Перевертыш гл.17

***

Машину, на которой к месту встречи добирался взвод Успенского, они обнаружили брошенной на обочине. Вернее, не брошенной, на шум мотора «козлика» из окошка кабины грузовика высунулась сонная растрепанная физиономия водителя и замахала рукой, мол, там они, там, дальше…

– Ты, браток, не спал бы, – философски намекнул ему Успенский, заметив, что шоферил на грузовичке один из лучших водителей батальона.

– Да пусть спит, для того туда и посажен, – раздался голос с противоположной стороны и из-за нагромождения мусорных баков вышел Алексей Мамин, один из ветеранов взвода, со штурмгевером в руках.

– Молодцы, – скупо похвалил капитан Мишин, – умно придумано. А народ-то где?

– Впереди… километра на два ушли, что бы не мельтешить, – пояснил Мамин. – Тут народец, оказывается, ушлый и суетной, и ночь ему не в ночь…

– Понятно, – включая двигатель, сказал капитан, – но мы еще чуток прокатимся, а уж потом – пешком…

– Если беспокоитесь за меня, товарищ Мишин, то напрасно, – флегматично сказал Октябрьский, – мелкий подхалимаж не оценю, а пройти пару километров я все еще могу…

На последних метрах перед небольшим уклоном, капитан выключил двигатель и козлик легко и бесшумно скатился в ложбинку на дороге. Через пару секунд возле машины стоял Волчок, всматриваясь в «содержимое» и не понимая, кому же рапортовать о готовности взвода. Его опередил Октябрьский, сидящий между Паном и Мартой на заднем сидении «козлика»:

– Без чинов, на нас не обращайте внимания, командуйте, старший сержант!

Успенский молча кивнул и выбрался из машины со словами:

– Командиров отделений ко мне…

Пока собирались взводные сержанты, остальные пассажиры тоже покинули машину и прошли чуток вперед, прислушиваясь к предрассветному шуму океана. Позади старший сержант Успенский уже раздавал указания, кто какое направление блокирует, куда лучше разместить гранатометчиков, где залечь снайперам.

– Товарищ старший сержант, – подсказал издали Октябрьский, – пусть еще и за океаном присматривают, не обязательно пристально, но хотя бы так – вполглаза, вдруг что и оттуда всплывет…

– Слышали? – переспросил отделенных Успенский. – Вообщем, понятно всем? Ушки на макушке, диверсанты – это вам не честный прямой бой, из-за любого куста выскочить может... так что смотреть на триста шестьдесят градусов вокруг себя…

…Они лежали на гряде, прикрываясь естественным бруствером, и разглядывали небольшой, добротный домик внизу, метрах в семистах от гребня обрыва. Лучше всех устроился Пан, рассматривая строение в оптику своей «токаревки», переданной ему Волчком. Остальные: капитан Мишин, Октябрьский и Марта биноклей с собой захватить не догадались и пользовались только собственными глазами, как и все солдаты третьего взвода четвертой роты шестого штурмового батальона. Те солдаты, что прикрыли отход возможным «диверсантам» на условный север, в холмистую, заросшую густым кустарником местность, и те, что засели над более крутым склоном обрыва для огневой поддержки в случае возможного штурма… да и вообще в любом другом случае. Старший сержант Успенский сейчас находился где-то среди них, лично контролируя исполнение своих распоряжений по плотному блокированию домика.

Небо уже посерело за спинами лежащих лицом к океану и собиралось через часок появиться из-за горизонта, маленькое и холодное осеннее солнце. Теперь руководителям операции, вернее, единственному настоящему руководителю всего затеянного – Октябрьскому, следовало принимать решение: что делать? Продолжать ли наблюдение за явно жилым и не пустым домом, внутри которого колыхалось пламя то ли свечей, то ли многочисленных, переносимых с места на место керосиновых ламп; или попробовать штурмовать дом, рискуя жизнями солдат, да при том еще считаясь с возможностью напрасных потерь, если вспомнить подвал бывшего губернаторского дворца.

