Бомж

 

На боковом месте возле самой двери сидел убогий бомжеватого вида старик в обнимку с засаленным рюкзаком цвета хаки. Его старенькая черная куртка с обшарпанными рукавами и отвисшими карманами лоснилась от грязи. Сильно потертые джинсы, которые были ему явно велики, мешками висели на коленях, а внизу складывались в неровную гармошку поверх тяжелых серых ботинок. Из-под заношенной цигейковой ушанки неряшливо торчали длинные седые лохмы, давно не знавшие расчески. Куцая седая бороденка едва прикрывала выступающий вперед подбородок, обрамляя сухие, потрескавшиеся губы. Как затравленный зверек, забившийся в угол, он озирался по сторонам, терпя тычки и ругань от проходивших мимо не слишком вежливых пассажиров: 

- Чего расселся тут, старый? Ну-ка! Копыта с прохода убрал! 

- Фу, вонища-то! И как только тебя в вагон пропустили! Проводница! Высадите это чудовище, пока из Москвы не выехали! Задохнемся тут! 

Объемистая проводница в едва застегнувшемся на ней синем форменном пиджаке лениво проплыла по вагону: 

- Чего шумим, граждане? У него такой же билет, как и у вас, высадить не имею права. 

Молоденькая пассажирка с наивно- детской улыбкой и милыми ямочками на щеках неожиданно бойко заступилась за старика: 

- Отстаньте от человека! Едет и едет, никого не трогает. Задолбали! 

И, обернувшись к возмутителю спокойствия, ласково сказала: 

- Дедуль, да ты не бойся. Не обращай внимания. Мало ли сволочей на свете? Ты рюкзачок-то свой положи под сиденье, а куртку-то сними: тепло тут. Я тебе сейчас кипяточку, а то замерз поди. 

Отхлебывая из пластикового стаканчика пустой кипяток и прикусывая вынутым из рюкзака заваленным куском серого хлеба, старик расслабился и разомлел: 

- Дай Бог тебе доброго здоровья, красавица, и жениха хорошего. Как зовут-то ? 

- Маруся. Не, дедуль, жениха не надо: муж есть, и сынишка маленький. В Тимофеевке живем. Недалеко тут, семь часов всего. 

- В Тимофеевке, говоришь? И как там у вас? Ну, в вашей Тимофеевке? 

- Да хорошо у нас, только вот работы нет. Я-то в школе работаю, а муж пока что без работы. Случайными заработками перебивается. Дров бы вот подкупить, да денег нету. И кредит не дали. Ну, ничего, как-нибудь выкрутимся. А ты куда едешь? Есть кто на свете-то у тебя? 

- На свете-то? - грустно улыбнулся старик, - на свете-то есть. Сын у меня в Дивногорске. Вот к нему и еду. Только не знаю, примет ли? 

- Как-так не примет? Да разве ж можно отца-то родного - и не принять? 

- Можно, Марусенька, все можно. Все бывает на этом свете. А знаешь, мою жену тоже Марусей звали. Да-а. А еще был у меня сынок, Иванка. Младшенький. Добрый был, ласковый. Погиб в Афгане. Маруся как похоронку получила, так умом тронулась. И чего уж я только не делал - зря все. Так в психушке и умерла. 

- Жа-алко...- всхлипнула Маруся. 

Когда поезд подходил к станции Тимофеевка, Маруся, пробираясь к выходу, вдруг обернулась и сказала: 

- Слышь, дедуль, а ты ежели что, к нам в Тимофеевку давай! Не всем же по городам ошиваться. В деревне-то оно лучше. Картошку вырастил - и весь год сытый. Видать, добрый ты. Глаза у тебя... хорошие. 

Потом весело подмигнула и помахала разноцветной варежкой: 

- Не тужи, все у тебя сладится! 

