НАШЕСТВИЕ (10)

10 июня 2014 — Лев Казанцев-Куртен

(продолжение)

Начало см. Агент НКВД

«НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ, ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!»

1.

Наступил ноябрь. У офицеров, каждый вечер собирающихся в казино, поослабла эйфория первых дней нового наступления немецких войск на Москву. Слишком большой ценой теперь давался вермахту каждый километр, приближающий их к вожделенной столице Советского Союза. Слышались жалобы на непроходимые русские дороги, на которых застревает техника. А те дороги, по которым можно было бы в течение полусуток доехать до Москвы, то и дело перекрывались заслонами. Были эти заслоны разные – от нескольких смельчаков с пушкой и пулеметом, до хорошо укрепленных оборонительных рубежей. Привычные танковые охваты тоже стали затруднительны – танки из-за нехватки горючего останавливались на половине пути из-за невозможности своевременно доставить его. Машины тонули в грязи. Обездвиженные стальные коробки становились удобными мишенями для русских.

По донесениям осведомителей, было известно, что в передовых частях уже давно не пахнет победным духом. Холод и распутица доконали самых стойких. Отправка на Восточный фронт для солдат и офицеров сделалась наказанием. Сводки берлинского радио с Восточного фронта стали сдержаннее и скупее. Оставалось только ждать: доползет ли выдыхающаяся армия до Москвы или застрянет где-то на подступах к ней.

Верховное главнокомандование терзало адмирала Канариса вопросом: где же ваша действенная помощь армии, которую вы ее обещали? Адмиралу нечего было им ответить, кроме как высказать фюреру идею о тотальной засылке агентов и диверсантов, подготовленных из русских военнопленных. Гитлеру понравилось слово «тотальная», произнесенная Канарисом на очередном разносе, и на некоторое время небо над головой шефа абвера прояснилось.

2.

Павел теперь часто бывал у Эрики. Он увозил ее из казино и оставался на ночь. Они обходились минимумом слов, а если и разговаривали, то ограничивались лишь незначащими темами, словно забывая о войне. Они отдавались во власть любви, у которой не было прошлого и у которой, они оба знали, не будет будущего. Зато настоящее в уютной спальне Эрики расцвечивалось праздничными красками и наполнялось опьяняющей и неутолимой страстью. Впервые за несколько прошедших лет с того момента, как он встал на скользкую тропу рыцаря плаща и кинжала, он любил женщину, забывая, что он лазутчик в стане неприятеля. Он любил Эрику и на этот час скидывал тесную шпионскую шкуру.

Но однажды, незадолго до седьмого ноября, его шпионская сущность взяла верх. Эрика после ужина пошла принять душ, а Павел решил осмотреть ящики ее письменного стола. Верхний и средний ящики были почти пусты – несколько малозначащих бумажек – врачебные рецепты, довоенные жировки за квартиру, школьная тетрадка, где несколько страниц были заполнены цифрами с ее дневными расходами. В нижнем ящике лежало несколько старых газет, папка с почетными грамотами на имя Астаховой Ноны Петровны, матери Эрики. Подо всем этим Павел увидел старую папку с потертыми коричневыми корочками. В ней было немного бумаг. Павел развязал тесемки. Первой, что он увидел, это была фотография молодого мужчины в красноармейской форме, в фуражке с большой звездой, с шашкой на боку. На обороте было коротко написано:

«Дорогой моей Но-Но от Меня. 4 июня 20 г.».

Под фотографией лежал потертый на сгибах пожелтевший листок ломкой бумаги с бледным машинописным текстом:

«Дорогая супруга нашего незабвенного друга и комиссара товарища КОХА Федора Ивановича, с прискорбием сообщаем, что 5 ноября с.г. он героически пал на поле боя от белогвардейской пули за дело Рабочего Класса. Командир полка им. тов. Троцкого Иринин Б.Т. 5 ноября 1920 г.».

Павел удивленно повертел листок в руках и убрал в папку. Он не стал смотреть остальные бумаги, находившиеся в ней.

– Отец Эрики комиссар полка, погиб на Перекопе? – подумал удивленно.

Хотя они почти не говорили о своем прошлом, но кое-какие отрывочные сведения Эрика о себе Павлу дала. Да, она сказала, что отец ее чистокровный немец, мать русская, но хорошо говорившая по-немецки. Да, отца она совсем не помнит потому, что он умер в двадцатом году от тифа. Но он не умер, оказывается, а он погиб, и не от тифа, а от белогвардейской пули.
Дочь комиссара… Конечно, немцам лучше этого не знать.
В эту ночь Павел любил Эрику особенно нежно и с особенной страстью.

3.

Павел регулярно слушал военные сводки берлинского радио и московского Совинформбюро. Он сравнивал то, что говорили немцы с тем, что сообщали наши и о чем умалчивали. Да, немецкие войска приближались к Москве. Кажется, на грани падения Тула. В блокированном Ленинграде голод. Занят Волоколамск. Но это уже нельзя назвать ударами бронированным кулаком. Это было скорее подползание выдохшегося зверя к вожделенной цели.

Шестого ноября Павел, как обычно, в семь часов вечера включил приемник, настроил его на московскую волну, ожидая сводку Совинформбюро, но вместо нее услышал какой-то непонятный шум и потрескивание эфира. Затем кто-то объявил:
– Товарищи, торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями Москвы объявляется открытым.

До слуха Павла донеслись энергичные аплодисменты большого зала, сменившиеся томительной паузой. Но вскоре тот же голос торжественно объявил:
– Слово для доклада имеет товарищ Сталин.

