию.

- Гефсиманский сад, – он тоже находился на этом склоне.

- Иисус любил гулять здесь и размышлять, разговаривая со своими учениками, здесь же его предали и схватили, отсюда и повели в Старый Город. Что дальше происходило, вы, конечно, знаете, а когда он воскрес, снова вышел на эту сторону, ходил в этом саду, говорил с людьми, а через 40 дней вознесся с самой верхушки Масличной горы. Так что, все рядом, - закончил таксист.

- Надо же, во что верят люди! – подумал он. – Хотя, если верить, наверное, легче, намного легче…

Сейчас они стояли на дороге в небольшом заторе, и он осматривал окрестности. Все действительно находилось поблизости. Справа длинная стена Старого Города, потом резкий спуск и уже через дорогу по левую руку кладбище и сад на склоне горы, а дальше ее вершина.

- Как все близко, - подумал он.

Все это напоминало какой-то маленький игрушечный мир, и он как на ладони помещался здесь перед его глазами. В этом городе за стеной жили люди, там же проходит Крестный путь, потом они выходили и гуляли в этих садах, поднимались на гору, возвращались в свои дома за высокую стену, а когда умирали, их хоронили  на этом кладбище, всего в сотне метров отсюда. Все близко. Маленький уютный мир. Только зачем Он не ушел отсюда, когда уже знал, что его предали? Зачем отправился в этот город? Чтобы умереть? Нет, сначала нести свой крест, а потом умереть… Кажется так... Сам-то ты веришь в это? – подумал он и посмотрел на высокую стену Старого Города. Эта стена притягивала, она скрывала за собой какую-то тайну, и захотелось быстрее войти туда и прогуляться по его старинным кривым улочкам.

         К вере он относился спокойно. В малолетстве его грудным ребенком отнесли в церковь и окрестили. Возраст был бессознательным, и крещение прошло без его воли, то есть по воле его бабушки. А потом он уже не заходил в храмы и церкви, да и креста не носил. Тот хранился у него где-то. На его глазах менялось время, менялась страна. Он видел, как недавние члены одной партии смело рвали свои партбилеты и переходили в партии другие, видел, как эти закоренелые атеисты бросились наперегонки в церковь и в один миг превратились в глубоко верующих людей. “И смех, и грех” – русская поговорка. Учителя, недавно преподававшие научный атеизм, начали обучать истории религий и даже не ушли со своих кафедр. Просто кафедры эти тоже перекрасились и изменили свои названия. Все это не удивляло, но стоять с этими людьми рядом в полночь на Святую Пасху в одном Храме не хотелось вовсе. Время такое было. Наверное, поэтому спокойно относился к церкви, просто знал, что был крещеным и не более того.

- Львиные ворота, - снова услышал он голос таксиста. – Вам сюда.

Он посмотрел на маленький уютный проход в высокой серой стене, и его непреодолимой силой потянуло туда. Едва не забыв расплатиться, он вышел из машины и устремился в городок, услышав на прощанье:

- Будьте аккуратны, держите сумку.

- Зачем? – внезапно обернулся он.

- Мало ли что, - улыбнулся таксист, - всякое бывает.

- Странно, - подумал он, - неужели в Святом месте такое возможно?

И вошел в стены Старого Города…

 

         Через пару минут потерялся. Здесь, на крошечной территории, расположились сотни маленьких улочек, без деревьев и тротуаров, покрытые какими-то навесами, и временами казалось, что идешь по одной, огромной квартире, почему-то вымощенной полированными булыжниками. Он запомнил, откуда светило солнце, и сумел вернулся назад к воротам.

“Здесь Иисуса ввели в Старый Город”, - вспомнил он слова таксиста. Отсюда он и хотел пройти весь этот Крестный путь. Зачем хотел – не понятно. Но цель такую себе поставил и теперь осматривал название улиц, пытаясь понять, куда нужно идти.

- Потерялся? – спросил его здоровенный дядька на неплохом русском языке. – Давай, дадим тебе арапчонка, он доведет тебя до Их квартала, – весело предложил он.

- Почему арапчонка? - удивился он, оглядывая человека.

- Потому что квартал арабский, - ответил тот, - а ты не знал? – и засмеялся. Да и не был похож этот человек на еврея.

Он огляделся по сторонам и увидел женщин, закутанных по такой жаре в платки, увидел других мужчин, которые явно были местными и тоже арабами. Арабский квартал, - понял он и спросил:

- А Их квартал, это чей?

