Новые
МенюЕщё один вечер экодендрона
Рассказ «Ещё один вечер экодендрона». – 32700 зн.
Один день из жизни нечеловеческого разума. Небольшой рассказ для любителей «строгой» научной фантастики.
По читательским опросам журнала «ЕСЛИ» попал в десятку лучших рассказов за 2004 год.
Публикации:
Форост М.А. Еще один вечер экодендрона // ЕСЛИ, 2004 г., №6. – Стр. 179-192. Тираж 14500 экз.
ISSN 1680-645Х
Форост. М.А. Еще один вечер экодендрона // Досуг и развлечения, 2004 г., №27. – Стр. 218-224. Тираж 52000 экз.
А также в электронном виде на Интернет-страницах журнала «ЕСЛИ»: и
Мир сжался, будто взведённая кем-то пружина, и вдруг распрямился – гулко, радостно, как перекаты грома при вспышке молнии. Звёздная радиация, нарастая, захватывала собой всю округу. Я резко пробудился, уже предощущая её пока едва осязаемый жар. Белый кристаллический наст на грунте под её воздействием вспучился, треснул – и оплыл, растёкся, шумно впитываясь.
Я жадно пил. Я распрямил все члены, затекшие за время сна. Жизненные соки потекли во мне с болью – выше, выше, по всему моему телу. Последние дни мне стало так тяжело просыпаться… Я дико хотел пить и вонзался глубже и глубже в сладчайший, полный живой влаги грунт.
Питающие меня отростки так чувствительны! Они трепещут, переплетаются в глубине грунта. Я уже проснулся. Я почувствовал все мои сочлены, разнесённые по площади моей биозоны. Где-то глубоко в грунте, между ледяной водой и мною, я уловил вечную, живую, содрогающуюся под моими рецепторами Корнесферу. И вот теперь уже самой Корнесферой я ощутил сотни и сотни, а после и тысячи собратьев. Вся наша терразона проснулась.
Корнесфера донесла чужой мыслеголос. Я ощутил, почувствовал его в себе. Это была Йеэлль… Не знаю, почему она всё время мучает меня. Мне и так уже стало тяжело по утрам…
«Йизстрик, привет. Ты уже работаешь?» – это она мне.
Я не ответил. Стремительно росла радиация. Мне даже казалось, что я чувствовал, как она пульсирует периодическими всплесками. Мне стало больно. Я мысленно охнул. Жгучая резь. От радиации моя кожа лопалась и вспухала почечными наростами, пока Йеэлль безумолку бормотала что-то про Бваом-Бвунгха и конференцию. Я не понимал. Мне было стыдно общаться: опять лучшая часть моих почек взорвалась и раскрылась фруттогенными органами, цветами, инструментом плодородия и воспроизводства. Я задохнулся. Пережил шок, истому, боль. Охнул. Успокоился. Звёздная радиация омывала мои тела.
Вот отпустило. Я отцвёл. Каждый из моих сочленов завязал в себе своё же геннорекомбинированное продолжение. Так что там говорила Йеэлль? Ещё одна конференция? Снова заявление учёного… Из оставшихся почек я развернул побеги моей вегетации и фолиосистему. Я раскрыл кроны на моих сочленах! Я – экодендрон!
Ох… С фолиосистемой я теперь чувствовал, как часто мелькает светотьма – средний диапазон радиационного спектра. Вот свет. Вот тьма. То тепло, то холод. Поток лучей, будоражащий и щекочущий. Отдохновение, вегетативный рост. Родная планетка бешено вертится, подставляя своей звезде бока. Всего пять-семь мельканий светотьмы, и моя фолиосистема окрепла. Я – экодендрон!
Экодендроны шумели, сотрясали своими мыслегласами всю Корнесферу. Живая Корнесфера дрожала и колыхалась, пересылая микроволнами наши мысли и чувства. После Большой Ночи мы радовались, будто не всего одну ночь, а сотни Больших Дней не общались. Как же! Ведь наша полоса, наша терразона проснулась! Хотя Эукалиптос, по-моему, и в самом деле счастлив. Он, правда, живёт в той терразоне, где радиация почти постоянна, а экодендроны не спят вообще. Ещё был Масличник. Он, как всегда, суетился и плоско шутил. Мы иначе и не зовём его, кроме как по сальному прозвищу. Жеманная Биттцза вертелась над микроволнами чужих чувств и вечно мешала разговорам своим кокетством. Позже всех явился мыслеглас Вьязттополя.
