Равнодушие
РАВНОДУШИЕ
Автор Мари Уинтерз Хэйсен
(Из серии «Старые байки матушки
Уинтерз»)
Look Away
После того как Чонси Мак-Дэйд погиб в аварии на шахте, его жена
взяла маленького сына и покинула округ Лакаванна, штат Пенсильвания, чтобы
найти работу на текстильной фабрике в городке Лоуэлл, штат Массачусетс.
Вынужденная оставлять ребенка с хозяйкой, вдова работала многие часы в тяжелых
условиях за низкую зарплату. Несмотря на финансовые затруднения, ей как-то
удавалось сводить концы с концами, и когда Лиам подрос, то помогал матери,
работая в местной таверне, где подавал еду, протирал полы и мыл посуду. Он был
не только трудолюбивым работником, но и привлекательной личностью, что
располагало многих посетителей. К
шестнадцати годам парень занял место за стойкой, где разливал напитки.
Однажды вечером, когда бизнес шел плоховато, он взял метлу и начал
подметать пол. Во время работы Лиам стал насвистывать одну из любимых
материнских песен «О, Благодать». Мелодия стала энергичной, и в конце концов он
запел.
«Однажды я потерялась, но
сейчас нашла себя…»
Лиам заметил, что половина присутствующих смотрит на него, и лицо
покраснело от смущения.
– Простите, – извинился он. – Не заметил, что громко пою.
– Не извиняйся, – сказала в дверях кухни жена владельца таверны. –
Все отлично.
– Вот именно, – согласился один из посетителей. – Спой-ка еще раз.
Бармен повторно исполнил «О, Благодать», а Пэдди Галахэр, хозяин
заведения, его жена и другие посетители захотели послушать еще. Несмотря на то
что Лиам не всегда посещал церковь, он знал несколько псалмов, но вместо них,
вспомнив народные песни, которые распевали шахтеры в штате Пенсильвания,
порадовал посетителей исполнением «Энни Лэри», а затем «Милыми берегами «Лох
Ломонд». А после последнего припева «ни я, ни моя настоящая любовь никогда не
встретятся снова на милых, милых берегах Лох Ломонд» обычно грубый Пэдди
смахнул с глаз невольную слезу, сунул руку в карман и протянул певцу найденные
монеты.
– Не нужно… – начал было возражать бармен.
– Ерунда, ты заслужил.
Некоторые присутствующие последовали этому примеру. Лиам удивился,
когда в конце вечера, подсчитав деньги, обнаружил, что заработал на пении
больше зарплаты в таверне.
Вскоре по Лоэллю прошел слух о таланте молодого человека. Каждый,
кто никогда не ступал ногой в таверну, теперь заходил послушать его. Пэдди с
радостью встал за стойку, чтобы работник мог развлекать все большее число посетителей.
Вскоре Лиам стал так популярен, что даже завсегдатаи, которые приходили в таверну поздно, не могли сесть за
столик и вынуждены были стоять. С появлением дополнительного бизнеса,
приносящего намного больше денег, Пэдди нанял двух посменных барменов и сделал
Лиама певцом, при этом повысив ему зарплату.
– Не могу поверить, что мне платят за пение, – сказал матери
молодой человек, когда та, уставшая, вернулась с фабрики после тяжелого
трудового дня. – Теперь я достаточно зарабатываю. Бросай работу, я прокормлю
нас.
– Это очень великодушно с
твоей стороны, сын, – ответила она, – но я не могу уйти с работы: мне никогда
не найти другую. Кроме того, тебе нужно копить деньги. Никогда не знаешь, когда
наступит черный день и тебе нужно будет на что-то опереться.
– Даже если мне пришлось бы потерять работу в таверне, это еще не
означает конец света. Вот на прошлой неделе человек, который слышал, как я пою,
сказал, что могу отправиться в Нью-Йорки и получить работу в одном из
менестрель-шоу
[i]
.
Миссис Мак-Дэйд одобрительно улыбнулась и не стала беспокоить его
своими сомнениям.
