СМЕРТЬ ЕСЕНИНА (Вторая часть).

ПРОДОЛЖЕНИЕ. ВТОРАЯ ЧАСТЬ.

Указания на убийство Есенина

СОДЕРЖАНИЕ:

Указания на убийство Есенина
Убийство Есенина
Есенин и революция

Подводя итог рассмотрению дела, перечислим факты, при наличии которых невозможно было прекратить расследование обстоятельств гибели Есенина:
Небольшая поверхностная ссадина под левым глазом.
Четыре царапины в нижней трети левого предплечья.
В нижней трети правого плеча кожная рана с ровными краями длиной 4 см, расположенная с внутренней стороны.
Под кожным лоскутом на месте вдавленной борозды в лобной области небольшой кровоподтек.
Окоченение правой руки, ухватившей трубу.
Пена в трахее и гортани.
Напряжение мозговой оболочки.
Неясные помарки на кистях Есенина и на правом предплечье.
Помарки на рубахе Есенина, похожие на кровь.
Поврежденная манжета правого рукава рубахи Есенина
Состояние гостиничного номера, указывающего на происшедшую борьбу.
Ложные показания «свидетелей» о встречах с Есениным даже вечером 27 декабря, а также и прочие.
Ложные показания «управляющего» гостиницей Назарова.
Ложное сообщение Устинова в «Красной газете» о «предсмертном» стихотворении Есенина с публикацией его.

Подозрения вызывает также крайне поверхностное описание как места происшествия сотрудником милиции, так и состояния трупа врачом, но это могло быть следствием общей безграмотности новой власти.

Разумеется, расследование смерти Есенина было прекращено незаконно. В связи с рассмотренными выше фактами всякий честный человек обязан бы был предположить, что в номере Есенина была борьба и он был силой повешен убийцами с целью имитации самоубийства. На прямую же фальсификацию расследования указывает, например, то обстоятельство, что следствием не был опрошен ни один свидетель из родных и близких Есенина, в частности никто даже не попытался выяснить, с какой целью Есенин приехал в Ленинград (повеситься можно было и в Москве). Следствие не то что проведено было неграмотно — его вообще не было: закончили его даже не начав толком.
бийство Есенина


В  связи с установленными выше фактами попытаемся реконструировать происшедшее в номере гостиницы «Интернационал». Убийство произошло, вероятно, во время застолья с алкоголем (полужидкая пищевая масса попадает в таком виде в желудок уже изо рта; к сожалению, подробностей у эксперта нет, кроме запаха алкоголя, исходившего от пищевой смеси в желудке). Пили, вероятно, водку, так как вино и пиво особенного запаха не издают. Застолье же с водкой логично бы было предположить вечером — во всяком случае, обычно бывает так. Поскольку же вечером 27 декабря Есенин не мог умереть ни в коем случае, предполагаемое время убийства следует отнести на вечер 26 декабря. Сомнительно, конечно, что в течение следующего дня, 27 декабря, труп Есенина не обнаружили в номере работники гостиницы, а потому обнаружение трупа следует отнести к 27 декабря. Это случилось вечером, так как более раннее обнаружение и снятие трупа из петли невозможно в связи с установленными выше фактами. Тогда же, вероятно, на вызов прибыли и представители милиции… Чем они занимались всю ночь до вызова понятых утром 28 декабря, остается загадкой. Впрочем, обнаружение трупа можно отнести и к утру 28 декабря: медицинские данные тому не препятствуют. Тогда все происшедшее смотрится логично.

К Есенину пришли, вероятно, два человека, так как один человек не смог бы силой его повесить, а если бы преступников было больше, то они бы, пожалуй, не оставили столь много следов. Напали они на Есенина, вероятно, до завершения застолья, причем в происшедшей борьбе один из них, возможно, был ранен подручным предметом до кровотечения, оставившего, возможно, следы на ковре и на рубахе Есенина. Ранение, вероятно, было не тяжелым, так как раненый сумел закончить борьбу. Можно, впрочем, предположить, что нападавших было трое, но один из них получил серьезное ранение и выбыл из действия. Однако же следы крови или похожие сосредоточены именно в том углу ковра, который расположен против труб парового отопления… Также следы крови, вероятно, были на полу в углу, где расположены трубы отопления, но с пола их удалить гораздо легче, чем с ковра. Вероятно, с пола они были удалены, а на ковре замыты, насколько возможно было. Если следы крови были замыты, то убийцы, стало быть, не особенно опасались милиции, хотя самоубийство все же старались инсценировать. Это очень похоже на частное дело горячих сердец и холодных голов — за деньги или из холуйства, по приказу хозяина.

