Коморово

Дружба и тесное общение с Гитовичами, Берггольц, Македоновым, а в Москве — с Э. Г. Герштейн, М. С. Петровых и особенно с Ардовыми и Чуковскими, заказы на переводы способствовали изменению микроклимата вокруг Ахматовой. Постепенно лёд отчуждения вокруг неё начинал таять. Росло число людей, готовых поддержать не только по-житейски в трудную минуту, готовых помочь в чисто литературных делах.Особенно плодотворно это проявилось, когда Анна стала жить в Комарове.

Неказистую дачу, которую выделил ей Литфонд, она ласково и с некоторой иронией называла "будкой".

Это было небогатое жильё. В рабочей комнате стоял узкий длинный стол. Когда Анна Андреевна садилась писать, на него становилась старинная узорчатая фарфоровая чернильница. Рядом — тоже узкий комод, "гроб, поставленный на попа". Он не мог бы остановить внимания. Если бы его не украшали голубые, тоже фарфоровые подсвечники. Дверь в другую комнату была завешана каким-то пёстрым куском ткани. В этой комнате стояла кровать, сколоченная из чердачной двери и матраца, поставленного на несколько кирпичей.

- У меня кровать на кирпичах,- любила говорить Анна Андреевна. — А помните, Пушкина — на березовых поленьях.

На территории дачи было много цветов. Анна Андреевна любила поливать их. А потом художница Валентина Любимова исхитрилась выкопать в саду Фонтанного дома черенки клёнов и посадила их под окнами дачи. Землю для них Анна Андреевна в несколько приёмов принесла из леса. Здесь же, чуть подальше от клумб, свалены корни когда-то срубленных деревьев. Один корень был особенно хорош. Ветер переворачивал его, и казалось, что корень живёт своей особенной жизнью, понять которую было дано тому, кто пристально всматривался. Она любила вечерами посидеть "в саду", а ещё больше — побродить по посёлку. Но одна не решалась. Кто-то из друзей даже прицепил к стене комнаты плакат: "Гости, даже если Анна Андреевна не хочет, всё равно идите с ней гулять!"


По мере сил старался следовать этому лозунгу и Дмитрий Хренков. Обычно он приезжал в Комарово на машине, и Анна Андреевна часто спрашивала его, достаточно ли в баке бензина, что означало, что она хотела куда-нибудь прокатиться. Не раз её и Сильву Соломоновну Гитович Хренков возил на Щучье озеро, спускались они и вниз, на берег залива. Если день выпадал тёплым, Ахматова подолгу сидела на облюбованном камне и зорко всматривалась в очертания недалёкого Кронштадта, словно хотела увидеть что-то очень важное для себя. Ведь в свое время она бывала в Кронштадте, куда возил её Гумилёв.

Автомобильные прогулки совершались и по другим маршрутам. Однажды Ахматова с Хренковым отправились в Рощино. Здесь охотно снимали дачи ленинградцы, сюда по выходным дням текли толпы туристов. Большинство из них направлялись в Лентуловскую рощу — красивейшее заповедное. Здесь ещё по указу Петра І решено было заложить питомник для выращивания строевого леса, так нужного молодому русскому флоту. Роща была заложена уже после его смерти, в 1738 году, и стала в наше время крупнейшим в европейской части страны заповедником сибирских лиственниц. Поэтому рощу назвали Корабельной. Пока деревья подрастали, это место облюбовали многочисленные птицы, и финны назвали рощу Лентуловской (от финского слова "птица"). Бродить по аллеям рощи, спускаться к берегу тихой речушки, греться на солнышке и слушать птичьи концерты было завидным удовольствием. Но и само Рощино, озеро, над которым раскинулся посёлок, тоже притягивали к себе. Однажды, гуляя по Рощино, мы забрели на старое поселковое кладбище над озером. Среди могил можно было гулять словно по музею. Тут были похоронены многие известные русские и финские деятели науки и культуры.

Михаил Дудин одним из первых обратил внимание на красивый чёрный камень, на котором было написано, что здесь лежит Эдит Сёдерган, шведская поэтесса, родившаяся в Петербурге, а умершая от туберкулёза совсем молодой в Финляндии. Тогда мало кто знал стихи Сёдерган, но то, что похоронена она была неподалёку от замечательного русского писателя Леонида Андреева (прах его впоследствии перенесли в некрополь "Литераторские мостки"), способствовало вовлечению Сёдерган в сферу интересов литераторов Ленинграда.

Потом М. Дудин переведёт многие стихи Сёдерган.

