Дед Ипат-бирюк.

Мене зовуть дед Ипат-бирюк. Я таёжный человек. Не то шоб дикий, а живущий вдали от людей-то. Моя заимка глыбоко в тайге и далече от проезжих дорог. Живу я с моей старухой Агафьей Тихоновной Благодарной здесь, вот уже почикай, как 60-ят годков с небольшим. У мене семья: пятеро сыновей, три дочки и уйма внучат. Понаездились они, мои сыновья да дочки до смерти мною любимые, по разным там Гавайням, да Канальньим островам. Понаелись там разных папай да и куражутси надо мной бирюком да над моей голубкой Агафушкой. Простите мои слёзы, дети мои! Я вас усех так люблю, шо и не у сказке сказать, ни пером описать! Вот так я вас, чертенят, люблю. Усех сразу люблю! А скокмо вас у мене?... Не припомню. Токмо вы с нами не живёте. Молодёжь! Вам подавай светску жизню. Театры, выставки там разны: умпрессионисты да Сальвадоры Вдали. Живите вы, мои золотые, где хошь, лишь бы вам было ладно да удобливо. А мы уж с моей голубкой Агафьей Тихоновной, вашей матерью да бабкой, как-нибудь тут без вас усех и прокандыбаемси. Ничо, силы пока есть! Здоровье у мене тоже ничаво, хорошее здоровье-то, слава Богу нашему, Спасителю! Мы-то с Агафьей Тихоновной сами-то без излишков богомольны, но в церковь по праздникам ходим. Жаль токмо, шо далече от нас церковь-то – полдня пути. Встаём ещё до рассвета и – в путь. А дорога-то к храму Божьему у нас самая красивая во всей тайге! А по утрам молимси у нашей иконы – Нерукотворный образ Спасителя, – прося у него удачливого дня. Да и вечером благодарим за хороший день, даже ежели он и не был удачливым. Надо быть усегда довольным людом и не жалитьси понапрасну. По весне птички у нас поють – заслушаешьси! Рядом с нашим домом пихта стоит шишкастая. Синичек на пихте уйма. Красивые они до умопомрачения! Дом у нас добротный, сам выстроил из вековых сосен в обхват. Стены толстые, щели хорошо заделаны паклей. Правда, воруют эту паклю синицы на гнезда, хоть плач. Подлетит к стене стая синичья, ухватит своим клювом шмоток, другой, третий пакли да и улетит на гнездо. Я не серчаю на еньтих пичуг. Птенчиков их мене жаль. Я приношу в охапке целый ворох пакли-то, да талдычу синицам: – Пташки божьи, вона скока я вам пакли принёс! Клювайте на здоровье её, паклю-то. Мене ж не жаль! Токма не разоряйте маву заимку. Я ж замёрзну со щелями-то! Да и старуха моя Агафья Тихоновна замёрзнет. Кто ж вас тады будет кормить да лечить, кады придёть студёна зима? Вы берите паклю-то вот отседова. И тычу пальцем в охапку. Но мене мои синички не слушають. Они таскают да таскают паклю из щелей. Ну чо с ними, непонятливыми красавицами поделаеш? Пусть таскають. Придётси токмо мене тады эти щели снова законопативати. Я тады перестаю их уговаривать, а сажусь на завалинку да дремлю, греясь на ласковом солнышке-то. А эти воровки-шустрянки тады мене используют, как плацдарму для обкрадывания. Они наперва сядуть на маву башку, потом уж тады на паклю в щели. Своруют шмоток пакли, опять на маву башку, и токмо тады летять к гнёздышкам своим. Я им талдычу: – Красавицы таёжны, вы нехорошо поступаети со мной. Я ж для вас охапку пакли принёс. Клювайте паклю оттедова. А они, озорницы-юрки, тады садятси на маву башку да давай свои песни таёжны распевати. Уж они поють, поють, а мене ж вздремнуть охота. Я им снова талдычу: – Синицы-юрки, дайте взремнуть мене, старому бирюку. А они мене не