Как я провёл лето

                                                        Путевые заметки непутёвого гения

                                                                                   или

                                   сочинение на твёрдую пятёрку с плюсом, но... с минусом

 

 

Что, скажете, в студенческой жизни главное? Давайте, давайте, не стесняйтесь. Думаю, во всей необозримой дали наших с вами просторов не найдётся чудака, что плеснёт в ответ на этот почти риторический вопрос перебродившей кислятиной типа „учёба". Или, к примеру, знания и красный диплом. В особенности, если спросит вас не ректор на вечере посвящения в первокурсники, а солидный и почтенный, умудрённый шестью сессиями лодырь и разгильдяй с курса третьего. Помните: ответ на вопрос всегда таков. Главное в студенческой жизни - как следует „отрываться". „Зажигать" на вечеринках, „тусить" на дискотеке, „оттягиваться" в пивном баре или , допустим, с пузырём „Молдавского розового" в скверике на пыльной скамейке.

Кто, скажите, вспомнит о сходимости рядов Фурье в нисходящих кривых рядах обшарпанной сто четвертой аудитории первой парой в субботу? Господь с вами! А вот как Сашка набил морду Пашке, когда застал его в спальне с Машкой на посиделках у Наташки вы не забудете ни в жисть и будете обсуждать раз от раза на всех встречах выпускников до самой вашей старости. Поживите с моё - убедитесь сами.

Словом, прислушайтесь к классику: сессия приходит и уходит, а студенческое разгуляево - вечно. Отдых, если говорить по-научному. Хотя, строго говоря, с научной, с физиологической то бишь точки зрения, никакой это и не отдых. Студент не спит, мало ест, крутится как белка в колесе, употребляет вовнутрь - в качестве эксперимента, конечно - всякие крайне приятственные гадости. Но, коль скоро всё это никоим образом не приводит к постижению наук, условимся считать этакое неразумное расточительство студенческих сил отдыхом.

Видите, как лихо я подвёл вас к самому главному? Кто теперь скажет, что я не гений?! Да, да - именно тот самый раздолбай с третьего курса, гениальный провидец всех ваших воспоминаний вплоть до пенсии, и есть я, собственной персоной. И это как раз я только что сдал последнюю тягомотную мутотень с загогулинами формул на полстраницы, и я - именно я - закинул по этому поводу синещёкую золотозубую зачётку в самый долгий ящик на антресолях, и-и-и...

И - да - готовлюсь отдыхать. Отдыхать, причём, заметьте, не так, как я отдыхал весь год - с оглядкой, хоть и вполглаза, на кабинет ректора и расписание занятий - а отдыхать во всю свою ширь, дурь и блажь, отдыхать законно - на каникулах. Вижу, вижу, как наливаются тягучей чёрной завистью ваши глазоньки. Ух, вы мои славные! Как же всё-таки приятно мне на вас любоваться!..

Ладно, не обижайтесь - вам я тоже дам повод поглумиться надо мной. Отдыхать в то, наше, время - совсем не то что нынче. Египты, Турции и прочие Мальдивы - о них мы слышали лишь по телевизору от дяденьки Сенкевича. Сказать по правде, мы вообще его сказкам не очень-то доверяли. Мало ли что он там напридумывал. Поди проверь!

Отдыхали мы по-своему. Хотя отдых на дачных грядках, на лодке с удочкой да в палатке у костра вряд ли можно назвать исключительно нашим. Так и поныне отдыхают миллионы. Те самые миллионы, что по сей день верят, будто заморские диковинные страны - лишь сладкий вымысел дяденек из телевизора.

Наши студенты любили отдыхать в стройотрядах. Съездить в Сибирь, в Коми или в Казахстан - вот это по-нашенски. Вкалывать от зари до зари, потчуя комаров молодой кровушкой, а самим перебиваться „бронебойкой" с тушёнкой - вот где студенческое раздолье. Но зато с гордостью привезти с собой к осени годовую мамину зарплату - такого студенческого отдыха вы точно нынче не встретите.

Впрочем, я перестал бы себя уважать, если бы затеял рассказывать вам то, что вы без труда найдёте в других книжках - стоит лишь хорошенько порыться на поросших паутиной полках районной библиотеки. Если вы позволите, я, как обычно, буду неповторим. Вы ведь простите эту маленькую слабость гению?

Итак… Кхх-кх...

«Надену я чёрную шляпу… »

Жаль, не все слышат. У меня довольно приятный голос, и я - пою. Уже пою. И пою я, конечно, на радостях.

 «...поеду я в город Анапу».

Мы с вами едем в Анапу! Именно с этим невзрачным южным городком связаны мои летние воспоминания.

Бросьте! Силком никого не тащу. Не мила вам Анапа -разумеется, можете сдавать билеты и продавливать любимое кресло дальше. Мы отправляемся без вас!.. Напрасно вы бурчите сквозь пивную пену на усах: что, мол, мы не знаем в вашей вонючей Анапе! Вы дослушайте сперва!  Я и не собирался вам показывать ту Анапу, о которой упомянули вы - ту, что с щербатыми заплёванными тротуарами да с плавающими в прибое городского пляжа какашками. За кого вы меня принимаете? Я приглашаю вас в другую Анапу, ту, что вы никогда в своей жизни не видывали.

Уболтал, наконец? Славненько - пакуйте чемоданы…

Билетов я заказал восемь штук. Не семь и не десять, а ровно восемь. Пять взрослых и три детских. Два купе рядышком. Вы скажете - идиот. Я отвечу - нет. Обычный двадцатилетний авантюрист. А как, скажите, я мог планировать заранее?! Если билеты в советской родине надо покупать за сорок пять суток, но если кроме сумасшедшей идеи за моей душой на тот момент не имелось ничего. Ни-че-го-шень-ки! Ровным счётом.

Но я не отчаиваюсь. Как породистая модница, подбирающая одежду с аксессуарами к цвету ногтей, я „добиваю" комплект билетов недостающими компонентами. А в двадцать лет я, поверьте, упёртый. Каким и должен быть человек в двадцать лет. Человек, привыкший ради заветной цели пробивать стены лбом. Деревянные, железные, бетонные - любые! Человек, пока не познавший горькой истины, что и стены умеют одерживать победу. „Его бы порывы да в мирное русло!" - рыдал, я знаю, точно рыдал ночами в подушку ректор. Но, увы, - свято верил я, - учёба не цель, учёба - лишь средство.

Вам кажется, я тороплю события и перескакиваю с пятого на десятое? В чём фишка, не рубите? Эх, конечно, куда уж вам успеть за моей прытью! Ладно, не тужьтесь, объясняю, в чём прикол. Вдумчиво и обстоятельно.

Анапа, как известно, всесоюзная детская здравница. Сотни пионерских лагерей выстроились в линейку двумя шеренгами на побережье Чёрного моря вдоль одноименного, Пионерского, проспекта. Тысячи вожатых в панике. Тысячам вожатых надо чем-то занять вечерами десятки тысяч ребятишек разных возрастов и интересов. Море - оно да, разумеется, конечно, всяко, безусловно, по-любому, обязательно...  но оно днём. Кино надоело. Азартные игры детишкам нельзя. Водку тоже вроде рановато. Но - эврика! - все детишки безумно любят танцы. Все-все! Танцевать - не каждый, а танцы - поголовно. Не пытайтесь постичь сей парадокс, поверьте на слово. И решение приходит само собой. Дотумкали? Так просто! Все музыканты в гости к нам! Даёшь детишкам танцы! Магнитофон - отстой. Наши детишки достойны живой музыки! Ну? Ясно теперь?

Все живые музыканты на лето съезжаются в Анапу. Кормят „от пуза", море - рукой подать, вина и солнца - наливай, как говорится, не хочу. А ещё ты вечерами даришь музыку детям - по сути, занимаешься любимым делом. То есть за твоё собственное удовольствие тебе платят другими сплошными удовольствиями. И днём и вечером радости - полные штаны. Мечта!

Вот и войдите теперь в моё положение. У меня к той мечте - пока только билеты. А из всей живой музыки - один Андрюха, мой клавишник. Остальные музыканты нашей рок-команды ехать отказались. Предатели! Променяли музыку на длинный казахский рубль, степных блох и дизентерию.

Впрочем, Андрюха - это уже немало. Это, считай, полдела. В музыке он просто кудесник. Зато во всём остальном - дебил полнейший. Он тройку будет пересдавать, прикиньте! Мне тройка за счастье, а ему, видите ли, мало. Я бы наплевал, да только у нас последний экзамен за два дня до выезда. Где ему успеть! Так и сказал: будет тройка - останусь пересдавать. Теперь я молюсь, чтобы Андрюхе попался лёгкий билет.

Кроме этого надо увязать ещё некоторые мелочи. Найти музыкантов, найти певицу, раздобыть аппаратуру; дрожать и волноваться, чтобы всё это в последний момент не передумало и не соскочило буквально с подножки поезда. Желательно также побеспокоиться о месте грядущих „гастролей", то есть о конкретном лагере, который примет нас в свои распростёртые объятия. Как ни убеждай себя, дескать, места под солнцем на всех хватит, но, согласитесь, приятнее всё же не ехать в неизвестность, а знать, что кто-то тебя уже любит и ждёт. И, главное, готовит широкую щедрую материнскую грудь, чтобы прижать тебя к ней и пригреть. О таких пустяках, как предстоящие зачётная неделя и пяток экзаменов - надо ли говорить - я вообще стараюсь не думать…

 

- Нихера себе, ребёночек! - охнул проводник, углядев горы ящиков, путешествующих по детским билетам в наших купе.