* * *
Мать Лиама прожила еще полгода и умерла в конце октября в возрасте
сорока трех лет. Сын был безутешен, но заставлял себя развлекать публику.
«Я пою не потому, что
счастлив, – постоянно твердил он, – а потому, что это моя работа».
Есть старое выражение: время лечит раны, что оказалось
справедливым и в данном случае. К тому времени, когда зима подошла к концу и
теплое солнце пробудило от сна весенние цветы, Лиам почти полностью оправился
от своего горя. В чем-то ему помогло появление Кэтлин Кросби, дочери местного
учителя. Парня познакомил с симпатичной девушкой ее брат, который частенько
захаживал на обед в таверну.
Однажды в воскресенье, единственный выходной день, Лиама
пригласили на ужин в дом Кросби. Когда появилась Кэтлин, он не мог отвести от
нее глаз. Рыжеволосая, зеленоглазая семнадцатилетняя красавица была видением для
созерцания. Ее также привлек молодой человек. С согласия ее отца Лиам стал
ухаживать. Многие воскресные вечера он проводил в доме Кэтлин и после ужина
часто пел для семьи, даже нашел время, чтобы разучить любимый псалом мистера
Кросби, и считал, что школьный учитель скоро станет его тестем.
Хотя благие намерения были понятны возлюбленной, он все еще не
делал официального предложения, и вот однажды летним вечером 1853 года его
пригласили на ужин. Семейную традицию в тот вечер нарушили тем, что не слушали
пение в гостиной. Вместо этого решено было обсудить роман Гарриет Бичер-Стоу
«Хижина дяди Тома».
– Ты читал роман госпожи Стоу? – спросил мистер Кросби ухажера
дочери.
– Нет. Видите ли, у меня не так много свободного времени на
чтение. Я работаю в таверне по двенадцать часов шесть дней в неделю.
– Очень плохо. Если когда-нибудь найдешь время, весьма рекомендую
прочитать. Еще ни один роман не пронизан таким духом против рабства.
– Ну, я не сторонник
отмены, – признался Лиам.
Школьный учитель и двое его взрослых детей повернули головы и с
недоверием посмотрели на гостя.
– Неужели ты сторонник рабства? – спросил мистер Кросби.
– Я ни за, ни против установленного порядка. Если честно, то меня
это не интересует.
– Что? Миллионы чернокожих живут в неволе в скверных условиях, а
ты считаешь, что тебе это не интересно! – в ужасе воскликнула Кэтлин.
–А с ирландцами
обращаются лучше? Нас не с радостью приняли в
Америке. У меня, может быть, и белая кожа, но вышел из семьи бедного шахтера.
Отцу не так легко было, как и матери, и другим женщинам и детям, работающим на
фабриках Лоуэлла. Я не вижу, чтобы кто-то захотел улучшить их жизнь.
– Это
совсем другое, – возразил девушка. – Хоть и трудна была жизнь твоих родителей,
но они были свободными и ходили куда хотели. Они не были чьей-то
собственностью.
–
Рабство, может быть, незаконно в Пенсильвании, но эти рудники такие же
плантации, как на Юге, потому что владельцы загоняют рабочих в могилы. И пока
ты сочувствуешь чернокожим, то подумай, никто из них не умер от «черных легких»,
собирая хлопок.
Учитель,
чтобы всех успокоить, сменил тему разговора на Йенни Линд
[ii]
, «шведского соловья», чье
недавнее турне по Америке вызвало много шума. Беседа перешла на Ф.Т.Барнума
[iii]
, человека, который
убедил певицу пересечь Атлантику. Однако, как только речь пошла о «Генерале
Мальчике с пальчик»
[iv]
и фиджийской русалке,
[v]
обсуждение было исчерпано,
и в комнате воцарилось неловкое молчание.
Лиам,
заметив поздний час, распрощался и покинул дом. Теперь его не только не
приглашали, но и Кэтлин прекратила всякие взаимоотношения.
Со
смертью матери и потерей надежды на брак Лиам не видел смысла оставаться дальше
в Лоуэлле. За полгода он накопил денег, а затем бросил работу. Пэдди пытался
уговорить остаться, но тщетно.