Моими друзьями отныне под сенью родных небес
Опять становятся озеро, берег его и лес,

- писала она. Но увы, ни синь небес, ни щедрый лес, ни красивейшее озеро не помогли Сёдерган победить болезнь.

Обо всём этом узнала Анна Андреевна, и она решила обязательно съездить в Рощино. На могилу шведской поэтессы она положила букет полевых цветов. Походила она и по знаменитой роще.


В тот день Анна Андреевна была задумчива и немногословна, а когда возвратилась в Рощино, тотчас ушла в "будку" и не стала обедать у Гитовичей.

Такие автомобильные прогулки Ахматова совершала всё чаще. То возил её по окрестностям Алексей Баталов, то профессор Ленинградского университета О. А. Ладыженская увозила её летом 1964 года поездкой в Выборг. После этой поездки было написано ею стихотворение "В Выборге":

Огромная подводная ступень,
Ведущая в Нептуновы владенья,-
Там стынет Скандинавия, как тень,
Вся — в ослепительном одном виденье.
Безмолвна песня, музыка нема,
Но воздух жжётся их благоуханьем,
И на коленях белая зима
Следит за всем с молитвенным вниманьем.


Она любила открывать не только города, но и укромные мета во всех нами хоженых лесах. Скоро Комаровские сосны станут её собеседниками. И, как в Слепнёве, общение с природой будет вдохновлять её, подсказывать строчки стихов.

Земля, хотя и не родная,
Но памятная навсегда,
И в море нежно-ледяная
И не солёная вода.

На дне песок белее мела,
А воздух пьяный, как вино,
И сосен розовое тело
В закатный час обнажено.

А сам закат в волнах эфира
Такой, что мне не разобрать,
Конец ли дня, конец ли мира,
Иль тайна тайн во мне опять.



Эту тайну она стремилась привнести в каждое своё стихотворение. И не только своё!

Ахматова действительно стала полпредом русской поэзии за рубежом и одновременно первооткрывателем для русского читателя многих иноязычных поэтов, в которых видела единомышленников, от кого принимала эстафету, чтобы нести её дальше. Одной из первых она включилась в переводы китайской классической поэзии. Ей доставляло особую радость протягивать руку поэтам через тысячелетия. Так было и с китайскими классиками, с которыми её познакомил Гитович. Он в числе первых советских поэтов сам стал переводить Цюй Юаня, Ли Бо, Ду Фо и некоторых других. Анна Андреевна обратилась к творчеству знаменитого Цюй Юаня — первого великого поэта Китая (340 — 278 гг. до н.э.). Она перевела "Лисао" ("Скорбь") и заслужила множество добрых отзывов.

Но тут случилось непредвиденное. У Гитовича давно хранился подстрочный перевод поэмы, присланный Н. Т. Федоренко. Он же торопил Александра Ильича, отвечая Федоренко, Гитович писал ему:

"Я, как Вы прекрасно понимаете, готов был бы идти для Анны Андреевны хоть в огонь и воду, а не то чтобы уступить ей "Лисао". Но ваш перевод * остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой действительно потрясающей и гениальной поэмой".
Однажды Гитович, роясь в своих бумагах, наткнулся на залежавшийся у него подстрочник, перечитал его и обо всём забыл. Четверо суток он не ел, не пил, занимаясь переводом "Лисао". Только тогда, когда работа была завершена, он вдруг вспомнил, что вступил в соперничество с самой Ахматовой. Но делать было нечего, Гитович отправил жену с машинописным экземпляром перевода и с письмом Анне Андреевне. Он писал:

"Дорогая Анна Андреевна!
Перед Вами письмо величайшего из негодяев современности и вместе с тем счастливейшего из смертных. Он совершил кощунственный по дерзости поступок. Он посмел — после Вас! — перевести "Лисао". Но всё же на то был ряд таких причин, о которых трудно писать, но о которых я расскажу, если буду вновь допущен ко двору моей королевы. Зная мои стихи, Вы поймёте, что здесь нет и тени иронии.
Я посылаю Вам, первооткрывателю "Лисао", свой перевод, и да владеет Вашей душой не презрение прокурора к преступнику, а суровая справедливость судьи...

Как только Ахматова прочла новый перевод знаменитой поэмы, она написала Александру Ильичу:

"Благодарю за великого "Лисао". Перевод очень хорош. Ахматова".
Она слишком высоко ценила Гитовича, чтобы обижаться на него, хотя в будничном общении обижалась на его замечания по поводу только что прочитанных ею стихов. Но обида эта продолжалась до тех пор, пока на бумагу не ложились новые строчки, и тогда она снова шла читать их Александру Ильичу, считая его "поэтом великой дисциплины стиха".


