Ведь любят Родину не за то, что онавелика, а за то, что она Родина!
    /Сенека/


   «Надо знакомить людей с рядовыми… -  бесстрашными солдатами революции!
   И, прежде всего, рассказывать о погибших товарищах.

  Ф.Э. Дзержинский, «Посланцы партии»
   М. Воениздат, 1967, стр. 42

                                                                                                        Часть 1

Родные  просторы.

Глава 1

  Светлый берег.   

   - Сосни чуток, - сказала мать, накрывая его лоснившимся от старости лысым тулупом.

  Мальчик потянулся, выглянул из-под пропахшей потом и табаком шубы, глянул по сторонам.

По краям узкой  таежной  дороги, высились стройные вековые  сосны, воздух пропитан древесной   смолой и сыростью. Старая  лошадь медленно тащила телегу, грустно отмахиваясь от надоедливого гнуса.

Впереди было еще много дней пути, и Володька знал, что съестные запасы у них подошли к концу,   но  ему вдруг так захотелось есть, что он откинул шубу, толкнул за плечо мать, правившую лошадью.

 - Мам, а мам! Я есть хочу!

Но та отмахнулась:

- Терпи, скоро вечерять будем.

Рядом с телегой шел дядя Яша и отец,   оба среднего роста, кряжистые мужики.

Виноградовы   шли к  неведомому Амуру с самой зимы. Там, сказывали, простому  люду   жилось вольготно,  земли всякому предостаточно, только руки приложи.

- Нет, ты не говори, брат, - доказывал  младшему Яков.

- Ты семейный,   тебе и начинать надо с дома. А я подработаю  где недалече. А как обустроишься, хозяйство заведешь, тады вернусь.

Овдовевший год назад  Яков, запил было с тоски и безысходной  бедности, да  не захотел отпускать в дальний путь  младшего брата. Одни у него остались  родные и душевно  близкие люди от  много  численной  родни, сгинувшей от чумы.

Отец шел молча, поглядывая на крутившего головой Володю.   Как тут не согласится с братом? Не подняться   им на ноги без помощи.

«Лишь бы лошадь не пала», - подумал он.

Старая кобыла шла с трудом, передвигая полупустую телегу,  голова низко опущена, слюна повисла на нижней губе.

Яков обеспокоено оглядел старую труженицу, глянул по сторонам:

- Стой! – скомандовал он. – Здесь ночевать  будем.

Отец распряг лошадь, бережно обтер ее надерганной тут же мягкой травой, росшей у   края   дороги, стреножил и пустил пастись.

Володя, которому  наконец представили относительную  свободу,   взбрыкивая,  словно жеребенок, бегал по поляне, примыкавшей к зарослям шиповника.

- Батя, гляди, тута репа растет! – раздался его звонкий голос.

- Откуда? – удивился отец, подтащивший к костру очередную порцию валежника.

Он подошел к сыну, присел  у  маленькой грядки.
- Верно, теперь   будет чем   вечерять.  А ты, сынок, возьми  заступ,   да  вскопай рядом, хучь гороха засеем чуток.

Издавна  шли к далеким Амурским берегам люди.

Шли годами, хоронили в пути своих близких – не дождались, сердешные, лучшей жизни – поминали добрым словом тех, кто раньше мыкался по этой дороге.
Знали первопроходцы:   поедут  следом за ними, вот и  сеяли  по краям дороги кто репы чуток, кто горсть овса.  Какая-никакая, а помощь в   трудный час. Хоть и богата здешняя земля, да боязно пришлым на первых порах шагнуть прямо в тайгу.

Для жительства Виноградовы   облюбовали  широкий луг, расстилавшийся меж сопок у реки Биры.  Пала кобыла в нескольких сутках пути от Амура.
Сказочное это место.

Неширокая светлая речка, богатая рыбой. Бесконечная тайга, начинавшаяся со склонов ближних сопок. Заливные луга, напоминающие далекую Белоруссию.

Поставили большой, пятистенный  дом,  в материале нужды не   было, лиственницу валили рядом, далеко таскать не приходилось.

Скоро Яков   пошел   на строительство  железной дороги, верстах в двадцати, недалече.

К зиме, ниже  дома  Виноградовых, спускаясь по склону сопки к берегу реки, поднялось еще несколько домов.

Жили переселенцы дружно. Всем селом заготавливали на зиму кету, ходили промышлять кабана, приучали детей к труду.
Стала тайга и маленькое село Ивановка, с голубичными полями за околицей, родной стороной людям, искавшим лучшей доли.

Яков приезжал не часто, но крепко помогал деньгами.

Отстроил   и себе избу  рядом с братовой, женился вскоре,  но тянуло   его   посмотреть иные места. Узнал, что строится железная дорога в Китае, сговорился с подрядчиком, простился с родичами, женой, молчаливой, худенькой бабой и уехал.

Писал редко, был не шибко силен в грамоте, однако новостей  сообщал  много. О людях работных, строгих порядках на  строительстве. О душевной широте корейца – переводчика,  о десятнике, молчаливом  великане из староверов.

На реке Уссури, давно селились люди. Были здесь и служивые какие и переселенцы  из центра России и эмигрировавшие из Кореи крестьяне.
Измученные непомерным  угнетением и бесправием, они надеялись получить здесь желанный кусок земли, но  не всякий смог найти свое счастье.

Многие корейцы попадали в кабалу к местным богатеям, кто-то, искал иной доли, нанимаясь рабочими на приморские предприятия.

Позднее, появились здесь политические эмигранты, участники   борьбы   с  японскими захватчиками. Тысячи корейских семей, приняли русское подданство.
В   селе   Синельниково,   где русские власти селили корейцев, в семье Петра Кима,  человека образованного, широкого  мировоззрения,  родилась дочь. Назвали ее на русский лад, Александрой.

Росла девочка ласковой и внимательной к старшим. Всегда старалась помочь  матери,  защищала младших. Только  не долго длилось семейное счастье. Умерла мать.

Ким, свободно   владеющим русским  и китайским языком, был принят на работу   в управление строительством КВЖД переводчиком и переехал в Харбин.

В  этом  городе рядом трудились и жили, если можно назвать жизнью   полуголодное  существование   и тяжкий, почти каторжный труд,  люди   разных национальностей, русские, китайцы, корейцы.   Рваная одежда, изможденный вид, делал их неотличимыми друг от друга.
Заходил, бывало, к Петру русский рабочий, Виноградов, опытный землекоп, откуда-то с Биры. Тянуло  Якова Виноградова к яркому,   мужественному человеку, Петру Киму, который бесстрашно вступал в споры  с администрацией  стройки, защищая   интересы   рабочих от самоуправства десятников, надзирателей  и  чиновников. Удивило   и   другое, мог  Ким изъясняться и на английской, японском, немецком.
Малограмотный Яков, чувствовал большую силу воли и опыт Петра, человека честного, отзывчивого. Замечал Яков, что Ким не из-за корысти старается   помочь, но ему не понятно было, а почему?

Зачем служивому человеку  портить отношения с начальством, которое его поит, кормит и одевает? Ну, воруют какие, так это ли новость? На то они и хозяева! Странно было Якову,   посоветоваться  не  с  кем,  а  в  голове туман.  Решил переговорить  со  своим  старым  знакомым,  подрядчиком – Смертным.

Посмотрел Якову в глаза Смертный, вздохнул:
- Благодари бога, што меня спросил, а то…- Пошевелил грозно бровями,  нависшими над глазами, постоял немного, да пошел прочь.

Через день Веденей Смертный  отозвал Якова в сторону и   попросил  его  свести  к  Киму, растерялся Виноградов, не было   бы беды, очень  грозен с   виду   Смертный.  Хотя наживался подрядчик   не   больше   других,   но  огромным ростом,   густым   басом  отпугивал от себя людей. Медвежей силы   мужик. На строительстве ходили о нем разные слухи.

Будто сам он из старообрядцев, не пьет, не курит – большая редкость по этим местам.  Широкая черная борода, закрывала красную шелковую   жилетку. Бросались в глаза, поросшие диким волосом, большущие кулаки.

Потому, на участке Смертного, работали в полную силу, а, ну как озлится подрядчик, добра не жди!

Понесла как-то лошадь, а в телеге шпал полно, покалечило бы народу порядком. Смертный недалече стоял, шагнул раз, другой, двинул  кулачищем  по  башке  кобыле,  из  нее и дух вон. У такого не поспоришь.

Звали   подрядчика красиво и печально: Веденеем Бурановичем  Смертным. Водил  он дружбу с   людьми значительными   и   властными. Вхож  был   к  начальнику охраны, полковнику   Зенринову. Люди говорили, что полковник, загребал деньги двумя руками, у тех и этих.

Норовил взять и чужое, у кого послабее. Но делился тем,  что не сумел сам   взять, пусть подбирают другие, хоть и Смертный тот же.

При этом полковник смеялся:

- Что не может смертный – могу я!

Но, видать, не был Веденей наследником отцовской веры. Не   мог он брать у людей последнее. Теплилось в душе этого великана доброе чувство к людям, да не видели того люди.

Отсчитывали рельсы очередные километры, обсчитывали десятники своих рабочих.

В один из обычных дней, Саша Ким долго ждала к ужину отца. Тот   пришел поздно   и не один. Следом вошли в дом Яков, добрый приятель  Саши, а за ним, низко согнувшись, ввалился огромный человек.

Петр торжественно усадил дочь напротив себя и показал ей подарок – шелковый зонт, с многочисленными свисающими с него лентами, на которых были сотни иероглифов.
Рабочие вручили   его  Киму, своему заступнику, в знак особого   уважения   и признательности.   Какой  хороший обычай у восточных народов.

Затронуло это Смертного до глубины души, вспомнил он слезы на глазах рабочих, вручавших этот зонт.
  Задумчивый   сидел   Веденей,  все  поглядывая на зонт, оглаживая бороду.

- Запомни дочка, главное богатство, уважение людей! Не зря живет  тот, кто борется за освобождение своей страны от захватчиков,   защищает  слабых. Кто живет по правде. - Петр говорил, а сам поглядывал на Веденея.

- А в  чем  же  самое большое несчастье? Когда умирают близкие? - спросила Саша.

Петр задумался, посмотрел на Якова, Веденея, наклонился к дочери и, заглядывая ей в глаза, ответил:
- Самое  большое   несчастье   – это  алчность, желание обогатиться за  счет других. Начинается   это с малого, но приводит к обману, насилию, жестокости.

Ким погладил Сашу по голове,  он  все чаще называл ее Шурой, протянул ей зонт:

 - Пусть этот драгоценный зонт всегда напоминает тебе об отце и его друзьях.

©Copyright:ВладимирВинников,2010
Свидетельство о публикации №21009260530

 

                                                                      Глава 2 Виноградовы.

- Вишь, гиблые тута места, ни кабан, ни коза не зайдет. И ежели вблизи человек селится, зачахнет и сгинет до времени.

- Отчего это, батя? – спросил  высокий,  плечистый парень, подкладывая в костер очередную партию сушняка.
- Жил, сказывают, в энтих местах старый колдун. Знал язык зверей,   да   птиц и было у него две дочери.  Старшую Аней звали, белокура была и белолица, покладиста, работяща.

Младшая, Лада, игрунья и  непоседа,   кучерява и черноволоса.  Появились  на   их беду  в энтих  местах переселенцы. Среди них был парень один. Из себя виднай такой, ростом и силой бог не обидел. Только ух шибко до баб охотчий. Ну, нашли способ обломать, глупые люди. Сосватали того парня, да оженили.

А жена парню не по сердцу пришлась. Так и таскался он до солдаток, да мужних которых. И заприметил на поляне, средь кустов голубики, девку-белянку…

…Потрескивали в костре сухие валежины. Отблески пламени отражались в глазах старого Виноградова, словно рядом сидел и не отец вовсе, а сам колдун.
У Володи, по спине словно провели чем холодным, а старик все говорил и говорил.

Высоко над сидящими вторил старику могучий кедр об утопшей из-за неразделенной любви Анее, да о сестре ее, Ладе. Пошла та сестру искать, да сама сгинула.

Рассказ отца лился плавно, не мешал ему ни шум костра, ни крик совы, испугавшейся яркого света, ни всплеск тайменя в омуте под кручей.

И видел Володя перед собой не ту несчастную, обманутую любовью Анею, а младшую, деятельную и веселую Ладу. Вот склонилась она над рекой, рассматривая в светлой воде милую сестрицу. Черные, с частыми завитками волосы, смешались со звенящими струями воды, рядом сидит ее отец, старый колдун. Белая борода, словно пена, стелется вдоль берега, вырываясь из чистых вод.

Сидит Володя тихо, закрыв глаза, не спугнуть бы чудное видение.

Со стороны реки затрещали сучья, донеслось чье-то бормотание: «Годи, годи…»

Володя открыл глаза, повернулся…, на него смотрел большой седой волк. Из раскрытой пасти шел дым. Володя потянулся к бердане, волк насторожился, на загривке шерсть встала дыбом, нос сморщился, волк попятился, показывая желтые крупные зубы.

- Батя, смотри! – прошептал Володя.

Рядом с волком стоял он, отец Анеи и Ладу, в руках волшебная палица, огромная, выше колдуна. Белая борода его струилась по ветру, словно облако дыма.

- Чур меня, чур меня, - шептал старый Виноградов. мелко крестясь.

Володя привстал, положил ружье, глядь, а колдуна-то и  нет.

- Что это, батя?

- Што, не признал? Это же он! Все ищет, сердешный, своих голубок, да не найдет никак. Мы ить в его владениях. Вишь и зверья совсем не слышно. Скорей бы светало.

До утра осталось совсем немного, едва стали проглядываться на фоне неба кроны деревьев, залили водой костер, быстро собрались и пошли вверх по реке.
Перебрались через приток реки, Малый Китой, и в первом же распадке из-под ног в разные стороны брызнули рябчики. Где-то рядом бормотали глухари.

- Вышли видать, - устало вздохнул старик. Обернулся к сыну, спросил: - Ты часом не струхнул?

- Мне бы Ладу повидать, - мечтательно ответил тот.
У отца широко раскрылись глаза, широкие брови полезли вверх.

- Сдурел, што ли, или жизнь не мила?

Володя в ответ только вздохнул, потупился.

 

Совсем рядом струилась река, зажатая грядами сопок. Весна еще не успела прикрыть наготу леса, только могучие кедры стояли зелеными островами среди кленов, да берез.
- Может косачей прихватим, а бать?

- А што же…

Старик хорошо знал места во всей окрестности, так что они скоро вышли к глухариному току. Время замаскироваться не осталось, солнце почти поднялось над тайгой, только успели прикрыться разлапистыми ветками кедра, стали слетаться косачи.

Терпенья у обоих хватало. Виноградовы смотрели как всю поляну заполнили самцы, и когда, хлопая крыльями, задиристо пощелкивая и фыркая, они закрыли собой островки подтаявшего снега, старик шепнул:

- Пора!

После первого выстрела словно ураганный ветер шевельнул живой птичий клубок и швырнул в небо.
Солнце, протягивало свои теплые лучи сквозь ветки деревьев, освещая поляну, усеянную пером.

Птицы разлетелись, охота закончилась, а в заплечном мешке у Володи грузу прибавилось, шесть выстрелов, шесть косачей.
- Однако пора. – Отец посмотрел на небо. – Тяжелые тучи прикрыли солнце, грозно нависая над охотниками. – не добро на душе што-то.

- Батя, а в Хабаровск поедем этим летом? Обещал ведь.
- Погодь, решим опосля. Раньше чем вода успокоится, не выбраться. В прошлом годе кетой не запаслися, а нынче, видать, еще хуже будет. Вода шибко поднимается. – Старик понюхал воздух. – Што-то дымов не чую, быть бяде.

Старик заторопился. Спустились к воде. Лодка была вся на плаву, у ведь уходя затянули высоко на берег, хорошо хотя привязали.

- Глядь ко, как за ночь вода поднялась. Бяда, вот бяда. Давай шибче, сынок.

 

Вставили уключины весла, охотничьи припасы и добычу сложили в нос плоскодонки, расселись. Володя привстал, оттолкнулся шестом от берега.

Неширокая обычно река, заполнила всю низину между сопками.
- Бяда, вот бяда, - шептал старик. – И што там у нас? Ить все мужики в тайге.

Володя широко греб, пот стекал по его раскрасневшемуся лицу. Наконец, последний поворот реки.

Деревню на узнать… вода поднялась так высоко, что аккуратные бревенчатые избы, столпившиеся у пологого берега, стояли в воде по самые крыши. Мимо лодки плыла разная домашняя утварь – деревянное корыто, широкая лежанка, какие-то плошки. Вот зашевелилась, словно живая, ближняя изба, вздохнула, словно сказочное чудовище, и распалось по бревнышку. С крыши рухнули в воду две бабы.
Виноградовы повернули к ним. Женщины судорожно вцепились в неведомо каким чудом устоявший забор.
- Кума! Давай в лодку, городьба завалится! – крикнул старик. – Поторопись, кума!

Но та, не замечая никого вокруг, ухватилась одной рукой за покосившуюся изгородь, дрожавшую под напором воды, а другой тянула за косу дочь, наглотавшуюся воды.
Наталья уже не барахталась, Голова ее все реже и реже показывалась из воды.

Володя прыгнул с лодки, рывком выдернул и воды чуть живую Натаху, положил ее на борт низко сидящей посудины.
Лодка накренилась, скользнули за борт припасы, добыча, ружья.

Одуревшая река брызгала в лицо грязной водой, удерживая в своих объятьях добычу. Быстрое течение, словно срезало противоположный высокий берег и в бешеный поток с шумом и  треском, словно жалуясь о своей боли, падали могучие кедры.

Стоявшие недалеко деревья, шевелили под ветром голыми ветками. Они словно протягивали их для помощи.
На короткое время выглянуло солнце, и, словно испугавшись всего того, что происходит, вновь спряталось за тучи.

Залив нижние улицы, река карабкалась выше, угрожая приткнувшимся на склоне сопки избам.

- Легше сынок, легше, - остерег отец, - давай подтолкни ее ноги-то.

Плоскодонка еще качнулась, зачерпнула воды, но потом выровнялась, двинулась вниз по течению.

Река подхватила свою добычу, швырнула на середину. Старик, втаскивая Наташу, сплоховал, поторопился и упустил весло. Сильное течение понесло утлое суденышко прямо к завалу. Володя плыл следом.

- Держи! – крикнул отец, бросая сыну конец причальной веревки.

Володя поймал, зажал узел зубами, повернул к берегу.
- Кума, мы сичас, держися! – крикнул старик.

Но, прожилины уже оторвались от столбов, забор качнулся, поплыл. У затылка бабы мелькнуло бревно, подмяло под себя, только мелькнули над водой две белых руки.

Володя задыхался, течение отбрасывало его от берега, ноги совсем одеревенели.

- Не спеши сынок, не спеши… ужо близко, - подбадривал его отец, подгребая одним веслом.

Нащупав, наконец ногой дно, Володя попытался выпрямиться. Что-то толкнуло его в спину, он оглянулся.

Старая икона качалась на волнах и бог глазеем в небо облезлыми глазами.

«И тебе досталось?»- подумал Володя, - поделом тебе, а то куда смотрел?»

Подтянул лодку к берегу, принял от отца с рук на руки Наташу.
- Поднеси весло какое, - старик оглянулся. Бревна, погубившего куму, не было видно. – Пропала баба…

Изба Виноградовых стояла на склоне сопки, поэтому река, не дотянулась до трех домов. Ничего больше не осталось от Ивановки, все было унесено бурной ночной водой.

- Ташши в избу, застудишь девку, я счас. – старик посмотрел на бурливший грязный поток, вздохнул.
Володя подхватил было Наташу, а она холодная.
- Батя! Она не дышет!

Повернул девку вниз лицом, положил животом на свое колено. Посиневшие губы молодайки разжались, потекла вода, потом Наташу вырвало. Лицо стало розоветь, она вздохнула со стоном.

Взяв Наташу поудобнее, Володя шел к дому, на крутом подъеме подскользнулся, едва не уронив свою ношу. Из разорванной кофточки, выглянули наружу две спелые девичьи груди с торчавшими рубиновыми сосками.

Парня пробил холодный пот. Спотыкаясь, он поднялся наконец к избе, толкнул дверь ногой.

Мать подбежала, запричитала, заохала. В избе стоял гомон, у печи висели какие-то тряпки, полно было детей из низовых.
- Отвернись хучь, бесстыжий, - шепнула мать и запахнула края кофты.

Володя икнул, посмотрел на тонкую, с выпирающими ключицами шею Наташи. Опустив девушку на полати, вытер грязные руки о штаны, буркнул:

- Пойду пособлю бате, может еще кого выручим.

Ночью сгинуло почти все женское население Ивановки. Вернувшиеся из тайги охотники, не нашли своих жен, матерей, сестер.

Наталья, поглупевшая с того памятного дня, ходила за Володей словно привязанная, по собачьи заглядывая в его глаза. Он же, натолкнувшись взглядом на ее натянутое на груди платье, вздрагивал, не смея взглянуть в ее васильковые  глаза. Напрасно Наталья начинала при нем расчесывать свои длиннющие, цвета спелой ржи, волосы.

Стоял перед Володей образ девушки черноволосой, да смешливой, что за наваждение?

 

Как не было горько, а жить надо.

Ставили новые хаты, забираясь теперь выше по склонам сопки. Сил и времени не жалели. И поднялась деревенька краше прежнего, весело глядя сверху на реку, возвратившуюся в свое привычное русло.

К зиме, привезли из ближайших стойбищ невест, и смешалась спокойная кровь белорусских переселенцев с местной. Стали рождаться дети раскосые, смуглые, звонкоголосые, а волосом светлые.

 

А Володю тянуло что-то в царство колдуна. Долго думать не стал, собрался как-то, перебрался на правый берег Биры, вот он, тот распадок. Здесь река текла медленно, разбегаясь по многочисленным протокам. А вода была такая чистая, что мелких рыбешек у самого дна видно.

Всматриваясь в речные струи, различал он, вроде, частые завитки волос и влекущие глаза Лады. В звоне речных струй, слышал ее громкий хохот.

Часами просиживал он здесь и все смотрел, смотрел, и, казалось, он ощущает уже и запах ее волос.

Когда уставал от своих мыслей, поднимал глаза на возвышавшиеся по сторонам сопки, торчащие на них стройные кедры-великаны, успокоительно помахивающие ему своими мохнатыми лапами. И от того ли, что рядом никого не было, от доверия ли к чистой воде, стал он размышлять вслух. А когда заметил за собой это, стало вдруг отчего-то стыдно, будто рассказал случайному прохожему про любовь свою придуманную, а тот разнес такую новость по всему свету.

Тогда Володя разозлился на себя и перестал приходить к этому месту.

Весть о скором призыве на службу, Виноградов встретил спокойно, с каким-то тайным ожиданием. Не страшился он трудностей солдатчины, жизнь научила быть терпеливым. О плохом не думал, не ждали войны в их краях, но памятны ему были строки из писем односельчан, сгинувших в японскую.

Володя рано выучился читать, не часто такое случалось в этих местах, школ не было, церквей тоже. Помог ему ссыльный, из гимназистов. От скуки вдалбливал ему в голову все, что помнил сам.

Письма, которые приносили прочитать солдатки, будто оживали. Читал Володя душевно, с выражением. А слова писем западали в памяти, словно бесконечный клубок расплетались строки:

- «Ты скорей неси добрый ветер мое письмо в родимую сторонушку и будь добрым вестником. Да пусть не задержат тебя ни горы высокие, ни злые руки. И доставь ты к родному дому весточку, что живой я покуда. Сообчаю о том брату моему Николаю Павловичу и супружнице евоной, Пелагеи Ивановне.

Желаю здравия и красоты, жене моей любимой – Настасье, деткам Юрию и Веруньке. Прошу покорно, берегите друг друга, потому как кроме вас, у меня боле никого на свете, а без вас не станет смысла терпеть его.

Отпишите, как мой брат, оправился ли он от раны вражьей? Племяш Владимир, ты расти быстрее, да читай поболе. Тольки теперя понял я того корейца, жаль поздно… да, ништо, жив буду сочтемся с кем надо…»

Слушали в дома Виноградовых письма соседи, у многих близкие на войне.

А перед Володей, словно два омута, подернутые влагой, огромные глаза жены дяди Яши – Настасьи. Глаза глубокие, беспокойные. Будто и нет ее среди собравшихся в избе,  а сама она летит с ветром-побратимом к далекому супругу своему. Вот уже прибудет на место, обиходит, накормит, а в страшный час разделит с ним лихую долю.

- «…А могу сообщить вам любимая моя Настасья, что хотя япон и мелок ростом, а воевать можеть и бьется зло. И такое нас порой с товарищами зло берет, когда вместо патрон…» - дальше, строки густо замазаны чернилами.
- Цензор приложил руки, - пояснил кто-то.

- «…Живет здесь знакомая мне нация, китайцы прозываются. Промеж ними встречаются добрые люди. Но отписываю вам, пущай Володька вычитает в своих книгах за что…» -  дальше опять чернила.

Вспоминая то письмо, Володя подумал, что обязательно еще много прочитает, а не поймет, то спросит у знающих людей.

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21009270564

 

                             глава 3  Веденей.

Виноградовы вторую неделю промышляли в тайге. Вышла вся соль, к тому же добро набили пушнины, но припасы ружейные еще были, потому, в село вернется за солью старик, а Володя останется здесь, белковать. Старику становилось трудно гонять белок, а развелось их, пропасть.
Старик напихал в заплечный мешок добытую пушнину, захватил добрый кусок вяленой медвежатины, пошел к дому.
Справив дневные дела, Володя повалился на лежак. Но застонали от сильного ветра веревочные петли двери, пошел ливень.

Володе, во сне, в который раз, приснилась Лада. Постучалась она в землянку, дождь прихватил, вся вымокла, мокрый сарафан облегал ее стройную, гибкую фигуру, черные, в мелких завитках волосы, прилепились к  крутому лбу, четко очерченные губы слегка приоткрыты.
Володя потянулся к ней, открыл глаза.

За дверью по прежнему шумел дождь. Крупные капли стучали в оконце, но не смогли заглушить звуки чьих-то шагов: «Кого это носит в такую погоду?» - подумал Володя. Он поднялся, согнувшись в три погибели, добрался до двери.
Прямо на него смотрел большущий седой волк. Несколько в стороне от родника, пробившего себе дорогу между корнями могучего дуба, шагал колдун. На его плече дубина, белая борода летит следом белым облаком.

Володя вздрогнул, перекрестился, хотя в бога давно перестал верить.

- Чур, меня, - зашептал он.

Волк фыркнул, обежал землянку и пропал. Володя смотрел туда, где только что находился  колдун - там никого не было.

«Не померещилось мне?» - подумал Володя.
Наскоро оделся, снял с деревянного колышка висевшую берданку, пошел по следам, отпечатавшимся в мокрой траве.
Свежий ветер понемногу разогнал тучи, дождь перестал. Запахло свежим листом, саранки, заполняя все свободное пространство под ногами, расстилались бесконечным ковром. Запели свою нудную песню комары, тучами поднявшиеся из мокрой травы. Под ногами захлюпало. На кочках расположились кустики спелой голубицы. Вот  совсем свежий след медведя, приходил лакомиться, хозяин тайги, дарами осени. 

Володя взял поближе к рёлочкам, там было посуше. Здесь, среди густого осинника, красовались белоствольные берёзки. На маленькой полянке, тесня друг друга, обосновалось семейство белых грибов, подставляя солнцу глянцевые, широкие шляпки.

- Благодать какая! – вздохнул Володя. 

Пахнуло дымком. Над головой зашелестели ветки – белка. Бусинками глаз уставилась на пришельца, ишь попрошайка!
Володя остановился, машинально потянул руку. Проказница пробежала к самому лицу, ткнулась мокрым замшевым носом в ухо.

- Ух, ты! – не удержался парень. Белку спугнул незнакомый голос. Она прыгнула на ветку, оскорблено пожаловалась на него своим невидимым соседкам и скрылась.
Спиной почувствовал  чей-то тяжелый взгляд, остановился, посмотрел назад…

Совсем рядом, давяшний волк. Шерсть на загривке торчит дыбом, нос сморщился. Огромные желтые клыки угрожающе торчат меж подрагивающих губ. Волк, припадая к земле, приближается к Володе, будто скользит над землей.
Он даже не успел испугаться, как услышал:
- Годи!

  Из-за кустов вышел высокий седой старик. Белая борода зацепилась за ветки, старик остановился, освобождая её.

-Годи!– повторил старик.

Волк застыл, припав к земле, посмотрел на старика, сразу успокоился, стряхнул с себя злость вместе с мусором, прилипшим к шерсти, отошел в сторону.

Виноградов с удивлением разглядывал старика-великана.
Широк в плечах, огромная голова с тонкими, чёткими чертами лица. Одет просто: белые домотканые штаны и белая рубаха. В руках длинное ружьё, чем-то похожее на дубину.

Ствол толстый, с человеческую руку и расширяется к концу. Знатно бьёт видать. На поясе старика-рог с порохом, да кожаный мешочек с дробью.

- Зовут меня Веденеем, отрок. Что тебя привело ко мне? Володю так и подмывало спросить хозяина этих мест о дочерях его - Анне и Ладе. Да понимал он: глупость это.

Какой-то дотошный комар забрался парню в ухо. Володя встрепенулся, со злостью треснул себя по уху, аж, звон пошел в голове.

Улыбка растаяла в Веденеевой бороде. Старик стоял совсем рядом, от него исходил запах здорового и чистого тела, пахло мёдом и ещё чем-то вкусным, памятным, теперь вот забытым.

И волк внимательно смотрел на пришельца, время, от времени тычась носом в широкую ладонь Веденея.
- Коли пришёл, назовись нам.

- Виноградовы мы, - начал Володя. А я видел вас зиму назад в гиблой тайге, а вы нас видели? Веденеей теребил бороду, внимательно разглядывая Володю.

- Знавал я одного Виноградова их этих мест, Якова.
- Это дядя мой, в японскую сгинул.

- Жаль… Ну, пошли ко мне. – Веденей улыбнулся. – Небось за колдуна принял? Нет? Ну и ладно. А что есть истина, знаешь? – Поглядел на удивленного таким неожиданным и мучавшим долгое время вопросом, кивнул головой. – И я не знаю. А ведь хочется? То-то. Ведь нельзя отрицать истину только потому, что она нам не всегда приятна и понятна.

Веденей шёл к дому, вспоминал:

… Он стоит рядом со старым отцовским скитом. С трудом открыл разбухшую дверь, в нос ударил застоявшийся запах прели, лампадного масла, книжной пыли, мышиного помёта. Прошёл в дальний угол. Вот старые книжные полки. Здесь здорово хозяйничали мыши, с полок потревоженная сквозняком, посыпалась труха съеденных книг. Под нижней полкой, в углу открытое гнездо, в нём копошатся розовые мышата. Густая пыль на полу испещрена следами мышиных лапок.
Здесь проводил он свободные часы, перебирая любимые книги, написанные старой славянской вязью. А теперь растерзанные трупы книг лежат под ногами.

Настало время решать, - говорил он себе. – Хватит ли сил найти путь истинный? Он поморщился, вспоминая потное лицо полковника Зенринова, когда тот спешно подсчитывал свою долю. Руки мелко дрожат, толстая нижняя губа отвисла, с нее стекает слюна.