слушають. Тады я протягиваю им мою ладошку с семечками, они садятся на ладошку да клювают семечки и им уже не до песен. Мои ребятишки, вот многие из вас тоже, как и я, ваш дед Ипат-бирюк, живуть али в лесу, как я с моей Агафьей Тихоновной, али возле лесу. Вы видели синиц-то там? Так я вас, мои золотые, хочу обспросить: – Ну где же это видано-слыхано, шобы мене, вашему деду Ипату-бирюку эти таёжны красавицы не давали вздремнути? Не успели мы с синичьим братсвом и глазом моргнуть да хвостиком туды-сюди повилять, как началась люта зима. А зимы наши тутошные холодны-прехолодны. Снегу наваливает под самую крышу. Но мы сами-то не мёрзнем, печь в нашей избе уж очень хороша. С лежанкой печь-то. Так тепло зимой, шо мы открывам форточку. Это шоб вы, мои синички-проказницы, залетали к нам с Агафьей Тихоновной погретси. Токмо вы опять за старое. Пошто вы, озорницы наши, садитесь мавой голубке на голову, вам шо, мавой башки мало? Три штуки вы сидите на мавой башке, да четвёрта озорница сидит на мавом ухе. Слетай с уха-то, а то – осерчаю. И зачем ты села на чашку с чаем Агафьи Тихоновны? Ты же чай не пьёшь! Слетай с чашки, а то моя голубка на табе тоже осерчает. Вона для вас стоит кормушка у окна. Летите туды, там вас накормят... Вот так, мои дорогие ребятишки, мы и воюем с ентими синицами-юркими и летом, и зимой. Но мы с Агафьей Тихоновной не жалуемси на синичек, а жалеем их. А вы, мои золотые, их тоже жалейте, стройте им кормушки. И вот, мои славные, шо вам я сейчас поведаю. Этой зимой морозы так прихватили наши вековые ели, пихты да сосны, шо они затрещали. Многие деревья полопались снизу доверху. Лесному зверью стало совсем худо. Не токмо холодно, но и голодно. Стали приходить к нашей заимке олени, лоси, медведи, кабаны, куницы и другие звери. Мене жаль этот лесной народ. Я усегда заготавливаю много корма для своих животин. Не забываю и про всех остальных, вольных. Вот и сейчас я разбросал вокруг заимки всё, шо имел: сено, рожь, овёс, жёлуди. Все едят и мене совсем не боятси. Я подхожу к кормушке и подкладываю сено. Усе, кто с рогами его едят, но не разбегаютси. Куда бежать-то? Вокруг голая, засыпанная снегом тайга на много вёрст. Корма животине самой не найтити. Чуток поодаль от кормушки для рогатых – кормушка для медведей. Енти едят мои коренья лесные, мясо павших оленей да лосей. Замёрзли лоси-то да олени, оголодали. Кои пали, а кои добрались до мене. А у некоторых нетути сил докопатьси до земли-кормилицы. Снегу-то – аж до первых ветвей ёлок. А это, почикай, уже три аршина без десяти вершков. Я хожу по тайге, откапываю погибшую живность, вплоть до зайцев. Приношу на заимку, кладу в кормушки. Медведям – что покрупнее. Лисам да волкам – что помельче. Куницам – так енто совсем разну мелочь, вплоть до замёрзших синиц. Всем хорошо, никто не замерзает от голода да холода. А лучшей всех мене – деду-бирюку. Так мене кличут местные. Они далеко от мавой заимки, но иногда заходють. Не нравются они мене. Не нравются они и моим таёжным животинам. Люди енти – нехристи, в Бога нашего Спасителя не верють. В их руках ружья, за поясом – топор. Убивають они таёжну живность без жалости и разбору. И енто при таких морозах-то. Бедные животины не знають, как уцелеть, а енти нехристи их убивають, вместо оказания посильной помощи. Особливо страдают от них лисы из-за сваво красивого меха. Нахожу я