Антон Диденко. Воспоминания

        ПРЕДИСЛОВИЕ

Антон Федорович  Диденко запомнился мне высоким, статным, крепким стариком. До конца жизни сохранял он ясный ум, отзывчивость, чувство юмора. Умер А.Ф. Диденко в 1976 году, в Киргизии, в поселке Орловка, в возрасте 89-и лет.

Литературно обрабатывая рукопись, я старался по возможности сохранить стиль и слог Антона Федоровича.

В воспоминаниях описывается драматическое становление советской власти в северо-восточном Казахстане.

Владимир Ноллетов.

АНТОН  ДИДЕНКО          

      ВОСПОМИНАНИЯ

Родился я 30 января 1887 г. в селе Большой Токмак Бердянского уезда Таврической губернии в семье крестьянина-бедняка Диденко Федора Анисимовича.

Отец занимался сельским хозяйством. До 1902 г. жили в Токмаке. Затем переехали в село Средняя Покровка Николаевского уезда Самарской губернии. Здесь я закончил три класса церковноприходской школы. После окончания  в 1904 г. стал работать у помещика Мальцева на хуторе Бекердак. Работал по учету труда, так как грамотных было мало. Потом меня отправили на сельхозкурсы в город Балаково. По контракту я должен был по окончании курсов отработать три года у помещика с вычетом за обучение 25% зарплаты. Проучился первый курс, закончил с отметкой «отлично» по плодоводству. На второй курс потребовалось удостоверение о политической благонадежности родителей, а я такого не имел. Меня исключили, но я все-таки работал агрономом-практикантом. В 1907 году мы решили переехать в Сибирь. Приехали в Зайсанский уезд, в село Алексеевка (ныне это Маркакольский район). Занимались сельским хозяйством.

В 1914 г. началась русско-германская война. Меня призвали в армию, я попал в город Томск, в 32-й полк. Меня сразу отправили в учебную команду 32-го полка. Проучился два с половиной месяца. Назначили взводным в маршевую роту, отправили в действующую армию, в 17-й Верхнеудинский полк, который пошел на Брест-Литовск. Когда приехали, наши войска отступали. Я попал со взводом в арьергард, то есть прикрывал отступление главных сил. Когда мы отступали, на пути нашли батарею из шести орудий. Командир батареи был убит, а батарейцы разбежались. Я решил расстрелять снаряды и повредить орудия, чтобы не досталось противнику. Весь мой взвод в этом участвовал.  Мы  четыре человека потеряли ранеными. Осталось 58 человек. Но получилось очень хорошо: наши артиллеристы были опытными и стреляли без промаха. Шестеро воевали в русско-японской войне. Мы выдержали три атаки. Бой длился чуть не двое суток с перерывами. Потерь больше не было. Командир 20-го артиллерийского дивизиона генерал-лейтенант Изместьев приехал и спросил солдат: «Кто командовал батареей?» – Ему сказали: «Старший унтер-офицер 17-го Верхнеудинского полка Диденко Антон Федорович». Он тут же написал приказ и назначил меня командиром батареи. Приказ писал я сам под его диктовку. Так я и остался командиром батареи.

Потом меня отправили на переподготовку. Я был на курсах два месяца, а после произвели меня в обер-офицеры, то есть в подпрапорщики. Вскоре я познакомился с большевиками, а в январе месяце 1918 вступил в партию.

В Алексеевку я прибыл в 1918 г. в мае месяце. Тогда там уже была первичная парторганизация. Возглавлял ее  Бочкарев Григорий Власович. Вторым членом был Саньков Иван Игнатьевич, я стал третьим. Мы начали проводить вербовку в партию, но никто не вступал. Даже бывшие фронтовики, хотя они  знали, что такое партия, и что ей нужно. Все-таки в Алексеевке мы смогли набрать группу из 17 сочувствующих. Нужно было больше собрать. Меня командировали в поселки Успенку, Урунхайку и ряд других, одним словом, вокруг озера Маркаколь. В Успенке была ячейка из десяти человек, возглавлял ее Кандауров Яков Федорович. Потом я пробрался в Урунхайку, там был Тюнин Федор Поликарпович. Он пас коров, так что для него никак не представлялось возможным вести какую-нибудь работу. Я постарался поставить его лесником. Лесничий был мне друг и сочувствовал большевикам, хотя в партию не шел. Когда Тюнина поставили лесником, он мог ездить, как лесник, по поселкам и проводить работу. Я дал ему задание: объехать вокруг Маркаколя и через три дня вернуться домой. Я тоже к тому времени должен был быть в Урунхайке. После того, как я объехал поселки, началась работа по всему Маркаколю. Но организовать партизанский отряд было очень трудно: рабочих нет,  крестьянство никак не идет,  колчаковская полиция занимается день и ночь обысками, ищет оружие и обмундирование военного образца.

Начальник полиции – Барсуков Николай Петрович, он же начальник контрразведки. Мне лично пришлось сдать шинель, лишь бы спасти оружие. Шпионы работали вовсю, но и большевики не спали. Я работал председателем церковного комитета, Саньков  – на почте, Бочкарев – в сельсовете. Как мы не маскировались, нас преследовали на каждом шагу. Я несколько раз подвергался обыскам. Санькову и Бочкареву пришлось бежать из Алексеевки. Меня часто выручал поп Серебряков Михаил Константинович. Он говорил колчаковцам, что большевики в Бога не верят, а Диденко у нас председатель церковного комитета и часто выполняет должность псаломщика. Когда приезжало начальство, он приходил ко мне и давал задание к заутрени, где и что читать. Церковнославянский язык я хорошо знаю, и благодаря этому я два раза избежал ареста. Волостной писарь Картавенко Федор Яковлевич внес  в список большевиков меня, Санькова, Бочкарева, Диденко Ивана Федоровича и ряд других – всего 83 человека. Он жил по соседству. Его жена пришла и сказала: «Беги, Антон Федорович! Мой старый дурак донес на вас, и вас всех завтра заберут». Больше ждать было некогда и нечего. Я собрал весь свой актив и сказал, что дальше быть в Алексеевке нам нельзя. Или мы должны организовать отряд и выступить, или бежать за границу. Тогда тов. Илюшенко Яков Никитич спросил: «А ты пойдешь нашим командиром?»  – Я ответил: «Я пойду тем, кем вам хочется. Только медлить нельзя». – Тогда он говорит: «Решай сам, мы готовы хоть сейчас». В дверь постучали. У ворот стоял часовой Чачин Фрол Дмитриевич, он отворил дверь. Вошел Чемерской Николай И. и подал мне бумажку, в которой сообщалось, что из Зайсана выехали 20 русских казаков под командой Солдатова Н.И.  Барсуков должен помочь ему арестовать большевиков, дать восемь человек и сам будет провожать до Зайсана.

Тогда я сразу же назначил двух нарочных в Успенку к Кандаурову. И написал приказ, чтобы 15 декабря 1919 года к двум часам дня он был с отрядом в Алексеевке. Также написал Тюнину и велел передать Гуляеву в Орловку, Нильку в Еловку о немедленном выезде.

Передо мной поставили задачу убрать с дороги Барсукова любой ценой. Я решил покончить с ним. Он 14 декабря хотел скрыться до прихода отряда Кандаурова. Но получилось иначе. Мы сумели Барсукова напоить допьяна. Это было сделано мною и одной барышней, за которой он ухаживал. Мы с ней договорились, что она поведет его в сарай, а я там буду ждать с петлей. Накину ему на шею, и она поможет мне его подвесить, чтобы это выглядело как самоубийство. Было еще рано, а он никак не соглашался ждать вечера. Когда они, наконец,  пришли, я был наготове. Барсуков  сразу меня увидел, выхватил наган и крикнул: «А, большевик проклятый, и тут ты мне мешаешь!» И выстрелил в меня в упор. Но я успел заскочить за столб. Я стоял на куче навоза, где нами было намечено его повесить. Я выхватил свой наган и прицелился, с упором на столб. Выстрелил ему в правый висок. Он упал, наган полетел вправо. Я побежал на Самарскую улицу и закричал: «Караул! Николай Петрович застрелился из-за ревности!» Я убежал к шурину, велел вычистить наган и ночью принести его мне. На допросе по делу Барсукова барышня сказала, что он давно ухаживал за ней, но она ему отказывала. И он застрелился, потому что она его не любила. А любит она одного большевика.

Назавтра Кандауров с отрядом стоял в ближних горах, ждал сигнала. В три часа дня я зарядил два патрона 12-го калибра и выстрелил. Отряд  напал на полицию и обезоружил ее. Кандауров искал Барсукова. Но ему сказали, что сегодня утром того похоронили. Тогда он успокоился. Быстро собрались алексеевцы, примерно 120-130 человек. Моим заместителем был назначен Анисимов Трофим, взводным командиром – Диденко Иван Федорович или Диденко-2, как его называли в отряде. Выделили разведку из 12 человек конных под командой Колесникова Гордея. Командиром отряда был назначен Кандауров Яков Федорович, командиром 1-й роты – Кандауров Фрол  Иванович, командиром 2-роты и комиссаром отряда – Диденко Антон Федорович. Отряд, посланный арестовать большевиков, дошел до села Буран, услышал, что большевики организуют отряд, и дальше ехать не решился, попросил подкрепления.

Мне как комиссару предстояло назначить начальника гарнизона в селе Алексеевка. Я выбрал Новикова  Федора Михайловича, крепкого беспартийного большевика. И мы с ним организовали дружину самоохраны. Кандауров выступил с отрядом на Буран 16 декабря в 4 часа дня. Я задержался: нужно было организовать подводы, обеспечить отряд  хлебом, мясом. Я составил списки зажиточных, у которых Новиков должен был взять все, что нужно отряду, и обещал догнать отряд.

