Как я вычислил шпиона в свите Петра I

  Но всё по порядку.
  Как-то раз, читая книгу Колпакиди (Александр Иванович, род. в 1962 г., российский историк спецслужб) "Щит и Меч" о всех руководителях органов госбезопасности (начиная с Московского государства и кончая современной Россией), я обратил внимание на приведённый там указ царя Петра I от 3 февраля 1718 г.. В моём рассказе февральские даты того года играют ключевую роль.

  "Указ бомбардирской роты капитан–поручику Писареву. Ехать тебе в Суздаль и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдутся подозрительныя, по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привести с собою купно с письмами, оставя караул у ворот".

   Тут необходимо дать пояснения.
   Пётр I, чтобы де-юре разорвать отношения со своей первой женой Евдокией, 23 сентября 1698 года отправил её под конвоем в женский Суздальско–Покровский монастырь — туда ещё при Рюриковичах ссылали всех бесплодных и опальных жён русских царей..., и первой из таких "постоялиц" была Соломония Юрьевна Сабурова (в иночестве София) — бесплодная жена Ивана III (отец Ивана Грозного). В те времена пострижение в монахини означало официальный развод.
   Их общего сына — восьмилетнего царевича Алексея царь отдал на воспитание своей любимой сестре Наталье.
   Применить силу по отношению к своей жене Петру I позволили обстоятельства — по стране шла реакция на второй стрелецкий бунт, проходивший весной и в начале лета 1698 года. Вернувшись в конце августа из полуторагодичной заграничной поездки, царь учинил следствие по этому бунту — "большой розыск", многочисленные демонстративные казни последовали одна за другой (около 2 тысяч человек были казнены с сентября по февраль следующего года).
   Пётр I поставил свою жену перед выбором — или она по-хорошему уезжает с глаз долой в монастырь, или ей будет инкриминировано участие в заговоре стрельцов со всеми вытекающими отсюда тяжкими последствиями. И Евдокия была вынуждена согласиться на более "мягкий вариант", хотя всё её нутро протестовало против подобного насилия — она абсолютно не понимала за что, за какую провинность ей была уготована эта участь. В статье "О разрыве отношений Петра I с первой женой" я изложил свою версию "похолодания" между супругами.
  
   Поселившись в монастыре, Евдокия отказалась принимать постриг. Тут надо пояснить, что без церковного суда или приговора насильственное пострижение не допускалось. И лишь только через год, после долгих десятинедельных (!!!) уговоров приехавшего в Суздаль окольничего Семёна Языкова (член следственной комиссии по делу о стрелецком бунте), опальная жена Петра I приняла монашество, хотя это отнюдь не факт и есть версия, что "церемония пострига" была ею нарочито сымитирована для "контролёра из Москвы". Спустя 19 лет на допросах казначеи монастыря Маремьяны, та скажет:

   "У меня в келье постригали царицу; а подлинно ли постригли, не ведаю, для тото, что ее постригли за завесом; чернеческое платье она носила недель с десять, или и больше, не помню; а после какой ради причины скинула, не знаю; только сказывала, что не отрекалась; после того все ходила в мирском платье".

   Да и сама Евдокия потом признается в покаянном письме бывшему мужу, что не соблюдала нормы монашества:

   "... И по пострижении, в иноческом платье ходила с полгода; и не восхотя быти инокою, оставя монашество и скинув платье, жила в том монастыре скрытно, под видом иночества, мирянкою..."  (стр. 467, том 6, Приложения, № 152, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", Санкт–Петербург, 1859 г.)

