Новые
МенюСмерть Брежнева
Смерть Брежнева
1
Как возникают эрогенные зоны? Являются ли они врожденными или появляются в нашем воображении в результате каких-то событий, переживаний, воспоминаний? Или это отголоски разных необъяснимых процессов в глубине подсознания? Физиология или психология?..
Мои первые сексуальные ощущения совпали с событием, положившим начало переменам в стране, – 10-го ноября 1982 года умер Брежнев. Я была первокурсницей, наслаждавшейся первыми месяцами студенчества. Меня еще тянуло домой, к родителям, и на ноябрьские праздники я помчалась в отчий дом, написав, как полагалось, заявление в деканате – на целых четыре дня.
Возвращалась в замечательном настроении. Поезд прибывал в час ночи – транспорт уже не ходил, а такси брать не было смысла – общежитие закрывали в 11 вечера. Позже, заработав безупречную репутацию отличницы и общественницы, я стала договариваться с дежурными вахтершами – блюстительницами общежитской морали, чтобы они ночью открывали мне двери. А тогда был единственно возможный вариант – ждать на вокзале до пяти утра, когда появится первый трамвай…
В ночь с 9-го на 10-е ноября умирал очередной советский бог. Тихо, спокойно, во сне. А я прохаживалась перед вокзалом, оставив сумку в камере хранения, беспечная, счастливая, в предчувствии чего-то необыкновенного. Можно было, конечно, подремать в зале ожидания или почитать что-то, учитывая необъятный список по античке. Но там было темно и холодно. А на улице, несмотря на ночное время, кипела жизнь – спешили пассажиры, топтались, высматривая клиентов, таксисты, деловито прохаживались дружинники… Вокзал не знает отдыха.
Какая я была наивная! Мне и в голову не пришло, за кого меня могут принять в такое время в таком месте. Я просто наслаждалась жизнью, вокзальным гамом, первым морозным воздухом, электрическим светом, заполнявшим все вокруг и превращавшим ночь в день.
– Извините, Вы не подскажите, какой это поезд пришел? – вопрос прозвучал вполне естественно. Передо мной неожиданно возник мужчина лет сорока. Среднего роста, обычной внешности, спортивный, ухоженный, прилично одетый. Никаких задних мыслей! Подобных мужчин я тогда как мужчин не воспринимала, меня интересовали только ровесники.
Я ответила механически, на волне своих раздумий. Не помню, как завязался разговор, но я себя не узнавала. Обычно застенчивая, я говорила с ним легко и непринужденно, не допуская ни малейшего сомнения в его искренности. Надо же было быть такой дурой!
Что-то особенное было в этой ночи – смерть вождя уже начала влиять на умы и чувства простых советских граждан. Начала поворачивать их сознание вспять, видоизменять их ощущения и направлять настрой в другое русло. Еще не будучи оглашенной на всю страну, она заставила людей что-то почувствовать и вести себя по-другому … Иначе с чего бы я поперлась к нему домой?
Его квартира была недалеко от вокзала. Сначала он предложил просто погулять, но, когда мы оказались возле его дома, вполне логичным было пойти погреться…
Его звали Павел. Тренер по легкой атлетике. Очень начитанный, интересный собеседник. А мне, ринувшейся сломя голову в учебу, иного и не надо было. Хлебом не корми – дай порассуждать о высоких материях!
Мы пили чай на кухне, читали любимые стихи, говорили о поэзии, о моей учебе, о его учениках. Выяснилось, что он тоже любит Маяковского. А еще Маршака. Он читал стихи Маршака о глупом мышонке. И сказал, что я похожа на мышонка. Ну да, глупого мышонка – только теперь, спустя много лет, мне понятно, почему…
Мы ели яблоки. Оказалось, что алюминиевая кастрюля, в которой хранились осенние яблоки, имеет удивительный, ни с чем не сравнимый запах. Восторженно нюхать вдвоем кастрюлю от яблок – что может быть романтичнее!…
Все-таки у меня появились задние мысли: не просто так он привел меня к себе. Но мне было с ним хорошо, мой разум ликовал. Я блистала эрудицией и понимала, что собеседник ее достоин. А чувства были в смятении…
Он сказал, что устал и увлек меня в спальню, прилег на кровать. Наконец, до меня дошло, что надо смываться. Я не хотела, чтобы мое первое сближение с мужчиной произошло именно так. С незнакомым мужчиной, с мужчиной в возрасте, без влюбленности, ухаживаний, романтических писем и всякой другой юношеской ерунды – практически, на вокзале.