Дела в  Алексеевке мы закончили к вечеру, в ночь выехали в Николаевку. Получил сведения, что в Николаевке у некоторых есть оружие. Пока искали оружие, чистили кулаков, ночь прошла. Утром приезжаю домой, у ворот стоит конь в седле. Зову жену. Она вышла   навстречу, сказала: «Отряд твой бежал, сейчас приедут и постреляют вас как уток». – Я ей ответил: «Ну, это как знать». Когда я разбудил Анисимова, он мне сказал, что доехали до Ордынки, кто-то выстрелил, и все в панике бежали. Я спросил: «Где Кандауров?» – «Он тоже прибежал». – «А где Диденко Иван?» – «Он не ездил, его ударила лошадь. Он в больнице».

Белякам было понятно, что большевики струсили. Их было человек 70. Они попросили подкрепления, а кулаки пустили «утку», что казаки уже на Бикет-Базаре. Это 30 километров от Алексеевки. «Большевики, разбегайтесь!» Кто именно пустил «утку», расследовать не было времени. Собрали общее собрание вместе с отрядом. Я выступил, начал говорить, что родина в опасности, нужно дружнее браться за оружие. Некоторые партизаны отказались, решили бежать за границу. Осталось 107 человек, да и те вооружены чем попало. Тогда я решил, что конный отряд не боеспособен, скорее убегут. Надо вести отряд пешком. Сам сел на переднюю подводу, и все 107 человек также сели на подводы. А кулаки говорили: «Как же он будет удирать пешком? Сам едет и брата везет с собой. Погибнут все как мухи. Зайсан может послать сколько угодно, им вернуться не удастся».

Не доезжая до Лугового, я остановил подводы, высадил всех и скомандовал: «В цепь!» Люди – в большинстве фронтовики – команду знают, рассыпались в цепь аккуратно. Я прошел по цепи. Проверил настроение бойцов, потом скомандовал: «На подводы!» Поехали дальше. Разведка доложила, что в Луговом казаков нет. Мы его заняли без боя. Вечером разведка донесла, что на правом берегу Кальджира стоит батальон полка Караева. Я дал указание: «Продвигаться лесом, не торопясь, к Кальджиру. Доносить Диденко Ивану Федоровичу, а я еду в село Ордынка,  оттуда вернусь».

Я сообщил пропуск и отзыв, попросил Кандаурова выделить мне человек 5-6 для разведки в Ордынке. Нашлись охотники. Мы собрались выезжать. Приехал нарочный из Алексеевки и подал мне бумажку. В ней говорилось: «Товарищ Диденко, берегись: Черкасов предатель». Подпись: Начгар. Житель Лугового привел мне коня с седлом и сказал, что конь тихий, 100 километров можно скакать не кормя. Я поблагодарил хозяина, и мы поехали. Подъезжая к горе Чуда, на 11-м километре, увидели, что навстречу едет всадник. Мы рассыпались в цепь по камышу, окружили его и поймали. Когда я спросил, куда едет и зачем, он ответил, что едет к Диденко, послал Черкасов.

Приехали в Ордынку. Я поставил патруль из пяти человек – по два человека с обоих концов и одного внутри поселка. Сам же с нарочным пошел на квартиру к Черкасову. Когда я постучал в дверь, Черкасов спросил по-казахски: «О кым?»  – Я ему ответил: «Дыке». Он отворил и хотел зажечь огонь, но я не разрешил. Он спросил о нарочном. Я сказал: «Вот он». В бумажке Черкасов писал, где находятся беляки и сколько. А мне сказали в Алексеевке, что Черкасов работает на две руки, и пришло донесение, что он предатель. Я быстро обдумал, как поступить, и решил забрать его с собой во что бы то ни стало. Когда я предложил ему ехать со мной, он категорически отказался. «Мне ехать нельзя, у меня дела более важные, чем ваши». Я понял, что если я его оставлю, он предаст нас. «Какие у вас дела? Нашим и вашим? Я это запрещаю». Он попробовал было меня уговорить. Но я сказал: «Живо собирайся, иначе я спускаю курок. Живым я тебя не оставлю». Он тут же собрался. Жеребец был уже оседлан, и двустволка приготовлена. Сразу можно было понять, что человек – предатель. Только вышли из дома, как прибежал нарочный Черкасова. Когда я приставил к его лбу наган, он сказал, что идут белые. Прибежали и мои патрули. Я передал им Черкасова и сказал: «Будьте осторожны». Тимошенко И. снял с него двустволку и говорит: «А теперь попробуй бежать». Лошади наши были за поселком. Когда мы подошли к ним, белые окружили Ордынку. Мы бросились бежать правым берегом Иртыша в Китай.

Снег был очень мелкий. Мои бойцы быстро ускакали, и только следы были видны. Они меня бросили. Я их больше не видел. Мой конь шел средним галопом. Я оглянулся и увидел, что на повороте дороги за мной гнались 7 человек. Пятеро скакали дружно и кучно, примерно в километре от меня. Двое далеко отстали. Я доскакал до второго поворота, свернул в камыши метрах в ста от дороги. Тут стоял большой горелый пень. Отвел коня подальше, привязал к лесине. Сам укрылся за пнем. Хотел выстрелить в первого всадника, но раздумал: застрелю его и сразу обнаружу себя. Решил стрелять в четвертого и пятого, когда они поравняются со мной. У меня кроме нагана была шестизарядная японская винтовка марки «Арисак». Когда четвертый приблизился, я выстрелил. Лошадь упала, и, кажется, ушибся седок. Я выстрелил во второго, попал. Он свалился на правую сторону, то есть в сторону выстрела. Лошадь закружилась, подошла к убитой лошади. Первый, под которым я убил лошадь, кинулся прямо на меня. Я застрелил его почти в упор. Взял у него наган и шашку. Патронов не нашел, по-видимому, не было. У второго, казаха,  была четырехлинейная винтовка. Двое отставших повернули назад, не доехав до меня. Те трое, которых я пропустил, по вершине горы, в двух-трех километрах от меня, тоже поехали назад.

Опасность миновала. Я поймал лошадь, взял, что мне было нужно, и через Китай поехал в отряд. На дороге встретил двух китайских казахов. Спросил по-казахски, где речка Китайка. На ней стоит Луговое. Там был мой отряд. Они показали.

Приехал в Луговое часов в 10 утра. Перекусил и хотел отдохнуть, но разведчики доложили, что идет колонна белых, а их разведка уже рядом. До того, как я приехал, начальник отряда Кандауров послал тех пятерых, которые меня бросили, искать меня. Сказал: «Если его не найдете, то будете расстреляны. Вечером вы меня в Ордынке бросили, сегодня бросили  Диденко. Таких партизан нам не надо». Но искать им меня не пришлось, я сам вернулся.

Мы приготовились к бою, вышли из поселка. Жители кинулись бежать за границу; Китай рядом, за речкой. Часть партизан тоже побежала. Белых было 170 человек с двумя пулеметами «Шоша». 70 человек – русские казаки, остальные – казахи Алашского полка. Место для обстрела оказалось непригодным, пришлось отступить в село. Беляки стреляли из двух пулеметов. Русские казаки попытались ворваться в поселок, заехали с тыла. Но 14 казаков уложили, 6 убежали. Винтовки и коней убитых мы забрали себе. Один наш подвозчик был ранен шашкой. Перед закатом они стали отступать, пулеметы стрельбу прекратили. Так наш отряд принял первое боевое крещение. А я – уже второе.

Поздно вечером подошел отряд Гуляева – 65 конных. Кандауров предложил ему преследовать противника. Тот не согласился. «Тогда дайте нам лошадей, мы будем гнать белых». Тоже не согласился. Решили ждать утра. Я усилил разведку.

Наши подвозчики прибежали в Алексеевку и говорят: «Казаки идут на Алексеевку. Диденко Антон Федорович не вернулся из Ордынки. Наверное, убили. Отряд разбили. Диденко-2 и Кандауров тоже убиты. Партизаны, которые остались в живых, убежали в Китай». В Алексеевке поднялась паника. Старики пошли выгонять из домов молодежь, чтобы вступала в отряд для защиты села. Но тут наша разведка привела трех пленных. Когда беляки шли колонной из Ордынки в Луговое, два офицера и полицай Демкин от колонны отстали. Наша разведка их отрезала, забрала в плен и повела через Китай в Алексеевку.

 Утром вся алексеевская молодежь прибежала в Луговое, кто в чем. Мы собрали собрание, объединили отряд Гуляева с нашим. Кандауров остался начальником отряда, я –  комиссаром. Гуляев был назначен  начальником штаба, а приехавший с Гуляевым штаб-офицер подполковник Побуковский Николай Романович  – комендантом отряда. Раньше он скрывался от царских властей. Прибежавшую молодежь отправили обратно. Отряд Гуляева целиком остался здесь. Командиром эскадрона кавалерии стал Перков Иван Иванович, командиром 1-й роты пехоты – Кандауров Фрол Иванович, командиром 2-й  роты – Диденко И.Ф. В то время у кулака Зайцева жил работником молодой казах Жантасов. Его по-русски звали Иваном. Хорошо владел русским языком. Он приехал  по наряду на подводы. Я уговорил его остаться в отряде моим личным переводчиком. Обещал вовлечь в комсомол. Подводу Зайцева я отправил с другим. Так у меня появился переводчик. Отряд выделил мне 5 связных. На другой день отряд пошел на Ордынку. Разведка донесла, что там белых нет. Мы вошли в Ордынку без единого выстрела.

