Контргамбит Фалькбеера

Это было странно.

В предыдущих партиях мой сосед по купе продемонстрировал полное незнание шахматной теории, в этой же быстро разыграл длинный вариант контргамбита Фалькбеера. Еще больше я удивился, когда он, не задумываясь, пожертвовал пешку, потом фигуру и, наконец, сделал парадоксальный ход ферзем. В нем-то и заключался замысел черных. Возникло положение, в котором белые во избежание худшего должны возвратить фигуру, и черные получают более чем достаточную компенсацию за пешку.

Тяжелые, тревожные воспоминания нахлынули на меня.

– Откуда вы знаете эти ходы?  – спросил я. Мой противник медлил с ответом.

– С этой позицией, – продолжал я, – связана какая-то тайна. Эту новинку применили против меня в последнем первенстве области. Я всю жизнь играю королевский гамбит, слежу за всеми открытиями в этом дебюте, поэтому могу утверждать, что это была новинка. И вот когда эта самая позиция стояла на доске, подошел…  Нет, лучше я расскажу с самого начала.

Мой сосед кивнул. Он слушал очень внимательно.

– Необычное это было первенство, загадочное. Неожиданности начались с первого тура. Бессменный чемпион области мастер Рац потерпел поражение от Заурова, молодого, никому не известного кандидата в мастера. Проиграл он и вторую партию – не очень сильному кандидату Иванову. Прошло несколько туров, и выяснилось, что это не было случайностью: Зауров и Иванов лидировали со стопроцентным результатом.

Иванова я знал давно, и мне всегда казалось, что ему что-то мешает проявить свою истинную силу. Импульсивность, неуравновешенность, может быть. Неуверенность… Теперь же он играл вдохновенно, с огромной верой в себя. Впрочем, так продолжалось до восьмого или девятого тура. Затем с Ивановым стало твориться что-то непонятное. Если в начале соревнования он находился в прекрасном настроении, то теперь становился все мрачнее, все больше замыкался в себе. И все же, как бы по инерции, он продолжал выигрывать, правда, без прежнего блеска. После одиннадцати туров Иванов и Зауров имели по одиннадцать очков! На три очка отставал Рац. Я шел четвертым.

В двенадцатом туре я встречался с Зауровым. Не помню уж почему, но он начинал свои партии на полчаса позже остальных. Так что когда мы сели за доску, Иванов успел уже выиграть и уйти. Я разыграл белыми королевский гамбит. Зауров избрал контргамбит Фалькбеера. Тут-то он и применил эту новинку. Я ждал от Заурова чего-то подобного: в каждой партии он создавал острейшие позиции, шел на смелые, часто сомнительные жертвы. Казалось, именно в риске, в балансировании на краю пропасти находил он смысл и радость игры. Я принял жертвы – другого выхода не было – и после хода черного ферзя надолго задумался. Неожиданно Зауров заерзал на стуле. Я поднял глаза и вздрогнул. Рядом с ним стоял Иванов (я и не заметил, что он вернулся) и глядел на доску. Глядел с неподдельным ужасом! Прошло несколько секунд, Иванов встрепенулся и поспешно вышел из зала. Это было так необъяснимо, так странно, что не мог уже думать ни о чем другом и быстро проиграл.

На следующий день все с нетерпением ждали главную партию турнира – поединка Заурова и Иванова. Как обычно, через полчаса после начала тура судья включил часы Заурова. Вскоре показался Иванов. Как он изменился за одни сутки! Лицо осунулось, глаза погасли. Он забился куда-то в угол и уткнулся в газету. Прошло минут сорок, Заурова не было. «Психологический трюк»,– сказал кто-то. Вспомнили межзональный турнир в Сусе. Фишер намного опаздывал на партию с Решевским. Когда тот уже не сомневался, что ему будет присуждена победа ввиду неявки противника, появился улыбающийся Фишер. Решевский, несмотря на большое преимущество во времени, проиграл без борьбы.

Но вот прошло еще двадцать минут. Флажок на часах Заурова упал, и Иванов стал единоличным лидером. Он отнесся к этому совершенно равнодушно, тут же ушел.