Было в Зенринове что-то мышиное. Острый, тонкий нос, приплюснутый лоб, маленькие, глубоко посаженные глаза.
Совсем невмоготу стало в японскую. Все кто был рядом с ним, крали сколько могли. А в это время на фронте гибли мужики. А провиант направленный им, раздергивали по пути.
Многих, кто работал рядом,  взяли в солдаты. Вот и Яков погиб. Что было делать?

Вспомнил Веденей старый родительский скит, не вера отцовская манила его, потерял он себя. Он думал, что, прячась от людей, спрячется от себя. Не получилось. Не мог раньше жить для других, а теперь?

Скучно и пусто жить только для себя. Зря хоронился он от жизни, она сама нашла его. Быть может этот юноша, с интересом глядевший на него, станет меньше ошибаться, познав ошибки пережившего свою веру человека?
Кто знает…

Глаза у парня живые, умные. И терпелив, терпелив…

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21009280177

 

                       Глава 4  Зенринов.

Могучий Амур остановил, казалось, своё течение. Лодка с двумя людьми на борту, покачиваясь, застыла, но  подхваченная могучим течением, понеслась прямо на утёс.
- Разобьёт, греби!- скомандовал Павел Павлович сыну. Бледный, с горящими глазами юноша, внешне совсем спокойно, взялся на вёсла. Несколько энергичных гребков, и они в безопасности.

- Хорошо, сын. – Павел Павлович Зенринов, командир расквартированного в Хабаровске корпуса, достал из внутреннего кармана генеральской шинели никелированный наган с перламутровой рукояткой. – Это тебе подарок ко дню рождения. Через неделю едешь в Петербург, во Владимировское училище. Что, рад? – Заметив, что сын не высказывает особой радости, поморщился. – Да-а-а. Столица, хорошие друзья, нарядные женщины… Эх, если бы не мои годы…

Генерал задумался. Ушли его чудесные времена, бессонные ночи, премилые глазки, с восторгом глядящие на него, огни Невского проспекта, бьющий в нос аромат духов. Рядом с ним его постоянные собутыльники – Колька Авксентьев, Пальчинский. Скорей бы вечер…

Собраться втроём и … уже настежь открыты швейцаром широкие, обитые медью с зеркальными  стеклами двери в ресторан, где звучит музыка танго.

А они молоды, хороши собой, богаты, деньги не считают. Мэтр старается угодить молодым прожигателям жизни, гоняет официантов. Молодость, женщины, деньги, всё было. Да, женщины. Пришедший в северную Венецию свежий танец-танго, так быстро сближал с женщиной, что даже имени очередной партнерши не вспомнить наутро. Танго, тангоре…

Весьма точно подмечено - трогать, примыкать, соприкасаться. Новая для всех, пьянящая музыка, словно сама руководила парами, соединяя в единой страсти.
Скользящие, мелкие шаги рядом с женщиной, такой близкой и доступной, такой твоей… И вот плывут они в тумане папиросного дыма всё дальше и дальше от толпы, наконец, вокруг никого нет… Но всё в мире имеет конец, молодость, любовь, друзья, жизнь лишь деньги вечны и надежны.
Верил ли он друзьям, считался с ними? Безусловно, когда требовались их связи. Ах, сейчас бы туда, где огни люстр, сверкающие драгоценности, близкое и доступное женское тело. Сколько их было… А он и не заметил, как вырос сын. Добрый приемник!  Любит деньги, внимание к себе, но верит друзьям. Не пройдет мимо любой юбки. Надёжный помощник вырос.

Николай с интересом разглядывал красивое оружие. Пригодится наган. Не поднимая глаз на отца, он чувствовал его внимание к себе и злился.

«Тоже устроил проверку мужества. Что в этом такого?» Крепкие мускулы и точный расчет в жизни необходим. Но жалко потерянного времени, сейчас бы погулять с той курносенькой курсисткой, а тут…

Чувствовал отец что последние, перед отъездом дни, он пустится в загул.

Что значит, сам прошёл. Много по свету разбросано единокровных братьев, да сестер.

Молодец папаша, умеет жить! И денег полно, и чин генеральский, а сам не старый ещё, любит гулять с молоденькими бабами, не угонишься в этом. Только присмотришь какую, а папаша перехватил.

И что там будет, в Петрограде? Там ли Елена Михайловна? Что за чудная женщина. Почти вдвое старше, а смотреть на неё без обожания нельзя. Стыдно признаться, но перед её красотой он теряется. Скорей бы туда, в её общество. Увидеть её сумасшедшие глаза, услышать возбуждающий шелест шёлковых юбок. Не такая она, как все, только были словно одно целое, а   мгновение, словно и не его.

Николай посмотрел на отца, опустил наган во внутренний карман, спросил :

- Может успеть на кабана съездить?

- И то верно. Поедем. В Ивановке знатный охотник живет, Веденей. А какие мы с ним дела делали… Сам из староверов, но умён и цепок. Деньги его сами находили, а он вроде к этому и не стремился.  Да, странный только. Разговоры иноверцев слушал, всё книги читал, вот и свихнулся. А каким видным мужчиной был. Теперь один живет. Знатное ружьё имеет. Выстрелом в лоб кабана опрокинет.

Генерал вспомнил своё прощанье с Веденеем, передернул плечами, потёр грудь. «Здоровый, а дурак!»

Со сборами не тянули, выехали утром следующего дня.
Ивановка показалась Николаю маленькой, глухой  деревенькой, приткнувшейся на склоне сопки. Остановились Зенриновы в избе Виноградовых. Чистая изба, светлая. Хозяин, старик Виноградов, служил в полку Зенринова. Со всех сторон удобно у Виноградова.

Володя поглядывал на генеральского сынка с любопытством, а тот будто не замечал никого вокруг. Смотрит вроде на тебя, а словно насквозь. И только когда вошла Наташа с обычной деревенской закуской, Николай оживился, ощупывая взглядом крепко сбитое тело молодухи, высокую грудь, гладкую шею.

Генерал заметил проявление интереса ко вновь появившемуся объекту, наклонился к сыну:

- Хороша девка, но здесь не следи.

«Не было бы греха, - смекнул старый Виноградов и услал Натаху ночевать к соседям.

Солнце еще не поднялось, а охотники вышли из деревни.  Провожатым был Володя, дорога к Веденею была знакома. Николай шел следом, безразлично оглядывая широкие плечи хозяйского сына, размашисто шагавшего по узкой тропинке. Николай пытался идти быстрее, но напрасно он приподнимал свои узкие плечи и старался идти в ногу с проводником. Скоро он взмок, стал задыхаться. Частый накомарник – новость в этих местах, душил его.
Николай уже жалел, проклиная себя за глупую эту поездку, которая подарит разве что кровавые мозоли, да ломоту в ногах. Он жалел себя за плохо проведенную ночь на твердой пастели, ругал дошлого старика, винил во всех земных грехах, злился из-за плохой дороги, спотыкаясь о каждый корень и цепляясь за каждый куст. А, когда едва не упал с подгнившего ствола дерева, лежащего поперек тропинки, вспомнил мощеную мостовую Хабаровска  и выругался.

Володя вздрогнул от неожиданности и грязи слов, подумал:
- Не приспособленный какой, хватим с ним горя.

Прошли один распадок, второй. Поднимаясь на Ленский перевал, спугнули табунок рябчиков, брызнувших из-под ног в разные стороны.

- Может прихватим гостинца Веденею? – спросил Володя.
Николай безразлично пожал плечами, генерал же утвердительно кивнул, снял с плеча винчестер, пробурчал:
- Разве с этим идут на птицу?

А Володя подумал, что с таким ружьем и на кабана не ходят, не надежная штука. Он осмотрел свою старую бердану, перезарядил патроном с мелкой дробью, потом обогнул старый, разлапистый кедр, и пропал.

Совсем рядом с генералом, выпорхнула пара рябчиков, беспокойный их посвист, словно подтолкнул Зенринова. Генерал повел стволом. Пуля разнесла птицу, метко стрелял Зенринов, под ноги охотнику упала горсть перьев, все, что осталось от веселой птички.

А выстрелы берданы раздавались один за другим. Очень  скоро появился Володя.

- Девять штук, удовлетворенно сказал он, - на похлебку в самый раз.

Николай поморщился, посмотрел на отца. А тот, не замечая недовольства сына, подтвердил:

- Неплохо, - и кинул в сторону свой трофей.

До Веденея добрались засветло. Смертный встретил бывшего компаньона неприветливо, не глядя на пришедших, обратился к Володе:

- Зачем привел этих? Тебя только хотел видеть…
Будто не замечая протянутой руки Зенринова, отвернулся.

Однако в дом пригласил.

- За что не милость такая, Веденей?

- А за что мне тебя жаловать? – Веденей усмехнулся. – Ты ж могильщик, от тебя мертвечиной несет. Небось самый живой от своего полка остался в японскую? Охота, жратва, бабы… какой был, такой и остался до старости.

Генерал несколько отступил от Веденея, крепко сжимая руках оружие, был бы он один…

- А я, гляжу, ты сильно изменился за это время, Веденей Смертный, забыл как на чужом поту зарабатывал?

- Где уж забыть, да, отмолил я те грехи.

- А это твой благодарный ученик? – спросил генерал.

- Не чета другим, до книг жадный, - Веденей едва заметно улыбнулся, - истину ищет.

Генерал покосился на Володю, склонил голову, подумал, что парень-то, не так прост.
А Веденей, не глядя больше на генерала, повернулся к молодому Зенринову.

Николай сидел на табурете посреди маленькой комнаты вытянув ноги, с грязных сапог на чисто вымытый пол стекала грязь. От набежавшей лужицы, потекла струйка к стопке книг, сложенных у стены.

- Хорош наследник, болотную тину обтереть не смог, а говоришь к вам ничего не прилипает.- Веденей показал на чистые сапоги Володи.

- Вы не очень… - начал Николай, поднимаясь со стула.
- Помолчи, а то выставлю во двор, - не глядя на Николая, сказал Веденей. Он выпрямился во весь свой рост, расправил широкие, не обвисшие к старости плечи. – Ну-ка, молодежь, прогуляйтесь маленько. Нам с генералом потолковать надо. Да не боись ты, сказал он, глядя как генерал тискает ружье, - не трону.

И столько в его голосе было уверенности и силы, что генерал успокоился, а молодые вышли.

Николай, пошел было за угол, но отпрянул назад. На него смотрел и словно улыбался седой волчище, показывая огромные клыки.

- Во-о-лк, - испуганно пролепетал Николай и полез в карман за пистолетом.

- Не бойтесь, он ручной! – успокоил Зенринова Володя.
А волк, обнюхав штаны Николая, справил на них свою надобность и подошел к Володе, потерся о ноги, словно щенок, лег рядом, глядя на неприятного для него пришельца.
Зенринов брезгливо оглядывал свои сапоги и брюки, с опаской поглядывая на зверя.

Хлопнула дверь, вышел генерал, меховая куртка распахнута, лицо красное, кончик носа покраснел, сразу видно, не в духе.

- Веди назад, - сказал он Володе. – Возьми оружие и догоняй!
- Куда на ночь глядя? – спросил Володя, - заплутаем.
- Лучше в тайге заночевать, чем с этим идиотом, - генерал выругался грязно, по–фельдфебельски, впервые при сыне.

Николай с удивлением посмотрел на отца, его так трудно вывести из себя, а тут…

Володя оглянулся на вышедшего следом за генералом Веденея, удивленный таким исходом дела. Смертный никогда не обвинял при нем других людей, даже спорил он так, словно спрашивал совета, а теперь?

- Проводи их сынок, - усмехаясь, вполголоса сказал Веденей, проводи. Больно смердит от них. Проводи распадком до реки, а там заночуете.

Совсем стемнело, а до реки еще не добрались, шли медленно. Генерал ругался и не мог понять, как мог Смертный отказаться от денег и, особенно, от власти над людьми?
Николай спотыкался на каждом шагу, лицо его опухло от комариных укусов, накомарник забыл у Веденея.
«На пользу пойдет, подумал Володя, не будет задаваться».

Когда совсем не стало видно тропинки, Володя остановился. Шедший следом генерал, ткнулся головой в спину, выругался, посмотрел по сторонам подумал: «Черт бы побрал эту охоту», - он зло посмотрел на сына. 
Тот облегченно вздыхая, стаскивал с плеч плотную куртку, бросил ее на землю, и со стоном, улегся на ней.
- Придется здесь заночевать, дальше опасно в темноте, - сказал Володя, а сам подумал, что странные это люди, как будто из другого мира. Злые, ленивые, важные своим богатством. Не зря бежал от них Веденей, не зря.

- Нас комары сожрут! – простонал Николай.

- Ништо, я сейчас костер соображу!

Володя собрал сушняку, разложил колодцем мелкие палочки и кусочек бересты, в заранее освобожденном от дерна углублении, разжег огонь. Когда пламя стало жадно лизать богатую пищу, щедро подбрасываемую Виноградовым, сверху легли свежесрубленные лапы кедра. Повалил густой сизый дым, запахло смолой. Гнус пропал, и, словно, дышать стало легче.

Зенриновы не отходили от костра, так что дрова приходилось искать одному Володе. К утру выпала роса. Володя завалил костер сырой землей, так, что и дымка не видно, пожары в тайге, смерть! Снят с костровища землю, закопал поглубже уголья, обгоревший участок накрыл срезанным накануне дерном.

Только отошли от места стоянки, Володя остановился, внимательно осматривая глубоко протоптанную тропу, пересекавшую их путь.

- Кабанья тропа тут, - сказал он, повернувшись к генералу, - на водопой по ней ходят. Может встретим?
Николай пробурчал что-то, а генерал уже снял с плеча винчестер.
- Секача не троньте, зашибет, – предупредил Володя.

- Не учи, - прервал его Николай.

Володя пожал плечами, посмотрел на посеребренное ложе двустволки Николая, предложил разделиться.
Николай остался на месте, а Володя с генералом пошли вверх по кабаньей тропе.

Ждали не долго, где-то рядом, затрещали кусты. Из зарослей, выбежал здоровенный кабан. Склонив голову к земле, он загнутыми клыками, размером каждый с добрый кинжал (так показалось Николаю)доставал из земли сладкие молодые корешки. Следом шла свинья, а за ней, четыре подсвинка.
«Удачно, подумал Володя, - будем с поросятиной.
Только пропустили секача, приложились было стрелять, так со стороны Николая раздались выстрелы дуплетом и сразу дикий крик.

- Что же он, удивился Володя, - я ведь предупреждал.

- Если что с сыном случится, я пристрелю тебя! – яростно произнес генерал.

Володя от неожиданности остановился, он-то о чем?
Посмотрел на генерала, не шутит? Но тот смотрел прямо в глаза и столько было в этом взгляде безразличия в парню, что можно было не сомневаться, безусловно застрелит.
Похожий на визг пилы спиливавшей дуб, которая не может спилить попавший сучек, раздался гневный рык секача. Володя вскинул бердану, но генерал опередил его. Три выстрела подряд даже не затормозили движение одуревшего кабана. А видно было, генерал не промазал.
В следующею минуту, кабан повернул на них.

- Стреляя, болван, стреляй! – закричал генерал, забыв, что у самого оружие в руках и патроны в магазине не все использованы.
Володя тщательно прицелился, плавно спустил курок.

Не добежав двух метров до них, кабан ткнулся головой в землю, затих. Генерал осторожно подошел к убитому секачу, у того еще топорщилась ни спине щетина, дважды выстрелил в ухо.

Потом, они битый час снимали с кедра, неведомо как взлетевшего туда Николая.  Никак тот не хотел отпускать спасительный сук. Время от времени, парень портил воздух.
Разделав тушу, Володя распределил по мешкам груз. Пусть их благородия потрудятся.

Николай пришел в себя не слишком скоро, потом долго кромсал топором кабанью голову, вырубая клыки. Наконец, это ему удалось. Он внимательно осмотрел  свою добычу, сунул окровавленными в карман.

В Хабаровск Зенриновы возвращались с добычей, но не довольные. Уже садясь в коляску, запряженную доброй кобылой, генерал спросил у Володи:

- Когда на службу?

- Следующий год.

- Возьму в свой корпус. На тебя положиться можно, хотя Смертный мог тебя научить разным глупостям, - он поморщился, вспомнив неприятный разговор. – Но я сделаю из тебя настоящего солдата. А вот что было на охоте, никому знать не обязательно, понял? То-то!

Не прощаясь, Зенриновы уехали. Володя стоял и думал: «Неужели этот генерал может научить чему доброму? Такой раздавит человека  как комара, и не заметит».

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21009280584

 

                 Часть 2 Начало. глава 5 Окопник.

 

Потянуло дымком.

Костер, наконец, разгорелся, осветив лица сидящих вокруг огня людей. Над котелком, приспособленным на шомполе, склонился молодой унтер-офицер, пробуя с ложки варево. Вроде бы готово.

Сосны, окружавшие со всех сторон небольшую группу солдат, шептали о чем-то своём, весьма секретном, напоминая унтеру о родных таёжных просторах. Только пение иволги никак не походило на токование глухаря, или посвист рябчика.

Виноградов, помешивая в котелке, вспоминал Веденея.
«Ты гляди по сторонам, - говорил Смертный. – Не только среди русских есть достойные люди. Знавал я корейца одного… Большой души человек. Из конторщиков, а за простого рабочего стоял, правды добивался. А где, та правда?
Вот и гляди, встретишь такого человека, не пройди мимо, как я. Учись слушать умного, не спеши говорить наперёд, узнай, что волнует его, тогда и подскажи, если в чём сам уверен.»

Вспомнилось Володе, как в прошлом году на участке их роты перебежчик один появился, венгр, Лигети фамилия. Умный и приятный собеседник. Такому не то что разъяснять, а учиться у него следует. Видно много читал, да думал. Не долго они с Виноградовым разговаривали, но когда Карой делился с любознательным унтером своими  мыслями, удивился Володя, как много общего у него с Веденеем.

Но  Веденей спрятался от людей, и мучается от своего бессилия, а Карой Лигети уверен в своей правоте, видно много друзей есть у него, раз так уверен. Не побоялся поделиться с незнакомым солдатом своими мыслями. Даже в эти минуты  Карой искал себе товарища для правого дела.
Где он теперь? Только доверились друг другу, пришлось расставаться, увезли, наверно в какой-нибудь лагерь…

Тут Володя подумал о событиях сегодняшнего дня. Ведь депутация должна сделать большое дело. Не тот сейчас момент, заставили его думать, а потому должно получиться. А то, что же? Задерживать депутацию? Как бы не так! Замиримся с немцем, тогда всё, конец войне. Тогда до дому, не беда что долго и далеко, лишь бы домой.

Не думал Виноградов, что всего несколько дней отделяет его с товарищами от нового, большого события, открывающего новую эпоху. Придется бороться долгие и долгие года, отстаивать кровью добытую Свободу.

Только через много лет, попадет Виноградов в родные места.

Пахло весной и жизнью. Истерзанные осколками березки исходили светлым соком, оплакивая свою искалеченную жизнь.

Через сосновый бор, мимо заставы георгиевских кавалеров, к немецким окопам двигалась депутация русских солдат. Шли замиряться с немцем. Решили сделать это сами, так вышло, что верить своему правительству не приходилось.

Ни унтер-офицер Виноградов, ни его команда, не помешали идущим.

Члены комитета 3-й армии идею братания восприняли холодно, однако митинг собрали. Среди прочих, выступил на нём Михайлов, мало ещё кому известный, коренастый солдат:
- Сначала братание, затем мир! Только тогда можно закончить войну. Только тогда никому не нужно будет умирать за интересы буржуазии.

Последние слова  Михайлова были встречены одобрительным гулом тысяч солдат.

Стоящий в первом ряду  митингующих Зенринов, с ненавистью смотрел на выступающего, удивляясь, как такого подлеца и предателя не раскусили раньше.

Когда была избрана депутация и все разошлись, Зенринов, по поручению штаба армии, собрал группу георгиевских кавалеров своей роты. Среди них был депутат полкового совета Виноградов.

- Эти предатели родины, - брызгал слюной поручик, - продались тевтонам. Свои грязные дела они оплачивают свободой России. Вы должны арестовать предателей, помочь делу революции, очиститься от купленных на германское золото большевиков.

Говорил поручик, а сам всё глядел на солдат. Не верит он  никому из них. Сидят, помалкивают, серая скотина! И это георгиевские кавалеры? Скоты!

«Только бы вырваться скорее в столицу, - думал Зенринов, - отец сообщил, что его старый знакомый, Авксентьев,  разыскал же папаша, стал весьма влиятельным человеком в правительстве, член ЦК партии эсеров. На худой конец и этот трепач поможет, - писал отец. Но папаша хорош, молчал сколько о таком выгодном знакомстве. Раньше нужно было разыскать Николая Дмитриевича и не пришлось бы ему прозябать в окопах, с этой падалью.»

Зенринов натолкнулся взглядом на Виноградова. Ход мыслей прервался, осталось только одно – немедленно на станцию, здесь становится опасным и ничего в этом не исправить.
«И чего он бесится? – придвинувшись к тёплой печурке, размышлял Виноградов. – Точно как тогда, на охоте. Толкает нас, против своих же, а сам в сторону? Смелый, гад! Ребята сказывали, что промеж офицеров, он хвалился кабаньими клыками, которые добыл на охоте. Силен… Не пришлось бы потом его с дерева снимать»

Георгиевские кавалеры переглядывались промеж собой. Что говорить? Если они откажутся, вдруг найдут других, не сволочей, так дураков, тогда будет беда. Так что идти надо, сберечь своих.

Михайлов ожидал провокации со стороны командования армии, но надежда офицеров убрать депутацию руками самих солдат, не оправдалась. Депутация без помех добралась до германских окопов.

Вскоре оттуда раздалось призывное пение трубы, слушайте, мол. Стало совсем тихо, будто и люди сидящие в окопах друг против друга и  природа, присматривались со стороны, ожидали, что их этого получится?
Весенний ветер шевелил сосновые лапы, играя полосами солнечного света, совсем рядом судачили о чём-то дикие голуби.
Природа затаилась в ожидании более теплых и длинных дней, когда во всей красоте предстанет перед взором людским.

А люди ждали результата от своих товарищей. Уж если не хотят подумать в верхах, то куда деваться – либо сдохни, либо переделай эту жизнь!

Наконец там, куда ушла депутация, раздались одобрительные крики.  Значит получилось! Возвращались депутаты довольные, улыбающиеся. От группы отделился среднего роста, кряжистый солдат, подошел к Виноградову.
- Спасибо товарищ. Я чувствовал поддержку, вот и получилось. Если нам не ждать помощи со стороны, оплачивая нашей кровью благополучие общих врагов трудящихся-богачей, капиталистов, а действовать, результат будет.
Февраль разбудил дремавшие веками умы тысяч и тысяч одетых в солдатские шинели крестьян. Стал думать мужик - с  кем идти? Ведь всё, что сейчас происходило, было им не всегда понятно.

Минские большевики, всего несколько десятков охрипших, уставших людей, проводили  агитационную работу среди солдат, большевики стремились ускорить движение революции.

Движения эти подобны первым теплым солнечным лучам, согревающим снежные завалы, вытапливающие тоненькие ручейки, которые потом превращались в бурные потоки, сметающие со своего пути прошлогодний мусор.
Время революции наступило. Однако растущее сопротивление соглашателей из объединенной социал-демократической партии Минска, сводило на нет организаторскую работу большевиков.

Сдвиги небольшие были, избрание депутатов в солдатские полковые Советы, но многие в этих Советах были и за тех, и за этих. На всякий случай, где получше будет.
Отдельные коллекционеры имели членские билеты двух, трех и более партий. Можно ли требовать от них своего собственного мнения? Какое оно могло быть, их мнение?
Кадеты не представляют будущего без просвещенного монарха, эссэры, выставляют теорию о ведущей роли мужика. А как мужик?

Мужик привык безоговорочно подчиняться. Вера! Отечество! Единая и неделимая Россия! Как звучит, а? Просто песня. Да, неужели за отечество и за православную веру не отдаст мужик свою сермяжную душу?
Но, надоест слушать звонкие слова и не видеть, что они подтверждаются делом. Слишком много развелось говорунов, а дома, сиротой сохнет малый кусок пашни. Вот и думай тут, чему верить, а чему нет.

За невыполнение приказа командования, согласно последнему приказу главковерха, взводному командиру унтер-офицеру Виноградову, грозила смертная казнь. Расстарался Зенринов, черная душа.

Как изменилась знакомая штабная землянка без печурки и деревянного настила. Стало сыро и не уютно. Голые земляные стены, свет, проникающий через маленькое оконце, закрыть можно то оконце с закопченным стекло ладонью.
А, ведь прав оказался Веденей. В бога, говорят, веруют, не убий, мол. А гонят под пули.

И, что ведь получается, как мало нужно мужику, да как много всем этим, и как назвать то их?
Куда это поручик запропастился? Не к добру это. Что стало с моими ребятами? Должно быть, придут скоро, что их задерживает?
А поживет он еще, сделает важные дела, а потом отыщет Ладу?

А Зенринов каков, орет:

- Свинца наглотаешься! Не посмотрю, что земляк! Позоришь честь георгиевского кавалера!

Свинца…
К страху смерти, разве привыкнешь?

Несколько раз ходил в разведку без особых происшествий, везло. И сами живы, и с «языком». Но последний раз, напоролись на засаду.

Едва застучал немецкий пулемет, и из густых зарослей кустарника грянули винтовочные залпы, Виноградов взвалил на плечи пленного офицера и побежал напрямик к своим окопам. Сердце  от нагрузки билось в грудной клетке, как молот по наковальне, голова стала тяжелой, стучало в висках – тише, тише, тише!

Вдруг, перед ним мелькнули фигуры солдат, Виноградов перебросил офицера на одно плечо, освободившейся рукой, достал из-за пояса гранату, на бегу, швырнул ее вперед как мог сильнее, сам метнулся в сторону. Рвануло…

Не останавливаясь, с ношей на плече, набежал на брызнувшую огромным кустом, жирную землю. Осколки не задели ни его, ни ношу.

Винтовка болталась за плечами, а навстречу скакали на огромных конях двое. Володя шагнул в сторону, скатился в замеченную ранее воронку от снаряда. Никак не мог восстановить дыхание. Сердце готово  было выскочить через широко открытый рот.

В упор выстрелил из трофейного пистолета в верховых, посмотрел назад. Там, у вражеских блиндажей, лежали друзья, обеспечивая ему отход. Были слышны резкие, как удар кнута, выстрели трехлинеек. Несколько ближе, одуревшая от выстрелов лошадь, тащила зацепившегося ногой за стремя, взвизгивающего от боли, раненого немецкого кавалериста. Вот у блиндажей вскочили трое его солдаты и побежали к нему, отстреливаясь. Добежал один.

Шальная пуля, уже на излете, сдернула с головы фуражку, оставив памятный след, глубокую борозду на лбу, и тупую головную боль.

«К пуле не привыкнешь, - подумал Виноградов, потрогал недавно зажившую рану, и вдруг вспомнил: «А где теперь Михайлов?»

Тяжелое багровое солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая давно уже полузасыпанные взрывами снарядов, старые немецкие окопы, и совсем рядом, глубокие, в полный рост, наши.

Шум шагов большой группы людей, был слышен издалека, кашель, прокуренные голоса. Солдаты шли освобождать своего, только что избранного депутата.

А Михайлов?

 

Едва оправившись от приступа аппендицита, он принял самое активное участие в организации Минского Совета рабочих и солдатских депутатов, со своими единомышленниками, создал гражданскую милицию и в короткое время, разоружили полицию и жандармерию.
При аресте Минского жандармского управления, среди бумаг «на подпись!», бал найден приказ об аресте Михайлова-Фрунзе.
Активные действия, помешали исполнению приказа.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21009290492

 

                          Глава 6 Ожидание. 

Измученная неизвестностью,  она бродила с этажа на этаж, по коридорам и комнатам Смольного, пытаясь выяснить, наконец, у кого-нибудь: долго ли и чего ждать?

И была виной тому внешность его, или просто странная неподвижность, в бесконечной сутолоке коридора, но очередной раз натолкнувшись на лестнице второго этажа на рослого матроса, обладателя огромного, похожего не орлиный, носа, она обошла его, спокойно стоящего у перил, заглянула в его лицо..

Его глаза были темными, словно море перед бурей, кулаки, размером с голову младенца, крепко сжаты, костяшки пальцев побелели.

Не спокойно ему, подумала она, а стоит, не мечется».

Моряк стоял неподвижно и ждал, не проявляя особого нетерпения, его твердая уверенность в себе, словно, начала переливаться из его бездонных глаз, в ее беспокойное сердце.
Почти успокоившись, неожиданно для себя спросила:
- Неужели для тебя дела не нашлось?

Он посмотрел на нее в упор.

Перед ним стояла молодая работница, стройная, невысокого роста. Мелкие завитки черных, блестящих волос, выбились из-под платка. Четко очерченные губы крепко сжаты, а глаза горят. Зеленовато-желтые, с черными крапинками, эти глаза притягивали к себе, надолго запоминались.

«Экий бесенок!» - подумал матрос. И ведь не так давно он видел эти глаза…

- Бей, да бей ее! – орал длинный худой гимназист. – Вот сейчас я ее, вот сейчас!

Он старался дотянуться кулаком до ее лица, да побольнее ткнуть в небольшой, чуть курносый нос. А она, бледная, плотно сжав свои губы, прижалась к стене дома, довольно умело отбивалась от шести кулаков.

Моряк одним движением отодвинул от нее трех гимназистов, поклонников женской силы, сразу очистив переулок. Гимназисты, вытерев разбитые носы, несколько точных ударов девушки достигли цели, собрали свои вещички и поспешили от места драки.

А девушка подняла на моряка свои бесовские глаза, ну, точно как сейчас, и улыбка тронула уголки ее разбитых губ, ей тоже досталось.

- Спасибо, товарищ! – поблагодарила она без дрожи в голосе, будто бы и не она дралась минуту назад здесь, а просто моряк помог в чем то малом, словно дорогу уступил среди высоких сугробов. Она отряхнула старенькое пальто, плотно облегающее ее точеную фигуру, встряхнула головой:
- Старые счеты сводят, ясно…

«Как похорошела за прошедшее время, - подумал моряк, оглядывая ее сверху - донизу. – Березка кудрявая.

- Неужели дела не нашлось? – переспросила она, поправив вылезшие из-под платка завитки волос.

Матрос улыбнулся:

- Мне то? На этот раз без нас с тобой эта драка не кончится. А как твои гимназеры?

Девушка широко распахнула светившиеся, казалось, в полутьме глаза, губы ее разомкнулись, обнажив два ряда белых, ровных зубов.

- Так это…

-  Хм…

- Знаешь, начала девушка, - это они зло на мне срывали. Я ведь одна с Охты в их район в гимназию ходила. Обычно меня провожали ребята, когда были свободны от работы, - девушка улыбнулась вспоминая. – Тогда свита у меня была не большая, но издалека видна.

Понимаешь, - убеждала она, на Невском с утра увидеть ватагу босых, бедно одетых ребят, шедших рядом с девушкой в белом фартуке, с большими белыми бантами на голове, не всем тогда нравилось.

Моряк улыбнулся, представляя эту сцену – толпа босоногих подростков из рабочего квартала, а впереди с большими бантами в вихре завитков волос, эта чертовка.
«Что это я ему рассказываю? – подумала она. – Нужно ему?

Она встряхнула головой, из-под пухового облезлого платка, брызнули непослушные, блестяще-черные колечки завитков.