В Ордынке жил обер-офицер Кузнецов Прохор Иванович. Он пришел к нам и изъявил желание остаться в отряде. Захотел остаться и Черкасов. Кузнецова направили в разведку рядовым к тов. Колесникову Т.А., предупредив, что он царский офицер. В ночь на 25 декабря нам надлежало взять Буран. В Буране были белые, к ним  прибыло подкрепление. Кавалерии дано было задание переправиться через Иртыш и зайти в тыл противника. 1-я рота должна была зайти с Сухого Лога, 2-я рота – правым берегом Иртыша. Связной Ермоленко Кузьма Михайлович донес, что кавалерия через Иртыш переправиться не смогла, лошади не подкованы, да и сам Перков струсил. Я вынужден был идти к ним, оставив пять человек около лошадей, остальных влил во 2-ю роту. Рота передвигалась повзводно, без стрельбы. Стрелять было почти нечем. А беляки усилили огонь, три их пулемета работали беспрерывно, и часто слышалась винтовочная стрельба. Когда подошли к Бурану примерно на 200-300 метров, место оказалось очень ровным. Рота залегла. Было уже темно. Командир 2-й роты Диденко-2 скомандовал: «Вперед!» Рота лежала. Я не вытерпел, покрыл матом. Тогда Новиков, который был в цепи рядом, сказал: «Товарищ  Диденко, смерть на носу, а ты материшься». Я ответил: «Матерок командира подымает дух солдата». И повторил команду: «Вперед! За родину и советскую власть!» Пулеметы уже стреляли выше, так как они стояли на крышах и пули летели высоко. Белых было человек 150-170. Когда мы подошли вплотную, я выстрелил, и с криком «ура» мы бросились вперед, с обоих концов одновременно. Теперь работал один пулемет «Максим». Беляки убежали на правый берег Кальджира. Ночью мы произвели обыски, искали оружие. Завербовали бурановцев, около 20 человек.

 Утром 25 декабря наступил праздник Рождества. Начали звонить к обедне. Люди пошли молиться. И когда кончилась обедня, поп вышел из церкви и помахал крестом пулеметчику, который находился против церкви. Пулеметчик прекратил стрельбу. Два других пулемета белых били по левобережному Усть-Кальджиру. Белые начали наступать. Завязалась перестрелка. Командир 2-й роты Диденко-2 занял правобережный  Усть-Кальджир. Я пошел на почту передать результаты боя и вызвать к прямому проводу начальника гарнизона Зайсана капитана Сражельского. Телефонов не было, пришлось передавать телеграфом. Я предложил им сдаться. Он ответил: «Сегодня праздник, а вы, господин Диденко, проливаете кровь». Тогда я сказал: «Чтобы не проливать кровь, вам нужно сдаться. Зайсан не Москва, а Москва советская». Он ответил: «Население Зайсана сдаваться не хочет, и советскую власть нам не надо. Вы большевики и грабители». На это я сказал по-церковнославянски: «Берегись делающих беззаконие. Аз гряду, расстреляю в первую очередь». Больше я его не видел и не разговаривал; он сбежал за границу.

К белякам подошло подкрепление, и они повели наступление на Буран. Прибыло сто человек из Алашского полка, который стоял в Зайсане. Командовал ими Сорокин Александр, из купцов. Они открыли из-за Иртыша огонь из четырех пулеметов. Один пулемет марки «Кольт» и три пулемета «Максим». Нам каждый час доносили, сколько белых и какое у них оружие. Командир отряда Кандауров приказал: «Ни одного выстрела без цели. Стрелять только на расстоянии прямого выстрела, беречь патроны, беречь себя». Комсостав белых старался бросать против нас алашцев, а  своих, то есть русских казаков и полицию, посылать воздерживался. К вечеру нами были взяты в плен примерно 30 алашцев. Командир этой группы полицай Чувашев был выпивши. Когда я стал его допрашивать, где начальник полиции Боярышников, он сказал, что тот уехал на Дуз-Агач, а вместо себя оставил Штейна, царского офицера. Всех пленных передали моему переводчику Жантасову.  Их обезоружили и разместили по аулам, на поруки казахам.

 Ночью пришел батальон белых из полка Караева. Нам пришлось сделать маневр. Мы оставили ложные следы через Акжол на Каратал, а сами всем отрядом, кроме разведки, отступили до Алексеевки. В Алексеевке пробыли один день. Разведка донесла, что весь батальон Караева пошел по нашим следам на Каратал. В Буране остались казаки и алашцы. Белые заняли правобережный Усть-Кальджир, Дуз-Агач и Муникен. Мы ночью вышли из Алексеевки и двинулись на Буран. Утром выбили белых из правобережного Усть-Кальджира. Из Бурана мы отправили связных для связи с полком Ровенского, который шел на Тополь. Связные прибыли в полк, когда он выбивал белых с Тополева Мыса. У белых захватили трехдюймовое орудие и пулеметы «Максим». Роменский передал через связных, что мы 2 января 1920 года должны подойти к Зайсану. Этот приказ мы выполнили. Противник везде отступал. Мы двигались быстро. Только в Мужиксу 2-3 часа была перестрелка. Мы взяли в плен 20 алашцев. У нас прибавилось оружие. Отряд разделился на две части. Одни пошли на Каратал, другие – на Зайсан. Тем, кто шел на Каратал, предстояло отрезать путь на Майкапчигай, то есть задержать бегущих в Китай беляков. В Каратае к отряду присоединились партизаны под командой каратальца Шепеля Якова, знающие все места Майкапчигая.

Был бой. Часть белых убежала. Часть уложили в горах Майкапчигая. Многих задержали, бежавших с семьями направили в Зайсан. Полк Роменского дошел до поселка Карабулак. Белякам удалось убить нашего пулеметчика и отобрать взятый у них пулемет. Последний бой полка Роменского произошел на Уйдене. Было много убитых, раненых и взятых в плен. В Зайсан мы вошли одновременно с полком Роменского, который назывался: 18-й кавалерийский революционный полк. Собрали полковое собрание, на котором наш отряд влился в полк под названием: 8-й эскадрон  18-го кавполка. Начальником гарнизона был назначен Роменский Михаил Николаевич, командиром 8-го эскадрона – Гуляев, начальником милиции Зайсана – Тюнин, комиссаром 8-го эскадрона – Диденко А.Ф., комиссаром полка – Кондратовский. Приказом комполка Роменского по зайсанскому гарнизону 8-й эскадрон был послан на Хабарский перевал преследовать отступающих беляков. Командир эскадрона и парторганизация послали Диденко А.Ф.,  выделив сто бойцов.

Погода была сухая и бесснежная. Морозы доходили до 40 градусов и больше. Из своих посыльных я взял одного Жантасова, как переводчика и как хорошо знающего местность. Жантасов завербовал одного своего знакомого по имени Малий. Фамилии не знаю. Белые захватили восемь зимовок. Нам остались три зимовки, километрах в семи от белых. Несколько раз мы пытались выбить беляков из аулов, но безрезультатно. Охрана у них была очень сильной. Кроме того, аульные собаки не позволяли нам напасть врасплох. Тогда мы решили отравить собак, но нечем было. Мы с Жантасовым и Малием придумали собрать по аулам рога, налить в них сало и разбросать вокруг аулов. Жантасов это выполнил быстро. Над этой выдумкой смеялись в сотне: «Скоро наш комиссар начнет беляков ловить на сало и мясо». И смеялись не зря: когда перед рассветом  наша сотня входила в ближние аулы, собаки были заняты добычей, не лаяли. Им было не до нас. Мы спокойно обошли их. Мы заняли 4 аула. Убитых с нашей стороны не было, раненых было 9 человек. Потери белых не считали, но пленные говорили, что у них 11 убитых и 30 раненых. Все пленные были отправлены на верблюдах в Зайсан. В следующую ночь нам не удалось взять ни одного аула. Наша разведка опоздала с донесением, и белые убежали. Я решил поехать в Зайсан за подкреплением.

В Зайсане я зашел к Роменскому. Это было на 17-й день моего отсутствия. Роменский мне сказал, что получена телеграмма  от командира группы о высылке Побуковского, как царского подполковника. Когда Побуковскому об этом сообщили, он попросил дать ему человека, который бы знал казахский язык. Мы выделили человека и отправили на трофейной лошади. Провожатый возвратился с лошадью, на которой уехал Побуковский, и рассказал, что его приняли как брата, и что он сообщил обо всем, что происходило, назвал всех командиров и комиссаров. На следующий день у нас было полковое собрание. Роменский в своем выступлении сказал, что нам нужно выбрать командира полка, вместо него. Я был избран секретарем собрания. Роменский подал мне телеграмму, адресованную комиссару 8-го эскадрона 18-го ревкавполка: «Немедленно арестовать Роменского Михаила Николаевича и отправить в распоряжение 177-ой бригады. Комбриг Сосновский. Комиссар Трофимов». Начали выдвигать кандидатуры. Я предложил Кандаурова, но Гуляев сказал: «Кандаурова у нас нет. Пока ты был в отъезде, его назначили председателем чрезвычайной комиссии. Он завтра должен от нас уехать». Тогда я выдвинул кандидатуру Кузнецова П.И. Назавтра Кузнецов принял полк и гарнизон. Он взял из полка 250 человек, 100 человек из эскадрона и комиссара Кондратовского. Они поехали на Бахты, преследовать недобитых нами беляков. Туда отступал полк Караева. Уже стало тепло, разлились реки, пошли северные оплывины. На десятый день они вернулись, преследовать не было возможности.

