А эту безответную барышню , которая в нашем «дружном» коллективе смотрелась как роза среди одуванчиков, обидеть шутя, походя, мог кто угодно.
В этой тревожной тишине, тихо переступая, как по минному полю я вошла внутрь. Где то в полутьме журчала вода. Наступила на шланг, и пошла вдоль. В одном месте шланг оказался выдернутым из штуцера и вода льётся на пол. Медленно иду дальше. И, наконец вижу в слабом свете картину, достойную пера живописца Венецианова…
Есть у него такая картина, «Жница» называется. Ну, про художника я мельком вспомнила, а хотелось в первый момент, когда страх прошёл, отбуцкать её, как следует. Сидит моя красавица на цементном полу, прислонившись к мойке, держит в руках пустой шланг и…спит сном ангела… Ноги свои длинные в одной галоше и в одном, целом ещё, башмаке вытянула и спит себе , ещё и чему-то улыбается дура своими нецеловаными пухлыми губами. Господи, ей ли здесь сидеть? Разве отец её Мефодий Фёдорович и мама Ирма такой видели жизненный путь своей ненаглядной дочки?... И хотя я сама не далеко ушла от этого состояния, речь не обо мне. Медленной тенью, с комком в горле от рвущися слёз тихонько соединила шланг, осторожно взяла его с Лилькиных колен , домыла оставшееся пространство. Лиля по прежнему сладко спала. Чувство щемящей жалости и обиды за это светлое и такое незащищённое создание почти никогда не покидало меня Значит, и во мне было что-то, мне самой непонятное. Все остальные легко и не обидно подшучивали над ней, частенько разыгрывали. И если мне казалось, что кто-то перегнул палку, мою бурю эмоций укротить было трудно. Я срывалась, как с крепкой цепи, и теряя всякую меру, наводила порядок. Мне казалось, пусть бы лучше меня разыгрывали, но таких желающих не находилось. Почему-то со мной считались.
Кончилась Лилькина блатная работа. Выгнали.
Не получалось у меня мыть за неё каждую ночь. Опять на поклон, иду. Лилька за дверью ждёт. Уговорила начальника в тёплое место её поставить, соль сушить. Там тепло, хоть не простынет на ледяном полу, да мокрая вечно. Неумеха, блин…
Приходим с ней и с этим «разводящим» в конуру, где соль сушат на огромной электрической сковороде.
У стены куча мешков с солью. Соль в них слежалась до каменного состояния. Её пока везли по морям-океанам, она отсырела. Теперь только добыть глыбину из мешка, высушить на этой сковороде, размять, просеять через мелкое сито в деревянный ящичек и разносить по линиям, где катают консервы.
Мне бы такую работу… Но была Лилька. Бог её создал для лёгкой работы. И платили тут хорошо. Во- время доставленная, легко сыпучая, соль не допускала остановки линий и качества консервов. Да и что немало важно, наша продукция шла за границу, или ещё куда, только в магазинах у нас в стране её не было.
Время от времени по цеху раздавался разбойничье-весёлый крик, протяжный, как в лесу »ау» - соолиии…
И тут как тут соль должна быть без промедления засыпана в воронки - дозаторы.
Когда бригадир ушёл, растолковав всю премудрость работы, подруга моя тут же разлеглась на тёплых мешках и блаженно вздохнула.
Я поняла, что не долго будет эта музыка играть…
Цех один. Я не далеко, танцую на своём батуте, негромко матерю своих корейцев, если надо. Но мне с ними легко. Они, как говорят у нас на побережье, -« ихь нихьт шпрэхен зи русланд», улыбаются мне, я им , и дело у нас идёт без проволочек. Но без отрыва от производства по временам забегаю в «солевую конуру»» перекурить. Пока всё нормально. .На своей мойке базлаю во весь голос любимую песню «Здесь, под небом чужиим... я как гость нежелаанныый…» Девки вразнобой подпевают. Это наш гимн… И вдруг, крик-
-Лилькаа, соолии… Это кричит Верка с третьей линии. В ответ тишина, которая взрывается у меня в мозгу.
Влетаю в конуру. Устроившись поудобнее, натянув свою клетчатую юбку на круглые колени и согнувшись в комочек спит сном праведницы моя подопечная, чтоб её черти взяли. Чуть не плачу от возмущенья, тихо ругаю эту безмозглую дуру и обзываю всякими нехорошими словами. Вместе кое- как насеяли соли. Побежала бедная девчонка спросонья, на ходу стукнувшись головой о железный край первой линии, чуть не выронила ящичек с солью. У меня душа обмерла. А Верка орёт благим матом (соль-то у ней кончается).
-Буржуйка ненормальная, давай шевели ж…й.-
Я конечно не могу себе позволить, чтобы не огрызнутся-
-Ах ты, кобыла ногайская, это кого, ты, сука Черемховская «ненормальной» назвала??? Закрой пасть, стерва.
Меня понесло в очередной раз…
Зачем мне нужно было в такое тяжёлое время лезть постоянно на рожон ради какой-то изнеженной девушки, рождённой в любимом мной городе Ленинграде. Я представляла тот Литейный проспект, где Лилька родилась и многое другое о чём она помнила и нам рассказывала. Почему я её жалела больше, чем себя, или кого-то ещё? До сегодняшнего дня я понять этого не могу.
Выгнать не выгнали, а перевели Лильку на последний этап работы на заводе, протирать солидолом готовые
консервные банки и паковать их в ящики. Склад холодный, ветер с моря дует в каждый угол, простудиться дважды-два. А что делать? Руки у ней с нашими сравнялись. Одежонка скудная, лапсердак её уже без подкладки. Порвалась подкладка. С личика спала. Но душа осталась нежным и наивным птенчиком. Никто , ни разу не слыхал от неё грубого слова. Все насмешки и приколы (как сейчас говорят) принимала с тихой улыбкой, как будто соглашалась с тем, что о ней говорили. Учила я её, учила, отпор давать, без толку.
Другие произведения автора:
Осень-матушка.
Житие не святой Марии 15.
Слушая Шопена.
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