Борьба началась, вероятно, на ковре, за столом, а далее переместилась в угол, где расположены трубы парового отопления. Вероятно, в ходе борьбы на ковре Есенин потерял сознание в результате действий убийц, так как убийцам без особых следов борьбы удалось начать повешение, в ходе которого, впрочем, Есенин пришел в сознание и продолжил борьбу, в частности хватался за трубу рукой, препятствуя повешению. Сознание Есенин мог потерять вследствие сдавливания петлей шеи: сильное давление не требуется, достаточно пережать сосуды, причем даже малейших следов могло не остаться, если для сдавливания использовалась мягкая петля (шарф, например). Вероятно, сдавливание было кратковременным (боялись, стало быть, убить раньше времени), так как вскоре Есенин пришел в себя и продолжил борьбу. Под самым же потолком он оказался, вероятно, в ходе подтягивания его туда: один убийца за веревку, закрепленную на шее петлей и перекинутую через некое крепление под потолком возле труб отопления, тянул его вверх, а второй, вероятно, тянул тело вниз, способствуя удушению. Судя по окоченению в правой руке, застывшей в мертвой хватке за трубу, во время убийства Есенин был в полном сознании, вполне осознавал свое положение и действия убийц. Правой рукой он, вероятно, как раз и противодействовал убийце, тянущему его вниз.

Может показаться странным, что Есенин был поднят живым и в сознании под самый потолок, но следует помнить, что один из нападавших, вероятно, был ранен и, соответственно, отвлекался или не мог действовать в полную силу, а руки у Есенина оставались свободными, и он активно препятствовал удушению. Что же касается единственной борозды на шее, которая может вызвать удивление в данном случае, то следует отметить две вещи: во-первых, с правой стороны шеи на приведенном снимке из морга имеется нечто похожее на вторую борозду, гораздо более слабо выраженную, что, впрочем, утверждать нельзя, а во-вторых, веревка была жесткой (это устанавливаем по незамкнутой странгуляционной борозде) и, видимо, витой, как можно понять из снимка, вследствие чего она очень хорошо впилась в мягкие ткани шеи…

Возможно, левой рукой Есенин тоже предпринимал некие действия, так как на предплечье остались царапины (на приведенном выше снимке из морга три из них видны — не видно только поперечную). Царапины могли остаться от шероховатостей краски на трубе, скажем потеков или капель. Трудно, однако, вообразить, что именно он делал левой рукой, а также — почему не ухватился ею за трубу. Впрочем, мы знаем только то, что окоченения в левой руке не возникло. Царапины также могли быть нанесены убийцами уже трупу для подтверждения будущей версии о якобы предсмертном стихотворении, написанном кровью. Убийцы при помощи своих наймитов пытались объяснить царапины, связать их со стихотворением, а это позволяет заподозрить даже нанесение царапин с умыслом.

В последние мгновения жизни у Есенина, вероятно, сработал рвотный рефлекс, связанный с сильным душевным волнением и способствовавший смерти от механической асфиксии, так как пищевая смесь, вероятно, попала в дыхательные пути; образовавшаяся же пена и препятствовала дыханию. На вероятное время попадания пищевой смеси в дыхательные пути указывает небольшой потек изо рта Есенина, заметный на снимке лежащего на кушетке трупа, направление которого потека приблизительно совпадает с направлением борозды на лбу, т.е. голова в это время была уже наклонена вправо… Вероятно, в это время и дыхательные пути еще были проходимы, и Есенин находился еще в сознании. Стало быть, боролся он с убийцами до последнего мига, с чем и связано страшное окоченение правой руки (напряжение в левой руке могло быть меньше, и она просто разжалась после смерти в связи с посмертным расслаблением мышц).