 Никто, конечно, не знал, что тов. Кузнецов алкоголик. Как вечер, так Кузнецов гуляет. 7 апреля 20-го года получаю телеграмму: «Комиссару 18 ревкавполка тов. Диденко. Немедленно арестовать Кузнецова Прохора Ивановича и выслать в Кокпекты, в штаб бригады. Комбриг Сосновский. Комиссар Трофимов. На место Кузнецова подберите сами. В противном случае займите сами должность командира полка». Но где взять комиссара? Я пошел к Гуляеву, предложил принять полк. Он сказал, что подавал заявлении на политкурсы, просьбу его удовлетворили, он на днях должен выехать в Семипалатинск. Я остался один. Нет членов партии Кандаурова, Тюнина. Гуляев тоже уезжает. Мохнорылов и  Минеев демобилизовались по возрасту. Вот тут-то я узнал кузькину мать, как старики говорили. Куда не сунься – везде один. В это время поступил приказ: «На Бикет-Базар идет отряд белых, преследуемый 1-м Семипалатинским полком. Комполка – Тимофеев. Встречайте, примите все меры. Сосновский». Бикет-Базар находится в 180 км от Зайсана. Я взял 120 человек, в ночь двинулся на Бикет-Базар. Полк оставил на товарищей Глушенко и Диденко-2. Они уже готовились к демобилизации по болезни. Но я документы еще не подписал, оставил до возвращения. На рассвете мы достигли Бикет-Базара.  Он был занят белыми. Они сделали в нем привал, поджидая обоз. Но обоз уже был отрезан отрядом полка Тимофеева.

Перед Бикет-Базаром место чистое, спрятаться негде. Нам пришлось ждать ночи. Бой начался перед закатом. У белых в основном были оренбургские русские казаки. Это был один из батальонов атамана Анненкова. С наступлением темноты некоторые из них кинулись бежать. Группа в 30 человек сдалась без боя. К полуночи подошли 100 человек полка Тимофеева, которые преследовали белых уже трое суток. Но часть беляков все же убежала. Тимофеевцы продолжили преследование, а мы вернулись в Зайсан, забрав своих пленных.

От Сосновского поступил приказ собрать весь полк в Алексеевке, так, чтобы он располагался вдоль границы от Майкапчигая до Катон-Карагая. А вести полк через Горное на Курчум. Там в горах скрывались беляки. Когда прибыли на Курчум, с беляками уже расправился комиссар Трофимов. Нам он приказал ехать в Ивановку, 8 км от Кокпектов. Приехали в Ивановку, стали ждать дальнейших распоряжений. Наконец поступил  приказ явиться в Кокпекты со списками полка и поступить в распоряжение 177-й бригады. Я и полковой писарь или секретарь Серов Михаил Иванович поехали в Кокпекты, явились в штаб бригады. Нам сообщили, что в Кокпекты прибыл 531-й регулярный войсковой полк под командой Грязнова. Командир бригады отдал приказ: «Влиться 18-му ревкавполку в 531-й полк. Тов. Грязнову всех распределить по полку. В трехдневный срок демобилизовать всех старше 32-х лет. Мобилизовать двух кокпектынских учителей для оформления документов». Списки партизан были составлены со слов. Год рождения было трудно узнать. Оформили около 200 человек. Остальных включили в полк без оформления. В нашем полку было 586 человек.

В Сазах и Бахтах зимовали крупные отряды белых, их надо было ликвидировать. Я остался при штабе бригады, чтобы познакомиться с командиром полка и комиссаром. Мы с комиссаром Трофимовым пошли на квартиру командира полка Грязнова. Она находилась рядом. Там был командир батальона тов. Шайтанов. Он спросил меня: «Ты пойдешь в наш полк или на политкурсы?» – Я сказал: «Где я буду нужен, туда и пойду. Учиться никогда не поздно, нужно сначала покончить с белыми». – Он пожал мне руку и сказал: «Спасибо, браток! Пойдешь в 1-й батальон командиром 1-й конной роты и комиссаром». Когда подошел Грязнов, он говорит: «Товарищ полковник, вопрос решен. Сей муж будет у нас командиром 1-й конной роты и комиссаром». – На что Трофимов сказал: «Я внес Диденко в списки на политкурсы. Ну ладно, раз он хочет покончить с белыми, пусть идет к вам». Тут же был написан приказ. Мне разрешили взять из своего бывшего полка 120 человек и 30 человек разведки. Я также взял Жантасова как переводчика.

Уже был приказ идти в Зайсан. Полк должен был выступить на подводах под охраной конной роты. Нашему батальону было поручено преследовать противника, идущего на Бахты,  и ликвидировать его во что бы то ни стало. Моя конная рота выступила немедленно.  Доехали до Тарбагатая. Жантасов поехал в аулы узнать, какой  дорогой  удобнее пройти. Он вскоре вернулся, приведя молодого казаха Малия, который знал все пути до самых Бахтов. Прежде чем ему доверить и выдать оружие, я решил дать ему задание. Надо было проверить человека. Задание он выполнил хорошо. Тогда я предложил ему вступить в комсомол. Он сначала отказывался, но Жантасов его уговорил: «Если ты не вступишь в комсомол, тебе веры не будет. Даже я, хоть и друг тебе, буду тебя опасаться». Мы тут же его оформили и выдали комсомольское удостоверение.  

Разведка донесла, что белые прошли Сазы и торопятся в Бахты.  Шайтанов – человек с характером. Я говорил, что наступать нужно ночью, а днем мы можем послать Жантасова узнать, где можно белых обойти. Но Шайтанов не послушался. Я ему хотел доказать, что мы можем наткнуться на белых, и они нас уложат. С его доводом, что мы не успеем, и они уйдут за границу, я не был согласен. Я говорил: «Нам нужно точно узнать дорогу и есть ли еще где-нибудь белые. Лошади у нас такие, что мы можем делать 15-20 км в час». Он не согласился. Спорить с ним было бесполезно, а связи с командиром полка не было. Ждать, когда установится связь, Шайтанов не хотел. Пришлось выполнять распоряжение. Жантасов сказал: «Я переводчик. А Малий проводник. Считаем, что Диденко прав, надо ждать ночи». Он ответил им грубо: «Чего вы мне мешаете? Я офицер, и мне 38 лет. Я военный стратег».

Часа в 3-4 мы пошли в наступление. Противник был близко. Мы с Жантасовым и сотней бойцов хотели обойти белых, но кругом были горы. Арьергард, прикрывавший их отступление, начал по нам стрелять. Полурота шла полным карьером. Когда мы выехали на открытое место, одна пуля ранила меня в левую ногу и убило подо мной коня. Я упал вместе с ним на каменистую дорогу и  сильно ушибся. Потерял сознание. Когда пришел в себя, возле меня сидел Жантасов. Он сказал, что проводника Малия, комбата Шайтанова и четырех бывших партизан нашего эскадрона убили в одном ауле. Туда их привел Малий. Рота все же успела отрезать противнику путь к отступлению. Командование батальоном принял на себя тов. Углицкий, бывший царский офицер. В конной роте меня заменил Жантасов. Было взято в плен 260 беляков. В том числе два полковника, поп,  много обер-офицеров, среди них мой друг прапорщик Проскуряков. Я его спас. Встретился с ним снова в 1965 году. Об этой нашей встрече писали в газете «Рудный Алтай».

Меня увезли в Зайсан. Убитых похоронили в Сазах. Пленных пригнали пешком в Зайсан. Построили на 2-й улице, напротив штаба полка. Тут же находилась больница, где я лежал.  Командир полка тов. Грязнов послал ко мне старшего конвойной команды тов. Илюшенко Якова Никитича. Тот сказал: «Командир полка просит: если сможешь, выйди к пленным. Может, ты кого-нибудь из них знаешь». Я надел костюм и с помощью Илюшенко пошел. Когда я подходил к пленным, Илюшенко скомандовал: «Смирно! Равнение на право, господа офицеры!» Я поздоровался с ними. Они ответили: «Здравия желаем, товарищ комиссар!» Почти все были оренбургскими казаками. И почти все босиком. Я спросил командира полка: «Нет ли у нас какой-нибудь обуви?» – Он сказал: «Есть валенки. Не все же из них виноваты, надо некоторых обуть. Мы гнали их до Тополева Мыса, это 80 км».  Он приказал завхозу  выдать валенки тем, кто захочет. Из босых никто не отказался. Один пленный обратился ко мне: «Господин полковник!..» Я ответил, что у нас господ нет, только товарищи. Илюшенко приказал: «Потихоньку надевайте валенки и пойдете все копать себе могилу». – Кто-то из задней шеренги сказал: «Товарищ Диденко, неужели вы меня расстреляете? Я в 16-м году был в вашей батарее. Я прапорщик Каратаев Борис. Давно хочу вступить в партию, но не представлялось возможности». – Я ответил: «Утопающий хватается за соломинку. Я тебе еще в батарее предлагал, но ты не вступил».    Потом сказал: «Каратаев, выйди из строя!» Он вышел. «Иди на 1-ю улицу к Мотовилову Осипу Ивановичу и скажи, что ты пленный, что тебя послал Диденко». –  «Одной могилой будет меньше», –  сказал Илюшенко.

Пулемет стоял на телеге, которая сопровождала пленных. Илюшенко скомандовал: «Ряды, стройся! Направо! Шагом марш! Арию Тополева Мыса запевай!» Они запели «Бородино». Я дал команду: «Отставить! "Смело, товарищи, в ногу!" запевай!» Молчали. Тогда я сказал пленному попу: «Ну-ка, батя, запевай как в церкви пел!» Они запели. Когда дошли до окраины Зайсана, где сваливали мусор, Илюшенко остановил, скомандовал: «Ряды, стройся! Равняйсь!» Пулемет ехал с нами. Я сидел на телеге, у пулемета. Пленные подумали, что сейчас будут стрелять. Тут выступил полковник Грязнов. Говорил он много: «Если побежит хоть один человек из вас, всех расстреляем. Вы теперь должны быть преданными советской власти. Мы дали вам жизнь вместо смерти. Когда вы нас били, вы были нашими врагами. Теперь вы должны быть друзьями». – Один из обер-офицеров сказал: «Товарищ полковник, вам и конвою даем гарантию, что все как один, без всякого конвоя, придем туда, куда нас пошлют. Значит, большевики такие, каких я вас сейчас вижу. А нам говорили, что большевики не разбирают, стреляют всех, кого поймают. У нас одного нет – Каратаева». Я сказал, что Каратаев остается в штабе писарем. Тов. Грязнов подтвердил: «Раз Диденко рекомендует Каратаева писарем, пусть будет так». Он сказал Илюшенко: «Ведите! Если пароход придет и не будет брать, звони мне». Мы сели на телегу и поехали. Поп долго махал нам руками.