– Мне надо идти, – сказала я, по-видимому, решительно, потому что он выглядел растерянным и огорченным.
– Хорошо, только посиди со мной рядом чуть-чуть!
Стоять рядом было нелепо, и я присела на краешек кровати. Мы опять говорили о чем-то отвлеченном, но я была уже не так раскована и беспечна. Опасения становились все сильнее, я искала момент, чтобы не просто уйти, а бежать, куда глаза глядят.
Его рука потянулась к моей. Теплая, сильная, нежная. А спустя несколько минут он притянул меня к себе и стал просить сбивающимся шепотом:
– Ну поцелуй меня, пожалуйста, Юленька… пожалуйста!
Я – нецелованное, чистое, невинное, наивное создание – должна была его поцеловать?! Определенно, он принял меня не за ту.
Я почему-то не стала вырываться, прилегла рядом. Несколько секунд мы лежали без движения. Потом его губы стали искать мои, а я отворачивалась, пыталась встать, но его нежная рука приковывала меня к кровати…
Поцелуй пришелся в ухо. Его дыхание будто проникло вовнутрь меня, чтобы передать часть его вожделения. Поток необъяснимой неги влился в мое тело, спускаясь теплой струей сверху вниз по незримому каналу. И разлился там, внизу, сладкой истомой, заставив почувствовать каждую мышцу, каждую клеточку, которые трепетали от неведомого желания…
Разум победил. Я вскочила, выбежала в коридор и стала быстро одеваться. Он выбежал за мной, дрожащими руками помог надеть пальто. Поняв, что я все-таки ухожу, судорожно написал на каком-то клочке бумаги свой телефон и сунул мне в карман:
– Позвони мне, пожалуйста!..
Я не позвонила. Хотя ждала, что он разыщет меня, вычислит по тем приметам, которые звучали в нашем разговоре. Наивная…
Я не знаю, как возникают эрогенные зоны, но я до сих пор схожу с ума от поцелуев в ухо.
И до сих пор, когда еду с вокзала на такси, ищу глазами те самые окна на пятом этаже хрущевки, спрятавшейся за деревьями недалеко от дороги…
Оказавшись на улице, я вздохнула облегченно и обескуражено. Сердце колотилось с неистовой силой. Утреннюю тишину нарушал отдаленный стук трамвая. Я бежала в день, чтобы узнать ошеломляющую новость о смерти Брежнева.
В воздухе предвестниками перемен летали одинокие снежинки.
2
Я привык к победам. Спорт тому виной. Отец – страстный болельщик – записал меня, семилетнего, в футбольную секцию. Бегал я быстрее всех, прыгал – выше и дальше всех, но мяч меня почему-то не слушался. И через три года, посоветовавшись с тренером, отец, скрепя сердце, перевел меня в секцию легкой атлетики. С тех пор спорт стал моей жизнью. Я ездил на соревнования, побеждал. Медалей – на полстены! Кубки – даже на подоконнике, вместо цветов.
Но вот с женщинами у меня – как с мячом...
Сегодня показывали Брежнева. Очередной юбилей. Вспомнил 10-е ноября 1982 года – ночь его смерти – ночь, сохранившуюся в памяти благодаря маленькому приключению...