Как ни странно, я не сержусь на Вьязттополя, хотя к нему и ушла моя Йеэлль. Вьязттополь – старый солдат. Он выстоял всю Войну, а я не держал да и не держу на него зла, потому что его мыслеглас всегда весел, общителен и много смеётся. Это не первая конференция после Войны. Корнесфера уже гудит от напряжения – микровибрацию я чувствовал даже макушками моих крон. Все знали, о чём заявит сегодня Бваом-Бвунгх, и только удивлялись, почему учёный молчит вот уже более сорока Больших Дней. Экодендроны успели оценить его благородство – он давал своим оппонентам время на подготовку.
Бваом-Бвунгх наконец выступил. Ведущий специалист Джангьлей, сверхдержавы Востока и Юга. Крупнейший умозрительный химик и исследователь неорганики. Он более сорока Больших Суток назад подвергся прямому физическому воздействию. С высоты, из нижних воздушных слоев, его опылили токсичными дефолиантами, в результате чего он утратил всю фолиосистему до последнего листика. Химик еле выжил, а полностью оправился лишь на третий-четвёртый Большой День, с трудом развернув себе новые кроны. Он чудовищно истощал, поскольку более трёх Больших Суток был не в состоянии питаться звёздной радиацией, и в конце-концов физически утратил до тридцати пяти процентов сочленов своего организма. Случившееся он расценивал как покушение на его жизнь и обвинял в организации нападения сопротивленцев Дальней Еэуропбы, так и не признавших нового мирного договора.
Я буквально осязал, как над макушками наших крон пронеслись циклоны, гигантские вращающиеся воздушные массы. Мое дыхание ненадолго сбилось. Как оскорбление либо как провокация стали восприниматься в последние Сто Дней такие обвинения в предумышленном покушении. Мелькала светотьма – раз, другой, третий, циклоны неслись один за другим, и каждый последующий заметно тяжелел от паров влаги, исторгнутой листвой западных экодендронов.
Наконец, обвинение Бваом-Бвунгха было поддержано Большой Тайгкхой. Я только досадливо хмыкнул: сверхдержава Востока и Севера не бросала своих прежних союзников. Где-то уже обрушились ливневые потоки, где-то назрел избыток электрического потенциала и взорвались гиперразряды молний.
«Бваом-Бвунгх, ответьте! – это кто-то из Еэуропбы осмелился подать мыслеголос: – Что служило средством доставки дефолианта? Полагаю, у вас было время это определить. Циклоны нижних воздушных слоев? Пары грунтовых вод и речных водопотоков?»
«Низшие, – у Бваом-Бвунгха непередаваемый акцент как у всех экодендронов Джангьлей – он говорит очень влажно, душно, с какой-то колеблющейся дымкой в голосе. – Дефолианты были доставлены целенаправленной миграцией Низших».
Здесь Дальняя Еэуропба действительно умолкла. Я бы на их месте не позволил себе так явно выражать волнение. С севера шёл холодный фронт воздуха, а истерически исторгнутая листвой влага могла кристаллизоваться и больно ударить нам же по нашим фолиосистемам. Я горько хохотнул. Надеюсь, этот мой мыслеглас уловили только мои ближайшие соседи. Наш регион – мы ведь входим в Ближнюю Еэуропбу – теперь старательно помалкивал в знак солидарности с метрополией.
«Бваом-Бвунгх, ответьте! Эти Низшие были «кольцованы» либо иным образом помечены? Вы сумели определить источник их миграции?»
«Разумеется! – (Ах, как самодовольно влажен его голос! Я отчего-то равно недолюбливаю официальный истеблишмент как Тайгкхи и Джангьлей, так и Еэуропбы). – Это миграционный поток Трансокеании. Низшие прибыли из северной зоны опеки сверхдержавы Ссейлвы-Аммозсонкх».
Атмосферное затишье висело над континентом примерно шесть-семь мельканий светотьмы. От безветрия у меня даже затекли некоторые из моих сочленов. К счастью, скоро донеслось официальное совместное заявление Еэуропбы и Ссейлвы-Аммозсонкх:
«Организованного воздействия на Низших с целью побудить их к насильственной миграции сверхдержавами Запада и Дальнего Запада не проводилось. Неконтролируемым группам сопротивленцев подобные биопланетарные технологии в настоящее время недоступны».
По-моему, на этом официальная часть конференции и кончилась. Экодендроны, по всей видимости, спокойно постановили, что с учёным произошёл несчастный случай. Нечто вроде самоинициативной активности Низших.
Мне тогда стало жаль старика. Я помнил, как до Войны держал перед ним экзамены. Я прямо к нему обратился и спросил его:
«Эти Низшие, почтенный Бваом-Бвунгх, были какого рода? Наверное, это бобвры?» – у нас в Еэуропбе (да и в северной Ссейлве) это самый неприятнейший тип Низших.
