Мысли в слух

Татьяне Ковальчук

Костер у подножья зеленой горы.
Тропа -- наугад и наощупь...
Кому эта радость -- ночные костры,
и разве остаться не проще?

И ради чего ты оставил свой дом -
отчаянья, ссадин и пота?
Что могут увидеть глаза за горбом
последнего, дальнего взлета?

Пусть новые горы взойдут за хребтом -
движенье дороже итога,
и дело не в том, что отыщешь потом,
а в том, что подарит дорога.

Тепло костерка, чистоту родника,
скупое, нещадное время
и то, что не названо словом пока,
но властно над каждым и всеми...

Костер у подножья зеленой горы.
Тропа -- наугад и наощупь...
Кому эта радость -- ночные костры,
и разве остаться не проще?

1984

Это только расставанье.
Как ни жаль, но навсегда.
Вот и все. Прощай -- не мучься и не мучай.
Два весла, и скрип уключин,
и тяжелая вода,
и под банкой -- анкерок на всякий случай.

Mожно в ветер окунуться,
можно с чертом на пари,
все несчастья, все напасти накликая.
Одиноко режут воду
золотые фонари.
Фрези Грант -- простите, кто она такая?

Может, странно, но, признаться,
я совсем ее не жду
и в ночи ей фонарем махать
не буду.
Просто, каюсь, не расслышал
в лихорадочном бреду,
как зовут
мое обманчивое чудо.

Два весла, и скрип уключин,
и восток светлей чуть-чуть...
Может, вовсе мне искать ее
не надо?
Просто мне в бреду казалось:
суждено когда-нибудь
обнаружить, что Несбывшееся --
pядом!

Это только расставанье.
Как ни жаль, но навсегда.
Вот и все. Прощай -- не мучься и не мучай.
Два весла, и скрип уключин,
и тяжелая вода,
и под банкой -- анкерок на всякий случай.

1970


Этюд об осени
           ...в том числе В. Матвеевой

О, странность не ищущих выгод,
удел не щадящих горба!
Весна -- это все-таки выбор,
а осень дана как судьба --
судьба осыпаться стихами,
о каждом немного скорбя...
Гора, обронившая камень,
теряет кусочек себя.

Но есть среди тысячи мнений
догадка простая одна --
что, может быть, ствол -- неразменен,
а землю -- не выпить до дна.
И если все так, то упорней --
неважно, доколе и где --
работай, тяни свои корни
к живой, затаенной воде.

Расплавом сомнений и истин
болячки души береди,
и самые лучшие листья,
наверно, еще впереди.
И что за досужие сплетни,
откуда такие взялись,
что вон, мол, желтеет последний,
тобой недописанный лист?..

Я оставлю тебе...


                          Моим ровесникам, погибшим
                          в первые дни войны.


            Я все равно паду на той --
            на той единственной, Гражданской,
            и комиссары в пыльных шлемах
            склонятся молча надо мной...
                                           Б.Окуджава

Я оставлю тебе эхо лестницы, шорох перил,
свой звонок в коридоре, несмелый, смешной и короткий,
полутемный подъезд, что впервые нам дверь отворил,
и стихи о любви на клочке папиросной коробки.

Я оставлю тебе листопад, листопад, листопад,
запах майских ночей и помятый в пути треугольник.
Может, вспомнишь тот взгляд и ответы мои невпопад
и, с чего -- не поймешь, станет грустно и чуточку больно.

И вернутся на миг эхо лестницы, шорох перил,
мой звонок в коридоре, несмелый, смешной и короткий...
Может, вспомнишь слова, что, прощаясь, тебе говорил
рыжий парень в зеленой, нелепо торчащей пилотке.

1969








Песенка о весне
                           Е.М.

Не скажу, какого лиха ради
(цель и в самом деле не ясна),
весь огромный город лихорадит
безалабернейшая весна.

Я со спячки потянусь к котомке.
Про январь, подружка, не свисти!
Эх, чужая ли весна -- потемки?
Дай в своей конец с концом свести!

Мы давно в затылках не чесали,
хоть до них-то нам рукой подать.
Новый счет пока идет часами,
но конца как будто не видать...
Но конца, ей-богу, не видать!

Не скажу, какого лиха ради
(цель и в самом деле не ясна),
мой огромный город лихорадит
безалабернейшая весна.

1975


Прощание
                          О.Т.

Мне быть с тобой еще полчаса,
потом -- века суетной возни.
Малыш, возьми мои паруса,
весь мой такелаж возьми.

Мы о шторма расшибали лбы,
наш пот всю палубу пропитал.
Малыш, ты юнгой хорошим был --
теперь ты сам -- капитан.

Я злился, верность кляня твою,
другому верность свою влача.
Я скоро что-нибудь натворю --
не бойся, не сгоряча.

Мне быть с тобой еще полчаса,
потом -- века суетной возни.
Малыш, возьми мои паруса,
весь мой такелаж возьми!

1971-1973





Грачи
                                        Е.К.

Облетают грачи с пожилых колоколен,
черным прахом по ветру уходят, редея...
Я немного устал и, наверное, болен.
Ты, конечно, не знаешь, что снова в беде я.

Так ведется на свете года и столетья:
будет день и печаль -- призрак вечной кровати;
ты придешь и уйдешь, ничего не заметив,
а за тысячи верст вдруг тревога охватит.

Слишком трудно сойти с надоевшего круга:
каждый час, каждый год до минут разлинован.
Может, нам на роду не успеть друг для друга,--
мы иного не ждем и не просим иного.

Облетают грачи с пожилых колоколен,
черным прахом по ветру уходят, редея...
Я чертовски устал и, конечно же, болен,
только ты не узнаешь, что снова в беде я.

1970





Неуверенный монолог.

Что день, что вечер,
и опять -- что день, что вечер --
твой мираж,
но он не вечен,
заколеблется и он.
Пожалуй, да.
Обнимет
снегопад тебя за плечи,
и уведет подальше от меня
в Страну Былых Времен.

И вот -- по тверди
припорошенной и мерзлой
ты уходишь.
Все так просто,
все хорошее во тьму --
пожалуй, да --
отходит.
Остаются сны да монстры.
Блажен Святой Антоний. Я порой
завидую ему!

Блажен, кто верен
миражам и привиденьям,
для кого ночные бденья --
блажь испорченной крови.
Пожалуй, да.
Прощай.
Как говорится, "мимо денег".
Чекань свою монету не спеша.
Не мучайся.
Живи!

Сонет

Малыш, ты видишь: вот моя рука,
ладонь, что помнит дротики и луки,
на ней -- дорога Дней, ручей Разлуки,
к которому ты брел издалека.

Сдержись. Я из таких ручьев не пью.
К холмам припав горячею щекою,
ты этому недолгому покою
отдай всю неуверенность свою.

Следы часов, штрихи минут -- на всем.
Каких мы только троп не накрутили!
Куда ж рисунки этой паутины
мы на застывших лицах унесем?

Но ты не бойся: вот моя рука --
протянута тебе через века!

Песенка с той стороны
                            Ирине Ланцберг

Бог с тобою, беспардонная порода!
Хошь -- от дома, хошь -- от бога открестись!
...Дом на сваях, а у самого порога
дремлет речка, именуемая Стикс.

Старый возчик, перерезанная глотка,
плюнул бранью в окна заспанным домам --
и на всей реке единственная лодка
отвалила в удушающий туман.

Любопытство -- не чета иной занозе.
Сверлят стекла завидущие глаза:
чем живет он, старый хрыч? Кого он возит?
Почему всегда пустым идет назад?

Мне-то все равно. Живу, пока живется.
Жну да сею, не вдаваясь, век какой.
Нитка дней моих все тянется, не рвется,
но зачем-то исчезает за рекой.
Что ж до этого загадочного деда,
что за реку перебрасывает нить, --
у меня к нему совсем другое дело,
но на пальцах ничего не объяснить.

Просто в день, когда в тумане из-за Стикса
вдруг почудилось, что слышу песнь твою, --
будто сам к себе оттуда возвратился,
да таким, что сам себя не узнаю...

Песенка про три трети

Ты рад: чего же проще? --
вот лодка, вот река,
весло, твоя рука, прогон недальний...
Езжай, мой перевозчик,
не жди меня пока:
еще я кой-какой не отдал дани.

Огню, цветку и камню,
дворняге и грачу
на треть себя обязан я, не мене.
Покуда всем богам я
за них не заплачу --
ты, будь любезен, наберись терпенья.

Или замри, робея
пред тьмой грядущих дел:
все, что успел я,-- только лишь начало.
И раз уж сам себе я
пока не надоел,
меня ты не дождешься у причала.

Ты сам взойдешь на берег,
ступая тяжело,
а лодка отплывет и не пристанет.
Твое терпенье, верю,
века пережило,
но тут его, пожалуй, не достанет.
Твое терпенье, верю,
века пережило,
но тут его впервые не достанет!

И пристань эта канет,
поверьям вопреки,
и скрип ее прогнившего настила,
ведь теплое дыханье
совсем другой руки
меня еще к тебе не отпустило.

Вертолетик

Напоследок выпью чаю.
День бездарен. Ночь глупа...
Никаких даров не чаю,
просто время исчерпал.
Но завис на дальней ноте,
что почти и не слышна,
мой вчерашний вертолетик
недосмотренного сна.

Только лягу --и с кровати,
из ячейки сонный сот,
он ничем меня подхватит
и куда-то понесет.
Может, в тот вчерашний город,
где, не зная ничего,
ждешь и ты от неба скорого
спасенья своего.

В дом, где съежена в комочек
сердца боль, где соль - в глаза.
Одиночье день-и-ночество -
пустой концертный зал,
где фиаско - тень успеха,
где надежда - маска лжи,
где смеется только эхо,
а уходит только жизнь...
Третья прощальная песенка

Держат вора. В нашем доме держат вора,
чтобы крал и клал на видные места.
Ускользает разговор от разговора.
Суету теснит другая суета.
Это ж надо! Ну кому все это надо?
Говорим, бредем и любим наугад.
Держим гада. Кормим гада. Греем гада.
Ну, не гад он, понимаете, не гад!

Все успели. Стерли перья, стерли крылья.
Что за вечер! Что за речи! Что за прыть!
Все парили. Правда, не договорили.
Ах, о чем бы нам таком договорить?
Наши души! Мы в отчаяньи, а им все
не до этого, а им все -- не беда.
Мы ж простимся. Мы не раз еще простимся
навсегда. А как иначе? Навсегда!

1982

* * *


             Борису Валерштейну

Я не знаю, что делать. Помоги, старина,посоветуй.
Не ищу я ни денег, ни жены и ни Нового Света.
Мне б осеннюю полночь да звенящую тонкую нить,
чтобы главное вспомнить и чтоб все остальное забыть:
паутину и плесень, город грязи и крашеной скуки,
тесный круг старых песен и далекие нежные руки,
темной улочки тайны, да дождливых ночей забытье,
да раскрытые ставни на бессонном окошке ее.
Все, что было, исчезло, всех, кто дорог, колеса умчали,
и, старик, если честно, что-то плохо мне спится ночами,
и на небо рябое в ожиданьи гляжу я с утра,
и -- работа, работа, и отложенных строчек гора.

1969


Пора
                                Борису Валерштейну

Пора в дорогу, старина, подъем пропет!
Ведь ты же сам мечтал услышать, старина,
как на заре стучатся волны в парапет,
и чуть звенит бакштаг, как первая струна.
Дожди размоют отпечатки наших кед,
загородит дорогу горная стена,
но мы дойдем -- и грянут волны в парапет,
и зазвенит бакштаг, как первая струна.
Послушай, парень, ты берешь ненужный груз:
ты слишком долго с ней прощался у дверей.
Чужими делает друзей слепая грусть,
и повернуть обратно хочется скорей.
Пойми, старик, ты безразличен ей давно.
Пойми, старик, она прощалась не с тобой.
Пойми, старик, ей абсолютно все равно,
что шум приемника, что утренний прибой.
А если трудно разом все перечеркнуть,
давай разделим пополам твою печаль.
И я когда-то в первый раз пускался в путь,
и все прощался, и не мог сказать "прощай".
Ну что ж, пойдем, уже кончается рассвет,
и ты же сам мечтал услышать, старина,
как на заре стучатся волны в парапет,
и чуть звенит бакштаг, как первая струна.

1969


Не спеши трубить отбой!

Не спеши трубить отбой:
ты дорогу до конца не прошагал,
и уходит из-под ног
в небосвод голубой
самый трудный, самый главный перевал.

Ты часы остановил,
испугался неизбежности такой...
И тому, в ком сердце льва,
кто с отвагой в крови,
первый шаг бывает сделать нелегко.

Загляни в глаза себе.
Стало стыдно, значит, что-то здесь не так!
Нет удач без неудач,
нету легких побед,
так чего ж ты опечалился, чудак?

И не смей трубить отбой:
ты ж дорогу до конца не прошагал,
и уходит из-под ног
в небосвод голубой
самый трудный, самый главный перевал.

Перевал.

1967-1970

Вместо исповеди
           Как бы Сергею Есенину

В странной грусти безутешен,
грусть и мне внуши,
Серый, Серый, добрый леший,
поп моей души!
С мостовых сметая наспех
лета чешую,
слышишь, осень -- божий насморк --
тянет песнь твою.

Это пенье вечной тенью
в мой ступает след.
твой напев -- мое смятенье,
отзвук прежних лет.
Тронет память легкой рябью,
тронет -- и уйдет.
Бабье лето, лето бабье -
наш с тобой черед.

Паутинкой залатаем
старую мечту...
Только нитка золотая
тает на лету,
и, ее опережая,
мир деля межой,
нить вплетается чужая
музыкой чужой.

Под нее попой, попрыгай,
чью-то страсть насыть!
Только лучше быть расстригой,
чем собой не быть.
Расстригись, упрям и грешен,
и вовсю греши,
Серый, Серый, добрый леший,
поп моей души!

1972

Песенка наивных упрямцев

...Верно, подрастеряли...
Ясно, поистрепалось...
Виделось, да пропало --
глупость, тлен, суета...
...Знали! Но вечерами
все же латали парус,
перестилали палубу
и кренговали борта.

Будто сдирали маску
благостного упадка.
Нянчили, как подранка.
Вынесли на мечте.
Ясно, не та оснастка.
Верно, не та осадка.
Может, не та осанка,
да хозяева -- те!

Что ж вы слезу -- по нас, мол?
Мы вам -- с какого боку?
Клочья со щек и с носа -
душных приличий грим.
Смех ваш нас бил не насмерть -
ну да и слава богу!
Может, когда вернемся -
там и поговорим!

Может, когда вернемся -
поговорим!

1982







Завещание     Часть I

Положите сверху камень,
ну, а больше -- ничего.
Камень может жить веками.
Камню краска не нужна.
Краеведы скромный серый
не заметят мой редут,
и орлята-пионеры
сбор подальше проведут,
сбор в сторонке проведут.

Сверху камень положите,
не пишите ничего.
Чтоб не знал и местный житель,
что под ним валяюсь я.
Чтоб среди каменьев прочих
в час, когда заест тоска,
только тот, кто очень хочет,
мой булыжник отыскал,
нас обоих отыскал.

Положите камень сверху,
только больше ничего.
Отвалю его, как дверку,
как почую, что -- пора,
и подамся, не прощаясь,
в зелень, в темень, в синеву,
превращаясь, превращаясь
то в корягу, то в сову,
то в дворнягу, то в траву...


Алые паруса.
6/8
   Am                      Dm
Ребята, надо верить в чудеса.
    G                         C
Когда-нибудь, весенним утром ранним,
    F       H          Em        Am
Над океаном алые взметнутся паруса,
     Dm        E         Am   A7
И скрипка пропоет над океаном.
    F       H          Em        Am
Над океаном алые взметнутся паруса,
    Dm         E         Am
И скрипка пропоет над океаном.
Не три глаза, ведь это же не сон,
И парус алый правда гордо реет
В той бухте, где отважный Грей нашел свою Ассоль,
В той бухте, где Ассоль дождалась Грея.
С друзьями легче море переплыть,
И есть морскую соль, что нам досталась,
А без друзей на свете было б очень трудно жить,
И серым стал бы даже алый парус.
Когда-то, где-то счастье ты найдешь,
Узнаешь Грея и Ассолью станешь,
Свою мечту ты знаешь и ее ты не предашь,
Гори, гори под солнцем алый парус.
Узнаешь зло, без этого нельзя,
Верь люди не всегда бывают правы,
Но горя никому не причиняйте никогда,
И серым пусть не станет алый парус.
Ребята стали верить в чудеса,
И вот уже весенним утром ранним,
Над океаном алые взметнулись паруса,
И скрипка уж поет над океаном.