Сочные губы мгновенно сомкнулись, и…

- Били меня первое время крепко. Это уже позже ребята научили меня английскому боксу. – Она усмехнулась, вспоминая разбитые в кровь губы и ноющие кулаки. Отец ее, мастер из рабочих, все деньги готов был заплатить, чтобы дочь получила образование. – Но гимназию окончила. Трудно стало, как отец погиб на заводе. – Она помолчала, продолжила с гордостью, - Лучший мастер был в литейном, других спас, а сам…

После гибели отца, жила одна в маленьком доме. Мать умерла при родах младшей сестры. Обстирывала соседей, работала на огородах, но  гимназию не бросила. Охтинские мастеровые помогали, кто сколько мог. По пятаку собирали оплачивать за учебу. Так прошел год, ребята оберегали ее, но не всегда успешно. Окончила гимназию, стала учительницей воскресной школы для рабочих, потом февраль…
- Ты партийный? – спросила она, прервав рассказ, вглядываясь в его глаза.

- С одиннадцатого…

- А я в феврале вступила, когда у нас дружину стали организовывать, - заводские ребята избрали меня своим командиром, по привычке, наверное, – она потупилась. – Мы мосты охраняли, а теперь? Чего ждем?

- Не журись, у всех важные дела были. Нас с тобой оставили на закуску. – Его огромный нос выдал свистящий звук, похожий на боцманский сигнал, матрос поправил ремешок деревянной коробки маузера и застыл.

Не первый раз ждал он ответственного задания и ко многому был готов. Еще в тринадцатом году, собрал вокруг себя ребят и создал большевицкую организацию на крейсере «Россия», а в 1915 году, возглавил судовой коллектив Кронштадтской военной организации РСДРП. Но, тогда не получилось. Не было опыта борьбы с предателями, продажными офицерами. Да и время еще не пришло.

 Приговорили его в шестнадцатом к восьми годам каторги и покатил он от Балтики, да за Уральский хребет. По дороге присматривался, терпения хватало, а конвоиры посчитали его напуганным, да забитым, лежит на нарах, белого света видеть не хочет. А он в одночасье, взял и проломил дощатую стенку вагона, выпрыгнул на полном ходу,  за ним еще, да не повезло им, попали под колеса.

Добрался до Питера. Братки избрали членом Ценробалта. Сколотил из добровольцев отряд, порядок в городе поддерживать, присматривать за «голубой кровью».  Да и твари всякой развелось, рабочему человеку ночью пройти нельзя, грабят. Не хватало, видимо, времени у министра внутренних дел Авксеньтьева навести порядок даже в столице. Наверное, не считал нужным. Однако нашлись и люди, и время у этих людей.

Бойцы «Летучего» отряда шли после патрулирования в экипаж. На Невском, даже в это сумеречное время народу хватало, но грузовые автомобили проезжали не часто. А тут сразу две загруженные товаром. Подошли, поинтересовались, кто такие, чем занимаются. Не теряя времени даром, двое в полувоенном, укладывали в кузов штуки мануфактуры. У входа в подвал стоял не видный такой мужичонка, в ладном романовском полушубке, косоротый, глаза наглые, при разговоре показывает мелкие гнилые зубы:

- Привэт, мариманы! Што приплыли?

Максим оглядел его с ног до головы, сплюнул сквозь зубы, подумал, что мала гнида, а хорохорится.

- Где хозяин, куда добро грузите? – спросил Максим.

- А теперя народ хозяин, гнилозубый показал на грузивших мужчин, те заулыбались, - экспроприация! – запинаясь, закончил он.

- Ты мне брось свои выражения! Куда, говорю, добро грузите?
Гнилозубый сморщился, лицо его и без того маленькое, стало словно печеное яблоко, он сунул два пальца в рот, свистнул, повернулся к открытым дверям подвального помещения.
- Матайте, мать перемать, пока я не рассердился, -  сказал гнилозубый, услышав за своей спиной одобрительные возгласы подручных: «Гони их, Гнида!»

Максим даже оторопел от такой наглости и с удивлением смотрел на плюгавого налетчика, стоящего у стены и вычищавшего финкой из-под ногтей многолетнюю грязь.
«Гнида» поднял глаза и глядя сквозь матроса выматерился:
- Двигай отсель, сундук, нечего тебе  здеся не отломится!

- Зато тебе отломится, нашелся Максим, - чижик, сявка вонючая.
Он давно понял, что это за деятели, подошел к машинам, заглянул в кузов одной.

- Богато! - протянул он, оглянулся, посмотрел на грабителей, - Я командир «Летучего» отряда…

- Ну, и … с тобой, што ты командир. – перебил его Гнида, - лети скорей по ветру.

Из подвала поднялись еще пятеро, спокойно сложили товар в машины, повернулись к матросам.

Те поняли, что время разговоров кончилось. Максим подошел к главарю, играющему финкой. Ни слова не говоря, взял его за рукав, дернул на себя. Голова у того метнулась, словно и не его, он упал на колени, проглотив не начатый мат. Налетчики полезли в карманы, но было поздно уже.
Максим не оборачиваясь к своим, процедил сквозь зубы:
- Если просите…

Схватил стоящего ближе к нему рослого парня, плотного в теле, с длинными, до колен, руками, и как дубиной, начал охаживать им остальных. После такой беседы, добавлять нужды не было. Очень убедительно, действовали и его товарищи.
Вот на мостовую прилег еще один, Максим посмотрел по сторонам. Спокойно и тихо стало. Рядом с ним корешки, а по сторонам, лежит мусор людской.

- Вот тебе и порядок. Только что-то дружка своего не вижу, - вглядываясь в шевелившихся грабителей, сказал Максим. – Сбежал, зараза, не попробовал моего кулака!
Моряки разоружили поверженных налетчиков, освободили их карманы от прихваченных из магазина украшений.
Максим поднял двоих за шиворот, подтолкнул к машине:
- А, ну, сгружай обратно!

Из магазина несмело, вдоль стенки, вышел упитанный мужчина в желтом, шелковом жилете – хозяин магазина. Он с удивлением смотрел, как грабители торопливо сгружают с машин товар, а рядом с ними, словно три богатыря, стоят обвешанные пистолетами, три балтийских моряка. Один из них, подал хозяину завернутые в платок украшения.

… И так было. Максим вздохнул, нос его обиженно свистнул.
Совсем рядом ходили туда-сюда мастеровые, солдаты, матросы, все с оружием, у всех дела.

Из глубины коридора, словно по зову Максимова свистка, выскочил расторопный паренек. Сам маленького роста, а длинная трехлинейка, волочится по затоптанному паркетному полу. Малец подтягивает за ремень, но тяжелое оружие сползает с его худенького плеча, сдерживая его порывистые движения.

  Парень отдувается, недовольно морщится. Хотя тяжелая винтовка, а без нее нельзя, время военное, да и не примут его всерьез в стоптанных, латаных башмаках, отцовском, длинном ватнике, подпоясанным солдатским ремнем. Ему бы раньше, года на два, родиться, тогда винтовка бы впору. Разве дело бегать по коридору с эдакой тяжестью. Так до старости и пробегаешь по этажам, настоящего боя не увидишь.
Мимо парня проходили степенные мужики и не могли сдержать улыбки, винтовка-то с примкнутым штыком, в два раза больше этого вояки, но, молодец парень, терпит! Кто всерьез, а кто и смехом, советовали  не таскать с собой винтарь и предлагали ему поменять эту дубину, вот хоть на солдатский наган.

Рассыльный проходил мимо серьезный, нашли время для шуток, он же при деле. И какой-то студент, давеча, предложил ему свой револьвер «Бульдог», просто так, от большого сердца и жалости к мальцу.

- Тимофеев, Зуева, к комиссару! – прозвучал ломающийся басок рассыльного.

Собравшись, словно перед прыжком в воду, Лида передернула плечами, удовлетворенно вздохнула, двинулась вперед.
У дверей, затертых сотнями шинелей и ватников, остановилась, ожидая степенно идущего моряка. Теперь она знает его фамилию.

Рассыльный привел их к одной из комнат в бесконечной дали коридора, где расположился недавно назначенный Совнаркомом, Народный комиссар внутренних дел.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010010191

 

                     Глава 7  Комитет спасения. 

Это было время, когда комиссар старался сделать все, чтобы по возможности не допустить кровопролития.
Их провели в комнату:

- Зуева? – не то спросил, не то подчеркнул комиссар. – Вам придаётся отряд военных моряков в полном составе. – Комиссар кивнул в сторону Тимофеева, едва заметно улыбнулся. Вам предстоит пресечь выступление Владимировского юнкерского училища, выступившего на стороне недавно созданного «Комитета спасения». Опыта у вас мало, а юнкера стрелять умеют, проверено. Кроме того, у них много пулемётов и патроны жалеть не будут.

Комиссар внимательно смотрел на Лиду, как себя покажет эта глазастая девчонка, командир многочисленной рабочей дружины. Не испугается выстрелов? Понимая томительность долгих часов ожидания, комиссар добавил:
- Товарищ Тимофеев поможет вам в этом деле. Максим утвердительно кивнул, сдвинул на затылок бескозырку и, как бы подводя черту всему сказанному, спокойно, словно зайти нужно было в соседнюю комнату, подчеркнул:
- Сделаем.

Вышли от комиссара. Тимофеев посмотрел на задумавшуюся Лиду, удовлетворённо хмыкнул:

- Вот теперь дело за нами.

Отряд Зуевой прибыл к длинному зданию, с белыми колоннами посередине, когда совсем стемнело. У ворот, слегка приоткрытых, вокруг костра, стояла группа юнкеров, всплески пламени освещали тупое рыло пулемёта.
- Здравия желанию, ваши благородия! – молодцевато обратился к юнкерам вынырнувший из темноты Тимофеев. Своим неожиданным  появлением он отвлек внимание юнкеров, стоявших кучно, крепко сжимая в руках винтовки, пристрелянные пока только по мишеням.

Эти несколько мгновений, пока юнкера разглядывали подошедшего, отряд красногвардейцев окружил заставу.
- Тебе что? – грубо спросил поручик в шинели генеральского сукна.

- А смерти твоей! – выдохнул Тимофеев, доставая из-за спины маузер и приставляя его к груди поручика.

В темноте блеснули чёрные дула винтовок, готовые начать смертельный разговор. Юнкера сбились в куче, испуганно поглядывая по сторонам. Это совсем не походило на забавные игры, здесь пахло смертью, как это страшно, в их юном возрасте. Чем это кончится? 

Зенринов стаял спокойно. Поручик натолкнулся взглядом на девушку, и старался рассмотреть ее лицо. 

Зенринов изменился за последние месяцы, с тонкими чертами лицо, стало одутловатым, с темными мешками под глазами, сказались бурно проведенные ночи и чрезмерное употребление алкоголя. Для поручика, жизнь другого человека, дешевле собственного пота. Сам он думал, что смерти не боялся, свыкся с этой мыслью на фронте. Что ему эти рабочие и матросы? От них вызывающе пахнет железом и мазутом. Что ему эти юнкера?

Не здесь все решается. Ему бы в пастель, самое время, вот с этой девкой, а там…

Зенринов подумал: «Где теперь Авксентьев? Отец в Уфе, он здесь. Куда-то нужно прибиться, но где лучше, надежнее?
Поручик словно не видел суровых лиц рабочих, он хотел просто жить красиво, и лучше, чем эти месяцы, ведь это он заслужил за два года на фронте.  И он станет брать от жизни все, двумя руками, как отец».

Мысли Зенринова, пустые и тягучие, словно патока, вернулись к происходящему.

«Аппетитная девка, - подумал Зенринов, - жаль, не ко времени».
Он вспомнил молоденькую, боявшуюся потерять место, горничную, она была первой у Николая. Потом другие, но всех лучше, пятидесятилетняя немка-гувернантка, обучавшая его, зеленого юнца, премудростям немецкого языка, а в перерывах между этими уроками, безграничным секретам любовных утех.

Немка была выдающимся специалистом в этом деле, всем, чем владела в совершенстве, делилась с Николаем, который, все-таки, довел свою учительницу до сердечного приступа. Все же, сказался возраст, силы у нее стали не те…

Пришлось Зенринову искать объекты изучения возрастом помоложе, здоровее. Грязь борделя, прилипла к этому, внешне воспитанному офицеру. Кроме пошлости, он женщине ничего сообщить не хотел и не пытался.

Лида, придерживая винтовку обеими руками, подошла ближе, обойдя стоящий на пути пулемет «Максим», с заправленной лентой. Натолкнувшись взглядом на поручика, обошла и его, ощущая на себе его липкий взгляд.
«Он что, на проспекте? Еще скалится», - подумала она.
Черные, маслянистые глаза поручика, словно гладили ее руки, грудь, колени.

Зенринов прекрасно понимал все, что происходило вокруг него, но это пока не касалось его лично. Все его естество требовало женского тела.

Стоявший рядом с поручиком прапорщик фронтовой выпечки Двали, невольно закрыл от взгляда Зенринова стройные ноги девушки.

Николай резко толкнул прапора в сторону, нечего церемонится с недоучкой-студентом.

- Может найдешь время для меня, эти поделятся? –похотливо шепнул Зенринов Лиде на ухо, облизывая кончиком языка пересохшие губы.

Он знал толк в женщинах. Королек! Ишь как глазами жжет, а бедрами играет, стерва! Одеть получше и приятелям показать не стыдно.

Но, лучше никому не показывать, да раздеть! Аппетитная! Ишь как опешила от его вопроса, сволочь большевицкая. Не понять этой хамке настоящего мужчину.

Хлесткий, совсем не женский удар с левой в скулу, с правой снизу вверх в челюсть, пришлись как раз вовремя, бросив Зенринова под ноги юнкеров.

Выскользнувший из-за отворота шинели никелированный наган с перламутровой рукояткой, подарок папы-генерала, подскочив на брусчатке, улегся у ног Лиды.
Римский нос русского патриция, стал кровоточить, из глаз побежали слезы.

Двали нагнулся было помочь упавшему, но, натолкнулся на взгляд Лиды, полный ненависти и омерзения, словно перед ней не люди, а мокрицы какие. Алексей Двали не испугался, но стало ему стыдно за Зенринова, наглеца и зазнайку, стыдно за себя, что пошел против таких, как эта девушка, молодой, красивой, уверенной в своем деле.

 

«Стерва кучерявая, - поднимаясь, подумал Зенринов, - мужик в юбке. Вот встану сейчас…»

Но кто там толкает его в спину? Винтовка? А если…
- Эй! Осторожнее! – на высокой ноте начал он током от обиды голосом. Теперь он неожиданно ощутил угрозу своей драгоценной жизни.

Николай встал, внешне уверено, отряхнул полы шинели, которая все равно осталась грязной, а сам все косился на свой наган, не потерявший еще тепла его тела.
Заметив, что на него перестали обращать внимание, выпрямился, посмотрел по сторонам. Никто не видел его слабости?
Почему никто не помог командиру? Трусы! И прапора, словно столбняк хватил. Подлые трусы!

Не поднимая глаз на обидчика, Зуева оправила одежду, удовлетворенно вздохнула, посмотрела под ноги. Аккуратно подобрав юбку, подняла наган. Провернула барабан, патроны на месте.

«С такими людьми, лучше говорить убедительно, кулаком! – подумала она, - быстрее поймут».

Лида невольно направили оружие на Зенринова, лицо поручика стало белеть, глаза наливаться кровью, рот приоткрылся.
- Не дрейф, кабелина! – глядя прямо на поручика, начала Лида, – от тебя сейчас амбарной прелью несет. Я таких за мужиков не считаю. Слабак ты, у меня бедра шире твоих плеч!
Она повернулась, приказала разоружить и увести юнкеров, сняла с плеча винтовку, подала Тимофееву и, не оглядываясь, с наганом в руке пошла к юнкерскому училищу.

Пулеметная очередь, высекла искры под ногами,  красногвардейцы упали на грязную, мокрую мостовую.
- В лоб их не взять, - сквозь треск пулемета, услышала Лида голос Тимофеева. – Я сейчас им устрою иллюминацию.
Тимофеев вытянул из бездонного кармана своих клеш ручную бомбу, и бросился перебежками к вспыхивающим огоньками выстрелов, окнам.

Через минуту раздался оглушительный взрыв. Сразу смолкли выстрелы.

Взглянув в сторону безмолвных окон, Зуева поднялась с мостовой и, согнувшись, побежала к дверям училища. За ней весь отряд.

- Даешь! – кричал Тимофеев, вбегая в распахнутые двери.

31 октября 1917 года газета «Известия» напечатала: «У юнкеров Владимирского училища было отобрано одно орудие, одиннадцать пулеметов, одна тысяча винтовок, много патронов».

- А ты молодец, боевая, - похвалил Лиду Тимофеев, - Сначала думал, просто птичка залетная, а ты, соколом! Молодец!
Лида покраснела от незаслуженной похвалы, она просто не успела испугаться. Только сейчас холод опасности, проник в самое сердце.

- Не нужно так, я большевик, как и ты, значит должна!
- Не журись, товарищ Зуева и без обиды давай. Одежа вот у тебя…- он заметил, что Лида стала злиться, улыбнулся.

- Мой нос не потерпит такого внимания, как у некоторых, не тот калибр. Да, брось ты, не злись, не идет тебе. Тут у меня корешок командиром у самокатчиков.

- Не нуждаюсь я, начала Лида, но остановилась.

- Да, я дело говорю!

Вечером следующего дня Зуеву, одетую в подаренную ей солдатами самокатчиками, длинную несколько потертую кожаную куртку, принимал товарищ Ульянцев, - член Всероссийской комиссии по формированию Красной Армии.
Предстояло сформировать еще один «летучий» отряд, для выполнения оперативных заданий ВЧК.

Фронт внутренний, требовал много сил и времени, которого не давал фронт внешний.

9 марта 1918 года, в Мурманском порту, с английского крейсера «Глории», высадился первый отряд интервентов. Вслед за английским десантом, на берег начали высаживаться все новые и новые отряды бывших союзных войск. Их доставляли крейсеры: американский «Олимпия», и французский Адмирал Об».

Началась открытая интервенция Антанты против Советской России.

Одновременно, войска Антанты вторглись на Дальний Восток. Вначале было занято Приморье, а затем и весь Дальний Восток.

Возникло белогвардейское «Временное сибирское правительство».

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010020229

 

                    Глава 8  День рождения.

26 октября /8 ноября/ 1917 года на втором съезде Советов, был создан Народный комиссариат внутренних дел /НКВД/.
С созданием НКВД, Совет Народных Комиссаров, по предложению В.И.Ленина, решил Военно-революционный комитет не упразнять, а только передать часть его функций новому комиссариату. Поэтому РВК, продолжал выполнять задачи по  борьбе с контрреволюцией и охране государственных объектов.

В это же время начали создавать отряды, дивизионы и команды при губернских и других чрезвычайных комиссиях. Но, несмотря на создание вооруженных отрядов, борьба с контрреволюцией бала опасной и трудной. Основная трудность заключалась в том, что не было регулярной связи с местными чрезвычайными комиссиями, а, значит, и с их отрядами.

Отсутствовали единые организационные принципы, единые формы руководства.

- Богато живете. Дядя! – обратился к бородатому здоровяку в овчинном полушубке, худой, длинный, стриженный парень, перенесший недавно тиф, полученный в наследство от грязи и недоедания.

Парень все старался устроиться поудобнее на телеге и спрятаться от студеного ветра за широкую спину мужика. Короткая куртка парня, перешитая из старой, драной шинели, невесть когда и для кого, не грела тело, иссушенное болезнью и постоянным голодом.

- Я гляжу, третий возок проходит мимо и все полнехонькие. – Парень усмехнулся. – Можно подумать, где лопатой грубеет.

- А ить верно, лопатой! Ить как щас, все наше, а на станции вагоны стоят ничейные, вот и берет, кто сколько может!
- Да, ты што? – встрепенулся парень, вить это все народное теперя. Везде голод, а вы…

- Што, што… Слезай, халява, топай пехом. Тожить мне, хозяин выискалси.

Парень спустился с телеги, пошел в обратную сторону, не добраться ему домой на поправку, спешить надо на станцию.

А возница, еще долго чертыхался в его адрес, удобно расположившись на куске рядна, покрывающего жмых. И как ему не ругаться, если добро пропадает, а начальству до этого дела нет?

А фронтовик вспомнил митинг, когда он, потный и слабый от подступившей болезни, слушал выступление комиссара особых отрядов Восточного фронта, как биш ее…

 Грудман вроде. Комиссар говорила о хлебе:

- Хлеб сейчас, это фундамент победы. Накормим рабочего, будут винтовки, патроны, будет чем бить белых, будет чем кормить нашу рабоче-крестьянскую армию не накормим, не победим!

А здесь…

Мучаясь от душившей его злобы, парень ворвался в комнату начальника станции. Тот сидел, принимал пищу.
Крепко заваренный чай, распространял по комнате  забытый запах сытости. В желудке у парня подъекнуло, задрожали от слабости колени, во рту пересохло.

Начальник станции недовольно взглянул на вошедшего, кого еще принесла нелегкая? Мешать его обеду. Он прикрыл недоеденное газетой, вытер рот расшитой салфеткой. Толстые губы блестели от сала.

- Ну, что тебе, молодец? Не видишь, я кушаю!

- Ах, ты… - пришел в себя наконец парень. – В Питере люди от голодухи пухнут, а ты што, прожираешь народное добро? Да, рядом воруют, а ты не видишь, ты, ты… сам вор!
Он вытянул, наконец, из-за пояса штанов наган и наставив его в сторону испугавшегося, сразу увядшего начальника, засипел:
- Небось тожить из вагонов добыл сала, контра!

- Так…

- Молчи, гад, а то враз шлепну как контру и  сознательного вора. Нут-ка, вызывай Петрочека!

До смерти испугавшись страшного для него названия, начальник станции доплелся, спотыкаясь на ровном полу, до телефона, вызвал Петроград. Ответили: «Дежурный ЧК у аппарата».
Не в силах подобрать слова, начальник покраснел, челюсть отвисла…

Парню стало плохо, от запаха свежеиспеченного хлеба, разносившегося по комнате, он ткнул пистолетом в толстый, колыхающийся живот начальника и стал кричать в трубку о контре, которая сожрет всю революцию, начиная с этой станции.

По его мнению, здесь окопались гады, которые не берегут народное добро, а продуктов здесь полно, а, если они из Чеки не приедут, он, конечно, сам наведет порядок, а они там, в ЧК, зря едят паек, которого не хватает на фронте. Но, будет лучше, если они приедут, потому как контра много. А он слабый и совсем нет времени, до дому, совсем рядом, а он еще здесь. Но до их приезда, порядок здесь будет.

Эмоциональная речь солдата был сдобрена  сочными словами, вполне понятными человеку знающему, и явно ко времени, по мнению парня.

Дежурный ЧК отодвинул от уха трубку, сказал смотревшей на него Зуевой:

- Здоров материться. Здорово его разозлили. Поднимай отряд и – на станцию.

Скоро на Наволочную прикатил дребезжавший всеми своими внутренностями грузовик.

Парня разыскали быстро, в чем только душа держится? С наганом в руке, он подталкивал перед собой толстого мужчину, в накинутой на плечи железнодорожной шинели.

Парень, не замечая прибывших, кричал:

- А ето што, тожи жмых? Жмых, што ли? Ето хлебушек!

Да и жмых, он што, не кусается?

Еле успокоили его. Потом разделились на группы, разошлись по тупикам. Ходили и удивлялись.

На следующий день Питерские газеты сообщали:
«Действиями «Летучих отрядов» при осмотре вагонов и пакгаузов на станции Наволочной Николаевской железной дороги было обнаружено:

… Жмыхов 49 тыс. пудов, хлеба в зерне 5 вагонов, сахара 920 пудов /лежит с сентября 1917 года/.

На Царскосельском вокзале:

- Картофеля 26 тыс. пудов, капусты 9 тыс пудов, сахарного песка 4 тыс. пудов…» На Московско-Виндаво-Рыб.ж.д.:
-сахара песка, рафинада 55 890 пудов, муки без документов….

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010020247

 

                         Глава 9 Пусть помнят!

 

Не все получалось гладко у первых чекистов и боевых отрядов при них, но была железная необходимость, навести порядок.
Появились сведения о заговоре "Союза защиты Учредительного собрания» и нужно было сделать все возможное, даже невозможное, для недопущения эксцессов.
Особенность этого заговора состояла в том, что контрреволюционеры всех мастей, объединились под общей вывеской.
Днем своего выступления они назначили 5 января 1918 года, в день открытия Учредительного собрания.

Это было время, когда освобожденные Временным правительством уголовные элементы, расширили свою ночную работу и не гнушались ей в дневное время.
Заполнившие Петроград налетчики, мошенники, медвежатники, фармазоны, форточники и «прочие» специалисты, стали действовать слаженно, смело, даже нагло, на глазах многих людей.

Небольшие группы объединялись в банды, поделившие город на участки своей деятельности.

И, было заметно сразу, что вооружены они, были значительно  лучше отрядов ЧК.

Особенно выделялись вооруженные отряды анархистов. Эти отряды владели большим запасом продовольствия, оружия и постоянно пополнялись уголовными элементами.

ЧК и рабочая милиция не имела опыта борьбы с организованной преступностью и как результат, сложная обстановка в городе.

Днем, власть Советов, а ночью?

Это пугало обывателя, привыкшего к многому, однако работа магазинов была затруднена, особенно в рабочих окраинах.
Мириться с таким положением, было нельзя.

 Совет Народных Комиссаров поручил ЧК, принять самые действенные меры для наведения порядка. Немногочисленные сотрудники не спали сутками, но, что бы они сделали без помощи питерских рабочих?
Рабочие, пришедшие в отряды ВЧК, не жалея своей жизни, противодействовали бандитам, подавляли контрреволюционные выступления. Всякое неповиновение народной власти, пресекалось.

Это не было победой над всей преступностью, но уголовникам приходилось с каждым днем труднее, «добывать» свой хлеб.

 
Зуевой поручили розыск и охрану хлебных запасов. Тут было над чем работать. Только недавно в городе был месячный запас муки, а сегодня хозяева булочных закрывают двери своих магазинов на большие висячие замки.
Терпение рабочих женок, стоящих вторые сутки у двери булочной на Малой Охте кончилось, они взломали двери и ворвались в магазин. Все полки были заполнены слегка зачерствелым хлебом. Но это был хлеб!

Сразу послали в ЧК, все понятно, морят голодом народ!
Не успели скрыться за углом посыльные, вошли три упитанных мужика, во всем кожаном, обвешанные оружием. Они предложили бабам покинуть помещение и восстановить порядок. Но не понятно бабам, как это восстановить? Им просто уйти?

Зуева вошла в магазин неторопливо, не привлекая к себе особого внимания. Стоящие у прилавка «кожаные», пощипывая за бока женщин, с шуточками выпроваживали их за двери. Лида подумала: «Не наши…» подошла поближе.
- Здравствуйте, товарищи! Я из ЧК, предъявите ваши мандаты! Вы откуда?

- Ох, какая ты грозная, красавица, - начал один, - из боевого отряда мы.

- Прошу мандаты! – повторила Лида.

Стоящие за ней бабы, придвинулись ближе. Когда один и «кожаных» опустил, было, руку на коробку с «маузером», бабы, голодные и злые, оторванные второй день от своих семей, так «спрессовались», что стало не до шуток.
- Тихо бабы, тихо! – напрасно старалась унять расшумевшихся женщин Лида. Она стояла вплотную к «кожаным», вытащила из брезентовой кобуры наган.

Выстрел в потолок, просыпал на головы женщин, крошки штукатурки. Женщины притихли, мужчины стояли прижатые к стене, основательно помятые, без оружия, с оторванными карманами. У одного из них, распахнулась куртка. На шее висели на золотой цепочке, колечки, перстни.

- Богатый жених! – зло заговорили бабы.

- Кто такие? – вновь спросила Лида.

Ясно стало, молчать опасно, впору ноги унести.

- Анархисты…

- Ну, коли так, пошли в ЧК. Веди их, бабы!

При обыске у задержанных было изъято множество золотых украшений, золотые портсигары, столовое серебро, всех вещей на четверть пуда.

На допросе анархисты рассказали о своей «работе». У них все, вроде, было рассчитано. Под видом патруля, они входили в лавки, магазины, выгоняли всех из помещения, покупателей и приказчика, опечатывали двери. Несколько позднее, подъезжала машина, и они вывозили все, подчистую.
В булочной, были не по плану. Об этом одолжении попросил человек один, видно, из состоятельных, расплачивался золотыми пятерками.

Они готовы извиниться перед своей, народной властью. Да и что говорить, брали-то у эксплуататоров, а их надо воспитывать. Вот и решили своими силами.

Переглянулись чекисты, не знают, смеяться от таких слов, или кулаком об стол. Слишком хитро придумано и широко проводится. Тем более, «следили» на рабочих окраинах. Для чего? И зачем захватывали особняки на ключевых местах города? Тоже экспроприация?

Лида с октября не заходила к себе домой, все недосуг. Оставшийся от родителей маленький домик, остыл под северным ветром без своей хозяйки.
Убаюканная обстоятельными ответами анархистов, Лида задремала прямо не подоконнике. Ее растолкали:
- Ты, товарищ Зуева, сходи домой, да проспись хорошенько, дел еще много.

Домой, так домой.

Вот и Охтинский мост, сейчас свернуть налево и к дому, как раз, на другом берегу от Смольного монастыря.
Какой-то шум в переулке? Оттуда выскочила молодая, слишком легко одетая женщина.

- Ой, ратуйте, ой, ратуйте! – повторяла она. Плотное ее тело проглядывало сквозь тонкую сорочку.

- Что случилось? -  спросила Лида.

- Та шо, мы богатеи? Нас по ордеру сполкома вселили, а вони… - сбиваясь с русского языка на украинский, причитала баба. – Полушалок, мамин подарок, на портянки подрали, шубу мужнину, а самого, сердешного, измордовали совсем.

- Да, кто они, говори толком.

- Та шо тебе гутарить, хиба ты подсобишь? Баба ты, а там, мужики и пистолетами!

- Сколько их? Ну! – резко встряхнула испуганную женщину Зуева, сжав плечи крепкими пальцами, - сколько?
Баба от мороза, стала дрожать, но от воздействия Лиды, поглядела не нее осмысленным взглядом.

Крепко сбитая девушка в кожаной куртке с пистолетом на поясе, внушала доверие. Глаза девушки излучали силу и уверенность в себе.

- Веди! – приказала Лида, доставая наган, с перламутровой рукояткой.

Блеск оружия придал бабе силы и она, заглядывая в глаза неожиданной заступнице, метнулась в темный проулок с двухэтажными домами.

Пройдя немного, натолкнулись на двоих мужчин. Высокого, в мохнатой шапке и небольшого роста, в ладном полушубке, с узлом в руке. Появление женщин обрадовало грабителей.
- Что, жидовская подстилка, забыла все дела закончить? – с ухмылкой, едва наметившейся, при слабом освещении больших окон, спросил гнусавым голосом низенький.

Он бросил узел, облапил полураздетую женщину, рванул тонкую материю, освободив от тесноты две высокие, ладные груди. – Ох, и цицки! Чаво такое богатство скрываешь? – спросил он онемевшую от страха и холода бабу, которая увидела в руке грабителя блеснувший нож. – Ты чаво, сука, ощенилась? – взвизгнул он,  - из груди женщины на мерзлую землю упали две жемчужные капли молока. – Ну, ни чаво, пойдеть. А ты, малыш, - обратился он к высокому, не теряй времени пока я энтой займусь, пощикочи ету. Она, вишь, тоже хочит, ажно дрожить.

