Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах): 23

Дэннер

 Мне было смешно.

 Я уже привык, что все вокруг считают меня сумасшедшим, но лица Даклера и Аретейни превзошли все мои ожидания. Эти двое потерянно хлопнули глазами, с трудом водворили на место челюсти и, видимо, решили, что я спятил окончательно. А я с улыбкой отвернулся и продолжил путь, глядя вверх и стараясь идти по открытым местам, чтобы попасть под дождь. Пусть он хоть десять раз чёрный – а мне уж очень хотелось поскорее смыть с себя кровь паука – ужасно неприятная эта штука.

 В груди будто бы поселилась маленькая, но невероятно шустрая и надоедливая птичка, которую очень хотелось прибить. Я смутно догадывался, что эта птичка арендовала место сердца, которое, похоже, смоталось в отпуск, и потому прибивать птичку было бы крайне опасно для жизни. По сердцу я скучал – это хотя бы всегда билось ровно и спокойно, а чёртова птичка металась, словно у неё начался тяжёлый приступ эпилепсии, и я рефлекторно прижал ладонь к груди, будто бы это могло чем-то помочь, ага. Рука прилипла к рубахе, я чертыхнулся, сделал героическую, но, в целом, безнадёжную попытку вытереть её о штаны, споткнулся о бордюр, едва не налетел на прогуливающуюся по тротуару знакомую проститутку, отдалённо сообразил, что мы вышли на проспект, споткнулся вторично и уцепился за фонарь.

 Да что это со мной, а?! Это яд, что ли, так действует?..

 Нет, это сердце виновато. Это приступ... уж, наверное, такого образа жизни с драками, боями, алкоголем, кофеином, сигаретами и ночными гулянками ни одно сердце не выдержит.

 Все верно. Это просто приступ. Оттого и голова кружится...

    — Здорово, рыжий. – Проститутка пощёлкала пальцами у меня перед носом. – Опять надрался, что ли?

    — Нет. – Я отрицательно мотнул головой. – Привет, Лариса. Ну... мы пойдём, хорошо?

 Лариса окинула меня критическим взглядом. У Аретейни отчего-то глаза сверкали как у разъярённой кошки, но лицо оставалось при этом неестественно спокойным. Даклер бессовестно улыбался во весь рот, чему – загадка. Вот, только отпусти бочок, радость моя, в момент забуду, что ты у нас раненый... А Даклер стратегически за бок держится. Зубы-то, поди, не лишние. Ну, погоди у меня...

    — Рыжий, ты чего, в сточной канаве плавал? – сморщила нос Лариса, отступая на шаг и зажимая рот ладонью. Мне сделалось интересно, как это она с такими когтищами ухитряется... хм... скажем так, соблюдать личную гигиену. Неудобно же!

    — Нет, только в коллекторе, чтобы твари не отгрызли твой чудесный маникюр. Ты им, часом, рабочий инвентарь себе не расцарапала?

 Лариса взглядом дала мне понять, что, если бы глазами возможно было испепелить, то она бы и то, что от меня останется, в асфальт шпильками вцарапала и сверху плюнула, затем развернулась и гордо удалилась, метра через два чуть менее гордо провалившись шпилькой в трещину в асфальте. Ласточка аж покраснела от смеха – того и гляди, капилляры полопаются. Даклер, так тот и вовсе расхохотался как свихнувшаяся баньши, отчего Лариса обернулась и рявкнула:

    — Больше ко мне не подходите, оба!

    — Да мы, вроде, не собирались. – Я пожал плечами. – И, к слову, чего это – больше?.. Я и до этого не особенно-то стремился.

 На этот раз Лариса удалилась все ж таки гордо, правда, на мой взгляд, излишне поспешно. По-моему, гордо удаляться следует в меру неторопливо, но это, вообще-то, субъективное мнение, на эксперта я не претендую.

    — Зачем вы с ней поссорились-то? – поинтересовался Даклер, когда мы направились дальше. Я честно задумался, и в результате в очередной раз мысленно обозвал себя идиотом и велел себе следить за языком. Даклеру просто махнул рукой. Сделалось стыдно. В самом деле, ничего же мне плохого не сказали, зачем же сразу хамить? Сволочь я, что я ещё могу сказать. Извиняй, солдат.