Потеря сознания не наступала, вероятно, достаточно долго в силу того, что Есенин имел возможность удерживаться за трубу и подтягиваться на руках, ослабляя давление петли, но долгое время противодействовать руками повисшему на ногах одному убийце и тянущему вверх за петлю на шее другому едва ли возможно. Как мне кажется, иным образом объяснить висевшего под потолком Есенина и окоченевшую в хватке за трубу руку невозможно. Изменять же положение тела убийцы, вероятно, побоялись вследствие мертвой хватки за трубу, да и не к чему это было: висит — значит, повесился, а «доказать» это недолго. И ведь что поразительно, «доказательство» убийц многие по сей день считают истинным. Стало быть, отличное это «доказательство», не так ли?

Убийцы Есенина сомнений не вызывают — холодные головы, больше некому было, тем более — у них под носом, в центре Ленинграда, да и свидетели, наученные горьким опытом или деньгами, в один голос ложь лопотали, что прямо указывает на учителей их с Гороховой улицы, позже Комиссаровской, позже Дзержинского, позже опять Гороховой (диалектика, как говаривали большевики). Загадкой же является мотив горячих сердец. Есенин не был «контрреволюционером» — напротив, большевиков поддерживал, а в 1924 г. написал даже стихотворение о Ленине. Да, это стихотворение отнюдь не слащавое и насквозь лживое, как принято было у советских поэтов, но ведь тем ценнее оно для большевиков и тем страшнее для всех прочих. Да, возможно, были у Есенина «упаднические настроения», но ведь за это большевики даже не расстреливали. Следует также добавить, что незадолго до смерти Есенин подписал договор с ГИЗом (государственное издательство, «единый государственный аппарат печатного слова») на десять тысяч рублей — большие деньги по тем временам (пять тысяч долларов). Подписание договора на столь крупную сумму значило, что к Есенину со стороны власти политических претензий нет и быть не может. Стало быть, горячие сердца не могли убить Есенина в ходе исполнения своих прямых обязанностей, т.е. убийство его было преступлением с точки зрения власти, партии большевиков. Впрочем, партия большевиков тогда еще не была монолитна, но все же официальная ее позиция состояла в том, что Есенин является своим — достойным нести советским гражданам слово. Тогда, конечно, многое еще было не так, как позже; можно даже сказать, что была относительная свобода слова, несмотря на цензуру, Главлит. Печатали тогда многих, даже, например, Деникина. Но с Деникиным, разумеется, не заключали договоров на бешеные деньги: это было бы политической ошибкой.

Есенин и революция

Обычно выдвигают исключительно политические версии убийства Есенина, и это понятно, но, увы, это крупное противоречие в самой основе своей: Есенин политикой не занимался и не стал бы заниматься даже при наличии возможности. Более того, нет и быть не могло выступлений Есенина «контрреволюционных», даже оскорбительных для всей власти или для отдельных ее представителей,— это глупые вымыслы, советскую власть и революцию Есенин поддерживал. Поэтому троцкисты, зиновьевцы и прочие «враги народа» из «блоков», «уклонов», «объединенных центров» и т.п. к смерти его как таковые отношения не имеют и иметь не могут. Равным образом не имеют отношения к смерти Есенина «враги народа» от «генеральной линии партии» как таковые. Нет и быть не может в смерти Есенина причины политической. Пусть, например, Бухарин поносил Есенина в печати последними словами, но у него совершенно никакого мотива для убийства Есенина не было и быть не могло. То же самое относится ко всем прочим членам ЦК без исключения. Версию убийства Есенина членами ЦК из побуждений политических следует решительно отмести как глупую, бессмысленную, с действительностью не связанную.

