… Их ничем не остановить. Разве только алкоголь, или сильная усталость: в такие минуты они отпускают. Вернее не отпускают, а как бы уходят в потенциальное состояние, чтобы наутро обрушиться с удвоенной силой. Не от этого ли так много пил Фицджеральд… Возможно, ему хотелось тишины. Быть может, он пытался ввести себя в состояние, когда они воспринимаются отстранено, как нечто шумливее но происходящее вне тебя, вне твоей потребности в покое.
Я смотрю на этот стул, и тут же десятки сотканных словами жгутов вытягиваются из него и расползаются в пространстве, и каждый из этих жгутов - отдельная история, отдельная завершенная история этого стула. Чем дальше жгуты уползают в пространство, тем более странные события они готовы поведать; тем дальше они от перекрестка, где еще, кажется, можно сделать шаг назад и все переиграть. И я говорю себе: «деревянный стул», и я говорю: «старый деревянный стул»….
В помещение входит человек в черном трико и футболке. На лбу у него капли пота, взгляд серых глаз маслянист и глуп. Он держит стул за ножки огромными ладонями, завернутыми в рабочие перчатки, с напрочь стертой резиновой подкладкой. Он говорит: «Я поставлю в углу». На секунду человек останавливается возле репродукции Босха, висящей на стене: сначала глядит недоуменно, потом брезгливо кривит рот и уходит. Тень стула вытягивается от края ковра дальше к стене…
Заходит другой человек. Его движения величественно-неторопливы. На нем – вельветовые брюки, полотняная рубаха и охристого цвета жилет с огромными коричневыми пуговицами. Он курит трубку и глядит на стул поверх очков, ровно как глядят из-за журнала преподаватели, когда не решив какую фамилию назвать из списка, обращают свой взгляд к классу, чтобы выбрать из двадцати-тридцати сонных лиц одного несчастливца. Человек этот попыхивая трубкой, подходит к стулу, и деловито взвешивает его рукой, так словно вес – основной критерий по которому определяется ладно справленный стул. Затем, он ставит его возле стола, а старый табурет выносит в коридор. Теперь возле резного стола стоит резной стул, и от этого дуэта веет гармонией…
И я говорю: «бумага… бумага цвета спитого чая», и вижу как сидит ввечеру возле резного стола человек в жилете, сидит на стуле, который так с этим столом гармонирует, и в свете небольшой лампы с зеленым абажуром глядит на печатную машинку. Он говорит едва слышно: «дача… дача моих родителей…. осенний день»…. И стены комнаты расступаются, истончаются, становятся прозрачными; скрываются в тумане. Откуда-то из глубины этого тумана вытягивается к ножкам стула тропа, и человек в охристом жилете и вельветовых брюках идет по этой тропе сквозь туман пока в нем не начинают проступать очертания аккуратного домика с крохотным балкончиком…
Идет дождь. Рассыпанные у выбеленных известкой стен листья, чуть потрескивают под ударами капель. Человек снимает очки и подслеповато, как-то восторженно, глядит на дом. Он подходит к крыльцу, и видит круглый стол на веранде. На столе стоит промокший самовар, тарелка с грушами и вазочка с растаявшим сахаром. Возле стола в кресле качалке сидит старый человек в халате. Он весь мокрый. Борода его блестит от запутавшихся в ней капель воды; отрешенный взгляд устремлен куда то вдаль – за деревья что окружают дачу. Человек в жилете говорит: «Здравствуй отец», и слышит в ответ глухой голос: «Здравствуй»... «Тебе пригодился тот стул, что я привозил?»… «Да, сынок… Спасибо тебе… Я беру его в огород, когда пропалываю морковь… Кажется, этот стул сумел подружиться с моим развалившимся позвоночником…»… И что-то невидимое но властное увлекает человека в жилете от веранды, увлекает от отца который так и не повернулся, чтобы на него посмотреть к огороду; к размокшим, склизким дорожкам, все дальше и дальше. Он идет по ним, чавкая ботинками, пока не остается во всем мире только эта дорожка, бескрайнее поле, осыпаемое дождем, и туман куда ни посмотри. Он идет по этим хлябям час-два-три, пока, наконец, не различает посреди поля резной стул. Что-то радостное поднимается у него в душе. Он представляет своего отца, неспешно пропалывающего морковь. Представляет его узловатые руки, держащие тяпку. Представляет морковную ботву, и ощущает в себе странные токи, словно мысли о растущей моркови открывают для него смысл жизни… Вот он подходит к стулу и садится на него, закрывает глаза… Дождь продолжает осыпать землю вокруг жирными каплями, но он не видит капель, а только чувствует что они есть. Потом шум этот медленно стихает, и яркий свет касается его век. Человек в жилете открывает глаза, и видит печатную машинку, видит резной стол и лампу с абажуром…
А я стараюсь ступать незаметно, и тихо разматываю жгут из слов, который держу в руках; возвращаюсь назад. Больше мне здесь быть нельзя. Я ухожу в ту точку, где трепещут десятки других жгутов, и по очереди касаюсь каждого, и по очереди открываю для себя мириады вселенных, о которых другие люди никогда не узнают…. Потому что их невозможно остановить – эти слова, а пить, как Фицджеральд, мне не хочется… Пить спиртное, касаться губами бокала, который ты достала из бара, бокала который ты еще час назад бережно отирала салфеткой и оглядывала на свету, потому что хотела чтобы вечер получился безупречным.