 Ладно, чего уж теперь. Надо будет извиниться, не люблю, когда на меня обижаются – да ещё и справедливо.

 Я беспокоился за Майю – не знаю, в какой реальности она осталась – в той или в этой. Будем надеяться, что в этой, ибо, как мне снова вернуться в заброшенный город, я не имел никакого представления, да и, признаться, не особенно-то и хотелось. Вспомнил пустые улицы, брошенные дома, рассыпавшуюся прахом открытку – и даже передёрнуло. Я и без того всю жизнь один, а это уж слишком.

    — Ты чего? – ухватила меня за руку Аретейни, заглядывая в глаза и при этом, отчего-то покраснев так, будто у меня там шёл документальный фильм о размножении вяженок. Никто не видел процесса, к слову?..

 Будто током шибануло. И птичка снова включилась, чтоб её.

 Боги... убейте меня, что ли, кто-нибудь, а...

    — Я... нормально. – Голос куда-то делся, чтоб его в туман!

    — Ну, мне, вообще-то, туда. – Даклер, сволочь такая, смущённо махнул рукой влево. Предатель! Никакой корпоративной солидарности! Не смотри на меня так! Не смотри, мать твою, зубы нахрен повышибаю, слышишь! И плевать, что у меня рука на тебя, салага, не поднимется!

 Ух, и многозначительный взгляд, прям, хоть фотографируй на память!

А эта сволочь ещё и улыбается во весь рот, подмигивая окончательно растерявшейся Аретейни.

    — Ну, бывайте, ребята. К Кондору я сам зайду, скажу, что нашли мы вас, командир, а вы к нему с отчётом завтра загляните, у вас же важные наблюдения имеются. – С этими словами Джерри развернулся и прыжками умчался в сторону моста.

 Убью заразу.

 Кондор

 Досталось девке. Я бы, к примеру, тоже не хотел бы сдохнуть в пятнадцать лет, да что ж поделаешь. Хорошая она девочка, но жалеть её и дальше нельзя. Нужно убить, пока она ещё себя помнит. Умирать тварью – кто ж захочет...

 Отвернувшись от оборотня, я поглядел на Витьку Тележкина. В школе его Тележкой дразнили, а он переживал, и теперь, вот, ухитрился разом поразить нас всех.

 Надо же – из тумана вернуться...

 Мир только и делает, что радует новыми интересными открытиями, несмотря на то, что проходят годы, десятки лет. Каждый день – загадка.

 И в этот момент двери распахнулись, впуская Дэннера и незнакомую девчушку в потрёпанном чёрном плаще. На руках Владимир держал девочку лет двенадцати-тринадцати, очень худую и болезненно бледную, перевязанную бинтами вдоль и поперёк.

    — Здравия желаю, товарищ полковник. – Дэннер улыбнулся, не отдавая честь – руки заняты. – Всем привет. Вот, принесли вам соседку. Обещаю, вы подружитесь, она хорошая девочка. Звать Майей. Она расскажет вам про подземный город, у неё есть важные новости.

 Его спутница кинулась стелить свободную койку. Дэннер молча ждал.

    — Живой!.. – ахнула Лидия, улыбнулась и уселась поудобнее на кровати. – У нас тоже новости есть.

    — Это хорошо. – Дэннер улыбнулся снова. – Я зайду к вам вечером – тогда и поговорим. Я кое-что узнал.

 Рыжая вздрогнула, побледнела и отодвинулась, прижимаясь к железной спинке кровати. Простонала:

    — Только не стреляйте... хватит с меня...

    — Не буду. – Дэннер заботливо уложил девочку, его спутница поправляла одеяло. Подняла голову и нерешительно улыбнулась.

    — Здравствуйте. Я думаю, у всех нас есть кое-то интересненькое. Я приду вместе с Дэннером, можно?

    — Разумеется, – отозвался я. Лидия чрезвычайно оживилась, и даже сделала попытку подняться.

    — Аретейни! Вы живы, все живы! А девочки?.. Нэйси и Лесли?..

    — В порядке. Спасибо вам, Лидия. Вы нам очень помогли.

    — Пригодилась винтовка?

    — ещё как! Только я пока не могу вернуть вам одежду, ничего?

 Лидия махнула рукой и улыбнулась.