Не спешите упрекать меня в отсутствии должной культуры речи. Я огорчён не меньше вашего. Но мне приходится делать над собой усилие, с целью лишь в точности передать эмоции розовощёкого детины в железнодорожной форме. И то я, щадя тонкую организацию вашей ранимой души, несколько смягчил. Проводник, видимо, курсов приятных манер не кончал, поэтому он употребил оборот, явно не соответствующий торжественности момента. Бедняга, он даже не понял, кто почтил присутствием его замызганный вагон. Это ведь всё равно что мы бы с вами имели бестактность указать самому сэру Полу Маккартни на его нечищеные ботинки.

И вот ведь что удивительно! Произнеся - при даме! - скабрезную фразу, он не только, осознав допущенную бестактность, не залился в смущении пунцовым цветом, но, напротив, в цветастых неэзоповых выражениях пообещал наябедничать начальнику поезда, имея в виду ссадить нас на ближайшей станции.

Таким образом моё марамойское желание сэкономить на билетах и оформлении багажа обернулось ощутимой брешью в нашем отпускном бюджете по статье „прочие удовольствия". Взяток в те далёкие времена в стране, как и секса, не было, поэтому наш жест доброй воли оформили посильным взносом в фонд развития взаимопонимания на советских железных дорогах. А они, что всем доподлинно известно, самые лучшие в мире. Впрочем, как и всё советское. Спорить с этим столь же бессмысленно, как утверждать, будто Луна ярче Солнца.

В довесок к бережно спрятанной в карман голубой сорочки фиолетовой купюре с нас была истребована клятва - ни за что на свете не открывать дверь купе до самой Анапы. Но так как здоровье матери в залог мы исхитрились не оставлять, клятву  ту  мы неизменно нарушали. А вы попробуйте летом без кондиционера в закрытом купе - охренеете!

Фффуххх! Наконец-то сели и поехали...

Чтоб полностью погрузиться в обстановку, советую вам закрыть глаза и мысленно постукивать вагонными колёсами: тутук-тутук, тутук-тутук... Погрузились? Славно. И так ровно двое суток - именно столько идёт поезд от Ленинграда до Анапы. Да, не забывайте делать остановки на крупных станциях, а то будете, как лохи, без мороженого. Надеюсь, все достаточно мудры, чтобы кроме минералки и мороженого ничего в привокзальном буфете не покупать? Умницы! Тогда я, уже не боясь сглазить, наконец-то похвастаюсь, как лихо у меня всё срослось. Вы, прошу, не стесняйтесь меня слегка осаживать, когда я заврусь совсем уж без меры. За рукав дёрните. Ну или, не знаю, кашляните хотя бы в кулачок деликатно...

Первым объявился барабанщик. Стоило мне вывесить объявление - этим же вечером он звонил мне по телефону.

На каком сайте объявление давал? Вот вы странные, право слово! Это сейчас без интернета невозможно представить своего существования. Сломается у вас интернет - назавтра же рухнет вся система мироздания. Разве не так?

А тогда повесить объявление можно было лишь двумя способами. Канцелярским клеем на столб или, как я, кнопочками на доску объявлений - всамделишную, деревянную - в музыкальном училище, где я после дневных лекций в институте занимался по вечерам.

Прикиньте, барабанщик - тоже Андрюха. Я совсем было поверил в перст судьбы, когда Андреем представился и басист, позвонивший следом. В своём воображении я плакатной гуашью уже рисовал яркую афишу - согласитесь, это была бы настоящая„ бомба" - группа „Я и три Андрюхи" - как вдруг через неделю басист сыграл „отбой". Будучи честным человеком, он оставил нам телефоны коллег, из числа которых составить нам компанию согласился лишь один. Фигня, - сказали мы, - нам и не нужны все десять. И пригласили парня на репетицию. Не прошло, однако, и часа, как мы его с позором выпинали за порог. Взашей и со всеми его немудрёными манатками. Он оказался всего лишь учеником того, первого, и совершенно измучил нас своей неумелостью. Едва за ним затворилась дверь,  я схватился за сердце и начал седеть, от висков до самой-самой маковки, на глазах у обоих Андрюх: до выезда - неделя!

Эх, жаль, я вам уже признался, что мы благополучно едем в поезде под ваше дружное „тутук" . Такую интригу испортил! Мучились бы вы сейчас, как я тогда. Хотя тем днём я как раз не успел поседеть полностью. Андрюха - который барабанщик - предотвратил моё неминуемое фиаско. У него нашёлся приятель-басист, а у того - недостающая нам часть музыкального оборудования. Лыком в строку тут же подоспела и вокалистка - протеже одной нашей знакомой певицы, которая сама поехать не смогла. А вслед за ней в мою дверь постучался почтальон с телеграммой: нас ждут.

Сами понимаете: если бы теперь в мой фарт вмешалась андрюхина тройка, я бы пошёл на убийство. Кого убивать - тройку, Андрюху или профессора - я решить так и не успел. Андрюха, везунчик, вытянул счастливый билет.

А в себе я и не сомневался. И вам не стоит. Вы ведь, признайтесь, с самого начала в меня верили…

 

Мы не как все. Мы другие. Мы в поезде в „дурака" не играем. Более того - мы дурака не валяем. Нам некогда. Мы отдых не заслужили. Мы едем и поём.

Для чего? Что вы! Спевка - важнейшая составляющая репетиций. На инструментах что? Если очень прижмёт, то вообще можно не репетировать. Договорились о тональности, схемы, партитуры нарисовали - и вперёд, хоть прямо с поезда на сцену. Корявенько, конечно , будет, не без лажи, как музыканты говорят, но проскочит обязательно.

Да и как прикажете в поезде на инструментах репетировать? Всё одно к одному - остаётся петь. Склоняемся голова к голове, чтоб весь вагон на уши не ставить, а друг друга, наоборот, различать хорошо и - слушаем. Слушаем, как звучит наше многоголосие. Вы не представляете, какой это кайф, когда голоса сливаются в трезвучие. В мозгу вибрирует счастье. Сердце замирает и шепчет - чтоб не спугнуть - вау!..

Признаюсь честно, петь на голоса - это просто блажь. Можно, конечно, назвать и более высокопарно - профессиональная честь. Но на танцах эта ваша „честь" никому даже даром не нужна. Успех твой на дискотеке в чём? Сейчас я объясню. Я мигом...

Есть три „кита": танцевальный ритм погромче, узнаваемая незатейливая мелодия и простенький - а лучше уже давно навязший в зубах - текст. Всё. Ты король вечеринки. Можешь не ломать пальцы - твои виртуозные секвенции и пассажи публике до лампочки. А уж поёшь ли ты в унисон, в терцию или вообще круче всех - септаккордами, уверяю, никто тем более не разберёт.

Тем не менее мы сидим, голова к голове, потные, голодные, но безмерно счастливые, и сочиняем. Сочиняем эти бесконечные дивизии и подпевки. Пускай бесполезно, пускай никто не услышит и не оценит, разве что зашедший в гости музыкант из соседнего лагеря - пусть это будет для него, для одного, приправа для гурмана, особая специя, цимес - но мы должны звучать красиво. Должны и точка! Я сказал.

 

Дорога пронеслась одним мгновением. Днём мы пели для дела, а вечером - для души. Стреляли в потолок пробкой „полусладкого", пили за знакомство и музыку, за море, солнце и за успех, отчего душам становилось тесно в груди, они пухли, ширились, добрели и рвались наружу лирическими мелодиями. Соседи заходили на огонёк, садились теснее и, внимая, балдели...

Морем пахнуло неожиданно, к исходу второго дня. Вагон несколько раз подозрительно дёрнулся туда-сюда, а затем плавно закачался под ногами в полнейшей тишине.

Паром. Слово прозвучало как команда, и пассажиры, потягиваясь и разминая на ходу затёкшие конечности, ломанулись к выходу. Не каждый день увидишь, как целый поезд грузят на корабль.

Плюнув в волну и вдоволь прочувствовав себя морскими волками, зябко поёживаясь в прохладном ночном бризе, наконец, все расходятся по вагонам. Спать. Завтра утром поезд прибывает в волшебную страну ничегонеделания. Во всех головах свербит одна мысль: надо хорошенько подготовиться и набраться сил.

Безумцы! Они пропускают самое важное. Впрочем, сколько раз сам я ни пересекал Керченский пролив по пути в Анапу, ни разу так и не дотерпел до разрешения самой, быть может, главной загадки этого рейса. А загадка, поверьте, стоит того, чтобы крепко задуматься над её объяснением.

Судите сами. Расстояние от Керчи до Анапы едва ли превысит две сотни километров. Плыть - час, плюс ехать - ну, допустим, ещё парочку. Погрузка-разгрузка - кидаем от щедрот, пускай, ещё часа полтора. Смекаете? Куда, спрашивается, девается целых полночи?!