Ни
шахтерские города Пенсильвании, ни фабричные штата Массачусетс не могли
подготовить молодого Мак-Дэйда к жизни в Нью-Йорке. Это был город сильных
контрастов. Грязные перенаселенные бандитские трущобы казались слишком далекими
от особняков городской элиты.
«Это тот дом, в котором я когда-нибудь буду
жить», – подумал он, смотря на искусно построенный таунхаус, которым владел
известный промышленник.
Лиам глупо полагал, что, прибыв в Нью-Йорк, сразу же найдет
высокооплачиваемую работу в менестрель-шоу, однако, когда он обходил театры,
ему не предлагали даже прослушивание. Зная, что его скудные сбережения скоро иссякнут, он взялся за первую попавшуюся
работу: бармен салуна в пользующемся дурной славой районе Файв-Поинтс. Как и в
Лоуэлле, посетители слушали его пение, и
он собирал толпы. Прошел слух о его таланте, и однажды вечером менеджер
нью-йоркского театра Никерброкер посетил салун, чтобы послушать народные песни,
исполняемые барменом. Не удивительно, ему понравилось то, что услышал.
–
Приходите в театр в пятницу, – сказал менеджер, когда покидал убогое заведение.
– Посмотрим, сможем ли найти тебе работу получше и вытащить из Файв-Поинтс.
Лиам,
став новичком в театре, появился в хоре в гриме чернокожего. Первые дни в Никерброкере
походили на стажировку. Несмотря на прекрасный голос, ему пришлось учиться
танцевать, рассказывать анекдоты и играть на бубне. Через полгода работы в
менестрель-шоу певец уже был готов к сольному выступлению. Он исполнял песню
«О, Сусанна», в то время как Тэмбо и Боунс
[vi]
подыгрывали на банджо. Зрители
наслаждались живым исполнением «Кемптаунских скачек» и «Реки Суони», но когда
он медленно запел сентиментальную «Джини со светло-каштановыми волосами», то
завоевал сердца слушателей. Спустя пять лет певец стал самой популярной звездой
в Нью-Йорке.
* * *
Когда
Лиам узнал о том, что труппе предложили шестимесячное турне по южным штатам, у
него это не вызвало восторга. Отношения между Севером и Югом неуклонно
нагревались, и он боялся, что рабство в конце концов приведет к насилию. Ему
пришлось вспомнить разрыв с Кэтлин Кросби и узнать, как отчаянно аболиционисты
станут действовать, чтобы положить конец этому явлению.
Однако
теплый прием после первого же шоу в Ричмонде успокоил его. Поскольку труппа
гастролировала по Вирджинии и штату Каролина, его оценка южанам возросла. Он
считал их гостеприимными, любезными и деликатными, чем грубая аудитория в
Никерброкере.
– Разве
не ты хотел остаться в Нью-Йорке? – спросил Саймон Уиллис, когда двое мужчин
сидели в поезде, идущем на запад.
Саймон,
изображавший на сцене Боунса, родился, как и Лиам, в бедной семье и
воспитывался в деревенской общине на северо-западе штата Нью-Джерси. У молодых
людей, стремящихся к лучшей жизни, было много общего, и вскоре они стали
близкими друзьями.
– Да,
но тогда я не видел ничего лучшего. Дальше Пенсильвании нигде не был. Если
честно, хотел бы жить на Юге.
–
Только не я. Здесь слишком жарко.
– Мне
жара нипочем.
– Ты
так говоришь, потому что начало марта и никогда не был в июле или августе.
– Я бы
не против приобрести красивый дом в Чарлстоне или Саванне, – проговорил Лиам.
–
Подожди, пока не увидишь французский район в Новом Орлеане и дома плантаторов
вдоль Миссисипи.
Продолжая
гастролировать по Джорджии, они говорили о южной кухне, красавицах в пышных
юбках, запахе цветов магнолии и вкусе мятного джулепа. Не раз их разговор
становился предметом обсуждения рабства. Несмотря на неприглядные стереотипы
расистских карикатур рабов, которых они представляли на сцене, никто и не думал
о положении порабощенного чернокожего населения Америки.