«Йизстрик? А-а, это ты… Я узнал твой мыслеглас в Корнесфере. Это были лльюдьи, Йизстрик!»
«Лльюдьи? – я растерялся как студент-любимчик, вдруг не сдавший зачёта. – Разве они уже способны к самоорганизации?»
«Так решили на конференции!» – сарказм Бваом-Бвунгха был столь влажен и душен, что я, наверное, не выжил бы с ним в одной терразоне.
Я и не вспомнил бы об этом заявлении старого химика – мало ли конференций было в послевоенные дни! – если бы в самый пик дневной жары этих же Больших Суток не случилась та мелкая досадная неприятность, которую часто зовут пожаром. Инфрасветовая активность, а проще говоря, тепловые лучи звёздной радиации, достигли предела силы. Послеутренние осадки и бесконечные циклоны иссякли, на полконтинента расселась масса с высоким давлением, почвы пересохли, и, как порой случается, загорелись торфяники.
Мой ближайший сосед Озсинникг от боли вопил по Корнесфере на весь мир. Залежь торфа горела прямо в его биозоне. Озсинникг был сам виноват, в жару он пересушил собственный грунт и доигрался, – но осязать Корнесферой его вопли не было мочи. Долгие мгновения – дюжину мельканий светотьмы! – торфяник полыхал по всему региону. Дым переполнил атмосферу, затянул всё небо и на половину скрыл нашу звезду с её пиковой дневной радиацией. Капризная Биттцза страдала и задыхалась в дыму, моля нас сделать хоть что-нибудь. На какой-то миг Озсинникг даже потерял сознание: ветви с его фолиосистемой бессильно повисли. Горели его почвы, грибница-симбионт, верхние корни. Даже моя милая Йеэлль не выдержала и выкрикнула с самого Улралля, с предместий Тайгкхи, своим тенисто-свежим голосом:
«Спасите же, спасите его, наконец!»
Мы спасали. Мы усиленно тянули корнями грунтовую воду и отдавали её листвой в надежде, что в воздухе образуется клуб пара, и прольются осадки. К сожалению, даже в Джангьлях ещё не знают, как мгновенно тушить пожары. А уж там-то, в благополучном обществе, где пожары сделались излишне частыми по причине, как я думаю, безответственности жизненно успешных экодендронов, в избытке имели возможность набраться опыта в пожаротушении. Торфяник угас сам собой. Озсинникг скоро оправился. Вот с этого времени экодендроны и стали поговаривать между собою, что отдельные микроочаги пожара, по слухам, якобы тушили маленькие шустрые лльюдьи.
Послушав раз-другой своих соседей, из тех, что сами, по их словам, невооруженным умом наблюдали, как лльюдьи самоинициативно гасят огни, я разыскал по Корнесфере Ввалддая, старого моего приятеля. Ранее, ещё прежде Войны, мы были крепко дружны, а сам Ввалддай служил тогда советником-представителем всей Ближней Еэуропбы. После Мира он, однако, отошёл от всех дел и стал до болезненности малообщителен. Мне показалось, что я порой улавливал его мыслегласы на последней конференции, и поэтому обратился к нему без предисловий:
«Что же? Ты теперь и в самом деле думаешь, что Низшие – разумны так же, как и мы?»
«Низшие? – Ввалддай прошелестел вяло, лениво и тенисто. Впрочем, не глухоманно, а, я бы даже сказал, по-заповедному ухоженно. Такие же нотки уже давно нездорово мелькают в голосе, например, у Биттцзы. – Какие именно? Бобвры? Заййтцы?»
«Разве бобвры гасят пожары?»
На самом деле Ввалддай пребывает в сильной зависимости от этих лльюдьи. Не до такой степени как невпопад хохочущая Биттцза, но и эта зависимость, на мой взгляд, сродни галлюцинациоманной. Биологи убеждают, что лльюдьи как организмы зависят от мельканий светотьмы и, якобы, сообразуют с ними свои биоциклы. Эти существа моносоматичны, они имеют всего по одному организму, живущему чрезвычайно недолго – редко более ста Больших Дней. Их теллумы – это примитивные тела, нерасчленимые даже на корни и ветви. Чаще всего у них по пяти псевдоветок: по две опорных, две орудийных и по одной цефалической с какими-то жизненно важными органами. Ввалддай исхитрился приучить к себе этих существ.