Лично у меня на этот счёт две версии. Про Тамань же все помнят? Ещё Лермонтов раскрыл нам глаза на этот вертеп контрабандистов. Она ведь там рядышком - рукой подать. Теперь я понимаю, почему в тот вечер проводники так щедры на чай. Всю дорогу не допросишься, а тут - здрасте, пожалуйста - сами несут, попробуй откажись! Всё ясно. Они подмешивают в чай снотворное, пассажиры засыпают, а паром тем временем заворачивает в Тамань, за партией контрабандной рыбы. Той самой, помните, что потом в Анапе на пляже из-под соломенной шляпы заунывным дискантом: рыбка, рыбка... почти даром... копчёная, солёная... обал-л-лденная рыбка!..

Есть, правда, в моей первой версии одна неувязочка. Милиция, не в пример нынешней, в те времена бдила куда как бдительнее. Не дай бог, если „кто-то кое-где у нас порой" - повязали бы сей же час. А ну, представьте: вдруг в поезде, как в сказке про Хаврошечку, чей-то третий глаз таки не уснёт, безобразие углядит, и „куда следовает" стуканёт? А?

Поэтому имеется у меня более правдоподобная теория. Инопланетяне. Они ответственны за тот необъяснимый временной провал. Где-то неподалёку, не иначе, на одном из безжизненных островков Азовского моря зелёные человечки устроили скрытую базу. Погружают в анабиоз весь поезд - им с их технологиями даже с чаем мудрить не надо - и утаскивают людей в секретную лабораторию для опытов.

Да, пожалуй, я больше склонен верить именно в эту версию. Она, по крайней мере, объясняет головную боль и сухость во рту по пробуждении на подъезде к Анапе. Кто как, а я с тех пор всякий раз поутру, чистя зубы в вонючем вагонном туалете, аккуратно ощупываю своё тело: все ли органы на законных местах и не появилось ли, наоборот, чего лишнего. Особое опасение вызывает почему-то печень…

 

Подозрения про вмешательство инопланетного разума подтвердились тут же, по прибытии. Торжественной встречи не случилось. Вообще никакой встречи не случилось. Никого. Нас никто не ждал...

Надеюсь, вы уже бросили стучать колёсами? Кто не сообразил - прекращайте скорее это гнилое занятие, потому как мне придётся втиснуть вам в башку новую картинку. А она настолько велика, что, боюсь, при наличии старого содержимого вся целиком не влезет. Но мне совершенно - совершенно, понимаете? - необходимо, чтобы вы в очередной раз прониклись обстановкой.

Не все ведь были в Анапе - правильно? Обычно, когда мы прибываем в какой-либо город поездом, мы оказываемся чуть ли не в самом его центре. Нередко даже привокзальная площадь и есть центральная площадь города. Анапа - нет. Анапа устроена хитро. Вокзал, как во всех приличных местах аэропорт - в чистом поле, в нескольких километрах от цивилизации.

И вот поезд, полный людьми, прибывает в чисто поле.

Дальше начинается непознанное…

Пока ты занят разгрузкой аппаратуры, все люди вокруг бесследно исчезают.

Растворяются. Проваливаются под землю. Дематериализуются!

Ты остаёшься один. Один во всём мире.

Сцена из „Сталкера": ты, одинокое здание вокзала за спиной и степь.

Все вымерли. Человечество погибло и от одного тебя зависит будущее голубой планеты.

Ты уже согласен на инопланетян. На вурдалаков, монстров и троллей. Будешь лобзать их в заплесневелые щёки и склизкие синюшные губы. Лишь бы не одиночество, лишь бы кто-то живой рядом!..

Судорожно соображаю: что могло случиться? Почему всё пошло не так и где я мог совершить ошибку? Где я разрезал красный провод вместо синего? Всё перепутал и взорвал мир собственными руками?!

Вспоминаю текст телеграммы: «Обстоятельства изменились. Ждём».

Тогда я не придал значения странности скупых телеграфных строк. Главное - ждём. Ждём!

И где?

Вслед за телеграммой пришло письмо. Письмо с извинениями. Видимо, его отправляли раньше телеграммы. «Простите, но у нас в этом году уже есть музыканты...» - гласил тетрадный листок в клетку. Если бы я получил его раньше, я бы умер от разрыва сердца. Радостная телеграмма, пущенная вдогонку, опередила скорбь.

«Обстоятельства изменились...»

 А вдруг обстоятельства изменились ещё раз? Или путаница с датами? И нас никто-никто, совсем никто не ждёт?!

- Спокойно! - говорю, - Щас всё будет…

И - ходу в лагерь.

Настоящий руководитель ведь как? Даже если внутри его сознания рушится вселенная, он никогда не выдаст собственной паники. Бровью не поведёт. Мускул не дрогнет. Ни-ни!..

А я - руководитель! Я нынче главный...

Терпеть не могу вонючие южные автобусы. Меня от них тошнит. Буквально наизнанку выворачивает. А что делать? Пешком далековато.

Стараюсь не дышать. Смотрю в окно и тихонько ностальгирую. Да, я же совсем забыл вам сказать! Я уже приезжал сюда в прошлом году. У нас был совсем другой коллектив, я совсем не был главным, совсем ни за что не отвечал, совсем не волновался, не переживал, радовался жизни, девчонкам и солнцу, и... Но, в общем, это совсем другая история.

Теперь вы понимаете, почему для меня было так важно попасть именно в этот, „мой" лагерь?

 

Лада! Ладочка, Ладушка! Родное сердце...

Это Лада. Самая, пожалуй, симпатичная вожатая в лагере. Подпольная кличка - „шестая модель". Только вы ей не говорите, а то она обидится. Внешность у неё действительно модельная, но прозвище „выросло" не из внешности, а из имени. Ну, Лада, „Жигули", „шестёрка" - сами должны понимать.

Мне захотелось её обнять и расцеловать. Ей, такое впечатление, тоже. Я было дёрнулся... и она... и я... и мы... Но мы не решились. Или, может, время, отпущенное для принятия решения, закончилось... пауза затянулась, стало невыразимо неловко и... и... всё…

Приятно, тем не менее, когда тебя помнят и радуются при встрече. Но ещё более приятно, что нас всё-таки ждут. С сердца, не поверите, упало полтонны. Не меньше, ей-богу! Просто у них сегодня, так уж совпало, заезд новых детишек на очередную смену. И встречают их не на анапском вокзале, а аж в Новороссийске. Задействованы все автобусы, грузовики, легковушки и даже велосипед начальника лагеря. Дети - это святое! Так что, милые вы наши менестрели, потерпите - и вам воздастся. С этой оглушительный сенсацией я поспешил на вокзал, к своим.

Дабы не мучить и вас палящим, плавящим привокзальный асфальт солнцем, скажу кратко: к обеду мы всей человеко-чемоданной кучей, все - до последнего микрофона, уже были на месте. Терзания и страхи последних часов исчезли, как исчезает полуденная тень. Блаженство - три, два, один, старт! - запустило отсчёт отпущенного ему времени.

Пока мы, вместо положенного всем детишкам тихого часа, плескались в волнах и, вжимаясь лопатками в горячий песок, растворялись в бесконечности пустынного пляжа, нам подготовили жильё.

Скажу как на духу: есть прелесть в том, что лагерь принадлежит военному округу, а не какой-нибудь свиноферме или заводу турбинных лопаток, как многие из лагерей вокруг. В жизнь пионеров и воспитателей, впрочем, это не вносит никакой солдафонской муштры и зубрёжки статей устава гарнизонной службы. Но - и это важно - всю чёрную работу за тебя делают солдаты. И не стоит, думаю, их сильно жалеть. Всё, ребятки, познаётся в сравнении. Когда служивые осенью разъедутся по воинским частям и гарнизонам, уверен, в бессонных караулах и убийственных марш-бросках будут вспоминать командировку в Анапу как остров Баунти с его райскими наслаждениями.

Бравые ребятушки мигом натаскали кроватей с матрасами и превратили бывший склад на хозяйственном дворе в наши пятизвёздочные апартаменты. Нет, вру: звёзд давайте дадим всё же четыре, так как „удобства" располагались во дворе.

Но зато мы жили ближе всех к морю: за нашим „бунгало" лагерная ограда, в ней калитка, а за калиткой и вереницей кустиков - пятьдесят метров чистейшего песочка. Несёшься через пляж и - бултых в приятную свежесть. Особенно ценишь близость моря утром, с бодуна, уж поверьте мне на слово.

Конечно, мы могли бы, как белые люди, жить в административном корпусе, в почти настоящем отеле. Но взвесив все за и против, предпочли свободу комфорту. Ничего, в душ да по малой нужде пробежим два десятка шагов, не развалимся. Зато в „бунгало" мы сами себе хозяева: ори, кричи, буянь, ходуном ходи, на голове стой, хоть днём, хоть ночью - никому дела нет. Никто не постучит в стенку - мол, дайте поспать. Сами посудите: разве нужен распорядок дня вольным трубадурам? А репетиции? Здесь ведь как удобно: утром продрал глаза, сунул ноги в тапочки - и ты уже в собственной студии. Зал огромный - хоть прямо здесь проводи дискотеки. Правда, тогда пришлось бы выносить стол, но это уже дудки. Шалишь! Стол - наша святыня. Наш алтарь. Именно за ним свершаются таинства вечерних чаепитий. А наша чайная церемония - к бабке не ходи - покруче всех японских и китайских будет. Вместе взятых! Думаю, никакому русскому не надо объяснять суть национального чайного обряда? Все ведь представляют, что это далеко не всегда только налитый в стаканы чай?