Тогда моя хрущевка была роскошью. Своя, двухкомнатная, с раздельным санузлом, в стране, недалеко ушедшей от бараков и коммуналок! Да еще в центре – в двух шагах от вокзала. Днем – со звонками трамваев и с давящим на уши шумом непрерывного потока автомобилей, а ночью – с лязгом поездов, с отрешенностью голосовых объявлений, с эхом, неоднократно отраженным соседними домами.
Утром 9-го ноября позвонил приятель. Ночью он должен был ехать в Симферополь. Командировка. Попросился в гости, дабы не тратиться на такси. Наши тренерские зарплаты сделали нас бережливыми и изобретательными.
Но ни бережливость моя, ни изобретательность на жену не производили должного впечатления. Она хотела достатка, и она его получила, уйдя к деятельному директору гастронома.
Вася, приятель, явился вечером с двумя неподъемными чемоданами. Пили принесенный им коньяк, закусывая колбасой. Домохозяина из меня не получилось, хотя шел уже пятый год моей холостяцкой жизни.
Вася рассказывал анекдоты. Особенно удавалось ему пародировать Леонида Ильича. Я смеялся до икотки…
Был комсомольцем, стал коммунистом. Сказали – надо, иначе за рубеж на соревнования не попасть. Верил ли я в коммунистические идеалы? Верил, но сомневался. Да и большинство из нас верили и сомневались.
Смеялся над маразмом старых государственных деятелей и жалел их одновременно. Когда Суслова хоронили, на Брежнева больно было смотреть. В глазах, в жестах, в повороте головы читалось: «Я следующий». А как жалки были эти церемонии награждения очередным орденом или Золотой Звездой! Рычаг ухода от реальности, от неизбежно приближающегося конца – хотя бы в иллюзию. Он был уже неадекватен, и вся страна это понимала и стыдилась…
В час ночи пошли на вокзал. Целоваться, как это любил делать наш генсек, по обоюдному согласию не стали.
Возвращаясь домой, в вокзальном мельтешении заметил высокую, стройную девочку. Одета скромно, глаза восторженные, озирается радостно вокруг. Студентка. Прошла мимо. Я остановился, посмотрел ей вслед. Зацепила чем-то.
У меня давно не было женщины. И мне вдруг остро захотелось именно эту девушку. Нет, не только секса, захотелось близости, физической и духовной. В юности в такую я бы «с первого взгляда»… Но романтик во мне к тому времени давно уже вымер, как мамонт.
Пошел следом, чуть в отдалении. Поглощал глазами каждое ее движение, исполненное легкости и юной грации.
– Извините, Вы не подскажите, какой это поезд пришел? – я сам удивился своей смелости. Сейчас этот вопрос кажется мне сродни знаменитому «Как пройти в библиотеку?» из «Операции Ы». Вероятно, коньяк дал о себе знать.
Вблизи она была еще более привлекательной. Остановилась, стала серьезной. Показала на расписание, теряющееся в высоте вокзала.
После каждой ее попытки закончить разговор я находил повод продолжить. Спросил, почему она здесь ночью и одна, бросил пару дежурных комплиментов и слушал, слушал… Как важно уметь слушать!
Первый курс университета – весь мир впереди, розовый и огромный, добрый и интересный. И в этом мире ночью на вокзале – я, слушающий восторженную, юную леди и изо всех сил гонящий от себя похотливые мысли о ее точеных ножках и тонкой до неприличия талии.
Начитанная, но наивная. Мне было с ней интересно, я интуитивно чувствовал, что мещанство ее не поглотит. Очень быстро я ощутил себя молодым и беспечным. Молодой задор заразен, как вирус. Я рассказал о себе, о приятеле, о квартире рядом... И мое приглашение уже не выглядело нелепо ни для нее, ни для меня. Она согласилась! Я недоумевал: «Неужели она такая наивная? Или наоборот – такая распущенная?»
