Новые
МенюПисатель Н.П.Смирнов.Забытые имена
 |
Автор: Анна Гайдамак
Опубликовано: 3091 день назад (8 июня 2016)
Сборник: "Свидетель лет мятежных"
Рубрика: Без рубрики
Редактировалось: 1 раз — 8 июня 2016
|
0 Голосов: 0 |
А.А.Гайдамак Краевед, г.Плёс
Забытые имена. Писатель Николай Смирнов.
В последние годы все чаще мы узнаем о выдающихся людях, которые на целые десятилетия были вычеркнуты со страниц истории и несправедливо забыты. Благодаря науч¬ным исследованиям многие имена восстановлены, в числе их один из старейших писате¬лей советского периода Николай Павлович Смирнов.
Долгое время имя этого талантливого прозаика, поэта, автора многих литературно-эстетических статей, рецензий, мемуаров было забыто. Широкому кругу читателей он был известен только как создатель книги « Золотой Плес», а узкому кругу специалистов как член редколлегии и составитель альманаха «Охотничьи просторы», лишь любители лите¬ратуры хорошо знают его книги: «Изумруд Севера», « Теплый стан», « Своим следом», «Человек и жена», «Охотничьи рассказы» .
Творческое наследие Н.П.Смирнова обширно и разнообразно, лишь часть его соб¬рана в книгах, прочее же разбросано по страницам периодической печати и альманахов 20-40-х и 70-х годов.
Произведения Николая Павловича привлекают внимание любителей литературы, истории, журналистов, исследователей. Благодаря изучению его творчества, имя писателя приобре¬тает все большую историко-литературную оценку. Как показали ученые труды П.В. Куприяновского, Л.А. Шлычкова, В.А. Смирнова, В.В. Перхина и др. исследователей, Николай Павлович является продолжателем лучших традиций классической литературы XIX-XX века.
Талант художника слова, художественный вкус и эстетическое чувство, эрудированность, подлинная интеллигентность, независимость гражданской позиции, патриотизм, подвижническое служение культуре России - все это приметы большой личности Смирнова.
Николай Павлович пришел в литературу из лесного приволжского края, с берегов великой матушки-Волги. Он родился в небогатой плесской купеческой семье 13 марта 1898 года. Обстановка в родительском доме в очень значительной степени повлияла на формирование личности будущего писателя и страстного любителя природы. Его дяди, Виктор Николаевич и Иван Николаевич, были дружны с великим мастером пейзажной живописи - И.И. Левитаном, написавшим в Плёсе свои лучшие полотна( пятую часть всего своего творчества, среди них 22 картины, известных на весь мир). Исаак Ильич очень подружился со Смирновыми, вместе ходили на прогулки по окрестным местам, на охоту, поскольку и Смирновы и Левитан были страстными охотниками. Видимо, не случайно, история распорядилась так, что через десять лет после знакомства Исаака Ильича Левитана со Смирновы¬ми, в семье последнего Городского головы родился будущий писатель, - певец « Золотого Плеса», написавший книгу о великом мастере пейзажной живописи.
С 1914 года Смирнов пробует перо как поэт, автор очерков и рассказов, публикуя свои литературные опыты в различных изданиях. Уже тогда его первые литературные труды обратили на себя внимание многочисленного круга читателей. Огромное влияние на будущего писателя в годы учебы в Кинешемском реальном училище оказывал Д.А. Фурма-нов. Будущие писатели много времени проводили в беседах о литературе, обсуждая прочитанное, делились мнениями о творчестве И.А. Бунина, т.к. оба испытывали огромный интерес к этому поэту. С 1919 года Николай Павлович работает секретарем редакции Кинешемской газеты «Рабочий и крестьянин», затем в 1921 году его переводят в одну из лучших в те годы областных газет «Рабочий край» г. Иваново. Через год он приглашается на должность помощника ответственного секретаря газеты «Известия», а в 1926 году - в редакцию журнала «Новый мир» литературным секретарем, где он проработал до 1934 года, одновременно являясь членом Московского Товарищества писателей, тогда же в 1934 году его приняли в Союз писателей. В эти годы выходят его первые книги: «Изумруд Севера», «Теплый стан», «Своим следом», «Человек и жена».
С середины 20-х годов Смирнов выступает как автор предисловий к ряду книг, возрождает традицию издания охотничьих сборников, редактируя и составляя альманахи « Охотничий рог», «Охотничье сердце», «Охота в русской художественной литературе», « Охотничьи костры», иначе говоря, Николай Павлович был «идейным отцом» и составителем многих замечательных охотничьих сборников.
Долголетняя дружба связывает его со многими писателями -охотниками литературной группы «Перевал»: Н. Зарудиным, И. Катаевым, Л. Сейфулиной, В. Правдухиным, И. Соколовым-Микитовым, П. Низовым, П. Ширяевым.
