***
Родившийся в последний год 19-го века, рано осиротевший и оставшийся совсем один на свете, мой отец Кузьма Гордеевич, всей дальнейшей жизнью был обязан своему дяде Феде, справному и работящему мужику, мастеру на все руки. Не было такой работы, с которой, теперь уже и мой дед Федя "Лапшак" (по прозвищу), не мог бы управиться. Он умел плотничать, дубить кожи и шить из них шубы и тачать сапоги, управляться с ветряком, который построил сам и которым он чрезмерно гордился, ухаживать за животными и пчелами, разводить сад и стричь овец, а потом свалять валенки из волны. Дед знал землю по всей округе. По только одному ему известным приметам определял сроки сева и начала жатвы. Он умел искусно выводить скирды соломы или сена, а крыши хат крыть с таким мастерством, что не страшны были им никакие дожди или ветры. В таких избах было зимой тепло, а летом прохладно. Он был хорошим печником, не имея себе равных в отделке сводов и комоней, лицевой части этого чуда-сооружения, соединяющей загнетку с основным дымоходом.
Одним словом, в доме такого вот дяди, приютили моего отца. Отношения между ними, когда отец подрос, не всегда складывались ровно. Строгость старшего во всем и вольность племянника в отдельных делах часто приводили их к стычкам и размолвкам. В конце концов, отец ушёл в батраки к одному из местных богатеев и, таким образом, начал самостоятельную жизнь. Потом подоспели революция, большевистский переворот, гражданская война. Женившись на моей маме, девушке серьезной и работящей, из небогатой, но пользующейся доброй славой в округе, семьи и, не успев еще, как следует походить в молодоженах, отец был призван в Красную Армию. О тех временах, потом, после Великой Отечественной войны, когда я родился и чуть подрос, в семье как-то мало рассказывалось. Видимо последние великие битвы надолго затмили то, как казалось, далёкое время. Со слов отца, я знал только, что ему пришлось служить красноармейцем и около года участвовать в боях с бандами на Тамбовщине и в других соседних губерниях. Демобилизация его пришла неожиданно. Как сознательного красноармейца и представителя беднейших слоев трудового крестьянства, но имеющего солидное по тому времени образование в объеме пяти классов ЦПШ (церковно-приходской школы), его направили по месту призыва для организации работы по созданию первых сельскохозяйственных коммун.
Как память о том времени, в домах некоторых его детей, до сего времени хранятся портреты молодого отца в красноармейской форме и под стать ему, тоже ещё молодой, мамы. Иногда, в самые торжественные праздничные дни раздаётся песня "К тебе Лизавета я скоро приеду …", которую любил распевать отец в дни праздников или в других беспричинных случаях веселого застолья.
Я всегда любил своего отца, хотя он в обыденной жизни редко проявлял видимые признаки своего расположения к нам- мальцам. Зато, когда он бывал навеселе от принятой дозы самогонки или "сургучевки" (казённая водка), мы все - многочисленная ребятня, сразу превращались в его самый "любимый Китай". Поскольку нас у него было много, он так и называл нас: мой Китай или мои китаята. Не проявляя в обыденности ласки и мягкости, считая это баловством и ненужной блажью, в эти моменты отец становился добрым и веселым, любил похвастаться перед всеми - мол, какие у него умные и хорошие дети, все богатыри и передовики в учебе и работе и т.п.
Пришло время, когда на общественной сходке села Шевелево было решено выходить на хутора всем, кто пожелает получить землю на дальних наделах.
Так, в 1929 году и появился хутор Платоновка, расположенный в семи километрах от центрального села Шевелево, у самой опушки Платонова леса.
В составе первой группы шевелевских крестьян, записавшихся для выхода на выселки, первым числился мой отец, впоследствии бессменный председатель коммуны, а затем и колхоза "Красный партизан".
За ним, несмотря на некоторую холодность в отношениях, решился дед Федя Лапшак. За ним потянулись оба брата Епишевы - Андрей и Гриша, а в быту - Ковали, Дюшака и Гришака; большие семьи Лествянских, Грачей, Милениных, Пахомовых, Азякиных, Трошиных, деда Вербочки и многих других хуторян, чьи генеалогические дерева были вырублены потом, у кого - в годы грянувших диких раскулачиваний, у кого - во времена беспощадного голода, то ли войн.