   Пётр Алексеевич в этом деле был так щепетилен потому, что "официального согласия" на развод от Евдокии он так и не получил, а по церковным канонам можно было жениться во второй раз только в случае смерти жены или после её ДОБРОВОЛЬНОГО пострижения в монахини.
   Можно себе представить, как судороги обезобразили лицо Петра I (такое с ним часто случалось в моменты волнений), когда он спустя почти 20 лет после ссылки первой жены в монастырь "узнал новость", что Евдокия жила там, как мирянка. Ведь, если она по-настоящему не постригалась, а лишь сделала видимость, то второй брак Петра с Екатериной считался бы недействительным, и рождённые в нём дети получили бы статус незаконнорожденных (тогда ещё был жив провозглашённый наследником малолетний Пётр Петрович, 1715 – 1719 гг.), и значит они не могли бы претендовать на наследие престола.

   Но я немного забежал вперёд. Вернусь к десятой годовщине пребывания бывшей царицы в монастыре — в начале 1709 года на суздальской земле Евдокия встретила и полюбила майора Глебова (Степан Богданович, род. ок. 1672 г., казнён в 1718 г.), который приехал в Суздаль для рекрутского набора на рубеже 1708–09 годов. Его московская супруга Татьяна Васильевна долгое время болела ("болит у нея пуп и весь прогнил и все из него течет: жить–де нельзя"), и нерастраченные силы любви майора и бывшей царицы сделали своё дело.
   Они жили "как супруги" в течение всей "командировки" Глебова по рекрутскому набору — около двух лет. Время течёт неумолимо и всё хорошее когда-то заканчивается — после выполнения своих служебных обязанностей майору надо было возвращаться в Москву. В дальнейшем между собой они общались только путём переписки (лишь несколько раз майор сумел навестить её), всё-таки у Глебова в Москве была семья (жена, сын, дочь), ну и служба есть служба. Кстати, Евдокия в своих письмах настойчиво просила Степана добиваться перевода служить поближе к Суздалю и вообще получить "дембель" или назначение на воеводство (управление поселениями) в местах поближе к ней.

   Петру I об этой любовной связи стало известно совершенно случайно (спустя девять лет) — лишь только после того, как в феврале 1718 года было возбуждено следственное дело против его сына — царевича Алексея Петровича, обвинённого в "измене царю и отечеству" и в бегстве за границу. Там он скрывался во владениях императора Священной Римской империи — Карла VI. Царевич "рванул" подальше от глаз своего отца в Вену не просто так — жена императора и жена царевича (она к тому времени уже умерла после родов) были родными сёстрами. Спустя один год и четыре месяца после побега царевича Алексея разными угрозами и посулами сумели выманить из Европы к "родным берёзкам".
   Он возвратился в Москву поздно вечером 31 января, а уже на следующее утро Пётр I со своим ближним кругом выработал всю дальнейшую стратегию действий над царевичем. Судя по всему, Алексей уже 1 февраля был расспрошен отцом, но конкретных имён "соучастников" тогда им названо не было.
   В понедельник 3 февраля в Кремлёвском аудиенц–зале в "торжественной обстановке", в присутствии духовенства, министров и других высших должностных лиц Пётр I высказал все претензии своему отпрыску (тот был как арестант — без шпаги). Алексей попросил у отца "жизни и милости".
   Царь пообещал проявить милость, если тот отречётся от наследия престола и выдаст абсолютно всех людей, причастных к его бегству за границу. Алексей дал на всё это согласие и передал отцу письмо с покаянием. Вслед за этим вице канцлер Шафиров зачитал приготовленное для подписи царевичем "Клятвенное обещание" (об отрешении). Вот его фрагмент:

   "... обещаюсь и клянусь... той воле родительской во всем повиноватися, и того наследства никогда ни в какое время не искать и не желать и не принимать, ни под каким предлогом. И признаваю за истиннаго наследника брата моего царевича Петра Петровича." (стр. 444, том 6, Приложения, № 145, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", Санкт–Петербург, 1859 г.)

   Отойдя в отдельную каморку, Алексей назвал отцу некоторых людей, которые ему помогали и знали о его бегстве за границу. Очевидно, что именно тогда прозвучало имя Александра Кикина и, вероятно, была упомянута Евдокия. Затем всё "высокое собрание" перешло в соборную церковь и там перед святым Евангелием царевич отрёкся от наследия трона и подписал бумагу.