Существа возникали то в самой биозоне Ввалддая, то около неё. Они были биоактивны, жизнедеятельны, как-то влияли на экосистему. Ввалддая начал привлекать подобный симбиоз. Некоторые экодендроны из традиционалистов из-за этого стали обходить стороной его мыслеглас в Корнесфере. Мне кажется, Ввалддай своего добился: с ним перестали разговаривать о Войне и предвоенной политике. Лльюдьи управляют его сочленами: какие-то удаляют и сносят, какие-то подсаживают и приживляют. Ввалддай раз выговорился мне, что среди молодых и активно вегетирующих сочленов эти лльюдьи, якобы, освобождают ему грунт от паразитарного подлеска. Особенно заботливы они, по его словам, в той микротерразоне, где грунтовые воды прорвались в мегапоток Воолгкха… Мне это противно. Какое-то в этом есть извращение, и скоро Ввалддай станет таким же как Хабрикосс или Масличник. Впрочем, раньше такой сделается красотка Биттцза – ей, бедняжке, приходится жить возле их термидтника, прямо в крупнейшем обиталище этих существ.
«Так что же это, Ввалддай, объясни мне? Это высшая дрессура – приманивать к себе лльюдьи и дозволять им коверкать свой организм? – сознаю, я был излишне резок со старым приятелем. – Может, лльюдьи теперь таким образом самоактивизируются?» – щадя его, я подсказал ему ответ на мой нетактичный вопрос.
«Лльюдьи не идут на информационно-чувственный контакт с экодендронами, если ты спрашиваешь меня об этом, – мыслеглас у Ввалддая такой, будто ему вечно щекотно от истекающей из грунтовых вод Воолгкхи. – Если хочешь больше узнать о лльюдьи, то прямо спроси о них у Хабрикосса или у Масличника».
Мне стало стыдно за свои слишком громкие мысли. Я не ожидал, что Корнесфера уловит их и передаст так подробно. Мне пришлось развивать тему и объясняться:
«Хабрикосс и Масличник первыми позволили этим существам сменить себе все сочлены на мало акклиматизированные, хрупкие и слабые. Раньше всех – когда Война ещё только начиналась! Теперь сочлены у них стоят рядочками, стволы вульгарно побелены, а лльюдьи разгуливают в них целыми стаями и… и… – я преодолел правила приличия, этот последний остаток довоенного воспитания, и закончил мысль: – Собирают с них плоды. Развешивать напоказ, на каждой ветви, свои… свои…»
«Йизстрик! Да ты ханжа и моралист, как все мелколиственные! – расхохотался мыслеглас Ввалддая. – Ты не презираешь, ты просто побаиваешься плодовых. Это симбиоз, Йизстрик, обыкновенный симбиоз!»
Я не стал продолжать разговор с Ввалддаем. Я бы не хотел, чтобы таким симбионтом вдруг сделалась глупенькая Биттцза. А тем более Йеэлль с её независимым характером и аналитическим умом. Хотя… Йеэлль как-то обмолвилась… Некоторой своей частью она уже произрастает в каких-то «линейных подсадках» молодых еллей и соссен. В Войну я тоже утратил все свои дуббы, заменил их берреззой, оссинной, но на этом успокоился.
«Эй, эй!» – кто-то звал меня по Корнесфере. Я сразу узнал мыслеглас Вьязттополя и внутренне вздрогнул. Я не хотел говорить с ним именно сейчас, когда я разволновался, и мои мысли лежали открытые, как на поверхности листа. Наверное, я ревновал к Вьязттополю. Ревновал, что его, а не меня предпочла Йеэлль, что готова принять в себя не мои, а его частицы, и что теперь его, Вьязттополя, семена, пахнущие асфальтом и угарным газом, летят над макушками моих крон в циклонах, чтобы упасть в почву на Улралле и прорасти в Йеэлли. Тогда они смогут понимать и чувствовать друг друга без Корнесферы…
«Здорово, друг», – я прятал подлинные мои мысли за радушием так же, как шум ветра прячется за шорохом листвы на ветвях.
«Мне послышалось – или ты всерьёз заинтересовался Низшими?»
«Не всеми, – я вяло оправдывался, – а только теми из них, что стали сверху распылять дефолианты».
«Ха! – Вьязттополь нервно хохотнул. – А может, Низшие, как и мы, между собой воюют. Одни затаиваются под фолиосистемой, другие их отлавливают и распыляют дефолианты. Каково тебе? Впрочем, тебя не удивишь, ты же работаешь на Тайгкху!…»
«Сюжет для мыслетриллера в жанре бредоабсурда», – так я прокомментировал.