Павел радостно вскинулся: Сталин! Сталин в Москве! Москва празднует! Радиоволны донесли до его ушей гром оваций. Затем резко наступила тишина. Раздался голос Сталина:
– Товарищи, прошло двадцать четыре года с тех пор, как победила у нас Октябрьская социалистическая революция, и установился в нашей стране социалистический строй – Сталин говорил негромко, размеренно, с сильным грузинским акцентом. Слова его были успокаивающими. Он говорил о тяжелом положении страны, о том, что враг захватил огромную часть ее территории, дойдя до стен Москвы и Ленинграда, несмотря на героическое сопротивление Красной армии и флота. Он говорил о том, что Гитлер бросает все новые и новые армии и дивизии, стремясь закончить войну до наступления зимы, все больше и больше истощая свои силы и ресурсы, и подчеркнул, что в результате четырехмесячных боев Германия оказалась более ослабленной, чем Советский Союз, который только набирает силы. Далее Стали сказал, что героическое сопротивление Красной армии сорвало план Гитлера «молниеносной войны», по которому он собирался разделаться с Советским Союзом за полтора-два месяца.

Доклад вождя неоднократно прерывался громкими овациями зала. А Сталин, выждав, пока утихнут очередные овации, продолжал доклад. Он сказал, что Гитлер полагал, что война обострит в СССР внутриполитическую ситуацию, вызовет конфликт между рабочими и крестьянами, между разными народами, населяющих страну, но просчитался – никогда еще советский тыл не был так прочен, как теперь, в дни невзгод. Советский строй выдержал выпавшие на него испытания, которые могли бы привести к краху любое другое государство. Это означает, что советский строй является наиболее прочным строем, а моральный дух нашей армии выше, чем немецкой, потому что она защищает Родину и правое дело.

В конце доклада Сталин проанализировал причины недавних поражений и неудач Красной армии: внезапное и вероломное нападение, нехватка танков, самолетов, пушек и минометов. Вождь обратился к труженикам тыла, призвав их работать не покладая рук, чтобы непрерывно обеспечивать в достатке фронт вооружением, а заводы и фабрики – сырьем.
Заключая свой доклад, вождь сказал:
– Мы можем и должны выполнить эту задачу.
– Сделав паузу, Сталин провозгласил:
– За полный разгром немецко-фашистских захватчиков!
– За освобождение угнетенных народов, стонущих под гнетом гитлеровской тирании!
– Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза!
– Да здравствуют наша Красная армия и наш Красный флот!
– Да здравствует наша славная Родина!
– Наше дело правое, победа будет за нами!
Торжественное собрание закончилось.

Павла переполняла радость, с которой ему хотелось с кем-то немедленно поделиться. Несмотря на уже поздний час, он оделся, и поехал к Алексеевым. Сергей Дмитриевич и Любовь Трофимовна только собирались ложиться. Визит Павла застал их врасплох. Любовь Трофимовна встретила его в наспех надетом халате на длинную ночную сорочку, Сергей Дмитриевич натянул только бриджи.

– Что случилось? – встревожено спросил он Павла.
– Случилось. Случилось такое, что нам с вами нужно обязательно это отметить, – весело ответил Павел, вынимая из портфеля бутылку французского коньяка, купленного в казино по дороге. – Даю вам десять минут для принятия парадного вида. А я пока похозяйничаю на кухне. Я прихватил не только коньяк, но и кое-что закусить.

Вскоре на кухню вышел Сергей Дмитриевич – в немецком офицерском кителе с медалью на груди. Любови Дмитриевне потребовалось немного больше отпущенных десяти минут. Она появилась в темно-сером платье.

– Не томите душу, – сказал Сергей Дмитриевич. – Наши ударили по немцам?
– Пока нет, – ответил Павел. – Я только что прослушал торжественное заседание из Москвы, посвященное Октябрьской революции, на котором с большим докладом выступил товарищ Сталин. Он сказал: «Наше дело правое, победа будет за нами!».
– Сталин в Москве, – захлопала в ладоши Любовь Трофимовна.
– В Москве.

Павел постарался пересказать доклад вождя и передать им то же чувство, которое охватило его – это уверенность в том, что враг будет разбит. Его некоторая обида на Сталина за слова, что враг напал внезапно, словно разведчики не предупреждали его о готовящейся войне, о чем и Павел передал в Москву несколько донесений, перекрывалась общим настроением доклада: победа будет за нами!

– Если Москва празднует, то, значит, Сталин уверен в том, что Москву не сдадут, что Гитлер обломает об нее зубы, – сказал Сергей Дмитриевич, на правах старшего по возрасту, поднял стопку с коньяком и высказал пожелание:
– Дай Бог к весне добить Гитлера.
– Ура! – негромко крикнули Павел и Любовь Трофимовна.

4.

Утром жители Крайска на трубе городской ТЭЦ увидели красный флаг. Он, вздуваемый ветром, гордо реял над городом. Оберштурмбанфюрер Ланг бушевал, но снять флаг немцам удалось только ближе к вечеру – треть верхних перекладин ступеней были обильно смазаны каким-то жиром. С трудом Лангу удалось найти смельчака, решившегося подняться на трубу. Им был курсант из абвергруппы Антипов. До войны он был монтажником-высотником. Война сделала его сначала красноармейцем, а затем военнопленным.

– Зачем вы это сделали? – удивленный смелостью курсанта, спросил его Павел. – Вы захотели отличиться?
– Для меня это семечки, герр гауптман. Разве это высота? – ответил Антипов. – Да, по правде говоря, и показать себя хотелось.

Через неделю с веселой улыбкой Антипов сел в самолет, чтобы приземлиться в Подмосковье.

(продолжение следует)