   В этот же день Пётр I пишет несколько указов об аресте "соучастников преступления" царевича. Один указ доставляется курьерами 6 февраля в Петербург светлейшему князю Александру Меншикову и в этот же день ровно в полдень в гарнизонный каземат Петропавловской крепости генерал–майором князем Голицыным Петром Михайловичем привозится уже им арестованный Кикин (Александр Васильевич, 166? – 1718 гг.). Он когда-то был любимцем и сподвижником Петра I, начинал служить бомбардиром в его потешных полках, был денщиком царя во время Азовских походов, назначался адмиралтейств–советником и вообще специализировался по "морским делам" (ему же принадлежит разработка передачи морских сигналов флагами).
   В том, что Кикин был непосредственным организатором и вдохновителем побега сына, Пётр I уже не сомневался, а вот про степень участия в этом деле своей бывшей жены царь хотел достичь более чёткого понимания. И он, написав 3 февраля указ об отправке следователя Григория Скорняков–Писарева в Суздаль (см. в самом начале статьи), не дал ход этому указу, а стал дожидаться ПИСЬМЕННЫХ показаний сына.
   Итак, 4 февраля 1718 года Пётр I в письменном виде задаёт своему сыну вопросы в семи пунктах..., и через четыре дня — 8 февраля получает на них развёрнутые ответы, где упоминается уже множество имён людей, якобы причастных к его бегству за границу. Там же фигурирует и имя его матери.
   И вот только после этого царь посылает следователя в Суздаль. Скорняков-Писарев отправился туда 8-го или утром 9-го февраля. Он прибыл в суздальский монастырь (расстояние от Москвы 220 вёрст) 10 февраля 1718 года. Эта дата нам известна из его письма Петру I.
   Примечательно, что у историка Николая Устрялова в его многотомном труде нет текста указа (от 3-го февраля), который я привёл в самом начале этой статьи. Откуда же его мог взять автор книги "Щит и меч" Колпакиди ? Я предполагаю, что он его нашёл в недрах архивов спецслужб. Да, ещё хочу внести одно уточнение — опираясь на слово "фаворитов", автор книги даёт понять, что Пётр I к моменту написания этого указа уже был в курсе любовной связи Евдокии. Нет, это совсем не так. Слово "фавориты" в то время ещё имело и другой смысл — ближнее окружение, помощники, друзья. А любовная связь Евдокии Лопухиной и Степана Глебова вскрылась лишь в Преображенском застенке на допросах арестованных людей из монастыря — об их взаимных отношениях рассказала монашка–старица Каптелина 19 февраля, и на следующий же день майор Глебов был арестован. Более подробно об этой трагической любви и гибели майора можно прочитать в моей статье "Любовь и казнь майора Глебова".

   Итак, читая труды историка Николая Устрялова, я не обнаружил текста этого указа Петра I, но зато увидел его УПОМИНАНИЕ. Дело в том, что для написания шестого тома о царевиче Алексее и его побеге, Устрялов выезжал в Вену и там очень долго работал в тайном государственном архиве. Там он разыскал множество донесений посланника Венского двора в России — Отто Плейера своему императору о тех событиях в Москве.
   Вот что пишет Николай Устрялов:

   "По словесному показанию царевича 3-го февраля, на другой день посланы курьеры Сафонов и Танеев в С.–Петербург и капитан–поручик Скорняков–Писарев в Суздаль, с повелением привести в Москву указанныя царевичем лица. ..." (там же, стр.170)

   Эти слова написаны со следующей сноской — "Донесение Плейера цесарю от 17 / 6 февраля в тайном государственном архиве в Вене".