Он потащил упирающуюся бабу к подъезду, напоследок посмотрел на Лиду и, словно, подавился словом. Резко оттолкнул от себя икающую женщину, рванулся в сторону, подставив под выстрел своего напарника.

  Пуля влетела в раскрытый рот высокого налетчика, опрокинула уже мертвое тело на землю. Второй выстрел догнал низенького в метре, он, ткнулся лицом в стену дома, медленно сполз на мостовую.

На выстрелы подбежал мужчина в рваном пиджаке, с огромным синяком под глазом и с топором в руке. Он подхватил дрожащую женщину, сняв с себя, набросил на голые плечи пиджак. Потом взглянул на Лиду, залитым сукровицей глазом. Приняв от Лиды шубу, выпавшую из узла, не выпуская топора, поправил пенсне, с одни стеклом:
- Абрам Эпштейн, фотограф. Спасибо от честного еврея.
Потом, он посмотрел на убитых, глубоко вздохнул и покачав головой, что-то нашептывая себе под нос, повел жену в дом.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010030237

 

                                                       Часть 3 Становление.  Глава 10 Встреча.

Ну, что за дрянная погода?

Занудливый мелкий дождь, летит и летит с неба, такого низкого и темного. Сколько же можно? Зачем столько воды?

Мелкие капли влаги были со всех сторон. Плюнуть тому в глаза, кто назовет этот дождь божьим творением. Богу и ангелам там, в небесной благодати хорошо отсиживаться, когда тысячи и тысячи людей, голодных и оборванных, толпятся на мокрой, грязной земле. На земле, которую еще предстоит очистить от грязных наносов истории.

Многие из тех, кто толпился на станции, давно не имели своего дома, да, что  дома! Граждане новой России, давно уже не ели досыта, конечно, не все. Были сыты некоторые «клопы», сосущие последнюю кровь у обездоленных.

Капли дождя, стекали в бесчисленные дыры латаной,  одежки. По небу низко, так, что, казалось, дотянешься рукой, текли темные, тяжелые тучи. Они освобождали из своего чрева влагу, словно старались смыть всех и вся.

Внизу, на земле, поеживаясь от холодного ветра и бесконечного дождя, на привокзальной площади, в приросших к ржавым рельсам вагонах, сидели и неизвестно чего ждали граждане, заброшенные сюда с разных мест земли Российской бурей революции. Были здесь люди разные, хорошие и не очень. Им тоже хотелось есть.

А на дальнем тупике, стоял эшелон с зерном. О нем, о зерне этом, знали немногие, но, среди них были и те, кому знать об этом никак не полагалось. Эшелон большой, а охранять хлеб не кому.

Большую часть своего отряда, Зуева проводила на фронт этим утром, а в «Летучем отряде», здесь, кроме нее, никого не было. Как выйти из этого положения, не сообразить. Голова болит от постоянного недосыпания, ни одной стоящей мысли. Но, как не прикидывай, а оставлять эшелон на ночь без охраны никак нельзя. Хлеб этот, один выигранный бой в битве с голодом. Один бой, один день, и какой ценой? Ценой жизни сотен и тысяч бойцов революции!

Питер умирал без хлеба, топлива, без людей, покидающих родные места, кто на фронт, а кто и в небытие…

Но, если Питер потеряет главное, руки труженика, вот тогда, все, конец!

А вокруг людей, людей! Солдаты, снявшиеся с фронта, расставшиеся с постылыми офицерами, кто по мирному, а кто пулей.

Текли, словно ручейки, домой фронтовики. Рядом с ними, искатели лучшей доли, просто мешочники и спекулянты, много всякого народа.

И среди этой,  безликой внешне массы, были те, кто встретил революцию с радостью, не отделял себя революции.

Зуева стояла среди людской толчеи, не зная, с чего начать. Ее толкали, вольно, или невольно, а она стояла и от своего бессилия злилась на всех.

«Скорей бы Тимофеев прибыл», - думала она.

К вокзалу подтягивался состав, сцепленный из теплушек, платформ, классных вагонов, набитый озлобленными, грязными солдатами, вшами и потом.

Мужика-солдата, тянуло в родные места, что тут поделаешь? Не понял еще солдат, что фронт сейчас повсюду. Солдат хотел быстрее попасть к дому, потрогать своими руками,  сытость и тяжесть своей, родной земли.

Трудно было сказать, за кого пойдет завтра этот солдат, но…

В руках каждого винтовка, с ней надежно и привычно. Походный сидор распирали необходимые вещи: пара трофейных сапог, кусок бязи на портянки, большой, медный, чайник, да мало ли, что?

Но в каждом, находилось место для небольшого запаса патронов и, может быть, наган, снятый с, царство ему…, офицера.

Из толпы выбрался высокий, стройный унтер-офицер, в чистой шинели, со свежими порезами на гладко выбритых щеках, здорово качало вагон. На ногах, смазанные дегтем, трофейные, ношеные сапоги. Был он налегке, без вещей, в руках немецкая винтовка, на поясе, широкий ножевой штык.

Унтер смотрел на толчею спокойно и, внешне казалось, без интереса. А что творилось у него в душе? Что видел он до войны?

Маленькое таежное село на окраине Российской империи, одноэтажный деревянный Хабаровск,  утонувший в грязи меж двух речек, Плюснинки и Чердымовки.

Хорошо помнил солдат длинную дорогу к фронту,  потерю друзей и горечь поражений. А потом, вонючие, залитые водой, наполненные вшами, окопы, и смерть многих, и многих.

А тут, Петроград!

«Людей то, людей! И дома все каменные – красота! А лица у многих сытые, да в мешках еще что-то прут. Только солдат много усталых, да грязных.

Тоже мне, снялись. Поехали, фронт открыли. Теперь тевтоны станут терзать Россию. Пропала армия, нет свободной страны!

И я хорош, не смог удержать однополчан своих. А еще депутат, большевикам сочувствующий. И гада этого, Зенринова, упустил, вот зараза. Между пальцев ушел. И как он на станцию проскочил? Вот и поезд прозевал и ребята уехали.

Осталось от полка две сотни измученных окопной вшой солдат, а била та вошь, порой больнее немецкой разрывной пули «дум-дум». Но эти солдаты остались, хотя заранее знали, что перекрыть участок фронта не смогут. Как на это смотрит новая власть?

Будут топать по нашей земле чужие солдаты в рогатых касках. Помощь нужна. Вот и пришлось добираться сюда, в штаб, ладно, не попал в руки немчуре, а мог бы…»

Проходил он мимо хутора одного, решил хоть воды испить, вошел в избу, а там, хозяйничало три завоевателя. Усадили, старуху щипать кур, а сами блаженствуют у печи.

Губы старой женщины дрожали, глаза полны слез. Рядом с ней, лежит прикрытая рядном, закинув в беспамятстве голову, красавица невестка, раздавленная чужим, тяжелым телом. Склоняясь над матерью, стоят и хлюпают носами два мальчугана, погодки, лет пяти – шести.

Старая, время от времени всхлипывает, некому их защитить, ощипывает очередного куренка, потом посмотрит на голые ноги невестки, на внучат, вспомнит убиенного на войне сына своего Егория, опять всхлипнет.

Увидев вошедшего русского солдата, насильники схватились, было, за  винтовки, уверены в своем численном превосходстве перед ним.

Виноградов сразу оценил положение и, только несколько секунд было отпущено трем иностранным солдатам, которые оценить силу и ловкость солдата не успели.

Вместе с молодухой, очнулась таки баба, схоронили трупы в ближайшей балке. Взамен своей винтовки, раскололся приклад о крепкую голову завоевателя – пришлось Виноградову взять оружие поверженного врага, две оставил хозяевам, может пригодится.

Потом он поклонился старой женщине, пожалел душевно молодую, похожа она на их Натаху, да пошел на станцию.

И вот Петроград, огромный, злой к пришлым, город…

В это самое время, в Питере, словно на дрожжах, распухла спекуляция предметами первой необходимости.

Спекулянтов, мародеров, объявляли врагами народа. Виновных в таких преступлениях арестовывали по специальным ордерам Военно-революционного комитета и отправляли в Кронштатские тюрьмы, где они содержались до предания военно-полевому суду.

Хотя для борьбы со спекуляцией и выделялись небольшие отряды, но иногда давали поручения и отдельным красногвардейцам.

Для борьбы с усиливающийся подрывной деятельностью спекулянтов, заговорщиков, шпионов, необходимо было создать специальный аппарат по охране государственной безопасности.

Бойкот, объявленный банковскими служащими, чрезвычайно затруднил работу советских органов. Момент ими был выбран правильно.

Но, можно ли было терпеть это?

После предупреждения новой власти о личной ответственности банкиров и членов правления банков, банки начали обслуживать трудящихся.

Сто шесть миллионов рублей, имеющихся в хранилищах, помогли на первый порах удовлетворить насущные потребности.

5 /18/ декабря 1917 года, ВРК принял решение, передать часть функций, в основном борьбу с контрреволюцией и саботажем, отделу, при исполнительном комитете, и ликвидировать отделы, работающие при ВРК.

7 /20/ декабря 1917 года, Совнарком принял постановление о создании Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем.

Много вокруг разных людей. Одни спешат куда-то, другие, неизвестно чего ожидают.

Лица, лица… молодые и старые, усталые и злые. Родные, русские люди. И всем так знаком стал человек с оружием. Этот ясно, при деле.

Вот девушка, на ремне наган, черная кожаная куртка подчеркивает стройную фигуру.

Виноградов внимательно посмотрел на девушку.

Да, это же Лада! Вот где встретил.

Сердце Виноградова, подкатило к горлу.

Володя стал вглядываться, и, словно узнавал, приснившиеся ему избушке Веденея, лицо девушки. Глаза, зеленовато-желтые, вот они, совсем рядом.

Вспомнил парень шелест листвы, шум ветра в ветках кедра-великана, в тайге. Среди ковра голубики, узкая тропа к домику Веденея Смертного, долгие разговоры о жизни.

Крепкие сны, где была она, - Лада!

Виноградов направился к ней, но натолкнулся на широкого, словно шкаф, моряка, обладателя огромного носа. Моряк легко отодвинул в сторону Володю, по-хозяйски огляделся.

Девушка, убрав с глаз непослушный завиток своих черных волос, что-то ему сказала. Моряк двинул носом, словно стволом пулемета в сторону толпы и крикнул густым басом:

- Большевики и сочувствующие, ходи ко мне!

- Силен мужик, весь в корень пошел! – со вздохом, скрывающим восхищение крепким мужиком, высказалась разбитная баба, вынырнувшая из толпы, - Такого за производителя держать!

- Да, куды ему производителем? Ить он на всю мировую буржазию замахнулся. Я хучь меньше блоха, а кусну больнее! – подкатил к бабе молодец. На голом лице его, словно в воронке от снаряда, прятался нос, изо рта торчали остатки гнилых зубов.

Баба посмотрела на него, поморщилась:

- Ты куснешь, придется потом фелшара искать.

- Ха-ха-ха!

14 января 1918 года, постановлением Совнаркома, были созданы войска ВЧК. В марте, вооруженные отряды ВЧК, были объединены, им было присвоено наименование «Боевой отряд ВЧК.

Володю безудержно влекло к девушке в кожанке. Долго мучить себя не стал, подошел.

- С фронта? – спросила Зуева.

- С фронта.

- Грамотный?

- Грамоте обучен.

- Откуда будешь?

- Из Хабаровска, тайга там, слыхала?

- Не приходилось, а где это?

- За Уралом, к самому океану.

- Далеко…

- Не близко…

Лида посмотрела в его глаза, тихо и душевно сказала:

- Ну, держись  рядом, таежник.

Эта Питерская девушка, похожа на придуманную им Ладу, рядом. Из-под платка, выглядывают чудные, в мелких завитках, черные волосы.

Не понравился Володе только цвет лица, серый, и глаза красные, не досыпает видно. Высокий лоб пересекли ранние морщинки.

Моряк, стаявший рядом с Виноградовым, громко зевнул, откашлялся, возвращая Володю от своих мыслей, к происходящим событиям.

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010040409

 

 

                                                                       Глава 11 Заговорщики.

 

Газеты сообщали: «1 января 1918 года, когда Ленин ехал с митинга он был обстрелян контрреволюционерами, швейцарский товарищ Платен, который ехал вместе с ним, был легко ранен. Господа контрреволюционеры открыли снова огонь по революции».

«Много штабов вооруженного восстания ютятся в различных благотворительных организациях, как-то «оказание помощи пострадавшим офицерам».

А были ещё:

«Всё для Родины», «Чёрная тоска!», «Союз реальной помощи»…

Содержание своих замыслов раскрыли сами заговорщики, объединившись в одну, довольно крупную организацию: «Борьба с большевиками и отправки войск Каледину».

«Как похожи они - отец и сын, - думал прапорщик Двали, выходя от генерала Зенринова, - История повторяется. Опять в грязь он сунулся, так ничему не научился за последние месяцы. Николай Зенринов всё твердил: «Мы отомстим этим оборванцам, они дорого заплатят за свою свободу».

А чем сам Николай платить хочет? Чужой кровью? И нечего винить другого за свои ошибки. И ведь какие киты собрались. Бывший министр Временного правительства Авксентьев, генерал Зенринов, всё посты делят. Один другого стоит. И что за директория будет такая? Серьезности никакой, играют в заговорщиков, говорят о победе, а сами смотрят, как сбежать за границу. Словно крысы…»

 Алексей вспомнил лицо генерала Зенринова и удивился своему сравнению, а ведь похож. И как он связался с ними, он то ничего не потерял в революцию, сын простого инженера. Ну, ничего, только передаст этот чемодан и всё, плевать на них.

Двали привозил в Уфу отчёт  о проделанной работе группой Хомутова. Здесь он получил новое задание и небольшой чемодан с оружием. Не ценили таких как он, если не дойдёт, то невелика потеря.

Двали  не знал многого. В этом деле он был не более, чем винтик в сложной машине заговора. Не знал и того, что оружие, которое он вёз полковнику Хомутову, не основное задание. Главное было то, что группа давно и планомерно с большим успехом  занималась отправкой на Дон, к Каледину и Алексееву сочувствующих им офицеров.

Зуева, наблюдавшая за квартирой Хомутова, обратила внимание на высокого, в шинели морского офицера мужчину, идущего к дому с чемоданом в руке.

К этому времени Лида стала достаточно  опытным сотрудником. Считанные недели стали её правовым университетом. Знала она, что организация достигла больших размеров – 4 тысячи человек. Стало необходимо ликвидировать всю группу.

«Где я его видела?» - подумала Лида, вглядываясь в продолговатое лицо ночного вояжёра.

Мокрый снег кружил вокруг Зуевой, ветер рывками гнал холод, проникавший к самому сердцу. Кожаная куртка только холодила. В прошлую ночь она прихватила насморк и сейчас  беспрестанно шмыгала носом, какая при этом оперативная работа? Снег набивался в волосы, укладываясь драгоценным украшением. Была обычная, мерзкая погода, нужно было делать своё дело и теперь.

Зуева, пытаясь спрятаться от взора идущего за угол дома, но подскользнувшись, упала, кляня себя за неуклюжесть. Моряк заметил её, подошёл, поставил чемодан, издавший сытый металлический звук. Помог Лиде подняться. Он не узнал сразу свою старую знакомую в этом кожано–снежном наряде.

- Что, снегурочка, не страшно одной?

- А я теперь не одна, - ответила Лида, не поднимая лица, теперь вы рядом.

- Куда тебе, красавица?

- Не видно отсюда.

- Вот как?

- Но если будет провожатый…

- С такой снегурочкой, хоть провожатым, а можно… - игриво начал Двали.

-  А вы попробуйте, проявите морскую галантность.

- Морскую? Ах да. Но откуда такая, вся кожаная?

- Тебя ждала, - перешла на ты Лида, - не видишь, замёрзла совсем.

Она давно узнала в нём прапорщика, что был у Владимировского училища, хоть он и был одет в морскую форму. Лида ещё раз оглядела Двали с ног до головы, спросила:

- Тебе – то по всему видно, жарко, шинель распахнул, тяжёлый чемодан? Заказной груз среди ночи?

- Груз?

Вглядевшись в лицо девушки, Двали узнал ту, которую он про себя прозвал питерской амазонкой, мастерски сбившей с ног Николая Зенринова, известного ловеласа и бабника.

Алексей нагнулся, было, за чемоданом, но услышал скрип снега за спиной, сунул руку запазуху, и сразу почувствовал прикосновение  стылого металла ко лбу, маленькая, крепкая рука девушки сжимала никелированный наган, потерянный Зенриновым.

- Тихо, без нервов! – услышал он негромкий, но убедительный голос девушки.

Двали глубоко вздохнул, выпрямился, поглядел по сторонам. К ним подходили люди, впереди широкоплечий моряк, тоже старый знакомый, с маузером в руке.

- Шарше ля Фан! – подвёл итог Двали и повторил, - Ищите женщину!

Алексею вдруг захотелось ещё раз взглянуть в глаза девушке, но там он увидел столько безразличия, словно и не было его рядом, во рту в Двали похолодело и словно что-то оторвалось внутри, что он есть? Пустой, никчемный человек.

По ордеру ВЧК у полковника Хомутова произвели обыск. При этом были обнаружены различные материалы, оружие и два письма, довольно занятных. Из писем многое стало ясным и планы организации и некоторые результаты деятельности контрреволюционного союза.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010050209

 

 

                                                                               Глава  12 ХЛЕБ.

 

1 января 1918 года Совет Народных Комиссаров обсуждая вопрос о борьбе с контрреволюцией и намечая мероприятия, принял постановление согласно которому председатель ВЧК Дзержинский, должен был создать отряды «энергичных и идейных бойцов.»

Этим постановлением было законодательно закреплено создание войск ВЧК. Уже к маю 1918 года в распоряжении ВЧК имелся боевой отряд в составе пяти рот по 125 человек в каждой, пятьдесят кавалеристов, шестьдесят пулеметчиков и учебная команда. Но сил этих не хватало.

На станции, Зуева и Тимофеев собрали только десять человек. Это были совсем разные люди и не только внешне. Ближе к Володе, стоял сутулый, давно не бритый солдат. Медная щетина, словно ржавчина, покрывала скулы и подбородок. Он постоянно покашливал - травлен газом. Коренной рабочий - питерский. На фронт попал с оборонного завода за организацию политической стачки. Лет пятидесяти, но довольно кряжистый – Иван Кулешов.

Рядом, невысокого роста, с длинными руками и широкими ладонями, раздавленными тяжёлым крестьянским трудом, Мясов.

Чуть в стороне, совсем ещё молодой, с погонами вольноопределяющегося, бывший студент – Николай Боздров. Не успел стать архитектором, сменил студенческую куртку на шинель солдата, стоял он, опираясь на ствол винтовки, и смотрел на девушку, вспоминая о своей любви, оставленной во вчерашнем дне взамен призрачного фронтового счастья.

Особняком стоят три фронтовика неопределенного возраста, заросшие грязным волосом до самых глаз, грязные и помятые. Жило в их памяти недавнее событие – «Декрет о земле». Потому и решили пособить новой власти, а там домой – бог даст.

Подошли ещё трое, выгодно отличающиеся от остальных. Чистые шинели, мало ношеные ботинки. Винтовки висят на левом плече стволом вниз. Мужики пожилые, степенные. Везли из-под Читы, да не пришлось добраться до окопов, свой «трудящий» народ взял власть, а теперь пособить просит. Надо пособить. Бешеного волка берут скопом.

А мимо шли и шли люди. Одни отворачивались, пряча глаза, то ли стыдно, то ли боялись, открыто высказать к ним свою ненависть. Другие открыто ухмылялись собравшимся по первому зову большевиков, невесть зачем. Обыватель предпочитал переплачивать спекулянтам в три дорога, чем рисковать здоровьем, а может и жизнью.

- Товарищи, держитесь за мной, - сказала девушка, оглядев бойцов, пошла в глубину обшарпаного здания вокзала.

Собрались в маленькой комнате с затоптанным до черноты полом. Моряк встал у двери, пересчитал стоящих, вздохнул – сил мало для такого дела, посмотрел на Зуеву, теребя ремешок висевшего через плечо маузера.

«Ещё отряд, - думал он, отстал я от своих ребят из «Северного летучего отряда». Серёга Павлов сейчас на Урале. Этот порядок в снабжении наведет. Эх, эти дела, Зимний вместе брали, продовольствие вместе охраняем, да только в разных местах».

- Я командир летучего отряда Петроградского ЧК Зуева. На путях стоит эшелон с зерном, а в городе хлеба нет. Понимаете? Здесь хлеб тащат, охранять-то некому, вчера сводный отряд ЧК ушёл на фронт, - Лида сорвалась на свистящий шепот: - Ведь хлеб для революции – это жизнь сегодня и победа завтра!

Чёрные облака поднялись над землей, соединились, наконец, в одну огромную, свинцовую тучу, которая вывернула из своего чрева поток воды, в тщетной попытке разогнать скопившиеся у хлебных магазинов толпы людей. Но к дождю привыкли до безразличия. Куда деваться? Шёл, дождь и постепенно светлели тучи, поднимаясь выше над землёй, капли стали падать всё реже. Выглянуло, нехотя, как по большому одолжению, солнце. Под теплыми лучами влага стала испаряться, выбираясь из ветхой одежды тонкими струйками пара. Стало душно, запахло прелой одеждой и давно не мытым телом.

Иван Кулешов что-то высматривал в своём мешке, потом удовлетворенно хекнул, завязал сидор.

Виноградов посмотрел по сторонам, встряхнулся: что за наваждение? Только сейчас шли они с Ладой, или с Лидой?  Идут они рядом по распадку меж сопок, вокруг яркий ковёр оранжевых саранок, а тут….

Виноградов шагнул к Зуевой:

- Что делать нужно, говори.

- Сохранить хлеб!

Нос её сморщился, прикрывая рот рукой, она зевнула, смущённо улыбнулась, оглядела Виноградова. Опрятен, подтянут, смотрит уверенно.

- Пойдешь старшим, сказала Лида. - Оружие надёжно?

- Крепкая, - ответил Володя, взвешивая винтовку в руке, - да вот патронов…

Лида подозвала матроса, дёрнула застёжку ремешка, передала маузер Виноградову. Это, по тем временам, бесценный подарок.

- Себе другой достанешь! – тоном не вызывающим возражений констатировала она, подавая винтовку матросу. – Ему сейчас нужнее.

Тимофеев утвердительно кивнул, повесил винтовку на плечо, где  она показалась маленькой и ненадежной. Потом пошарил в кармане, достал горсть патронов, протянул Володе.

- Завтра ждите меня, - Лида кивнула в сторону матроса, - либо Тимофеева. Тебя как зовут?

Зуева переписала фамилии солдат, посмотрела на бойцов, таких разных, но ставших вдруг близкими ей, тяжело вздохнула и пошла следом за Максимом Тимофеевым, ледоколом, разрезавшим толпу и ведущим за собой боевую единицу – караул по охране эшелона.

А Виноградов, идя за Лидой, не вовремя подумал, что всё равно эта Лада станет его женой, ведь он столько лет искал её…

На перроне терялись в беспорядке платформы, ржавые паровозы, разобранные на топливо остовы вагонов. На мешках, ящиках, прямо на голой земле, сидели, лежали мужики и бабы, по виду мастеровые.

- Куда-то они? – спросил у Тимофеева Иван Мясов. 

- От голода бегут, а куда, кто знает? Заводы стоят, хлеба нет, вот и ищут, сами не зная чего. Но они вернутся, непременно вернутся!

Опять пошёл мелко молотый дождь, отнимая у людей последнее тепло. Толпа заколыхалась, двинулась под крышу, бесконечно спрессовываясь в одну серую, безликую массу.

Десять солдат, десять атлантов, шли под дождь, удерживая опустившееся небо на своих тонких штыках.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010060198

 

                                                                                      Глава 13  НОЧЬ.

На краю перрона сидел безногий солдат в мокрой, бесформенной, подоткнутой под обрубки ног, шинели. Солдат протягивал к проходившим мимо него широкие, черные как сама земля, никому теперь не нужные, рабочие руки. У него не было сил просить, а, может, и не было желания унижаться. Но пустой желудок лишал последних сил и руки сами тянулись к людям, проходившим мимо. На что ещё мог надеяться он, только недавно мявший податливый и послушный металл этими руками? Недавно ли,  давно это было, а теперь? Он понимал свою ненужность, видел столько несчастья вокруг, но сердце не хотело сдаваться. Свет этой веры отражался в глазах и отталкивал людей,  решившихся было подать инвалиду.

- Вот и пропал дядя… - вырвалось у Виноградова. Он споткнулся о попавший под ноги чей-то баул, выслушав мат от многодетной бабы, пробрался мимо груды мешков, а когда оглянулся, то не увидел больше инвалида.

Жалко мужика, но неизвестно, каким для него будет завтрашний день.

Виноградов плотнее прижал маузер и, не вспоминая больше о солдате-инвалиде, пошел следом за всеми.

В дальнем тупике стоял эшелон с хлебом. Широкие двери вагонов раскрыты, из распоротых мешков сыпалось на землю бесценное зерно.

- Дяла-а-а, - протянул Мясов. – Сколько хлебушка сгубили.

Закрывая по ходу двери, Виноградов расставил бойцов через каждые два вагона. Потом стал обходить посты. Так прошли первые часы.

Виноградов знал толк в караульной службе, а потому, понимал свое бессилие. Рядом пути заставлены, при желании под вагонами можно вплотную подобраться к охране и, если нападающих будет больше, поражение.

Умение воевать – нее просто умение командира. Это знание и дисциплина бойцов, помноженные на опыт и разумную храбрость. Именно это выделяло Виноградова среди молодых солдат прибывших на фронт.

Однажды, во время боя, был убит прапорщик, взводный командир. Володя возглавил взвод, потом стал унтером. Начальство, видимо, думало, что новое назначение оттолкнет Виноградова от солдат, но этого не произошло.

В феврале, его избрали в полковой комитет, и стал Виноградов решать судьбы других.

Решение полкового комитета «Все по домам», он не поддержал. Опасно для России было это решение. Однако его не поняли, или он не сумел объяснить доходчиво, остались в окопах лишь большевики да сочувствующие им. Нужна была помощь, так оказался Виноградов на берегах Невы, у остывающего Петрограда.

Эту свою обязанность, он передал Тимофееву, который должен был сообщить в Смольный.

И  не было здесь окопов, не было видно врага, но и тут был фронт, без которого не будет ни завтрашней победы, ни вообще армии.

Володя смотрел по сторонам.

Темнело.

Ветер тянул меж вагонами мелкий сор, застоявшийся запах людского пота.

Сейчас бы глянуть на все это. Виноградов поднял голову.

С остывающих крыш вагонов поднимался пар. Конечно же, на крыше им будет все видно, а их снизу не заметят.

Разделились на три группы, расположились по-домашнему, как можно было, на крышах. Володя осмотрел снизу свое хозяйство, остался доволен. Основательно устроились мужики. Сам пошел в конец эшелона на тормозную площадку к Николаю Воздрону.

Прошло несколько минут, но спокойных ли?

Воздрон стоял и думал об их новом командире. Что притягивает его лично к этому унтеру? Говорит из тайги, но грамотный, читал книги, видно.

Не зная зачем, начал Воздрон рассказывать Виноградову о Смольном, штабе революции. Про архитектора Кваренги и то, что строился дворец, как закрытое учебное заведение – институт благородных девиц.

Володя не удивился житейской мудрости, связанной с названием института. Смольный двор в 18 веке, где варили смолу для кораблей, Смольный институт – все понятно.

А Воздрон говорил о двух световом, расположенном в южном крыле здания, актовом зале, где 25-26 октября заседал Всероссийский съезд Советов.

Невдалеке раздались шаги, кто-то громко стал разговаривать, а рассказ Николая об украшении Смольного, «образе классицизма» и восьми колонном портике, который покоится на высоком цокольном этаже, прорезанным аркадой, Виноградов практически не слушал, а Николай никак не мог остановиться.

Из-под стоящего рядом эшелона, стали вылезать какие-то люди с мешками и котомками.

Воздрон, прервав рассказ на полуслове, спрыгнул с тормозной площадки, действовал он куда быстрее, чем думал, винтовка осталась прислоненной к стене вагона.

- Стой! Назад! – крикнул он, бросившись вперед.

- А ты хто такой? – прозвучал испитый голос и невысокий парень в военном френче, с окурком, прилипшем к нижней губу, выступил вперед. – Счас все наше, все народно, а значит мое и иха!. Усек? Тогда катись ты в …

Налетчик, с протяжным геканьем, опустил на голову Воздрона кусок железной трубы.

Володя не ожидал такого исхода, а поэтому немного помедлил от неожиданности и понимания собственного бессилия перед этой безликой, бездумной массой людей.

Он рванул маузер из коробки, хоть с убийцей покончить. Гнев к этому существу в облике человека, только что совершившему просто так, ради своего  удовольствия, убийство, заполнила все его существо. Виноградов медленно подходил к налетчику, поднимая оружие на уровень груди.

- Ах ты гнида косоротая, - Володя не мог подобрать слова, - где ты был, гад, когда мы с ним, Володя кивнул в сторону лежавшего в луже крови Николая, - в окопах сидели? Где морду сифилисную нажил?

- Я тожи сидел, - убийца попятился от наведенного на него оружия, прячась, за стоявших рядом здоровых мужиков в полувоенном, - не по своей воле, в «Крестах».

Молодец отбросил обрезок трубы и, поправляя в рукаве выскальзывающую финку, стал поглядывать, куда ему бежать в случае чего.

Выстрел поверх голов, не остановил толпы, но послужил сигналом. От головного вагона бежало несколько человек с винтовками наперевес с примкнутыми штыками, с крыши соседнего вагона, спрыгнуло еще двое солдат, и сразу внесли ясность.

Не было желающих подставить свои теплые животы под стылые штыки. Передние качнулись назад. Кривоносый парень первым нырнул под вагон, остальные за ним. Под ноги прибежавших солдат попали брошенные в спешке картузы, мешки, какие-то тряпки. Между шпал, недалеко от Володи, притаилась, хищно поблескивая отточенным лезвием финка.

Мясов, поправлял распустившиеся обмотки, зацепился таки, когда сигал с крыши.

Холодный ветер сушил пот. Бойцы не ждали ничего хорошего от обступившей их темноты, но не собирались запросто отдавать свои жизни.

Виноградов поднял нож за аккуратно подогнанную под пальцы рукоять, сунул за голенище немецких сапог. Тело Ваздрона, положили под вагон, разошлись по своим местам.

Не построил Николай своего дворца, не досказал своей истории.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010070281

 

                                                                             Глава 14 Анархисты.

Каких только названий они не имели: «Смерч», «Ураган», «Независимые», даже «Немедленные социалисты», но цели вооруженных отрядов, собравшихся под знамя анархии были одинаковыми – брать от жизни побольше!

Они и брали, но как? Отбирали у обывателей, грабили на улицах, в квартирах.

Вкусившие так много «сладкого», не встречая достойного организованного отпора, отряды анархистов захватывали дома на важнейших артериях города, превращая их в настоящие крепости.

Конечно, это был террор, терпеть далее такое, становилось опасным для революции.

