Как бы извинялся капитан Жеглов перед подследственным Груздевым

КАК БЫ ИЗВИНЯЛСЯ КАПИТАН ЖЕГЛОВ ПЕРЕД ПОДСЛЕДСТВЕННЫМ ГРУЗДЕВЫМ

Мне всегда казалось, что в фильме «Место встречи изменить нельзя» именитый капитан Жеглов все-таки явно уж мог найти нужным, хоть как-то действительно извиниться перед бывшим подследственным Груздевым. Правда, ясное дело, что Жеглов, сколь еще естественно, уж не стал бы униженно просить у последнего милостивого прощения за то, что, возглавляя следствие, он самым надлежащим образом осуществлял свою важную и ответственную работу. Нет, гроза московских бандитов извинился бы разве что за то, что содержал под стражей человека, полностью уже осознавая его полнейшую невиновность. Мне очень захотелось описать, как это могло бы вообще вот, собственно, выглядеть.

– Здравствуйте, товарищ Груздев! – сказал капитан Жеглов. – Я знаю, что, несмотря на то, что вы сейчас навсегда покидаете эти серые и негостеприимные стены, в вас бурлит желчь. Вас снедает слепое раздражение по поводу того, что вас, честного и образованного человека, арестовали, держали в тюрьме, словно какого-нибудь преступника. Вам, наверное, кажется, что я тут вас самочинно держал, будто мне вовсе ничего не стоило умаслить сговорчивого прокурора, чтобы он выписал ордер на ваш арест. И все это будто бы мною было вот хитроумно проделано именно как раз для того, чтобы, пока вы будете гнить в тюрьме, собрать против вас как можно поболее веских и неопровержимых улик. А затем, недолго думая, галочку в деле поставить, сдав его ко всем чертям собачьим в архив. Ну а для того чтобы лишний раз ускорить дело, я из кожи вон лез, стараясь выбить из вас чистосердечное признание в том самом преступлении, которого вы никогда не совершали. А между тем, гражданин Груздев, это ведь вы и сделали буквально все от вас зависящее, дабы наши подозрения пришлись именно по вашу душу. Вели вы себя настороженно и крайне вызывающе, мешая тем самым проведению важных следственных мероприятий. Безответственно пытались как можно скорее покинуть место убийства, не дав при этом никаких существенных показаний, а заодно еще и выказывали совсем ненужную нервозность и явное раздражение по отношению к покойной.

– Кроме того, вы никак не выразили ни малейшего порицания по отношению к гнусному убийце пусть и бывшей, а все же вашей жены, – вставил подполковник Панков. – А между тем эта женщина не была для вас посторонним и полностью чужим человеком.

После паузы капитан продолжил:

– Все это навело бы на подозрения любого опытного оперативника, разве что вот манеры его могли быть, пожалуй, другими…

– Но изысканность речи еще вовсе так не подразумевает серьезный, беспристрастный и цепкий подход к делу, – снова вмешался Панков. – На беду некоторых граждан, есть у нас в органах этакие всеядные буквоеды, которые свои выводы делают, основываясь на одних лишь мелким шрифтом отпечатанных строчках протоколов и допросов. Такие вот недотепы, которые в сыскном деле мышей не ловят, действительно могут и не найти что-либо крупное, даже и в принципе лежащее на самой поверхности. Зато если все должным образом оформлено и запротоколировано, они разом так безо всякого промедления поспешат навсегда покончить со всеми своими прямыми обязанностями. Грубить такой следователь вам, скорее всего, вовсе не станет, а передав дело в суд, веско скажет: «Уж не обессудьте, но все улики однозначно так против вас». Может, конечно, случиться и совсем по-другому. Жестокий следователь часами станет изводить подследственного пустыми разговорами, иногда выкрикивая оскорбления и угрозы, а также безапелляционные требования сейчас же, не сходя с места, признать свою тяжкую вину. При этом подследственный может и не дожить до последующего выяснения полной вот его явной непричастности к какому-либо иным лицом сколь еще злодейски совершенному преступлению. Тюрьма и так не курорт, а потому пожилой человек, на которого следствие оказывало неоправданно сильное давление, может уйти в мир иной из-за внезапно так приключившегося сердечного приступа. Я знаю Жеглова, а потому уверен, что он на вас излишне не давил, ждал, пока вы сами созреете для вполне серьезного разговора.