Я прикасаюсь к бокалу губами, ты прикасаешься губами к своему. Я смотрю на твои губы и чувствую, как из них вытягиваются жгуты из слов, и расползаются в пространстве. Я говорю: «я должен тебе кое-что сказать», а ты едва заметно вытягиваешь шею. Я говорю: «что-то странное происходит со мной: я словно утрачиваю ощущение реальности… все такое зыбкое вокруг….» Ты смотришь встревожено. Я продолжаю: «я перестаю чувствовать людей, понимаешь, престаю воспринимать их… черт, да что там говорить… и себя и окружающие предметы… всё, всё, всё я вижу как какую-то пыль… я не вижу всей этой пыли, а только отдельные пылинки, и это удивительно и страшно одновременно… я смотрю на твои губы, и мне кажется, что они живут отдельной жизнью; я читаю в каждой трещинке, в каждом плавном изгибе, читаю, потому что умею читать по этим губам, которые возможно никогда не откроются тебе… Ты можешь планировать идеальный вечер или натирать до безупречного сияния бокалы, но я вижу один лишь миг твои губы, и понимаю все что стоит за этим… за этот короткий миг я ухожу от тебя чтобы познать сразу тысячи вселенных, где наш с тобой вечер закончится так или иначе… самое забавное что даже сейчас, когда я говорю тебе это, я лишь держусь за один из этих ужасно шумливых жгутов…. и могу отпустить его и уйти, а могу остаться и отсечь тот кусок что трепещет за моей спиной…» Ты говоришь: «У тебя температура»…. Ты касаешься губами моего лба, а я все шепчу: « губы, губы…. я хочу тишины… просто тишины…. Или не так… я хочу быть глух и слеп… потому что каждое мое соприкосновение с этими предметами запускает какой-то непостижимый механизм, который затягивает меня, и отправляет в бесконечное путешествие по мирам ни один из которых мне не принадлежит… понимаешь?.. я хочу тишины.. и только…. но ты… ты ведь хочешь другого… ты хочешь, чтобы я тебя любил… ты хочешь, чтобы я тебя любил и это замечательно…. Только что я могу дать взамен?.. кого любить мне, если я вижу только миллионы песчинок, вижу твои губы, твои глаза, но совершенно не способен видеть людей… все разламывается, трескается рассыпается…. и в минуты когда ни остается ничего кроме этих страшных и прекрасных жгутов, мне кажется, что я постиг тайну этого мира… понимаешь ты или нет?..» Но ты обнимаешь меня, ты говоришь: «Я налью тебе горячего чаю с медом»…. И я чувствую себя совсем маленьким. На секунду мне кажется, что я действительно болен, и все мои видения - лишь плод воспаленного болезнью ума. Я снова ребенок, и мама приносит мне размятое в столовой ложке жаропонижающее, а потом касается губами моего лба и говорит: «вот…уже лучше»…
Я вдруг оказываюсь в темноте. Где-то в отдалении маячит светящийся прямоугольник. Я осторожной ступаю чтобы не упасть, иду к нему… Наконец, снимаю с себя большое банное полотенце, захожу в ванну и включаю воду. Капли воды осыпают мое лицо. Я закрываю глаза и чувствую себя защищенным; чувствую словно сижу на резном стуле посреди огромного поля, и вдыхаю свежий дух нарождающейся жизни. Потом выскакиваю из ванной, и бегу в комнату…
- Мама, мама, обними меня! Я весь озяб!
Мама улыбается, приподнимает одеяло, впуская меня к себе, и, укрыв, обнимает. Я прячусь с головой под одеяло: так теплее… так безопаснее… Наконец, аккуратно выворачиваю из одного края небольшое «окошко», и гляжу на комнату словно из норки. Мне почему-то кажется, что пока я вот так смотрю на мир – он меня не видит. Мне кажется, что если лежать тихо и просто смотреть, мир забудет обо мне и я смогу наблюдать за ним втайне. Мне кажется, что так я смогу разоблачить этот мир и открою его секрет…
- Мама, мне вчера приснился странный сон. Хочешь, я расскажу тебе?
- Конечно, сынок.
- Мне снилась большая комната, в которой не было совсем ничего – ни мебели, ни игрушек, ни обоев. Стены в этой комнате были не белые, как у нас, а такие… ну знаешь, как на стройке - серые и шершавые. И на одной из стен была дверь. Но очень странная дверь. Не такая как у нас в комнате – с ручкой и рамой, а наклеенная. Она была сделана из кусков бумаги, на которых были нарисованы части этой двери, разные части – где-то от старой двери, где-то от новой, как та что поставили недавно в кухне. Эта дверь была похожа на мозаику… А еще она переливалась, потому что с боку не было стены а было огромное стекло . За ним была вода… такая зеленая, как в реке. И из этой воды на меня глядел огромный глаз рыбы… Рыба тоже была огромная, и не двигалась, а просто смотрела на то, как я сижу перед дверью…
- А что ты там делал, перед этой дверью, сынок?
- Я рисовал на бумаге ключ…
- Очень странный сон.
- Мама, а я могу всегда быть ребенком?
Мама секунду помедлила.
- Наверное можешь, сынок.
- А что для этого нужно сделать?
Мама долго молчит. Потом произносит ласково:
- Можно попробовать считать в обратном порядке… знаешь … 100-99-98-97…
- Мама.
- Что сынок?
- Давай посчитаем вместе…
- Давай.
- Только ты не засыпай, пока я не усну…
- Хорошо, - мама улыбается.
- Ну… чего же?..
- Ты готов?
- Готов.
- Тогда начинаем: 100-99-98-97-96-95-94-93-54-53-52-51-32-31-28-27-26-25…
Другие произведения автора:
Дверь
Supertramp
Пробуждение
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