Не первую ночь Вера оставалась одна в огромной квартире. Уходя, мама ей ничего не сказала, но Вера догадывалась о причинах постоянного отсутствия матери. Все гости, приходившие к ним последнее время, сослуживцы покойного отца, выглядели настоящими заговорщиками. Безусловно, и мать участвует в какой-то тайной организации, а вот почему, Вера понять не могла.

Папа был полковником Генерального штаба, но революция не лишила их земель, не было недвижимости и ценных бумаг, так что они потеряли?

Зачем злиться на рабочих и крестьян за то, что те берут в свои руки сделанное ими самими? Она ведь не маленькая, 16 лет, и видит не только тех, кто приходит к ним в квартиру, но с большим удовольствием встречается на митингах с простыми людьми. Зачем винить их за то, что они хотят разрешать пользоваться всеми благами тем, кто ничего не создает сам?

Мама впечатлительная натура, а тут еще каждый день приходит поручик Зенринов, весьма неприятная личность. Всякий раз, когда проходит мимо нее, смотрит такими глазами, фу…

И что мать нашла в нем? Ведь отец был еще жив, когда Зенринов пришел к ним – давнее знакомство.

Еще в марте 1917 года, Вера пришла из гимназии раньше обычного, занятия прекратили в связи с событиями. Мама ее всегда встречала у дверей, а тут… разыскивая ее, Вера вошла в спальню, они были там, нагие, слившиеся в одно целое. У Веры пребольно застучало в висках и перехватило дыхание. Она тихонько попятилась, прикрыла за собой дверь.

Прошло некоторое время.

Зенринов не показывался, чему Вера была весьма рада. Мать особенно не волновалась, даже ждала приятных известий от Зенринова, но каких? Мама даже намекала, что это, должно свершиться сегодня.

Вера долго ходила из угла в угол, натолкнулась на поленицу дров, сложенных в коридоре, и решила помыться. Растопила титан, позвала маму с полотенцем. Не поворачиваясь, взяла протянутое полотенце, глянула в зеркало – рядом стоял Зенринов. Кончиком языка, Николай облизывал сухие губы. Под глазами его светились ярко-лиловые синяки, нос припух. Зенринов оглядывал ее сверху вниз – грудь, живот, ноги. От этого холодного взгляда, Вера опешила, стояла не зная, что делать.

- Хороша! Как ты хо-ро-ша!

Николай попытался положить свою руку на ее невысокую, упругую грудь. Вера вздрогнула, пытаясь прикрыться полотенцем от нескромного взгляда, махнула рукой и задела нос Николая. У Зенринова слезы брызнули из глаз.

- Идиотка! – взвизгнул он, - все равно тебе не миновать этого удовольствия, так почему не со мной?

Стукнула дверь, в глубине квартиры раздался голос матери. Николай, морщась, повернулся и вышел…

…Устав от ожидания и воспоминаний, Вера прилегла на диван и уснула. Спала беспокойно и скоро почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Открыла глаза. Над ней склонился Зенринов.

- Собирайся, - начал он, - да, побыстрее! Мать схватили чекисты, с минуту на минуту будут здесь.

Вера подтянула к подбородку шерстяной плед, сжалась в комочек, куда ей бежать? Зенринов зло сплюнул на пол, вышел из комнаты. Вера быстро оделась, собрала не нужные никому, какие-то тряпки.

Нехорошее предчувствие мучило ее. Ведь мать с Зенриновым собралась в Москву, зачем? Да и в Москву ли? Что с мамой?

Николай все торопил, не давая сосредоточиться, и Вера, не переставая сомневаться, вышла и ним из дома.

Долго пробирались переулками, наконец, впереди показался большой особняк. У подъезда толпились вооруженные люди, не обратившие на них никакого внимания.

Светало.

Солнце поднималось тяжело, яростно красное.

Все комнаты, коридоры особняка были заполнены всевозможными вещами: обувью, одеждой, мебелью, коврами, хрусталем. Между всем этим, ходили обвешанные оружием люди.

Необычно начался для Веры этот день. Не было рядом мамы, одна среди совсем чужих людей, только Зенринов не отходит от нее.

Прошлая ночь была беспокойной, поэтому, когда Николай предложил ей отдохнуть, она сразу согласилась, не замечая похотливого взгляда Зенринова. Но странное дело, Зенринов как будто не собирался выходить из комнаты, где стояла широченная кровать.

Вера выразительно посмотрела на Николая – бесполезно. Тогда она, как ей показалось, вызывающе стала расстегивать пальто. Зенринов подошел к двери, повернул на два оборота ключ, потом шагнул к Вере и стал расстегивать плате, своими вспотевшими руками.

Вера рванулась, попыталась оттолкнуть от себя потерявшего самообладания от близости женского тела мужчину, но, поняв свое бессилие, закричала. Задыхаясь от злости и тяжести чужого, такого горячего тела, Вера укусила Зенринова за нос. Николай схватил ее за волосы и со всей силы, ударил ее  головой о металлическую спинку кровати.

Вера не видела тех, кто еще входил в комнату, после того, как ушел Зенринов, оставив дверь открытой.

Отряд Тимофеева окружил здание в абсолютной тишине. В этот день, Петроградское ЧК одновременно ликвидировало все анархистские гнезда.

Выставив часовых, Лида попыталась вступить в мирные переговоры. В ответ услышала отборный мат и угрозы, из окон второго этажа, стали сыпаться куски оконного стекла, выглянули стволы винтовок. Войти в дом можно было только в высокие двустворчатые двери, обшитые толстой, полированной, медью.

Зуева достала из-за поясного ремня, гранату и, скрываясь за углом дома, что было силы, швырнула ее к двери. Ударившись о медь, граната отскочила и взорвалась.

Из окон раздались одиночные выстрелы, потом короткая очередь из пулемета «Максим».

Пули высекали яркие искры из камней мостовой.

Ударной волной Лиду двинуло об стену и осколком камня секануло по скуле, брызнули капельки крови, заныли зубы. Кровь стала капать на куртку. Лида совсем разозлилась, рванулась, было, вперед, но Тимофеев придержал ее.

- Не торопись, тут нахрапом не возьмешь!

Из окон особняка, стали стрелять чаще, пули все ближе к Зуевой, высекали искры.

Тимофеев вытянул из кармана какую-то веревочку, подполз к дверям, привязал к массивным ручкам толовую шашку, зажег фитиль.

Двери распахнулись, бойцы отряда рванулись к дверям, несколько человек упали, сраженные выстрелами анархистов.

В доме выстрелы зазвучали пачками, из винтовок, револьверов. Несколько раз взрывались гранаты.

Пошатываясь от легкой контузии, Лида вошла в дом. Там все было кончено. Арестованных анархистов обыскивали и выводили по одному с поднятыми руками.

Не зная зачем, Лида вошла в одну из комнат, потом в другую…

«Вот барахольщики, - подумала она.

В конце длинного коридора вошла в большую спальню…

На широкой кровати лежала обнаженная молоденькая девушка, грудь и губы искусаны. Она не шевелясь, смотрела широко раскрытыми глазами в потолок, разрисованный «Амурами» с луками и стрелами, которыми они целились в каждого входившего в комнату.

-- Боже! – выдохнула Лида.

Она выбрала из кучи белья какую-то одежду, подошла к девушке, ничего не говоря, помогла приподняться, та открыла глаза, постанывая, села на край кровати. Лида помогла одеться, обдумывая, что же ей дальше делать с этой горемыкой?

Пошла было в коридор, но наткнулась на Тимофеева. Тот, ничего не спрашивая, Тимолфеев закутал девушку в пуховое одеяло, спросил:

- Куда ее?

- Не знаю…

- Тогда матери своей завезу, не возражаешь? А там разберемся, что почем. На обратном пути загляну на вокзал, заменю караул. А ты поди, отдохни, бывай…

Он понес свою ношу осторожно, вспоминая о своей сестре, умершей от тифа. Такая же была бы возрастом теперь. Мать здорово убивалась.

Он взглянул в лицо найденышу, глаза девушки синие, бездонные, смотрели на него и будто не видели.

12 апреля 1918 года, анархические банды в  Москве, Воронеже, Тамбове, Самаре, Симбирске, были ликвидированы.

В Питере, как позднее писали «Известия», разоружение было совершено позже, утром 23 апреля и прошло без кровопролития, без всяких эксцессов.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010100277

 

                                                                                 Глава 15  Утро.

Вот и ночь.

Темнота наступала со всех сторон. Лежать на железных крышах вагонов, было особенно холодно. «Потрясывало», не известно от чего, от холода, от голода? Времени не ощущаешь, час ли прошел, или минута. Вокруг тишина, а ты смотришь с высоты и не видишь земли, соседних вагонов. Будто один на всем белом свете, где-то в неведомой вышине. Но вот двинул локтем сосед и все встает на свои места.

Потянуло дымком табака, совсем рядом вспыхнул огонек папиросы. Виноградов свесил голову с крыши. Кто-то громко выматерился.

- Ты что, прозвучал бархатный голос другого, - брось курить, дело провалишь.

- Да, кому здесь быть? Будьте спокойны, дело сделаем.

Зашуршала щебенка, резкий свист выгнал из сердца последние остатки тепла. Сквозь густую и липкую тьму, послышалось по-фыркивание автомобиля. Там, где лежало тело Воздрона, шла группа людей. Громко переговариваясь между собой, они подходили к последнему вагону. Вот один из них споткнулся о брошенные мешки, не слишком удивился, пошел дальше.

Что было делать? Оно, конечно, на крыше безопаснее, можно попробовать переждать, но им поручили охранять этот хлеб.

- Кто идет? – громко крикнул Виноградов.

- Мы! – уверенно ответил владелец бархатного голоса.

- Всем оставаться на месте, одному подойти.

- Сами останетесь…

Настороженная тишина, сменилась хлестким залпом офицерских наганов. Яркий свет автомобильных фар, ударил по глазам.

Пришедшие, фактически ничем не рисковали. Лежавший слева от Виноградова дядька, передернул затвор, да так и застыл. Сосед справа, только подстреливший, рискнувшего вступить в освещенный круг, боднул крышу вагона, по щеке стекал выбитый пулей глаз.

Володя остался один, освещенный и практически беспомощный.

Сочный окопный мат раздался рядом, и взрыв гранаты вырвал из темноты нападающих, несколько осколков срикошетили о рельсы, и попали в тело Воздрона. Взрыв погасил свет фар машины и несколько жизней рядом.

- Живой, командир? – услышал Володя голос Кулешова, - то мы с Мясовым.

Виноградов опустил на холодный металл голову, остудить горящий лоб. Казалось с погасшим светом фар, иссякли силы, он не мог спуститься с  крыши вагона.

У вагона, хекал травленными немецким газом легкими Кулешов, а Володя, засовывая в коробку дрожащими руками маузер, искал слова благодарности, да никак не мог найти.

Под дружескими объятиями ветра, просыхала одежда от влаги, собранной на крыше, и пота, выдавленного страхом из сухого тела. Очищенное взрывом пространство, стало заполняться таким знакомым запахом крови, живого пота, предупреждая всех, кто оказался рядом, вольно, или невольно, живы они, живы!

В небе проклюнулись блестки звезд, а на востоке слегка зарозовела кромка неба. И никому не нужно было говорить никаких слов. Они делали важное дело, делали так, как могли только фронтовики.

Утро – вот оно!

Солнце поднималось не торопясь, осматривая толпившихся у вагонов солдат, радуя живых своим появлением.

Скоро пришел матрос, с ним группа рабочих с винтовками. Осмотрели место боя, ничего не сказали, только пересчитали живых.

Недалеко, тяжело, с отдышкой, словно старый и больной человек, приближался к эшелону маленький паровоз, давно готовый на переплавку. Прибывшие с Тимофеевым, прицепили к паровозу вагоны, полезли в облезлую кабину паровоза и на тормозную площадку последнего вагона.

Лязгнули буфера, раз, другой. Медленно, через силу, напрягая все свои оставшиеся механические силы, поезд медленно потащил вагоны на Бодаевские склады.

- Пора и нам. Вы как, все вместе, или? – спросил Максим.

Виноградов посмотрел на товарищей:

- Вместе!

- Дело, нас ждут в Петрочека. Держитесь в кильватер.

Они подошли к останкам Воздрона, сняли с крыши вагона убитых. Вокруг, в самых невероятных позах, лежало несколько трупов молодых парней в полувоенной форме. Поодаль, стоял грузовик  с поврежденным мотором.

- Схоронить ба… - протянул Мясов, указывая на останки своих товарищей.

- Схороним, будь спокоен! – ответил Тимофеев.

Глядя на убитых, Кулешов, взвешивая в руке похудевший вещевой мешок, пожаловался:

- Ядрена вошь, распоследнюю бомбу на етих потратил. Хорошо у друга еще есть, - он кивнул в сторону Мясова, - будет чем кашу варить.

Тимофеев, проводив взглядом эшелон, поправил маузер, добытый ночью в особняке, подвел итог:

- Пошли!

От привокзальной площади вышли на улицу, сбегавшую к Неве. Где-то в конце улицы, блестел шпиль Адмиралтейства. Шли не торопясь, по-хозяйски. Максим по ходу показал дом, где в помещении бывшего статистического отдела  Союза городов, 13 апреля 1917 года он слушал Ленина на совместной собрании работников военной организации.

Вот, перед идущими, во всей красе, показался позолоченный шпиль, жирно блестевший на солнце. А это что?

По краям довольно широкого моста, вздыбились кони, укрощенные человеком. Мускулистые тела укротителей были в сильном напряжении, и упоении своей победой.

Тимофеев сказал:

- Это Аничков мост.

- Хороши кони! – вздохнул Мясов, - в соху бы их…

- Зачем их? – отозвался Максим, - мы теперь на железных конях пахать будем.

- Это как?

- Авто видел?

- Ну?

- Трактор посильнее будет. Не то, что в соху, плуг пароконный потянет. А иначе, зачем рабочий класс деревне нужен?

Порыв ветра сыпанул в глаза мелкой пылью и принес невесть откуда запах свежевспаханной земли.

Мясов глубоко вздохнул, почти забытую, сытую тяжесть земли, пальцы его сжались,  словно он уже примерялся к ручкам плуга.

Газеты 4 августа 1918 года в Питере писали: «Положение Петрограда сделалось в конец невозможным, израсходовали последние остатки хлеба и риса. Через день выдавать будет нечего. Нет картофеля, и даже капусты».

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010120203

 

 

                                                                                Глава 16. Вместе.

 

Поворот направо и они вышли на площадь. В центре, высокий столб, на нем ангел, взирающий свысока на мелочи жизни. А перед глазами – длинное здание.

Вошли в подъезд дома, дугой охватывающего площадь, поднялись на второй этаж. У одной из дверей Тимофеев остановился, обождал всех, не стучась вошли.

Максим указал на сидящего за столом усталого человека, шепнул Володе:

- Член коллегии товарищ Уралов.

Уралов поднял голову от вороха документов, лежащих на столе, внимательно оглядел вошедших, потер переносицу и спросил:

- Зуева говорила, что их десять.

- Было десять, трое осталось там, - ответил Тимофеев.

Уралов вздохнул, немного помолчал, внимательно вглядываясь в лица пришедших к нему, незнакомых, но теперь таких надежных товарищей, похоже, он что-то решал:

- Товарищ Урицкий хотел вас видеть.

- Председатель ЧК, - подсказал Тимофеев.

Уралов, опираясь на стол, тяжело поднялся, медленно выпрямился, пригласил всех за собой.

Урицкий знал об этих людях только то, что они сумели сберечь хлеб, он увидел их темные, плохо промытые, мозолистые руки и поверил в них сразу:

- Нам нужны преданные, знающие военное дело люди, кристальной честности. Нам остро нужны такие, как вы, боевые и идейные товарищи в отряд Петроградской ЧК.

Урицкий, казалось, заглядывал прямо в душу. – Вы согласны? – похоже, отрицательного ответа он не ждал. – Хорошо, но вы всегда должны помнить, что являетесь мечом, в руках революционного пролетариата, а попросту размахивать этим мечом не горже!

Из набухших почек проклюнулись зеленые листочки, словно проверяя – вовремя ли? Не обидит их студеный северный ветер?

Природа оживала от спячки, наполняя воздух запахом народившегося листа, запахом жизни.

Первая весна Республики!

Володя скоро вновь увидел ее. Зуева стала, вроде, выше ростом. Побледнела, багровый шрам на скуле, не портил ее миловидного лица. Виноградов не мог наглядеться не ее милое лицо, на ее глаза, зеленоватые, когда она сердилась, солнечные, когда улыбалась. Эти глаза часто ему снились в сырых окопах, и еще раньше, когда он бродил в тайге в поисках Лады.

А время шло, отсчитывая этапы новой истории.

Бессонные ночи, сменялись беспокойными днями. Свое участие в ликвидации «Союза защиты Родины и свободы» Виноградов позднее охарактеризовал весьма просто – он учился!

Учился любить, научился и ненавидеть. Учился различать врага и беречь друга. В его работе важно было не просто уметь метко стрелять, задерживать, доставлять арестованных. Куда важнее было не допустить оскорбление не виновного. Важно было, копаясь в грязи низменных человеческих отношений,  оставаться самому чистым, а в человеке ошибающимся, не видеть классового врага.

Ночь. Белая ночь. Удивительно и неповторимо… Ночь, а светло, словно днем, удивительно!

В казарму, где размещался отряд Виноградова, отталкивая часового, протискался пожилой мастеровой, худой, обросший рыжей, как стружки меди, щетиной.

- Да, постой ты, - отталкивал он часового, - Хто командир? Скорее сынки, они там оружие носют, - старик захлебывался словами, но понять было можно, - сам-то я живу в подвале, а на втором этаже нашего дома, братья живуть, гвардии Его Императорского величества, одно слово офицера. А теперича, примечаю, стали к ним наведываться всякий люд. Што ни день, то ходют всякие, с чимоданами, да сумками, а носют то тяжелое, примечаю! Намедни шасть один, а ручка у чимодана возьми и оторвись, чимодан хрясь о мостовую, да раскрылся, а оттуда пистолеты, патроны. А все новенькое, в смазке!

У дома Митрича, как назвал себя старик, выставили часовых, поднялись по широкой лестнице, выше и ниже этажом, Виноградов оставил по два человека.

- Стучи! – приказал Володя дворнику.

За дверью тихо, потом, что-то загрохотало в глубине квартиры. Володя прислушался, попробовал нажать на дверь, ему помогли. Дверная коробка треснула, подалась внутрь.

Кубарем влетели в просторную прихожую. Из комнаты раздались выстрелы, сзади Володи кто-то охнул. В нос ударил запах жженой бумаги.

Виноградов привстал и стал стрелять с колена, лежавший рядом боец поднялся, рванул было в комнату, но опрокинутый выстрелом в упор, упал на Володю.

Из пробитого горла, пульсируя, выстреливала кровь.

- Не  так! – закричал Виноградов. – А, ну, все разом!

Он дважды выстрелил в комнату. Поднялся на ноги. В это время у черного хода рванула бомба, запахло паленым.

Володя бросился к крупному мужчине, выглянувшим в коридор, наотмашь, стукнул его по голове рукояткой пистолета, хотел вбежать в комнату, но едва не столкнулся с другим, внешне совсем спокойным человеком, с потертым наганом в руке.

Мгновением раньше выстрела, Володя нырнул тому под ноги, в падении выстрелил, упал, больно ударившись коленями о паркет, еще не потерявший блеска, катнул в сторону.

Когда Володя встал на ноги, увидел, что перед ним лежит могучий мужчина, длинные волосы закрывали его лицо.

Над убитым склонился Митрич, не сдрейфил старик.

- Упокой, господи, раба твоего…

- Ну, и дела, попы взялись за оружие, - удивлялся молодой боец.

- Какой энто поп, несмело выглядывая с лестничной клетки, сказал дворник, - сослуживец хозяев, полковник.

При обыске квартиры было изъято большое количество ценностей, оружия и весьма интересное письмо. Из этого письма стало ясно, что братья занимались еще и продажей акций и ценностей, сбывая их иностранцам.

2 июня 1918 года газеты писали: «…расстреляны за государственную измену и незаконную сделку по продаже акций на 5 миллионов Александр Артурович и Владимир Артурович Череп-Спиридоновичи, бывшие офицеры лейб-гвардии Семеновского полка».

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010150580

 

                                                         Часть4 Пути-дороги. Глава 17. Важное задание.

 

Цель этого заговора состояла в том, чтобы взорвать правительственный поезд, убить, или арестовать членов Правительства и Центрального комитета Коммунистической партии и таким путем обезглавить революцию. / Из альбома «Боевой путь Внутренних Войск»/

Никак не уснуть.

После трех суток бодрствования сделать это не просто. В глаза, словно песок засыпали, закрыть больно, а вздремнуть не мешало бы, работы ещё много. Необходимо проверить все станции, через которые проследует поезд. На всём пути правительственного поезда сотрудников не выставишь, где взять столько людей?  Потому Тимофеев и едет впереди эшелона.

За поезд можно не волноваться, бойцы автоброневого отряда проверенные и надёжные ребята, а вот в пути может быть всякое.

Мерное постукивание колёс о стыки рельс, вгоняло в сон.

Монотонный шум мотора автодрезины пропел колыбельную, а тут … сильный взрыв поднял прямо перед ними шпалы, дрезину перевернуло, Максима подбросило высоко, вот сейчас его как  хряпнет о землю.

Он инстинктивно вытянул руки, опёрся во что-то дрожащее и … открыл глаза.

Вплотную к полотну подбирались тоненькие  деревца, мелькая перед глазами. Мотор дрезины работал чётко, рельсы впереди целы.

«Приснится же, - подумал Максим, - ну, хоть не вправду». Максим потёр нос, повернулся к мотористу Юре, Рюрику, как  звали его знакомые, совсем молодому парню, с чистым, покрытыми редким пушком, щеками.

Тут дрезина взбрыкнула, словно норовистая лошадь, мотор захлебнулся, смолк.

- Приехали! – подвёл итог Тимофеев. Дрезина катилась по инерции, колёса проскрипели: «фсс-сё», остановились.

Рядом притулилась березовая роща. От свежего воздуха Максиму стало полегче, но голова тяжёлая и перед  глазами словно туман. В нос ударило запахом молодого листа и болотной жижи. Максим потёр виски, крутнул носом, потом достал кисет, свернул козью ножку по толще, закурил. Тимофеев иссосал её до конца, а Рюрик всё копался в моторе

- Ну что у тебя?

- Да чёрт её, вроде всё нормально, а не завести.

- Может, что с горючим?

- Да кому это надо?

- Не скажи… Могли узнать и те, кому совсем не обязательно. Так что всё может быть! – Максим посмотрел по сторонам, встал, - ты вот что, смотри тут, а я вперёд пройду, гляну. Не нравится мне всё это. – Максим посмотрел на Юру и как равному, сказал: «Смотри, я на тебя надеюсь!»

- Да што там, конешно…

Тимофеев достал маузер, взвёл курок. Серьёзность положения  понял и Юра.

Его грязные, в мазуте, пальцы нырнули в карман брюк, выуживая оттуда «бюльдог», вообще-то не такой опасный пистолет, если только в упор…

- Винтовку возьми, вернее, - подсказал Максим. Под ногами противно скрипела щебёнка. «Чего мы не должны видеть? – думал Тимофеев. – Что ждёт впереди? Далеко это, опасно для поезда?

Впереди послышался шум шагов. Метров в десяти, на полотне, копался кто-то, потом повернулся в сторону Максима,  метнулся с насыпи. Максим замедлил шаги, поднял маузер, крадучись пошёл вдоль блестевшего рельса.

Между шпалами было сделано углубление, в него положили уже ящик с адской машиной, но, остерегаясь подходившего Максима, скрылись, не успев присыпать.

«Рядом где-то затаились, - подумал Тимофеев, напряженно вслушиваясь, - сколько их?»

У дрезины послышался шум, завел, что-ли?  Максим привстал, посмотрел назад. Юра, окрылённый доверием Максима, старался быстрее проверить топливоподачу. Винтовку положил в дрезину, мешает. На шум шагов не оглянулся, думал: Тимофеев.

Чужое, сильное дыхание коснулось его шеи, не оборачиваясь, юра полез в карман за пистолетом. Резкий толчок в плечи кинул его в лужу мазута, натёкшую из двигателя. Юра выдернул из кармана руку…

Два негромких выстрела качнули Максима в сторону. «Юра? – подумал он и вспомнил неудельный «бульдог» с двумя, только с двумя патронами.

 Торчащий из шпалы костыль зацепился за широкие клёши Максима и распустил левую штанину, отбелив её от мощного зада.

- Раз, тебя… - начал было Тимофеев, но выстрелы из двух наганов остудили злость. Тогда Тимофеев пустил веером пять пуль, пять посланников смерти. Там кто-то вскрикнул. Максим не целясь, разрядил обойму, быстро перезарядил оружие.

Стал слышен шум подходящего состава. Огненный глаз прожектора осветил место действия. У дрезины, сжавшись в комочек, лежал Юра. В его грязной руке застыл пистолет. Навалившись на него, лежал рослый мужчина в офицерской шинели. В стороне от полотна – ещё один в длиннополой одежде.

Поезд замедлил ход, остановился. С передней платформы соскочили солдаты, винтовки наперевес, внимательно осматриваются.

- Это я, Максим, - крикнул Тимофеев, - помогите мне. Солдаты подошли, помогли поднять Юру, понесли на платформу. С Максимом осталось человек пять, они подняли край дрезины, качнули пару раз и сбросили её с полотна дороги. Тимофеев вынул из ямы адскую машину, отнёс в сторону, потом направился к убитому в длинной одежде.

- Давай быстрее, - прозвучал чей-то командирский голос.

В руке лежащего наган, сам небольшого роста. Максим взял оружие, распахнул куртку, полез за документами.

С платформы увидели, как их богатырь, вдруг резко выпрямился, отпрыгнул в сторону матерясь и дуя на пальцы, словно обжог, побежал к эшелону.

- Поехали! – крикнул он, цепляясь за протянутые руки. – Вот курва, тоже мне борец за свободу, за свою, мать  перемать идею.

- Да ты что? – спросили его.

- Да ну её, лярву. На титьки нарвался. Баба это, понял? – громко и обиженно крикнул Максим, потирая пальцы о голую ногу, повторяя: «Лярва, вот лярва».

Все вокруг смолкли, а потом Максим, под икающий и бухающий смех, отыскал свободное место и лёг на подложенную кем-то шинель, и провалился в глубокий и кошмарный сон. Но и во сне всё старался отодвинуть от себя свою злополучную руку.

Поезд рвался сквозь ночную прохладу навстречу восходу солнца.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010160160

 

                                                                                Глава 18  Мятежники.

 

Из истории гражданской войны: «В настоящее время я пытаюсь предотвратить разоружение 40 тысяч чехословацких солдат, которым Советское правительство приказало сдать оружие». /Сообщение из Вологды посла США в России Френсиса./

Чёрные тучи со всех сторон окружали вспыхнувший ярким светом свободы рабочий центр России. Свинцовый дождь косил бойцов революции на фронтах больших и малых.

В это время остро встал вопрос о доставке на фронт пополнения, провианта. Железные дороги связывали огромные расстояния России, но что с ними стало…

Тонкие артерии - железнодорожные пути, заполняли длиннющие эшелоны, еле передвигаемые паровозами, задыхавшимися в топливном бессилии. Но и это движение было прервано.

Чужие солдаты, заброшенные в Россию войной, лишние на этой земле, страдали от  безделья и долгого, слишком долгого  пути к родному дому. Им вталкивали в головы чужие мысли, что виной всему новая власть, которая не хочет отпускать их домой. Эшелоны двигались медленно, заполняя станции и полустанки на всём пути от Волги до Владивостока. Умы солдат тяжелели, злые слова агитаторов проникали к самому сердцу, руки тянулись к оружию.

Руководители Чешского национального совета, забывая о том, что их сограждан давно ждут семьи, к  которым с таким трудом пытались возвратить органы Советской власти, дали  приказ поднять восстание.

На объединенном заседании ВЦИК, Московского Совета, фабрично – заводских комитетов и профессиональных союзов слушали В.И. Ленина.

Усталые лица, поношенные шинели, ватники, мозолистые руки сжимают оружие.

Владимир Ильич задумался, зал затих: «Можно задать вопрос, как это случилось? Газета центрального органа чехословацкого органа чехословацкой коммунистической партии «Прукопник свободы» пишет: … 7 марта отделение Национального Совета получило первый взнос от французского консула в сумме трёх миллионов рублей. Эти деньги были выданы некоему господину Шип, сотруднику отделения Национального Совета, 9 марта тому же Шип уплачены ещё два миллиона, 26 марта товарищ председатель Национального Совета господин Богумил Чермак, получил один миллион, и с апреля опять господин Шип получил один миллион.

… От английского консула Отделение приняло 80000 фунтов стерлингов.

Итак, от 7 марта до дня выступления вожди Национального чешского Совета, получили от французского и английского правительства около 15 миллионов, и за эти деньги была продана чехословацкая армия французским и английским капиталистам…»

Константин Трохин, командир отряда рабочих–пресненцев, вспомнил слова Ильича в тот момент, когда последние оставшиеся в живых красноармейцы, гибли один за другим под шрапнелью, не сумев прорваться к Волге.

Очередной снаряд басовито пропел свою песню совсем рядом с Константином и яркая вспышка ослепила его. Он почувствовал, что его приподняли и что-то капнуло на лицо. Выходит, жив он?

Костя облизнул губы, открыл глаза. Над ним склонилась сестра милосердия, боль его, мечта его.

Крепко сбитая, с резким гортанным голосом, высокая и ладная. И лицом не дурна, и фигура, есть на что посмотреть, всё на месте. Она видела его любовь, но ложное понимание девичьей чести, не позволяло открыться первой. Добрушка, звали её товарки за доброту души, отзывчивость, силу, присущи дюжим мужикам.

Теперь она плакала, склонившись над ним.

- Добрушка.. – прошептал Костя, - жива, родная?  Хорошо…  Он удовлетворенно откинулся на спину. Даже теперь не решился произнести слова, которые она так ждала. Но нужны ли они? Им всё было ясно!

- Где ребята? – спросил Трохин.

- Нет никого, мой родной, одни мы с тобой остались, - с дрожью в голосе ответила она и громко всхлипнула, прощаясь со всеми ребятами, знакомыми с детства. Была она для них сестрой милосердия, и строгим фельдфебелем, и последним провожатым в бездонную, преждевременную смерть.

- Одни мы с тобой остались, голубь мой. Она взяла его на руки, легко оторвав от земли, понесла подальше от взрывов в степь.

От нежности к ней, или от слабости охватившей его, Костя уснул. Пробуждение было безрадостным.

Стало больно ногам, затекли они прижатые тяжелым. Попытался пошевелить ими – не получилось. Открыл глаза.

Его Добрушка лежала в ногах, и после смерти закрывая его от врага. В спине её, торчала рукоятка ножа, принадлежавшего молодому парню в смешном кепи. Нашёл он смерть от руки русской женщины.

Три белочеха валялись рядом, с разможжёнными головами. Крепка была рука у Добрушки и велика ненависть к врагам.

Степной ветер высушил слезы, остудил лоб и унёс навстречу смерти последние слова любимой, которые она так и не услышала. Не мог он похоронить свою любимую, не было сил. Сдвинул отяжелевшее тело любимой в сторону, дотянулся до винтовки, упёрся на неё, вогнав приклад в недобрую, сухую землю, с трудом встал. Из последних сил стянул Добрушку в воронку, скинул комья земли и, шатаясь, побрёл к берегу Волги.