Оппозиционность Есенина и даже его неприязнь к советской власти и революции после его смерти стали усиленно выдумывать, но никакой оппозиционности и тем более неприязни к советской власти у Есенина не было. Более того, в среде людей, критически относившихся к советской власти, Есенина должны были оценивать как оголтелого большевика. Вот, например, описанный биографами Есенина случай, в Есенине вы легко узнаете отрицательного героя известного романа Булгакова:

Кое-что из госиздатовских денег скопилось к этому времени на сберкнижке. Он снял всю сумму (оставив лишь один рубль) и на следующий же день отправился… в Дом Герцена.

Это последнее посещение Есениным московского писательского дома присутствующие запомнили надолго. Поэт словно задался целью разом свести все счеты. Писатели услышали о себе тогда много «нового», брошенного прямо в лицо. «Продажная душа», «сволочь», «бездарь», «мерзавец» — сыпалось в разные стороны. Подобное случалось и раньше, но теперь все это звучало с надрывом, поистине от души, с какой-то последней отчаянной злостью.

«Хулиган!», «Вывести его!» — раздалось в ответ. Есенина с трудом удалось вытащить из клуба. Потом благополучные любимцы муз с деланым сочувствием качали головами: «Довел себя, довел. Совсем спился!»

Он появился там снова уже под вечер. Сидел за столом и пил, расплескивая вино.

— Меня выводить из клуба? Меня называть [*цензура*]ганом? Да ведь все они — мразь и подметки моей, ногтя моего не стоят, а тоже мнят о себе… Сволочи!.. Я писатель. Я большой поэт, а они кто? Что они написали? Что своего создали? Строчками моими живут! Кровью моей живут и меня же осуждают.
Станислав Куняев, Сергей Куняев. Сергей Есенин. М.: Молодая гвардия, 2007 // Серия «Жизнь замечательных людей».

«Дом Герцена» у Булгакова называется «Дом Грибоедова», а Есенин описан под именем Иван Бездомный (дома своего у Есенина и правда не было, селился он у жен). Иван Бездомный в точности так же явился в «Дом Грибоедова», обругал всех страшными словами и был препровожден в сумасшедший дом. С Есениным было наоборот: он вышел из сумасшедшего дома, где скрывался от обвинений в [*цензура*]ганстве, и явился в «Дом Герцена» снова ругаться…

Безусловно, отношение Булгакова к Есенину потрясает: в Есенине Булгаков увидел лишь яркий типаж литературной жизни при большевиках, да еще и сумасшедшего. Последнее — явное преувеличение. У Есенина не было, конечно, психического заболевания, наоборот, мышление его и эмоции в трезвом состоянии можно оценить как исключительно нормальные:

За три недели пребывания в клинике Есенин написал шесть известных нам стихотворений, вошедших в цикл «Стихи о которой». Каждое из них – лирический шедевр: «Клен ты мой опавший…», «Какая ночь! Я не могу…», «Не гляди на меня с упреком…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Может, поздно, может, слишком рано…», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…»
Там же.

Душевнобольной не может писать хорошие стихи. Творения, скажем, шизофреников мучительно скучны и непонятны, в них нет ни цельности, ни органичности, ни мысли, ни чувства; по сути они представляют собой набор бессвязных образов (их можно встретить в печати — читайте, сразу узнаете). Вот из печати типичный пример мучительной «философии» в стихах, производящий полное впечатление шизофрении автора:

Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
интереснее груши.

По распространенным слухам, П.Б. Ганнушкин нашел у Есенина депрессию (в терминологии того времени — меланхолию), но это либо глупый вымысел, бредовая идея, либо чудовищная ошибка Ганнушкина. Какая уж депрессия, если в больнице Есенин активно работал…

У Булгакова также сказано, что Ивану Бездомному была заказана большая антирелигиозная поэма, и это может быть отражением действительности. Указанные биографы Есенина сообщают о пропавшей поэме Есенина «Пармен Крямин», над которой он работал в последний год жизни.

К концу жизни Есенин не отдалялся от советской власти, а наоборот, сближался с ней, превращаясь в благополучного певца власти вроде Маяковского. Вероятно, он не докатился бы до поэтической рекламы папирос в Моссельпроме, но все прочие ритуалы исполнил бы, конечно, сполна, да уже и начал их исполнять — написал о Ленине, о каких-то двадцати шести бакинских комиссарах… Лучше бы уж о папиросах писал, честное слово, читать приятнее: «Стой! Ни шагу мимо! Бери папиросы "Прима". Выкуришь 25 штук — совершенно безвредно: фильтрующий мундштук».— Замечательно, искусство на службе народу, не правда ли?

В Ленинград Есенин приехал явно с намерением начать новую жизнь, сбежав от очередной московской жены, внучки Льва Толстого (биографы его, названные выше, говорят, что «борода» ему не нравилась, слишком уж большое к ней почтение в семье, где он поселился). Возможно, впрочем, что жену он намеревался вызвать к себе позже, после обустройства в Ленинграде, разрешения бытовых вопросов. Вероятно, он рассчитывал и на поддержку в Ленинграде, и на работу, скажем редакторскую. Может быть, он рассчитывал на поддержку Кирова, поклонника его поэзии, с которым, вероятно, познакомился в ходе поездки в Баку в конце 1924 — начале 1925 г. Можно предположить, что о переводе Кирова в Ленинград на место Зиновьева, состоявшемся в 1926 г., было известно заранее и Есенин приехал именно с целью получить в Ленинграде поддержку Кирова, работу, собственную квартиру… Остались на сей счет воспоминания П.И. Чагина:

В конце декабря я приехал в Москву на Четырнадцатый съезд партии. В перерыве между заседаниями Сергей Миронович Киров спросил меня, не встречался ли я с Есениным в Москве, как и что с ним. Сообщаю Миронычу: по моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград. «Ну что ж,— говорит Киров,— продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там». Недоумеваю, но из дальнейшего разговора узнаю: состоялось решение ЦК — Кирова посылают в Ленинград первым секретарем губкома партии, Ивана Ивановича Скворцова-Степанова — редактором «Ленинградской правды», меня — редактором «Красной газеты».
П.И. Чагин. Сергей Есенин в Баку.
См.: http://esenin.ru/vospominaniya/chagin-p-i-sergey-esenin-v-baku.html

Заметьте, кстати, где было сосредоточено ленинградское правящее кубло, в частности — в «Красной газете», поместившей 29 декабря статью Устинова о самоубийстве Есенина и разобранный выше автограф Есенина.

Как раз в декабре 1925 г. началась битва за свержение Зиновьева, и исход ее был вполне предсказуем, т.е. Есенин мог связывать свои жизненные планы с будущим назначением Кирова, выдвиженца Сталина. Что ж, коли так, то он, разумеется, принял бы впоследствии самое активное участие в разгроме «зиновьевской оппозиции». Мотивом убийства это, конечно, быть не может: в большевицкой партии Есенин не состоял, значительным человеком с этой точки зрения не являлся и не мог быть воспринят в Ленинграде как опасный ставленник будущей местной власти, враг. Ну, что это за враг, который не имеет ни единой должности и даже квартиры?

В Ленинград Есенин въехал по-царски — поселился в прекрасной гостинице для «ответственных работников», где жить не имел права. Нет, прямого запрета простым советским людям жить в определенных гостиницах не было — просто там никогда не оказывалось мест для простых людей. Поселиться в «Интернационале» Есенин мог либо за взятку, либо по протекции высокого члена партии или ГПУ, иначе никак. И это указывает на изменение его мировоззрения: он уже числил себя среди советской элиты, считал, что имеет право жить среди правящего класса — готов был платить за это лишние деньги или свести ради этого дружбу с каким-нибудь тупым и кровавым дегенератом вроде Кирова. До превращения в Маяковского оставался только шаг. По иному же раскладу нужно было превращаться в отверженного Булгакова, а это было неприятно и недоходно (Булгаков бы не выжил, если бы не главный поклонник его творчества — Сталин).

В «Интернационале» Есенин впервые столкнулся с новым для себя миром «ответственных работников» (буржуев по-старому), и мир этот едва ли ему понравился. Наверно, никогда и нигде в мире не было столь тупых бюрократов, как в раннем СССР: образование даже высших из них лишь приближалось к среднему, а низшие обладали лишь начальным образованием, завершенным или нет; культурный же уровень тех и других был предельно низок, а нравственного уровня не было вообще никакого.

Вероятно, Есенин должен был понимать, что в «Интернационале», где могла вращаться ленинградская элита, новые хозяева жизни, нельзя вести себя так же, как в «Доме Герцена», но едва ли смог удержаться… Не известно, что там случилось, так как ни единый действительный свидетель пребывания Есенина в «Интернационале», разумеется, не объявился, но можно не сомневаться, что начался конфликт Есенина с некими «ответственными работниками» на бытовой почве, скорее всего в ресторане, и лишь потом свернул на политические рельсы. Опасности для Есенина не было никакой, если бы он ограничился обычными ругательствами (сдали бы в милицию, да и все), но он мог помянуть Кирова и пригрозить, что скоро все это поганое кубло отсюда вычистят… Ну, кому же охота задаром отдавать свой миллионный бизнес какому-то Кирову? За что боролись? Обстановка политическая тогда была очень напряженная, а власть в Ленинграде стоила очень больших денег: за избавление от угрозы «ответственные работники» могли сотню Есениных положить, не моргнув глазом. Если Есенин сумел напугать своих противников, а в декабре 1925 г. в силу острой политической борьбы в верхах сделать это было очень просто, то тем самым он подписал себе смертный приговор, смерть от чистых рук наемных убийц. Конечно, руководил организаторами убийства не здравый смысл, лично Есенин не представлял для них угрозы, а лишь страх загнанного зверя. Злую шутку наверняка сыграло нелегальное пребывание Есенина в «Интернационале»: значит, право имеет… Разумеется, противники Есенина боялись последствий, а потому убийство его не было наглым — было замаскировано под самоубийство. Дальнейшее же избавление от милиции стоило, вероятно, больших денег — на взятки горячим сердцам, которые только и могли успокоить милицию, внушив ей, что произошло самоубийство и следствие не требуется. Эта версия объясняет, почему материалы милиции по делу хотя и соответствуют действительности, но позорно бедны: все было, вероятно, отредактировано холодными головами.

Свара Есенина с «ответственными работниками» наверняка произошла не в день его убийства, 27 декабря, а ранее, может быть даже в день его прибытия в гостиницу «Интернационал» — 24 декабря. Мотивом же убийства стала попытка пресечь мифическую, невозможную жалобу Есенина члену ЦК Кирову и, соответственно, вытекающую из жалобы потерю некими «ответственными работниками» доходных мест на шее народной. Кстати, с объективной точки зрения, свалить Зиновьева было бы значительно легче после свидетельства «великого русского поэта», как называли бы Есенина сталинские соколы в газетах, представляя всю мерзость ленинградского кубла Зиновьева. Да, поведение организаторов убийства Есенина можно назвать истерическим, не нормальным, но как же должны были действовать люди, со дня на день ожидавшие смещения своего вождя Зиновьева и закономерных расстрелов? Ну, неужели они надеялись на снисходительность своих братьев по партии и нравственное их поведение? Да ведь это смешно. Так могли ли они дать своим братьям по классу лишний козырь в руки?

Смерть Есенина, с одной стороны, стала чистой случайностью, но, с другой стороны, не приближал ли он эту случайность своим вызывающим поведением, представленным выше? Да, в своей среде он мог позволить себе все, его терпели за искренность и талант, но в среде хозяев жизни разве можно было вести себя вызывающе? Разве не знал Есенин, как кончают свою жизнь люди, которые пришлись не по нраву новым хозяевам жизни?

Хотя подтвердить предложенную выше версию невозможно, как, впрочем, и любую иную за давностью, можно утверждать, что причиной смерти Есенина стал именно бытовой скандал, а не политический — в связи с обычным вызывающим поведением Есенина в пьяном виде. В политику же Есенин сделал только первый шаг в конце 1925 года, и шаг этот оказался смертельным в силу бытового его поведения и нездорового состояния общества. Вот так, «в саду горит костер рябины красной, но никого не может он согреть…»

2 июня 2011 г.