Слово вновь взял Жеглов:

– Товарищ Груздев, поверьте: у меня и в мыслях вовсе не было желания упечь вас за решетку!

При этих словах Жеглов насупился и выразительно взглянул на товарищей.

Тут к разговору на правах пожилого человека подключился Копытин:

– Вы, товарищ Груздев, заняли глухую оборону, нисколько не пожелав сотрудничать со следствием. Тем самым вы отказались помочь ему вовремя выйти на след настоящего убийцы. Это, в свою очередь, обернулось именно так против вас.

Жеглов при этих словах осклабился, а подполковник деловито произнес:

– А ведь вы могли бы нам серьезно помочь, даже и выразив простое человеческое сожаление по поводу того, что у вас нет для нас ничего действительно важного.

Глеб Жеглов выразительно взглянул на Панкова, и тот кивнул, разрешив изложить мнение.

– Если бы вы избрали путь содействия следствию, а не стали бы чинить ему препятствия… Однако вы предпочли лезть в бутылку, отговариваясь пустыми фразами.

Внимательно и разве что ведь вовсе молчаливо до того уж только лишь прислушивавшийся к разговору Тараскин внезапно оживился:

– Ваши так называемые показания, товарищ Груздев, – всего-навсего пустая, как и не заполненный белый лист, отписка. А ведь как врач, вы должны были понимать, что человек, убивший вашу жену (которую, увы, не воскресишь), уже на следующий день мог покуситься на жизнь какого-нибудь другого человека. А между тем его еще совсем не поздно было бы успеть спасти.

Лицо Жеглова сразу стало напряженным.

– Фокс тяжело ранил нашего товарища. И вот кто же знает, вспомни вы хоть что-нибудь, совсем ненароком оброненное вашей женой, и тогда, может быть, мы бы его изловили несколько раньше.

– Когда в процессе следствия кто-то из близко знавших убитого или тем более его родственник запирается, грубит, – произнес Шарапов, – это поневоле приводит к мысли, что он кого-либо явно уж покрывает, сочувствует черному делу, а может, и совершил его сам. Поэтому ему страшно из-за нечистой совести. Вот он и…

Жеглов строго посмотрел на него и жестко подвел под всем сказанным черту:

– Вы не смогли вовремя сосредоточиться и осознать всю гибельность вашего противостояния законному следствию, как и всю серьезность всех им проводимых должных мероприятий. Я вам это говорю не для того, чтобы вас усовестить, а для того чтобы вы смогли принять во внимание ваши собственные просчеты и ошибки, перед тем как вы и вправду начнете строчить на меня свои жалобы.

– Я так погляжу, вы тут все как один уже спелись и подготовились, – проворчал Груздев. – Хотите не только мои претензии отпарировать, но и вывернуть все наизнанку. Я, оказывается, сам виноват в том, что столь долго находился в тюрьме под вашим так называемым следствием.

– Ну а как оно может быть иначе? – веско заметил Жеглов. – Вы оставили у женщины, которую считали ветреной и легкомысленной, боевое оружие! А между тем вы могли бы хоть немного пораскинуть мозгами, дабы сыскать для него явно поболее надежное место. Вот если бы оно загодя находилось именно там, где мы его сами уж затем нашли, кто это тогда мне, злодею этакому, выдал бы ордер на ваш арест?

Тут почти поневоле вставил свое слово Шарапов:

– Почему вы, товарищ Груздев, не забрали пистолет с собой, а оставили его на попечении вашей бывшей жены? – выпалил он.