- А Их - это Христианский квартал. Тебе же в Их Храм?

- Да.

- Ну, берешь моего парня? Договоримся.

Он сунул деньги мужчине, и быстро пошел за мальчиком, все больше углубляясь в этот удивительный город-лабиринт.

Мальчик иногда останавливался, тыкал в стены, показывая какие-то знаки на них, маленькие часовни, что-то еще и лопотал на странном английском. Английский его был не совсем понятен, и поэтому он шел, словно с завязанными глазами, пытаясь запомнить дорогу. Пока ему это удавалось. Иногда попадались небольшие часовенки, и снова бесконечные стены домов, переходящие одни в другие и огромные булыжники на мостовой. Мальчик подвел его к столику какого-то араба и знаками показал, что нужно купить сок. - Джус! Джус! – повторял он. Стало понятно, что придется пить этот сок, иначе они застрянут здесь надолго. Сок оказался вкусным и терпким. Араб ловко выдавил пару огромных гранатов и налил ему полный стакан. Расплатившись, они пошли дальше. Потом его проводник подвел к маленькой лавке с сувенирами. Пришлось купить магнит на холодильник. Потом снова и снова какие-то палатки, сувенирные лавки, магазинчики. Здесь на этой улице был целый торговый ряд, и можно было долго идти, если заходить в каждый. Мальчик постоянно ему советовал что-то, а хозяева лавчонок трепали мальчика по волосам. Подошел какой-то парень и попросил денег. Просто протянул ручку и пришлось положить туда пару монет… Так продолжалось уже полчаса. Он ходил и скупал какие-то сувениры или по-русски говорил арапчонку, что ему больше ничего не нужно, и тогда они шли дальше. Арапчонок понимал его, только не мог ничего рассказать. Одно он знал точно – идут они в правильном направлении, по той самой улице, чье название было написано на табличках каждого дома. Виа Долороса - это и был тот самый Крестный Путь. В конце какой-то улочки мальчик остановился как вкопанный и замахал руками, давая понять, что дальше он пойдет один - начинался Их квартал. Он махнул рукой на прощанье, мальчик протянул ладошку и получил монету. Потом быстро удалился, оставив его стоять в недоумении одного.

         Перед ним начинался Христианский Квартал. Пока он топтался на месте и думал, мимо прошла странная процессия. Мужчина, а следом женщина, громко разговаривая на немецком, неустанно веселясь и хохоча, тащили вдвоем большой деревянный крест. Он удивился, крест был большим и длинным, но очевидно очень легким. Они несли его, зажав под мышками, и такой веселой процессией передвигались по узенькой улочке, пока не скрылись из виду. Он понял, что нужно идти за ними, только не знал, зачем они это делают. Потом его обогнала такая же компания с такими же деревянными крестами. И снова хохот и громкая болтовня на всю улицу. Очевидно, так и проходят здесь Крестный Путь. Такой обычай. Только не понимал одного – чему эти люди радуются, ведь идут они той самой дорогой, по которой когда-то шел Он, нес свой Крест, который был намного тяжелее этих бутафорских. А раньше его допрашивали и избивали, потом осудили, и шел Он окровавленный этой дорогой, останавливаясь и роняя, снова подбирая ношу свою, потом говорил с людьми, и снова шел, понимая, на что идет. А эти смеются…

Наконец, добрался до большого Храма с маленьким прямоугольным проходом, и остановился, как вкопанный.

         Здесь на большой, по меркам этого города, площади стояло множество туристов, с крестами и без крестов, в футболках и майках, джинсах, с платками на голове или без них. Они фотографировали, громко разговаривали, тыча в воздух пальцами, лопотали на множестве языках, и тогда он понял, что пришел. Храм гроба Господнего - он помнил это название. Вчера в клинике Она рассказывала ему об этом месте, и вот он здесь. Здесь же Голгофа и сам гроб, и плита, на которую его положили, когда сняли с креста. Здесь каждый камень помнит и повидал многое, каждый – святыня. По их поверью, можно без помощи священника самому приложиться и попросить о чем-то, пожелать… Если, конечно, веришь, …

Он огляделся по сторонам на праздную толпу. Потом уверенно перешел площадь и вошел внутрь помещения.