В больнице я пролежал больше месяца, до 20-го мая. На замену 531-го полка прибыл 229-й Новгородский полк. Командир полка –  Богданов, военком – Васильев, комендант – Жилин. 531-й полк пошел громить Анненкова. Так как я отстал от 531-го полка, меня прикомандировали к зайсанскому комендантскому управлению. Жантасова забрали на зайсанскую заставу. Так мы с ним расстались. Больше я его не видел. Жив он или нет, не знаю.

 В Алексеевке оставалось кое-какое имущество нашего полка. Я позвонил командиру 1-го батальона тов. Штокову. Батальон стоял в Алексеевке. В Алексеевку без пропуска не пускали. Я попросил Штокова принять это имущество, а мне выслать расписку. Он говорит: «Приезжай сам. Я позвоню командиру полка, чтобы он разрешил выехать. Неужели тебе не хочется побывать дома? У меня к тебе просьба. Разреши нам занять твою летнюю кухню под телефонную станцию. Она ведь стоит отдельно. Пусть жена твоя живет дома, чтобы и она нам, и мы ей не мешали». Я тут же дал телефонограмму жене, и они стали у меня квартировать. На следующий день мне позвонила жена: «Станцию поставили в кухне. А мне нужно стряпать хлеб, но боюсь топить, как бы не сделать пожара». – Я говорю: «Скажи Штокову, он пошлет печника, и тот проверит дымоходы». – Она ответила: «Штокова нет, он уехал в Ушбулак и забрал проводником твоего друга Звонцова Терентия». Когда я пошел к командиру полка, чтобы отпроситься, его не было, он тоже куда-то уехал. Комендант полка Жилин говорит: «Вот ты бы съездил в Кокпекты, а тем временем и Штоков вернется в Алексеевку. Поедешь не один, возьмешь 8 человек, вооруженных до зубов». – Я сказал: «Позвони коменданту города, я в его распоряжении». Жилин стал звонить. Комендант сперва не соглашался,  потом говорит: «Пусть зайдет ко мне перед отъездом». Жилин сказал, что поедут через 2-3 часа. Комендантом был Волков, кокпектынский казак. Когда я к нему зашел, он передал посылку. У него там была мать и 12-летняя сестренка. Мы поехали. Все обошлось, белые нам не попадались.

Вернулись через 10 дней. Я пошел к Жилину, но его уже не было, уехал в командировку. Я зашел к знакомому Сидекову Владимиру Степановичу. Он сказал: «Отряд белых под командой Штикина чуть не дошел до Каратала. Мои посевы вытоптали. Но застава Каратала и жители дали им прикурить. Ваш Попов Степан Иванович был пулеметчиком, положил немало». Штокову в Алексеевку тоже послали подкрепление –  пятую роту под командой Стрижкина. Мы договорились со Стрижкиным, что я поеду с ним на одной подводе. После я разговаривал с комиссаром полка Васильевым. Он сказал: «Завтра пойдет пятая рота Стрижкина. Вот вы с ним и поезжайте. Познакомите его с местностью».

Мы выехали  в ночь. Ночевали на Иртыше. В Алексеевку приехали на другой день, в  3 часа дня. Я передал ключ от амбара Стрижкину. Зашли ко мне домой. Он написал расписку. Жена приготовила ужин и принесла бутылку самогона, купленную накануне для встречи. Мы выпили по стакану и легли спать. Остаток оставили на завтра. Стрижкин стоял на квартире Семиконенко. От меня это далековато, и он остался ночевать у нас. На следующий день мы со Стрижкиным  и взводом пехоты направились к границе, потом в поселок Урунхайка. Вернулись домой.

Моя командировка подходила к концу, но из дома как-то не хотелось уезжать. Тут жена говорит: «Муки нет. Ты смели пудов 20, потом поедешь». Прошло примерно 6-8 дней. Я поехал на мельницу смолоть себе и брату. Он болел. С мельницы вернулся ночью. Жена мне сообщила: «Приходили какие-то два мужика, спрашивали тебя. Спросили, сколько у нас квартирует солдат». Я сразу подумал: «Неужели бандиты?» Но не стал беспокоить Петряева. У меня на постое стояли четыре татарина, охранявшие телефонную станцию и начальник станции Петряев. Лег спать перед  рассветом. Только стал засыпать – стрельба. Бандиты окружили деревню и открыли огонь. Почти все они были маркакольскими кержаками. Дом у меня деревянный, от пуль не защищает. Я снял зыбку, которая висела против окна. В ней спал наш мальчик. Разбудил солдат, предложил им выходить по одному. Мы вышли на улицу. У меня большой кирпичный двор. Есть окна, выходящие на  речку. Стрельба велась с речки. Бандиты бежали по центральной улице с криками «ура». Красноармейцев, которые были у меня, арестовали. Арестовали и Петряева. Стрижкин убежал в одном белье, с  несколькими красноармейцами и пулеметом. Бандиты его догнали и отобрали пулемет. Несколько человек они убили. Некоторые смогли убежать, спрятались у меня на чердаке. Меня поставили к стенке и хотели расстрелять. Но не обыскали. А у меня во внутреннем грудном кармане ватного пиджака был наган. Жена и маленькая дочь стояли и плакали. Просили пощады. Те говорят: «Никакой пощады коммунистам и комиссарам. Нам нужна советская власть без коммунистов и комиссаров». Потащили меня к командиру отряда. По дороге встретился старик Лижьяк, говорит: «Зачем вы его трогаете? Он больной, какой с него вояка». Тут подбежал Чистяков, их командир, и сказал: «Не трогайте его. Он нам нужен». Зубов ударил меня тесаком в ножнах. Я упал под его коня. Вдруг раздался выстрел, пуля пролетела над моей головой. Бандит отскочил. Это с моего чердака выстрелил в слуховое окно один из татар.

Когда меня привели к начальнику отряда, он спросил, какого я полка. Я сказал, что в отпуске. Он спросил: «Коммунист?» – Я ответил: «Да». – Тогда он говорит: «Нужно расстрелять, пока не поздно». И указал на своего племянника Федорова Константина. Тот сказал: «Нет, брат, Диденко я расстреливать не буду и тебе не дам. Он мой бывший командир батареи в 16-м году. Мне выбило глаз, он ухаживал за мной как за сыном. Отправим его домой. Лучше стреляй в меня». – Начальник спросил: «Вы офицер царский? Идите к нам. Мы вас поставим начальником штаба». – Я сказал: «Начальником не могу, тут нужен генерал. И я должен явиться в свою часть». Он отпустил меня и послал за братом Диденко Иваном Федоровичем. Ему подсказали, что тот был командиром роты партизанского отряда. Им нужны были командиры, знающие военное дело. Брат еще еле ходил после перенесенного тифа. Но ему сказали: «У нас нет опытного командира пехоты. Если ты не согласишься, мы тебя расстреляем. Мы сейчас мобилизуем всю алексеевскую молодежь, и ты будешь ею командовать». Люди уже собирались. Сачков Марк говорит: «А меня возьми взводным». Диденко И.Ф. поговорил со Стрижкиным, который скрывался у него. Тот посоветовал: «Прими командование. Я тебе буду помогать». Собрали все население. Кого-то записали в отряд, кого-то послали копать окопы. Стрижкину принесли обмундирование. Он оделся.

В Зайсан, в полк, дали знать о положении в Алексеевке. Полк послал 4-ю роту под командованием Пуховкина. Диденко-2 расставил везде караулы и послал нарочного навстречу Пуховкину. Написали коротенькое донесение. Его подписали Диденко И.Ф. и Стрижкин. Нарочного предупредили, что если он попадется белым бандитам, пусть проглотит бумажку. Когда он встретился с разъездом Пуховкина, его задержали, и один разведчик ударил его прикладом. Он так напугался, что ничего не сказал и не подал бумажку. Его повели пешком к Пуховкину. Тот посадил его на телегу и сам сел рядом с ним. Тогда нарочный достал бумагу и подал Пуховкину. Тот прочитал и стал ругать разведчика: «Не можете разобраться! Это же нарочный от наших! А вы над ним издевались, гнали пешком».

Разведка доехала до Теректы. На мосту стоял часовой Феньков Лука. Ему скомандовали: «Бросай винтовку!» –  Он ответил: «Мне приказал Диденко никому не давать винтовку, а когда придет 4-я рота, ехать с ней домой». – Разведчик сказал: «Дурак ты старый! Так бы и говорил, подзатыльник бы не получил». Подъехал Пуховкин и приказал разведчикам передать всей разведке, чтобы больше никого не били, это все люди Стрижкина. Когда рота Пуховкина рассыпалась в цепь у Алексеевки, бандиты кинулись бежать в Успенку. Осталось две команды. Командир разведки белых Кузнецов Яков остановился против моего дома и сказал, что сейчас откроет огонь и изрешетит и меня, и дом. Я ответил, что лучше будет, если он убежит. Один из бандитов, Казанцов, сказал: «Диденко прав. Зачем нам губить себя и все население?» И пригрозил выпустить все патрона в Кузнецова. Все побежали. Казанцов спросил: «А мне что делать?» – Я посоветовал: «Беги, а после скажешь, кто ты и как помог». Я и Новиков Федор Михайлович попросили население не прекращать передвижение по селу. Чтобы не было стрельбы. 4-я рота не наступала, чего-то ждала. Оказывается, они не знали положения дел. Тогда Диденко-2 послал трех нарочных с красным флагом. Среди них был начальник связи Петряев. Пуховкин вошел в Алексеевку без единого выстрела. Разведчики кинулись преследовать противника. Поймали Черкасова Никанора, который до этого был за границей, в Китае. Это тот самый Черкасов, которого я забирал в Ордынке.

