АГЕНТ НКВД (5)

 

(продолжение)





О Б И Д Ы   В  С Е Р Д Ц Е   Н Е   Д Е Р Ж А 

1.

Вот он и Крайск. Грязная после долгой дороги «эмка», осторожно ползла по разбитой окраинной городской улице мимо приземистых, вросших в землю домиков и мимо покосившихся серых заборов. Улица называлась Коммунистической. На домах – ни одного номера.



– Еще немного, – сказал Громов после очередной встряски и чертыханья водителя Володи.
– Назад пешком пойдете, товарищ старший лейтенант, – ответил Володя. – Еще один раз так долбоё*немся и машине – капец.
– Не стони, брат, не в артели «Долбаный труд» работаешь, – ответил Петр Данилович. – Нужно, нас отсюда на руках понесут.
– Ага, ногами вперед, – парировал Володя.

Павел молчал. Два дня назад майор Шатров сказал ему: 
– Женщину мы тебе нашли. Заняли у крайских чекистов их осведомительницу. У неё есть брат, но сейчас он сидит. Они оба лишенцы. Их отец в Крайске до революции служил околоточным надзирателем. Зовут твою пассию Инна Поплавская. Работает она портнихой в ателье.

Машина остановилась.

– Прибыли. Дальше нам ехать не следует, чтобы не привлекать внимание соседей, – наконец, сказал Громов. – Иди, ловелас, дама тебя ждет. Её дом от этого по счету пятый, на калитке написана цифра «32».

Павел вышел и под мелким моросящим дождем пошел по дорожке, скользкой от размокшей глины.

Домик незнакомой Инны выглядел опрятно. Из трех окошек с белыми занавесками выглядывали цветы в горшочках. 

Павел толкнул калитку и услышал злобный лай собаки, загремевшей цепью.

– Щас, минуту, – послышался женский голос, легкая возня, шлепанье ног и лязг засова.
– Входите, – пригласила женщина Павла. Выглядела она лет на тридцать с небольшим хвостиком. Приятное лицо ее светилось располагающей к себе улыбкой. Темные волосы были убраны под белый платочек. Под ситцевым платьем чувствовалось крепко сбитое сильное тело. Встреть Павел ее где-нибудь в городе, непременно оглянулся бы.

– Я от дяди Вани, – сказал Павел.
– Да я поняла, – ответила женщина. – А я Инна. Идите прямо в дом. Кузьма заперт.



Павел понял, что Кузьма – это пёс, выглядывающий из будки через решетку, приставленную к ее входу. Кузьма недовольно рычал.

– Одна живу, – пояснила Инна. – Без собаки никак нельзя. Всякий народ тут шляется.

Павел прошел небольшие сени. В доме царил спиртовой запах яблок и варящегося варенья. Инна скинула с босых ног калоши и прошла на кухню. Пол в доме был чисто вымыт и застелен домоткаными половиками.

– Вы проходите в горенку. Я сейчас управлюсь с вареньем, и мы будем обедать, – сказала она. – Вы, наверно, с дороги проголодались.
– Не то слово, – признался Павел, стаскивая сапоги, залепленные грязью, и добавил: – Только давайте, Инна, сразу перейдем на «ты».
– Ага, давай, – согласилась Инна. – Мы ж с тобой полюбовники. Только я не поняла твоего начальника – всамделешне или так, шутейно.

Павел не знал, что ответить. Он откинул ситцевую занавеску и вошел в жаркую, от топящейся печки, кухню.

– Ух, ты, – сказал он. – Тут у тебя баня.
– А ты посиди в горенке. Там окошко открыто. Не так жарко. Да и скинь ты свою робу, – ответила Инна и улыбнулась: – Полюбовничек ты мой. 

В горнице действительно было прохладнее. В углу висели иконы, теплилась лампадка. Под иконами высилась гора белых подушек на высокой кровати, покрытой розовым пикейным покрывалом. Между окошками стоял стол под белой скатертью. Над ним, на стене, в раме виднелись фотографии. Другой угол занимал украшенный резьбой, буфет, а рядом с ним громоздился тяжеловесный шкаф для одежды. Из горницы шел проход в соседнюю комнату. Она была меньше. В ней стояла застланная байковым одеялом узкая кровать и небольшой стол в углу. 
– Это комната Феди, моего братишки, – услышал за спиной Павел голос Инны. – Но он сейчас далеко и еще не скоро приедет… Идем обедать. Будь, как дома.

