ЛЕЙТЕНАНТ АБВЕРА (18)

 

(продолжение)

Начало см. Агент НКВД

В ШПИОНСКОМ ЛОГОВЕ

1.

Начальник разведывательно-диверсионного центра майор Рюккерт принял Павла в просторном кабинете за длинным письменным столом. Вдоль левой стены тянулись стеллажи с книгами, по правую – два больших окна, задрапированных плотными шторами. У окон стояли два широких кожаных кресла. В углу весело играл огонь, потрескивали березовые полешки.

Усадив Павла в кресло, Рюккерт сам сел во второе, вытянув длинные ноги в высоких лакированных сапогах. 



Он расспрашивал Павла о берлинских новостях, интересовался светскими сплетнями. Он разговаривал с Павлом, словно с заскочившим на огонек приятелем. И только через полчаса пустой болтовни, майор сделал серьезное лицо и проговорил:
– Вам, обер-лейтенант, придется плотно заняться нашими подопечными. Все они русские, но многие не помнят России, а некоторые и вообще в ней не жили. Они не знают нынешней жизни в Советском Союзе. Подозреваю, что есть такие, которые по-русски говорят с акцентом на архаичном языке. Понимаете. Попади они в Россию, их первый же встречный сдаст в НКВД. Вам нужно, как можно детальнее натаскать на нынешних советских реалиях: научить новым словам, по-русски есть, спать, общению между собой и прочему. В вашем распоряжении три месяца. Их обучение должно быть закончено к концу января. Для всех курсантов вы будете, скажем…

– Обер-лейтенантом Шульцем, герр майор, – подсказал Павел и пояснил – Мне уже приходилось им бывать. Должен ли я их готовить в общем плане или сразу нацеливать на определенные области России? – сразу же поинтересовался он.

– Да, Москва, Ленинград и Минск. 
– Ясно, герр майор.
– Завтра приступите к знакомству с курсантами, а сегодня обустраивайтесь. Во избежание эксцессов со стороны поляков, весь персонал живет на территории школы в общежитии. Жить в польских домах мы не рекомендуем. 
– Но я приехал не один, герр майор, – обескуражено сказал Павел. – Со мною моя невеста.
– А я жену оставил дома, – сказал Рюккерт. – Ее не устраивает моя походная жизнь и походные койки. Не боитесь, что ваша невеста насмотрится на наше житье и сбежит от вас?
– Пусть это произойдет сейчас, герр майор, чем после свадьбы, – ответил Павел. 
– Ничего кроме комнаты в общежитии я вам с невестой не могу предложить, обер-лейтенант, – сказал Рюккерт. – Не знаю, понравится ли это ей.
– Благодарю, герр майор, – улыбнулся Павел.

2.

Комната была маленькой и обставлена спартански: в ней стояла деревянная кровать, возле нее тумбочка, вешалка для одежды при входе, небольшой шкаф и два стула. В углу – висел умывальник. Общий туалет находился в одном конце барака. 

Сопровождающий Павла и Лоту унтер-офицер проводил их и в столовую. 

Вернувшись в комнату, Павел тщательно обследовал комнату, но подслушивающих микрофонов не обнаружил. Зато сквозь фанерные стены доносились малейшие шорохи. Павел шепнул Лоте, указав на стены:
– Здесь о делах ни слова.
– Я поняла, – ответила шепотом девушка и вдруг защебетала – Ах, Пауль, иди ко мне… Ну, же… Раздень меня…
Потом она кинулась на кровать:
– Целуй меня всю, всю, всю… 

При этом Лота ворочалась и трясла кровать так, что та заскрипела.

– Помогай мне, – шепнула Лота Павлу.

Минут двадцать кровать ходила ходуном под их телами, Лота стонала, изображая восторги любовной игры, хрипел Павел.

– Нажми, милый… Засади поглубже… А-а-а!..
– Откуда ты это знаешь? – Павлу только и оставалось шепотом спросить девушку – настолько это было похоже на настоящие любовные восторги.
– Знаю, – коротко ответила Лота.

Жильцам соседних комнат лейтенанту Бергу в за одной стенкой и обер-фельдфебелю Ругге за другой оставалось лишь исходить завистью к вселившимся по соседству обер-лейтенанту и его страстной подруге.

Лота поднялась с койки, подошла к рукомойнику и возмущенно воскликнула:
– Пауль, здесь только холодная вода. 