Зашли в квартиру. Сразу сказала, что дальше кухни не пойдет, отметив границы дозволенного. Пили чай, говорили о поэзии. Ей, как и мне, нравился Маяковский. Мне – ранний, не испорченный идеологией, а ей – весь. Вспомнили Маршака, и во мне вдруг предательски зазвучало стихотворение, так точно объясняющее ситуацию, стихотворение, которое я любил читать дочке перед сном, когда она была еще совсем крошечная: «Стала петь мышонку кошка…»
Я был этой облизывающейся тетей Кошкой, а Юля (так звали мою юную леди) – глупый мышонок.
Потом я вспомнил о яблоках, хранившихся на балконе в алюминиевой кастрюле, мне кто-то сказал, что так яблоки лучше сохраняют запах. Нюхая яблоки, мы столкнулись лбами и рассмеялись. Я ощущал себя юным студентом!
С каким аппетитом она грызла яблоко! Белые, ровные зубки, влажные, малиновые губы – меня охватило вожделение. Она перехватила мой взгляд и смутилась, потупилась. Ее речь стала сбивчивой. Мне пришлось долго нести всякую чушь, дабы усыпить ее настороженность.
Споря, она забывала обо всем, ей хотелось донести до меня истину. Мне же хотелось раздеть ее, провести пальцем незримую полоску по матовому лбу, между бровей, по тонкому носу, по свежим, подвижным губам, подбородку, гладенькой шее, до ложбинки между грудей... Обвести пальцами аккуратные холмики – по спирали, поднимаясь все выше и выше, к вершинам сосков... Она доказывала свое виденье поэтических изысков Маяковского, а я видел под свитером ее юное тело.
Не помню, под каким предлогом мне удалось увлечь ее в спальню. «Глупый маленький мышонок…»
Но рядом с кроватью она вдруг будто на стену наткнулась. Я успел прилечь, а она вырвала руку и стояла растерянно надо мною.
– Мне надо идти, – сказала она решительно, голос изменился, стал резким и дрожащим. Я четко представил, как она будет сопротивляться в моих объятиях, кричать, царапаться... Нет, я люблю любить только по любви!
Я почувствовал страшную усталость. Все мои старания были тщетны, и меня охватила апатия. Вдруг стало жалко себя, флер юности рассеялся. Я будто увидел себя ее глазами. Есть ли жизнь на Марсе? Есть ли жизнь после сорока? Для нее эти вопросы были одного порядка. Для нее я динозавр.
Все, что произошло дальше, казалось мне спектаклем, который я где-то уже видел.
– Хорошо, только посиди со мной рядом чуть-чуть! – сказал я голосом героя этой пьесы.
Она робко присела. Сбивающимся голосом попыталась продолжить разговор о поэзии. А мое ощущение поэзии сводилось к близости с нею. Я потянулся к ее руке, тоненькой, нежной. Пальцы наши переплелись. Я снова раздел ее в воображении, и картина юной наготы подтолкнула меня к действию.
Легкое движение, и Юля лежит рядом, отрешенная, завороженная...
– Ну поцелуй меня, пожалуйста, Юленька… пожалуйста! – я почти умолял ее, мне казалось, она вот-вот – и растает. Я потянулся губами к губам... В последний момент она отвернулась, и я ткнулся губами в ее ушко в завитках волос.
Резко оттолкнув меня, она вскочила и побежала в прихожую. Порывистые движения выдавали ее волнение, она пыталась попасть в рукава пальто. Я помог ей.
Сценарий требовал от меня каких-то действий. Я написал на подвернувшемся листке свой номер телефона и сунул его в карман ее пальто:
– Позвони мне, пожалуйста!..
Она выбежала и звонко рассыпала стук каблучков по сонному подъезду. Это убегала моя молодость…
Грохнула входная дверь... Мышонок оказался не так-то глуп!
Я знал, что она не позвонит. Я боялся, что она позвонит... Я хотел, чтобы она позвонила…
Остро ощутив одиночество, я подошел к окну, посмотрел в сторону вокзала. Она бежала в день, чтобы узнать судьбоносную новость о смерти Брежнева.
В воздухе предвестниками перемен летали одинокие снежинки.
Рег.№ 0050691 от 4 мая 2012 в 19:39