«Слава Богу, что Саймон Уиллис не аболиционист,
как отец и братья Кэтлин Кросби. Уж тот, несомненно, прочел бы лекцию о зле
рабства и испортил всю поездку».
В
общем-то, Лиам ничего не имел против афроамериканцев. В отличие от белых у него
не было враждебности. На самом деле он испытывал к ним равнодушие.
Действительно, после пересечения границы между Севером и Югом Лиам не обращал
внимания ни на рабов, ни на свободных граждан. Для сына шахтера они, должно быть, были невидимыми.
* * *
Покинув
Новый Орлеан, который певец нашел столь же красивым, как Чарлстон и Саванна,
труппа отправилась в Батон-Руж. Хотя длительность большей части остановок
составляла минимум две недели, актеры дали три представления в новой столице
штата Луизиана. Затем последовал Натчез, богатый город, хорошо известный
обширными хлопковыми и сахарными плантациями, где каждое представление собирало
полный зал.
Находясь
в поездке четыре месяца, многие артисты сильно желали вернуться в Нью-Йорк.
Лиам не относился к их числу. «Теннесси,
Кентукки, а затем домой», — с горечью думал он, когда смотрел на лунный
свет над Миссисипи с балкона гостиницы «Натчез-Блафф».
– Вот
ты где! – воскликнул Саймон. – Я повсюду тебя ищу.
– Я
сразу ушел из театра после окончания представления.
–
Почему? У тебя свидание с одной из южных красавиц?
– Нет.
Завтра у нас последнее выступление. Прежде чем уехать на север в Джексон, мне
бы хотелось последний раз взглянуть на реку.
– Не
выгляди мрачным. Возможно, через пару лет мы снова отправимся на Юг.
– Не
будь так уверен, – скептически ответил Лиам. – Если этот человек, Линкольн,
победит на выборах…
Саймон
резко поднял руки вверх и воскликнул:
–
Прошу, не говори о политике. Мне становится плохо, когда слышу о правах штатов
и о законе «Канзас – Небраска»
[vii]
. Послушай, двенадцатый
час, я умираю от голода! Пойдем, перекусим.
–
Ступай один. Я догоню через несколько минут.
После
того как Саймон скрылся в ночи, Лиам обратил взор на Миссисипи, по которой
пароход направлялся вниз в сторону Нового Орлеана. Он закрыл глаза и
прислушался к всплескам от водного колеса.
«Я буду скучать», – подумал
он, когда открыл глаза и с тоской посмотрел на дом плантатора на другом берегу.
От мысли вернуться в Нью-Йорк с переполненными, вонючими, многоквартирными домами и грязными улицами ему
становилось тошно.
– В
следующий раз, когда я приеду на Юг, то останусь, – поклялся он, не понимая
еще, что дома с колоннами белых обитателей были также недосягаемы, как особняк
Астора в Нью-Йорке.
Когда
пароход проплыл, он решил присоединиться к Саймону, прежде чем лечь спать. По
дороге в таверну, где ждал друг, он минул трех белых мужчин, чья пропитанная
потом одежда говорила о них, как о простых работягах, которые в большинстве
были докерами и грузили-разгружали пароходы. Трое тащили чернокожую девушку в
кусты и срывали на ней одежду.
–
Помогите! – кричала девушка, ее карие миндалевидные глаза молили Лиама, а мягкие,
полные губы тряслись от страха.
Хотя
его и нелегко было испугать и он никогда не убегал с поля боя, но три мужика
против одного — вряд ли справедливо. Несмотря на сострадание к девушке, Лиам
пренебрег положительными качествами своей натуры и отвернулся.
–
Прошу, не оставляйте меня!
Певец
продолжал идти, не обращая внимания на ее упорные мольбы.
– Так
будь ты проклят! – злобно крикнула она, когда трое пьяных спорили, кто будет
первым. – Проклинаю за твое бессердечие и трусость.
–
Хватит болтать, малышка, – предупредил один из нападавших и ударил ее по
скуле.