Без печальных моментов, как ни жаль, всё же не обошлось. Скорбите! Скорбите же вместе со мной! Наша девушка-вокалистка вынуждена ютиться в одноместном номере по соседству с начальством. Бедняжка. А что поделаешь! Она, конечно, очень симпатичная, и я, разумеется, предпочёл бы видеть её тут же, с нами, на соседней кровати, но  - вы же не забыли? Мы строим коммунизм в самой высоконравственной стране, и совместное разнополое проживание, если у тебя в кармане не лежит свидетельство о браке, хотя бы одно на весь коллектив - запрещено. Табу. Вето. Низ-з-зя!

Впрочем, как выяснилось чуть позже, жалеть не имело смысла. Всё равно девушку нам по пути успели подменить инопланетяне. Те самые, с необитаемого каменистого островка в Азовском море. Я же говорил вам, какие они коварные! Голову, судя по всему, бедняжке оставили ту же самую, а всё остальное - и душу, и тело - модифицировали. Страшно сказать, за всё лето я ни разу не видел её в купальнике. Загорать и плавать она уходила одна. И, более того, мы ни разу не заметили в каком направлении она исчезает. Может статься, она вообще не купалась. Наверняка брала полотенце только для отвода глаз, а сама улетала к зелёным человечкам с отчётом. Точно! Вот почему она никогда не снимала одежды. У неё там крылья! Или вообще металлический фюзеляж с реактивным двигателем! Тогда я даже боялся фантазировать на эту тему. Бог их знает, какие уродства они могли сотворить с нашей бедной девочкой, с нашей Иришкой. Весёлая  и общительная в Питере, здесь она отделывалась дежурной улыбкой и короткими фразами по работе. Даже с голосом что-то случилось. Его, скорее всего, тоже меняли, но, видимо, впопыхах не смогли подобрать похожий. Петь она явно стала по-другому. Но даже не это её выдавало с головой. А вот! Вот! Наши ежевечерние чаепития она посещала редко и - внимание! - всегда пила только чай. Что уже само по себе для земного человека крайне подозрительно. Вот что. А вы, помнится, не хотели верить в мою теорию про инопланетян. Теперь убедились?

Снова я забежал вперёд! Ну как же так, а? Вы совсем за мной не следите! Это ж всё позже будет. А пока ещё нет...

А пока мы купаемся и загораем. То есть, помните: приехали, побросали шмотки, вкусно пообедали и - на пляж. Думаете, всё - пошёл разброд и шатание? Истома и нега, думаете? Нирвана и небеса обетованные? А вот хрена вам охапку! Сейчас я покажу, каким я бываю сатрапом и душегубом. Сейчас я нашим кайф-то пообломаю…

- Рота, подъём! - истошно воплю я. Мой зов столь убедителен, что организует мгновенную побудку младших отрядов в пяти близлежащих лагерях. Впервые в истории побережья малыши не опаздывают к полднику, хотя нескольким самым впечатлительным приходится менять штанишки. Изумлённые вожатые украдкой крестятся, но, сообразив в чём дело, устанавливают мне прижизненный памятник на Пионерском проспекте.

 Я непреклонен:

- Через пятнадцать минут общее построение на репетицию.

А что поделать? Мы же в „военном" лагере - надо блюсти антураж соответствующий.

На самом деле никакой жестокости в моих действиях нет. Есть, наоборот, сплошная забота о личном составе и тонкий прагматичный расчёт. Репетировать ведь нам все равно надо, так? Никуда от этого не деться. А загорать, напротив, больше получаса - да на полуденном солнышке, да на девственную после зимы молочно-белую кожу - смерти подобно. Вот и восхищайтесь теперь - какой мудрый я у них командир. Батяня! Как есть, батяня-комбат.

Репетиции, однако, в тот день так и не получилось. Кабздец подкрался незаметно - помните такое выражение? Наверняка опять инопланетяне постарались. Хотя тогда я, признаться, на них и не подумал. Аппаратуру мы ведь собирали „по кусочкам", с миру по нитке, из разных мест. И вот в тот вечер она никак не захотела работать дружно. Мне категорически не нравился звук. Я раз за разом переносил начало репетиции, отправляя нашу единственную прекрасную представительницу обратно в свой номер, с единственной целью - поберечь её уши от громогласного, в сердцах, мата. Весь вечер и почти всю ночь мы паяли, резали, снова паяли, снова резали, комбинировали, согласовывали одно с другим, фазировали, отстраивали и регулировали. Все давно бы упали без сил, но мой страшный рык поднимал даже мёртвых. Парни просили о пощаде, но я был неумолим. Потом, когда наконец пытка бессонницей закончилась, аппаратура заиграла и запела чистым „фирменным" голосом, выдавая на гора мощнейшее „мясо", они сказали мне спасибо. Это ж ежу понятно: не упрись я рогом, не заставь доделать всё в тот же день - завтрашняя репетиция сорвалась бы точно так же. А теперь мы встали наутро свеженькие, завтрак и море зарядили нас дополнительной порцией бодрости, тысячи  целебных ионов размером с добрую горошину каждый взбудоражили творческие порывы - и этого запаса с лихвой хватило на целый день работы. Именно столько нам потребовалось, чтоб мало-мальски разучить репертуар. Лишь  после ужина мы позволили себе расслабиться.

Ха! Давайте договоримся так. Дураков здесь нет, и врагов своему здоровью - тоже. Будьте нате - перерывы на купание и приём пищи мы делали регулярно и с удовольствием.

А к тому же нам повезло. Сам того не подозревая, я привёз свою команду аккурат в пересменку. Нежданно-негаданно, таким образом, подарив нам целых три дня до первого выступления на открытии смены. Оценили подарок судьбы? Даже не сомневайтесь, за эти три дня мы отполировали программу до блеска.

Мы играли снова и снова. Детишки толпами стояли под окнами и в дверях, коварно, по-шпионски изучая наш репертуар и ломая будущий сюрприз. Но мы никого не гнали. Дети, параллельно с подлым „скачиванием" секретной информации, делали весьма полезное дело. Своими открытыми в изумлении ртами они переловили всё поголовье обитавших в „бунгало" мух. И даже, казалось, значительно сократили их популяцию на северо-кавказском побережье. А мухи, скажу я вам, на юге - докука ещё та, настоящая божья кара!      

Процесс пошёл своим чередом. Репетиционное время день ото дня неуклонно сокращалось, а порции морской воды, солнца и насыщенного полезными ионами воздуха, наоборот, пухли как на дрожжах. Кожа просаливалась и бронзовела, а былая железная воля ржавела в морской воде и рассыпалась трухой. Не требуется быть семи пядей во лбу, чтобы предсказать дальнейший ход событий. Своим первоначальным наивным планам я же сам - бравый командир, отец „солдатам"- первый и изменил. Первым задрал кверху белый флаг. Благими намерениями - готовить каждый день по новой песне с целью освежения репертуара - нам оставалось, разве что, вымостить пол в нашем бунгало. Вольный ветер прополоскал нам мозги, парализующий  зной иссушил то, что осталось, а зелёный змий довершил их работу, вытравив из закоулков подсознания само понятие о профессиональном долге. Инструменты мы брали в руки исключительно на „работе", а новые песни, если выдавалась лишняя минутка и хорошее настроение, готовили там же, на танцплощадке, в процессе настройки аппаратуры перед выступлением. Но это, сознаюсь сразу, случалось крайне редко.

Страшно сказать, иногда, от переизбытка лени, в нашем распорядке появлялся даже послеобеденный тихий час. Пуще всякого паиньки-пионера мы „давили на массу".

С другой стороны, кабы мы в тот день не разленились и дошли бы таки требуемые сто шагов до моря, разве случилась бы с нами дивная по анекдотическому совершенству история?

С вашего разрешения я с превеликим удовольствием освежу в памяти подробности. Побулькаю, так сказать, кальяном сладких грёз. А вы... Вы, так и быть, присаживайтесь ближе, посмакуем вместе ароматный дымок воспоминаний. Слушайте…

Прибыл в наш лагерь новый прапорщик. Нам и пионерам - никто, а солдатикам нашим, что службу под ласковым солнцем коротали - непосредственный начальник, то есть лютый зверь, царь и бог. И обходил тот царь и бог... Смешно сказать - я говорю „царь и бог", а на самом деле росту в нём - метр и фуражка. Так вот, обходил царь и бог вверенную территорию. Изучал владения, знакомился с подчинёнными. Вступал, в общем, в права. А наше-то „бунгало" - на хозяйственном дворе, то есть, получается, в его епархии. Со всеми потрохами. И, как на грех, в тот день у нас не как обычно, замок амбарный и молчок, а наоборот - дверь настежь и за ней бубнёж непонятный. Заходит он, значит, на звук и видит картину маслом: четыре голых „лба" развалились на койках и, никого не замечая, лясы точат. Ну, видать, у „прапора" мозг переклинило, и он занервничал. Я, правда, не знаю в точности, какая мыслительная деятельность затеплилась в тот момент под его фуражкой, поэтому я лучше вам о своих собственных впечатлениях расскажу. Со своей, горизонтальной, так сказать, позиции...