Имя Смирнова, как рецензента, талантливого литератора становится всё более известным. В эти же годы у него завязывается дружба со многими уже известными тогда писателями, которые доверяют ему для первопрочтения и рецензирования свои произведения: М. Шолохов - вторую часть романа «Поднятая целина» / по собственной инициативе Николай Павлович опубликовал эту часть книги в «Новом мире». После выхода журнала многие ждали, что над Смирновым разразится сталинская гроза, но на сей раз она прошла стороной/; Б. Пастернак - поэму «1905 год», сборник стихов грузинских поэтов в переводе, а позже роман «Доктор Живаго»; Пришвин - свои неповторимые «Охотничьи рассказы» и «Рассказы о животных»; Л. Кассиль - «Кондуит и Швамбрания». В эти же годы Николай Павлович выступает в поддержку литературно - исследовательского творче¬ства Д. С. Лихачева и многих других начинающих литераторов.
Видимо, только сейчас, когда мы все больше узнаем о России, о судьбах ее крестьянства, интеллигенции, о том, что мы потеряли, - мы все больше осознаем, что Николай Павлович был «хранителем времени» в своем творчестве, по- рыцарски преданным истинной России, и, видимо, поэтому с ним дорожили дружбой многие деятели литературы, а позже и всё «бунинское окружение» (В.Н. Муромцева-Бунина, И. Одоевцева, Г. Кузнецова, Л. Зуров, В. Зайцев и др.).
«Неистовые ревнители» литературы доносами и клеветой расправлялись с инакомыслящими. В1934 году на страницах "Нового мира" появилась разгромная рецензия не¬коего Н. Гримфельда с характерным названием "Чужая идеология". После убийства С.М. Кирова, в конце этого же года Смирнов был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и после 4-х месячного следствия на Лубянке, был приговорен «Особым совещанием ОГПУ по статье 58-10 УКРСФСР к 4-м годам заключения в исправительно-трудовых лагерях «за контрреволюционную агитацию и распространение контр¬революционной литературы». Впоследствии обвинение признают ложным .
За годы советской власти было арестовано около двух тысяч литераторов , более полутора тысяч из них погибли в тюрьмах и лагерях, так и не дождавшись освобождения. Цифры эти, конечно, неполные, уточнить их пока не возможно. Как когда-то сказала Ахматова, «Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список и негде узнать…». Обстоятельства и даты смерти этих писателей замалчиваются или фальсифицированы, биографии зияют провалами, в энциклопедиях и справочниках приводятся неверные данные.
Николай Павлович Смирнов остался жив после сталинских лагерей, но и его жизнь и творчество оказались навсегда изломанными этой трагедией.
Из воспоминаний М. Н. Смирновой, дочери писателя: «Наступило 12 декабря. В этот вечер я рано легла спать. В 11 часов меня разбудил отец, наскоро одел, и мы поехали на трамвае на Пироговскую, к маме. Через замёрзшие окна
тускло сияли фонари. Холод проникал за ворот, мёрзли ноги, и я спала на плече у отца. Полусонную он втолкнул меня в дверь маминой комнаты и уехал.
На следующий день была суббота и можно было долго спать, но на сердце было так беспокойно, что я запросилась домой. Мама посадила меня в трамвай, и вот я уже бегу по знакомой лестнице. Почему-то соседи выходят из дверей
и молча стоят. Открываю дверь и в ужасе останавливаюсь: все ящики перевёрнуты, везде валяются книги. На полу сидит бабушка и что-то связывает в пачки. Я подхожу к ней, приседаю на колени, и она тихо шепчет: “Папу взя-
ли”.
Через месяц дочь и мать писателя вызвали на Лубянку на свидание с Николаем Павловичем. Они просидели целый день, но свидание так и не состоялось,хотя во время допроса Смирнов случайно увидел их через окно. «В янва-
ре состоялся скорый суд, – вспоминает Муза Николаевна, – и перед отправкой отца по этапу, нас с бабушкой пригласили на свидание в Бутырскую тюрьму.Железные ворота, обитые железом коридоры и масса родственников с вещами.Свидания ждали долго. Я нашла на полу гвоздь и старательно нацарапала на обратной стороне багажных ремней: “Папа, я тебя люблю”. Наконец вызвали нас. Длинный узкий коридор с двумя окошечками напротив друг друга, по коридору ходит охранник с винтовкой. Свидание 5 минут. В окошечке знакомое лицо отца с рыжеватой бородой, впалые глаза. Мы сбивчиво спрашиваем о здоровье, потом я протягиваю в окошко руку в гипсе (перед Новым годом я сломала руку в локтевом суставе), охранник отстраняет её винтовкой, я кричу от боли, папа кричит на охранника, окошечко захлопывается. Свидание окончено».