 Пуховкин собрал общее собрание и поблагодарил тех, кто скрывал Стрижкина и его солдат. Сказал: «Идите по домам и живите. Мне разбираться некогда. Когда вернусь, тогда будем разбираться». И закрыл собрание. К Пуховкину подошел Стрижкин и говорит: «Пойдем на мою квартиру, к командиру пехоты, которого выбрали бандиты». Пошли я, Стрижкин, Пуховкин и Диденко И.Ф. . Нам встретился Петряев. Диденко сказал: «Пойдем, Петряев, с нами. У меня есть самогонка. Выпьем за наши успехи. Мы победители». Когда пришли, Диденко принес четверть самогонки. Все выпили по одному стакану. Во двор зашел Рыбалко Кондрат. Это наш ябедник. Я сказал Стрижкину: «Идет гад, чего-нибудь будет врать». – Пуховкин говорит: «Я ему повру. Вы с ним никто не говорите. Я сам поговорю». Когда он вошел, мы самогон убрали, продолжали есть. Он обратился к Пуховкину: «Товарищ  начальник, у нас в  Алексеевке  40  человек    бандитов.    Вы    не    уезжайте,    мы    боимся».

–  Пуховкин повернулся к нему и сказал: «На 40 человек надо 40 патронов. А у меня всего 31. И они мне крайне нужны. Так я тебя одного лучше расстреляю, чтобы ты не боялся, а 30 патронов пригодятся на будущее». Тот рассмеялся. Тогда Пуховкин достал наган и выстрелил немного выше его головы. Рыбалко упал на колени и стал просить пощады. Пуховкин сказал: «Иди и никому не говори, что я в тебя стрелял и не попал. А то бандиты скажут, что я не умею стрелять. А уж в следующий раз я не промахнусь». Рыбалко ушел. Мы закончили обед. Я спросил: «Как мне быть? Ехать в Зайсан или с вами?» –  Пуховкин говорит: «Немедленно поезжайте в Зайсан, там обо всем доложите... Что-то конь у меня прихрамывает». – Брат сказал: «У меня хороший конь. Я его тебе как другу дам». Я взял коня Пуховкина, чтобы ехать в Зайсан. На другой день Пуховкин и Стрижкин поехали в Успенку. Я выехал в ночь, ночевал в Буране.

Так я  Пуховкина  больше и не видел. Прибыв в Зайсан, поехал сдавать коня. Встретился с комиссаром полка Васильевым. Он сообщил, что очень долго говорил с Пуховкиным по телефону. Тот сказал: «Диденко вам обо всем доложит».

Пуховкина под Успенкой встретили бандиты. Бой продолжался долго. Коня под ним убили. Тогда один алексеевский подвозчик отпряг коня и отдал ему, а сам бросил телегу и пошел пешком в Алексеевку. Так написал мне брат.

На следующий день я пришел к Богданову. Передал, что наказывал Пуховкин. Тот ответил: «Мне Васильев говорил, что теперь туда уже вернулся комбат Гатоков Сергей». Потом я пошел к своему другу, начальнику мобилизационного отдела тов. Филипцу. Он сказал, что получил приказ мобилизовать всех царских унтер-офицеров и обер-офицеров, которые подлежат мобилизации. Мне надо было ехать в распоряжение 35-го полка в город Семипалатинск. В Зайсан прибыли 18 алексеевских унтер-офицеров. 10 человек оставили при военкомате, а остальных отправили в распоряжение 35-го полка. С ними начальником команды  отправили меня.

На Тополевом Мысе 18 дней ждали пароход. Уже хотели вернуться в Зайсан, но он пришел. Мы погрузились, доплыли до пристани Малокрасноярка. Нас выгрузили, и пароход пошел обратно на Тополь. Нас распределили по квартирам. Ночью пришел председатель сельсовета, спросил: «Кто старший команды?» – Ему сказали: «Диденко». – «Скажите ему, чтобы он шел на почту». Когда я пришел на почту, мне сразу же передали трубку. Я спросил: «Кто говорит и откуда?» – «С вами будет говорить командир 229-го Новгородского полка». – «Богданов?» – «Да. Ты кто?» – «Диденко, зайсанского комендантского управления». – «А куда едешь?» – «В распоряжение 35-го полка». – «Ты один или есть команда?» – «У меня 10 человек, тоже едут в распоряжение 35-го». – «Вы с оружием или нет?» – «Оружия у нас нет». – «Ты и твои люди поступаете в распоряжение нашего полка. Тебя временно назначаю начальником гарнизона, а люди до прихода парохода будут охранять пристань. Полк прибыл в Катон-Карагай. Все идущие части посылайте в наше распоряжение, на Катон. Скоро к вам должен прийти отряд особого назначения, направьте его на Катон. Получите от начальника отряда товарища Зайцева оружие. Об этом я пошлю приказ телеграфом».

В полночь прибыл этот отряд. Мы с вечера приготовили квартиры на 60 человек и сделали наряд на подводы. Утром пошли на почту. Там уже дежурил наш человек. Стали вызывать Богданова, так как телеграммы все еще не было. Пришел Васильев, сказал: «Я должен выполнять распоряжения Диденко  как начальника гарнизона. И все идущие части, которые находятся в нашем распоряжении, также должны выполнять его указания». Пока мы говорили, пришла телеграмма с приказом.

Мы простояли примерно 10 дней. Октябрь был уже на исходе, по Иртышу пошла шуга, пароходство прекратилось. Я дал телеграмму в Усть-Каменогорск, что бы выслали открытый лист на подводы. Получили подводы. Приехали в Усть-Каменогорск. О прибытии доложили военкому. Нас направили в пересыльную часть, а оттуда – в 35-й полк. Когда прибыли в полк, маршевые роты уже ушли на Крымский перешеек; мы опоздали. Нас оставили нести гарнизонную службу.

Зима стояла холодная, было очень плохо с продуктами. Нам давали 400 г хлеба и мерзлую картошку. В 35-й полк прибыли новобранцы из Киева, 1000 человек. Они из теплого края, все заболели. Начался тиф. Дом купца Бардыгина, превращенный в больницу, был забит тифозными. Многие умерли. Врачи прописывали усиленное питание, но где его было взять? Гарнизонная пекарня не работала, не было дров. Баня тоже не работала. Тогда я внес предложение использовать мобилизованных царских унтер-офицеров для заготовки дров и для других нужд  полка. Они были хорошо одеты, все привычны к холоду, все крепкие, в возрасте. Их было человек 60. Председатель парторганизации коллектива полка   тов. Блинков согласился, но сказал мне: «Где взять подводы? Ты тогда поезжай в ближайшие поселки. В первую очередь в Озерки, там есть разверстка на кулацкие семьи по заготовке дров. Привезете в первую очередь в хлебопекарню». У нас имелось 30 лошадей, но топоров и пил не было. Я взял 20 человек и лошадей. Поехали в Озерки. Рядом с ними стоял сосновый бор. Я собрал там общее собрание и прочитал, кто обложен дровами. Однако жители сказали: «Товарищ комиссар (уже привыкли так называть), мы сами сидим без дров». Тогда я предложил тем, кто обложен дровами: «Несите мне на квартиру у кого что есть: топоры, пилы, подпилки, бруски, веревки – все, что необходимо для заготовки и вывоза дров». Из сорока женщин пришли  восемь  – молодые, здоровые. Принесли шесть топоров, две пилы и одну веревку. Одна сказала, что у нее есть точило, но оно тяжелое, она его принести не могла. Двое моих товарищей вызвались принести. Принесли. Наточили топоры. Я наточил и раздал пилы. Поехали в лес за дровами. Одна женщина сказала, что у нее есть заготовленные дрова. Мы подъехали к дровам. Велели женщинам грузить дрова и отвозить себе. Пока мы рубили, они нагрузили по возу дров и увезли. На другой день мы вывезли 30 возов дров, и этим немного улучшили жизнь полка.

Блинков вызвал меня и сказал, протянув бумажку: «От нашего полка требуется пять коммунистов на работу в облисполком, для руководства продотрядами. Я выделил пять человек, сам я шестой. Тебя тоже записал. Пойдем в облисполком». Там нас разбили по районам. Мне дали Каркаралинский район. Я его совсем не знал. Оказалось, что это малодоходный и бесхлебный район. Надо было вести мясозаготовку и в течение 10-15 дней отправлять на обывательских подводах в Семипалатинск. Дело с перевозкой обстояло плохо, некоторые лошади даже пали в дороге. Я решил прекратить мясозаготовку, за что получил нагоняй. Я стерпел. Но когда наступил май месяц, и мясо стало портиться,  Блинков в обкоме сказал: «Хотя мы и дали нагоняй Диденко за прекращение мясозаготовок, но он был прав». Ему тоже дали выговор.