оголодавшую животину, шо не могёт поднятьси на ноги, даю ей краюху хлеба, шо усегда со мною. Хорошая краюха, толечка, как из печи. Завёрнута краюха в полотенце да в меха от павшего лося, такого же, как ентот оголодавший. Краюха ишшо тёпла. Точней енто не краюха, а цельный каравай. Моя голубка сваво дело знает на зубок, на зубок лося-то оголодавшего. Даю я ентому оголодавшему лосю поманеньку ентой краюхи с моих рук-то. Исть он у мяне краюху-то, да исть. Краюха-то маненькой ему оказалась. Кончилась краюха-то. Крошки я собрал со снега да и всыпал прямо в рот оголодашему-то лосю. Лось немного поднабрался сил-то, но встать не могёт, хотя яму я талдычу: – Животина таёжна оголодавшая, вставай! Не ровен час, нагрянут нехристи. А животина смотрит на мене да и талдычит своими глазами: – Бирюк, нетути у мене силушки, краюха-то твоя мала была. Тады я ей, ентой оголодавшей животине и талдычу: – Животина оголодавшая, ты потерпи чуток, я сбегаю до заимки-то. Ишшо принесу табе краюху поболе ентой. Тады и встанешь-то ты. Животина смотрит на мене да мотаить головой в знак согласия. Я яё, животину оголодавшую, целую в нос потеплевший от краюхи-то да и бегу рысью быстрее волка на заимку. Хорошо, шо енто совсем рядом, не дале 20-ти вёрст-то. Мигом возвращаюсь к маму лосю-то с носом тёплым, достаю краюху в обхват моих рук. Животина быстро всё енто глотает, не пережовывамши. Чо жевать-то? Токмо время терять. А времени-то оно того, могёт и не хватить. Нехристей-то по тайге шастаеть вона скоко. Нехристь на нехристе сидит да нехристем погонят. Жевать-то некогда. И действительно, смотрю, подходют три нехристя. Нехристи как увидали мя, так сразу в пояс кланяются мене да говорят, шо хотели покормить лося. А в руках-то у них охотничий нож, за посом – топор. Еды лосю от них не видать. Прирезать они хотели лося-то. Но делают вид, шо ихня хотели покормить лося. Опоздай я на чуток, так прирезали бы маво лося, не моргнув глазом. Порубили бы это чудо лесное на куски, ободрав кожу, и утащили бы в своих мешках к сабе в волость без Бога. А тута я на их пути встал, и у мене в руках – винтовка дореволюционна. Правда, в винтовке всего один патрон-то. Нету у мене к ней патронов ишшо, давно все покончались, но один берегу, как зеницу ока. И пристрелю я каждого – вот те крест – хто при мене обидить животину. Нехристи знают про мою меткость, скорей догадываютца. Мол, раз Ипат-бирюк живёт в тайге, то любую белку в глаз может снять без промашки. Токмо они не знають, шо я в своей жизни ни одной животины не погубил. Не погубил даже и синицы. Потому и кланяются эти нехристи мене в ноги. А отвернись я чуток, так они и мене вместе с лосем прирежуть. Но я не свожу с них глаз, поглаживая свою винтовку однопотронну. И токмо когда они уйдуть, то и накормлю я лося маво ишшо сначала всё такой же, но новой краюхой, а потом и сенцом с моих запасов. Морковку ентот паршивец оголавший хрустить уже с моих рук. Лось мене бирюка не боитьси. Поев хлебушка, пожевав сенца, животина поднимаетси на ноги и не уходить. Животина тянет ко мне сваву мордочку. Животина мягкими губами собирает с моих ладошек крошки хлебушка. Я поглаживую животину дику, таёжну по холке, целую его в тёплый нос-то. Роюсь в моей сумке, нахожу завалявший кусочек сахарку. Животина берёт с моих рук лакомству, схрумкивает его, и так на мене бюрюка глядевает понимаючи, шо