Николай Павлович был отправлен в один из Сибирских лагерей, находившийся почти на границе Алтайского края, неподалёку от берегов речки Бирюсы (притока Енисея). «Пересыльники», так называли всех осужденных, т. к. их пересылали из одного лагеря в другой, жили в холодных бараках, работали на лесоповале по14—16 часов. В письмах к родным Смирнов часто писал: «...сколько воспоминаний, какой тяжкий и золотой груз прошлого таскаю я на своих плечах, вместе со своей уж ветхою котомкой… Постоянно вижу и чувствую и всех вас, иМоскву, и наш старый одинокий Плёс, и детство, – августовские яблоки в саду, осенние заморозки, волжские туманы, юность, пасхальные ночи, Троицкие дни в Артюшине, белые и горькие ландыши на столе. Всего не расскажешь,– горько игрустно!Одинокого сердца не вложишь в бумагу, в слово, в душу,насмерть раненую прошлым, не перешлёшь вместе с письмом».
В тяжёлых лагерных условиях Николай Павлович оставался верен себе, своему литературному призванию: таким же обострённым был его живой писательский интерес к окружающим его людям, к литературе, издали ещё более проникновенной становится его любовь к родному Плёсу, к его природе, к Волге, всё так же пристально вглядывается он в окружающую его обстановку: «…А сколько я видел за это время интереснейших и неизменно чужих и чуждых людей, – от троцкистов до бандитов, от “урканов” до членов эсэровского ЦК, – и сколько прошло
перед утомлёнными глазами чудесных рассветов и закатов, полноводных рек,дальних синих гор, даже хребет Алтая, бесконечных степей и милых берёзовых долин. Теперь вот тайга, сосны и кедры, оранжевые зори и звёздные ночи».
Благодаря своим способностям объединять вокруг себя людей, Николай Павлович был уважаемым среди арестантов. Часто долгими зимними вечерами, после тяжёлых дневных работ, усевшись на деревянные нары, в окружении ссыльных,
Смирнов пересказывал произведения Тургенева, Толстого, Чехова, читал наизусть стихи Бунина, которого любил и почитал с детства.Однажды Николай Павлович познакомился с художником Соколовым, тоже осужденного по политическим взглядам, незадолго до отправки Соколова по этапухудожник написал на куске фанеры портрет Н. П. Смирнова. (Портрет хранится в Москве, в семейном архиве.)Тем, кто был осуждён по «кировскому делу», как правило, не писали: это было небезопасно. Многие тогда отстранились от Смирнова. В одном из писем сестре
Николай Павлович пишет: «За всё время я получил лишь письмо от Правдухинаи чудесный подарок от Б. Пастернака – сборник переведённой им современной грузинской лирики…». В сибирскую ссылку, врагу народа Николаю Павловичу,
Б. Пастернак писал тёплые содержательные письма, несмотря на рискованность этого шага, видимо, потому, что никогда не скрывал своих убеждений и симпатий к Смирнову.
В конце сентября 1936 года Смирнова поэтапно отправляют сначала в Мариинск, затем в Архангельск, оттуда в Нарьян-Мар, а далее по стынущей Печоре в Усть-Усу. «Пересыльники», как в тюрьме и лагере, группировались по политическому признаку: идейные и непримиримые троцкисты не допускали в свой замкнутый круг никого из посторонних, « а если и общались с ними, то в порядкепропаганды, покровительства и снисходительности. Их было не очень много, но это были именно политики ярко выраженного и непреклонного характера, чем они напоминали старых революционеров в бескозырках и «халатах». Эсэры и меньше-вики тоже держались отдельно, если и соприкасались с троцкистами, то вступали в ожесточённые споры..». Но ярких индивидуальностей, по мнению Николая Павловича, и политически умных людей среди меньшевиков и эсэров почти не было.
В Архангельске Николай Павлович наблюдал трогательные сцены: меньшевики всю длинную дорогу до самого порта несли на носилках старуху – своего лидера. В Архангельске её запретили вносить на пароход, тогда вся эта огромная группа перед самой посадкой запела: « Вы жертвою пали…», а молодой мужчина, забравшись на капитанский мостик, артистически декламировал:
Если погибнуть придётся
В тюрьмах и шахтах сырых,
Дело, друзья отзовётся
На поколеньях живых…
Огромная группа этих людей( 600 человек) по прибытии в Воркуту
объявила голодовку. Позже их всех расстреляли в тундре, между Воркутинским рудником и станцией Уса – Товарная.
«Это было фантастическое путешествие, в стиле Жюля Верна. Когда мы колоннами пришли в порт, там уже ждал нас большой морской пароход «Вологда», снасти которого обросли морозом, – вода у берега была покрыта льдом, – и потому вид имел он сказочный, вроде мёртвого корабля из песни Вертинского.
Разместились мы – кто как мог, сообразно ловкости, предприимчивости и умению каждого. Я попал, увы, в трюм, но в очень “уютный” уголок, между какими-то лесенками, по ним обычно поднимаются на вторую палубу, кана-
тами и ящиками. Соседями моими оказались два «правых уклониста»: некто Попов, из числа руководства ВЦСПС, и Николай Алексеевич Вепринцев, очень любопытный человек, сын его, кстати, работал в НКВД в качестве следова-
теля. В молодости, на Кавказе, Вепринцев работал в одной парторганизации со Сталиным, и был хорошо знаком с ним, вместе даже сидели в тюрьме и спали на соседних койках. Отзывался он о Сталине сдержанно, но всё-таки скорее положительно, чем отрицательно. Отмечал в частности, его умелую манеру чтения: “Если уж брался за книгу, прочитывал её с толком и добирался до самой сути, отличный был читатель”. Подтверждал любовь Сталина к Сал-
тыкову-Щедрину, иронизируя по этому поводу: “Оттого-то сейчас многое и похоже на сатирические романы Щедрина”.