   На донесении Плейера проставлены даты его написания по двум календарям через дробь — 17 / 6 февраля, где вторая цифра соответствует Юлианскому календарю, применяемому тогда в России.
   Получается, что Отто Плейер узнал об "отъезде" следователя в Суздаль ещё ДО свершившегося факта, то есть, его ПРОИНФОРМИРОВАЛИ об этих указах. И если в Петербург курьеры уехали в действительности, то в Суздаль на тот момент никто ещё отправлен не был.

   Кто же мог быть информатором Отто Плейера? Тут напрашивается ответ такой — этим человеком мог быть тот, кто был ВХОЖ к Петру I и мог узнать о планируемой отсылке курьеров в Петербург и следователя в Суздаль. Из всего близкого окружения царя на эту "роль" больше всего подходит камер–паж (слуга, денщик) Петра I — Семён Иванович Баклановский. Попробую обосновать свою мысль..., и для этого расскажу об одном деле, связанном с Александром Кикиным.

   Итак, в самом конце 1714 года Александр Васильевич Кикин сильно погорел на "хлебном деле" — при поставках продовольствия (фуражировка) армии и флоту избранная когорта чиновников–толстосумов (князь Меншиков, адмирал Апраксин, канцлер Головкин и др.) за свои деньги через подставных лиц по дешёвке закупала зерно и продукты, а потом за казённый счёт эти "друзья П....", ой, не так..., "птенцы гнезда Петрова" фактически сами у себя покупали этот провиант, но уже втридорога. Естественно, сальдо от аферы (махинаторы около трёх лет проворачивали свои дела) шло в карман этим господам, среди которых был и Кикин.
  Для преступных схем наживы была даже создана фиктивная торговая фирма в Амстердаме и денежки оседали в тамошних банках. Как говорится, "кому война, а кому мать родна" — в то время ещё продолжалась изнуряющая Северная война (для России она началась в августе 1700 года), плюс "османы" не давали покоя..., и каждая казённая копейка была на счету.

  Обнаружив этот "распил" государственных средств, Пётр I учинил суды и расправы над многочисленными казнокрадами (наказали только "мелких" чинуш — им жгли языки калёным железом, клеймили, ссылали в Сибирь, казнили ...), но при этом его "лучший кореш" светлейший князь Меншиков был царём прощён, а Кикин прикинулся "шлангом", сымитировав апоплексический удар (инсульт) — у него отнялась речь..., и на все вопросы следствия он только таращил глаза и мычал.
  Царь не стал трогать "болезного", тем более, что за него заступилась царица Екатерина Алексеевна (это видно из письма английского резидента в России Джорджа Маккензи от 3 декабря 1714 г.), а лишь заставил того заплатить в казну большой штраф и отправил подальше от своих глаз в Москву.

   Именно тогда Кикин часто бывал в своей родовой усадьбе в Щурове (сейчас входит в городскую черту Коломны), где к нему "вернулся язык и хорошее настроение". В это же время на "левые" деньги Александра Васильевича в Петербурге продолжалось строительство Кикиных палат. Возможно, что именно тогда часть утаённых денег (около 40 тысяч рублей серебром) была сокрыта в Щурове. Об этом ещё не найденном кладе и о его вероятном местонахождении можно прочитать в моей статье "Тайна клада Кикина".

  Опала казнокрада длилась недолго, Александр Васильевич был прощён и снова стал служить государю, но уже без привычного "доступа к телу"..., но чтобы по-прежнему быть в курсе настроений царя относительно себя любимого, ему пришлось заводить при свите Петра I агентуру в лице камер–пажа Семёна Баклановского..., естественно, оплачивая такую услугу. Уже будучи арестованным по делу царевича, Кикин, отвечая на письменные вопросы Петра I, писал 18 февраля 1718 года — "Баклановского имел к себе года с три и тайну сказывал...".