Павел взял кружку и ответил:
– Пойду, спрошу, может, у кого найдется кружка горячей воды.

Горячая вода нашлась в чайнике у обер-фельдфебеля Ругге.

– Приобретите в Варшаве электроплитку, герр обер-лейтенант, – посоветовал он Павлу. – А то бриться придется холодной водой.

Павел вышел на крыльцо покурить. Когда он вернулся в комнату, Лота уже лежала у стены, укрывшись одеялом.

Павел снял китель и сапоги и лег поверх одеяла.

– Ты. Что, так и будешь теперь спать? – прошептала Лота. – Здесь места хватит двоим. Ложись нормально.

Лота вскоре уснула, приткнувшись лицом к плечу Павла. Павел смотрел на раскачивающийся за окном фонарь, висевший на столбе, и сердце его наполнялось нежностью к доверившейся ему девушке.

Утром Павел, глядя на стекающие по оконному стеклу дождевые капли, сказал одевающейся Лоте:
– Чем тебе в скуке убивать свое время в комнате, я предлагаю тебе заняться учебой. Умение работать на рации, шифровать и стрелять из пистолета не лишние в нашем деле. Если хочешь, я поговорю с майором Рюккертом, чтобы он разрешил тебе посещать занятия?

Лота не возражала. Рюккерт такое разрешение дал. Лота приступила к занятиям.

3.

Разведывательно-диверсионный центр больше напоминал тюрьму – по внешнему периметру он был окружен колючей проволокой под высоким напряжением и трубчатыми спиралями Бруно, кроме въезда, где стоял усиленный пост, на высоких мачтах висели прожектора, готовые в одну секунду осветить всю территорию центра, расположившегося в усадьбе согнанного с места польского магната. Покидать расположение центра могли только офицеры. Унтер-офицеры и солдаты охранного подразделения выходили за ограждение только при наличии увольнительной для того, чтобы посидеть в местном кафе, посетить бордель с польскими проститутками. Выезд за пределы Прушкува им был запрещен. Курсанты покидать пределы центра права не имели.

Их было здесь сорок три человека. Они были собраны из Франции, из Югославии, из Чехословакии, из Германии и из самой Польши. Одним словом, с бору по сосенке. Несколько человек были освобождены из тюрем. Кто-то сидел за грабеж или мошенничество, кто-то за фальшивомонетчество, кто-то за убийство. Одну группу составляли эмигранты в возрасте сорока-сорока пяти лет, бывшие офицеры Белой армии, вторую – от двадцати лет и до сорока, не успевшие повоевать и даже никогда не видевшие России. На втором этапе обучения курсанты подразделялись на три подгруппы: подгруппа «А» – агентурная разведка, подгруппа «Д» – диверсии и террор и подгруппа «Ф» – радисты. Наиболее многочисленной была подгруппа «Д» – в нее зачислялись все те, кто по тем или иным показателям не подходил в подгруппы «А» и «Ф».

Курсанты к моменту приезда Павла еще не были распределены по подгруппам, поэтому в этом не последним слово было за ним. Он знакомился с их личными делами и с самими курсантами.

– Давно из России, Капралов? – спросил Павел мужчину, чье крупногабаритная туша едва вмещалась в кургузый солдатский мундир австрийской армии.
– В двадцатом году драпал вместе с Врангелем из Крыма, – хмуро ответил Капралов.
– Вы в двадцать два года были уже штабс-капитаном. За какие заслуги вы столь быстро им стали, начав воевать в пятнадцатом году вольноопределяющимся?
– Хорошо красных бил вместе со Слащевым. Он и произвел меня из подпоручиков сразу в штабс-капитаны. 
– После эвакуации войск из Крыма вы некоторое время жили в Турции.
– Да, в Галлиполийском лагере. Оттуда удалось перебраться в Югославию. 
– Вы направлены к нам по рекомендации РОВСа. 
– Мне было предложено, и я согласился.
– Почему? 
– Я вижу, что на данном этапе только Германия может помочь нам очистить Россию от большевистской заразы.
– Зачем нам ее освобождать? Для вас? Чтобы вы могли вернуть ваши имения?
– Если Германия не сделает этого сейчас, то завтра большевики освободят ее от вас, герр обер-лейтенант. 
– Речи о войне между Россией и Германией пока нет.
– Для чего же тогда вдруг мы понадобились вам, герр обер-лейтенант? – усмехнулся Капралов. – Вы, немцы, народ практичный и попусту тратить деньги не станете…

Капралов был умный, проницательный и находчивый враг. Правда, он был вспыльчивым человеком и мог принимать скоропалительные безрассудные решения. Павел сделал короткую пометку в его досье: «Подгруппа «А». 

