Катаев и бесконечность

 

 

 

а чудеса случаются. я серьезно.

встретил их как раз сегодня днем.

хотя некоторым они и вовсе могут таковыми не показаться, а кто-то их даже обзовет дичью, или хуже того – чушью собачьей.

но это мы опустим. я ведь о своих чудесах толкую.

опишу вкратце одну историю из недавнего прошлого, произошедшую со мной похожим каленым летом. как и сейчас – жар стоял будто столб, слепя в макушку лампой солнца. тело таяло, рисуя в одежде узор. я щурился слизняками глаз, кусая черствыми губами короткие лепестки воды.

разливался июль.

тем летом я безнадежно, бесповоротно, бесплодно и, как итог, безрезультатно искал и нигде не мог найти третий том полного собрания сочинений Василия Макаровича Шукшина. первый и 2ой тома я по счастливой случайности заполучил на книжном развале – цветущем, благоухающем и разрастающемся. в силе и соке он играл красками и переливался спелыми плодами, словно сад. было это в городе N, где мне посчастливилось родиться. по той причине, что поиски мои не были вознаграждены успехом, я через какое-то время оставил возможность обладания трехтомником. а значит снова всуе предался работе, чтению литературы, любованию собой, кратковременному, но точному пьянству. 

вскоре я был поражен, удивлен, счастлив и восхищен одновременно. почему? да все потому, что в другом, отличном от моего города N месте, в зелени торговых павильонов, раскинувшихся жадными кустами среди голых полей склада – я нашел то, чего так долго искал. нашел случайно, между делом, нечаянно, неожиданно, просто так. 

я гладил рукой короба с бюстами народных вождей Иосифа Сталина и Владимира Ильича Ленина. бережно перебирал их и раскладывал, сдувал пыль, омывал грязь, старался не тревожить, не беспокоить, не причинять вред, не испортить близкое и родное сердцу красное золото и солнышко.

или же снимал райские яблочки фолиантов с ветвей сколоченных полок. они давно поспели, и теперь дышали сладким медовым ароматом. собранные мной наливные яблочки были отличных друг от друга сортов и видов. пылал красным костром, пламенел, бился вверх, ревел, развевался бурым огненным знаменем сорт «слава победителям» в лице Юрия Бондарева, Александра Фадеева, Максима Горького, Алексея Толстого. 

а на противоположном берегу - белым сверкающим снегом, точеным скованным льдом, крепким мелом, острым клинком, глыбой айсберга светился, блестел, молил, серебрился, хрустел на зубах крупным сахарным песком «белый налив» Ивана Шмелева, Ивана Бунина, Ивана Александровича Ильина.

в стороне же, сторонке, где-то на «камчатке», опушке и ближе к земле, окруженный, защищенный, закрытый, охраняемый, безопасный, спрятанный за книгами Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Крупина Владимира Николаевича, Владимира Личутина, и конечно Василия Белова – зиждился, отдыхал, бездействовал и покоился огромным густым алмазом драгоценный третий том.

чудеса, да и только.

они кстати иногда возвращаются (чудеса), с чего я собственно и начал…

стыл вечер. он абсолютно ничем не отличался от предыдущих и последующих таких же вечеров - душных, липких, вымотанных, без сил, в унынии, размочаленных и обесточенных. я перебирал ножками, обутыми в модные кожаные туфельки на толстой платформе в сторону станции метро профсоюзная – оранжевой как живот апельсина. на мне была надета белая сорочка и светлые слегка широкие, как раз под стать располневшей фигуре льняные штаны. ветер трепал мои челку и бороду. я ронял жемчуг одеколона в улицу и выглядел уставшим, но это делало меня куда более привлекательным. 

сливочки облаков собирались жирной пенкой. август желто густел будто масло. развалившиеся огурцы домов стреляли семечками из окон. с шершавого леденца языка слетали строчки из Юрия Олеши, кружась, порхая и поднимаясь. 

как и в описанной выше истории, я длительное время искал восьмой том собраний сочинений (всего же их насчитывалось десять) Валентина Петровича Катаева (который тогда я так и не нашел). отдаю должное этому писателю ( возможно моему любимому), к кому я отношусь с превеликим трепетом, вниманием, интересом, страстью. покоривший однажды, он и по сей день не стынет сталью котелка моих литературных предпочтений. мовист, живая вода, повелитель железа, гениальный мастер слова и образа, дендист и эстет, белый парус, памятник, но юность; алмазный венец, зимний ветер, вечная вечна. я смело могу назвать его образцом, образчиком, вдохновителем, наставником, идеалом, примером своего литературно-художественного Гения.

(я бы мог конечно сюда отнести и Анатолия Мариенгофа, или уже упомянутого мной Юрия Карловича Олешу, а также Александра Андреевича Проханова, но в данном тексте этого делать не буду.)

вечер мокрой половой тряпкой стелился. неба губы тучей затягивались как сигаретой. и не было ничего примечательного, важного, значимого, толкового. только ложь, духота, мелочь, дорога, голос, думы грузные (как мешки с мукой), кашель, бездомные животные, пыль, голуби, симпатии, уборные, влюбленность, газированная вода, козырек подъезда.

плелся домой я закончив работу. 

над головой, в лазури, со страшным громом, звоном и скрежетом, цепи дождей на кулаки Невидимый наматывал. 

вдалеке, мимоходом, нехотя, неохотно, мимовольно, невзнарок, не по нужде - приметил старуху, распродающую разный скарб. полуживая, не в себе, без памяти и без лица, испускающая дух, вне сознания – она кажется спала одним глазом, но другим, потускневшим, седым и выцветшим смотрела, осматривалась, пялилась, глядела, стерегла сторожевой псиною зрачка эту ветошь и рухлядь.

перед ее крючковатым и высохшим носом узорчатыми лентами вились и шипели ядовитые клубки ремней, коров будто морды мычали калоши, темное столовое серебро стеснительно молчало, жадная бижутерия жабой спала, соленые овощи (сморщенные как сапоги) в банки стеклянные прятались. 

чертовщина, но…

вы бубните, что чудес нет. я возражаю вам, что есть. у старухи этой на прилавке, чуть поодаль, с краю, в стороне, на отдельно выделенном месте, в тени – распустился цветок с радужной и пестрой маковкой разыскиваемого мной восьмого тома. других книг в продаже не было. 
все-таки чудеса случаются, я серьезно.