Попов, человек тоже иронического склада, шутил и над троцкистами, и над собой, потеряв, видимо, в душе всяческую политическую устойчивость и принципиальность. От оценки Сталина воздерживался, но очень высоко оце-
нивал Томского и “частично” Бухарина.Употребив вместо подушки одну из лесенок, он пошутил с большой горе-
чью: “Кто знает, может быть, эта лесенка, да и макет «Вологды» окажутся когда-нибудь в Музее Революции”.
Когда я спрашивал своих “солесенников”, боролись ли они в 1927—1928 гг.с троцкистами, они отвечали с озлоблением: “Да, и ещё как! И теперь ничто нас с ними не связывает: у нас свой путь, у них – свой”.
Трюм заполняла та рядовая масса заключённых, которая определяет“лицо” каждой тюрьмы, каждого лагеря: это были люди, пострадавшие, главным образом за “язык”, за болтовню, которую в нормальных условиях никто
не принял бы во внимание. Но чуть не все они были членами партии (да ещё в большинстве случаев, профессиональными партработниками), чуть ли не все имели в приговоре троцкистские формулировки... Но большинство из них были обывателями, и с какой лёгкостью были они способны на всё, что могло
бы хоть чуть-чуть облегчить их положение. Они поносили последними словами всех и всё: Троцкого и Бухарина, Зиновьева и Каменева, и все они, разумеется, считали, что по прибытии в лагерь, следом за ними придёт распоряжение об их освобождении.
Те, настоящие троцкисты, обосновавшиеся почему-то в каютах, презирали их глубочайшим презрением, бросая в их адрес одно из любимых словечек своего вождя: “Быдло!”
Белое море мы проплыли спокойно, стояла стеклянная тишина, но в Баренцевом море разразился десятибалльный шторм. Почти всех охватила отвратительная морская болезнь... Я, по своей тогдашней худобе и охотничьей
закалке, выдержал, не было ни одного приступа болезни...
Немало времени проводил я на палубе, где было весело и, с непривычки,страшно: низкое седое небо, подобие распустившегося волчьего меха, седые лохматые волны, то расползавшиеся клубком змей, то валившие пароход со
стороны на сторону, то вздымавшие его носом вверх, когда он весь скрипел,содрогался, и, казалось, вот-вот развалится на куски. Море, бесконечное и бурное, тоже прыгало, кружилось гигантской каруселью, пенилось и гудело, а чайки, гонимые бурей, то и дело сыпались на палубу, как огромные хлопья сне-
га: сядут, прильнут и беспомощно-зовуще смотрят одинокими глазами.
Во всём этом было что-то общее с нами, с нашей судьбой, с нашей жизнью, брошенной в неприютные просторы Севера... »
Картины лагерной жизни Николай Павлович отразил в своих стихах и в ряде рассказов, оставшихся ненапечатанными. В середине 1939 года Смирнов был освобождён за истечением срока. Как бывший заключённый он не имел права жить в
Москве и поэтому поселился в г. Александрове, что в 105 км. от Москвы. Лишь в конце 40-го года ему удалось получить разрешение на жительство в Москве. В конце 1941 года он был призван на фронт, а после возвращения, по окончании войны, стал вновь заниматься писательским и издательским трудом. В 1959 году его полностью реабилитировали и тогда же он был восстановлен в Союзе писателей СССР с прежней датой вступления в Союз – 1934 г. По сути, Смирнов был отлучён отлитературы на четверть века, но ни арест, ни лагеря не смогли прервать внутренней напряжённой жизни.
Важное место в творческой биографии Смирнова занимает период активного диало¬га с литературным зарубежьем /конец 50-начало 70-х годов/. Общаясь в переписке с лите¬раторами - эмигрантами / В.Н. Муромцевой - Буниной, Г. Кузнецовой, Б. Зайцевым, И. Одоевцевой, Г. Адамовичем, Ю. Терапиано, Л. Зуровым / и через публикации в парижской русскоязычной газете « Русские новости» со всей эмигрантской общественностью, Смир¬нов продемонстрировал отсутствие политических, культурно- языковых, топографических границ между двумя ветвями русской литературы. Хороший прием повести « Золотой Плес» литературным зарубежьем явился одной из причин, приведших писателя в качест¬ве автора- корреспондента в газету «Русские Новости». На страницах этой газеты Смирнов обращается к темам литературы, искусства, философии, истории и будущего России. Лите¬ратурно- эстетические очерки представляют целую галерею образов выдающихся поэтов и писателей, художников, музыкантов деятелей театра, эстрады, философов, исторических лиц, ученых. В «Русских новостях» печатались его рассказы, очерки, стихи (о Левитане, об Иване Грозном, стихи о родном городе). Появление книги «Человек и жена» в русском зарубежье послужило началом творческих отношений Н. П. Смирнова с бунинским окружением, книга была замечена эмигрантской критикой, о ней писал Г. Адамович в обзоре советской литературы в 1934 году в парижском журнале «Встречи».