«На Тайгкху, на победителя! – Вьязттополь не унимался. – Спроси же у них про лльюдьи, они тебе расскажут! – Без всякой моей провокации его прорвало на откровенность: – Как я ненавижу этих мелких, отвратительных Низших существ! Они ворвались в меня как полчища бобвров и термидтов, сгубили и уничтожили мои дуббравы и соссны. Они насадили во мне топполя и вяззы, чтобы им легко дышалось в пыльной тени. Еле живой, я смог прорасти в этих насаждениях, я живу среди этих существ, а они нагородили во мне и вокруг меня свои каменные обиталища. Я – бывший вольнорастущий смешанный бор! – сделался рабом даже большим, чем Хабрикосс, который публично занимается плодоношением! – (Меня покоробила солдатская грубость Вьязттополя, но я стерпел). – Эти подсадки, побелки, подкормка – я же целиком завишу от них, а они, они каждую Большую Ночь нарочно подмешивают в кристаллический наст соли и реагенты, чтобы я по утрам травился ими».
«Ты только успокойся, Вьязттополь. И не испаряй столько влаги, – передал я ему как можно теплее и примирительнее. – От твоей влаги скоро из воздуха пройдут осадки. А я всего лишь спросил, могут ли некоторые Низшие быть так же разумны как и мы, экодендроны».
Вьязттополь, по-моему, уже не мог успокоиться. В его сыром голосе стоял, кажется, запах гудрона и раскалённого асфальта:
«О да, лльюдьи разумны, как мы, это же видно невооруженным умом! Их обиталища менее функциональны, чем термидтники, сменные покровные ткани менее надёжны, чем ракковины оттшщельников, а псевдосоциальная организация размыта и расплывчата в сравнении с пбчеллиным ульем – всё это несомненные признаки разумности, кто бы с этим спорил, только не я! Чувствуешь меня, Йизстрик? Я же не издеваюсь. Экодендроны не строят обиталищ, поэтому мы и способны на взаимодействие и взаимочувствование. Лльюдьи – почти как мы: лишены жёсткой системы, что могла бы ограничить их поведение, они потрясающе разумны нам на горе… Но, Йизстрик, поразмысли, существа, которые живут всего сто Больших Дней, разве дотянут умом хотя бы до зачаточного интеллекта экодендрона-проростка?»
Большой День явно клонился к вечеру. Жара спадала. В мелькании светотьмы звезда поднималась каждый раз всё ниже и ниже, а тепловая часть её радиации казалась ослабевшей, остывшей, грустной.
«Знаешь, – Вьязттополь замешкался, – я порой слежу за ними. Ну, как бы наблюдаю. Поверишь? Их мельтешение, оказывается не так хаотично, как у пылинок в воздухе. Одни и те же особи регулярно шустрят при свете на один конец обиталища, а ближе к тьме – на другой, и так пять мельканий светотьмы подряд, и всё строго, целенаправленно. После ещё два мелькания движутся беспорядочно, как им придётся, и снова пять мельканий светотьмы – упорядоченно, в одну и ту же микрозону. Что бы это означало, а, Йизстрик?»
«Наверное, жёсткая система инстинктов, – я поспешил его успокоить. – Ты был прав. Низшие – вряд ли разумны».
К вечеру усилились циклические токи воздуха, которые мы зовём ветрами. Что ж, я, кажется, обильно прирос – и в высоту, и территориально – за этот очередной никчёмный Большой День, потонувший в разговорах. Я спохватился, что не выполнил предписанную на сегодня норму – я же по-прежнему работал на Тайгкху в её, так называемом, «транспортировочном корпусе». Не тратя больше времени, я что было сил вытянул максимум воды из почвенного грунта со всеми ионами и минеральными солями и отдал её через листву в воздух – всю, без остатка. Я ловко воспользовался ветром: циклон подхватил эту почвенную геобиохимию и унёс на восток, в Тайгкху. Я позлорадствовал – созерцательным учёным Тайгкхи надолго хватит пищи для размышлений о причинах столь резкого колебания химического состава почв и воздуха Ближней Еэуропбы.
Транспортировочная работа – скучна. Считается, что попутно можно заниматься наукой и делать открытия в физике, созерцая течение грунтовых вод и умозрительно моделируя процессы вязкости, текучести и летучести паров. Наша наука умозрительна, отвлечённа и созерцательна. Так работают все экодендроны, хотя каждому из нас более всего на свете интересны лльюдьи и только лльюдьи. Просто мы не догадываемся в этом самим себе признаться.
Я признался. Но только одной Йеэлли. Иногда Йеэлль хорошо меня понимает. Она знает, что по вечерам я льщу себя мыслью о собственном великом открытии. Звёздная радиация угасала, я плодоносил. Вздох – и семечки моих беррезз и оссинн схвачены циклоническим током воздуха и унесены прочь. Я бы, конечно, мечтал, чтобы мои частицы улетали на Улралль, к Йеэлли. Умница Йеэлль уловила моё настроение и ловко вышла из ситуации. Она связала меня с Кьедрпихтхом. Своим голоском, чуть колким, как у всех хвойных, студёно-тенистым и вечнозеленым, Йеэлль объяснила: Кьедрпихтх – глава её ведомства. Он почётнейший учёный во всей созерцательной биологии и специализируется на Низших, особенно – на осмыслении существ лльюдьи. Йеэлль твёрдо посоветовала мне накопить побольше материала, прежде чем заняться самостоятельным созерцанием.