Курсант Липидов был молод, неврастенического сложения, с постоянно бегающими длинными пальцами музыканта. Ему исполнилось двадцать семь. Из них восемь он отбыл на каторжных работах во Франции за убийство пожилой женщины.

– Что вас, Липидов, толкнуло на убийство мадам Жемье?
– Мне было восемнадцать, когда мы с нею познакомились. У нее был большой галантерейный магазин. Я слышал, что им требуется рабочий и пришел туда справиться насчет работы. Мадам Жемье предложила мне стать ее любовником и пообещала за хорошее обслуживание купить подержанный «опель». А через год она меня просто выставила за дверь в том, в чем я пришел и с двадцатью франками в кармане. Мне стало обидно, я хотел вытрясти из нее если не машину то хотя бы ту тысячу франков, которая, я знал, лежала у нее дома в сейфе, ударил ее, а старуха и отдала концы. Я забрал из сейфа, как я считал, честно заработанные мною деньги и отбыл восвояси, а через два дня меня арестовали, обвинили в грабеже и убийстве и дали двадцать лет каторжных работ. К счастью, война освободила меня. Спасибо вашим солдатам.
– Мадам была недовольна тобой.
Липидов усмехнулся:
– Я старался. Ей было хорошо.
– Сколько же лет было мадам Жемье?
– Ей было за шестьдесят. Пожила старушка.
– Вас устраивает, Липидов, то, что Германия приняла вас на службу?
– Вполне, герр обер-лейтенант. Мой отец был жандармским офицером. Большевики его кокнули, а нас с матерью вывез во Францию его брат, где кроме нищеты мы ничего не знали. 
– Вы где-то учились?
– Я закончил кадетский корпус в Белграде. 

Павел написал свою рекомендацию в досье Липидова: «Подгруппа «Ф».

4.

За отведенную ему неделю для первичного знакомства с курсантами смог оценить подобравшийся в центре контингент и признать, что здесь собрались непримиримые враги советской власти и на службу Германии они все пошли сознательно. Их убеждение о том, что «Германия пойдет освобождать Россию, чтобы восстановить монархию, посадив царем или правителем угодного ей человека», Павел не оспаривал и не посвящал их в планы Гитлера насчет России, которая, по мнению фюрера, должна исчезнуть с карты мира навсегда.

Павел начал заниматься с курсантами современным русским языком, увязывая его с нынешними реалиями жизни в СССР. А микрофотопленка с их физиономиями и данные на всех них уже лежали в тайнике. Дело оставалось за малым – отправить в Берлин Лоту, которая с увлечением занялась изучением шпионского ремесла. 

5.

Падал мокрый снег, укрывая почерневшую раскисшую от дождей землю. Занятия в центре шли полным ходом. К Рождеству Лота успешно сдала очередные зачеты по стрельбе и радиоделу. Павел выхлопотал ей разрешение на поездку в Берлин.

– Она соскучилась по отцу, – объяснил он Рюккерту.

Майор подписал ей пропуск на проезд в оба конца, предупредив Павла, что она должна вернуться к третьему января, иначе пропуск станет недействительным. 

Упаковав и надежно спрятав материалы на курсантов в чемодан, Павел с грустью отвез Лоту на вокзал и глазами проводил ее фигурку в сером пальто до входа, фигурку, вдруг ставшей ему близкой и родной. 

Это случилось на четвертый день их пребывания в центре. Перед сном они в очередной раз раскачивали скрипучую кровать, имитируя горячую любовь так, чтобы их восторги слышали в соседних комнатах. Павел обнимал извивающееся тело Лоты, прикрытое тонкой ночной сорочкой, которая на ней задралась, и он вдруг обнаружил, что она без трусиков. Он не помнил, как он вошел в нее. Девушка в этот момент всамделишно застонала.

Потом Лота плакала, а он шептал ей: 
– Прости меня… прости, Лота… Это больше не повторится… 
Лота же, подняв мокрое от слез лицо, сказала ему:
– Глупый, я же плачу от счастья, а ты хочешь, чтобы я заплакала от горя, что это больше не повторится?



С этого вечера, обладая друг другом по-настоящему, им больше не нужно было имитировать вырвавшиеся на волю свои любовь и страсть.

(продолжение следует)