«Молю Бога, чтобы ты узнал, что значит быть
во власти таких людей», – подумала она и потеряла сознание.
* * *
На
следующий день Лиам проснулся поздно, проспав до середины дня. Вчерашний сон
неоднократно прерывался ночными кошмарами девушки-рабыни с мягкими, полными
губами. Когда он, наконец, встал, то почувствовал угрызение совести.
«Нужно было ей помочь, но я был один. Какая у меня возможность справиться с тремя
мужиками?» – подумал он, оправдывая свои действия и успокаивая совесть.
Плотно
позавтракав, Лиам упаковал в чемодан одежду и личные принадлежности. После
вечернего представления труппа должна была сесть на поезд и отправиться в
Джексон. Предвкушая неудобную поездку в поезде, он решил размять ноги и немного
прогуляться. Лиам, выйдя на центральную улицу, прошел мимо нескольких рабынь,
следующих за хозяевами. Показалось ли ему или нет, но они смотрели на него
глазами, полными гнева.
«Нет, – заключил он. – Эти женщины боятся глядеть в глаза белому
человеку».
И все
же жуткое чувство того, что стал предметом ненависти, преследовало его.
Впервые, будучи раньше очарованным довоенным миром в Чарлстоне, ему захотелось
сбежать в безобидный Манхеттен. Но Джексон, как и Теннесси и Кентукки, –
рабовладельческие штаты, – ждали его впереди, и последнее представление должно
было пройти в Натчезе.
Направляясь
в театр, он стойко переносил, как казалось, полные негодования взгляды мимо
проходящей чернокожей девушки.
«Отвернись», – говорил
он себе, как сделал прошлой ночью, когда напуганная девушка отчаянно нуждалась
в помощи.
Лиам
вошел в театр со служебного входа в задней части здания. Прибыв на место рано,
ему не нужно было пробираться в гримерную сквозь толпу. За общим туалетным
столом сидели лишь двое актеров. Он быстро переоделся и сел перед зеркалом,
взял баночку с гримом и аккуратно стал накладывать краску на лицо. Покрыв щеку,
он заметил перемены в отражении: черты
лица стали другими, более мягкими и похожими на женские. В зеркале он увидел ее
лицо.
–
Проклятье! – вырвалось у него, и он оттолкнул стол.
– Что
случилось? – поинтересовался сидящий рядом партнер.
Лиам
снова посмотрел в зеркало и увидел свое лицо в образе чернокожего.
–
Ничего, – пробормотал он в ответ. – Думаю, что нужно пойти на свежий воздух.
Лиам
вышел через служебную дверь в теплый миссисипский вечер и глубоко вдохнул. У
него, потрясенного необычным случаем, не было никакого желания говорить с
коллегами по сцене, южная ночь успокаивала, и он не уходил, пока зрители не
заняли свои места и шоу не началось.
– Вот
ты где! – воскликнул Саймон, когда увидел Лиама за кулисами. – Я думал, что ты
собрался пропустить вечернее представление. И где же ты был?
– На
улице.
–
Просто не можешь оторваться от красоты Юга, не так ли?
–
Полагаю…
Слова
пропали, когда Лиам посмотрел на зрителей. Это чернокожий, сидящий в третьем
ряду?
«Как глупо, – сказал он себе. – Только белым позволено находиться в театре».
– Ты в порядке? –
спросил Саймон. – Выглядишь так, будто увидел призрак.
Оркестр, который
стал играть классический менестрель, возвестил о начале представления и избавил
Лиама от необходимости отвечать.
Во время
прощального выступления в Натчезе певцу показалось, что увидел в зале лицо
своей мучительницы. Дрожа от страха, он как-то сумел сохранить спокойствие.
Однако после исполнения последней песни он вбежал в гримерную, не дождавшись
вызова на поклон в конце представления. Лиам сел за столик, схватил тряпку и
стал стирать с лица краску. Певец был в ужасе, когда под ее слоем
показался темный цвет кожи.
– Что за черт? –
воскликнул он.