Свой хутор и всё его население я стал познавать довольно рано, года этак в три, с того момента, когда вернулся домой с войны мой отец, а это был апрель 1945 года. Я помню лишь, как однажды проснулся среди ночи от необычного шумного разговора в хате, разбивавшегося на разнотемные голоса: хрипловатые от самосадного дыма и выпитой самогонки мужиков, и неестественно веселые, даже несколько истеричные, женщин. Из-за отгораживавшей большую комнату и чуланчик-спальню, занавески, был виден профиль совершенно незнакомого мне человека, довольно рослого, загорелого и с черными усами мужчины, сидевшего спиной к входной двери на стуле-венке. Рядом, по правую руку от него, на лавке, повернувшись всем лицом к незнакомцу, сидела мама. Лицо её сияло, все морщинки куда-то исчезли, белый платок сбился назад и держался на уложенных в пучок, волосах. Она поминутно дотрагивалась своими натомившимися ладонями то до плеча сидящего рядом с ней в нательной рубахе человека, то изредка, украдкой касалась его слегка посеребренного сединой волнистого чуба.
Ступив на прохладный земляной пол, я осторожно выглянул из чулана. Далее вдоль стола сидели все знакомые мне люди: закадычный друг моего отца дядя Матвей, по прозвищу Силай, его жена тетка Хритинья, дядя Яша с моей крестной теткой Катей, тетя Нюшка, а также мои старшие братья и сестры: Сергей, Иван, Аня, Оля, Маруся, Клавочка. Даже Витька, который на два с половиной года старше меня, и тот умудрился притулиться за столом. Получается – один я проспал какое-то важное событие. Когда я, наконец, решился выйти из-за занавески, меня сразу заметила мама; она быстро подскочила, схватила меня на руки и начала демонстрировать этому усатому дяде, а мне приговаривать, что это вот твой папка, мол, с войны вернулся. Отец повернулся на стуле, взял меня на руки и прижал к своей колючей небритой щеке. От неожиданности и непривычки, от сознания того, что вот этот усатый и незнакомый дядька, он и есть мой отец, я опешил, а потом заорал благим криком. За столом все смеялись, счастливая мама снова подхватила меня на руки и прижала к своей теплой груди. Постепенно внимание компании начало переключаться на другие темы, все обо мне забыли, и я стал потихоньку и внимательно рассматривать это чудо – своего отца. С той памятной весенней ночи пришло ощущение, что я стал сильнее, теперь у меня есть папка, отец, не так как у других: Илюхи, Шурика Устюхина, Витьки Тараса, Верки Лапшаковой. Хотя я все еще его побивался, не мог никак назвать его папой, потому, что было непривычно и стеснительно, но в то же время душой я уже ощущал зарождавшееся счастье, пока неосознанное и наивное. Это означало также и то, что рядом с мамой, моей крепостью и заступой, теперь появился такой же родной мне человек, которого я пока, как Боженьку, боюсь и люблю одновременно. Мне хватило бы даже одного того, что с возвращением с войны отца, очень заметно преобразилась мама. Она повеселела, глаза её светились еще более глубоким добром и лаской.
Несмотря на повальную бедность и переживаемые послевоенные трудности, в нашей хате все чаще стали звучать песни, а иногда с подачи весельчака и заводилы дяди Яши, её младшего свояка, дело доходило даже до «скачек», всеобщей любимой «лелёшной-хороводной", заканчивавшейся иногда такими ярыми притопываниями, с залезанием на скамейки, что казалось, вот и разнесут вдребезги нашу старенькую хатенку.
Люди, видимо, не верили, что наконец-то закончилась эта проклятая и такая долгая, война, что кому-то из мужиков выпало такое великое счастье - не погибнуть и живым возвратиться домой.
Постепенно я стал привыкать к чувству полноты и стабильности моей мальчишеской жизни, в центре которой, конечно же, находился отец.
Иногда, проснувшись рано утром и выйдя на крыльцо дома, чтобы выполнить просьбу мамы и позвать отца к столу, потому что уже был готов завтрак, я издали окликал его с дрожью в голосе: "Эй, иди завтракать", и тут же прятался в сенцы. Отец откладывал на время работы в саду, неспешно подходил к стоявшей под разлапистой яблоней и наполненной водой, кадушке, ополаскивал руки и, войдя в кухню, садился на стоявший в торце стола стул с плетёной спинкой. Он брад меня на руки, а потом сажал на колено сложенных одна на другую, ногу, и принимался расспрашивать про мои неотложные дела.
Жизнь с отцом на хуторе пошла по своему сценарию.
Впереди всех нас ждало немало тяжёлых испытаний, жесточайшие засухи и неурожаи, эпидемии тифа и голод. Но в силу своего малолетства я ещё не мог представить и понять такого лиха; пока мне всё рисовалось в розовом цвете, а самым ценным и великим приобретением было возвращение со страшной войны моего отца, образ которого вдруг, в одночасье, заполнил до краёв всю мою детскую душу привязанностью и любовью. Может быть, благодаря этим новым чувствам, мне потом удалось выжить, а позднее и решить более серьёзную задачу – определить главную стезю всей жизни.
Другие произведения автора:
Ностальгия по Родине
Россия, вспомни спешно времена!
Путешествие из Москвы в "глубинку"
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