 

         Он давно не был в Храме, просто проходил мимо, не замечая этих мест там, в далекой Москве. Иногда любовался золотистыми луковицами церквушек, сияющих на солнце, разбросанных по всему городу, но привычно шел дальше по своим делам, а тут вошел и понял, что идти больше никуда не нужно. Последняя остановка. Вот он Гроб под высоким каменным сооружением, откуда раз в году чудесным образом на Пасху выносят Святой Огонь.

- Верить ли в это? – такая мысль почему-то больше не приходила ему в голову.

Он стоял и заворожено смотрел. Потом услышал родную речь и присоединился к группке русских туристов. А экскурсовод рассказывала о каждом шаге, который проходил Иисус. Туристы не прошли Крестным путем, они попали в этот Храм каким-то другим маршрутом и поэтому верили ей на слово. Здесь он и узнал, что человек этот, или не человек вовсе, шел по Виа Долороса, трижды роняя свой крест и поднимая его, останавливался и шел дальше, говорил с людьми, потом Голгофа. Вот она, на возвышении за перилами на балкончике. А здесь камень помазания, куда сняли его с креста и положили, чтобы умыть. Люди зачем-то подходили и доставали вещи - крестики, иконки, фотографии. Они клали все это на камень и замирали.

И тут его поразили глаза этих людей. Тех самых в джинсах и майках, с крестами паломников под мышкой, с радостными улыбками, молодых и старых, верующих и нет, все они замирали перед каждой иконой, камнем, каждым углом или колонной, трепетно стояли в очереди к самому Гробу и глаза их светились в тусклой темноте. Эти люди оставили там, за этими стенами, свои жизни и привычки, суету и рутину повседневности, и теперь стояли и смотрели широко открытыми глазами, зная, куда пришли. И место это показалось на мгновение центром вселенной. А впереди темная пещера, тусклый проход, где и находился гроб. Откуда этот человек вышел и вернулся в свой любимый сад, потом на гору и потом еще выше…

Нет, он не пойдет сейчас к его гробу. Он еще не прошел этот Крестный Путь, и посмотрел на пакет, распираемый никчемными сувенирами. Он должен купить ей крест, и только тогда войдет сюда. И обязательно пройдет этот путь снова, но уже один…

 

Как завороженный он устремился прочь из Храма. Шел автоматически, не разбирая дороги, но, не сбиваясь с пути, как будто был у себя дома. Он торопился, уже почти бежал. Закончился христианский квартал, потом арабский, в конце улицы появились Ворота, те самые, через которые он снова сейчас войдет сюда, уже в третий раз войдет, и теперь проделает этот путь один. По дороге успел купить маленький крестик. Он нужен ей! Он положит его на плиту гроба и потом принесет ей.

“Некоторым помогает. Многие верят”, – вспомнил он слова старого еврея.

Так, совершенно взмыленный, с пакетом каких-то сувениров, но с заветным крестиком в руке он снова оказался у ворот в Старый Город…

 

- Ну что, снова потерялся? – окликнул его старый знакомый, - давай опять тебя проводим! – и он подозвал арапчонка, который с охотой подбежал и готов был служить проводником.

- Нет, спасибо, я сам, - ответил он.

- Сам? - удивился араб, потом пристально посмотрел ему в глаза, помолчал какое-то время и как-то уважительно с пониманием отступил, добавив:

- Ну, давай сам, - кивнул на прощанье и отошел в сторону, видимо не желая мешать этому странному сумасшедшему русскому, который почему-то бегал по его городу.

Интересно, что понял этот человек по его взгляду?

 

         Теперь он шел, не пропуская ни одного камня под ногами, ни одной стены или окошка в старинных домах, выискивая следы той эпохи, которые сохранилась до сих пор. И ничто не могло его отвлечь. “Держать сумку!” – вспомнил он. Не нужна она была ему эта сумка с дурацкими сувенирами, и только маленький крестик крепко держал в сжатом кулаке…

Он шел, вспоминая слова экскурсовода.

         Его избивали, и не спал он уже многие часы с тех пор, как был арестован в саду. Потом короткий суд, и Пилат отправляет его на распятие. Снова избивают... Где-то в этом месте. Вот почему он уронил крест в первый раз, было это где-то здесь...

Он вспоминал те остановки, о которых рассказывала экскурсовод в Храме, а в его голове билась фраза: “Жизнь, длиною в три сотни метров”… “Три сотни... Смотря, как их прожить”… Вот он живет… шаг за шагом идет по этой улице и пока еще живет. Здесь какая-то женщина утерла ему платком окровавленное лицо, а потом на этом платке возник его лик и сохранился навеки. Верить ли в это?