На перроне города Дивногорска, приплясывая от мороза, стояла немолодая супружеская чета. Мужчина в дорогом кашемировом пальто и в серой меховой шапке типа «Ватсон» озабоченно и тревожно наблюдал за медленно подходящим поездом . Его спутница, интеллигентного вида дама, одетая по всем законам 

безупречного вкуса, держа мужчину под руку, недовольно ворчала: 

- Зачем было меня тащить с собой по такому холоду? Да и самому нечего было тут мерзнуть. Послал бы Николая, он бы встретил. 

- Так надо. Папа любит, чтобы всей семьей встречали. 

- Папа любит то, папа любит это! А что я люблю, тебе не интересно? 

- Лара, перестань! Он мой отец все-таки! Так... Вагон, кажется, второй. Странно... почему-то общий. Билетов что ли не было? 

Поезд остановился, и пассажиры стали медленно вываливаться на перрон. Через несколько минут вагон опустел, но отца не было. Мужчина сделал было несколько шагов в сторону вагона, но остановился, услышав: 

- Сынок! Толя! 

- Папа??!! 

Перед ним стоял старый неряшливый бомж с грязным рюкзаком через плечо и виновато улыбался. 

Сын дернулся было в порыве обнять отца, но, замешкавшись, лишь нерешительно пожал ему руку: 

- Здравствуй, папа! 

- Здравствуй, сынок. 

- Здравствуйте, Василий Семенович – с гримасой неподдельного ужаса на лице произнесла дама. 

Через час черный «Лексус» подрулил к аккуратному двухэтажному особняку, стоящему в глубине заваленного снегом участка. 

- Ого! – удивился Василий Семенович, - хоро-оший ты дом построил, сынок! 

- Это Ларочка все. Один я бы и не затеял такое дело: хлопотно, - улыбнулся Анатолий, - ты заходи, не стесняйся. Ванна там, а я тебе сейчас подыщу что-нибудь из одежды. 

Помывшись и переодевшись, Василий Семенович преобразился и помолодел: гладко выбритое интеллигентное лицо, аккуратно зачесанные назад все еще густые седые волосы, живые карие глаза - все выдавало в нем человека незаурядного, несуетливого и обстоятельного. 

Пообедав, мужчины устроились в креслах у массивного резного камина. 

- Ну, рассказывай, папа, как же так произошло, что ты оказался в таком положении? Что с твоим бизнесом? Где квартира, дом, машина, наконец?- начал разговор Анатолий. 

- А как это бывает, не знаешь? - ехидно прищурился отец, - Все просто получается, дорогой Толя, до банальности просто. Перешел дорогу крупному авторитету. Крепко перешел: он потерял все. Так уж случилось. Подробности тебе ни к чему: меньше знаешь – крепче спишь. Должен был бы расплатиться жизнью, как у них там полагается, но уговорил - откупился. Все пошло в уплату: и бизнес, и квартира в центре, и дом загородный - все. Сначала перебивался по друзьям, думал, поднимусь , но… увы. Потом месяц бомжевал, Как-то на улице встретил Серегу Колокольцева. Случайно. Помнишь Серегу? Ну, выпили пива, поговорили. Он сказал мне: 

- Не дури, Семеныч, езжай к Анатолию, - дал мне денег на билет, и вот я здесь. 

- Понятно... - отозвался сын, не пытаясь скрыть разочарования. 

- Да что тебе понятно? Понятно… Ладно, устал я. Отдыхать пойду. Покажи, где можно прилечь. 

- Пойдем, там тебе Лариса комнату приготовила. 

Они прошли мимо ванной, где Лариса брезгливо запихивала в мусорный пакет грязную одежду и рюкзак Василия Семеновича. Старик неожиданно резко подскочил к невестке и вырвал у нее рюкзак: 

- А вот этого не надо! Здесь память последняя о Марусе и об Иванке! 

- Ну ладно, - опешила Лариса, - память так память. 

 

В чуть приоткрытую дверь комнаты до Василия Семеновича доносились обрывки напряженного разговора: 

- Лариса, Лариса, ну что ты говоришь? Опомнись! Он мой отец! 