Груздев пожал плечами:

– Наша комната даже толком не закрывалась. Конечно, надо было найти там заветный уголок.

Шарапов поднял бровь и сказал:

– За вас его нашел преступник, убивший вашу жену.

– Может, именно потому, что вы оставили жене пистолет, она и была из него убита выстрелом в голову, – резко добавил Жеглов.

Панков кивнул:

– Правильную линию гнешь, Жеглов! Вот не было бы, товарищ Груздев, в квартире вашей бывшей жены огнестрельного оружия, и, может, не случилось бы там тогда вовсе так никакого страшного убийства.

– Вы что, хотите этим всем доказать, что своей беспечностью я подговорил настоящего убийцу совершить его преступление?! – возмутился Груздев. – Я патроны надежно спрятал, и убийца их не нашел!

– Нет, что вы! – энергично отпарировал Жеглов. – И все же вы совершили массу ошибок как до убийства, так и после него, а именно потому и оказались за решеткой. Никто вас туда не засадил, так сказать, по злому и черному умыслу.

– Вы явно юлите! Выдаете черное за белое! Один лишь Шарапов отнесся ко мне достойно и по-человечески. Это ему, а не вам я обязан своим сегодняшним освобождением!

Шарапов вздрогнул и отрицательно покачал головой.

После затянувшейся паузы Глеб Жеглов степенно ответил:

– Вы уж на меня, товарищ Груздев, не серчайте. Я ведь только ревностно исполнял свои служебные обязанности. Вы просто оказались в ненужном месте и в весьма неудачное время. Вот не пришли бы вы навестить вашу бывшую супругу именно в тот самый злосчастный день ее убийства…

– Никто бы вас тогда, товарищ Груздев, там и близко так не заприметил, – проговорил подполковник, – а значит, улик против вас могло оказаться и недостаточно, чтобы разом всем кагалом нагрянуть к вам с обыском.

– А там, чего доброго, мы бы и сами на Фокса вышли, – перехватил инициативу Жеглов.

Панков, сердито помолчав, продолжил:

– Получается, что своим приходом вы помогли Фоксу скрыть следы его преступления, а уж сходу так впадать в горячку вам и вовсе вот нисколько не следовало. А тут еще и злосчастная записка, которую вы бывшей жене не подумавши написали.

Возникла пауза, которой незамедлительно воспользовался Жеглов:

– Буквально все было против вас, а вы к тому же вздумали излишне горячиться…

– Вы снова делаете из меня виноватого в ваших бесчестных просчетах! –  по-старому, пусть и несколько охладевши, вспылил Груздев. – Вы это совершаете из боязни начальственных нареканий, хотя в ваших словах есть своя логика – преступник тоже был виноват!

– Ну вот, мы с вами, товарищ Груздев, и пришли к самому главному, – заметил Жеглов. – Именно Фокс хотел, чтобы вы по всей строгости закона ответили за совершенное им кровавое преступление. И после этого ему, уж мне поверьте, жилось бы на белом свете только лишь поболее  радостнее, поскольку никакие страшные сны его бы нисколько так не тревожили. Сидел бы он сейчас в воровской «малине» или в ресторане и пропивал, да с большим уж аппетитом проедал все украденное у Ларисы Груздевой добро. Я ведь и сам дал, надо признаться, маху. Мы ведь здесь, знаете ли, товарищ Груздев, вовсе не затем в поте лица работаем, чтобы невиновного сделать обязательно так виновным, а наоборот, дабы доказать вину виноватого. И если бывают ошибки… Разве в медицине их никогда не бывает? Ведь бывает же, что по ее милости человек умирает в расцвете лет?

Груздев разом ударился в краску:

– Вы эти грязные намеки бросьте, Жеглов! В моей медицинской карьере черных пятен не было и не будет!