Увидев в Смирнове талантливого литератора, многие писатели - эмигранты доверяют ему для первопрочтения и рецензирования свои произведения, так Вера Николаевна Муромцева - Бунина присылает Николаю Павловичу рукопись своей будущей книги «Жизнь Бунина», а Галина Кузнецова - «Грасский дневник», поэт Ю. Терапиано - стихи.. В «Русских новостях» Смирнов печатает также то, что невозможно было опубликовать в те годы в советской прессе: рецензии на книги эмигрантских издательств, критический разбор романа Набокова «Лолита», статью о В. В. Розанове и др. Основную же массу публикаций Смирнова в «Русских новостях» составляет его художественная проза. Это чаще всего короткие рассказы-воспоминания, в которых, описывается безмятежное дореволюционное детство в уютном родительском доме в маленьком городке на Волге, таинства охоты, деревенская природа. Ностальгические ноты, пронизывающие произведения Смирнова, были созвучны зарубежному читателю-эмигранту, и рассказы пользовались неизменным успехом, а сама газета была очень популярна и любима, в Париже ее называли «Парижской правдой».
Один из журналистов «Русских новостей» А. Дедов утверждал, что очерки и рассказы Смирнова «неизменно привлекают простотою, легкостью и изяществом языка. В них живет русский лес, даже русский быт, в них – русский дух, и поэтому книгу читаешь, как слушаешь рассказ о далекой, всегда дорогой родине».
По-видимому, настроение рассказов Николая Павловича совпадало с настроением читателей- парижан, с их тоской по прошлому. Материалы Смирнова вызывали пристальный интерес среди читателей зарубежья.
Авторство в « Русских новостях» открыло возможность знакомства для Смирнова со многими литераторами эмигрантского Парижа, среди которых его, прежде всего, интересовали лица, общавшиеся с Буниным: Г. Кузнецова, И. Одоевцева, Б. Зайцев, Г. Адамович и др.
С ними начинается активная переписка. Русским парижанам Плес дорог еще по «той» жизни, связанной с творчеством Левитана, и он, оказывается еще «жив», не очень изменился и питает творчество автора, темы и настроения которого желанны для эмигрантов.
Галина Кузнецова, например, пишет Смирнову в письме от 10.1.69г: «Благодарю Вас за Ваше письмо из Плеса – от него повеяло на меня незнакомой, но всегда такой желанной Северной Русью, которой мне так и не привелось увидеть».
В 1969 году книга избранных произведений Смирнова вышла из печати. В ней были опубликованы рассказы, эссе, воспоминания и повесть «Золотой Плес», давшая название книги. Книга вскоре попадает в Париж и производит сильное впечатление. Леонид Зуров, например, пишет в письме от 10 июля 1969 года: « Сердечное спасибо за подарок. «Золотой Плес» лежит на письменном столе. Поздравляю от всей души»… А литератор В.Могилевский не только выражает восторг, но и предпринимает попытку издать книгу в Париже на французском языке. Вот его письмо от 21.7.71г.
«Дорогой Николай Павлович!
Вчера мы получили Ваше письмо, а сегодня Вашу книгу. Я мог ее только перелистать, прочитать смогу только после того, как прочитает моя жена.
Но из того, что я мог заметить, книга очень интересная, и я не удивлюсь, что она была очень быстро раскуплена. Между прочим, тираж в 30 тысяч для Франции колоссален… но мне кажется, что и для России он не мал: ведь это книга по-своему содержанию не для массового читателя, а для человека более высокой культуры.
Сегодня же напишу переводчику (фамилия его Филиппон), возьму с ним свидание, и мы поговорим. Нельзя ли действительно из многих рассказав выбрать несколько для того, чтобы поместить их в литературном приложении «Фигаро» или каком-нибудь еженедельнике из наиболее культурных. Это будет хорошим вступлением к изданию книги»…
Из Плеса в Париж шли письма, а имя Плеса стало известно в эмигрантских кругах Франции с 60-х годов и вошло в культурный обиход этой среды, в нем угадывались черты «той» знакомой России, сохранившейся в недрах России советской, и в какой-то степени примиряющей с ней. Кроме того, Вера Николаевна Муромцева- Бунина доверила Смирнову для первопрочтения и рецензирования рукопись будущей книги «Жизнь Бунина», а Галина Кузнецова –«Грасский дневник» .
Ниже публикуются выдержки из нескольких писем к Н. П. Смирнову, приходивших на его московский и плесский адрес из Парижа, Мюнхена от самых разных людей с тем, чтобы показать, насколько близкими и доверительными были эти отношения, как дорог был «русскому Парижу» писатель из Плеса. Ведь воспринимали его не только как московского литератора, одного из пишущих, а как хранителя «заповедной древности», духовных сокровищ, без которых скудеет душа.