Гм… Честно говоря, этот её величайший мыслитель пересказал мне то, что и так известно среди экодендронов любому младенцу-проростку.
У Кьедрпихтха был очень колкий и сыпучий мыслеглас – как сброшенная хвоя. Даже тон и тембр были горько-сладкие, с характерным смолистым вкусом и запахом. Кьедрпихтх оказался настолько стар, что отчётливо помнил расцвет «Ледникового периода» – так специалистами зовётся эра глобальной кристаллизации вод. Экодендроны в то время воздействовали на среду, чтобы изменить её климат на благоприятный. Они насыщали почву азотом и тяжёлыми элементами, воздух – кислородом и озоном, их листья не отражали, а поглощали звёздную радиационную энергию, чтобы, лежа на грунте, возвращать земле накопленные калории.
«О! – восклицал теперь Кьедрпихтх. – Это был эпохальный проект, работа всех времён и эр!» Результат превзошёл ожидания: климат так изменился, что кристаллический панцирь полностью расплавился. Обнажение земляного грунта дало незапланированный побочный эффект: активизировались Низшие, тела которых способны питаться лишь готовой органикой, а заметнее всех выделились те из них, кого мы называем теперь «лльюдьи». В ту пору мы даже посчитали их полезными: организуя своё питание, эти существа, сокращали численность вредных бобвров и заййтцев.
За несколько тысяч Больших Суток до мировой Войны, когда уже сформировались пять наших сверхдержав – Тайгкха, Джангьли, Авфхрика, Еэуропба и Ссейлва-Аммозсонкх, – правительства Тайгкхи и Джангьлей стали готовить существ лльюдьи к использованию в военном проекте. Кьедрпихтх, рассказывая об этом, так густо зашуршал мыслегласом, что я заронил в себя семя подозрения: не он ли сам, первоклассный биолог и геобиохимик, был генеральным биоконструктором проекта. В начале Войны экодендроны востока за несколько Больших Десятидневок так радикально изменили климат своих терразон, что пересохли грунтовые воды и реки. Не вынеся условий засухи, лльюдьи потекли своей биомассой через весь континент на запад, во влажные терразоны. Это событие мы до сих пор зовём Великим Трансрайонированием Низших из Аозсии в Еэуропбу и далее в Авфхрику.
Биологическое оружие было эффективным. Трансрайонированные лльюдьи организовывали жизненную среду, несовместимую с иными биоформами. Менялись целые ландшафты. Экодендроны запада гибли целыми террарегионами. Выжившие, как Вьязттополь и Биттцза, оказались скованными термидтниками из асфальта, камня и брикетов обожжённой глины. К концу Войны социальная система экодендронов Еэуропбы и Северной Авфхрики была деструктурирована. К несчастью, этот процесс стал неконтролируемым. В последние двести-триста Больших Дней биомасса лльюдьи по причинам внутренней избыточности принялась «рикошетить» по терразонам Глубинной Авфхрики, а после по Джангьлям, Тайгкхе и Ссейлве. Возвратная реколонизация существ лльюдьи привела к катастрофе и к распространению биосреды Низших на все без исключения терразоны планеты.
В сложившейся ситуации победители первыми предложили Мир и стабилизацию климата планеты. Мирный Договор действует уже почти сто Больших Дней. До стабилизации планетарного климата ещё далеко. Идёт подготовительная стадия, и заметны лишь судорожные скачкообразные колебания температур, внезапные образования тайфунов и обильные непредсказуемые вьюги из замёрзших частиц влаги. До сих пор самопроизвольно возобновляются точечные удары подвижных масс лльюдьи по целым биорегионам, причём как в Тайгкхе и Джангьлях, так и в нейтральной Ссейлве.
Уловив момент, я выспросил у Кьедрпихтха, кто именно изучает сегодня причины самоактивации существ лльюдьи.
«Эта информация полезна для темы моего исследования», – добавил я сходу, хотя на самом деле гипотеза, как свежая тема моих будущих созерцаний, взбрела мне на ум в эти самые мгновения. По вечерам, после рабочего дня, я вообще на диво талантлив и подаю незаурядные надежды!