Лежим мы, значит, после обеда вчетвером, как положено, чин-чинарём - крошки перевариваем и слои пищи укладываем по внутренним полочкам организма в нужном порядке. И пока всё это там должным образом распределяется - дремлем вполглаза, мух в полруки гоняем, в пол-языка да в пол-уха байками делимся. А тут вваливается какой-то дохлый шкет с кислой рожей в фуражке и принимается шагами наше помещение мерить. Деловая колбаса. Будто решил выяснить, хватает ли нам метража по вновь введённым санитарным нормам. Но мы-то в курсе, что нам всего с избытком,  на тесноту не сетуем, на жизнь не в обиде, поэтому мы на него внимание не очень обращаем и, знай, дальше анекдоты травим. Наконец клоп в фуражке прекращает нарезать круги, замирает в позе Зевса-громовержца посередь зала и - удивительно ласково - интересуется:

- А кто это, - говорит, - У нас здесь такой весёлый живёт?

 Замираем на полуслове. Радушно улыбаемся дорогому гостю.

- Мы, - отвечаем, - Музыканты…

- Та-ак... - продолжает. И тон, чувствую, ещё более вкрадчивый делается. - Откуда?

- Питерские мы, дядя…

- Ах, питерские... Из ленинградского, значит, военного округа? Та-ак...

Я, помню, не успел среагировать. Помню только, что меня слегка удивила некоторая дисгармония малость подвыпучечных белёсых глазок с тембром речи незнакомца. Я же человек искусства как-никак, такие эфемерные материи с лёту просекаю. И только, помню, я этакий в его лице мезальянс уловил, как вдруг всё волшебным образом пришло в соответствие.

Из зевса чередой посыпались молнии.

Если отбросить некоторую эмоциональную сумятицу, а также сумбурность междометий и жестов громовержца, и оставить лишь информационную составляющую, в ближайшую минуту я узнал следующее. Первым же поездом все мы, вчетвером, отправляемся в Ленинград и остаток своей никудышной жизни проводим на гауптвахте. Там, среди клопов, крыс, параши и баланды, мы непременно должны в конце концов сгнить. Этим способом он - бог, царь и громовержец - дескать, собирается приучить нас вскакивать при подходе командира навытяжку и докладывать по всей строгости и букве великого и всемогущего воинского устава. И вообще, мол, оборзели мы все вдали от казармы...

Странно, но обуревали меня в тот момент двойственные чувства. Одна неведомая сила, взбадриваемая магией слов мини-зевса, подбивала меня немедля спрыгнуть с постели и вытянуться во фрунт. Другая, вызванная, видимо, той же чарующей магией, распирала мои лёгкие веселящим газом. Эта вторая в один прекрасный момент пересилила, и я непроизвольно хрюкнул, чем вызвал, по всему судя, новый прилив крови к глазам говорящего. На секунду мне показалось, что они вот-вот взорвутся. Нет, даже не просто взорвутся абы как, спонтанно и ненаправленно, а выстрелят прямо в меня. Недозевс, видимо, тоже это почувствовал, поэтому сделал едва заметную паузу в ажурном монологе и повернулся в мою сторону с намерением получше прицелиться. Я приготовился рвать тельняшку на груди со словами - стреляй, гад! - и с этой целью набрал побольше воздуха, отчего, хоть и зажимал рот обеими руками изо всех сил, хрюкнул ещё раз, уже громче и, вне сомнений, обиднее…

Челюсть зевса поползла к полу. Медленно, как в кино. Одновременно  грудная клетка, напротив, сдобным тестом из квашни поднималась навстречу подбородку. Уверен, такого потрясения зевс не испытывал с момента, как надел на щуплые плечи погоны прапорщика. Даже приблизительная оценка глубины его вдоха показывала, что следующее предложение собирается быть очень-очень сложноподчинённым.

Всё испортил Коля. Кто Коля? Коля - наш басист. Он уже пожилой - ему тридцать. Как старик и как басист он самый рассудительный и мудрый из нас, а как почти женатый мужчина - весьма приземлён и начисто лишён озорной фантазии.

- Извинтите, уважаемый, - не дожидаясь окончания зевского вдоха, говорит Коля культурно, - Вы не так поняли. Мы не военные. Мы гражданские. Не ваши…

- Поч-чему не наши? - растерянно и недоверчиво, как пятилетний карапуз, застигнутый и призванный немедля вернуть чужие леденцы, до последнего не желая расставаться с надеждой, боясь окончательно расплескать мечту, авторитет и уверенность в себе, переспрашивает бывший громовержец.

Невостребованный воздух, едва задевая голосовые связки, выходит из него с лёгким шипением, словно из воздушного шарика, который затеяли, но вдруг передумали надувать, продолжая в нерешительности слегка придерживать резиновую горловину.

- Как так не наши... Что же вы... мне... тут... а… ваньку… - сдувшемуся зевсу явно не хватает кислорода. Он, чуть не плача, машет рукой и выбегает наружу, навстречу фитонцидам и положительно заряженным морским частицам...

С тех пор мы его ни разу не видели. Как сквозь землю… Скажете, и тут инопланетяне ни при чём?

 

После ужина Пионерский проспект накрывает...

Я не зря делаю паузу. Ха! Так и жду, что вон тот нетерпеливый похожий на Гоголя гражданин поспешит перебить рассказчика, ляпнув сущую банальщину про волшебную южную ночь. Что ночь? Она, если вдумчиво разобраться, одинаково хорошо укрывает и южный берег Крыма, и северный Кавказ, и западную Грузию. Я же, если вы следите за мыслью внимательно, имею в виду лишь отдельно взятый Пионерский проспект.

Так вот, на Пионерский проспект к ночи снисходит благодать. Благодать окутывает пространство по-над проспектом блаженной феерией звуков, которые неискушённому гостю, этому вот - с профилем Гоголя, впервые оказавшемуся в пределах пионерского эдема, могут сдуру или по неопытности показаться адской какофонией - на грани разрыва мозга.

Ещё раз повторяю: твоя, случайный пришелец, шизофрения лишь от недостатка опыта. Ты что же, подобно  буриданову ослу, не в силах выбрать, к каким яслям повернуть свой выдающийся шнобель?! Тебе, дурьей башке, требуется всего-то сделать пару шагов в любую сторону, а не каменеть истуканом в самом центре, посредине меж ближайшими четырьмя танцплощадками. Стоит тебе приблизиться к какому либо из лагерей, звук его оркестра заглушит остальных и волшебным образом обернётся одной из популярных танцевальных мелодий. Заверяю, твои ноги тотчас сами припустят впляс!

Музыкальные звуки прорываются отовсюду. В местных лагерях строгий график: день - кино, день - танцы. Но общего расписания, слава богу, нет, поэтому музыка над „пионерщиной" звучит каждый вечер. Когда мы не играем сами, мы ходим по соседям, к коллегам в гости. Приятно, когда тебя ублажают красивой музыкой в твой собственный выходной. А некрасивую мы не слушаем. Проходим мимо, если играют халтурщики. Зато если вдруг заслышим виртуозов... Да-а… К мастерам своего дела ноги сами несут.

Мы ноги не сдерживаем, мы им доверяем. Хотя, говоря по совести, ноги должны нести нас совсем в другом направлении. И, давая излишнюю волю ногам, мы тем самым нарушаем трудовую дисциплину.

Мы, на самом деле, вышли прислушаться к тишине. Выяснить, у кого из соседей музыки нет вообще или, в крайнем случае, где пляшут под скучный магнитофон. Это не праздный интерес. И, тем паче, нам совсем не хочется позлорадствовать. Мы же не отпетые циники, правда? Нет, что вы, совсем нет - мы преисполнены соболезнования. Страдальцы - они лишены всеобщей благодати!

И мы предлагаем свои услуги. Не бесплатно, конечно - настолько далеко наше сочувствие не заходит. Такса твёрдая - пятьдесят рублей на всех. Играешь ты один или ведёшь с собой полковой оркестр, значения не имеет. Все окрестности знают цену, у кого ни спроси. Водитель автобуса, торговка на рынке - будто они всю жизнь только и занимались тем, что приглашали к себе музыкантов. Впрочем, не это удивительно. Удивительно другое. Откуда, я вас спрашиваю, в лагерях наличные деньги?! Понятно, когда мы „подхалтуриваем" в домах отдыха - там собирают со взрослых праздношатающихся, тех же водителей и торговок. Но лагеря - на всём готовом, на государственном?! Не вожатые поди скидываются из мизерных зарплат!

Да-а-а. Это, думаю, повод для соответствующих органов присмотреться к деятельности начальников лагерей. Поедут тогда они - ой, поедут - в иные лагеря. Только, боюсь, уже не начальниками.

Но это я так, к слову. Вы уж не серчайте, философ из меня порой так и прёт, так и прёт. Прям не знаю, как его унять, неугомонного. Я конечно же никого не выдам, что вы! Я - могила. Это ведь и мой хлеб.