Оглянулся, едва не упав, извинился перед любимой – всё что смог.

Как он попал на маленький пароходик, не вспомнил потом. Только сквозь забытьё видел над собой старого человека и  слышал чьи-то причитания.

Очнулся Костя от холода. Лежал он в какой-то телеге, стоящей последи степной дороги без коней. Рядом холодное тело безвестного попутчика, а может спасителя.

«За мертвяка приняли», - решил Трохин. Попытался сползти с телеги, получилось. Тогда, цепляясь за телегу, осмотрелся. Вокруг него тёк нескончаемый  людской поток. А недалече стоял город. С опаской оторвался Костя от телеги, собрался с силами, шагнул раз, другой.

Степь бескрайняя. Много повидала ты смертей. Проложили здесь свои головы пришельцы дикого востока, покорились и воители изнеженного юга. Но не пришла пора принимать тех, кто холил тебя больше любимой, кто защищал от врагов.

Седая степь! Напоённая людской кровью, подурневшая, нехотя отпускала от себя очередную жертву, засыпая глаза, сбивая с пути.

Но, корчась от боли, шатаясь от слабости, они шли и шли. Шли вперед, к туманной победе.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010160161

Глава 19  «Северный Летучий отряд».

 

- Чуть не влетели, командир, - обратился к Павлову вернувшийся разведчик, - конные есть, и чехи на телегах сидят.

- Ходу! – скомандовал Павлов, кряжистый, не высокий, моряк, в форменко, еще сохранившей свой некоторый шик.

Сергей Павлов больше полугода был в этих местах.

Но как попали в эти края белочехи?

Углубились в тайгу, заметили тащившийся по узкой дороге обоз. На каждой телеге по два чеха, сопровождает полуэскадрон колчаковцев.

- Богато набрали, - шепнул на ухо Сергею, неизменный разведчик, круплолиций, с разрубленной шашкой щекой, разбитной матрос с одного корабля, что и бывший мичман Павлов.

- Сами не осилим, - успокаивал больше себя самого Сергей.

Но, тут он вспомнил крутой поворот километрах в трех и решился. В том месте по краям дороги стояли сосны, если свалить хотя бы одну, телеги встанут и полуэскадрон можно «пощипать».

Павлов послал часть отряда напрямик, свалить сосну, сам с остальными, крадучись,  пошел за обозом.

Над вспотевшими лошадиными спинами кружились тысячи оводов, и бедные животные безжалостно колотили себя хвостами.

Стоял теплый день, из влажного чрева тайги, на запах конского пота, вылетали новые полчища кровососов. И с налета, кусали лошадей и людей.

На первой телеге важно восседал носатый и худой поручик - белочех, веточкой пытаясь отогнать от себя крылатых мучителей.

«Это надо же, - думал поручик Гейде, - и не увидеть эту мошку, а так нагрызли его живот под ремнем, что  образовались обширные припухлости».

Какой-то овод, крутанулся рядом с его лицом, с разгону рванул поручику шею. Гейде дернулся, с размаху, звонко шлепнул себе по шее. Долго рассматривал крупного овода, лежащего на его узкой ладони, потом, испытывая удовлетворение, стал отрывать по одной лапке. Овод зажужжал, а Гейде, достав со дна телеги соломинку, воткнул оводу в брюшко и отпустил насекомое. Овод медленно взлетел и отправился умирать. Гейде вздохнул, подставил разгоряченное лицо ветру, вырвавшемуся из объятий тайги.

Впереди послышался треск, Гейде привстал, махнул рукой командовавшему полуэскадроном сотнику Кашину, взъерошенному, невзрачному человеку.

Мужики шли за обозом вторые сутки. Нельзя было простить такое. Загребли все подчистую, до нового урожая не дотянуть, а до этих, матросский отряд взял кое-что. Как жить?

Матросы хоть баб не трогали, а эти поганцы, не пропустили подростков. Девок невинных испортили. Как жить им, после такого?

Мужики знали, что не сладят они с солдатами, но решили убить по-больше, этих пришельцев, чтобы боялись духу таежного.

Павлов, обойдя огромный кедр, неожиданно столкнулся с крупным, головастым мужиком, вынырнувшим, будто из-под земли, в его руках бердана.

Сергей, хотел было дать команду начать обстрел колонны, а тут эта встреча.

Мужик угрюмо смотрел на Сергея, но ствол ружья, опустил к земле.

- Чиво уж, давай вмести, што ли, - пробурчал мужик.

Застонали подрубленные деревья, цепляясь ветками, со скрежетом упали на землю.

Пытаясь развернуть телеги обратно, солдаты погоняли лошадей, но телеги цеплялись одна за другую. Гейде лупил стеком солдата, правившего лошадью.

Пуля, посланная мужиком, возглавившим группу таежников, вернувшихся из тайги с охоты и увидевшим разоренное село, угодила в голову поручику.

Сотник Кашин, услышав первые выстрелы, побледнел, выронил из рук повод, сполз с лошади и нырнул в тайгу. Конные колчаковцы из южно-уральских казаков дружно повернули назад и рысью ускакали от места боя.

- Ты мне здесь свои барские замашки брось. Тебя, зачем послали? Нет, вы посмотрите, какой он добрый. Ты у этих мужиков день назад забрал хлеб, ничего не поясняя, а теперь отдал в счет погашения, захваченный обоз. Теперь как никогда нужен хлеб, - убеждал Грундман, - Я помню, что ты здесь с семнадцатого года, долго. Людей здешних знаешь, обстановку. Сейчас мужик сам убеждается в нашей правде, помогает в этом и Колчак. Неужели ты думаешь, что, выгребая хлеб из амбаров, мужики радуются этому? А ты подвел итог этим подарком?

Сергей Павлов стоял молча. Что и говорить, дал промашку.

Комиссар особых отрядов 3 армии Восточного фронта Эльза Яковлевна Грундман безусловно права. Перегнул он с этими мужиками, но так стало жалко их…

Невысокая, крепко сбитая, Грундман говорила на высоких тонах, разбивая все аргументы Павлова.- Ты пойми, Питеру нужен хлеб и другие продукты каждый день, - Эльза Яковлевна хотела еще что-то сказать, но вошел дежурный по штабу.

- Там мужики пришли, странные какие-то. Требуют найти Павлова.

Грундман прерывисто повернулась, вышла из комнаты.

На лавке для ожидающих сидел угрюмый, заросший по самые глаза бородой, мужик. Между ног стояла винтовка.

- Я комиссар особых отрядов…- начала Грундман.

- Ты бы, дамочка, мне Павлова кликнула, должники мы яво.

Эльза Яковлевна насторожилась. Из кабинета вышел Сергей, лицо его горело. Мужик поднялся, потянулся за винтовкой.

- Слышь, маряк, ты таво, - начал мужик, - мы помозговали промеж собой и порешили отдать Советской власти хлеб. И принимай нас в отряд.

Мужик повернулся к Грундман:

- Ты не забижай маряка-то, он настоящий бальшевик!

На улице бойцы «Северного Летучего отряда» помогали прибывшим мужикам разгружать телеги.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010160203

 

                                                                               Глава 20 Уссурийский фронт.

 

Генерал никого не принимал, донесения с фронта его не интересовали. Старшему адъютанту, поручику Краеву, надоело повторять по телефону, что генерал занят, и нужно позвонить позже.

Краев был обеспокоен, у генерала были большие неприятности, пропал без вести сын, уехал за границу друг, ему не сообщил. Не интересует генерала успешное наступление. Что будет?

Зенринов пил третьи сутки. На столике, стоящем рядом с обитым красной кожей кресле, на котором полулежал генерал, толпилось дюжины полторы бутылок разного калибра, с этикетками всех стран мира.

Генерал пил один и разговаривал сам с собой вслух. Он давно понял безысходность борьбы с народом, который ведут за собой большевики, и, пьянея от ярости и тоски, пытался потушить ярость вином, коньяком, виски, наливая все без разбора, что попадет под руку.

В голове все смешалось. Вот всплыли из глубины сознания события многолетней давности.

Он охотится с сыном на кабанов и, испугавшись раненого секача, Коленька взобравшись на ветку кедра, никак не может слезть на землю.

Потом генерал поспорил с Авксентьевым, хоть и был тот министром внутренних дел, а дурак.

И эти, из комитета «Спасение родины», все идиоты. А большевики ничего себе удумали, даже военнопленных в свою веру обратили и постановили нести патрульную службу в Хабаровске. И кто им помогает? Вчерашние враги! И ко всему слово придумали – интернационалисты! Солидарность!

Тфу!

А ведь клюют на это многие.

Видно, задержался он здесь, пора выбираться из богом проклятой России куда-нибудь во Францию, благо, успел вовремя перевести все наличные средства.

Генерал захихикал, вспоминая лица «министров» из комитета «Спасение родины», обманул он учредителей. Какую родину они собирались спасать? От кого? От народа?

Нет у него никакой родины. Нечего здесь больше делать, а где будет жить сладко, там и родина!

А дружек хорош…, успел раньше его смотаться. Эх, Авксентьев, лисья натура.

Генерал налил пол стакана «смирновской», плеснул в рот, как он припоздал в этот раз, не вырвался из этого ада сразу?

Из-за прикрытой двери было слышно, как адъютант отвечал по телефону.

«Очередной посетитель, - подумал Зенринов, обрыдло все».

Он потянулся за пузатой бутылкой коньяка, французский, пойдет.

Выпил залпом, откинулся на спинку кресла.

Вспомнил, в который раз, чуть раскосые глаза кореянки - обвинителя трибунала, как ее там? Станкевич. А ведь красивая баба.

Генерал откинул голову, прикрыл глаза.

Не забыть бы явки английской и японской разведки в Харбине, скоро пригодится. В конце концов, он сделал дело, хотя, по совести говоря, все пустая затея. Эти скоты почувствовали свою силу и не позволяют никому помыкать собой.

И опять перед ним белое лицо, страстные глаза кореянки:

- Я нисколько не сомневаюсь, - говорила она, - что эти люди, когда им придется возможность, не будет проявлять гуманность к коммунистам и даже к простым красногвардейцам. При подготовке переворота они учли, где должны находиться наши руководители. Это не простое любопытство. Скажите, господин генерал, зачем это вам?

Ким-Станкевич смотрела на генерала.

У Зенринова нос налился кровью, он заскрипел зубами, с ненавистью глядя на невысокую, стройную кореянку в длинном черном платье, с лицом, поразительно белым, несколько скуластым.

Александра Петровна, не отводя своих глаз от подсудимого, продолжила:

- Я нисколько не сомневаюсь, что при подготовке переворота заговорщики имели целью физическое уничтожение коммунистов, а потому, требую применить высшую меру, для руководителей комитета и строгого наказания для всех остальных.

29 июня 1918 года, не следующий день после окончания заседания трибунала, чехословацкие легионеры во Владивостоке произвели контрреволюционный переворот.

Открылся Уссурийский фронт.

Скоро стало ясно, что права была Александра Петровна и Хабаровский трибунал, вынес неоправданно мягкий приговор.

Из 22 подсудимых не нашлось ни одного, кто пересмотрел бы свои взгляды. Все они оказались в отрядах белой гвардии, обильно проливая кровь простого народа.

Отряды красноармейцев, раздетые, разутые, сдерживая из последних сил отлично вооруженные части белогвардейцев, медленно откатывались к Хабаровску. Остро стояла проблема с продовольствием. Москва не могла помочь, шли бои на Восточном фронте. А, совсем рядом, можно купить батат, хлеб. Его раньше уже покупали в Манчжурии.

Хабаровский городской комитет партии, направил в  Хаймунцзянскую провинции. Товарища Ким-Станкевич, для закупки продовольствия.

Китайское правительство, не выступая открыто против советской республики, практически оказывало помощь белогвардейцам.

Еще в декабре 1917 года, китайские войска, грубо нарушив нормы международного права, вступила в Харбин, обстреляли из орудий казармы красногвардейцев и разогнали Совет, давая возможность белогвардейцам, захватить власть в Харбине и полосе отчуждения КВЖД.

Выполняя поручение, Александра Петровна связалась с местным китайским и корейским населением, среди которых, она пользовалась широкой популярностью. Многие из местных жителей имели связи с китайскими торговыми представителями.

Поручение горкома было выполнено.

Красная армия нуждалась в пополнении, а в лагерях военнопленных, вблизи Хабаровска, на Красной Речке, где горком партии длительное время проводил разъяснительную работу, было много сочувствующих.

Ким-Станкевич, Мате Залка, Гольфингер, много раз бывали в лагерях, рассказывали о задачах пролетарской революции,  о вмешательстве иностранных государств. В короткий срок, был сформирован 1-й Хабаровский интернациональный полк, под командованием Кораича.

Русские, венгры, чехи, немцы, корейцы, китайцы, - всего более 1200 человек, выступили на фронт.

Но силы были слишком не равны. Уссурийский фронт был прорван, началось отступление.

К августу, положение Хабаровска стало критическим.

…Генерал открыл глаза, плеснул еще «смирновской», выпил не пьянея, вызвал адъютанта. Пора было уезжать.

Пьяные колмыковцы, захватившие в плен красноармейцев, усердствовали, истязая человеческую плоть мужчин и женщин, без разбора, ломая прикладами ребра, выворачивая пальцы, топча ногами.

В последние часы, вспоминала Александра Ким-Станкевич, подаренный ей в детстве отцом зонтик, с сотнями подписей. Помнила она слова отца: «Самое большое счастье – бороться за лучшую жизнь человека».

Но сколько она может терпеть? Не выдержав нечеловеческих мучений, лишился рассудка большой и сильный человек, Тишин, поддерживающий ее до последней минуты.

Узнав о казни Ким-Станкевич, японский консул во Владивостоке Таруци, не поверил сразу и потребовал от Колмыкова документального подтверждения ее смерти.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010160445

 

 

                                                                             Глава 21 Вера. 

 Максим не спрашивал у Веры, как та  оказалась у анархистов. Было видно, что девушка болезненно переживает события той ночи, сторонясь людей, она пыталась забыть ту страшную ночь, но не могла.

Тимофеев не часто бывал дома, не то чтобы он не хотел, совсем наоборот, он очень любил мать. Но работа требовала всего без остатка, на личную жизнь времени не хватало.

А природа брала своё, домой тянуло ещё и потому, что хотелось взглянуть в лицо Вере, хотя о причинах такого желания, Максим не думал.

Когда Максим приходил домой, обычно поздно ночью, внезапно, мать хлопотала, собирая самовар, а Вера несмело выглядывала из материной комнаты. Вначале он считал, что так и должно быть, а потом стал злиться. Что, он урод какой? И ростом вышел, и силой его мать не обидела. Если только нос виноват, ну так он мужчина, сойдет.

А Вера чувствовала его внимание и принимала как недоверие, а потому, старалась лишний раз не показываться на глаза. В подтверждение своим действиям, считала, что он злится из-за нее, и решила, уйти из этого гостеприимного дома. Ей нечего было сказать, не в чем признаваться. Вера была благодарна и Максиму и его матери, ставшей в тяжёлую минуту её жизни самыми близкими людьми.

Тимофеев не долго пробыл дома. Нужно было обыскать квартиру убитой у полотна женщины. Он не удивился тому, что эта была квартира полковника генерального штаба. Что же, жена полковника тоже при деле. При обыске нашли мало. В ванной комнате, грязный офицерский мундир без погон, да стреляные гильзы от нагана.

Максим обошёл квартиру. В этой комнате, похоже, жила молодая девушка. Здесь было  всё ухоженное, пахло свежестью и чистотой. На столике  у кровати стояла фотография. Стройная, худенькая гимназистка, с бантами у висков. Кого-то гимназистка напоминала Максиму, но вот кого?

Долго эта фотография стояла перед глазами. Что за дурной характер, пока не вспомнит, не успокоится.

Не скоро Максим сумел вырваться домой. Решил он занести полученный паёк, сам перебьётся, а их там двое. Да ещё приберег несколько сухих, словно щепка, воблы, богатство по такому времени.

Пробираясь по длинному подвальному коридору, пропахшему мышиным помётом и кислой капустой, Максим без стука открыл дверь в комнату.

Лицом к нему стояла Вера. Свет керосиновой лампы  светил ей в спину и оттого казалось, что и лицо её светится. Максим окинул взглядом точёную фигуру, и вдруг узнал в ней гимназистку.

Так он убил её мать? А Вера смотрела на Тимофеева внимательно, словно впервые, и благодарно улыбалась, удивляясь его испугу.

Максим опустил голову, разве он виноват? Потом решился посмотреть на Веру и заметил вдруг её бархатные брови, слегка раскосые, миндалевидные глаза.

«Вот ты какая», - подумал Максим. И стало так обидно за Веру, даже за мать её, что чужая ему будет теперь эта девушка. Максим торопливо сунул пакет матери, повернулся к выходу.

Мать удивлённо посмотрела вслед сыну, но поняла его, не стала останавливать.

Вера же потупилась, уголки рта спустились, две косы, словно змеи, обвили шею. «Нельзя так больше, - подумала она, он знает что-то и молчит. А она мучает его, этого большого и доброго человека».

- Подождите, Максим Петрович! Застигнутый её голосом Максим вздрогнул, остановился на пороге. Оглянулся. Вера смотрела ему прямо в глаза.

«Разве может врать такая?» - подумал он.

- Вас наверно мучит моё молчание? Что же, я расскажу, - голос её дрожал, она повернулась к матери Максима, - расскажу и вам тоже, раз так получилось.

Внутри у  Веры всё словно спеклось. Она обязана рассеять недоверие этих самых родных для неё людей, пусть знают…

- А потом вы поможете разыскать мою мать, она где-то в ЧК.

Максим сжался весь, его пробил пот. Вера заметила это.

- Что с мамой,  где она?

Максим побледнел, закашлялся:

- Нет, её… Диверсию одна группа готовила, а она с ними вот и …

Максим ждал её вопросов, боялся их, но Вера словно и не слушала его, а смотрела в глаза и читала в них не досказанное.

- Её похоронили здесь?

- Нет, далеко, в общей могиле.

- Так и должно было случиться, а я оплатила долги. Вера помолчала, глаза её темнели, но были сухими. Словно не о себе рассказала она всё, что помнила.

Того, что не помнила Вера, Максим узнал позднее от Зуевой.

Люди шарахались в стороны от широко шагавшего моряка. Максим никого не видел вокруг, всё убыстрял и убыстрял шаги, словно хотел убежать от своих мыслей, да некуда.

Шла подготовка к съезду. Необходимо было обеспечить охрану Большого театра, вокзала, электростанции, продумать меры безопасности для прибывших делегатов.

В помощь Московской ЧК из Петрограда прибыла группа товарищей, среди них Тимофеев, Виноградов, Зуева.

  Москва встретила их толпами народа, мизерным пайком,  настороженным ожиданием чего-то нового.

Каждому из прибывших нашлось дело. Тимофееву поручили охрану Петроградского вокзала.

… Всякого люда здесь хватало,  и своих, и чужих. Мелькали часто молодые люди в полувоенной одежде. Повинуясь чьей-то воле, они челноками продвигались в толпе, перекрывая входы и выходы. Одна группа пошла к въездным стрелкам, часть к водокачке.

Чекисты прибыли вовремя. Усиленные патрули сотрудников разошлись по вокзалу, путям.

Тимофеев начал проверку с въездных стрелок. Около будки стрелочника стояло четверо, в офицерских шинелях, без погон, один в чёрном пальто. Чем-то выделялся среди группы этот в пальто.

- Кто такие будете? – спросил Тимофеев. – Попрошу ваши мандаты.

- Один из стоящих, высокий, худой, довольно зрелого возраста, с небольшими усиками, ответил:

- А в чём собственно дело? – говорил он, не вынимая рук из карманов, - у нас ведь свобода! Вот мы и собрались с друзьями обсудить вопрос как быть … с вами.

Он выхватил из кармана браунинг, выстрелил. Пуля рванула Максиму ухо. Патрульные бросились на землю, открыли ответный огонь. Со стороны вокзала, на помощь группе Тимофеева, бежали бойцы.

Максим стоял меж двух огней и смотрел на гражданского, вернее, он узнал в нём поручика, командовавшего караулом у Владимировского училища. Нос у поручика налился синевой, виден недавний укус.

- Так это ты, шкура?

Максим поднял маузер, в том, что это Верин насильник, он не сомневался, но убить его, не будет ли это личной местью?  Хотя это враг не только Веры, но и его личный враг и, более того, враг республики.

Зенринов смотрел на матроса, он вспомнил этого моряка, хама, так ловко обманувшего их. Но почему матрос не стреляет.  Чём думает этот …, да и способен ли он бояться за свою жизнь, так как Зенринов?

Пистолет поручика рыскал стволом, а помощь моряку совсем рядом. Николай решился, рванулся в сторону, нырнул с насыпи.

Запоздалая пуля пробила плотное пальто и застряла в ягодице. Максим ругая себя за долгое раздумье, четырьмя выстрелами погасил четыре жизни мятежников. Не достал он этого офицера.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010170108

 

                                                                            Часть  5  Суровое лето.  

                                                                  Глава 22  Революция в опасности!

 

Лето 1918 года, может быть, один из самых трудных, самых тяжёлых и самых критических переходов нашей революции, писал В.И.Ленин.

 Сочные, зеленые листья, покрывали неведомо откуда налетевшая серая пыль, стараясь спрятать от людей свежесть молодой поросли.

Налетел порыв ветра, и вновь подставили деревья навстречу тёплым лучам солнца свои ладошки – листья. Всё вокруг расцвело и ожило.

Только подгнивший старый дуб, склонившийся над большой, заросшей тиной лужей, подобрав корни, рухнул в воду. Упавший ствол дуба раздвинул застоявшееся болото, и воздух вокруг заполнил кислый запах гниения.

Со дна болота поднимались грязные пузыри, громко лопались. По воде расходились круги, покачивая тину, сходившуюся к дереву.

А около ямы, оставшейся от умирающего дуба, были видны молодые, сильные побеги.

К лету, подогреваемые огромными денежными вложениями бывших союзников России, прошлогодние властители, объединились в группы.

Организации росли, соединяясь воедино. Круги их деятельности расходились далеко по сторонам.

19 июня 1918 года в Петрограде, убит Володарский. В этот день вспыхнули мятежи в Тамбове, Екатеринбурге, Козлове.

Положение стало критическим. Республика задыхалась в непосильной борьбе, зажатая со всех сторон фронтами.

Летучий отряд Петроградской ЧК, сформированный Зуевой, убыл  на фронт без своего командира и воевал в составе Сенгилеевского фронта, под командованием Гая Дмитриевича Гая, который весьма уважительно отзывался о дисциплине рабочих дружин в частях фронта.

Подчиненные называли Гая не иначе как «железный», невольно сравнивая его с Дзержинским.

Тяжелая обстановка в тылу.

В Коломне бастовало 1200 рабочих машиностроительного завода.

Начавший в июле свою работу пятый съезд Советов, принял Конституцию, утвердил Постановление ВЦИК «О всеобщей воинской обязанности».

Однако разрешить поставленные съездом вопросы не успели.

6 июля контрреволюционные мятежи вспыхнули в Москве, Ярославле, Муроме, Рыбинске и других городах. Эсеры Блюмкин и Андреев, по подложному мандату ВЧК проникли в посольство Германии и убили немецкого посла Мирбаха.

Советское правительство приняло самые экстренные меры. Стянув рабочие отряды в один кулак, сумели окружить в Москве мятежников.

Руководители мятежа, бежали при первых же выстрелах.

Виноградов прорвался к штабу отряда Попова, одним из первых. Задыхаясь от быстрого бега, он поднимался по широким ступеням к входу в здание. Штаб не охранялся, да и кому было охранять? Те, кто по хитрее, разбежались, кто поумнее, сдались.

Из дома вышел Дзержинский, потрясенный вероломством левых эсеров. Он несколько часов находившийся в плену у мятежников. Дзержинский шел окруженный организованными им сочувствующими солдатами - финнами.

 Феликс Эдмундович, не мог простить себе, что не сумел вовремя разгадать предательские замыслы, а потому, он посчитал себя не вправе руководить действиями своего аппарата.

Дзержинский подал в Совнарком заявление, с просьбой освободить его от обязанностей председателя ВЧК и вообще от работы.

Проанализировав положение, Совнарком освободил Дзержинского от работы, как главного свидетеля по делу об убийстве Мирбаха.

Хотя главные задачи мятежа в Москве остались не выполненными, бездеятельность отдельных руководителей Совнаркома, саботирующих приказы Ленина, дала возможность захватить отдельные важные учреждения: телеграф, телефонную станцию, Покровские казармы.

После ликвидации отряда Попова, Виноградов со своими бойцами возвращался в ВЧК. Шли уставшие, злые.

Выстрелы из окон здания ВЧК, для всех был неожиданным, не поняли сразу, что ВЧК могли захватить мятежники.

Рядом с Володей упал молодой боец, удивленный и не понявший, откуда к нему пришла смерть.

Очередная пуля ударила в стену у головы Виноградова, осколки кирпича отлетели в лицо Володе. Не останавливаясь, Виноградов рванул их коробки маузер, кинулся к зданию. Следом, рассыпавшись вдоль улицы, бежали бойцы. Мятежники стреляли пачками, но бойцы отряда Виноградова, не обращали внимания на выстрелы.

Несут ноги, значит, жив, а если жив, вперед. И бежали, падая, поднимаясь, теряя друзей.

Не долго ВЧК находилось в руках мятежников. Заняв здание, Володя попытался сразу связаться с Большим театром, где проходил съезд. Как там?

Но на телефонной станции ответили, что там все сорвалось, однако они здесь сами приняли решение сообщить миру о смене власти.

8 июля 1918 года, газеты сообщили, что эсеровский ЦК успел разослать по стране несколько лживых и шутовских телеграмм.

«Телефонную станцию и телеграф взяли», - подумал Володя.

Он решил, было, направить часть отряда к телеграфу, как требовательно зазвонил телефон. Виноградов поднял трубку.

- Петерс у аппарата, с кем я говорю? – прозвучал требовательный, с легким прибалтийским акцентом голос.

- Командир отряда Виноградов.

- Товарищ Виноградов, мятеж в целом ликвидирован. Вам надлежит задержать отступающих мятежников. Выезжайте по железной дороге. В помощь вам по шоссе послан отряд латышских стрелков на двух грузовиках, но нет уверенности, что они успеют нагнать бежавших.

- Ясно, товарищ Петерс!

Прибыв на вокзал с небольшой группой бойцов, Виноградов увидел паровоз под парами. Взобрались в кабину, поехали.

Паровоз, казалось, сам вздрагивал от нетерпения, быстрее, быстрее.

Сорок километров промчались быстро. В стороне от железнодорожного полотна, заметили большую группу мятежников, в середине толпы неторопливо пылил броневик.

Володя оглядел товарищей. Мыло их, но дать мятежникам уйти… Нет!

Остановили паровоз, спустились из тесной кабины, побежали наперерез отступающим.

«Будет полный карачун, если не поспеют латыши», - подумал Виноградов, вытаскивая из деревянной коробки маузер.

Сильный удар, выбил из рук оружие. Пальцы заныли от боли, взглянув на руку, Володя увидел, что раны нет, а вот оружие пропало, выворотило курок.

Кому нужен теперь этот бесполезный кусок металла? Отбросив его в сторону, Виноградов бросился догонять своих.

Их негустая цепочка, была встречена неприцельным, но довольно густым залпом.

«Не продержимся!» - успел подумать Володя.

Он упал сбоку от молодого бойца. Минуту назад в кабине паровоза, тот весело шутил, что он очень везучий. Во время штурма здания ВЧК, у него дважды прострелили фуражку. А теперь парень лежал на земле с прострелянной головой.

Володя взял винтовку убитого и стал стрелять в наступающих мятежников.

Вот к нему бежит высокий человек, в морских брюках клеш и плюшевой жилетке, на его лице полно канапушек, белесые глаза широко открыты, в крике разинул рот…

Выстрел, словно споткнувшись, застыл бегущий на мгновение, упал навзничь.

За спиной мятежников, Володя увидел два грузовика.

Броневик мятежников, изредка постреливающий в их сторону короткими очередями, стал разворачивать башню в сторону грузовиков. Потом, скрипнула бронированная дверь, из машины выбрались люди, подняли руки вверх. Остальные, побросав оружие, стали сдаваться тоже.

Ночью в ВЧК пришло сообщение о мятеже в Ярославле и гибели многих и многих товарищей.

Первая Всероссийская конференция Чрезвычайных комиссий, проводилась в жаркие, июльские дни. Делегаты съезжались со всех концов России.

Обветренные лица, крепкие плечи, потертые старые пиджаки, у некоторых кожанки.

Неожиданно для себя, Виноградов встретил среди делегатов Зуеву. Не отводя от ее лица глаз, слушал Володя повестку дня конференции:

- Регулярная связь с местными ЧК и их отрядами.

- Введение единых норм руководства и организационных принципов…

Володя поминутно поворачивал голову и смотрел на Лиду, а та вынуждена была, время от времени, своей загрубелой, от постоянного обращения с орудием рукой, показывать в сторону докладчиков, смущенно при этом улыбаясь.

Временно назначенный председателем ВЧК Петерс, отмечал:

- ВЧК не имеет специальных войск, для осуществления функций охраны, в том числе пограничной и железнодорожной. А та, что имеется, не оправдала своего назначения.

Вместе со всеми, Володя и Лида голосовали за принятие решения о создании Особого корпуса ВЧК.

Формирование и руководство этого корпуса, было поручено Дзержинскому, формально, до 22 августа, не являвшемуся Председателем ВЧК.

Одним из первых мероприятий, проведенных Феликсом Эдмундовичем, было исключение из всех ЧК «левых» эсеров.

30 августа, Дзержинский вынужден был выехать в Петроград, где был убит Урицкий. Не успев начать расследование, Дзержинский получил страшное известие: 31 августа, террористкой Каплан ранен Ленин.

5 сентября 1918 года, Совет Народных Комиссаров,  заслушав доклад Дзержинского о деятельности ВЧК, принял постановление о Красном терроре.

Дзержинский, подчеркивая необходимость введения этой меры, говорил сотрудникам ЧК:

- Это ничто иное, как выражение воли беднейшего крестьянства и пролетариата – уничтожить всякие попытки восстания и победить!

В целях укрепления ЧК на местах, из центрального аппарата, были откомандированы ряд товарищей.

Тимофеев направлялся на Украину командиром корпуса войск ВЧК. Виноградов выехал на юг.

В начале ноября 1918 года, после принятия энергичных мер и некоторой стабилизации обстановки, красный террор был прекращен.

В конце ноября, на открытии второй Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий, Дзержинский отмечал:

- нам предстоит рассмотреть ряд организационных вопросов, от разрешения которых зависит успех нашей борьбы. Я думаю, что выработка общего плана, общей системы, поможет добиться тех результатов, которых от нас требуют!

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010170192

 

 

                                                                                            Глава 23 Одесса.

Газеты писали: « Положение катастрофическое…

За истощением запасов, пришлось сократить выдачу хлеба до трех восьмых фунта, и нет уверенности, что этого пайка надолго хватит».

Теплый ветер гонял по пустым улицам  песок, обрывки газет, куски старых афиш. Редко увидишь худого пса, копающегося в отбросах. Не первый раз голодный кабздох, пытался разыскать хоть какую-нибудь косточку – где там!