Публикуя фрагменты переписки Н. П. Смирнова с литераторами русского зарубежья, отдаем скромную дань памяти авторам этих писем.
Дорогой Николай Павлович!
Спасибо Вам за письмо. Оно доставило мне редкую радость, я почувствовала в Вас человека, который так верно понимает творчество Бунина, что он был бы сам восхищен. Ведь это большая редкость. Меня порадовала Ваша фраза: «Отрывки из неопубликованных записей Бунина придают книге тонкую поэтическую прелесть» Ни один рецензент не отметил этого, а я, когда писала, надеялась, что эти «отрывки» будут оживлять мое повествование.
…Иван Алексеевич был бы доволен, что Вы больше всего цените книгу «Темные аллеи». Он считал, что там каждый рассказ написан «своим ритмом», в своем ключе, а про «Чистый понедельник» он написал на обрывке бумаги в одну из своих бессонных ночей, цитирую по памяти: «Благодарю бога, что он дал мне возможность написать «Чистый понедельник»…
Ивана Сергеевича Шмелева он ценил за его тонкое понимание жизни.
…Спасибо за «Охотничьи просторы». Жду их. Жду и «Золотой Плес»…
Всяких успехов, здоровья и радостей желаю Вам.
В. Н. Бунина .
27 апреля 1961г. Париж.
Немало времени занимала у Смирнова и работа с молодыми литераторами, которым он всегда очень охотно помогал. В их числе В. Белов, М.Шукшин, М.Пришвин и многие, многие другие. Их произведения он публикует в Парижской газете, вся эмиграция узнаёт их имена, тогда как на родине имена и произведения этих писателей ещё не знали.
Зловещая тень 30-х годов прошлого века давно рассеялась…Но до сих
пор что-то мешает широкому кругу читателей узнать прекрасные произведения
Николая Павловича Смирнова.
Как ни странно, но и сейчас, в XXI веке, творчество многих репрессированных
писателей, когда-то вычеркнутых из истории литературы, до сих пор не занимают
достойного места в учебниках и антологиях.
_____________________________________________________________
Использованная литература:
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998. С. 59.
Куприяновский П. В. Я – ивановец, плесянин.
Н.П.Смирнов в переписке с русским зарубежьем./Публикация В.А.Смирнова//Рабочий край.1994.17 июня
Архив ПГИАХМЗ. Ф.10. Оп. 15. Л. 17.
АИО ПГИАХМЗ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 55.
Там же
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998.
АИО ПГИАХМЗ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 55.
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998.
Шенталинский В. А. Рабы свободы. М., 1975.
Семейный архив Н.П.Смирнова
Шенталинский В. А. Рабы свободы. М., 1975.
Гайдамак А.А. Страницы лагерной жизни. /Писатель Н.П.Смирнов: время и место. Плёс, 2009.
Семейный архив Н.П.Смирнова
Там же
Там же
Там же
Там же
Там же
Там же
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998.
Там же
Там же
Гайдамак А.А. Н.П.Смирнов и русское зарубежье /Писатель Н.П.Смирнов: время и место. Плёс, 2009.
Там же
Там же
Там же
Письмо Л. Зурова к Н. П. Смирнову от 19 июня 1960
Забытые имена. Писатель Николай Смирнов.
В последние годы все чаще мы узнаем о выдающихся людях, которые на целые десятилетия были вычеркнуты со страниц истории и несправедливо забыты. Благодаря науч¬ным исследованиям многие имена восстановлены, в числе их один из старейших писате¬лей советского периода Николай Павлович Смирнов.
Долгое время имя этого талантливого прозаика, поэта, автора многих литературно-эстетических статей, рецензий, мемуаров было забыто. Широкому кругу читателей он был известен только как создатель книги « Золотой Плес», а узкому кругу специалистов как член редколлегии и составитель альманаха «Охотничьи просторы», лишь любители лите¬ратуры хорошо знают его книги: «Изумруд Севера», « Теплый стан», « Своим следом», «Человек и жена», «Охотничьи рассказы» .
Творческое наследие Н.П.Смирнова обширно и разнообразно, лишь часть его соб¬рана в книгах, прочее же разбросано по страницам периодической печати и альманахов 20-40-х и 70-х годов.
Произведения Николая Павловича привлекают внимание любителей литературы, истории, журналистов, исследователей. Благодаря изучению его творчества, имя писателя приобре¬тает все большую историко-литературную оценку. Как показали ученые труды П.В. Куприяновского, Л.А. Шлычкова, В.А. Смирнова, В.В. Перхина и др. исследователей, Николай Павлович является продолжателем лучших традиций классической литературы XIX-XX века.
Талант художника слова, художественный вкус и эстетическое чувство, эрудированность, подлинная интеллигентность, независимость гражданской позиции, патриотизм, подвижническое служение культуре России - все это приметы большой личности Смирнова.