Про хлеб, разумеется, я сказал в фигуральном смысле. Хлеба нам хватает в родной столовой. Золотых гор от подработки мы тоже не ждём. Но „отбить" билеты на дорогу, тем самым сделав поездку к морю вообще бесплатной - приятно. А ещё приятно, когда свежие слушатели, которым ты пока в новинку, заряжают тебя позитивом. Для своих-то, лагерных, ты давно уже привычен, словно собственная зубная щётка в прикроватной тумбочке.

Свои, лагерные, ко второй неделе настолько наглеют, что даже не спешат к началу представления. Зажрались, стервецы! Мы для них готовимся, надеваем красивые костюмы... Кто-нибудь пробовал после пляжа влезать в рубашку? Бр-р-р! Грубой тканью по загару!..

Мы, в конце концов, душу выворачиваем! А они? Плетутся нога за ногу, в носу ковыряют. Первую пару песен мы адресуем в пустоту. В пространство, в вакуум. Поём заблудившемуся ветерку, розовому закату и первой звезде. Для детишек это лишь сигнал. Как звонок в театре. «Ах, это только второй? Ну, можно ещё в буфете покемарить...»  Прикиньте? Засранцы мелкие! А ещё дней десять назад за час до начала толпы собирались, всё канючили - ну когда же, когда?! - толком настроиться не давали.

Однажды мы их наказали…

Есть у нас несколько хитов. Нет, разумеется, мы весь репертуар подбирали из популярных композиций, но - так всегда бывает - из всего множества самых лучших со временем вперёд вырываются самые-самые. Те, которые у толпы всегда на бис, а музыкантам, напротив, потом  являются в страшных ночных кошмарах. Причём, в разных местах могут быть свои лидеры. Естественно, такие вещи всегда играются „на пике", при полном скоплении народа, когда публика разогрета.

И вот. В один тёплый, ничего особенного не предвещающий тихий вечер, неожиданно, исключительно в целях воспитательных, а значит - гуманных, нами этот благостный порядок был нарушен. Хит... Нет, не так. Хитяра! Глыба! Монстр, можно сказать, сезона, король хит-парада нашего лагеря вдруг зазвучал первым. Вероломно. Без объявления, что называется, войны.

Про войну, вы думаете, я просто так упомянул? Для красного словца? Что вы! Отнюдь. Видели старые фильмы? Как народ по сигналу воздушной тревоги в бомбоубежище спешит? Кощунственное, конечно, сравнение, но, простите великодушно, ничего точнее подобрать я не смог. Давайте так: наша „тревога" была учебной, лады?

Я жалею, что не придумали тогда ещё видеокамер. Ролик несомненно побил бы все рекорды Ютуба. Я уже вижу его название. «Флэш-моб века. Ржака. Смотреть до конца». Сотни бегущих ног по всем аллеям и дорожкам, давка в дверях жилых корпусов. Из всех щелей. Бешеные тараканы на сладкий сироп. Вурдалаки в погоне за свежей кровью. Зомби на марше. Нью-Йорк на распродаже в „чёрную пятницу". Откуда. Их. Столько?!!

Не менее забавно, не скрою, поглазеть и на нас самих.  Я-то, понятное дело, от смеха едва попадал по струнам. Андрюхам, обоим, полегче - они хоть сидя играют, им падать некуда. Но Коля! Невозмутимый Коля, приземлённый, солидный и вскорости безнадёжно женатый мужчина - сгибался пополам.

И было от чего.

Ладно, допустим... Скакать на одной ноге, поправляя босоножку, застёгивать по пути ширинку и даже вприпрыжку докрашивать губы - понимаю, с кем не бывает. Но как же надо любить музыку, чтобы при всём честном народе на бегу натягивать лифчик?!

Вывод? Очень простой. Никогда не забывай пионерский девиз: будь готов - всегда готов! Бди, как предупреждал сам Козьма Прутков. И ещё, от меня лично. Не следует обижать музыкантов…

 

Противная мелюзга чаяла страшно отомстить нам в „День Нептуна". Надо сказать, что это действительно ужасный день. Это день, когда безжалостно нарушаются все правила и субординация. День, когда можно „утопить" в море вожатого... Да что вожатого! Брось в море самого начальника лагеря - и обидчиков даже не лишат сладкого за дерзкую выходку. Макают взрослых поголовно, невзирая на чины и былые заслуги.

Но нам - единственным - удалось выйти сухими из воды. Да, я хвастаюсь. Да, я горжусь, а что? Вы бы не гордились, не хвастались на моём месте? Детишки утащили в море всех взрослых, включая незнакомую им в лицо подслеповатую бухгалтершу, не вовремя решившую подойти поближе, поинтересоваться, что происходит. Повариха, центнер с гаком весом, добрая тётушка, фея из сказки, потчевавшая детишек каждодневными сладкими булочками к полднику - и та была в момент завалена на песок и за ноги оттащена в пенный прибой. Под горячую руку попали и случайные прохожие, на свою беду заглянувшие на весёлый праздник. Детишки вошли в раж.

А нас спасло знаете что? Высокие борта армейского грузовика, с недосягаемых вершин которого мы придавали мелодический шарм пляжным безобразиям и... Ну? Ну же? Молодцы! Всё тот же уже знакомый вам модный шлягер, словно дудочка Крысолова одномоментно ввергнувший детишек в состояние пляшущих зомби.

Один наименее внушаемый пионер, правда, попытался замахнуться на нас ведёрком с морской водой. Но интеллигентный Коля серьёзно посмотрел мальчику в глаза и вежливо поинтересовался, сможет ли его мама купить Коле точно такую же бас-гитару, которую мальчик собирается испортить. Получив отрицательный ответ, Коля в нарушение либеральных устоев „Дня Нептуна" пообещал тому вырвать ноги, вставить спички и сказать его маме, что так и было. Мальчик поверил. Когда вы увидите Колю, вы тоже поверите.

Таким образом проблема ушла сама собой. Даже, я бы сказал, улепётывала, не оглядываясь. А к вечерней дискотеке мы уже снова были самыми популярными и любимыми людьми в лагере.

 

После дискотеки наступает наше время. Пока мы грузим аппаратуру в огромную телегу, позаимствованную на кухне, пока, гремя разболтанными колёсиками по плиткам дорожек, тянем своё добро обратно в „нору", пока переодеваемся в лёгкие маечки и шорты - лагерь засыпает. Приходит пора оборотней и пьяниц. Насчёт  оборотней врать не стану, я про их братию только в книжках читал. А вот пьяниц знаю как облупленных. А ещё знаю, что все жёны мира сейчас вытянули змеиные шеи в моём направлении и шипят: Только попробуй вякнуть хоть слово про пьянство, только попробуй! Нам, мол, и так с мужьями на югах не сладить!  Милые жены, - с вызовом в голосе заявляю я вам в ответ, - конечно же, я скажу хвалебное слово во славу „южного" пьянства, и не одно. Мне ваше шипенье и раздвоенные ядовитые язычки - тьфу! Мне истина дороже.

Конечно пропаганде быть, а как же! Вы что же, думаете, ваши мужья год терпели, чтобы с вами в Турцию поехать в пересоленной водичке поплескаться?! Или спину вам кремом мазать - предел наших мечтаний? Мужики, ну поддержите вы меня! Я лично в Турции до моря только в первый  день силы нашёл дойти. Поохал, поахал - а как же - красота-то какая! И... Со второго дня от бассейна не отходил. Вода такая же мокрая, а бар там побогаче будет, согласитесь. И даже пиво кажется вкуснее... А что ещё на юге делать? И что значит это ваше вечное: опять набрался?! И - „каждый день одно и то же!.."

Креста на вас нет! Что значит опять? Да вы знаете, что пьянка не бывает „одна и та же"! Каждый раз она разная. Своя. Новая. Индивидуальная. Самобытная. О-со-бен-ная! Эх, жёны, жёны!..

 Ф-фу-у-ух. Чего это я? Чур, чур меня! Привиделось... Простите. Мы же в Анапе. Мы, блин, молодые. Мы холостые - ф-фуххх!.. Никакие жёны нам не указ. У одного только гиганта Коли невеста, но и она за тридевять земель. Свобода. Полная. Ур-р-а-а-а!..

В Анапе мы водку почти не пьём. Водка - фу. Не комильфо. Какая-то она там всегда тёплая и невкусная. Пиво, казалось бы, да. Но его нет. Его вообще нет. Не только в Анапе. Вообще, чтоб вы знали, в Советском Союзе, кроме, разве что, маленького белорусского городка Лида, пива нет. И до середины девяностых годов не предвидится. Есть жёлтенькая пенная водичка, которую за внешнее сходство ура-патриоты называют пивом. Но нормальному человеку в рот её брать противно. Поэтому пиво мы тоже не пьём.

Нам по сердцу „Мускат". Анапский десертный „Мускат" - это божественный нектар. Такого больше нигде не делают - исключительно в местных винодельнях. На вкус... Что я могу сказать о вкусе? Только, пожалуй, одно. Пока я не попробовал исходный виноград, я готов был прозакладывать душу, что это вино сделано из абрикосов. Вот такой у него вкус. Будете в Анапе - обязательно попробуйте. Хоть мне и кажется, что в современном „Мускате" без „химии" не обошлось, но вкус почти тот же, чудесный.

На „Мускат" нас подсадил садовник. Он стрижёт розы в лагере, а ещё он грузин и хороший человек. В силу этих причин он понимает толк в вине и плохого не посоветует. Главное - успеть до полудня вручить ему пустую тару с вложенной в неё трёшкой. В противном случае он не успеет к „своим" и тогда всё пропало - надо бежать в Анапу за гадостной водкой.

Трёхлитровой банки на четверых - в самый раз, поэтому больше мы не заказываем. Иначе к завтраку трудно встать. А пионеров, галдящих с утра у калитки, так и подмывает расстрелять из крупнокалиберного пулемёта отравленными пулями со смещённым центром тяжести. А ещё „полирнуть" для надёжности напалмом. И поверх всего - ядерную мегатонну.

У нас ведь как заведено... Мы спим на крыше. Туда пожарная лесенка, там прохладно и звёзды. Совсем близко - руку поднимай и черпай пригоршнями. Ах, какие там звёзды! Гоголевские и рядом не лежали... Не висели... Не болтались... Не... А-а, ладно. Я, собственно, из-за них и рассказ затеял. Не хотел вообще так длинно трепаться. Думаю, расскажу только про ночную красоту, а там и помирать можно с лёгким сердцем. Ей-богу, такое впечатление, что не только музыкальные „звёзды" съезжаются в Анапу на летние гастроли. Пара-тройка соседних галактик тоже, кажется, не прочь погостевать на нашем Млечном Пути. Столпотворение разноцветных огоньков в небесах настолько тесное, что падающим время от времени на нашу планету звёздам трудно пробиться сквозь скопище себе подобных. Звёзды натыкаются друг на дружку, раз от раза меняя направление, подолгу расшаркиваются и извиняются перед коллегами за причинённые неудобства и только затем протискиваются дальше, продолжая свой яркий путь к земле. Всё это даёт нам достаточно времени загадать желание, но никак не позволяет звезде долететь до поверхности и упасть где-нибудь неподалёку. Тогда бы мы, наконец, набрали полные карманы золотых монет, на которые, как всем известно из умных книжек, непременно рассыпаются все упавшие звёзды; разбогатели, побросали к чертям гитары и укатили с длинноногими мулатками в диковинные страны, которые специально для нас выдумывает Сенкевич...

Эк меня с муската несёт, заценили? А вы ещё сомневались, что вино классное! Главное, как я сказал, знать меру.

О чем-то я ещё... Ах, да! Пионеры. Они галдят. Они всегда галдят. Но, почему-то, когда они идут под нашей крышей на пляж, они галдят особенно громко. Галдёж превышает все мыслимые децибелы, и тогда хочется их уничтожить. Не децибелы - пионеров.

Мы не убиваем пионеров не из человеколюбия. Но и не просто потому что боимся пропустить завтрак. Ведь утренний галдёж пионеров означает, что они встали, сделали зарядку, умылись, подняли флаг и ободрили сами себя пламенными клятвами на утренней линейке, посетили столовую и - с чистой совестью и лошадиной дозой пионерского задора шествуют на пляж. Следовательно, столовая давно свободна, и нам следует поспешить. Пионеры - наш будильник. А будильник, как бы ни хотелось, ломать нельзя. Таков неписанный закон.

 

Как определить, кому из нас вечером досталось больше всех „Муската"? Да элементарно. Такой человек говорит обычно:

- Я, пожалуй, завтракать сегодня не пойду, я - сразу на море...

Если человек отвергает завтрак - знайте, это верный признак.

А море... Море лечит. Заметили, на море не бывает алкоголиков? Одни пьяницы.

Впрочем, не буду я ни про море, ни про выпивох. И того, и другого вы насмотрелись в своей жизни предостаточно. А я - помните? - посулил вам сегодня только самый отборный эксклюзив. То, чем никто больше с вами не поделится, только я. Сокровенное, задушевное, потаённое. Всю, как есть, подноготную. Кого, скажите, удивишь экскурсиями в горы или на Малую Землю? Или прогулкой на катере? А смотреть, как десять потных мужиков пинают мяч на волейбольной площадке? Бред! Поход за фруктами на рынок? Тоже мне, откровение! И за рапанами с маской, и крабу палец в клешню - всё старо как мир. Даже дельфина, неожиданно всплывшего меж купальщиками - и того все из вас, без исключения, гладили по улыбающейся мордахе. Ещё, правда, был ужасный смерч, поваливший деревья в городе и вполсилы прогулявшийся по Пионерскому проспекту, добавив работы нашему садовнику и солдатам. Но и про это уже написано во всех газетах. О чём говорить?!

Конечно, о любви! Я же обещал вам возможность позубоскалить в мой адрес вволю. Так вот, нате. Злорадствуйте. Давайте. Сыпьте соль - я оголяю раны…

Любовь в то лето дала большую трещину. Сломалась любовь. Разбилась на кусочки. Вдрызг. Разлетелась!

Мне ужасно стыдно...

Виноват, конечно же, начальник лагеря. Он сразу поставил вопрос ребром. Или музыка, или, говорит, любовь. Оказалось, что предыдущие музыканты, игравшие в лагере до нас, выбрали любовь. И приударили за девушками из старшего отряда. Вы бы видели тех нимфеток. Семнадцать лет - самый сок. Любому башню снесёт! И началось через это дело в лагере сплошное падение дисциплины да повальные ночные самоволки. Скольких десятиклассниц наши предшественники успели перещупать и сбить с верного коммунистического курса точно не известно, но чашу терпения начальника то количество с лихвой переполнило.

Такова была официальная версия. Альтернативную мы выведали у старика-садовника. Слова деда косвенно подтверждало вольготное поведение его отпрыска, смазливого юного джигита Гиви, который без опасных для себя санкций почти еженощно похищал „невесту" через окошко девичьей палаты. Параллельно на глазах всего лагеря развивались трогательные чувства ромео-срочника в ефрейторских погонах и лапушки балерины-джульетты из первого отряда. Дорогие мои, сейчас вы вместе со мной пустите слезу! Они расстались к осени. Все плакали навзрыд. Потом она ждала его из армии, а он - окончания ею школы, и, едва любимой сравнялось осьмнадцать, повёл её в ЗАГС. Мои глаза мокры от умиления, а сценаристы „Санта-Барбары" должны рыдать от зависти...

Так вот, в действительности гнев нашего благочестивого настоятеля зашкалил лишь после вопиющего для советского обихода инцидента, когда солист предшественников, нежно-гламурный лирический тенор Серж едва не лишил невинности генеральского сынка Антошу, четырнадцати лет от роду. А вот уже вследствие этого, как вы помните из телеграммы, „обстоятельства изменились", и потому мы здесь. Вместо них.

Начальник так и врезал: Блуда не потерплю! Хоть узлом завяжите, но чтоб ни-ни. Замечу, говорит - кастрирую и под зад коленом. Так и сказал. А что, он настоящий полковник, он за словом в карман не лезет. Пришлось прибрать слюни и затянуть узел. Пытка? Пытка. Ещё какая. Теперь понимаете, чем вызваны наши нежные чувства к „Мускату"? Какое же это непотребство? Это бальзам для тоскующей души.

Я пытался вырваться из плена. Я ходил с солдатами к поварихам из соседнего лагеря. Мы гуляли за ручку под кипарисами. Я даже пытался, насколько позволяла моя пылкая романтическая робость, быть дерзок и смел. Но поварихам рано вставать - где уж тут развиться бурному курортному роману! Только на парочку поцелуев наспех поварих и хватало.

Я возвращался к „Мускату"…

Я полюбил волейбол...

Я сходил в библиотеку за книжкой...

Я...

Как вдруг! Я говорю „вдруг", будто оно, это вдруг, могло что-то кардинально изменить. На самом деле „вдруг" вдарило мне по темечку за два дня до отъезда.

Я говорил про Ладу? Да, да, я говорил. Вожатая первого отряда, красивая „шестая модель", которую я не решился поцеловать при встрече. С тех пор мы едва ли сказали друг другу больше чем десяток фраз по работе. Я боялся опалы начальника, а она... Она, скорее всего, просто была загружена этой работой по уши. Вы же знаете о неблагодарном труде вожатых. 

В тот день они с Мариной, другой вожатой, сидели на пляжных стульчиках и неотрывно, с плотоядными улыбками пялились на меня. Я даже несколько опешил, поймав на себе их взгляд. На всякий случай смутился. Осторожно осмотрел себя, не порваны ли плавки. Нет, всё на месте, но я всё равно почему-то залился румянцем. Слава богу, под загаром не заметно! Я подошёл. Нацепил вымученную улыбку.

- Вы чего? - говорю.

- Да вот, - отвечает Лада, - всё поделить тебя не можем. Что ж ты такой недотёпа, а? Две девушки по тебе сохнут, а ты не замечаешь. Приходится самим инициативу проявлять. Жребий, сидим, бросаем.

«Вот она, слава! - пронеслось у меня в голове, - вот она, народная любовь, вот они, поклонницы, фанатки, обожательницы! Но почему так поздно, господи?!»

 А вслух:

- Блин, да как-жешь!.. Да я бы... Да я бы, если б не начальник!

А они:

- Дурачок, мы же не пионерки тебе сопливые! Давай, - говорят, - так. Сам выбирай. Придёшь после отбоя - какую схватишь, та и твоя…

Меня, братцы, за всю жизнь так откровенно не клеили. Один только раз, тоже на южной набережной, но много-много позже, некая дама бальзаковского возраста предприняла такую попытку. Но её откровенность была намного изящнее.

- Снимите меня, - подошла ко мне она и протянула фотоаппарат.

Старый такой - знаете? - с плёнкой внутри. Я, конечно, хвост распустил и, силясь предстать перед дамой во всей красе своей фотоэрудиции, попытался выяснить, что за плёнка заряжена в аппарат, дабы выставить нужные экспозицию и диафрагму.

- Не беспокойтесь, - отвечала дама, - В моём фотоаппарате вообще нет плёнки…

 А эти две... Итишкина жизнь!

«Прикол, - думаю, - Наверняка издеваются. Скучно девкам стало. Или голову напекло».

Так нет ведь - договорились о встрече, всё чин чином, без дураков.

Я Колю взял. Потому что - что бы вам ни говорили про секс в СССР, но тогдашнему двадцатилетнему парню пойти одному на двоих даже в голову не могло бы затесаться. Точно.

А почему Колю?- спросите вы. - У него же через месяц свадьба!

Милые мои! А кого ещё брать? От Андрюхи-пианиста толку мало. У него в этих делах опыта меньше моего. Точнее, совсем никакого. Он девочками не интересуется. Нет, не вообще, а пока. Не дорос, видимо, или мама не велит. У Андрея-барабанщика наконец нашёлся общий язык с нашей Иришкой, солисткой и, подозреваю, он таки разузнал, один из всех нас, что творится у неё под платьем. Значит, тоже не боец. Остаётся женатик. Почти женатик.

 Ха! А знаете, что мне этот женатик сказал, когда я его предупредил, что Лада - моя, а ему достаётся, соответственно, Марина?

- Поживи с моё, - говорит, - Парень. Ты узнаешь, что все они одинаковые. Мне, - говорит, - за месяц до свадьбы пофиг кого. Лишь бы было.

На том и порешили. Всё равно ведь перед свадьбой нужен мальчишник - так? А почему бы не сегодня?

С Колей я не пропаду. Коля опытный. Коля решительно отодвигает в сторону „Мускат" и берет водку и арбуз. Топаем к девчонкам. Сидим. Трёп ни о чём, тосты за встречу. Лишь только водка допита, Коля приступает к делу. Я б так не смог. Я бы до утра мозги компостировал. Коля - нет. Он обнимает Марину за плечи. Говорю же - опыт! Коля обнимает Марину и говорит:

- Ну что, милые, вам завтра вставать рано. Может, не будем зря время терять? По постелькам? Нет, он говорит: по п-постелькам... Когда не поёт, Коля слегка заикается. Так мило.

Марина вспыхивает, вырывается из Колиных лап и убегает в ночь. Ну правильно: она ведь Колю не любит, они обе меня любят. Или, может, ей действительно хочется, чтоб за ней сначала красиво поухаживали да чуток по ушам поездили? Она ж не объяснила. Без словечка - шмыг, и в ночь.

- Что же ты, - говорю с укоризной, - Коля, наделал! Беги теперь, - говорю, - Девушку успокаивай. А сам ему обоими глазами подмигиваю: вали, мол, скорее, не мешай. Коля - умничка. Делает мне знак рукой, мол, не робей, парень, прорвёмся, и - за Мариной, в ночь. Они прекрасная пара. Он с животиком. Она - тоже пампушечка. Сладкая такая парочка. Я смеюсь вслед: Удачи! И - на Ладу набрасываюсь. Нет, не то что бы... Я нежно. А что, Коля, молодчик, можно сказать, мне уже дорожку проторил. Что же мне, прикажете обратно всё в русло светской беседы переводить? Фиг вам! А вдруг у меня потом без Коли смелости не хватит обратно, к цели, так сказать, визита всё оборотить? Нет уж - куй железо, пока горячо. Я впиваюсь в её губы губами. Целуюсь я здорово. Мне так кажется. Я же тренировался, что вы!

Как в кровати оказались - не помню. Режьте меня! У меня вечно такое: промежуток от одетого состояния до раздетого из памяти вылетает начисто.

Глаза всё не могут привыкнуть к темноте. Ориентируюсь наощупь. Одеяла нет. Одеяло на юге - дурной тон. Простыня, его заменяющая, тоже на полу. Правильно - не нужна. Движения сковывает и к телу липнет. Воображаю себя пилотом во вражеском тылу. Моя задача - поднять свой истребитель в воздух и посадить на дружественный аэродром. Вон его посадочные огни тускло белеют поблизости. Три незагорелых треугольника: один побольше и чуть в стороне, два поменьше - рядышком. Мой ориентир - большой треугольник. Двигатель ревёт. Истребитель к взлёту готов.

- Сильно не шуми, а то разбудим папу...

Двигатель глохнет.

«Почему ты сообщаешь это именно сейчас, когда я и не думаю сильно шуметь?!»

- Ты что, не знал, что он мой отец?

«Пресвятая богородица! Откуда? Откуда мне знать, что седой как лунь крепыш, лагерный физрук, спец по волейболу с волосатым кулаком в два моих - и есть её папа?! И что он спит этажом выше над нами - откуда? Я с ним „Мускат" не распивал».

Продолжаю подготовку принимающей стороны. Одновременно пытаюсь понять, насколько серьёзны проблемы с двигателем. Он никак не хочет заводиться снова. Все попытки тщетны. Катастрофа! Дружественный аэродром давно готов, а пилот никак не может запустить двигатель. Вдруг понимаю: в баках слишком много топлива. С лишним грузом нипочём не взлететь. Связываюсь с диспетчером, дико извиняюсь, нежно целую и прошу отложить взлёт. Иду налево по коридору, сливаю излишки. Не помогает. Достаю пистолет, чтобы застрелиться. Лучше смерть, чем позор. Моральный  стимул почему-то действует. Двигатель чихает и начинает набирать обороты. Форсаж. Взлетаю. Парю. Зависаю над объектом. И-и-и...

Дын-дын-дын... - стук прямо в стеклянную кабину самолёта.

 «Папа?!!»

Тяну штурвал на себя, пытаясь уйти от столкновения. Тщётно. Истребитель не слушается руля и сваливается в крутое пике.

- Ну, намиловались вы там или как? - злой и заплаканный голос Марины за дверью. И снова стук, уже ногой:

- Откройте, я спать хочу.

«Эх, Коля, Коля!.. Друг, называется...»

Обломки истребителя без всяких почестей увозят на эвакуаторе. Финита. Снимайте шляпы…

Такой облом! Блин, лет бы на несколько постарше - Марина бы мне ничуть не помешала. Я бы даже не заметил её присутствия. Или, паче того, пригласил поучаствовать, кто знает... А тут - молодой, зелёный - где уж нам уж. Пришлось ретироваться по проторенной Мариной дорожке - в ночь.

Теперь, когда я понимаю в девушках чуть больше, я знаю отчего случаются подобные технические неполадки. Пренебрежение инструкциями. Дурное воспитание. Ханжество и невежество. Мне не по себе, когда рядом со мной лежат по стойке „смирно". На, мол, пользуйся, я вся твоя. Резиновая баба из магазина „Шустрый Кролик" - думаю, не менее способна на такой подвиг. А тогда ни она, ни я не знали в чём дело. Я грешил на арбуз и водку. На папу. На инопланетян. А надо было - на СССР. И на отсутствие в нём секса. Секс действительно отсутствовал, это правда. Как и настоящее пиво, секс в СССР заменяла некая недобродившая суррогатная субстанция. Не все ведь ходили на полуподпольные лекции сексологов с целью поинтересоваться как и что. Многие и о единственно идеологически выверенной, одобренной двадцать пятым съездом КПСС миссионерской позиции узнавали лишь после свадьбы. А остальные телесные забавы  вообще - тьфу, срам и извращение! Кстати, излазив  впоследствии „Камасутру" вдоль и поперёк, я пришёл к выводу, что и в этом вопросе коммунисты были правы: классическое „миссионерство" самое приятное. После изобилия всяких изысков и разносолов непременно к нему возвращаешься.

 

Вряд ли моё поведение на следующий день можно назвать рыцарским. Ржите, да, ржите и тычьте в меня пальцем. Я боялся встретиться с Ладой взглядом и всячески её избегал. Кто знает, как бы оно было, случись наша „романтическая" ночь месяцем раньше. Но теперь я делал вид, что ужасно занят сборами. Завтра на вокзал. Поезда раскидают нас по разным городам. Я запомню её удивительно красивой, но чувство вины не оставит меня долгие-долгие годы. Каким запомнит меня она, и запомнит ли вообще, я так и не узнаю…

Не узнаю, что сделали с Иришкой инопланетяне...

Не узнаю, по какой причине они с Андреем-барабанщиком расстались...

Не узнаю, встретил ли, наконец, свою любовь Андрюха-клавишник или так и живёт бобылём…

Не узнаю, что произошло той ночью между Колей и Мариной, и не расстроилась ли Колина свадьба…

Стал ли начальник генералом...

Я многого в жизни не узнаю.

И вы тоже.

Да и надо ли?

 

 

 

 

 

Другие произведения автора:

Бойтесь данайцев, дары приносящих...

Где логика?!

Моя милиция меня - 2