    — Забудь. Я рада быть вам полезной.

 Аретейни. Так вот ты какая, загадочная девушка из леса...

 Она была очень красивая, и не физически даже – просто в лучистых серых глазах прятался удивительный мир, я видел его, видел так же ясно, будто знал её с пелёнок. У неё была чудесная, искренняя, тёплая улыбка и мягкие движения, она вся была какая-то уютная и располагающая, и ей хотелось довериться. Пушистые темно-русые с рыжим отливом кудри были убраны в неаккуратный узел, блузка съехала, но эта небрежность только добавляла ей очарования. Такие женщины часто бывают врачами, учителями или воспитателями, в них есть то главное, что превыше любых заслуг или достоинств – человечность.

 Я не ошибся.

    — Товарищ полковник, – она смущённо на меня поглядела. – Я хотела спросить... вам в госпитале врачи не требуются? Я травматолог, и... – она запнулась, но быстро выправила речь, – могу и роды принимать, и... по женской части, если нужно. Диплома на руках нет, но...

 Лидия распахнула глаза. Я-то знал её несчастье. Правда, она себя не выдала, но в глазах вспыхнула безумная, отчаянная надежда. Бедная девочка. Аретейни молча ждала ответа.

 Не требуются ли травматологи?.. Она шутит, что ли?..

 Нет, это просто фантастическое везение. А Дэннер, вообще, везучий. Где ж он её нашёл?! Или она нам свыше послана, как фанатики утверждают?.. Они все болтают о каких-то высших силах... тут не захочешь – а поверишь, когда буквально с неба специалисты катастрофически необходимых Городу профессий валятся – да ещё и такие. Я был абсолютно уверен, что у девочки все получится.

 А Дэннера бы поблагодарить за неё надо. Я, вообще, не представляю, что бы мы без этого рыжего фантазёра тут делали. Тварям на корм бы пошли, наверное.

    — Ты поговори с руководством, – посоветовал я. – Что-что, а работа тебе обеспечена.

 Я ещё хотел добавить про общежитие, да вовремя прикусил язык. Оба фонят за версту и смотрят друг на дружку так, что хоть сейчас фату шей. Меня охватило такое дурацкое, безумное детское счастье. И даже глаза подозрительно защипало. Бедный Дэннер, вся жизнь у парня через лес – наконец-то! Неужто, есть на свете справедливость, а?.. А если этот ангел в плаще, ласточка весенняя, ещё и поможет моей дочери – так и вообще, расчудесно.

 Ладно. Я одёрнул себя и в целях конспирации уткнулся в отчёты – так ведь ауру-то не спрячешь. В палате поднялся самый настоящий энергетический ураган. Фонили все – я, Дэннер, Аретейни, Эндра, Лидия – только Витька не фонил, да, пожалуй, Майя – да и те потому, что спали.

 Дэннер тем временем шагнул к сверкающей на него глазами Эндре и опустился на колено возле её кровати. Взгляд у него сделался внимательным и настороженным. Голос прозвучал тихо.

    — Как ты?

 Рыжая возмущённо фыркнула и демонстративно отвернулась.

    — Угадайте!

 Дэннер вздохнул.

    — Да я не о том, – сказал он. – Разум пока держится?

    — Это вам его не хватает, – бойко огрызнулась рыжая, сердито глядя в потолок. Обернулась, прошипела: – Ну, чего ж вы не стреляете? Патроны кончились?

    — Шуметь тут нельзя, – невозмутимо отпарировал языкастый Селиванов. – А выстрелы – это немного шумно. Но, – тут он весело улыбнулся, – когда ты поправишься обязательно приходи ко мне, я в тебя ещё постреляю.

 Эндра скрестила руки на груди.

    — Вам смешно? Мне тоже офигеть, как весело, верите?

    — Нет, – пожал плечами Дэннер. – Ну что ж, вижу, ты в полнейшем порядке. Выздоравливай. А то мне стрелять не в кого. – Он улыбнулся на прощание, поднялся и направился к выходу. – Выздоравливайте, товарищи. Вы Городу живые нужны. Лидия, только посмей ещё под пули подставиться – я с тобой разговаривать не буду, ясно? А вас, товарищ полковник, так и вовсе, сам добью. – Последнее я услышал уже из-за двери, но, как оказалось, театр одного актёра имени охламона Селиванова подготовил мне экспромтом следующий акт. Дэннер заглянул обратно, скорчил рожу и убийственно серьёзным угрожающим шёпотом завершил: – Чайной ложкой.