Люди стали забывать вкус картофеля, а совсем рядом, в пригородных хуторах, зрел хороший урожай, да только справный хозяин не желал помогать горлопанам из Совета.

Ждали чего-то нового.

По степным дорогам шли в город голодные люди, надеясь на помощь. Им помогали, как могли, отрывая от себя и без того скудную пищу.

Ведь совсем недавно здешние базары ломились от всякой снеди. Тут было на любой вкус: сало и самогон, овощи  и домотканое полотно, фрукты и кобылий кумыс. Покупателей хватало, а теперь – кругом одна пыль.

Похудевший, с дергающейся от контузии головой, входил Трохин в Одессу. Спросил у прохожего, как найти Совет, но услышал в ответ такое, что едва на ногах устоял. Слабый стал на ноги. Отдышавшись от такой встречи, Константин качнулся в сторону открывшийся от пыли улицы. Шагнул раз, и понял, все, нет более у него сил, здесь он кончится. Привалился спиной к стене дома, стал сползать к земле.

Какой-то сердобольный мужчина, не высокий, в пыльном пиджаке, пропахшем мышами и подсолнечным маслом, подхватил его под руку. Дохнув в лицо забытым запахом табака, спросил участливо:

- Что, товарищ, худо?

От доброго голоса, у Трохина просветлело в голове, он осмысленно взглянул на подвернувшегося человека, с трудом расклеил спекшиеся губы:

- В Совет бы мне…- дальше говорить не хватило сил, голова закружилась и Константин обвис на плече прохожего.

- Я Исай Эпштейн, секретарь Совета. Ходил вот проверить причал, н-да…

Превозмогая слабость, Трохин достал затертый мандат Московского Совета, протянул Эпштейну:

- Вот, значит…

Кипяток, закрашенный крошками ржаных сухарей, привел Костю в чувство, он осмотрелся.

В большой комнате ходили и спорили о чем-то люди. Примостившийся у стола-великана низкорослый Исай, пытался перекричать присутствующих в комнате, отвечая по беспрестанно звонившему телефону:

- Нет! Я сказал нет! Прибавки не будет!  Вот вы и разъясните товарищам. Нет, нет! Необходимо убедить, взять-то все равно негде!

Эпштейн, посмотрел на ожившего Трохина, взял опустевший стакан, долил кипятку из большого закопченного чайника, стоящего на краю стола, сгреб в стакан с клочка газеты, лежащей перед ним, последние хлебные крошки.

- Извини, хлеба нет, а вот кипятку еще устроим. Тут беда прямо, народ кормить нечем, а местные хлебные воротилы попрятали зерно и муку. Ждут, не дождутся друзей золотопогонников. И я вот чего не могу понять, благодушия.  Нам край как нужен хлеб, а меньшевики в Совете… - он повернулся к телефону,  ответил скороговоркой, забыв, о чем говорил Косте, закончил:

- Боюсь, людей от себя оттолкнем и центру не поможем.

- А вообще, как тут у вас? – просипел Трохин.

- Тяжело. Большевиков мало, на фронте, зато меньшевики ожили, разговорились, словоблудием занимаются. Успешно саботируют решения центра. Но, ничего… скомплектовали мы эшелон с бульбой, да зерном, может, сопроводишь?

Эпштейн умудрился за это время отстучать на машинке одним пальцем мандат, потом, отодвинув печатную машинку в сторону, достал из кармана кисет с печатью, приложил к документу, протянул мандат Трохину.

Не успел Константин привыкнуть к новому своему положению, покатил в северную столицу.

Удивительно по такому сумбурному времени, но эшелон прибыл в голодный Петроград без особых приключений. В Питере их не ждали, не рассчитывали на помощь. Разгрузив эшелон, Трохин пошел в Петросовет. Вчера он получил назначение, командиром сводного морского отряда.

Отряд Трохина собирали из оставшихся в Петрограде моряков, обеспечивающих едва видимое дыхание больших и малых кораблей. Группы моряков прибывали на Николаевскую набережную, где из них комплектовали взводы и роты.

Время, когда бывшую Николаевскую переименовали в набережную лейтенанта Шмита, начало отсчет долгого пути по фронтам Республики.

Протяженностью 1356 метров, на набережной было три спуска, словно три дороги:

Одна – против Морского кадетского корпуса, через реки и моря.

Вторая – против Горного института, через горы и долины, овраги да болота.

Третий, конный спуск – через широкие степи и бескрайнюю тайгу.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010170222

 

                                                                                           Глава 24 Совесть.

Почему для него ночь стала такой длинною? Никак не кончится.

Где-то за стенами его дома, русский убивает русского и это считается воинской доблестью.

Убей! Вот лозунг сегодняшнего дня! И брат убивает брата, отец сына. Во имя чего? Родины? Но, разве не одна у них земля, не одно небо над головой? Разве не для них эти поля и леса? Разве не одна Россия?

Так почему же он, прапорщик Алексей Двали, не может спать спокойно? И причиной этому не только встреча с той девушкой, снегурочкой, Комиссаром!

Не раз и не два пробовал он найти свою дорогу. Среди офицеров он был белой вороной, сын инженера с Балтийского завода, сам не доучившийся инженер. Среди простого народа ему мало пришлось общаться, только на фронте.

Сил больше нет. Ведь ясно стало, что нельзя повелевать народом, немногочисленным князьям, да помещикам. Именно поэтому, поднялись они против старого мира, все те люди, которых он видел на заводе, в окопах.

Почему те, кого раньше хозяева России не замечали, называя их не иначе как «серая скотина», быдло, стали сами решать свою судьбу. В чем эта, их правда?

Ему стало обидно за себя. Не думал он, что может испытать такую ледяную пустоту вокруг себя. На фронте было опаснее, но так, как сейчас. Жить не хочется.

А все вокруг останется по-прежнему, все, что создано простыми людьми и чем пользуется и он, и другие, подобные ему. Все это будет, а его уже не станет.

Что он есть такое?

Ведь, черт побери, для чего-то он родился? И пусть он знает не так много, но умеет воевать, и делать он может это хорошо. Только за кого воевать-то?

За веру, царя? За отечество?

Не может быть двух вер и двух отечеств. Остается только вера в свой народ, великую страну – Россию! Ну, немного, в самого себя, без этого не проживешь.

А за Россию и народ, не жаль и жизнь отдать!

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010170223

 

                                                                                   Глава 25. В единые руки.

 

Давно наступило время реорганизации Красной Армии. Все эти митинги и выборы командиров, крайне мешали укреплению воинской дисциплины и наведению строгого порядка в подразделениях.

В Постановлении ВЦИК от 2 сентября1918 года было указано: «Во главе всех фронтов и всех военных учреждений становится Революционный Военный Совет с одним главнокомандывающим.

Все силы и средства социалистической республики становятся в распоряжение священного дела вооруженной борьбы против насильников.

Все граждане, независимо от занятий и возраста, должны беспрекословно выполнять те обязанности по обороне страны, какие будут на них возложены Советской властью».

Сводный отряд Трохина и питерцы Зуевой, показывали пример дисциплинированности и мужества. Но таких было мало.

Случалось, что в ряды красноармейцев проникали всякие слизняки, враждебные элементы, анархисты, да и вообще проходимцы. Прикидываясь идейными бойцами за свободу, выкрикивая: «Именем революции!». Занимались грабежами.

Питерцы быстро сдружились. Молодые, жадные до жизни, злые в бою, они воевали плечом к плечу, моряки и мастеровые, союз воды и огня.

В последних боях погибло много ребят, не стало тех, кто мог быть механиком, машинистом, штурманом, или даже капитаном корабля.

Пуля вычеркивала из а жизни, чьё-то будущее, как вычеркивал фамилию погибшего из списка своей роты, ее командир.

Смерть была вчера, будет ждать и завтра. А сегодня, они входили в безвестную деревеньку. Протоптанная сотнями ног улочка, заполнена телегами без лошадей, да лошадьми без телег.

Из ближнего дома выбежал здоровенный детина, в женской душегрейке на голом теле и бутылью мутного самогона в руке. Он громко матерился, его огромная челюсть двигалась из стороны в сторону, словно жернов. За ним выскочила растрепанная баба, отчаянно визжавшая:

- Антихрист! Жеребец ванючий! У кого берешь? Ведь платок от бабани моей!

Детина обернулся:

- Дура баба! Ты за Совецку власть? Так? Т-а-ак! Тады терпи! Именем революции я рик…рав…риквизироваю теплые вещи и это вредное зелье! – он глянул на бутылку, взболтнул и сделал глоток из горла.

Трохин подошел к говорившему ближе. Мужик через мутное стекло бутылки увидел Константина, поперхнулся, сквозь кашель произнес:

- Ты чаво, чаво? Самому мало! Катись…

- Сейчас…- ответил Костя.

Он вырвал из-за пояса грабителя наган, со всего маха шибанул с левой, в массивную челюсть. Туловище грабителя выгнулось в обратную сторону. Выпавшая бутылка, ударила детину по затылку и с глухим стоном разбилась.

Сбитый с ног, привстал на четвереньки, посмотрел снизу вверх на окруживших его бойцов, выплюнул выбитый зуб и, подвывая, вытащил из-под душегрейки платок, раздвинул головой ноги стоящих, привстал, бросил платок в  сторону женщины, виляя задом, побежал вдоль улицы.

После продолжительных споров, на совещании командиров дружин, Гаю удалось убедить всех в необходимости реорганизации партизанских отрядов в регулярную часть Красной Армии.

В память о прорыве кольца белых, командиры отрядов обратились в Реввоенсовет 1-й армии с просьбой присвоить отрядам сведенным в дивизию, наименование: «Симбирская Железная дивизия».

Ночь. Тихо вокруг.

Красногвардейцы, отвыкшие от покоя и тишины, утратили бдительность.

Офицерам, не трудно было найти общий язык с местными богатеями, которые помогли офицерскому батальону пробраться оврагами вплотную к расположениям частей Железной дивизии.

Когда утренняя заря осветила окопы, по недавно организованным подразделениям, белые открыли беглый артиллерийский огонь. Затем, офицерский батальон атаковал с фланга.

Командиры рот, тщетно старались организовать круговую оборону. Трохин собрал вокруг себя группу моряков:

- Пусть все погибнем, но не отступим! За мной!

И первым побежал навстречу шеренгам наступающих офицеров. Перед его глазами мелькнула, на мгновение, фигура Добрушки. Она бежала впереди его и, словно звала за собой.

- Тебя ведь убили! – выдохнул Костя, различая, совсем рядом, белые икры ее ног.

Костя споткнулся, упал. Под смертельным дождем картечи, бежавшие следом бойцы залегли. А вокруг Кости, лежали мертвые тела товарищей.

Резкая боль в руке, привела в чувство. «Не вовремя!» - подумал Костя. Прямо перед ним, показались цепи наступающих офицеров. Одинокий пулеметный расчет стрелял в наступающие цепи, а те все шли и шли, стройными рядами.

Страшное дело, растерянность. Опытные и бесстрашные бойцы, стали искать небольшие углубления в земле, стараясь спрятать свои большие тела. Некоторые, готовы были покинуть поле боя, отдельные, уже ползли в тыл.

Тут пулемет смолк. Раздетый по пояс белокурый парень, ткнулся головой в колеса друга «Максима».

«Моя очередь, - подумал Максим, - встречай, родная»

Короткими очередями, он словно выкашивал шеренги бежавших офицеров.

Вскоре, пули достали его, пробито плечо, рука.

Костя вздрогнул, в пулеметной ленте кончились патроны. К нему подбегал стройный, молодой офицер с винтовкой наперевес…

…Как горит в груди…

После гибели командира, моряки стали беспорядочно отступать. Казалось, не было никакой силы, способной остановить бежавших.

Автомобиль начдива выскочил на поле в туче пыли, следом небольшой конный отряд.

Гай взял карабин у одного из бойцов, побежал наперерез отступавшим.

- Кто, москвичи? Питерцы? Храбрецы отступают? А ну, за мной! Трусам нет места в Железной дивизии!

Бойцы повернули навстречу офицерским цепям.

Конный отряд комдива дерзко, при своей малой численности, атаковал белогвардейцев. Белые стало отходить.

…Командира своего, Константина Трохина, бойцы похоронили без особых почестей. Нужно было спешить за отступающим врагом. Опустили его в полу обвалившийся окоп, рядом с другими погибшими в бою, засыпали землей вперемешку с гильзами, сверху положили стальной щит от «максима», нацарапали на нем: «Красный командир Константин Трохин, с бойцами революции».

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010180274

 

                                                                                           Глава 26 Лида.

 

Ну, какая у них семья? По настоящему, выпало лишь несколько дней счастья. Так мало, но какие эти дни были прекрасные!

Никогда раньше она не замечала за собой столько желания заботиться о нем, любимом! И не важно, что они теперь далеко друг от друга, они все равно чувствуют друг друга, будто, совсем рядом. И так легко на душе. Она теперь жена, а скоро станет матерью.

Заметно округлившийся живот, только украшал ее. Движения у Лиды стали плавными, осторожными. Глаза, словно светились ясным светом, и на лице отражалась радость. Все, кто встречался с ней в эти дни, невольно улыбался в ответ, зажигался от нее жаждой жизни.

Засиживаться на месте не приходилось. Лида с продотрядом колесила из деревни в деревню, только широкий солдатский ремень, весело поскрипывал под наливающейся тяжестью живота.

Неудовлетворительно работали продотряды Тульской губернии и Зуеву послали разобраться на месте, помочь.

Добралась она до станции Товарково без происшествий. Столкнула с мертвой точки самоуспокоившихся товарищей. Оформили один хлебный эшелон, другой. Груженые телеги шли без перерыва и тут, как обрезало.

Прошло пол дня, а телег невидно. Только под вечер из Кабановки прискакал вихрастый паренек на исхлестанном мерине. Роняя мальчишеские слезы, он рассказал, что весь комбед запороли вилами, мужики спужались, а он побежал верхами к ним.

- Восстания, тетенька, - хлюпал носом Генька, папаню, видать, запороли, а на вас иттить боятся. Вас тута много и все с ружьями.

- Слезай! – скомандовала Лида, - поеду, посмотрю, что они там, звери?

- Не надо, тетенька, они и тебя запорят.

Зуева вскарабкалась на коня, тронула поводья, потрусила в сторону деревни.

В центре Кабановки, у избы председателя комбеда, справного мужика Павла Бармина, толпился народ.

- Будя, покушали нашего хлебушка! Пускай теперя палец сосут! – надрывался высокий прыщеватый парень в солдатской шинели, сообразим свою республику!

- Да, что ты сможешь сделать один, без народа, без рабочих? Чем будешь все делать? Сохой, да деревянной бороной? Без железа пропадете! – Лида протиснулась сквозь толпу, поднялась на крыльцо. – Только социализм даст крестьянину полную свободу и возможность жить безбедно! Но без союза с рабочими, не получится, только они…

- Только они будуть и дальше обирать христьян до последнего зёрнушка? Пади ты с сосализмой своей…

- Да, ведь мы берем излишки, оставляем на прожитье! А вот ты на крестьянина не похож что-то, - Зуева повернулась к толпе, крикнула:

- Враги революции пытаются обмануть вас! Товарищи! Город, рабочие, погибнут без вашего хлеба, а вы погибните без рабочих. Падет город, не будет винтовок, патронов, снарядов, тогда опять на ваши шеи усядутся помещики, да кулаки. Вот тогда с вас  будут драть три шкуры, и за потерянное, и на сто лет вперед! А вы… Вы против Советской власти? Где председатель комбеда?

Толпа расступилась. На земле, голова к голове, лежало трое. В груди одного торчал, покачиваясь, навильник. Рядом, стояли чисто одетые мужики с вилами, обрезами за поясом.

Один из них, с опухшим от долгого пьянства лицом, сплюнул шелуху семечек и буднично произнес:

 - Вот, что, деванька, есть ишшо у нас вилы, так што на тебя хватить.

Он взялся за держак вил, убивших одного из активистов, вырвал из груди убитого. Поочередно поплевав на ладони и набычась, пошел на Лиду.

Толпа охнула, подалась в стороны.

Лида ощутила боль под ложечкой, холодный пот выступил на лбу. Коленька больно брыкнул ножкой, будто почувствовал смертельную опасность.

- Не тронь ее! Она ить на сносях! – прозвучал бабий голос.

- Вот и не будет двух комиссаров! – спокойно ответил мужик. Ноздри его носа хищно шевелились, он уставился на взбухшие под курткой груди.

Выстрел из нагана в упор, сначала выпрямил тело мужика, затем опрокинул на землю. Толпа, словно очнулась от этого выстрела и повалила на кулаков. Те, пытались было сопротивляться, да где там. Толпа смяла этих людей, втоптала в землю.

Прибежавшие продотрядовцы, застали Зуеву за комплектованием гужевой колонны.

Тела убитых активистов, положили в первую телегу.

На пути к станции, прозвучал одинокий выстрел. Пуля ткнулась Лиде в спину, попала в легкие.

Зуева долго болела, усталой улыбкой встретила первые крики родившегося Николая, облегченно вздохнула, пожалела:

- Не простилась с тобой, Володя… - и закрыла глаза.

А сын, плоть и кровь ее, смешно морщил носик, кричал, требовал к себе материнского внимания.

Лида лежала спокойная, удовлетворенная исполненным долгом. Сын жив, она же, не в состоянии терпеть эту боль. Боль словно уходила от нее, она глубоко вздохнула и прошептала:

- Прощай сынок, прости…

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010190527

 

                                                                                        Глава 27 Цена победы.

 

Отряд Виноградова завоевал заслуженную славу у крестьян Орловской губернии, ведя борьбу против кулацких мятежников. Большие и малые отряды кулаков объединялись в крупные банды. Назревали большие бои.

Кулаки округи открыто выступили против Советской власти, подняли мятеж и арестовали в деревне Торовке 169 бедняков. На глазах всех жителей, они расстреляли 19 человек, а остальных, здесь же приговоренных к расстрелу, взяли под стражу.

Когда Виноградову сообщили об этом, он не задумываясь, на автомобиле выехал в деревню. Следом весь отряд, только отряд отстал скоро.

К этому времени, незначительное восстание разрослось в организованное контрреволюционное выступление, охватившее весь Лилинский уезд.

Автомобиль въехал в деревню, ставшую штабом восстания. Улицы деревни полны примкнувшими к восставшим лавочниками, спекулянтами, мародерами.

Небольшой красногвардейский отряд, в 85 человек, бился из последних сил. Видя напряженность обстановки, Виноградов принял командование на себя. Вместе с членами исполкома, Бугровым, Переяславцевым, прибывшими из Орла, они организовали круговую оборону. Однако силы были слишком не равны.

Виноградов сам лег за пулемет, прикрывая отход остатков отряда. Удар по голове было последнее, что он запомнил в этом бою.

Пришел в себя от сильной боли во всем теле. Лежал он животом вниз. Руки и ноги крепко привязаны к бревну.

Вокруг стоят и сидят благообразные мужики, разбитные парни с испитыми лицами. Неподалеку, молодые подтянутые люди, видно из офицеров, безразлично глядели на пытку.

Откуда берутся такие?

Спину жгло невыносимо.

- Что, комиссар Виноградов, больно? – спросил кто-то невидимый за спиной. – Для земляка расстараюсь. Долго ждал такой встречи.

Володя почувствовал сильную боль в икрах.

Подтянутый красавец в офицерской шинели не по росту, со шрамом на носу, вытер шашку о полу шинели, подмигнул последней ночной подруге, налившейся самогоном без меры, бесстыдно стоявшей среди мужчин с расстегнутой чуть ли не до пояса кофточкой.

- Правда больно, - издевался красавчик, - это потому, что мало мяска нарастил. Ну, я постараюсь не так глубоко.

Он присел перед лицом Володи.

- Зенринов, прошептал Виноградов.

- Узнал, вот и чудненько! Не повезло тебе, земляк, не повезло! А я везунчик, - он вздохнул, потрогал кончик носа, потом, прихрамывая, обошел Виноградова. – Ты не волнуйся, я вот только проверю, действительно коммунисты крепче стали.

Зенринов истерично хохотнул, нагнулся над Володей, шепнул:

- Я тебе ремешки со спины буду резать, а ты терпи, а то неудобно будет, если закричишь, – и Зенринов потушил окурок о щеку Виноградова.

Потом рванул Володину гимнастерку за ворот. Сопревшая от пота ткань, легко поддалась усилию.

- Изголяешься, храбрец, дойдет и твой черед, простонал Виноградов.

В ответ, Зенринов поднял шашку над спиной Володи, плавно, с оттягом, опустил на спину.

«Только не закричать», - последнее, что подумал Володя. – «Только не закричать», - первое, что пришло в голову, когда он очнулся от нечеловеческой боли.

Его мучитель сыпал на открытую рану крупную соль.

- Не беспокоит? – издевался Зенринов.

Володя перестал чувствовать свое тело и не понял, что это ему развязывают руки и ноги. Его подняли, перенесли к стене ближнего дома, бросили на землю, ногой перевернули лицом вверх.

Любовница Зенринова быстро трезвела, запахнула кофточку, попыталась выбраться из толпы мужиков. А те, оглаживали её объемные женские прелести, похабно скалились.

- Ты живой, земляк? А зря… - Зенринов, ухмыляясь, смотрел в глаза, затем повернулся, крикнул:

 - А, ну, давай друзей интернационалистов!

Только сейчас Володе стало страшно. Страшно не за себя, он боялся, что не вынесет боли других.

Все так же светило солнце. Над землей, высоко, высоко, звенел жаворонок, прославляя жизнь.

Молодой боец интернационального отряда, рвался из рук дюжих мужиков, предчувствуя лютую смерть.

Его прижали к бревну, а парень все старался пробудить совесть этих людей, потерявших все человеческое.

- Ви же трудящиеся, мне стыдно видеть на вас!

- Ах, тебе стыдно? Так и не увидишь!

Навалились на парня, развернули лицом вверх. Юноша стал невольно смотреть на одинокого жаворонка, а увидел раскаленный шомпол.

Тонкий пронзительный крик выворачивал Володе душу. Парня, наконец, отпустили. Он выпрямился, по щекам стекали кровавые слезы.

- Ви разве люди, ви…

Удар шашкой по худенькой шее…

Володя попытался приподняться, но отяжелевшая спина словно приклеилась к бревенчатой стене.

Но это было еще не самое страшное.

На площадь вывели несколько красноармейцев, подвели к Володе и порубили шашками.

Володя впал в забытье.

Ворвавшийся отряд ЧК, разгромил мятежников. Бойцы отряда подняли своего командира и на руках несли десять верст до лазарета.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010200598

 

                                                                                       Глава 28. Володя.

Боль!

Постоянная ноющая боль заполнила все его тело. Малейшее движение, и засохшая корочкой сплошная рана на спине, лопалась, начинала сочиться кровь, вызывая еще большие страдания.

Но продолжаться бесконечно так не могло.

Время, крепкий организм, а главное, огромное делание увидеть поскорее Лиду и их ребенка, благотворно влияли не заживление ран.

«Как они там, - думал Володя, - давно не было от Лиды известий. Кто у них родился, хорошо, если сын, Николай».

Володя очень хотел видеть жену и сына, или дочь? Ну, пусть дочь! Тоже очень хорошо.

День шел за днем.

На спине розовыми полосами народилась молодая кожа.

- Меченый ты, дружок, говорил старый доктор, поправляя пенсне на маленьком курносом носе.

- Чисто зебра, - подтверждала беленькая симпатичная сестра  милосердия, оправляя волос спелой ржи, тщетно заглядывая в глаза Виноградову.

Володя смотрел на девушку, а видел Лиду. Ее зеленые глаза, мелкие завитки черных волос, постоянно вылезающих из-под кожаной фуражки.

Сколько осталось до их встречи?

Как-то в палату внесли молодого кавалериста. У него была простреляна нога. Положили Алексея Двали, так он представился Володе, рядом с Виноградовым.

Для Володи, пресытившегося сном, ночи тянулись медленно. Алексей же, стесняясь своего храпа, старался спать днем, но уснуть ему мешала рана.

В первой же беседе, Алексей упомянул резанувшее слух Володи имя, Лидия.

Но, мало ли совпадений, и все же…

Тем более Алексей называл его так удивительно, Ли-д-и-я.

Но придал Володя значения некоторым совпадениям, знакомым эпизодам боев, судьбы военные схожи одна с другой.

Поразило Виноградова то, что Алексей вспоминал о маленьком сыне Лидии, о ней же говорил в прошедшем времени.

- Так она погибла? – осторожно спросил Володя.

- Умерла при родах. А сынок ее теперь у Тимофеевых, жены командира корпуса ЧК, Веры. – Алексей задумался, - а как она, сказывали, перед смертью все мужа своего звала…

У Володи похолодело сердце:

- Откуда все это знаешь? – с дрожью в голосе спросил он.

Что-то в голосе Виноградова насторожило Алексея, он немного помолчал, глядя на побледневшего Виноградова и продолжил:

- Поставили меня сначала взводным. А ротой командовал один из бывших моих подчиненных, еще в германскую. Направили нас в уездный город на отдых, а тут ротного свалила с ног открывшаяся старая рана. Вот и решил я навестить его. Геройский мужик, скажу тебе. Разговорились с ним, и узнаю, крестная моя в соседней палате лежит. Плохо уж ей было. При ней постоянно боец находился из отряда ЧК…

- Чекист?

- Ну, да, она ведь отрядом ЧК командовала.

- Фамилия ее… - прохрипел Володя, губы его дрожали, глаза остановились на Алексее, - … Зуева?

Двали не мог солгать, кивнул.

Долгие дни, до конца лечения, от Виноградова не услышали ни слова.

Выписываясь из лазарета, Володя спросил у Алексея:

- Как назвали моего сына?

- Николаем.

Володя кивнул, крепко пожал руку Алексею и вышел не оглядываясь.

Вот и всё!

Он живет, идет под теплым солнцем, видит веселящую глаз зелень деревьев, но всей этой прелести жизни никогда не увидит она, его любимая!

Не вдохнет свежий, такой сытый воздух, не сорвет полевого цветка, она их так любила.

Эти звери отняли у нее жизнь, отняли у него любимую…

Володя вспомнил далекую свою деревню Ивановку, берег Биры и светлые струи воды, куда смотрел когда-то он не отрываясь, стараясь увидеть образ сказочной девушки. 

Сквозь чистую, прозрачную воду, видно дно реки, усеянное крупными камнями. Река журчит весело, а над головой парят облака.

Где-то в омуте, плеснул хвостом таймень. С подмытого берега, сорвался в реку куст шиповника, протягивая к облакам колючие ветки, словно моля о пощаде.

А ее рядом никогда не будет!

Почему он оставил ее одну, почему? Он сумел бы защитить ее.

И словно вновь увидел Володя глаза и улыбку его Лиды, с которой она провожала его в их последнюю встречу.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010200601

 

                                                                       Часть 6.  Корпус ЧК. Глава 29. Первые шаги.

В октябре 1919 года, Красная Армия перешла в наступление против Деникина

Первый автобронеотряд имени Я.М.Свердлова, наступал вместе с первой конной армией. Ни один крупный бой от Воронежа до Майкопа, не проводился без участия отряда.

Деникинцы прозвали отряд «летучей смертью».

Кулешов, как человек знакомый с техникой, был в отряде командиром боевой машины при штабе полка 13 армии. В подчинении у него были Иван Мясов и Петр Семенов.

Однако, наступление красных было сорвано. Войска Деникина были достаточно сильны и быстро перехватили инициативу. Они наступали без передышки, а обескровленный полк Кулешова отступал и отступал на новые позиции.

Белые не давали передышки, столь нужной красным для переформирования. Возникало опасение, что если полк догонят в движении, его сомнут и рассеют. Но тут появилась у Кулешова задумка одна, поделился ею с командиром полка, тот одобрил.

Отступая, полк миновал станцию Таловая, а в трехстах метрах от станции, Иван развернул машину и стал ждать.

Плотные ряды кавалерии белых, не спеша, трусили по пыльной дороге. Неожиданный огонь двух пулеметов, срезал всадников в первых рядах, словно коса, сочную траву. Кони, потерявшие седоков, шарахались в стороны, строй смешался. А пулеметы выискивали цель, вычитывая из строя новые и новые жертвы.

Наступающие не выдержали, развернулись, скрываясь от огня в складках местности. Через некоторое время, конная лава вновь покатилась в сторону одинокой машины. Но пулеметчики не подвели.

Солнце поспешно катилось к западу, словно старалось прекратить кровопролитие.

В пулеметах закипела вода, однако две атаки отбили без потерь со своей стороны. Когда деникинцы отступили в очередной раз, Кулешов дал отбой. За это время полк успел закрепиться, и машина вернулась в расположение затемно.

Не успели убрать из кузова стреляные гильзы, вызвали Ивана в штаб. Кулешову поручили командовать группой южнее Воронежа. Действия группы автобронеотряда, помогли дивизии имени Киквидзе удержать фронт на этом участке.

Прибыв в автобронеотряд, Иван, вначале, не принял всерьез несколько старых машин, полуторатонных грузовиков итальянской фирмы «Фиат», можно было только жалеть эти развалины.

Семнадцать машин, да два броневика «Остин», вот и вся сила. Но, сила не малая! В кузове каждой машина устанавливалось два пулемета «максим», на высоких треногах, что давало возможность вести круговой обстрел. Сиденье шофера, где располагался Кулешов, совершенно открытое, нет даже переднего стекла. Броня отсутствовала, если не считать бронещитков на пулеметах.

Вот такая, не ахти новая техника, стала грозным оружием в руках воинов-чекистов.

Отряд был подвижен, кроме того, с собой можно было взять много боеприпасов. 25 коробок с пулеметными лентами и ящика два гранат.

Передовые части 13 армии долго не могли сбить пехоту противника, залегшую у станции Сватово. Нужно было заставить белых сделать передышку, но как?

 

Машины группы Кулешова, скрытно подъехали поближе к позициям белых, потом выкатили открыто и сходу открыли огонь.

Пулеметчики первой машины: Лылин и Ян Катова, стреляли по залегшей цепи, вбивая в снег одного солдата за другим. Такого налета белые не ожидали. Прячась от огня, солдаты поднялись и побежали.

Машины следом, и с ходу ворвались на крупный железнодорожный узел Сватово, где на путях стоял целехонький бронепоезд, не успевший сделать ни одного выстрела. Кроме бронепоезда, были захвачены эшелоны с военным имуществом, много пленных.

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010210428

 

                                                                                Глава 30. Алексей.

 

Вот теперь, забот ему хватало.

Нужно было одеть эту ораву, так не похожую на солдат, а главное научить их военному делу. Все бы ничего, да не доверяли новому командиру бойцы, помнили, что он из офицеров.

Особенно досаждал командир первого взвода Мясов, невысокий, плотный, со смешливыми глазами. И хотя Двали не боялся самой черной работы, чувствовал, мало этого. Сам чистил коня, вместе со всеми копал окопы, все равно замечал на себе косые взгляды.

Как-то, после напряженного дня, отрабатывали наступление повзводно, к Алексею подошел Мясов и напрямую сказал:

- Мельчишь, командир! Ты обучай народ не оглядываясь. Не старайся быть такими как мы. Ты теперя, красный командир, а потому, должон быть выше своих барских замашек. Не попрекай себя белыми руками, этим, вровень с нами не встанешь. Опосля, в бою, коли живы будем, разберемся… 

Так вот! Извиняй, если что не так.