   А 5 марта на допросах Кикин показал, что говорил Баклановскому — "... что ни слыхал от царскаго величества и от государыни царицы, ему Кикину все сказывал, и денег ему 100 руб. дал. Баклановскому он говорил: как царевич прибудет, чтоб ему прислать известие для того, чтобы царевич на него чего не налгал..."
   Чтобы понимать цену этих денег, скажу, что в то время "квалифицированный" мастеровой (плотник, каменщик) получал около 20 рублей в год.
   Так вот, "агент" Александра Васильевича прознал 3 февраля, что царь зачем-то послал в Петербург своего курьера Сафонова, но конкретику — не знал. И он пишет Кикину письмо о московских событиях того дня (об отречении царевича Алексея от наследия престола) и отправляет в Петербург своего человека — "частный" курьер сумел опередить "государственного", но Кикин не понял, что ему делать с этой информацией и поспешил за советом к своему брату Ивану. Там его и арестовали ближе к полудню 6 февраля.
   Суд министров (считай, близкие друзья Петра I) 14 марта в числе других присудил Баклановскому смертную казнь, но окончательное решение оставил на усмотрение царя. Историк Устрялов о его судьбе так ничего и не выяснил..., но мне кое-что узнать удалось — жив он остался, имел пять детей (три сына и две дочери) и даже во времена правления императрицы Анны Иоанновны был весьма заметен — его подпись присутствует под челобитной о восстановлении монархии (1730 г.) и он служил воеводой в 1731–38 годах в тогда ещё маленьком Красноярске с населением около 5 тысяч жителей. По болезни он был уволен со службы в Кашин.

   Историк Устрялов пишет, что Кикин был женат на сестре Баклановского. Но мне представляется, что это неверное предположение историка. Во-первых, у Баклановского кроме брата Константина была только одна сестра Федосья, а во-вторых, Кикин последним браком был женат (он женился примерно в 48 лет) на молодой Надежде Ивановне Колюбакиной. Да и сам Устрялов однажды называет (с чужих слов) жену Кикина Надеждой, и тут же сам себе противоречит, приводя документ, где она уже зовётся Фёклой. Одним словом, с "жёнами Кикина" в разных источниках существует полная разноголосица..., но то, что последней его супругой была Надежда Ивановна Колюбакина (дочь Ивана Яковлевича Колюбакина) — я установил на 100% по документам купли-продажи земельных участков уже в "послепетровское время".  В Википедии ошибочно называется её фамилия — Шафирова (видно, ошибка пошла "по цепочке" из одной родословной книги 19 века).
   Почему я так "бьюсь" за настоящее имя этой женщины ? Пётр I, как правило, наказывал не только самих "преступников" но и многих их родственников — так после казни Кикина, его беременная жена была выгнана из своего дома (из только что выстроенных Кикиных палат) на улицу абсолютно без вещей (ещё стояли мартовские холода), и через два месяца на окраине Петербурга в "приюте убогого чухонца" она родила. Там её в охапке соломы, всю оборванную, с плачущим ребёнком и разыскал бывший коллега Александра Кикина по "морскому цеху" генерал–адмирал Апраксин (Фёдор Матвеевич, 1671 – 1728 гг., президент Адмиралтейств–коллегии, брат царицы Марфы Матвеевны).
   Он сначала запросил у Петра I разрешение на оказание им помощи (без уведомления государя можно было поплатиться за сочувствие опальным) и, получив согласие, снабдил бедную женщину едой и одеждой. О дальнейшей судьбе матери и дитя нигде ничего не сказано, но мне удалось косвенными путями проследить за ними..., но это уже совсем другая история.
   Извините меня за это "лирическое отступление".

   Завершу эту публикацию предположением — уж если камер–паж царя "работал" на Александра Кикина, то почему бы ему ещё не "подработать" и на Священную Римскую империю? Наверняка, цесарский посол Отто Плейер платил ему побольше Кикина.

Другие произведения автора:

Лимонные розы

Мой город

Драма