25 марта меня вызвали в штаб полка и вручили документ старшего команды из 32-х человек, идущей в распоряжение зайсанского военкомата. Ехать надо было по наряду на обывательских подводах. В Зайсан прибыли 4 апреля 1921 года. Нам пришлось больше идти пешком. Я сдал документы и людей коменданту тов. Волкову, спросил: «А где квартира Хомутова?». – Он ответил: «Зайди в уездный исполком, там его найдешь». В уисполкоме я застал Ивана Степановича Лободу, Хомутова, Турчанинова и других. Тут же был начальник гарнизона Левченко. Лобода говорит Хомутову: «Давай запряжем его в гражданку, будет ему быть военным. По-моему, он уже накомиссарился». Хомутов спросил, демобилизовался я или нет. Левченко сказал: «Готовим документы. Если вам надо –  отпустим». – Лобода говорит: «У нас сейчас начинается выборная кампания председателей волостных ревкомов. Мы тебя внесем в списки кандидатов». Я стал просить дать мне отдохнуть, я сильно устал. Левченко сказал: «Я тоже устал, однако завтра нужно выступать в сторону Бахтов на ликвидацию белых. Поедешь с  нами,   а   то   ты   давно   не   был   в   Бахтах».

– «Освобождайте его. Пускай едет в Алексеевку», – сказал Хомутов.

Я оформил документы, демобилизовался. Собрался ехать в Алексеевку, но подвод не было. Пошел шататься по городу. Навстречу мне – Перебейнос Николай Денисович. Я спросил, как он сюда попал, когда едет домой и увезет ли меня с собой. Он ответил: «Завтра, 17 апреля, беспартийная конференция закончится, и поедем. У меня две лошади, и нас двое». Вот так закончились мои военные мытарства.

 Я прибыл в Алексеевку 25 апреля 1921 года. 15 мая был избран председателем волревкома. Завертелось гражданское колесо. У бедняков нет семян, и взять их негде. Все идут за помощью в ревком. Пришлось в первую очередь организовать кассу взаимопомощи. Организовали комбед, но в нем ничего нет. Решением волревкома обложили кулаков, собрали хлеб, раздали беднякам на семена. Но все-таки не хватало плугов, борон и тягла. На старой прокатной станции был кое-какой инвентарь, который находился в распоряжении земотдела. Собрали его, передали крестьянскому комитету. Было трофейных лошадей 6 штук, тоже отдали кресткому. Кузнец один в Алексеевке производил ремонт только за наличный расчет и больше брал натурой. Говорил, что ему тоже хочется жить. Собираем заседание ревкома, вызываем кузнеца Загородного Сафрона Григорьевича. Я спрашиваю: «Что нужно сделать, чтобы усилить ремонт посевного инвентаря?» –  Он говорит: «Мне надо двух учеников и кузнечный инвентарь, какой имеется,  сверильный станок, нарезные доски. На прокатной станции есть, но нужно передать в крестком, чтобы я мог взять там под расписку». Мы решили мобилизовать в кузнецы Лученко Михаила Дмитриевича и Степанова Михаила Никифоровича и направить в распоряжение Загородного. Ребята согласились, но сказали, что Загородный такой человек, что шибко не будет их учить. Я сказал: «Мы вынесем решение волревкома и пошлем в уисполком на утверждение, а потом будем по мере надобности подкручивать Загородного. Но вы должны выполнять его распоряжения точно и беспрекословно. Мы будем контролировать». Когда вызвали Загородного и прочитали решение, он поднял скандал. «Кузница тесна, и работать там можно только одному. И какая будет плата за то, что я буду обучать?» Я вызвал председателя кресткома тов. Крахмаля Семена Никитича и сказал: «Вот два  товарища ученика, вот учитель товарищ Загородный. Вы как председатель волкомбеда должны руководить этой работой. И не только в Алексеевке, но и  по всему волревкому. Вам поручается выехать во все поселки нашего волревкома и провести выборы в кресткомы, чтобы люди не ездили в волревком по вопросам, касающимся вас». Крахмаль поднял такую шумиху! «Я не обязан. Вы меня не заставите работать бесплатно». Заведующий земельным отделом тов. Чахов Степан Дмитриевич говорит: «Волревком работает бесплатно, но думаем, что этот вопрос будет решен. Но товарищ Диденко как председатель волревкома и заведующий военным отделом имеет право посадить под арест на 7 суток. Так неужели вы как член волревкома хотите эту награду получить первым? Я прошу вынести на ревком решение дать Крахмалю 7 суток. Если я или кто-нибудь из нас не будет работать на благо народа, тот получит награду – 7 суток. Если Диденко пойдет против, мы его тоже посадим на 7 суток и материал о нарушении пошлем в уисполком». Тут присутствовал бедняк Атрощенко. Он сказал, что Диденко пошел в партизаны, оставил жену и детей, не щадил жизни и на такую мелочь не разменяется.

Это решение ревкома, чтобы наказывать 7 сутками, обсудили на общем собрании. Возражений не было. На собрание пришел старик Царапулов и заявил, что померла старуха, что нет теса на гроб и нет муки, чтобы кормить тех хотя бы, кто копает могилу. Крахмаль был здесь, он ждал, как отнесется к этому Диденко. Я говорю: «Товарищ Крахмаль, обеспечьте мукой, тремя пудами. Тесу дайте на гроб». Он говорит: «Мука есть. А теса нет. Идите к Постовалову, бывшему нашему купцу.  Если он не даст теса, то крышу маслозавода разберем». Выступил также Атрощенко: «Вот опять выручил человека из беды». Кулак Кухтен  сказал: «Вы вот подхалимничаете, а он и с вас шкуру спустит. Для него ничего не значит убить человека». Атрощенко не выдержал, передал его слова общему собранию. Ждали, что Диденко даст Кухтену 7 суток за это. Собрание закрыли,  Кухтену ничего не сказали. А когда плотники пошли делать гроб, зашли к Постовалому и говорят: «Диденко послал к вам за тесом. Велел ломать маслозавод». Тогда Постовалов сказал: «На чердаке есть тес, может хватить. Лезьте, сбросьте весь».

В Алексеевке школа была маленькой. Я решил расширить ее и поставил вопрос перед членами ревкома. Вынесли решение расширить. Но как это сделать? В селе Успенка стоял случной пункт, а производителей не было. Я поехал в Зайсан к Хомутову, так как пункт был в распоряжении земотдела. Поговорил с тов. Хомутовым, чтобы его продали нашему волревкому для школы. Он собрал уисполком. Вынесли решение продать, но только за хлеб. Договорились продать за 300 пудов. Хлеб был им нужен. Хомутов сказал мне: «Обложи всех кулаков и собери. Если не сможешь – напиши нам. Мы вышлем представителя. Но облагать ты имеешь право. Мы будем помогать».

Приехал домой, собрал заседание волревкома с участием актива бедноты. Разложили этот хлеб на кулаков. Самый большой пай – 30 пудов, самый маленький – 10 пудов. Созвали общее собрание, доложили. Поднялась шумиха. Некоторые середняки, не попавшие под обложение, начали записываться сами. Обещали сдать, кто сколько мог. Создали комиссию содействия из трех человек. Ввели в нее председателя кресткома тов. Крахмаля. Приемщиком хлеба на собрании выдвинули Диденко Ивана Федоровича. Он собрал 107 пудов с тех, кто записался сам. Потом принялись вызывать по одному кулаков. Первые двое – Докторович и Гончаренко – не хотели сдавать. Сын Докторовича Николай являлся членом волостного ревкома, заместителем Антона Диденко. Гончаренко протестовал: «Моего сына расстрелял Колчак, и вместо того, чтобы пожалеть, тоже облагаете». – Я ему сказал: «Как вам не стыдно, вам надо сдать только 10 пудов. Если будете противиться, мы конфискуем весь ваш хлеб». А хлеба у него было не менее 1000 пудов, по словам его сына. Через пять дней Диденко доложил, что собрал 407 пудов хлеба. Тогда я вызвал Крахмаля и послал в Успенку найти дом и подсчитать, сколько нужно подвод. Он поехал. Сделал все, что ему было поручено. Подсчитали весь транспорт. За один рейс кулакам не вывезти. Решили мобилизовать и середняков. Составили наряд на подводы. Стали вызывать середняков. Когда все середняки первые выехали, принялись за кулаков. Мы закончили к 10 октября. Дети начали учебу, учеников было около ста человек. Я опять поехал к Хомутову, доложил ему, что учителей нет. Он спросил: «А есть у вас люди, которые окончили 5 классов? Поговорите с товарищами Панкеевым и Носковым, пусть отберут ребят, на которых можно надеяться, и вынесете решение, примите на работу». Мы так и сделали.

Прошла зима, наступила весна. Хлеб собрали осенью около 1000 пудов, по 1 пуду с мужицкой души, и засыпали в хлебозапасный магазин. При царской власти так делали, так поступили и мы.

В это время Поволжье голодало. Москве был нужен хлеб. Надо было спасать положение, и мы в нашем уезде организовали комитеты в пользу голодающих, на добровольных началах. Председателями этих комитетов были председатели волревкомов. Нам дали план собрать 2000 пудов. Собрали волревком. Решили сделать разверстку. Составили списки подворные, с доведением плана до двора. Собрали общее собрание. На собрании я выступил с докладом. Но люди уже знали, зачем их собрали. Я предупредил, что запишем всех, кто пришел, и в конце собрания будем проверять. К тем, кто уйдет, будем применять меры согласно закону. Посадили секретаря из граждан, который знал всех людей. Должен был говорить мой заместитель Докторович Н.Д. Когда он закончил доклад, кулаки зашумели. Выступил Докторович-старший, много не говорил. Только сказал: «Я могу дать примерно 50 пудов». Тут же посыпались вопросы: «Какая цена?» Слово попросил кулак Волков Павел Митрофанович. Все, особенно кулаки, насторожились. Он стал говорить: «Люди на Волге, точно такие же, как и мы, умирают от голода, а у нас есть хлеб. Мы уже отсеялись, нужно подсобить. Я подсчитал, что могу дать бесплатно 30 пудов». Кто-то сказал: «А за плату 130 пудов». Тут же стоял бывший купец Алексеевки. Он теперь занимался сельским хозяйством. Он сказал: «Я болею, пошлите людей, пусть отмерят мне пудов 50, а остальное забирайте все». – Я спросил: «А сколько будет остальное?» – Он ответил: «Точно не могу сказать, но думаю, сотня будет». Я пожал ему и Волкову руку. С отправкой в Буран не было никаких трудностей. Трудность была в мешках. Мешки дал уезд. Все-таки 2400 пудов собрали. 2000 отправили, а 400 пудов я сдал в крестком для снабжения беднейшего населения. Задача была выполнена, оставался только наряд на подводы. Таких дел было много.  