- А я? Кто я, Толя? Ты же понимаешь, что я не смогу жить под одной крышей с этим оборванцем, да еще со скверным характером ! 

- Да почему же, Лариса?! 

- Ну что ты упрямишься, Толя? Там ему будет хорошо: уход, медицинская помощь, друзья появятся, может быть и женится еще .. 

- Нет, Лариса, я не могу. Что люди скажут? 

- В общем, делай, как знаешь, но тебе придется выбрать: или он, или я! 

Входная дверь звучно хлопнула, и в доме повисла тяжелая тишина. 

Василий Семенович уже было задремал, когда в комнату вошел Анатолий: 

- Папа! 

- Да, сынок! 

- Я должен с тобой поговорить... 

 

Низенький старичок в телогрейке, ушанке и со странным рюкзаком через плечо не спеша шел через вокзальную площадь. Войдя в здание вокзала, он подошел к синему почтовому ящику под броской белой табличкой "ПОЧТА", вынул из кармана тоненький белый конверт, чуть помедлив, перекрестился и со словами "Прости меня, Марусенька" подтолкнул конверт в прорезь ящика. Потом он подошел к кассе, наклонился к окошку и улыбнулся голубоглазой кассирше: 

- Милая, мне один до Тимофеевки. Общий. 

 

Лариса нашла Анатолия в кабинете пьяным до бесчувствия и спящим прямо за столом рядом с полной окурков пепельницей. На столе стояли почти пустая бутылка виски и стакан. Рядом валялся помятый лист бумаги, исписанный аккуратным мужским почерком: 

"Дорогой сын! - прочитала Лариса, - Прости меня за этот спектакль, но я должен был узнать то, что знаю теперь: тебе не нужен отец, тебе нужны деньги отца. Сожалею. 

Я был уже приговорен. Смерть стояла у меня за плечами и дышала в затылок. Но Богу было угодно, чтобы я остался жить: тот, кому я перешел дорогу, погиб в автокатастрофе. 

Когда я понял, что буду жить, я продал все, что имел: бизнес, дом, квартиру, машины – все. 

Сто тысяч долларов я пожертвовал храму, где мы с Марусей венчались. По пятьдесят тысяч перевел на счета больницы, где умерла Маруся и Фонда инвалидов афганской войны. Остальные деньги - четыре миллиона долларов - лежат на разных счетах в банках Швейцарии. Еще сто тысяч наличными - со мной, в моем рваном и грязном рюкзаке, который так хотела выбросить твоя Лариса. Если бы она только знала! 

По завещанию ты получишь пятьсот тысяч. Кому достанется остальное - дело мое и тебя не касаемо. 

Не ищи меня. Теперь я буду жить свободно и праведно, жить и каждым прожитым днем всю оставшуюся жизнь благодарить Бога за Величайшую милость, мне подаренную. А все эти пансионаты, дома престарелых с персональным уходом и чудодейственной медицинской помощью - это не для меня. 

Прощай, сынок. Не поминай лихом старого маразматика. Живи и цени жизнь. У тебя все есть для этого. 

Теперь я знаю настоящую цену этой жизни!". 

Отец 

Да, чуть не забыл: я звонил тебе, когда ждал смерти в своей московской квартире, но Лариса сказала, что тебя нет в стране. 

 

Лариса дрожащими руками положила письмо на стол: 

«Вот, козел старый! Ну, ничего, помрет - все равно все наше будет! Наследников-то больше нет». 

- Толя! Просыпайся! Иди, раздевайся и ложись в постель! 

- Уйди, сука! Ненавижу! 

 

Эпилог. 

Через год в поселке Тимофеевка заработала старая заброшенная ферма, через два открылся цех, по производству молочных продуктов с торговой маркой «Тимофеевское», а через 4 заблестела позолоченным куполом новенькая церковь.

 

(фото из интернета)