 Чтоб его, а! Когда он субординацию-то соблюдать соизволит?!.

 Дэннер

 Накрывка шустро проползла по стене и наивно попыталась влезть в окно. Я захлопнул ставни. Аретейни устроилась на скамейке, обеими руками обнимая чашку с чаем и наблюдая за моими действиями. Чтобы не терять внимания, требовалось продолжить движение, и, дабы не строить из себя пограничный столб, я не нашёл ничего лучше, как закурить. Она потянулась за брошенной на стол пачкой следом, благодаря чему пришлось-таки отпустить несчастную полузадушенную чашку.

 Это было как удачное возвращение из тяжёлого рейда, как хорошая доза шампанского, как бирюзовый дождь после чёрного облака – только сильнее, в сотни раз сильнее. Я как-то вдруг впервые ощутил, что я живой человек, а не бездушная машина для убийства. Это было странно, непривычно, но – черт меня побери, здорово! Мне было плевать, что она меня, конечно же, воспринимает максимум, как товарища по оружию – мне и этого хватало. Плевать, что я рискую сдохнуть от любой твари за вот этой вот стеной – все равно. Думать о будущем... зачем – если я жив именно сейчас? Я был счастлив каждой секундочкой её жизни, каждым вздохом, каждым взглядом. Уже одно то, что она живёт, что она здесь, рядом – невероятное, удивительное чудо, самое настоящее волшебство. Не было её – не было и меня. Был командир спецвзвода Селиванов, – бесплатное приложение к бастарду и винтовке, – был защитник города, был псих с книжкой, был сумасшедший, упрямо верящий в подземные поезда, был кто угодно – но только не живой человек. Этакий неодушевлённый предмет, методично выполняющий боевые задачи и заполняющий пустоту в душе адреналином, боями, алкоголем, случайными связями, да лёгкими наркотиками – потому что это было то единственное, что позволяло хотя бы изредка, хотя бы иллюзорно испытывать эмоции. А теперь – теперь, вот, живой человек появился. По-настоящему живой, с чувствами. И за это я ей благодарен всей душой.

 Аретейни неожиданно поднялась, шагнула вперёд и прижалась ко мне, уткнувшись носом в плечо. Прошептала:

    — Я так рада, что ты нашёлся...

 Что же ты со мной делаешь, Ласточка. Что же ты со мной делаешь...

 Птичка в груди совсем рехнулась, будто её запихнули в синхрофазотрон.

 Прости меня. Но я больше не выдержу.

 Я подхватил её на руки, едва не потерял равновесие, со стола что-то со звоном посыпалось – к чёрту его, к чёрту все, к чёрту этот ненормальный мир! Прошлое, будущее, войны, экологические катастрофы, твари-мутанты, жёлтые огоньки – к чёрту! Благословите боги эти чудесные, хорошие, замечательные жёлтые огоньки, благословите их пятнадцать раз за эту встречу! Сердце, прощай... разорвёшься – счастливо, рад был нашему сотрудничеству...