Когда Лиам отчаянно
старался избавиться от грима, он услышал, как в комнате эхом раздалось
проклятие рабыни: «Черт бы тебя побрал. Проклинаю тебя, бессердечного труса, и
молю Бога, чтобы узнал, что значит быть в милости таких людей».
Краска была снята,
но лицо оставалось черным.
– Эй, парень –
закричал помощник режиссера, когда увидел, что в комнате сидит чернокожий. – Ты
знаешь, что тебе нельзя здесь находиться.
– Но это же я, –
крикнул певец. – Лиам Мак-Дэйд. Я певец менестрель-шоу.
– Да-да. А я Томас
Джефферсон. Пошел вон, пока я не надрал тебе задницу.
Когда Лиам покидал
гримерную, он слышал аплодисменты зрителей. Все исполнители покинули сцену и
поспешили переодеться: они старались успеть на поезд до Джексона. Лиам подбежал
к Саймону Уиллису в надежде, что друг узнает его.
– Что такое,
парень? – спросил молодой человек из Нью-Джерси. – Тебя отправил сюда твой
хозяин с посланием для кого-то?
– Ты не узнаешь
меня? – спросил певец.
– Нет. Я не вожу
дружбы с чернокожими.
– Это же я, Лиам
Мак-Дэйд!
– Пошел вон, –
сказал Саймон, отталкивая его. – Мне нужно успеть на поезд, и нет времени на
глупости.
Когда Лиам увидел,
что к нему приближается помощник режиссера, он выскочил через служебный ход и
побежал на вокзал, но цвет кожи не позволил сесть в пассажирский вагон.
«Что делать? Что делать?»
Единственной мыслью
было бежать, он направился к Миссисипи. По дороге, примерно в том же месте, где
прошлым вечером насильно схватили девушку, он столкнулся с группой пьяных
докеров.
– Посмотрите-ка,
кто у нас здесь, – медленно произнес самый высокий.
– Ведь ты не
станешь убегать, парень? – спросил человек пониже.
Лиам отчаянно
пытался объяснить.
– Я не раб, а певец
в менестрель-шоу, родом из Пенсильвании, где отец был шахтером.
– Похоже, что тебя
бросили в угольную пыль, – сказал высокий, вызвав смех у остальных спутников.
– Я белый человек,
честно! Это всего лишь грим. Он, должно быть, обесцветил кожу. Я на самом деле певец в
менестрель-шоу.
– Певец, да? –
спросил тучный мужик. – Тогда послушаем, как ты поешь.
Лиам пытался
исполнить песню Стивена Фостера, но слова не приходили на ум: от страха он их
забыл. Высокий мужик, подкрепившись спиртным, схватил его за руку и потащил к
росшему неподалеку раскидистому дубу. Один из спутников вынул веревку и
перекинул конец через крепкий сук, в то время как его товарищ завязал другой
конец вокруг шеи Лиама.
– Ты не можешь
петь, черт возьми! – сказал высокий, наблюдая, как его сообщники будут вешать
молодого человека из Пенсильвании. – Теперь посмотрим, как ты танцуешь.
Беспомощно хватаясь
за веревку, которая перекрывала кислород, Лиам Мак-Дэйд видел лица, наблюдавшие
судороги его тела. У всех были глаза, полные триумфа, и мягкие, полные губы,
которые довольно улыбались.
Май 2018 г.
[i]
) менестрель-шоу — форма американского народного театра ХIX
века, в котором загримированные под чернокожих белые актёры разыгрывали комические сцены
из жизни негров, а также исполняли стилизованную музыку и танцы африканских
невольников;
[ii]
) Йенни
Линд — шведская оперная певица, прозванная
«шведским соловьём»;
[iii]
) Ф.Т.Барнум —
крупнейшая фигура американского
[iv]
) Чарлз Шервуд Страттон — звезда американских и европейских цирков;
[v]
) «Генерал
Мальчике с пальчик» и фиджийская русалка
[v]
— общее название популярного в
[vi]
) Тэмбо и Боунс — любимцы публики
в менестрель-шоу;
Рег.№ 0289799 от 3 августа 2018 в 22:56
Другие произведения автора:
Нет комментариев. Ваш будет первым!