Перекрывая монотонный рокот океанских волн, ритмично набегающих на совсем близкий берег, громко, как тревожная сирена, заскрипела открываемая дверь. «Не может быть, – подумал Пан, ловя в оптику выходящего из двери человека. – На таком расстоянии скрип не слышно…» Но скрип, видимо,  услышали все, причем отреагировали по-разному: Октябрьский только упрямо мотнул головой, Марта схватилась левой, свободной рукой за щеку, будто у нее внезапно разболелся зуб, а капитан Мишин уткнулся лицом в сухую землю, поросшую жесткой, пожелтевшей травой.

Появившийся на пороге мужчина, рослый, широкоплечий, с простым, обветренным лицом, больше похожим на рисунок на плакате, чем на живое, человеческое, держал в руке дробовик, изредка встряхивая им, как знаменем. Пан отлично видел в прицел неподвижные, будто мертвые глаза мужчины, его чуть перекошенные, плотно сжатые, жесткие губы. И в этот момент тревожащий душу скрип оборвался, будто освобождая место в слуховом диапазоне голосу мужчины, обратившему лицо к обрыву и отрывисто, с каким-то надрывом, кричащему местные слова, непонятные Пану. И, как оказалось, не только Пану.

– Что он там говорит, мать его? – выругался Октябрьский. – Вот не думал, что переводчик понадобится.

– Это не ваша земля… уходите… это частная собственность, – забубнил, вслушиваясь в крики, капитан Мишин. – Снова про собственность… хуже будет… приму меры…

– Спасибо, – отозвался Егор Алексеевич, – а то я, как на грех, только по-немецки шперхаю, да и то с трудом, одна вон Марта понимать научилась…

– Не наговаривайте на себя, Георг, – отозвалась Марта, давая понять, что и с ней после вынимающего душу скрипа все в порядке.

А мужчина на пороге дома продолжал говорить, потряхивая ружьем, угрожая…

– Пан, в голову сможешь? – спросил Октябрьский.

– Попробую, только зачем сразу в голову? – потерял всякую субординацию Пан.

– Стреляй, – мягко посоветовал ему Октябрьский.

Ждать пришлось недолго, потому что даже разговаривая с Октябрьским Пан не отрывался от прицела, сопровождая любое движение объекта. Пуля прошла насквозь, будто голова мужчины была муляжом из картона, и маленький кусочек облитого сталью свинца просто порвал в нем две дырочки. Тело мужчины чуть качнулось, гася силу удара, и мгновенно восстановило равновесие. Повернувшись всем корпусом в сторону выстрела, мужчина снова тряхнул ружьем и погрозил Пану кулаком. Вряд ли он мог видеть сразу после выстрела перекатившегося на пару метров вправо снайпера, прижимающегося сейчас к земле, потому и грозил только направлению, хотя Пан и ощутил едва ли не физически, как волна ненависти вырывается из этого непонятного организма, грозя смести всё живое вокруг.

Но – только грозя. Никаких видимых последствий выстрел в голову мужчины не произвел, только вновь заскрипела на всю округу дверь, и через пару секунд некто скрылся в доме. В ту же секунду, как обратил внимание Пан, свет в окнах домика потускнел, покраснел на некоторое время, а потом снова вспыхнул неровными, колеблющимися сполохами. И снова – только шумели набегающие на песок волны…

– Что будем делать? – неслышно подобравшийся Успенский присел позади Пана на землю, обращая вопрос к руководителям всей этой затеи. – Может, поджечь этот сарай? сами и выскочат…

– Вряд ли выскочат и вряд ли дадут поджечь, – засомневался капитан Мишин после результатов выстрела Пана.

Он внимательно, не отрываясь, следил за объектом и, хоть не мог видеть, но чувствовал, что снайпер не промахнулся.

– Подтяни ребят чуть поближе, – скомандовал Октябрьский. – Пусть начинают обстрел домика, но – по верхам, и не лупят очередями, одиночными, но – постоянно, что бы на полчаса хватило боезапаса, как минимум.