Именно с ним играл я белыми в очередном туре. Снова был контргамбит Фалькбеера, те же жертвы, тот же ход ферзем. Я взглянул на Иванова. Его лицо не выражало ничего, кроме мрачной апатии. Я применил усиление – возвратил фигуру, но мой соперник был явно к этому готов. Он быстро сделал несколько тонких ходов и добился перевеса. И тут случилось нечто неожиданное: Иванов начал играть настолько слабо, что скоро должен был сдаться. Дистанция между ним и Зауровым, однако, сохранилась: тот опять не пришел на тур.

Без всякого сопротивления проиграл Иванов и последние пять партий. В итоге он занял лишь четвертое место, пропустив вперед Раца, еще одного мастера и меня. А Зауров так и не появился.

Мой попутчик долго смотрел на мелькавшие за окном деревья.

– Его убили, – сказал он.

– Как убили? Кто?

Он взглянул на шахматы, поправил несколько фигур.

– Иванов. Я был его защитником на суде. Многое он мне рассказал. Вы говорите, Иванов играл вначале так хорошо, как никогда? Я догадываюсь, почему. Месяца за два перед турниром он женился. А для него счастье всегда означало одно: любимую и любящую жену. Вот это-то счастье на него и свалилось. Только длилось оно недолго. В середине турнира    Иванов почувствовал, что отношение жены к нему стало другим. Любовь сменилась равнодушием, а вернее, скрытой враждебностью. Многое подсказывало ему причину такой перемены, причину самую банальную и самую страшную – неверность жены. Но он гнал от себя эту мысль.

Однажды по телевизору шла передача о его кумире Каспарове. Иванов решил досмотреть ее до конца, даже если придется опоздать на тур. В последнее время жена начинала нервничать, если он отправлялся на игру позже обычного. Эта же небывалая задержка вызвала у нее настоящую вспышку гнева. Иванов выскочил из квартиры и направился в шахматный клуб. Он уже сворачивал за угол, как вдруг на противоположной стороне улицы заметил Заурова. Тот быстрыми шагами шел по направлению к его дому. Иванов хотел вернуться, но почему-то передумал.

Возвратившись после игры домой, он обратил внимание на шахматы. Они всегда стояли на журнальном столике, последние дни – именно эта позиция. – Мой сосед показал на доску. – Он готовил новинку против своего старого противника. Точнее, против вас, как я понимаю. Иванову показалось, что фигуры стоят не так аккуратно как всегда. И тетрадь с вариантами лежала будто бы на другом месте. Жена к шахматам никогда не притрагивалась. В нем происходила мучительная борьба. Подсознательно он уже все понимал –  на уровне сознания ничего не хотел знать, отчаянно искал другие объяснения. Борьба эта закончилась на следующий день. Когда Иванов увидел это положение в вашей партии с Зауровым, сомнений у него больше не оставалось: самое ужасное, что могло произойти в его жизни – произошло. Он убил Заурова в тот же вечер, а играть продолжал только для того, чтобы не навлечь на себя подозрения.

Минуту мой попутчик молча смотрел на шахматы.

– Мне все же непонятно, – заговорил он вновь, – как мог Зауров решиться применить этот вариант.

– Наверное, он был уверен, что Иванов в зале больше не появится. Кроме того, это можно объяснить его страстью к риску. Очевидно, правы те, кто утверждает, что по стилю шахматиста можно определить его характер. А что стало с Ивановым?

– Он получил восемь лет. В убийстве он сознался сразу, но надеялся, что доказательство измены поможет ему. Действительно, к нему можно было применить статью: «убийство в состоянии сильного душевного волнения». Поэтому Иванов и показывал мне эти ходы, просил сравнить ту тетрадь с бланком вашей партии с Зауровым. Первый и, думаю, последний раз мне пришлось строить защиту при помощи шахматных вариантов. Судей, конечно, такие доказательства не убедили.

Мы стали складывать фигуры. Продолжать эту партию мы не могли.

.

Другие произведения автора:

Борис Мокроусов

Удивительная судьба трех песен Мокроусова

О том, чего нет