Николай Олуфёров -Эссе

Онегин из Онеги
(О творчестве онежанина Николая Олуфёрова)

Родились поэты на берегах Печоры и Онеги. Шли годы… Нарьянмарец Андрей Чуклин, которого вовсе не в шутку именовали Печориным, нашел решение своих глобальных проблем в Москве, где жил с 1999 по 2003 год, будучи членом Союза писателей России и главным редактором газеты одного из районов Москвы.

Николай Олуфёров из Онеги, – с момента заочного знакомства мы в шутку звали его Онегиным, - борется с судьбой в своей провинции. Пишет стихи. Изредка они публикуются в онежской прессе, ему даже удалось издать целых пять сборников. Новый – «Яблокомания» - подтверждает поэтическое мастерство автора и, пожалуй, выдает его боль от равнодушия коллег-стихотворцев.

Маркиз де Сад

…Заколотите окна, двери
И тьмой окутанный чердак.
Он всё равно пролезет щелью
Твой потайной, но личный враг.
Среди абстрактной паутины
Висит паук, лепить он рад
Чудовище из человеко-глины,
И тот паук – маркиз де Сад.
Будь повод только для разлада
И весь твой личный мир – тюрьма.
И вот за гранию распада
Приходит он, как бред ума
Смущает кто, схватив за локоть,
Толкая сердце в лёд пустынь,
Там, где безудержная похоть
Низвергла солнце, чувства, синь…
Как порожденье сверхрептилий,
Не писан для кого закон,
Но в каждом дремлет мрак Бастилий
И может, плачет Шарантон.


Трудно быть поэтом не признанным, особенно, если понимания давно заслужил, потому, что вышел на профессиональный уровень работы над словом. Редко у кого хватает сил творить десятилетия подряд, оттачивая слог и поддерживая себя верой немногих друзей. Для Николая Олуфёрова судьба не расщедрилась даже на это.

По словам Христа «где двое или трое соберутся во имя мое, там и я среди них»… Думается, для выживания поэта достаточно хотя бы одного-двух талантливых читателей. Тогда с ними рядом будет прибывать Поэзия, а это – большая поддержка…

Пока профессионалы молчат, замолвим словечко за онежанина. Выбрав путь «бунтаря в поэзии», он облегчил себе самовыражение (не поступаясь ничем и не лицемеря) но усложнил многое другое. Преемственность, поклонение, своеобразное служение поэтам (тем, что были до него) вы найдете только в его книгах. Николай Олуфёров делится с нами мыслями о Шарле Бодлере, Поле Валери, Джордже Харрисоне и других, оплодотворивших его душу.

В своем творчестве он проявляется очень по-мужски: как лирик, не чуждающийся чувственных страстей и как мыслитель. Недаром из строчки стихотворения первой книги, где он писал о «будущих теоретиках духа», родилось новое понятие «ТЕОРИЯ ДУХА», которое, надеюсь, не затеряется во времени.

Главное в его творчестве – служение Слову, тому, что согревает душу поэта, искренне и честно следующего в литературе своим путем: к вершинам, чтобы «…увидеть необъятные миры, их зарожденье, как их видел гений, избавить вас от лжи и мишуры».

В стремлении «высвечивать царящий произвол», он пытается понять, прежде всего, свою собственную душу. Не с нее ли надо начать и, очистившись, переосмыслить свое отношение ко всему? Чего уж говорить «невостребован, потому и непотребен»… Это не оправдание.

Иногда он подписывал стихи псевдонимом Василий Грифель.

Из Василия Грифеля:

Городок Запойск

Граждане Запойска
Жили, выпивали
И пред свинским войском
Бисером метали.

В городе Пропойске
Всё давно пропили,
Пропили геройские
Времена и были.

Окривелли статуя
Стала всем родная.
Что, башка лохматая,
Думаешь, лакая?


Не приглаживая душевных побуждений и не фальшивя, Николай Олуфёров «лучами своего воображенья» творит то, на что его сподобил Бог.

Всегда ль слова, оттенки, цвет
передают живое чувство?
Холстов со мною рядом нет –
я мысленно творю искусство
и музыку в душе. И храм
быть может, строю бесполезно,
но каждый выбирает сам
свой путь над мировою бездной.

В чем-в чем, а в глубоком знании мало известных во времена его юности поэтов: Николая Гумилева или Шарля Бодлера Николаю Олуфёрову не откажешь. Это не просто литературная эрудиция, а любовь к весьма элитарному поэтическому слову, на которую мало кто способен, кроме избранных: чтение стихов тут идет на уровне их создателя.
Поэту удаются некоторые вещи, отображение граней мировосприятия великих умов, для которых любовь была светом, данным от Бога: «Я так мечтал о царственной – вначале, но только пустота и только страх меня в мирах безжизненных встречали…».

В чем для мужчины воплощается Бог? В женщине? Не иллюзия ли это? В природе? Да. Это не обманчиво… Пока «дни вальсируют стайкой стрекоз», он замечает «с березы лист упал в почтовый ящик… знать осени душа прислала свой конверт…». Тема мира, в целом, и окружающего беломорского ландшафта, в частности, переплетается у поэта с ощущением грусти и одиночества: «Я хотел бы у деревьев научиться листопаду, чтобы все мои печали облетали каждый год».

Нет у Николая Олуфёрова ни плоских мыслей, ни банальных образов. «Одиноко витающий дух», тоскующий об истине, скрытой по воле жизни, пытающийся, по его же собственному признанию, превратить неприкаянную человеческую душу – в заброшенный сад, в Эдем… Дай-то Бог! О себе он говорит весьма мудро: «ни врагам, ни друзьям, твоя воля не властна»…
«Так вперед – пусть мечта нас возносит в зенит!» В стихах - слово-таинство, слово-прозрение, не просто «Яблокомания»…

Когда уходит из-под ног
привычных чувств и вер твердыня,
так нужен нежности глоток,
чтоб жизни зацвела пустыня.

Круг тем, к которым он обращается своим духовным взором весьма широкий: от неурядиц души и тела в «пустыне» его северной «глубинки» до «Барокко» (как он назвал одно из стихотворений) или японского каменного сада средних веков…

1997 год, когда я впервые познакомилась со стихами Николая Олуфёрова, давно канул в прошлое столетие. С тех пор многое изменилось жизни и в литературе, но – увы! не для него. Это несправедливо. Поэт не зарывает свой талант в землю, а творит искусство: говорит свое новое в поэзии слово, достойное быть услышанным.

Р.S. 2012 г. Увы, не дождался...
Вот уже несколько лет как Николай Олуфёров ушел из жизни.

Как много надо мне,
как мало.
Весь мир и вместе с тем
лишь одеяло.
Чтоб на волне
кровать во сне качало,
и музыкою звёзд
душа звучала.
А одеялом
мне прикрыться надо
от холода,
усталости, разлада,
чтоб тень улыбки
надо мной витала
и грело -
старенькое одеяло.