– Есть, – уже начал соображать как и где расставить народ для такого упражнения по стрельбе Успенский.

– Еще не все, – остановил его Егор Алексеевич. – Пока основная часть будет беспокоить противника огнем, пусть человека три-четыре подползут на минимально возможное расстояние к домику… ну, метров на сто, не ближе. И подбери не самых опытных, а самых шустрых.

– Это как? – не сообразил сразу Успенский.

– Как только этот… ну, пусть человек, снова появится из дверей или из окна, вообщем, выйдет из дома, твои ребята должны со всех ног от него бежать, – пояснил Октябрьский. – Со всех ног и как можно быстрее. Ясно?

– Выманить его хотите? – понял, наконец-то Успенский.

– Туповато объясняю? – улыбнулся Егор Алексеевич. – Это от волнения. Тех, кто будет убегать, прикройте – огонь на поражение, без раздумий.

– Теперь всё ясно, – сказал Успенский, – разрешите выполнять?

– Действуй, сержант, надеюсь, всё пройдет нормально…

Успенский шустро отполз метров на десять, а потом привстал и побежал пригнувшись почти к самой земле. Октябрьский проводил его глазами и сказал Пану:

– Когда выйдет оно, вся надежда будет на тебя…

– Если выйдет, – скептически поправила Октябрьского Марта.

Пан заметил, что сейчас её чудовищный акцент уже не режет ухо, а воспринимается, как нечто родное и милое. Чудеса происходят что ли, когда столкнешься с чужим, неведомым и опасным?

– Оно обязательно выйдет, – с убежденностью истово верующего сказал Егор Алексеевич. – И вот когда выйдет, ты, Пан, стреляй только сюда…

Пан хотел было сказать, что на себе не показывают, но вряд ли Егор Алексеевич не знал этой армейской приметы. Но все равно палец его описал маленький круг над солнечным сплетением.

– Мне почему-то кажется, что ты не промахнешься, – закончил Октябрьский свой несколько странный для военного человека инструктаж.

– А на меня какие обязанности возложите? – поинтересовался Мишин.

– Пока только те же, что и на Марту, – вздохнул Егор Алексеевич. – Наблюдение и запоминание.

– Может быть, мне поучаствовать в вылазке? – все-таки уточнил Мишин, неловко чувствуя себя в качестве простого наблюдателя в опасной ситуации.

– Не надо, надеюсь, туда сержант отрядит действительно самых молодых и шустрых…

В этот момент их разговор прервали первые выстрелы… Сначала редкие, одиночные, потом они стали звучать всё чаще и чаще, временами сливаясь в непрерывный грохот… Под ударами пуль звенела покрытая железом крыша, отлетали от стен щепки… сразу же пропал куда-то шум волн…

Октябрьский жестом показал Пану «за мной» и умело перевалился через гребень обрыва… Полз Егор Алексеевич гораздо лучше, чем ходил, Пану даже пришлось постараться, что б его догнать, тем более, что снайперу пришлось заботиться о винтовке: пыли, грязи, мелкого песка на поверхности земли было предостаточно. А догнав, он задал нелепый вопрос:

– А вам сюда разве можно?

– Не смеши, – без тени улыбки ответил Октябрьский. – Здесь всё решаю я, а то, что иногда треплюсь и уговариваю людей – ничего не значит. Мне просто приказывать скучно бывает. Ты готов? или давай еще подползем?

– Ну, можно вот к тому бугорку…

Бугорок был совсем маленьким, почти незаметным на склоне, Пан его отметил просто, как ориентир. Расположившись возле него, снайпер поудобнее обнялся с винтовкой, просматривая входную дверь и ближайшее окошко в оптику.

Звук пулевых ударов по крыше домика превратился в стрекот швейной машинки.

– Ползут…

Пан повел стволом винтовки в сторону от декоративного крылечка дома. Если бы без оптики, да не зная, что предстоит такой маневр, он в жизни бы не определил в предрассветной мгле слабо шевелящиеся небольшие бугорки, передвигающиеся к дому со стороны холмистой пустоши.