– Я вовсе так нисколько не намекаю на вашу профессиональную деятельность. Я хочу только, чтобы вы до конца уяснили общность нашей с вами важной работы… Если нечаянно ошибетесь вы или я, то это запросто может сжечь дотла чью-нибудь жизнь.

– Жеглов, не говорите мне под руку, – устало произнес Груздев. – Мне, может быть, завтра или послезавтра уже придется оперировать, а случаи самые разные бывают.

– Я только к тому и клоню, – продолжил Жеглов, – что я человек, а не злое чудовище. И вы вряд ли представите себе, насколько мне горько было бы затем вдруг узнать, что вы, оказывается, были только вот беспечной жертвой преступной хитрости матерого преступника. Я стараюсь по мере сил избавить этот мир от зла, а при такой работе профессиональные навыки сами собой постепенно вырабатываются, точно такие как у докторов, так что вы меня за излишнюю грубость, пожалуйста, простите. В трамвае я бы никогда вам не нахамил, а на работе так непременно. Это уж, знаете ли, старая привычка, можно даже сказать, рефлекс. Да и как прикажете разговаривать с человеком, который, судя по всему, свою жену убил, причем из корысти, а не из слепой ревности? Кстати, когда вам без промедления надлежит совершить срочную и самую незамедлительную ампутацию, разве вы не можете допустить непоправимую ошибку? Ведь вы человек, а значит, можете оказаться бессильным перед своим же нескромным самомнением! Так что если вот завтра меня с пулей в плече привезут в больницу, и я окажусь на вашем операционном столе…

– Жеглов, вы снова на что-то туманно намекаете. Я это нисколько не потерплю. В своей работе я личного отношения не допускаю…

– Боже упаси, товарищ Груздев! Я вам только еще раз о том напоминаю, что работа у нас с вами сложная, ответственная, а потому и страшные ошибки всегда совершенно так неизбежно при этом возможны. Всякий может сгоряча ненароком ошибиться. И жаловаться надо бы все-таки разве что на того, кто шел на намеренное преступление, то есть на такого сотрудника органов, который мучил бы вас, пожилого человека, бесконечными и пристрастными допросами. А еще на того, кто грубой силой попытался бы вырвать из вас признание в том преступлении, которого вы никогда не задумывали и не совершали. Я-то вас нисколько не мучил, а только допрашивал, и, уж поверьте, не очень грубо. Так давайте же, товарищ Груздев, не будем уподобляться тем жалобщикам, которые привозят больного, когда ему становится совсем уж плохо. А когда он по несчастью умирает на столе хирурга, они во весь голос кричат: «Убийца в белом халате!»

– Откуда вам стало это известно? – примирительно спросил Груздев.

– Ну, мне ли об этом не знать? Вот, к примеру, недавно одного доктора на суде оправдали… Поскольку в процессе следствия было неопровержимо доказано, что больного привезли в больницу только через целых двенадцать часов. То есть разве что тогда, когда все присутствовавшие на поминках успели окончательно протрезветь и выспаться. Да еще и никуда совсем не торопясь, раз они первым так делом наспех успели опохмелиться. А надо было срочно привести к нему хотя бы фельдшера. Он обработал бы и перевязал все те с одного виду маленькие ранки. Уж после того, как пожилой человек на разбитую бутыль задом сел, много ли у медиков будет времени, чтобы спасти его жизнь?

– Это зависит от степени кровотечения, – беззлобно отозвался Груздев.

– А также еще от того, будет ли пострадавший выковыривать осколки вилкой, взятой с праздничного стола, – подхватил Жеглов. 

Затем после непродолжительной паузы он продолжил доверительным полушутливым тоном:

– Люди, что привезли старика в больницу разве что поздним утром, с пьяных глаз вечерком только посмеялись и пошли себе спать, а молодой врач, который, оперируя, всю ночь на ногах простоял, для них, видите ли, убийца их отца и мужа. Ну не принял он в расчет продолжительность кровотечения и возраст, вколол что-то явно не то…

Жеглов изобразил на лице понимание и сочувствие.