Павел снял гимнастерку и повесил ее на спинку стула.

2.

– Нам, Инна, нужно договориться, где и когда мы с тобой познакомились, – сказал Павел, садясь за стол. – Это должно было произойти в конце июля.
– Как скажешь, – ответила Инна, наливая в тарелку щи.
– Наверно, лучше в кино. 
– Я смотрела в июле «Два друга, модель и подруга». Только я была не одна. 
– Забудь, с кем ты была. Ты ходила одна. В каком ряду ты сидела?
– Кажется, в седьмом… или в шестом. 
– Я сидел с тобой рядом. Во время сеанса я взял тебя за руку, а после кино мы пошли к тебе. Ночь я провел у тебя. Подходит такая версия? Походит на правду?
– Походит, – Инна улыбнулась. – Я бы не прогнала тебя.
– А через несколько дней я пришел к тебе и сказал, что мне нужно отсидеться у тебя, что мне грозит трибунал, потому что я подрался и нечаянно ранил из пистолета человека. Ты не побоялась меня приютить. Получается, что я у тебя живу уже четвертую неделю. Поэтому, не волнуйся, долго я тебе надоедать не буду, скоро уеду. Ты должна, якобы по моей просьбе, достать мне гражданскую одежду и дать денег на дорогу. Ты это сделаешь, потому что ты прониклась ко мне любовью, ну, и из бабьего сострадания. Запомни это на всякий случай, если кто-либо будет у тебя интересоваться: проживал ли у тебя некий лейтенант в августе. Все поняла?

Инна кивнула головой:
– А что тут понимать? Баба – дура, влюбилась и все тут. Будь ты хоть вор, хоть убийца, хоть беглый каторжник легавым не сдам. А если еще и ублажил меня одинокую в постели, то и глаза каждому, кто покусится на тебя, выцарапаю.
– Ой, да что это я! – вдруг воскликнула она. – Совсем отвыкла от мужиков. У меня же есть вишневая настоечка.

Инна вскочила и потянулась к полке. Подол ее платья приподнялся, обнажив её стройные бедра. Павел встал из-за стола, и едва Инна обернулась, держа в руках бутылку, он обнял женщину.

            

– Ух ты… Погоди, поставлю бутылку, – прошептала Инна и прильнула к Павлу горячим телом. – Хороший мой…

3.

Прошла неделя. За Павлом заехал Куприн.

В гражданской одежде невысокий, щуплый, с лицом, густо усыпанном веснушками, лейтенант походил на подростка. 

– Пора, – сказал он. – Начальство тебя ждет.

Инна незадолго до этого ушла на работу. Сожалея о том, что он не простился с гостеприимной женщиной, Павел черкнул на листке: 

«Уезжаю. Спасибо за все. Буду помнить. П.».

На этот раз Павел с Куприным вернулись в Москву поездом. В столице шёл мелкий моросящий дождь.

Отвыкший от гражданской одежды, к тому же такой как заношенная телогрейка, никогда не знавшие утюга брюки, пузырящиеся на коленях, кирзачи, заляпанные грязью, Павел чувствовал себя неуютно среди нарядных и опрятных москвичей.

В начале восьмого вечера он был уже в Дровяном переулке. Тетя Лиза была дома.



– Ты? – побледнев, воскликнула она. – В таком виде…
– Я, – ответил Павел и спросил: – Впустишь?

Тетя Лиза посторонилась.
– Входи.



Они прошли по пустому коридору в теткину комнату. Здесь всё оставалось по-прежнему: широкая кровать под шелковым покрывалом, буфет, инкрустированный секретер, трюмо с зеркалом под потолок, старинные часы с золотистым циферблатом, отсчитывающие время со времен императора Николая Первого, комод и гардероб, круглый стол – свидетели прежней богатой жизни их хозяйки. 

Павел скинул сапоги и снял промокшую телогрейку.

– Я понимаю, ты скрываешься от НКВД, – сказала тетя Лиза и вздохнула: – Бедные Аня и Саша. Разве можно было подумать, что их арестуют.
– Причем тут мать и отчим? – Павел сделал удивленное лицо. – Я один виноват. За что их арестовывать?