Мыслеглас маэстро Кьедрпихтха потянул время, демонстрируя значимость, потом сообщил мне имя Зекфоййи, мыслителя из Ссейлвы-Аммозсонкх и видного «биоматематика». Никогда не слышал о такой науке. Не скрою, я был удивлен. Я еле дождался вечера, чтобы начать проверять те мысли, что пришли мне на ум во время разговора.
Когда сделалось прохладно, а мои стволы и ветви с избытком накопили глюкозы, когда моя фолиосистема высохла и пожухла, а черешки листьев здорово зудели, готовые обломиться, тогда я связался с учёным Зекфоййей. В его полушарии – в Центральной Ссейлве – теперь как раз начиналось утро. Связь через океан была ужасной, в Корнесфере царили шумы и помехи, но Зекфоййя сменил гнев на милость, когда я назвался работником Кьедрпихтха и бывшим аспирантом Бваом-Бвунгха. После дюжины моих комплиментов его учёному авторитету Зекфоййя был склонен болтать, по-моему, до самого полудня его полушария.
«Биоматематика – это прорыв в фундаментальной науке! – сообщал он мне с потрясающим акцентом, интонации которого сочно похрустывали как мясистые листья суккулентов. – Впервые в науке экодендронов мы идём на эксперимент, то есть на попытку информационного обмена с иной природой. Мы транслируем существам лльюдьи математические последовательности и надеемся рано или поздно наблюдать их реакцию. Активный отклик на геометрические соотношения, логарифмические зависимости, прогрессии и число «П» был бы косвенным признаком их интеллекта».
«Подлинный интеллект, – уверял меня Зекфоййя, – распознает наши трансляции в векторах движения циклонов, в прогрессиях ветра, в пропорциональности антициклонов. Мы формируем погодные условия. Наш проект запустил перманентные пассаты и муссоны. Циклоны на терразонах Еэуропбы движутся параллельно и сонаправленно. В их периодичности сокрыты математические закономерности, выраженные двоичными, десятичными и шестнадцатеричными системами счёта. С помощью Тайгкхи и Джангьлей мы добились пульсации объёмов солёных озёр континента. Кхазспий и Аарралл теперь мелеют и снова заполняются водой с циклами в два либо в три периода по 365,25 Больших Дней. Вы же понимаете значимость этого числа для лльюдьи: столько мельканий светотьмы включают в себя одни Большие Сутки».
«Неужели у лльюдьи десятичная система исчисления? – я оценил их находчивость. – Видимо, по числу их орудийных псевдоветочек?»
«Вы мыслите в верном направлении! – похвалил Зекфоййя. – Но должен вас разочаровать, хоть вы и ученик Бваом-Бвунгха. Никакой осмысленной реакции со стороны лльюдьи за три тысячи Больших Дней наблюдения не последовало. Одно время мы всерьёз полагали, что их ответ – это пульсирующая озоновая дыра. У неё, знаете ли, правильные пропорции, основанные на числе «П», и тенденции к переменному росту и уменьшению. Но, увы, озоновая дыра оказалась лишь побочным результатом их бессознательной деятельности».
В поздний холодный вечер я, наконец, сбросил отслужившую фолиосистему. Обезвоженная листва пала на грунт, чтобы Большой Ночью мне и моим корням было тепло. К утру мой грунт станет от листвы только слаще. Кстати сказать, старый биоматематик не подтвердил и не опроверг мою бредовую гипотезу. Мысль, что взбрела мне на ум этим вечером, уже не отпускала меня. Низшие несомненно склонны к самоорганизации, а лльюдьи вообще во многом похожи на нас. Они редко целеустремлённы, часто хаотичны в поступках, импульсивны в мелочах, безответственны в важном, анархичны во внутривидовом устройстве – словом, как мы, экодендроны.
Старик Зекфоййя и его школа ошибаются. Здоровый разум и не должен реагировать на абстрактные прямые и векторы… Овальная озоновая дыра действительно была осмысленным ответом… Я уже засыпал, размышляя об этом сам с собою.
Внезапно разбуженный, я нашёл внутри себя, в самой моей биозоне, одного из лльюдьи. Он находился во мне уже несколько мельканий светотьмы, что, по их меркам времени, довольно долго. Лльюдьи производил шум. Я имею в виду те резкие колебания воздуха, за миг до которых он вскидывал свои псевдоветви и чем-то грохотал. Остро пахло продуктами горения селитры. После этого кусочки металла вонзались в некоторые мои тела. Было больно. На вкус я определил, что это – свинец. Целые стаи Низших, хлопоча, взлетали с ближайшего пруда. Я подумал: лльюдьи привлекает к себе мое внимание?