Николай Павлович пришел в литературу из лесного приволжского края, с берегов великой матушки-Волги. Он родился в небогатой плесской купеческой семье 13 марта 1898 года. Обстановка в родительском доме в очень значительной степени повлияла на формирование личности будущего писателя и страстного любителя природы. Его дяди, Виктор Николаевич и Иван Николаевич, были дружны с великим мастером пейзажной живописи - И.И. Левитаном, написавшим в Плёсе свои лучшие полотна( пятую часть всего своего творчества, среди них 22 картины, известных на весь мир). Исаак Ильич очень подружился со Смирновыми, вместе ходили на прогулки по окрестным местам, на охоту, поскольку и Смирновы и Левитан были страстными охотниками. Видимо, не случайно, история распорядилась так, что через десять лет после знакомства Исаака Ильича Левитана со Смирновы¬ми, в семье последнего Городского головы родился будущий писатель, - певец « Золотого Плеса», написавший книгу о великом мастере пейзажной живописи.
С 1914 года Смирнов пробует перо как поэт, автор очерков и рассказов, публикуя свои литературные опыты в различных изданиях. Уже тогда его первые литературные труды обратили на себя внимание многочисленного круга читателей. Огромное влияние на будущего писателя в годы учебы в Кинешемском реальном училище оказывал Д.А. Фурма-нов. Будущие писатели много времени проводили в беседах о литературе, обсуждая прочитанное, делились мнениями о творчестве И.А. Бунина, т.к. оба испытывали огромный интерес к этому поэту. С 1919 года Николай Павлович работает секретарем редакции Кинешемской газеты «Рабочий и крестьянин», затем в 1921 году его переводят в одну из лучших в те годы областных газет «Рабочий край» г. Иваново. Через год он приглашается на должность помощника ответственного секретаря газеты «Известия», а в 1926 году - в редакцию журнала «Новый мир» литературным секретарем, где он проработал до 1934 года, одновременно являясь членом Московского Товарищества писателей, тогда же в 1934 году его приняли в Союз писателей. В эти годы выходят его первые книги: «Изумруд Севера», «Теплый стан», «Своим следом», «Человек и жена».
С середины 20-х годов Смирнов выступает как автор предисловий к ряду книг, возрождает традицию издания охотничьих сборников, редактируя и составляя альманахи « Охотничий рог», «Охотничье сердце», «Охота в русской художественной литературе», « Охотничьи костры», иначе говоря, Николай Павлович был «идейным отцом» и составителем многих замечательных охотничьих сборников.
Долголетняя дружба связывает его со многими писателями -охотниками литературной группы «Перевал»: Н. Зарудиным, И. Катаевым, Л. Сейфулиной, В. Правдухиным, И. Соколовым-Микитовым, П. Низовым, П. Ширяевым.
Имя Смирнова, как рецензента, талантливого литератора становится всё более известным. В эти же годы у него завязывается дружба со многими уже известными тогда писателями, которые доверяют ему для первопрочтения и рецензирования свои произведения: М. Шолохов - вторую часть романа «Поднятая целина» / по собственной инициативе Николай Павлович опубликовал эту часть книги в «Новом мире». После выхода журнала многие ждали, что над Смирновым разразится сталинская гроза, но на сей раз она прошла стороной/; Б. Пастернак - поэму «1905 год», сборник стихов грузинских поэтов в переводе, а позже роман «Доктор Живаго»; Пришвин - свои неповторимые «Охотничьи рассказы» и «Рассказы о животных»; Л. Кассиль - «Кондуит и Швамбрания». В эти же годы Николай Павлович выступает в поддержку литературно - исследовательского творче¬ства Д. С. Лихачева и многих других начинающих литераторов.
Видимо, только сейчас, когда мы все больше узнаем о России, о судьбах ее крестьянства, интеллигенции, о том, что мы потеряли, - мы все больше осознаем, что Николай Павлович был «хранителем времени» в своем творчестве, по- рыцарски преданным истинной России, и, видимо, поэтому с ним дорожили дружбой многие деятели литературы, а позже и всё «бунинское окружение» (В.Н. Муромцева-Бунина, И. Одоевцева, Г. Кузнецова, Л. Зуров, В. Зайцев и др.).
«Неистовые ревнители» литературы доносами и клеветой расправлялись с инакомыслящими. В1934 году на страницах "Нового мира" появилась разгромная рецензия не¬коего Н. Гримфельда с характерным названием "Чужая идеология". После убийства С.М. Кирова, в конце этого же года Смирнов был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и после 4-х месячного следствия на Лубянке, был приговорен «Особым совещанием ОГПУ по статье 58-10 УКРСФСР к 4-м годам заключения в исправительно-трудовых лагерях «за контрреволюционную агитацию и распространение контр¬революционной литературы». Впоследствии обвинение признают ложным .