я обнимаву мою животину, цалуву в мягки да тёплы губы ишшо раз да иду назад на заимку. А лось-животина идёть за моей следом. Я не прогоняву лося, пусть идёть. Ведь приведу я яво, уцелевшего-то чудом, к кормушкам, и он ишшо покушает. Лосю хорошо будет, он примет новы силы. А ведь ещё недавеча он лежал на снегу, ноги яво не держали. К вечеру добралися мы с лосем до заимки. Лось остановился у заимки. Лось видить, как его братья таёжны дружно жуют сено, а кто-то и рожь. Некоторые берут своими мягкими губами пшеницу, а некоторые отнимают у зайца капусту да морковь-то. Я грожу своим пальчиком ентим животинам. Зайцы не очень любят сену, зайцы любят морковку да капусту. Животины понимают мене, они оставляют капусту да морковку зайцам. Токмо один сохатый мене не послушалси. Он токмо на мя помотрел, а сам всё тянетси мордочкой к морковьке-то да тянетси. А зайцы испугалися, отскочили от своейной кормушки. Сгрудился весь заяц под елью да и глызит оттедова то на сохатых, то на мене. Я подхожу к сохатому да и талдычу яму: – Сохатый, зачем обижаешь братьев своих меньших? У табе есть свой корм, не отымай у зайцев его корм. Я смытарюсь в заимку да принесу ишшо пуд, другой морковки, вам усем хватить. А сейчас отомкнись от кормушки-то. Вона к табе привёл я тваво собрата оголодавшего, зови яво к кормушке твоей. Сохатый тот мене опять не слушает и снова тычется своим мягкими, фыркающим губами в морковку. Тады подхожу я к ентой дикий и таёжной животине да показываю яму яво кормушку. Да рукой-то и отталкиваю от заячей кормушки. Сохатый сразу понял, шо енто не его кормушка. Он нехотя отошёл к своей. А мой-то лось стоит у опушка да не идёть, хотя я яму и машу рукавицей. Боится он медведей, пришедших подкормиться на заимку. Выползли из своих берлог все медведи, кои не добрали жиру-то на зимнюю спячку. Обычно ента живность шатаетси по весне, но осень получилась прошлая такой голодной, шо до весны ента животина не дотягивает. Вот и идуть к мене на заимку. Нюх у них хороший, чують они падаль преиздалека, прямо из своих голодных берлог. В буреломах они делають свои берлоги зимни под корягами пихт да сосен, поваленных бурей. Но жиру-то не добрали. Дожди, гриб сгнил, ягод был без ягод. Весной прошлой поздний заморозок погубил ягоды-то. В реке рыбы-то тоже почикай, шо не было, а енто основная пишша медвежья перед спячкой. Перехватили всю рыбу всё те же нехристи. А рыба-то рвалась вверх дать своих малых деток. Но нехристи перекрыли сетями реку-то. Почти вся рыба сдохла да сплыла вниз. Стоить медведь на рыбном месте, а рыбы-то нетути. Всего и взяли-то нехристи пять мешков рыбы-то. А тышша мешков рыбы сдохла. Я талдычу нехристям-то: – Пошто сгубили рыбу на тышшу мешков-то? Взяли бы свои пять мешков, так я бы вам и слов дурных не проталдычил бы. А нехристи мене в ответ: – Бирюк, мы нечаянно. Хошь? Возьми у нас мешок. Нам четыре мешка не съесть-то. Всё равно три мешка выбросим собакам. Я нехристям талдычу, шо такой нечестивой рыбы мене от их не надобно. Подавитесь вы ею сами! Но ежели я на следующую осень снова вас застукаю с сетью, то перестреляю, как паршивых собак вот из ентой винтовки. Пулей на всех вас у мене в избытке… Вот почему, дорогие мои детишки, ентой зимой у мене на заимке появилось так много медведей. Тышшу мешков рыбы у них отняли нехристи. Досталась медвежьему братству токмо самая