Что и говорить, на первых порах переводы были разновидностью работы, дававшей заработок. В этом нет ничего плохого. Работа, если вкладываешь в неё душу, становится источником радости, делом первостепенной важности.

Неблагоустроенная "будка" на улице Осипенко была очень дорога Ахматовой, ведь именно здесь она написала или окончательно отшлифовала многие стихи, здесь ей работалось легко, а к "будке" были проложены дороги не только со всех концов дачного посёлка, но и из других городов и даже стран.

В Комарове её довольно много и часто рисовала художница Валентина Любимова. Скульптор Василий Астапов делал свои первые наброски ныне широко известного скульптурного портрета Ахматовой. Особенно она ценила усилия Астапова. Ведь краски и карандаши были у Любимовой под руками, а Астапову приходилось возить и носить на себе из города. То, что выходило из-под руки Астапова, нравилось Ахматовой, и как-то она попросила Дмитрия Хренкова (того самого, который возил её в Рощино) поподробнее рассказать ей о судьбе этого художника, всю войну провоевавшего в танке.

Конечно, жизнь в Комарове, с её неналаженным бытом часто влияла на настроение Ахматовой. Но она, хотя сама и не умела обихаживать многочисленных гостей, радовалась тому, что число посетителей будки всё увеличивается. Их она щедро одаривала и вниманием и стихами.

А в последние годы гостей ждал ещё один подарок — рассказы о городе. Конечно, они появлялись не случайно. Анна Андреевна писала о Ленинграде и, как всегда, хотела на слушателях проверить, что и как ей удалось. Это потом, после её смерти, в архиве найдут множество её набросков. Иные представляют собой маленькие новеллы, другие — просто черновики. Книга о "моём городе" исподволь зрела в её сознании.

В 1965 году в Москве Анна Андреевна заболела, её положили в Боткинскую больницу. В том же году Александр Сурков, редактор журнала "Огонёк", поспешил разделить её радость по поводу самого главного для неё события: "От всего сердца поздравляю Вас с тем, что трагический узел судьбы Вашего сына разрублен".В этом же письме Сурков говорил о том, что "вполне созрело время делать книгу Ваших интимных стихов".

Конечно, не забывали Ахматову и другие старые друзья, на плечи которых она привыкла опираться. Важно отметить, что их число росло.

Анна Андреевна Ахматова умерла 5 марта 1966 года в подмосковном санатории. Прощание с нею было долгим, сперва в Москве, потом в Ленинграде, в Никольском соборе и Доме писателя имени Маяковского.


Не забыть тот день, когда многие впервые в жизни вошли под своды Никольского собора, где состоялся, по древнему русскому обычаю, обряд отпевания. Март выдался в том году в Ленинграде промозглым, и, стоя в соборе, невозможно было удержать дрожи. Впрочем, не только от холода. Просто сердце не могло смириться с потерей человека, который вошёл в судьбу многих тысяч людей, чтобы служить примером выдержки, стойкости, веры в предназначение поэзии, в свою великую страну. Людей, стоявших у гроба, было много, хотя в собор могла попасть только малая толика пришедших проститься с Анной Андреевной.

Похоронили А. А. Ахматову, как она того и хотела, на комаровском кладбище. Теперь на её могиле стоит железный крест, выкованный замечательным псковским скульптором Вс. Смирновым, и рядом, на стене укреплён барельеф, сделанный ленинградским мастером А. Игнатьевым. Комаровское кладбище давно стало одним из мемориалов пригородов Ленинграда. Здесь покоятся многие писатели, учёные, художники. Во все времена года сюда приходят люди.

Через три дня после смерти Анны Андреевны Твардовскому пришлось написать об Ахматовой. Пришлось, потому что испытывал к ней огромный интерес, поддерживаемый желанием написать о ней, как о поэте. Александр Трифонович всегда неохотно брался за разного рода очерки и статьи. Но об Ахматовой он мечтал написать так, как ни один другой автор до него.

Твардовский опубликовал в "Известиях" статью "Достоинство таланта". Он подчеркнул, что характерные черты поэтического мастерства Анны Ахматовой определяются высоким нравственным кодексом.

"Для старой, изнурённой болезнями женщины Анны Андреевны "Бег времени" окончен. Для её чистой и внятной, живо откликающейся в людских сердцах поэзии — долгий путь вместе с "Бегом времени!"

Александр Трифонович вспомнил хорошо известные строчки Ахматовой:

Забудут? — вот чем удивили!
Меня забывали сто раз,
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А муза и глохла и слепла,
В земле итлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом