Глава 1

Как-то раз встарь посреди широкого благодатного колоскового поля появилась печь. Без крыши, без окон, без пола одна большая старая крестьянская русская печь. Отбеленная взлелеянная чьими-то трудящимися и поющими руками. На ней нарисованы красные маки. С двух сторон обдувал печь синий васильковый ветер. В печи всегда топилось и пеклось. Кем-то… Нами неведомо. Хлеб. Пекли хлеб. Из запаха скошенной травы, из утренней росы, из тяжелых ватных облаков, которые жили в том краю. Хлеб любви. Стоило двум одиноким отведать кусок того хлеба, как внутри прорастали маки, дурманили голову, будило утомленное сердце. Они ложились вместе, на печи и делили любовь... неважно, что шел дождь и железные молнии ломались о горизонт, ветер сушил кожу, жара ударяла в голову, но откуда-то всегда сюда брели юноши и девушки. Они проходили лесом, заброшенными, неизвестно кем и для чего вытоптанными тропами, падали и поднимались, шли, чтобы урезать свой кусок любви. Дуя на еще горячий недопеченный хлеб комом, кормили друг друга своими теплыми дрожащими ладонями теми волшебными ломтиками любви. Со временем жизнь добавляло к тому хлеба еще и соли, но сейчас наполненные жаром из выбеленной печи, молодежь отдавалась наслаждению.
 Он нес ее, пробивая собой стену дождя, которая текла и текла из темного неба. Сначала она брыкалась в мешке, кричала, звала на помощь. Потом осознав всю тщетность своего вопля, крика, шума замолчала, ожидая суровую судьбу. Где они есть? Что будет дальше... вопрос растаял в темном сыром полотняном пространстве. Нечем дышать. Не воздух, а будто шерсть лезет через ноздри внутрь, забивает легкие. Она умрет. Он не успеет уничтожить ее, она исчезнет раньше.
Ноги вязли в напитую землю дождем. Мешок, что сначала казался почти невесомым для такого великана как Матвей, со временем будто наполнился кирпичами. Она еще и брыкала его всей маленькой собой, а бить ее, чтобы успокоить, он не хотел. Матвея никто не любил. Родители умерли не оставив ни слова о том как теперь ему самому жить дальше. Единственная надежда была на печь. На ее волшебную силу любви. Маша девушка тонкая, нежная, колючая, впечатлительная, резкая, самоуверенная, молчаливая. Он не станет спешить. Кормить будет ее тем хлебом возможно и не раз, как ребенка, не выпуская из своих рук, пока она его не полюбит.
Хлеб грел сердце за пазухой. Стоя в поле, возле печи, Матвей, достав ее из мешка, связанную по рукам и ногам, пытался накормить ломтем своей любви. Маша лишь выплюнула ему в глаза. Матвей, прижав ее рукой к земле, второй раз заставил  проглотить. Он держал свои пальцы у нее во рту, толкая горбушку в середину, пока хлеб не доставал до желудка Маши.  Матвей стер рукавом пот со лба, выступивший не от жара, а скорее просто от волнения. Она перевернулась на живот, чтобы не видеть снова этого страшного великана, прокашлявши, сплюнула  горькую слюну, что собралась от чужих пальцев во рту, горько заплакала. Ей хотелось войти в грязь, окунуться всей собой и остаться здесь на века. Это поле казалось таким родным, воспетым, колосковым, убаюкивающим, распевающим своими ветрами теплое летнее счастье, что вместе с запахом дождя и намокшей, высохшей травы, стукалось к сердцу. Но... то какое-то не ее счастье, засеянное не для нее... Все билась и билась телом о землю, пока вдруг не почувствовала, что-то странное, как на худеньких сбитых руках трескается кожа и вылезают перья. Маша испугалась. Наверное, её мучитель уже отравил и начало происходить с ней что-то неладное. Она напряглась, застыла на одном месте, и перья скрылись обратно, оставив на теле раны. Больше не было сил и она впала в сон...

Глава 2

Матвею показалось, что девушка успокоилась, снова вложил ее в мешок и понес дальше. Недовольно вздохнул. Разочарование грызло сердце, уныние, отчаяние, боль, что копилось годами, били в ноги, голову. Изнутри поднималась жестокость. На самом деле сам Матвей был сделан из чистой родниковой воды. Сцеживая облака, сливали их вместе в одну посуду, родители напились той воды и так из источника их любви появился он. Но рано оставили его самого на свете. И ту воду, что вылили в сына до краев, стала мутной. Проявился осадок от потерь, разочарований, несбывшихся мечтаний. Как он спокоен, то родниковая вода внутри. А вот как гнев или боль ударял в голову осадок, песок, тина, всплывали наружу и будили жестокость. Ничего, - думал он, - ничего, не получилось раз, получится во второй раз, буду кормить ее тем чертовым хлебом и ничего больше есть не дам, привяжу где, вздумается. С такими мыслями шел дальше, гнев заставлял двигаться быстрее, ловчее, проворнее.
Между прочим, хлеб был вовсе не чертов. Хлеб от бога. На волнистых полотнищах оставленного ими поля слышался Машин вопль – остался восклицательный знак, вписанный ее слабеньким телом в сырую землю. Девичий онемелый крик. Первая буква, которой началась эта история.
Что было дальше? А дальше он кормил ее хлебом. Смачивая своей слюной чтобы ей легче было глотать. Забросил Машу в полуразрушенную хату, попавшуюся на пути. Девичье молодое тело в полупрозрачной рубашке, - вот оно, именно любовь в плоти и крови, посмеивалось над ним томно и беззвучно. Она ревела, он злился.
У обоих не было сил бороться друг с другом. Прятали змей, что лезли из глаз и сердец, нашептывающие немые проклятия, в конце концов, расползавшиеся в темных углах избы. Маша, была привязана за ногу, как-то пыталась собрать на себе разодранную им одежду, сшить куски сердца, что свисали с нее, среди волос, глаз и высохших губ. Ей было почти безразлично. Она и раньше знала мужчин. Ее душа, что почти всегда сидела на крыльце на самих ступеньках, способна в любой момент уйти в другой мир, давно просвечивалась лохмотьями между грудей и в самой середине глаз.
Матвей же хотел только увидеть молодое трепещущее тело. Он думал, возьмет её в свои руки, надкусит, словно тот хлеб и она сразу покорится и станет его собственной. Маша  от неожиданности вздрогнула под ним, легкий стон сорвался с уст, поднялся куда-то вверх, словно воздушный шарик, который случайно выпустили из рук. Она молчала, он ослаб, потерял свой хищнический пыл, что иглами шел по сосудам к сердцу. Как-то смущенно, неуклюже отполз в свой угол, а потом и вообще пошел прочь, оставив ее одну.
- Я еще вернусь. Завтра же после работы. -  Сказал так, будто его кто-то спрашивал.
Она осталась одна. Слезы спасали ее от одиночества. Но не от жажды. Они были соленые аж горькие, а после хлеба так хотелось пить. Отчаяние занимало избитое тело и вдруг через порезы на руках снова вылезли перья. Враз избавившись от веревки, взмахнула крыльями и взлетела вверх. Это было так естественно как ходить по земле. Только вот земля ее уже предала. Может сохранит хоть небо...

Глава 3

Свободная и невесомая, она хотела пить. Единственная мысль, которая вибрировала теперь внутри. Маша летела на поиск воды.
Она искала печника. Того кто построил ту огромную страшную горячую печь: любовь. Видела в нем своего врага и одновременно союзника... он тиран и деспот, раз мог так легко и дерзко управлять человеческими чувствами, и он милостив, раз так даром одаривает всех любовью.
Только вот зачем так жестоко с ней? Хоть бы дал той пьянящей трутни - любовь, ибо без него Матвей был к ней совсем ненавистным. На нее не действовал его хлеб. Сама не знала почем. Летела полем к волшебнику, чтобы напиться. Нет у него для нее любви, то пусть даст хоть росы, чтобы потушить жажду внутри.
Ее печник, был совсем незаметным для других людей и совсем одиноким. Для того он и построил ту печь. Его никто никогда не видел на самом деле. Даже собственная мама долго убивалась своим горем, потому что сказали ей, что родила его неживого, а он кричал: мама, мама я здесь...  Для того чтобы наконец хоть кто-то его заметил, управляемый внезапным толчком сердца, он строил чужую любовь. Неизвестные ему молодые люди ходили сюда как в церковь, искать чуда. Сколько волшебных историй он узнал... тихо наблюдая за чужой любовью, понемногу и сам стал мудрым и счастливым. Однажды одиночество отступило от него... Поле, ветер, облака, оказывается он владел всем на этом свете. Все, что его окружало было ничейное, а значит и его собственное тоже.
Но история с девочкой, которую силой пичкали хлебом, поразила, задела за живое. Строил печь для добра, а вышло вон как... Зло взяло над всем верх. Печник должен был что-то сделать, а так как вы уже догадались, что он был волшебником, то в его силах было послать Маше чары, чтобы могла хоть как-то спасти себя от несчастья и разочарования.  Он сделал из нее птичку, дал ей крылья и новое сердце. И вот она летела к нему, чтобы напиться.
Он же снял с себя широкую белую рубашку и открыл для нее свое сердце. Она села к нему на плечо голубкой. Чистой, нежной, тоскливой. Он хотел дать ей напиться своей крови, но она не приняла того пожертвования. Живи, - курлыкала она. - Живи. Маша пила росу с его тела, ту катящаюся теплыми капельками по его щекам. Он подставлял ладони и собирал для нее свои слезы. Странно, и совсем не соленые. Она пила, не колеблясь, быстро и пугливо, птичье сердце, делало тысячу ударов за минуту. Теперь она ничего не боялась. Могла бежать, лететь, в любой момент. Никто теперь ее уже не обидит, не тронет.
Но воля ей была дана лишь на какое-то короткое мгновение. Чары рассеивались, и едва Маша вдоволь напилась той блаженной влаги, как почувствовала, что собственное тело оставлено в хижине, привязанное к тяжелому дубовому столу, звало ее обратно. Вот бы навеки оставить его там. Оставить те большие жгучие карие глаза и длинные темные волосы. Чтобы не предавали ее, не заманивали к ней несчастье. Лететь бы всегда маленькой светлой птицей в небо. Волшебник обещал ей, что она скоро сможет снова вернуться и снова напиться и так много раз, пока не выпьет достаточно его души и не окрепнет настолько, чтобы жить без тела, а дальше он придумает для них обоих что-то другое, гораздо лучше.
На следующий день вернулся Матвей. Как и говорил. Теперь засветло она могла лучше разглядеть его. Он был упрямый и глупый одновременно. Эти две черты отчетливо проступали сквозь все тело.  Громадное лицо, огромные ноги, живот. Когда-то в этих глазах и на толстом лице светились доброта и сочувствие. Наверное, он долго не ел тот хлеб, что надо. Зависть и ненависть к счастью других давно уже раздували его изнутри и единственная ниточка добра, и маленькая надежда на чистую светлую Машеньку, на ее любовь и заботу лопнули, словно струна, поранив пальцы.
Раньше он часто представлял, как внесет ее на руках через порог в собственный дом, как она будет ждать его с работы, готовить еду, будет утюжить одежду, подавать полотенца... Сколько у них будет детей, как они будут расти в ее маленьком теле... Но вдруг все оборвалось. Через собственную жестокость и упрямство - и того он сам никогда не признает.
Матвей принес еду. Безвкусное жареное мясо. Зажаренное по бокам, а в середине почти сырое. Маша не хотела есть, но когда несколько раз получила пинка, пришлось давиться. Он все еще впихивал в нее вчерашний хлеб, хотя надежды на него почти не было. Взяв ее за подбородок, Матвей всматривался в темные обвитые слезами глаза. Она потупила взгляд. Слезы скатились вниз бусинами. Он хмыкнул: «Ничего, с годами полюбишь!» И вышел прочь.
Обессиленная и разбитая, замкнутая собственной беспомощностью, Маша еще долго лила из себя слезы горькие и соленые, пока не упала в сон, а потом может и просыпалась, но думала лучше спать и снова падала в сновидения. В следующий раз, разбуженная жаждой, птичка полетела к печнику ночью.
Казалось, что летела не через поле-лес, а сквозь весь мир. Бездонный одинокий колодец. Куда не летишь, а все не видно дна. Но тяжелый глаз Матвея ложились на ее хрупкие плечи и не пускали бежать. Когда он ушел от нее в этот раз, то так посмотрел, глубоко и долго, что его глаза оставили клеймо на ее теле. Там где-то далеко она клеймило оранжевое колосковое поле своим немым криком, но теперь и на ней самой остался отпечаток чужих страданий. Возможно, она и сама была виновата в чем-то. Маленькая птичка слишком одинокая, чтобы жалеть и миловать других.
Маша выдохлась. Не было сил больше летать по кругу. Кто-то завязал ей глаза, а сердце, сердце, глупое сердце не умеет слышать, видеть, оно бьется, бьется, бьется внутри и гонит его дальше, дальше… Я хочу пить, пить хочу, напиться на всю короткую жизнь.
Печник слышал. Он, невидимый для других, хорошо научился слушать чужие сердца. Среди темной, тягучей, бесконечной ночи, когда даже звезды кажутся не капельками света, а чьими-то холодными зловещими глазами, он послал ей свое сердце, чтобы было не так страшно, чтобы можно было идти не потерявшись. Надрезал руки и среди костей, сухожилий и мышц, нашел леску своих сосудов, он вытащил из себя свою жизнь и смотал в красный клубок ниток. Бросил его в воздух, словно мячик. Нити полетели, обхватили тело маленькой птички и освободили ее от чужих злых глаз.
Полуживая, но много раз счастливая, упала к его ногам. Он грел его в ладонях. Той ночью она пила его кровь и ела его тело. Ее жажда исчезла уже навсегда. Но времени для обоих оставалось мало. И поэтому волшебник дал ей с собой те же самые нитки, иголку, свою белую рубашку и попросил вышить, лучшее место на земле.
На следующий вечер к ней ввалился большой бурый медведь. То был Матвей. Он обхватил Машино тело своими большими неуклюжими лапами пытаясь обнять и заревел. Большое страшное, дикое лесное существо. Его рев прошел сквозь каждую ее клетку заставляя морщиться и дрожать. Она снова была маленькой белой птичкой. Легкая, быстрая, хрупкая, словно лучик света. Но добрые чары закончились, и снаружи Маша оставалась человеком. Как не билась голубкой и не могла лететь, заключенная в собственном теле. Зверь своими когтями хотел обнять, прижать к себе, но его грубые движения способны лишь убивать. Он разодрал ее тело и кровь шла из середины окрашивая мир в красный.
Скоро Матвей пропал совсем. Может, пошел на охоту или еще туда, куда звала его новая звериная суть. Маша нашла иголку и красные нити печника, попыталась латать свои раны, и кровь все равно медленно сочилась даже через швы. И вот сквозь свой плач, стон, всхлип, умирания, она на белой рубашке любимого вышивала  счастье.
Добрый волшебник слышал крик своей птички. Он впервые за всю жизнь покинул свою печь и ушел к ней. Нашел маленькую, заброшенную хижину. Вошел внутрь и впервые увидел Машу-девушку. Длинная темная коса и нежные карие глаза, словно не человеческие, странные глубокие и вымученные, обрисованные тенью, тьмой, грустью. Темные уста, такие к которым хочется прикоснуться, чтобы проверить настоящие, не нарисованные. Взгляды их встретились, она отпустила жизнь, и птичка вылетела наружу.
Где-то там на той белой рубашке, Маша вышивала рай. И вот через мгновение они встретились снова. Теперь они долго смотрели друг другу в глаза, и ничто не разрушало их любовь. Лишь иногда тенью, наваждением, сном где-то в лесу мелькал одинокий бурый медведь…
сентября 2014г