малость, вот они и отощали. И вот тута я зову к кормушке маво лося, а он боитси медведей. Тады я подгребаю к моим медведям, оголодавшим без тышши мешков их законной рыбы, и талдычу им: – Шатуны! Вы у мене тута который день обжираитесь, а вон ентот ваш собрат сохатый оголодал. Отгребите в сторону! Дайти прошмыгнуть сохатому, он вас пужаетси. Мои дорогие ребятишки, шатуны и ухом не ведуть. Лопають да лопають павшего оголодавшего лося за обе щеки. Тады я взял махоньку хворостинку да и стал их ухлестывать по их раздувшимся от лося животам. Почикай усе шатуны отгребли, а один заартачилси. Наверно, ишшо не успел набрать жиру-то для спячки до вясны. Я яму талдычу: – Да отгреби ты на мал миг, косолапый чёрт. Пропусти сохату животину, а потом хоть лопни от объедания. Но шатун, наверна, совсем был без жира в брюховине. Он продолжал жрать в три горла лося, павшего-то, да продолжал. Тады я узял енту дику животину непослушную ласково за ухо легохонько да и отвёл его к братьям, которые уже, похоже, понабрали жиру-то для спячки. Набравшие жиру приняли ентого недобравшего для спячки к сабе в компанию. Похоже, шо они стали яму далдонить: – Ишшо успешь набрать жиру-то, не трепыхайси, отдохни маненько! Дай сохатому-то прошмыгнути, а потом и добирай жиру-то... И ентот косолапый, недобравший жиру-то, понял усё. Встал он на задние лапы-то да давай предней-то загребать воздух студёный да морозный, показывая, шо можно проходить. Умна шибко животина-то таёжна, хоть и дика. Ведь он мене, дети мои, мог одной ентой своей лапой зашибить до смерти. Да не стал он мене обижать-то, он вразумел, шо я яму друг и товариш. Усе мы тута в тайге други друг другу: и, чо косматы и, чо рогаты, и, чо косолапы, и, чо енти, как их... парнокопытноходячие. И те, чо летучи, и те, чо прыгучи. Усем нам надобно жить у мире и согласии! Правду, детишки мои дорогие, я вам талдычу, правду. Так-то. А пока енти ентого недобравшего жиру обонюхивали, то мой лось-то из-за мавой спины и просклизнул к свавой кормушке-то. Лось вволю и накушалси. А я яму в мавой заимке надыбал целёхонький мешок морковки. Правда, пол мешка я отдал зайцам. Вот такое у мене, дети мои, на заимке таёжной и происходит житие. Всем исть хочется, всем исть надо. И вы, мои дорогие ребятишки, ежели у вас шо-то останетси от еды, то вы енто не выбрасовывайте: Покрошайте пташкам-пичушкам, Многоликим разным зверушкам. В мохноте зверушкам-леснушкам, Гав-домашкам и мурлыкашкам. И тады у усех нас будеть мир и согласье, как и сказано в Законе Божьем. Читайте Закон Божий, там вы надыбаете усё, шо надобно для вас. Мои дороги мальчишки-шалунишки и любо девчаняшки-очаровашки, вам ваша доброта вернётси назад ишшо большей добротой… На том покудова я с вами прощеваюсь. Ваш дед Ипат-бирюк Благодарный да голубка моя Агафьюшка-лапушка Благодарная. Мы енто с ней благодарные, Богу нашему поклоны воздарные. Берегувайте сабе, вы ишшо нужны нам старикам да старухам таким, как: Мы с моей голубкой Агафьей Тихоновной, Шибко уместе со мной до конца воспитанной, Богу нашму Верой и правдой преданной, Счастье в Вере Божеской всегда веданной. Таёжным нашим братьям да сестрам младшим вы, мои дорогие девчушки-попрыгушки да мальчишки люби-книжки, тоже нужны. Цалую вас всех да обнимаю! Ваш дед Ипат-бирюк... (20-ть фотографий). ***

Другие произведения автора:

В трепете чувств

Наш-то.

Миг