А сколько весил его крест? Настоящий! Который лежал на его спине. А он не спал очень долго, потом перед судом сидел в темничке. Слово какое ласковое – темничка. Теперь там висят иконы и стоят свечи, а когда-то это место напоминало склеп. На ногах цепи. А потом он нес этот крест. Сколько он весил?...

Его отвлекла маленькая рука, которая оказалась прямо перед его носом. Он видел сегодня эту грязную ладошку. Этот тот самый арапчонок, которому он сунул пару монет, теперь тот снова был перед ним. А тогда, две тысячи лет назад тоже ходил этот мальчик и просил милостыню? Этот самый мальчик! Ну, конечно! Точно так же он протягивал руку и хотел взять пару монет у этого человека с крестом – все равно они ему больше не понадобятся. Но подойти невозможно, а военные в римских  одеждах и латах толкают этого человека, бьют его по плечам и спине и тот снова роняет свой крест. А мальчик все стоит и смотрит с протянутой рукой. Вот пробежали двое со своим деревянным крестом паломника. Они фотографируют, смеются и мчатся по этой улице дальше, чтобы пройти этот путь до конца и потом рассказывать друзьям – мы были Там!... Здесь он остановился и говорил с людьми. Что говорил – неизвестно. Что-то про этот город. Что скоро его разрушат. То были последние его слова, а он говорит с ними, думал о них, чем-то хотел поделиться, что-то донести. Но нести приходилось тяжелый крест, пока тот не упадет в третий раз. А вот знакомая лавчонка - магнитики, зажигалки, какие-то сувениры. И этот продавец точно так же две тысячи лет назад стоял и продавал. Только товар был другой, а человек все тот же. Вот снова пробежала толпа паломников, не замечая этого человека с крестом – с настоящим крестом. Как все близко в этом крошечном городе-лабиринте. Все переплелось на его улицах и во времени. Один стоит и продает свой товар, другой просит милостыню, а третий несет по этой же улице свой крест, истекая кровью… Каждый занят своим делом…

Жизнь длинною в несколько сотен метров -  половина пройдена. И, что поражало, каждый шаг, каждая остановка была освящена часовней или крестом, каким-то памятным знаком. Каждый вздох его запомнили немногие из этих камней, но за каждым поворотом снова и снова появлялись памятники его шагам. А человек просто шел и нес свой крест...

И тут на мгновение он сам ощутил его вес и как будто прогнулся под ним. Он стоял на этой улице, на этих отполированных, за тысячи лет ногами паломников, камнях, и чувствовал, сколько он весил. И еще понял, как устал этот человек, а впереди еще половина пути, но крест свой он больше ронять не будет. Зачем он это делал? Зачем умирал за свою веру? Ради кого? Ради этого малыша с протянутой рукой или того торговца? Если бы он не сделал этого – не было бы этого пути, и часовен не было, и памятников. Не горели бы свечи на Голгофе, и не стояли бы церкви здесь и за высокой стеной, над его любимым садом, и на горе, откуда он покинул этот мир, и повсюду... А потому нужно идти. И дорога долгая, она еще впереди. Он сам налегке пробежал ее этим утром, но сейчас!...

Только теперь он понимал, чего стоит всего лишь один шаг этой жизни, если делаешь его со значением, а на спине твоей тяжелый крест. А тут не шаг - сотни метров пути! “Жизнь длиною в три-четыре сотни метров.” Это жизнь старца, каждый шаг которого отмечен храмом или крестом. Верить ли в это? Верить, не верить! Это данность, с этим просто нужно жить! И вдруг промелькнула в его голове еще одна мысль, когда он уже с трудом подходил к Храму, потом добрался до гроба и дотронулся до него, положив маленький крестик. Еще одна мысль, которая переворачивала все в его мозгах, но в это он верил сейчас абсолютно - каждое мгновение, если оно имело смысл, если заслуживало чего-то, можно превратить в целую жизнь. Можно этот Крестный путь сравнивать с жизнью, а чей-то месяц с вечностью. Время не имеет границ, оно бесконечно, время растяжимо. Оно мимолетно, когда проходит без смысла, но стоит заполнить его, получается долгая бесконечная жизнь. И теперь он знал, что ему нужно делать!...

 

                                               - 8 -

 

         Он заскочил в ее палату, чем вызвал неудовольствие медсестры, которая возилась рядом, но ему было все равно, и весело бросил с порога:

- Мы уезжаем отсюда! Собирайся!