 

Ай, да Мясов! Вот тебе и простой солдат! И действительно, странно видеть ему фронтового офицера, который занимается пустым делом: рытьем окопов, вместо того, чтобы обучать новобранцев. Научить воевать, работа куда важнее!

Ай, да Мясов!

Сформированную кавалерийскую часть, направили для усиления отряда Тамбовской чрезвычайной комиссии.

 

Словно спотыкаясь о каждый стык рельсов, эшелон Двали медленно тащился к пункту назначения. Дороги, дороги…

Усиленный отряд Тамбовской чрезвычайной комиссии врасплох захватить не удалось. Поднятый конрреволюционерами мятеж, подготовлен был хорошо. В одну ночь арестовали почти всех членов Совета, и началось…

Быстро изменились вчерашние обыватели. С такой злобой и остервенением, таскали за волосы «мирные» лавочники и отдельные «достойные» граждане членов Совета, топтались по их телам, получая физическое удовлетворение от треска ломаемых ребер.

 

Два мальчика подпоручика, нацепили позолоченные пагоны, ведут пожилого рабочего. Кому он нужен? Только узнать бы, где золото, что дали германцы большевикам за продажу России?

Старика сбили с ног, удары сапогами в лицо, живот… Молчишь? Ну, и замолчи! Выстрел в лицо освободил старика от мучений.

А куда это ты бежишь, девица?

Одета просто, своих предупредить? Погоди…

Схватили под руки, ах, ты кусаться? Курва большевицкая!

Рукоятью наганом по голове, не нравится? Вот теперь успокоилась, лежит. А ноги выше колена гладкие, белые. Можно попробовать сладкого. Не нравится? Отталкивает? Потерпи, немного осталось…

Выстрел…

И лежит под забором не состоявшаяся чья-то любовь, с завернутой на голову юбкой.

А эти дальше. Ведут навстречу комиссара финансов. Что с ним возится, к стенке его!

А здесь у крыльца, почему красная тряпка болтается? Отряд ЧК квартирует? Дави их!

Да, не вышло!

Толпу обезумивших от крови мятежников, встретил дружный залп. Первыми успокоили бежавших впереди офицеров. Не давая опомниться, бойцы отряда ЧК, ударили в штыки.

Двали бежал впереди, высматривая в толпе бегущих людей с погонами и тех, кто еще пытался руководить толпой. Он  меткими выстрелами лишал их этой возможности.

Бойцы локализовали дома, из которых раздавались выстрелы. Двали особенно не удивлялся, что в течение всего боя, рядом с ним постоянно находился кто-то из бойцов отряда. Они берегли своего командира.

Вот уже освобождены арестованные.

Алексей повзводно направлял людей для ликвидации последних очагов сопротивления. Вскоре, таковых не осталось.

Среди захваченных мятежников, Двали увидел Николая Зенринова. Говорить с ним у Двали не было никакого желания, да и о чем?

Зенринов, увидев фронтового товарища, опустил голову и подумал, что зря он не послушал совета отца, выехать за границу, а теперь? Фенита ля комедия…

Мясов заметил отвращение на лице Двали, когда перед ним на коленях ползал какой-то офицер, умоляя именем фронтовой дружбы, не расстреливать его…

- А ты, командир, кремень! – сказал позднее он Двали.

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010210430

 

                                                                                   Глава 31   Максим.

 

На открытии второй конференции Чрезвычайных комиссий, которое проходило 25 ноября 1918 года, Ф.Э.Дзержинский говорил: «Мы должны взять на себя и повести отчаянную борьбу с этой злой агитацией, возбуждающей темные массы и толкающие их на выступления. Нам предстоит разрешить вопрос о борьбе со всякими мародерами, взяточниками и контрреволюционерами».

 

Тимофеев много ездил, со многими людьми встречался.

Случалось, слушали неохотно, прерывали выступление, грозили и пытались убить. Но, главное, Тимофеев убеждал сомневающихся, а это было весьма важно, заставить поверить в свою правоту.

Отряды корпуса ВУЧК, находились в постоянном движении. А командир корпуса, Тимофеев, был в самой гуще событий. Смертельная борьба велась за околицей каждого украинского села, и не было здесь передовых линий, флангов и тыла.

Под командованием Тимофеева, корпус одержал много побед, больших и малых. Это была борьба за мужика, борьба за хлеб, борьба за жизнь.

Мужик получил, наконец, свой кусок земли, вековая мечта сбылась. И пусть его не трогают теперь, он-то даст хлебушка.

Но мужику твердили о продотрядах, полной конфискации зерна и слабый духом начинал сомневаться. И то, было о чем задуматься. Не сеют, не пашут, ничем не помогают, а только отдай. И вместо полновесного зерна, оставляют расписки на клочках бумаги. Есть о чем подумать. Куда доведет власть такая?

Кое-кто приготовил обрез, не особенно задумываясь, против кого направит. Уж слишком много вокруг крутилось советчиков. И все славят свою власть, свои порядки, кричат, что мужик основа общества.

А эта основа смотрела по сторонам, сомневалась, ошибалась, примыкая к большим и малым «батькам». Услышав о себе такие страсти, начинал мужик думать о себе, как о важной персоне, считать свои небольшие накопления. Ведь, если замахнуться на его собственность, то жизни конец!

С кем идти? Потом разберется.

Тимофеев ездил из села в село, встречался с безлошадниками, середняками. Везде видел  трудящихся людей, колеблющихся от незнания большевистской правоты.

Но, как бы то не было, победы отрядов украинской ЧК, говорили о силе новой власти, о том, что власти защищают трудящего человека. А если защищает мужика, значит это своя власть!

И гибнут за мужика чужие, но похоже, близкие по духу люди, а он все сомневается. Нужно, видать, помочь Советам, глядишь, и самому лучше будет.

 

Добиралась до Киева Вера долго. Поезда ходили от случая к случаю. Она волновалась, сможет ли Максим встретить ее? Все станет на свои места. Она посмотрит ему в глаза, и им станет тепло не сердце. Она знает, Максим никогда не напомнит о том горе ее, даже намеком. Чудесный большой человек!

Как же раньше она не встречала таких людей? Как жила среди людей с холодными сердцами, прожигателями жизни? Смеялась над их маленькими глупостями, радовалась за удачную карьеру знакомых. Не интересовалась, чем же живут они простые люди, над чем думают?

А сколько взаимного уважения и доброты среди друзей Максима. Вот тебе и простые люди! Эти люди берут на себя ответственность за все, что нужно сделать в Республике! И среди них ее Максим!

Как он изменился за последний год. Стал много читать, спокойный, рассудительный, уверенный в своей правоте.

Когда Максим просил стать ее своей женой, она подумала, а сможет ли помочь в чем-то? Зачем она ему?

Увидел в ней Максим человека. Был уверен, что Вера многое может. И она должна стать рядом с ним, убедится Максим, что она достойна его любви!

 

Максим стоял в толпе ожидающих поезд. Было чудом встретиться здесь, когда поезда не придерживались никакого расписания. Максим вглядывался в лица женщин, Вера должна приехать сегодня.

«Она?» - подумал он и двинулся сквозь толпу к вагону.

Отодвинул в сторону обвешанных мешками сытых мужиков, быстро прятавших свои лица от чекиста, а вдруг он за ними?

- Вера!

На него глянули незнакомые серые глаза.

- Извините, ошибся…

Не попала на этот поезд, а когда ждать другого, не известно.

Кто-то тронул его за рукав.

- Ну, в чем дело? – Максим оглянулся, - Вера, ты!

- Здравствуй Максимушка, вот и я!

 

Они стояли среди людского водоворота. Толпа обтекала их, тычась в спину Максима. Словно об огромный валун посреди реки, не решаясь помешать им.

А Вера и Максим, никого не замечали вокруг, все глядели друг другу в глаза, и не могли наглядеться.

- Я могу сестрой милосердной…

Максим, словно очнулся:

- Сестрой? Это хорошо, что сестрой.

Глаза Максима голубые, словно бездонные, влекли ее к себе. У Веры перехватило дыхание.

«Сейчас скажет», - подумала она.

- Женой мне будешь, а бойцам - сестрой!

Вера хоть и ждала таких слов, вздрогнула, прижалась лицом к его широкой груди, заплакала от счастья.

Проходившие мимо люди думали, что довел таки чекист бабу…

А Вера, все шептала ему:

- Максимушка! Максимушка!

Максим, ослабев от своего признания, гладил ее по голове и молчал.

Поселились они в маленькой комнате при штабе корпуса, примыкающей к служебному кабинету Тимофеева. Узкая солдатская койка, застеленная серым одеялом, да полка с книгами, сбитая Максимом, вот и все убранство комнаты.

Видиться им приходилось не часто. То Вера на дежурстве, то Максим в отъезде. Так прошло несколько месяцев. Когда Максим оставался один, он с удивлением перебирал маленькие рубашки, пеленки, приданное их будущему малышу.

Вера долго стеснялась сказать, что скоро у них будет ребенок, когда сказала, Максим подхватил ее на руки и долго носил по комнате, покачивая, как младенца.

С этого дня, Вера стала бояться за жизнь Максима.

Каждый день в лазорет поступали раненые, изуродованные красноармейцы, и она так пугалась, что увидит среди них Максима.

Раненые рассказывали ей о Тимофееве, и Вера удивлялась, раскрывая все новые черты родного человека. Доброту и честность, силу и мужество, веру в простого мужика.

Даже когда он был рядом, она боялась, и все ждала чего-то страшного. А Максим находил простые, ласковые слова, от которых хотелось смеяться и плакать. И она целовала его большой нос, глаза, шершавые ладони.

 

Ночью за Максимом пришел посыльный. Вера так не хотела будить только прилегшего мужа, но боец настаивал.

Максим улыбался во сне, потом, пошарил по кровати рукой, не нашел ее, открыл глаза, быстро встал.

Посыльный сообщил, что в районе Вышгород-Ново-Петровцы, Киевского уезда, появилось несколько крупных банд.

Максим погладил Веру по животу, поцеловал в губы:

- Не волнуйся, я скоро!

Днем, когда привезли очередную партию раненых, Вера узнала, что был большой бой, банда разгромлена, особых потерь нет.

А Максим все не приезжал.

Поздно вечером, в комнату к ней постучались, Вера вздрогнула, с ужасом посмотрела на дверь, ее кто-то тихо открывал.

Внесли его.

Вера не могла без содрогания смотреть на  пустые глазницы, она потеряла сознание.

Через много дней, ей рассказали, как это произошло.

Тимофеев, не проверив сообщение о наличии банды в селе, выехал туда с небольшим отрядом. У села, его обманным путем окружили и захватили в плен.

Пытали зверски, живого места не оставили. Выжгли глаза, и полуживого застрелили.

Последними словами Тимофеева были:

- Верю!

Но она знала, что он звал ее Веру!

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010210433

 

                                                                 Глава 32 Войска специального назначения.

 

В Постановлении Совета Рабоче-крестьянской обороны от 23 мая 1919 года было сказано: «Все вспомогательные войска особого назначения, состоящие в распоряжении отдельных ведомств, учреждений и организаций: Наркомпрода, Главвода, Главсахара, Ценротекстиля и проч., за исключением железнодорожной и пограничной охраны, с 1 июня сего года переходят в подчинение Наркомвнудела через штаб войск ВЧК, который одновременно переименовывается в штаб войск внутренней охраны».

Подразделения второго Беларусского полка, расквартированного в Одессе, не захотели больше слушать пустые слова. На митингах орали: «Хватит! Теперь наша очередь! Пора дать слово «максиму»! пусть нажруться говоруны из Реввоенсовета!»

С раннего утра, консулы стран, аккредитованных в республике, обеспокоенные создавшимся положением, решили выяснить отдельные вопросы в штабе 3 армии.

Но в этот день, 1 июня 1919 года, в Одессе начались беспорядки. Командир отряда особого корпуса  ВЧК Виноградов, выставил на важных местах города усиленные заставы. Сам с одним из взводов, обеспечивал охрану здания Реввоенсовета.

Взбунтовавшиеся подразделения, рванулись к вокзалу. Иностранные консулы кляли себя на неосторожность, были испуганы, оказавшись в это время в здании. Но еще больше их удивило мужество и хладнокровие командира-чекиста.

Когда раздались первые пулеметные очереди, часть красноармейцев, охранявших штаб, панически бежало через вокзал. Услышав выстрелы, Виноградов выбежал из здания на площадь. У дверей, прижавшись к толстым, надежным стенам, стоял испанский консул.

- Вы бы, командир, сняли с фуражки красную звезду. Может, тогда не тронут? – обратился он к Виноградову.

Володя взглянул на консула, усмехнулся:

- Чего мне боятся? Смерти? Куда страшнее бесчестие! Пусть умру, а эмблему солдата Красной армии не сниму!

Вынув наган, Виноградов пошел на встречу убегающим красноармейцам. Спокойный, не сгибающийся под пулями, он невольно привлекал к себе внимание. Бойцы, увидев своего командира, останавливались, поворачивали обратно.

Пулемет мятежников горохом рассыпал по площади прыгающий свинец. Но бойцы отряда ЧК цепью стояли вдоль привокзальной площади. Наступающие, увидев четкую цепь охраны, засомневались в своих силах.

Сомнение, преддверие поражения.

Солдаты Наркомпрода, Главвода, только организованные в одно подразделение, мало знали и верили друг другу, но воля и мужество командира, стало цементирующим началом.

Немногочисленные части Особого корпуса сумели убедить, а в отдельных случаях и принудить солдат 2-го Беларусского полка прекратить бунт.

Захват вокзала и Реввоенсовета, был предотвращен.

Расставив караулы, Виноградов шел к зданию Реввоенсовета. Проходивший мимо испанский консул остановился перед ним:
- Я преклоняюсь перед вашим мужеством. Если в Красной армии все командиры такие, вас не победить!

Володя ничего не ответил, он не искал смерти, это глупо. Потеряв Лиду, видел он смысл жизни только в борьбе с врагами революции. И еще маленькое существо, Николай, сын, нуждался в нем.

Дело, которое он делает, требует все силы без остатка и он не имеет права бояться.

 

За проявленное мужество при подавлении бунта, Виноградову, приказом Дзержинского, было объявлена благодарность.

Вскоре Володя получил назначение комиссаром полка.

Предстояла поездка в Петроград, в город, где он встретил Лиду, где теперь он будет жить с памятью о ней.

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010210434

 

                                                                          Глава 33 Форт «Красная горка».

 

Володя часто ходил по улицам Питера, которые помнили его Лиду. Здесь они бывали не часто, все не было времени.

А тут, он признался ей в любви. Как же не хватает ему голоса любимой, ее смешливых глаз, черных завитков ее волос. Не уберег ее, как пусто стало…

 

Под Петроградом, в форту «Красная горка», начался мятеж. Революционные матросы, опора революции, были на фронтах, и в форту, волей случая, собрались случайные люди, носившие морскую форму. Их проще было обратить в любую веру. Только пальцем помани, и поманили.

Полк корпуса ЧК, где комиссаром был Виноградов, окружил мятежный форт. Но крупнокалиберные орудия были надежной защитой. Идти через такой огонь, молодые бойцы боялись. Как же так, огни погибнут не дожив до социализма, о котором рассказывал давеча комиссар.

Вжимаясь в землю, бойцы прятали головы и прощались со светлым утром, морем, небом над головой, с этим проклятым фортом.

Все останется по-прежнему, только не станет его, молодого, не любившего еще бойца.

И еще думал боец, что комиссар, боевой мужик! Вовсе не старый, а седой. Недавно утром, многие видели, как он умывался, раздевшись до пояса. Спина у него, словно бороной прошлись. Глядеть страшно.

 

Виноградов заметил перемену отношений к себе бойцов и понял причину. На очередном построении полка, он обратился к бойцам:

- Товарищи! Все мы являемся солдатами революции, чекистами. Каждому может выпасть лихая доля. И я не сомневаюсь, что все вы, будете верны своему долгу! Так почему нужно выделять среди нас человека, перенесшего больше других? Не шрамами и болью, а опытом и умением выделись! А ваша мелочная забота, может оскорбить товарища. Не прошлыми подвигами гордиться нужно, а самим совершать их каждодневно!

Настоящие моряки всегда были на стороне революции, а эта плесень в форте прячется от войны, да еще пытается напугать нас. Время они выбрали правильно. Снять с фронта регулярные части для борьбы с мятежниками, значит оголить фронт. А это поражение! Вот почему, вся ответственность ложиться на нас – Корпус ВЧК!

Полк три раза поднимался в атаку, но шрапнель выкашивала и клонила бойцов к земле, кого живыми, а кого…

«Поляжет много, - подумал Виноградов, - задаром лягут. Эх, не увидел сынка-то…»

Володя поднялся, выпрямился и неторопливо пошел к форту.

- Ложись, комиссар, убьют ведь! – кричали ему.

А  Виноградов поправил кожаное снаряжение, прошел вдоль цепи лежащих бойцов, потом остановился:

- Что, страшно умирать? Так, лежащего на земле, шрапнель сечет больше, а я цел! А, ну, товарищи, вперед!

Виноградов достал наган и, не оглядываясь, пошел навстречу вспышкам шрапнели.

Вокруг, словно сотни змей, шипели шрапнельные пули, а он шел, не сгибаясь. Шел один, выстрадавший больше их, бойцов. Он потерял жену, сам изранен, а идет, не боится. Они же лежат.

 

Полк поднялся весь. Володю обогнали, закрывая своими телами, падали перед ним, а он шел, чувствую их боль, как свою собственную.

Мятежный форт пал.

Обескровленный полк направили на переформирование. А комиссара Виноградова, за проявленный героизм, наградили именным оружием.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010220264

 

                                                                                 Глава 34 Карой Лигети.

 

Карой давно понял, что их отряд обречен, окопы по колено, вооружены слабо и патроны кончаются, сейчас будет последний бой.

Карой лег на спину, глянул в небо.

Высоко над ним, летели белые, легкие облака.

Словно, не промчалось быстроногим конем, последние четыре года.

Он лежит во дворе своего дома, на зеленой траве, а над ним проносятся причудливые облака. Но не увидеть ему родного дома, далекой, милой сердцу Венгрии.

А, все же, ему повезло в жизни. Он встретил тут таких замечательных людей, и вот теперь, он вместе с ними, защищает первую в мире Республику Советов. Его Республику!

А тот, первый русский, которому он сдался в 16 году? Думающий солдат с веселой и памятной фамилией, Виноградов. Жив ли?

Карой перевернулся на живот, подставив пропотевшую гимнастерку под теплые лучи солнца.

Перед глазами оказалась длинная травинка, которую с деловым видом пытался покорить муравей. Ветер шевелил травинку, но муравей уверенно двигался к одной, одному ему известной цели.

«Куда ты, дурашка?» - подумал Карой.

Он осторожно придержал былинку, облегчая путь муравью. Но тот остановился, словно не желая получать от постороннего помощь, повернул обратно.

Ишь, какой, сам все!

А, что успел сделать я? Был в Ивано-Вознесенске, нашел единомышленников, создал группу социалистов. Потом Омск, хорошие ребята подобрались в его интернациональном отряде, венгры, немцы, корейцы.

Такие воюют за свободу России, как за родную землю. Вот бы встряхнуть всю старушку землю, да создать Всемирную республику Советов! Вот это дело!

Над Лигети, зачвикали пули.

Бойцы отряда отвечали не часто, берегли патроны.

Карой спрыгнул в окоп.

Четкие шеренги колчаковцев, наступают на левый фланг.

На правом – белочехи. Охватывают полукольцом отряд интернационалистов.

«Пора встречать гостей», - подумал Лигети.

Он деловито осмотрел пулемет, пододвинул поближе коробки с патронами.

«В плен не сдамся!» - подумал Карой и положил в нагрудный карман револьверный патрон.

Бойцы отряда меткими выстрелами заставили залечь наступающих.

Пока держался отряд, из Омска отходили последние защитники. Дорого оплатил Колчак это наступление. В плен колчаковцы интернационалистов не брали, зверски издевались над ними, а потом расстреливали, поэтому бойцы бились до последнего патрона.

Наступающие ползком подбирались к позициям отряда, ругая своих командиров, которые прячутся за их спины, в то время, как они подставляют свои головы под пули красных идиотов.

Рядом с сыном деревенского старосты, мобилизованного под Омском, полз сосед его, Митяя, сирота и оборванец. Вот он дернулся, уткнулся лицом в землю и затих, так и не поняв, чего хотели от него офицера, и зачем послали под пули.

Некому за него плакать, а вот если попадет в него?

Митяй посмотрел направо, налево, мысленно перекрестился и, спрятался в какую-то вмятину у самых окопов красных, затих до времени.

Подобравшись вплотную к окопам, колчаковцы поднялись в штыки, стало трудно понять, где свои, где чужие…

Карой уже дважды разрядил наган, патронов больше не было.

Он достал из кармана спрятанный патрон, сунул в барабан. К нему приближался с винтовкой наперевес, появившийся не откуда, весь налитый жиром, солдат-колчаковец, который сам себя подбадривал:

- Беги, Митяй, не боись Митяй!

Колчаковец, дрожащими руками занес винтовку над раненым венгром, лежащим недалеко от Кароя, ударил его штыком, повернулся к Лигети.

Карой поднял наган и последней, оставленной для себя пулей, свалил колчаковца. Тот, уронил винтовку, выставив вперед руки, словно защищаясь, упал, подобрав к подбородку ноги, потом вытянулся, удивленно глядя в небо.

Сзади Кароя раздался чей-то хрип, Лигети повернулся, озверевшие белочехи и колчаковцы штыками добивали раненых, последних защитников Омска.

Несколько десятков захваченных в плен красноармейцев, отвели к неглубокому оврагу.

Карой, раненый в обе ноги и грудь, обвис на плечах товарищей.

 Первую группу свалили штыками, но остальных, не желая тратить времени, расстреляли.

И легли рядом, обнявшись, как братья, венгр, русский и кореец.

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010220265

 

                                                                     Глава 35 Охрана республики.

 

Дисциплина, есть дисциплина, это правильно! Но, неужели не нашлось кого другого на эту должность? Ну, конечно, не всякому можно доверять такое важное дело, однако обидно, кто воюет, а он снабжением занимается.

Заместитель командира по снабжению первого автобронеотряда имени Свердлова, был не доволен собой. Была на то веская причина. Он часто был так занят, что и в боях последних участия не принимал. Только и считается, что воюет в Конной Армии Буденного, а, по сути…  Обидно!

Мотаешься по степи, снабжаешь патронами, бензином, водой, продуктами. Вот и сейчас отряд в Ростове, а он плетется, когда доберется до места, не известно. И «Фиат! Их захандрил. Хоть бы добраться до своих побыстрее, у них с бензином плохо.

Мясову стало грустно, недавно он проводил друга. Большим человеком стал Иван Кулешов, в Москву вызвали. Ах, друг милый, где ты теперь? И что за задание тебе особое, когда здесь столько заботы. Вдвоем то было бы способнее. Как там будет он один?

Мясов вздохнул, посмотрел по сторонам.

Степь вокруг без конца и края. Вот бы распахать такое богатство, вот бы хлебушка было…

Пыль, поднятая их грузовиком, поднималась высоко, высоко. На лице и на одежде оседала. На лице, словно маска, во рту сухо, настроение аховое. Сейчас бы гульнуть, как давеча…

Тогда Иван доставлял коробки с патронами для отряда. Подъезжает к селу, приметил, что от околицы поспешно отъезжает деникинский эскадрон. Развернул машину, да наперерез. Пулеметчики его, короткими очередями, срезали часть верховых, остальные развернулись обратно, а из села уж конница Буденного выходит.

Решили казаки рвануть прямо на его машину, ну и…

После боя в кузове скопилось груда стреляных гильз. Вот это было дело!, а сейчас…

Ну, да ладно, скоро Ростов.

Э-э-э, а кто там пылит?

Огромные, словно к избам кто едет?

- Стой , Петро, стой! – Иван придвинулся к механику. – Стой тебе говорят!

Машина встала. Там, где стояли избы, что-то гудело. Но, что это? Сами избы движутся?

- Танки, - почему-то прошептал Мясов. – Глянь на них, даже дверки пооткрывали, жарко им, заразы! Петро, где у нас гранаты?

- Целый ящик в кузове.

- Хорошо, они вишь как пылят. Мы подъедем ближе, из своих железяк, не услышат, а мы им гранаты в дверцы? Попробуем?

 

Английские инструкторы и офицеры Деникина из стажеров, чувствовали себя уверенно. Крепкая броня, прекрасный коньяк, близкая победа над большевиками, прекрасно!

В городе их встретят радостно, они обогнали основные свои части. Девочек первые станут выбирать.

Старенький «Фиат», бренча всеми своими внутренностями. Подкатил к танкам, резко притормозил. Иван кинулся в первому танку, Петро ко второму.

Взрывы гранат, глухие, неожиданные. Внутри что-то заскрежетало, треснуло, танки встали.

- Всех побили? – спросил Петр.

Из железной махины раздался крик:

- Не на-до-о!

Потом бухнул выстрел.

- Теперь, видать, все, - подвел итог Иван.

Он отряхнул штаны, посмотрел по стонам, к танкам приближалас колонна.

- Денника! Дела-а! Снима, Петро, пулеметы с машин, да патронов. Патронов поболе…

Ини забрались под танк, и, используя его как надежную защиту, стали отстреливаться.

Против такой силы, не продержались бы, да хватились своего снабженца в отряде, повернули назад, и вовремя.

Подошедшие броневики чекистов, ударили по колонне. Разгром был полный.

 © Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010220433

 

                                                                                  Глава 36   Комиссар.

 

Во временной Инструкции политическим комиссарам войск внутренней охраны, объявленной 25 августа 1919 года, было указано: «Институт политических комиссаров является непосредственным внешним органом Советской власти в каждой красноармейской части».

 

Разноречивые сведения поступали из Тамбова. Для уточнения, выехал комиссар Виноградов.

До города было еще далеко, когда Володя обратил внимание на группу бойцов, бредущих навстречу. Бойцы шли толпой, командиров видно не было.

- Что случилось? – спросил у них Виноградов. – Я комиссар полка.

- Кончился Тамбов, Мамонтов гуляет, - ответил один из бойцов, весь в пыли, без сапог.

- Что? А ты, кто такой?

Боец подтянулся, поправил гимнастерку, подтянул штаны:

- Командир взвода Пастухов.

- Где ж твой взвод, командир?

- Так это, товарищ комиссар, они как налетят, завизжат, рубают направо и налево…

- Сдрейфил?

- Да, что там…

Петухов поморщился, безразлично махнул рукой, направился было дальше. Виноградов вышел из машины, встал перед взводным и твердо произнес:

- Ты вот что, заверни вон тех бойцов, а то их поодиночке посекут.

Удалось собрать десятка четыре оборванных, испуганных бойцов.

- Я комиссар Виноградов.

Бойцы переглянулись между собой, стали приводить себя в порядок. А Володя подошел к ним вплотную:

- Неужели не отобьем город?

- Это как же? – спросил Петухов.

- Да, наличными силами, а еще смекалкой.

- Да, как же, - опять переспросил кто-то.

- Про Суворова слышали?

- Это царский генерал, - уточнил кто-то.

- Бери выше, генералиссимус!. Так вот, он говорил, что нужно воевать не числом, а умением. Вы же ребята битые…

- Это точно, битые…

- Да уж, битые, и больше не захотите, злобы у вас на десятерых у каждого, вот и считаете, что нас батальон!

- Ну, ты хватил, комиссар!

- Ну, хватит кидаться словами, пошли!

 

Виноградов повернул в сторону Тамбова, за ним остальные. Собрались в небольшой балке, почти рядом с окраиной города.

- Как говорил мой первый командир, - обратился Виноградов к бойцам, - пошли, други!

Дружно поднялись и, подбадривая себя криками «ура», кинулись к домам, под защиту стен.

Но, из-за заборов, домов, по ним открыли огонь.

- Стой! – закричал Виноградов, - всем назад!

И опять собрались в овраге, смотрят друг на друга, молчат. Петухов следит за дорогой, не захватили бы врасплох.

- Вот, воронье, выматерился Петухов, - насытились гады, теперь разлетаются.

Местные любители легкой наживы, нахватав чужого добра, потешившись над городскими, расходились по домам.

- А ничего помощь, пересчитав их, сказал Виноградов. – Нужно задержать всех.

Выскочив из оврага, они неожиданно появились перед толпой грабителей. Под дулами винтовок, те растерялись и нехотя, трудно расставаться с добром, пошли к оврагу.

- Вот, что, мужики, - обратился к ним Виноградов, по законам военного времени, вас следует расстрелять.

Мужики озирались, почесывались, покашливали.

Не повезло им, вот не повезло. Соседские, ухватили побольше, и ничего, не повезло!

-…но Советская власть простит вас, если вы сейчас вместе с нами пойдете освобождать город. И вот что, пойдем цепью, мои бойцы промеж вами, и если хоть один…

Кончать будем, - твердо закончил Виноградов.

А мужики и не сомневались. Эти раз сказали, свое слово сдержат, и это за чужое добро…

Стоящие на окраине города мамонтовцы были удивлены и напуганы, когда при свете заходящего солнца, они увидели совсем рядом, густую цепь красных. Их было много, может полк, а может и побольше…

Винтовкой их не взять, горлом тем более. Смываться нужно, благо телеги набиты до верха добром, зачем им держаться за пустые дома? Хрен с ними!

 

Вечером 21 августа, Тамбов был освобожден от мамонтовцев. Виноградов понимал, что для обороны города имеющихся сил было мало. Но как оставлять рабочие окраины без защиты?

Отступившие беляки побросали часть своего оружия, видно богатая была пожива, не вывезли всего.

В короткий срок, из рабочих был сформирован отряд в 300 человек.

В городе были брошенные лошади, не весть какие, но вошли в отряд еще сорок конных, два орудия, пять пулеметов.

Для поддержания революционного порядка, было сделано все возможное.

Приказом Дзержинского, за революционную отвагу, Виноградову была объявлена благодарность и вручены именные золотые часы.

 

© Copyright: Владимир Винников, 2010

Свидетельство о публикации №21010220435

 

                                                                                                 Дни и годы.

 

В эти трудные для молодой Республики годы, боевые отряда ВЧК, этот меч революции, только за 1918-1919 годы, подавили 340 антисоветских выступлений. Было ликвидировано 447 конрреволюционных организаций и групп.

Наши герои были в гуще событий.

Виноградов был направлен в Хабаровск.

Иван Кулешов, оставленный в городе Ямбурге (Кингисепе), для ведения разведки, был опознан на улице. В перестрелке Иван убил предателя, но раненый захвачен в плен.

Как его мучили и что он выстрадал, особый рассказ, но пытали долго и изощренно. Когда несли к паровозу, руки и ноги висели плетьми. Сломанные ребра затрудняли дыхание. Последнее, что увидел Иван, жаркое пламя паровозной топки.

Языки пламени коснулись его голых ног…

 

Иван Мясов, вышел в председатели колхоза. Колхоз тот стал первым в округе.

Трудно было Вере Тимофеевой поднять на ноги сорванцов, Виктора и Виноградова Николая. Но, помогали товарищи, помогала память о погибших.

 

В 1938 году, Никола и Виктор, поступили в школу НКВД.

 

Прошли годы…

 

Другие произведения автора:

Дневник федерального судьи ч. 4 гл.2. Линия жизни

Вас обучают деньги привлекать

На хуторе у Валиной тёти