 Аретейни обхватила меня за плечи, – а я-то думал, сейчас врежет мне хорошенько за фамильярничество, – судорожно вздохнула, я уткнулся носом ей в шею, глубоко, взахлёб вдыхая аромат её кожи, и даже не сразу сообразил, что творят мои руки – только когда серенькая блузка прохладным атласом скользнула по руке и слетела на пол. Ласточка вскрикнула, застонала, мягкие приоткрытые девичьи губы приникли к моим, с такой неистовой страстью, которой от этого ангельского создания я уж точно не ожидал. Ремень не поддавался, пальцы не слушались, я, разозлившись, рванул пряжку, – она отлетела, – Ласточка вздрогнула всем телом, стон перешёл в крик, все смешалось в каком-то бешеном вихре – её голос, тёплый аромат её кожи, мелькнувшая лёгкая боль от удара об стол, огонёк свечи на подоконнике... Её аура плескала красками, ласкала, опережая руки и губы, заставляя хрипеть и задыхаться, я рефлекторно подался назад, чувствуя, что больше просто не выдержу – разорвёт сердце, отдалённо услышал хриплый, сдавленный крик – а ведь это мой собственный голос... Я больше не осознавал себя, не контролировал свои действия, сообразив, что это просто-напросто бесполезно – теперь чувства, наконец, взяли власть над разумом, вероятно, устроив мне вендетту за то, что так долго и старательно душил их и упрятывал куда подальше. И – одновременно с тем на удивление ясно и чётко работала мысль, я мимоходом отметил, что не только для неё, но и для меня все происходит в первый раз. Нет, я серьёзно. Я в первый раз люблю по-настоящему, я в первый раз в жизни ласкаю кого-то по велению сердца – а не гормонов, и я впервые не ищу тепла там, где его нет, не веду себя как собака, упрямо тормошащая убитого хозяина, не пытаюсь согреться об чей-то пепел. Впервые не пепел – огонь. Мощный, ослепительно-яркий, удивительно живой, до боли настоящий. Я вдруг понял, что нашёл то, ради чего стоит жить, ради чего и жили веками люди, то, о чём слагалось множество песен и писалось множество книг. То, чему нет названия, ибо невозможно его никакими словами ни выразить, ни описать. Единственный способ показать – тот, который сейчас и происходил между нами.

 Ладно, прекращаю всю эту словесную мишуру. Все равно этого невозможно осознать до тех пор, пока сам не почувствуешь. Кто знает – тот поймёт. Хотя… кто же может знать, если Ласточка-то – со мной… А сейчас – самая прекрасная женщина на свете целует меня, и огонь восхитительной болью сжигает душу и тело, и это – самое главное на свете…

 Птичка-птичка, не так быстро... погоди немного... Ласточка, моя Ласточка, не нужно... я не могу больше... о-ох... постой, погоди, неужели ты хочешь, чтобы так быстро закончилось волшебство... неужто ты со мной, неужто отвечаешь взаимностью, неужто сама чувствуешь этот огонь... Нет, не так. Нет тебя, и нет меня. Есть мы. Нас двое, и мы – единое целое. Душой и телом.

 Черт побери... Я был живым.

 Мы – двое – живыми.

 Любимая...

 Разум, прощай...

 Нэйси

 Чувствуя себя полной дурой, я взяла трубку – она была пыльная и холодная. Тяжёлая.

    — Алло...

 Оттуда, из трубки, донеслись помехи, правда, они тоже были какими-то далёкими, как и сменивший их голос. Голос кричал, но все равно слышимость была очень плохая, и я прижала трубку к уху плотнее, но это не помогало.

    — Машенька?.. Мария! Твою мать, что у тебя в отделе творится?!. Алло! Маша! Тимирязева, зараза, не молчи!!

 Я растерялась, не зная, что на это ответить.

    — Алло!! – возмущённо рявкнула трубка. Я вздрогнула и чуть не уронила её, но удержала все равно.

    — А я... я не Маша...

 Трубка замолчала. Удивились, наверное.

    — Как – не Маша?.. А кто? Мне диспетчер нужен.

    — Нету... – пролепетала я. – Я тут случайно оказалась, извините...

 Мужчина там, у второго аппарата, видимо, разозлился совсем.

    — Что за шутки?! Девочка, ты откуда, вообще?!

    — И-из... из Города... – окончательно испугалась я. У него бы спросить, кто он такой и откуда, но он же не ответит, подумает, что я его разыгрываю.

    — С чем тебя и поздравляю! Я тоже не из колхоза, если хочешь знать! – Так, он, по-моему, уже так думает... – Где диспетчер?!

 Вокруг было темно и тихо, мерно гудели и постукивали станки, но я их слышала отдалённо, через дырки в стенах. Неподвижными тенями замерли навеки уснувшие турникеты. Они были похожи на кости какого-нибудь животного – светлые и тонкие лапки в темноте. Мутное пыльное стекло перед глазами и мужик с требованием диспетчера как-то не могли ужиться одновременно в моей голове. Я вцепилась в трубку.

    — Не знаю... тут вообще никого нет...

    — Перестань дурачиться, это очень важно! Мы рискуем глобальной катастрофой! Девочка!

    — Но здесь, правда, никого нет!