– А Вещий, небось, еще и пару пулеметов по краям поставил, – прокомментировал Пан неуловимое движение ползущих.

– Вещий – потому что Олег? – спросил Октябрьский, поудобнее устраивая ствол выданного ему «семена» на левое предплечье.

– Не только…

Дверь распахнулась без всякого скрипа, будто от удара ногой изнутри. Все тот же мужчина показался на пороге, сжимая в руках какую-то большую бандуру, но Пан не успел рассмотреть, что именно, потому что оно молниеносно развернулось лицом к ползущим, каким-то невероятным образом разглядев их среди темноты и шевелений бурьяна и густых, темных, неизвестной породы, кустов.

Время будто бы остановилось, и Пан увидел фантастическую картину, как вскакивают, убегая, трое ползунов, как вслед им летят короткие, фиолетово-мертвые вспышки пламени, как охватывает оно бойцов, четко очерчивая силуэты, и превращаются в кучки пепла его соратники по взводу, и медленно-медленно оседают на землю пустые уже штурмкомбы… и начинают с секундным опозданием работать оба ручных пулемета, которые Вещий и в самом деле поставил слева и справа от ползущих… А оно чуть поворачивается на негнущихся ногах влево-вправо, и вспышки достают сначала первый, а потом второй пулемет, а после этого оно разворачивается лицом к Пану, демонстрируя пулевые отверстия на груди, на ногах, в черепе… «Ребята хорошо стреляли», – успевает подумать Пан, понимая, что сам он уже не сможет выстрелить никогда в жизни…

Пан вернулся в точку отсчета. Сколько же времени нужно, что бы выцелить, задержать дыхание, плавно нажать на спуск и дождаться, когда пуля ударит в то самое место, куда ты послал её?

Пан стрелял в середину спины, в точку, противоположную на теле той, что ему показал на себе Октябрьский. Пуля толкнула мужчину, и тот выронил из рук громоздкий, непонятного назначения аппарат, так и не успевший выстрелить ни фиолетовыми, ни какими другими вспышками. И оба пулемета, прикрывающие ползунов, молчали. Пан знал, какие крепкие нервы и у ребят его взвода, и у самого взводного по прозвищу Вещий.

Еще несколько секунд оно продолжало стоять неподвижно, то ли пытаясь сохранить равновесие, нарушенное ударом пули, то ли раздумывая, что теперь делать… и рухнуло ничком, рядом со своим фантастическим агрегатом…

Пан, выбросив из головы всякие мысли, уже просто контролировал дверной проем, а поднявшийся на ноги Октябрьский с неожиданной резвостью бросился к поверженному врагу, будто бы забыв про больную ногу. Но – она про него не забыла и через тройку-другую шагов Октябрьский притормозил, коротко выругавшись. Но до крылечка добрался быстро.

– Вещий! Комвзвода! Ко мне! – выкрикнул он, едва глянув на лежащее теперь уже у его ног нечто. – Марта! Мишин! На месте! Не дергаться!

Пан, почувствовав, как отпускает его напряжение тех долей секунды, пока он целился и выбирал ход спускового крючка, подтянул к животу ноги, перевернулся на бок, а потом и сел на землю, по-прежнему не спуская глаз и прицела с двери.

Успенский почему-то уже со штурмгевером в руках возник возле Егора Алексеевича, материализовавшись из рассветного сумрака, как призрак. На тело, лежащее у его ног, старший сержант старательно не смотрел.

– Немедленно уводите людей  к вашей машине, – приказал Октябрьский. – А сами возвращайтесь сюда, как только взвод снимется с места. Ни на какие вопросы не отвечать, подробностей не рассказывать, операция закончена благополучно. Всем объявляю благодарность.