Я стал наблюдать за ним. В чём-то я понимаю Вьязттополя – следить за ними интересней, чем за мурраувьями. Существа лльюдьи, как установили учёные, двудомны наподобие тел облеппиххи. Этот, по-моему, ещё не имел завязей, следовательно, был мужской особью. Он сходу отсёк от моего тела четыре опоры и шустро соорудил на них колеблемое на ветру жилище. Я не успел даже понять, чем и как он отсекал эти опоры – кальциевыми дентиновыми выростами, как делают бобвры, или псевдоорганическим образованием вроде «бензплы-држба».
Много суетясь и по-прежнему грохоча, лльюдьи двигался по моей биозоне кругами. В мгновения тьмы он усаживался на одном месте и огнём прожигал в траве овальные либо эллиптические прожоги. Позже лльюдьи пропал. Как уллидтка, он утащил на себе своё жилище, но прежде закинул в мой подлесок те самые три опоры и ещё обломок четвертой. Обломок, как я заметил, составлял примерно одну седьмую своей прежней длины. Я думал… Я же сообщал, что по вечерам я поразительно догадлив… Меня осенило: я наблюдал круги, овалы и эллипсы, а этот лльюдьи оставил мне число «П» – 3 целых опоры и ещё почти 141 тысячную!
Я успел пометить, «окольцевать», контактёра-лльюдьи семечками моих беррезз. Как я и предположил, он отправился на восток, в Мозсктву, ближайший мегатермидтник. Несколько Больших Дней назад особи этого термидтника соорудили на части моей биозоны свои жилища и высадили непристойные плодовые деревья. Если сегодняшняя особь действительно контактёр, то он появится среди этих жилищ и завтрашней весной. Я буду снова наблюдать за ним, я его запомнил.
Полагаю, теперь я могу сформулировать мою гипотезу. Завтра, весной, я, скорее всего, буду снова ленив и безынициативен, а сейчас – сейчас мой вечер. Я полагаю, что Низшие – это начальный этап эволюции. Сотни эпох назад, наверное, уже жила цивилизация интеллектуальных Низших. Она перестроила свой мир под себя, породила Корнесферу – способ эмоционально-рассудочного взаимообщения – и эволюционировала в Высших, в нас, экодендронов, существ полисоматичных, многотелесных. Я успел осмыслить всё это и снова заснуть, сладко передумывая вновь и вновь мою занимательную догадку. Завтра я, пожалуй, расскажу ее Йеэлли…
Посреди Большой Ночи я на мгновение опять был грубо разбужен юркими существами лльюдьи. На сей раз это оказалась целая стайка из полутора десятка шустрых молодых особей. Я прикинул: им было не более 15-20 Больших Дней отроду. Спросонья я соображал туго: сокодвижение в моих телах прекратилось, а холодный наст – ночная кристаллизованная влага – сковал мою биотерриторию, комьями висел на системе вегетации и мешал сосредоточиться. Я только отметил, что юные особи заскочили в мою биозону как раз со стороны тех самых новых минитермидтников.
Сначала я полагал, что существа просто резвились. Подобное происходило теперь каждую полночь, и я даже подумывал, что это их ритуал вроде брачного роения оос и пбчелл. Не понимаю только, зачем для роения им всегда требуется один из моих сочленов – молодая, но крепкая елль. В этот раз существа сцепились псевдоветвями и краткую долю мгновения бешено вились вокруг одной такой елли.
– Снвымгодм! – воздух резко заколебался от их выкриков, после чего существа пропали.
Учёные говорят, что лльюдьи общаются между собой простыми акустическими сигналами. Тогда что это было – «снвымгодм»? Их самоназвание? На кристаллическом насте остались их чёткие отпечатки, образующие правильную, идеальной формы окружность. Мой разум легко различал её геометрическую гармонию, почти постоянный радиус, число «П» в длине цепочки следов. Кажется, ритуал оказался ещё одной попыткой контакта.
Уже засыпая, я твёрдо решил, что завтра, едва начнется весна, я пожертвую своими принципами и прорасту на прежней моей территории среди жилищ лльюдьи. В этих садах, на этих неприличных плодовых деревьях, на этих ябблоннях я буду плодоносить всеми своими новыми ветвями. Я уже решил: я принесу им 31415 плодов ябблонни! Число «П», помноженное на десять тысяч. Если они подлинно разумны, если догадка моя хоть в чём-то справедлива, то они, лльюдьи, непременно сложат плоды вместе и сосчитают!
Это будет наш первый осознанный инфоконтакт. Вот только интересно… А способны ли лльюдьи к такому же взаимодействию между собой как мы, экодендроны.
________________
Максим Форост, 2004 годРег.№ 0148139 от 11 декабря 2013 в 13:20
Другие произведения автора:
Нет комментариев. Ваш будет первым!