 Он собирался что-то ответить, по-моему, но тут все стихло. Исчезли даже помехи. Я осторожненько потрясла трубку, опять приложила её к уху, и даже нажала несколько раз на кнопочку со значком включения-выключения, но телефон молчал. Он не работал. Уже много лет он не работал...

 И мне стало так страшно, что я даже неосознанно шагнула к стенке, прижалась к ней спиной и принялась вглядываться в темноту, но видела только тусклые жёлтые гирлянды огоньков и их ниточек, и ещё то, что они успевали из темноты высвечивать. А они вдруг принялись неровно вспыхивать – то слабее, то ярче, будто перемигивались, или разговаривали так. А может, они живые, огоньки?.. Надо бы подойти, поглядеть, но стра-ашно...

 Ну, я же ничего не боюсь... я же патрульный, а не какая-нибудь сопливая девчонка! Я уже и в рейде была – в особо опасном!.. Что мне какие-то там странные телефоны и жёлтые огоньки... Вот, если я смогу принести в часть ценные наблюдения, меня сразу же официально зачислят! Права Алиса. Надо идти...

 Пока я себя так уговаривала, огоньки все продолжали мигать, а Алиса спала. Ну, ничего, я разведаю тихонечко и вернусь, она и не заметит.

 Вот, наш командир ни за что каких-то жёлтых огоньков не испугался бы.

 Вспомнив про Дэннера, я почувствовала себя настоящим храбрым солдатом. Ещё бы, у меня же такой командир! Я горжусь своим командиром: он ничегошеньки не боится! Ни тварей не испугался, ни охотников – я сама видела в последнем рейде! А сколько раз он людей спасал – а сам ни капельки не боялся!..

 Я им горжусь, и тоже хочу заслужить его гордость. Вот.

 Выбранный мной огонёк вёл себя тихо. Только мерцал как новогодняя гирлянда, и на моё приближение никак не реагировал.

 Я походила вокруг него, посмотрела со всех сторон. Ничего особенного. Огонёк как огонёк, ничем не хуже и не лучше остальных.

    — Нэйси!

 Я вздрогнула и обернулась. И как это Алиса ухитряется так бесшумно подкрадываться?!. Я даже ауру не чувствовала.

    — Нэйси, ты чего не спишь?

    — Хочу – и не сплю, – огрызнулась я, отворачиваясь обратно к огоньку. Он почему-то вспыхнул ярче, будто лампочка, когда генератор чинят. – Не мешай. И вообще, ты меня пугаешь.

    — Надо спать, – тем же тоном повторила Алиса.

    — Отстань

    — Ты почему не спишь? – Странно, она целых два раза не сказала «Нэйси».

 А... а где аура?

 Здесь же нет тварей!

 Я обернулась снова. Алиса стояла прямо передо мной, и выражение лица у неё было отсутствующее. У неё не было не только ауры, но и тени.

 Ну, так и есть. Оборотень или ещё кто похуже. Но... Алиса ведь жива, как они забрали её лицо и её голос?

 Тут мне сделалось вначале жарко, затем очень-очень холодно, словно я простудилась, а тело как-то сковало.

 Алиса ведь не проснулась на звонок телефона. А звонил он оглушительно. И не проснулась, когда я кричала в трубку. И открывала скрипучую дверь.

 Ой!..

 Я пыталась поглядеть через плечо твари и пыльное стекло будки, и кажется, даже увидела почти смутные очертания настоящей Алисы, а тварь вдруг со всего размаху толкнула меня в грудь, и я полетела на пол. То есть, это я так думала, что на пол, пока не почувствовала мягкое тепло огонька. И все вспыхнуло ослепительным жёлтым светом.

 А дальше наступила темнота.

 Аретейни

 Ой, мамочки... Все. Нету меня...

 Скажете, я дура? И без вас знаю. О-ох, японский эшелон...

 Все было, разумеется, совершенно не так, как описывают поэты, и этого следовало ожидать, я и вполне себе ожидала. И что вслед за праздником, как правило, наступает мучительное похмелье, знала, разумеется, наперёд. Поддавшись эмоциям, я – взрослый разумный (ну, это я фигурально, вы не думайте) человек – отдавала себе отчёт обо всем, что сейчас со мной творилось... до тех пор, пока Дэннеру отчего-то не вздумалось меня поцеловать. Все, крыша, до свиданья. Любовь, Светлые Чувства, все дела – сплошной эпос, а как дальше жить – нет, ну, когда ж нас это интересовало-то.