Не говоря ни слова, старший сержант также призрачно растворился в сумраке. Через полминуты метрах в двухстах и еще дальше от домика наметилось какое-то шевеление. Да и Пан решился, наконец-то, подняться на ноги. Но ствол винтовки все равно держал нацеленным на дверь. Как-то уж слишком легко все получилось, что бы не ожидать подлянки от неизвестного противника, казавшегося таким грозным и беспощадным.

Октябрьский, кряхтя и опираясь руками о землю, присел над поверженным врагом, осматривая то место, куда попала пуля, потом поднял глаза на подошедшего Пана.

– Ты сам догадался, что можно и со спины его достать? – спросил Егор Алексеевич.

Пан пожал плечами. Ни о чем он не догадывался, просто увидел за доли секунды, что может произойти, если он не выстрелит, и по наитию выбрал место для удара.

– Ладно, – махнул рукой Октябрьский, – разборы полетов потом будут, если будут…

Подняв над головой скрещенные руки, Егор Алексеевич позвал, наконец-то, заждавшихся на гребне обрыва Марту и капитана Мишина. Немка тут же бросилась осматривать выпавший из рук убитого аппарат, а капитан переглянувшись с Октябрьским, кивнул на дверь домика. Только сейчас Пан обратил внимание, что огни в окнах погасли совсем, и весь домик теперь выглядел нежилым, изрешеченный пулями, будто замершим в момент смерти своего хозяина.

– Может быть, у кого-то фонарик найдется? – спросил Егор Алексеевич, засовывая в кобуру так ни разу и не выстрелившего «семена».

– Так точно, – отозвался выходящий из-за угла дома Успенский.

Он уже кому-то оставил штурмгевер и выглядел привычно с пистолетом в руке. Вот только глаза у старшего сержанта до сих пор были ошалевшие, и он старательно прятал взгляд от начальства.

– Под окнами следов нет, – доложил он, и тут же спохватился: – Взвод у машины, ждет дальнейших распоряжений.

– Надо было сразу их обратно отправить, – посетовал Октябрьский, – ну, раз уж так получилось, то пусть подождут полчасика. А пока, молодежь, пойдем-ка со мной...

Пан осторожно положил винтовку на небольшую приступочку возле крыльца. Все-таки, внутри дома с «семеном» сподручнее. А Октябрьский тем временем взял из рук старшего сержанта фонарик и шагнул к двери. Пан, опережая московского гостя, грубовато оттеснил его плечом, толкнул дверь стволом пистолета и сразу же полунырком ушел от прохода влево, опускаясь на колено. Рванувшегося было следом Успенского Егор Алексеевич просто не пустил, закрыв собой проход и ворчливо заявив:

– Ну, и молодежь, все бы только первыми поглядеть…

Но глядеть в домике было не на что. Рассеянный свет фонарика прояснил абсолютно пустое внутреннее пространство, без мебели, без домашней утвари, даже извечных в любом хозяйстве тряпок не было видно, только маленькие занавесочки на окнах, снаружи выглядевшие нарисованными. И в центре пустого пространства, как жертва на языческом алтаре, лежала слегка раскинув рук и ноги, обнаженная мулатка.

Она даже не отреагировала на попавший в глаза свет, только заметно дернулись, сужаясь, зрачки. Пан поднялся на ноги и подошел поближе к мулатке. Оказалось, этого вполне достаточно, что б она ожила.

– Я живая, он отключен, – равнодушно и тихо сказала она, но слова её понял, вернее, прочувствовал, только Пан. – Требуется включить.

Подхромал и Октябрьский, посветил фонариком, разглядывая девушку с любопытством не мужчины, а профессора-энтомолога, поймавшего новое, забавное насекомое. Впрочем, как мужчина к мулатке ничего не ощутил и Пан. Слишком уж пассивной и холодной была её поза, слишком много бессилия и нежелания исходило от нее. Да и женщина ли, в простом человеческом понимании этого слова, лежала перед ними? 

Другие произведения автора:

Черный дом. Часть третья

Пыль. Часть I. гл.8

Перекресток. Часть вторая. Госпожа инспектор. гл.19