Теперь удивилась тетя Лиза:
– Ты разве не знаешь, что они в тюрьме?
– Как в тюрьме?
– Их арестовали еще где-то в начале июля. Я узнала случайно: позвонила Ане, а мне ответили, что «такие здесь больше не живут». Я удивилась: Аня не могла уехать из Москвы не сообщив об этом мне. А на днях я прочитала в газете сообщение, что такие-то изменники родины, и среди них бывший комкор Лунин, приговорены к высшей мере наказания, приговор приведен в исполнение.

– Я не знал, – Павел опустился на стул. – А мама?
– Про маму знаю только, что она арестована. Я боюсь идти на Лубянку. Вот, сижу и дрожу, жду, когда придут за мной, – плаксиво проговорила тетя Лиза и спросила – Но ты-то, почему в таком виде? Что с тобой приключилось? 
– Я застрелил бойца. Случайно. Проверял пистолет, и забыл, что в патроннике оставался патрон. Нажал на курок, а боец сунулся под руку… Наповал… Я не стал ждать, пока меня арестуют и отправят под трибунал. Месяц скрывался у одной знакомой… – вздохнул Павел, изложив версию своего бегства из армии, разработанную в НКВД.
– Проходи, мой мальчик, садись к столу, – засуетилась тетя Лиза. – Ты же наверняка голодный. Я сейчас сварю сосиски. Ты будешь с макаронами или поджарить капустки?
– Все равно, тетя Лиза. Я действительно проголодался, – ответил Павел.

За ужином он рассказал тете Лизе о прошедших неделях своей жизни.

– Как же теперь ты думаешь жить, Паша, – спросила она.
– Возможно, пойду в воры, – ответил Павел.
– Так уж в воры, – возмутилась тетя Лиза. – Чего удумал. 
– Кто меня возьмет на работу без документов, тётя, – сказал Павел. – Я надеялся на отчима. А теперь надеяться не на кого. Если позволишь, я сегодня переночую у тебя, а завтра…
Тётя Лиза помолчала, потом проговорила:
– Ложись спать. Утро вечера мудренее. Свет не без добрых людей.
– Никто мне не захочет помогать. Себе дороже, – сказа Павел.

4.

Фон Таубе готовил очередной отчет для Берлина о проделанной работе. Он достал из тайника, вделанного в верхнюю ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж дачи, свои записи и заметки – темы технических текстов, над которыми работал его отдел за последние три месяца, с указанием заказчиков, выписки из газетных публикаций, дающих разведчику полезную прямую или косвенную информацию по оборонной промышленности СССР, сел за письменный стол, включил настольную лампу со стеклянным зеленым абажуром, сладко потянулся и принялся за дело. Ему нравилось это занятие – расшифровывать то, что тщательно укрывалось противником от посторонних любопытствующих глаз. В такие минуты он ощущал себя если не великим, то, по крайней мере, выдающимся разведчиком, «Всевидящим оком», проникающим сквозь бронированные стены секретных сейфов и в мозги носителей государственной тайны. Хотя не всегда ему удается написать столь значительные фразы, как в нынешнем: 

«Конструкторское бюро под руководством П. И. Голубева испытало новый реактивный двигатель на жидком топливе с достигнутой дальностью полета свыше 70 километров. По словам одного из разработчиков – это не предел дальности для данного двигателя». 

Таубе мог бы написать, что ракета с таким двигателем может стать грозным оружием в войне, неся довольно мощный заряд. Удар нескольких таких ракет способен полностью вывести из строя боевую часть. Но давать оценку добытой информации – не его прерогатива. В абвере для этого найдутся специалисты. В его же распоряжении небольшой прямоугольник советской трехрублевки, на котором он должен уместить все на одной стороне – и ни одного лишнего слова. 

Раздавшийся резкий звонок телефона, стоящего на столе, заставил Таубе вздрогнуть – ему редко кто звонил на дачу, и только днем и только с работы, но не в половине двенадцатого ночи. Немного помедлив, он поднял трубку и коротко бросил в нее:
– Алло. 
– Коля, нужна срочная твоя помощь. Пашенька попал в беду – послышался отдаленный и искаженный телефонной мембраной голос Елизаветы Оскаровны.
– Что с ним? – встрепенулся Таубе, забыв о своём запрете звонить ему, пока не уляжется волна от ареста комкора Лунина и Анны. – Он жив, заболел?
– Жив, жив, но нуждается в помощи, – быстро проговорила Елизавета Оскаровна. – Подойди к библиотеке завтра в обед. Я буду тебя ждать.
– Хорошо, – ответил Таубе и положил трубку.


(продолжение следует)