Груздев скосил глаза немного вбок и молча кивнул.

Капитан решил, что пришло время для напоминаний и увещеваний, а потому он и поднял прежнюю довольно-таки животрепещущую тему:

– Конечно, выйдя отсюда, вы все равно унесете в душе тяжелый осадок, но все-таки вам нисколько не помешало бы вспомнить, кто это именно был виноват в том, что вы оказались в невыносимо тяжких условиях весьма продолжительного тюремного заключения. Бандит Фокс в поте лица старался сделать из вас козла отпущения, чтобы отвести от себя все возможные подозрения. Вы бы перед всем миром ответили за совершенное им тяжкое преступление, а он бы тем временем продолжил свой кровавый путь. И причиной тому могло, в принципе, стать и то, что вы буквально наотрез отказались сотрудничать с официально проводимым следствием. А между тем малейшая деталь могла бы дать нам ключ к разгадке всего того на деле действительно произошедшего. Может, вы все-таки видели вашу бывшую жену с Фоксом где-нибудь ненароком? Любые знакомства Ларисы после ее убийства разом так незамедлительно покидают рамки чьего-либо личного и сокровенного, а потому и утаивание любых житейских подробностей чьей-либо жизни, само собой, оборачивается явным сокрытием кем-либо злодейски умышленно совершенного преступления.  А еще вот кроме того и того самого, что совсем не поздно будет всеми силами предотвратить в том самом недалеком будущем. Ведь такой человек, как Фокс, без приключений жить попросту никак нисколько ведь не желает.

– Пригрозить оружием и сцапать чужое – для него дело явно уж излишне так мелкое, – вкрадчиво констатировал подполковник Панков. – Ему бы только над всеми сразу весело покуражиться, пыл свой до конца и во всем развязно проявить.

– Вы, товарищ Груздев, – привычным усилием воли напрягая связки, продолжил Жеглов, – запросто так могли его не знать, но могли и услышать о нем от общих знакомых.

– Когда вы вошли в квартиру, то должны были сразу приметить, что дверь не была взломана, – вставил Шарапов. – Значит, убийца проник в нее после того, как ваша бывшая жена зачем-то явно впустила его на порог.

– Вы хотите сказать, что я виноват в том, что нисколько не помогал вам его изловить, – задумчиво сказал Груздев. – Ну что ж, может, вы в чем-то и правы.

Панков выступил вперед:

– Уважаемый товарищ Груздев, от имени следствия хотелось бы вам еще раз заметить, что вы с самого начала повели себя совершенно неправильно. Вот если бы пришел участковый и начал въедливо и докучливо требовать от вас показаний по поводу очередного кем-то украденного велосипеда из соседней квартиры, надолго тем вас отрывая от всех домашних дел и забот, то вот тогда и был бы совсем другой разговор. Участковый нисколько не должен тратить драгоценное время хирурга, которому может быть через каких-то три недолгих часа надо будет уже идти на работу. И может быть, именно так сегодня ему и предстоит сложнейшая операция, связанная со значительным риском для жизни уважаемого человека – его пациента. Ну а его безо всякой веской причины заставляют уделять внимание выяснению всяческих вовсе так никому не нужных подробностей мелкой кражи. И вот когда недалекий участковый в третий раз вас переспросит, не видели ли вы кого-нибудь чужого, не слышали ли вы из-за двери подозрительный шум… Вот тогда вы бы имели самое полное право и все основания резко вспылить. Бесцеремонно же порываться раз и навсегда покончить с вашим самым так непосредственным участием в каком-либо дальнейшем ходе расследования. Да только убийство – совсем не тот случай.

– Я виноват и признаю это, – глухо буркнул, раскланиваясь, Груздев, уводимый под руку пожилой и до гроба любимой женщиной.