 Да и чего я вам рассказываю – сами, небось, все прекрасно знаете.

 Во-первых, больно. Все же в девицах бегать четверть века с целью дождаться Великой Любви может исключительно безнадёжная дура, то есть, я. Даром, что дура в сфере женской анатомии и связанных с таким вот идиотизмом проблем осведомлена прекрасно.

 Во-вторых, стыдно. Вот, вы что бы на его месте обо мне после этого подумали? Впрочем, можете не озвучивать. Просто покивайте мне и нарисуйте на лице вселенскую скорбь. Благодарю, товарищи.

 Ну, а в-третьих... По поводу Ответной Великой Любви со стороны Дэннера иллюзий я не питаю абсолютно никаких – хоть на то мозгов хватает. Можете меня поздравить. Вдруг, у меня ещё есть шанс не загнать себя в самую глубокую задницу?.. А то в моральную выгребную яму я уже нырнула без акваланга и теперь, вероятно, ищу на дне жемчужницы. Иначе что мне ещё там столько времени делать?.. Ну, если только от людей прятаться, потому как от стыда я всей душой мечтала провалиться сквозь землю, а ещё лучше – отмотать время назад и заставить своих родителей пользоваться контрацептивными препаратами, для верности ещё впарив им ящик презервативов и приклеив их все на отца эпоксидной смолой. А мать – на принудительную стерилизацию, вместе с генетически неполноценными членами общества.

 Мы шли по улице, лил дождь, и я старалась не смотреть на Дэннера, но не замечать его в упор, разумеется, не получалось. Он, к счастью, ни о чём не спрашивал – я бы при всём желании не смогла выдавить из себя ни единого слова. От воспоминаний бросало в жар, аура вела себя как атомная боеголовка, взрываясь каждый раз, когда память, чтоб её, выдавала случайно избранный фрагмент – будь то прикосновение, движение, дыхание, слово. Может, Дэннеру и не с чего меня любить – его энергия, его поведение, его взгляд – все, все, опровергало этот факт с полнейшим разгромом в пух и прах всех разумных доводов, но одно обстоятельство все же, и это объясняло: он слишком долго был один. Слишком долго.

 А тут я. Он не мог не заметить моих чувств – я-то знаю, что их только слепой не заметит. И его слова – последнее тому подтверждение.

    — Ты спишь?..

 Он улыбается, я чувствую его улыбку прикосновением губ к волосам. Рука сильнее сжимает объятия.

    — А что, похоже?

    — Ну, мало ли.

    — Уснёшь тут...

 Аура греет упругим ровным теплом.

 Дэннер вздохнул, сменил позу, вызывая всплеск энергии. Метнулись в темноту золотыми ленточками, замерцали гроздями сочной сирени, плеснули рыжие огненные сполохи. Чёрного не было. Почти не было... исчез цвет боли, растворился в гармоничном калейдоскопе.

    — Надо идти. Ты как, в порядке?

 Нет. Но тебе, родной, об этом знать необязательно.

    — Смеёшься? Да мне никогда так хорошо не было...

 Он и, правда, усмехнулся.

    — Знаешь, мы, вроде как, во сне... не хочу просыпаться.

    — Почему это во сне?

    — А наяву чернуха одна. Это только во сне все прекрасно. Изредка.

 Зелёные глаза сияют из-под полуприкрытых век, и он впервые не тянет за ворот рубахи – не за что тянуть. Неоднократно замечала за ним эту привычку. Почему? Не хочет показывать шрамы? А сейчас – ему все равно?.. Ну, да, сон есть сон.

    — Дэннер... если мы во сне, то я тогда, получается, кто? Вдруг я морок, а?

    — А ты быстро учишься. – Вздох и взгляд в сторону. Взгляд больше не лучится. – Вот так вот и привыкают к безнадёжности будущего.

    — Так кто я?

 Он открывает глаза, глядя вверх, затем закрывает обратно. И тихо, едва различимо, звучит голос, вдруг приобрётший нерушимую твёрдость.

    — Жизнь.