И так я проработал до 23-го года. Перевыборная компания меня освободила на отдых. В 1924 г. меня избрали председателем сельпо. Его организовал алексеевский крестьянский кооператив. Я проработал до 28-го года. В 28-м были перевыборы. Меня освободили. Но свободным был недолго, не работал всего три месяца. Потом организовали зерновое товарищество, меня избрали председателем. Проработал один год председателем «Заготзерна». Заготовил сорок тысяч пудов хлеба. Складов не было. Засыпал церковь. Верующие хотели убить меня. Всем кулакам, у которых были деревянные амбары, засыпал хлеб под сохранные записки. Зерновое товарищество в 1929 я реорганизовал в алексеевский колхоз  «Большевики» имени Куйбышева и был избран его председателем.

Я был на разных ответственных работах: председателем колхоза три года, председателем ревизионной комиссии три года, потом, в 1938 году, стал работать садовником. Проработал 23 года, заложил и вырастил сад в 25 га. Сад давал большие урожаи. В 1959 г.,  с наступлением глубокой старости, вышел на пенсию. Итого проработал в колхозе и совхозе 30 лет безотлучно, так что все мои трудовые способности были отданы на пользу общества. За хорошую работу был несколько раз премирован. Имею правительственные награды: «За доблестный труд в 1941-1945 гг.», «За поднятие целины».    За организацию садоводства в Маркакольском районе получил настольную медаль «К 100-летию Мичурина». К 50-летию советской власти партия и правительство наградили меня Орденом Красной Звезды.

            ПРИЛОЖЕНИЕ

ЛЮДМИЛА  ДИДЕНКО

                                                            ВОСПОМИНАНИЯ  ОБ  ОТЦЕ

Диденко Антон Федорович родился 30 января 1887 г. в станице Токмак Таврической губернии. Его отец Федор Анисимович Диденко был крестьянином. Участвовал в войне с Турцией 1878 г. Награжден медалью «За Севастополь». В 1902 г., во время столыпинской реакции, за неблагонадежность был выслан из Токмака в Николаевский уезд Самарской губернии. Там попал в переселенческий лагерь. В 1907 г. вместе с переселенцами приехал в село Алексеевка, на границе с Китаем.

Сыну его Антону было тогда 20 лет. В Алексеевке Антон Федорович прожил 60 лет, до 1967 г., а затем переехал в Орловку, где и живет по настоящее время.

В станице Токмак он учился в церковноприходской школе, окончил 3 класса. Затем 2 года учился в сельскохозяйственном приходском училище в городе Балакове. Но экзамены не сдавал, так как требовали бумагу о благонадежности родителей, а у него отец был выслан за неблагонадежность. Из училища  отчислили.

В Алексеевке должны были в 1907 г. призвать в армию, но дали отсрочку на 5 лет как переселенцу и сыну унтер-офицера.

В армию взяли в 1914 году.

Когда в армии решили отметить именины государя Николая II, большевики не дали этого сделать. 24 унтер-офицеров  – нелегальных большевиков – во главе с Судаковым арестовали. Девятерым, в том числе Диденко, удалось избежать этой участи. Большевики батареи помогли им – отправили в другое место грузчиками. В это время Диденко был кандидатом в члены партии.

Диденко кончил трехмесячную школу офицеров в Рембауме (возле Петрограда). В 1917 г. был назначен  командиром батареи. За боевые заслуги (взял в плен 22 немецких солдата) был произведен в поручики.

Служил он в 5-м тяжелом артиллерийском дивизионе, в батарее «Б». В июне  1917 года был послан в Петроград, на I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Министр Временного правительства меньшевик Церетели в своем выступлении на съезде заявил, что в России нет такой партии, которой можно поручить руководство государством. Раздался голос: «Есть такая партия!» Эти слова сказал Ленин. Антон Федорович спросил, кто это сказал. До этого Диденко Ленина не видел, только  слышал о нем. Сидевший справа от него Алексей Лукьянов (письмоводитель, член партии с 1905 г.) ответил: «Ленин».

Съезд закончился, все разъезжались по домам. По городу ехала  машина. В ней стояли Крыленко (через полгода он сменил Духонина на посту верховного главнокомандующего русской армией) и Ленин. Солдаты кричали: «Ура!»

Диденко смотрел на Крыленко, он не обратил внимания на стоявшего рядом человека. Подошел Лукьянов, спросил: «Ну, видел теперь Ленина?» – «Где?» – «В машине стоял».  Он видел Ленина мельком, в профиль, пока не проехала машина.

В августе 1917 как командир батареи был направлен в Москву на съезд офицеров.

 В 1918 г. Реввоенсовет Республики поставил перед  5-м артиллерийским дивизионом, большевистским в своем большинстве, задачу стать большевистским полностью и вести революционную работу. В это время в дивизионе вышло из строя много лошадей. Из-за их малого числа и болезней (чесотка)  дивизион перебросили в Уфу.

2 февраля 1918 г. 5-й артдивизион арестовал городское управление (140 человек). Власть перешла к Совету рабочих и солдатских депутатов. Организована была уфимская в/секция, которой подчинялась вся Уфа. Председателем этой секции был эстонец  Эльсен, начальником гарнизона – Гвоздев, а комендантом города Уфы – Диденко А.Ф.

4 февраля два полка, состоявших из татар и башкир, выступили против. Завязался бой, он шел 4 дня. Началось дезертирство из армии. Солдаты бежали, бросали свое оружие. Большевики старались их вернуть и заставить защищать большевистскую власть, власть народа. Но многие из большевиков были примазавшимися попутчиками, они трусили, бежали сами.

В это время через Уфу должен был проходить эшелон с польским дивизионом, полностью  состоявшим из офицеров. Они собирались бежать за границу. Реввоенсовет Республики поручил большевикам Уфы задержать их и арестовать. Но офицеры схитрили: не доехав до Уфы три станции, сошли с поезда и поехали на обывательских подводах. Эшелон вез множество дезертиров, всякое оружие. Ехали в нем и спекулянты с виноградом. В Уфе задержать эшелон не удалось. Закрыли семафор, но двух красноармейцев убили, и эшелон ушел. Об этом сообщили телеграммой в Реввоенсовет Республики, и по его приказу офицеры были арестованы в Омске.

Гвоздева, Диденко и Эльсена вызвали для объяснений в Москву.  Гвоздев и Эльсен пошли к Ленину, а Диденко  – к Крыленко. По окончании беседы Ленин вышел проводить Гвоздева и Эльсена. Вышли в коридор и Крыленко с  Диденко. Тут и произошел у Антона Федоровича разговор с Лениным. Владимир Ильич спросил у Крыленко: «Дали указание, как поступать с дезертирами?» Крыленко сказал, что комендант города Уфы предлагает, что делать. Ленин спросил: «Что? Что?»  И обратился к Диденко, расспросил  его о годе рождения, чине, принадлежности к партии. Диденко сказал: «Владимир Ильич, надо, чтобы весь уфимский гарнизон подчинялся коменданту города, только тогда можно будет вести дела с дезертирами». На это Ленин сказал: «Есть!» И ушел в кабинет.

Уфимцы хотели уходить, но Крыленко их задержал. Через 5-10 минут из кабинета вышла девушка и подала Антону Федоровичу от Ленина бумагу, в которой   указывалось, что он одобряет предложение коменданта, и приказ: «Весь уфимский гарнизон должен беспрекословно подчиняться коменданту города. Подпись: Ульянов-Ленин». Гвоздев возразил, что он не может быть начальником такого гарнизона, что он не может подчиняться коменданту. На что Крыленко сказал: «А мы можем заменить, поставить другого». Уже тогда Гвоздеву не доверяли, и он впоследствии действительно оказался предателем, временно примазавшимся к большевикам.

Девушка ушла. Крыленко тоже подписал эту бумагу, передал Диденко. Опять вышел В.И.Ленин, подтвердил, что завтра будет издан этот приказ по уфимскому гарнизону. Ленин пожал руку Крыленко, Диденко, Эльсену и Гвоздеву и сказал: «Буду на вас надеяться». И ушел.

Диденко посоветовался с Крыленко о своих действиях по отношению к дезертирам. Тот сказал: «Ни с кем и ни с чем не считаться, арестовывать».

Вернулись в Уфу. Гвоздев подал в отставку. Его освободили.

Начались перевороты. В Омске пала власть Советов.  Туда послали гарнизон. Разгромили восставших поляков и  арестовали их.

Диденко был вскоре послан в Омск для организации Совдепа. Затем его посылали в Семипалатинск, Зайсан, Алексеевку. Вел борьбу с врагами советской власти. В 1919 году в Семипалатинском округе участвовал в боях с бандами Анненкова. Награжден Орденом Красной Звезды. В Алексеевке был председателем колхоза.

Другие произведения автора:

Любовь на всю жизнь

Дедушка Сидоров

На острие эволюции