Она опешила и удивленно посмотрела на него, потом на медсестру.

- Не теряй времени, - продолжил он, - сбегаю, попрощаюсь с врачом, и мы свободны!

И это слово “свободны” прозвучало непривычно для этих стен.

- Да, все нормально! – добавил он, - я сейчас приду.

И он побежал в знакомый ему кабинет.

Люди из этой клиники не уходили так просто и так легко. Некоторые оставались здесь надолго, на всю жизнь и пытались лечиться, бороться, выживать… Врач немного удивился и озадаченно спросил:

- Вы уверены?

- Конечно! Если можно, дайте мне, пожалуйста, счета за ваши услуги, и мы немедленно покинем клинику.

Потом посмотрел на врача и добавил:

- И, пожалуйста, сделайте это прямо сейчас!

Врач продолжал смотреть на него и молчать, а у него уже не было сил и желания выслушивать его бесполезные доводы, и тот заметил это. То была решимость человека, который знал, что делает, на что идет, а он, врач, который десятки подобных случаев вел не один год, сам не знал пока, как бороться с этой болезнью. А этот, совсем еще молодой человек, почему-то знал, и брал на себя такую ответственность. Хотя, что он мог предложить ему? И врач задумался.

А у него уже не было сил и желания находиться здесь сколько-то долго, когда это время теперь стало так дорого. И на пляже том в кафе старого еврея он тоже не мог сидеть и ждать неизвестно чего, а главное,  не хотел больше оставлять ее ни на минуту. А минут этих у нее еще оставалось много. Очень много! И он готов был бороться за каждую. Хотел было громко и четко повторить свою просьбу, но врач неожиданно заговорил сам:

- А вы знаете,… на вашем месте,… наверное, я поступил бы точно так же, - произнес он. Задумался на мгновение и добавил:

- Еще одну минуту и я вас больше не задержу, - он чувствовал нетерпение клиента и понимал его, а поэтому как-то нелепо и суетливо выскочил из-за стола и кинулся к шкафчику с лекарствами, стоящему поодаль. Достал оттуда какую-то бутылочку и протянул.

- Возьмите.

- Что это такое? – удивился он.

- Это ваше лекарство.

Он опешил и удивленно уставился на врача.

- Но вы же говорили, что нет лекарства от этой болезни, - воскликнул он.

А тот продолжил:

- Я объясню вам одну вещь... В каждом человеке есть достаточно сил, чтобы справиться с любым недугом, - торопился он.

- Понимаете…

Он краснел и подбирал слова, сейчас он старался быть убедительным, пытался донести до него что-то важное, оставив свой врачебный тон, и теперь горячо говорил:

- Я сталкивался с невероятными случаями в своей практике… Люди, совершенно обреченные, не имеющие возможности получить нужное лечение,… да и нет пока лечения от этой болезни, и от многих других тоже… Так вот, эти люди каким-то невероятным, чудесным, непостижимым образом,  выздоравливали… Конечно, такое бывает редко, но случается… И поэтому я всегда держу в своем шкафу эти таблетки…  Это ваш последний шанс.

- Таблетка-пустышка, - понял он.

- Плацебо! Совершенно верно. На этом флаконе написано название пилюль, которое вы не найдете в Интернете и в справочниках тоже. Такого лекарства нет. Аскорбинка, витаминчик… не важно… Но, такое лекарство ЕСТЬ! – уже громко произнес он.

- Просто нужно верить, и произойдет чудо… Рецепт прост. И с Богом, - закончил врач.

- Странные люди, - подумал он, - удивительная страна. От врача уважаемой клиники слышать подобное? – он не произнес эти слова вслух, только подумал, но уже ничему не удивлялся.

“Верить, и произойдет чудо” – вот и рецепт, спасибо врачу.

Он взял флакончик лекарства с неизвестным названием, попрощался, потом на рецепшн быстро оплатил услуги клиники и поторопился к ней. Теперь он знал одно - оставался один месяц. Целый месяц! И еще этот флакончик бесполезных пилюль,… но еще рядом с ней был он. И теперь просто нужно успеть сделать за этот месяц то, что не успели за целых 10 лет, сделать все, что хотелось бы в жизни, а это немало…

(Продолжение следует)

Другие произведения автора:

Столик на троих (Часть 1)

Anthropos phago. (Отрывок 4)

Тейа (Роман-катастрофа) Часть 1