За годы советской власти было арестовано около двух тысяч литераторов , более полутора тысяч из них погибли в тюрьмах и лагерях, так и не дождавшись освобождения. Цифры эти, конечно, неполные, уточнить их пока не возможно. Как когда-то сказала Ахматова, «Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список и негде узнать…». Обстоятельства и даты смерти этих писателей замалчиваются или фальсифицированы, биографии зияют провалами, в энциклопедиях и справочниках приводятся неверные данные.
Николай Павлович Смирнов остался жив после сталинских лагерей, но и его жизнь и творчество оказались навсегда изломанными этой трагедией.
Из воспоминаний М. Н. Смирновой, дочери писателя: «Наступило 12 декабря. В этот вечер я рано легла спать. В 11 часов меня разбудил отец, наскоро одел, и мы поехали на трамвае на Пироговскую, к маме. Через замёрзшие окна
тускло сияли фонари. Холод проникал за ворот, мёрзли ноги, и я спала на плече у отца. Полусонную он втолкнул меня в дверь маминой комнаты и уехал.
На следующий день была суббота и можно было долго спать, но на сердце было так беспокойно, что я запросилась домой. Мама посадила меня в трамвай, и вот я уже бегу по знакомой лестнице. Почему-то соседи выходят из дверей
и молча стоят. Открываю дверь и в ужасе останавливаюсь: все ящики перевёрнуты, везде валяются книги. На полу сидит бабушка и что-то связывает в пачки. Я подхожу к ней, приседаю на колени, и она тихо шепчет: “Папу взя-
ли”.
Через месяц дочь и мать писателя вызвали на Лубянку на свидание с Николаем Павловичем. Они просидели целый день, но свидание так и не состоялось,хотя во время допроса Смирнов случайно увидел их через окно. «В янва-
ре состоялся скорый суд, – вспоминает Муза Николаевна, – и перед отправкой отца по этапу, нас с бабушкой пригласили на свидание в Бутырскую тюрьму.Железные ворота, обитые железом коридоры и масса родственников с вещами.Свидания ждали долго. Я нашла на полу гвоздь и старательно нацарапала на обратной стороне багажных ремней: “Папа, я тебя люблю”. Наконец вызвали нас. Длинный узкий коридор с двумя окошечками напротив друг друга, по коридору ходит охранник с винтовкой. Свидание 5 минут. В окошечке знакомое лицо отца с рыжеватой бородой, впалые глаза. Мы сбивчиво спрашиваем о здоровье, потом я протягиваю в окошко руку в гипсе (перед Новым годом я сломала руку в локтевом суставе), охранник отстраняет её винтовкой, я кричу от боли, папа кричит на охранника, окошечко захлопывается. Свидание окончено».
Николай Павлович был отправлен в один из Сибирских лагерей, находившийся почти на границе Алтайского края, неподалёку от берегов речки Бирюсы (притока Енисея). «Пересыльники», так называли всех осужденных, т. к. их пересылали из одного лагеря в другой, жили в холодных бараках, работали на лесоповале по14—16 часов. В письмах к родным Смирнов часто писал: «...сколько воспоминаний, какой тяжкий и золотой груз прошлого таскаю я на своих плечах, вместе со своей уж ветхою котомкой… Постоянно вижу и чувствую и всех вас, иМоскву, и наш старый одинокий Плёс, и детство, – августовские яблоки в саду, осенние заморозки, волжские туманы, юность, пасхальные ночи, Троицкие дни в Артюшине, белые и горькие ландыши на столе. Всего не расскажешь,– горько игрустно!Одинокого сердца не вложишь в бумагу, в слово, в душу,насмерть раненую прошлым, не перешлёшь вместе с письмом».
В тяжёлых лагерных условиях Николай Павлович оставался верен себе, своему литературному призванию: таким же обострённым был его живой писательский интерес к окружающим его людям, к литературе, издали ещё более проникновенной становится его любовь к родному Плёсу, к его природе, к Волге, всё так же пристально вглядывается он в окружающую его обстановку: «…А сколько я видел за это время интереснейших и неизменно чужих и чуждых людей, – от троцкистов до бандитов, от “урканов” до членов эсэровского ЦК, – и сколько прошло
перед утомлёнными глазами чудесных рассветов и закатов, полноводных рек,дальних синих гор, даже хребет Алтая, бесконечных степей и милых берёзовых долин. Теперь вот тайга, сосны и кедры, оранжевые зори и звёздные ночи».
Благодаря своим способностям объединять вокруг себя людей, Николай Павлович был уважаемым среди арестантов. Часто долгими зимними вечерами, после тяжёлых дневных работ, усевшись на деревянные нары, в окружении ссыльных,
Смирнов пересказывал произведения Тургенева, Толстого, Чехова, читал наизусть стихи Бунина, которого любил и почитал с детства.Однажды Николай Павлович познакомился с художником Соколовым, тоже осужденного по политическим взглядам, незадолго до отправки Соколова по этапухудожник написал на куске фанеры портрет Н. П. Смирнова. (Портрет хранится в Москве, в семейном архиве.)Тем, кто был осуждён по «кировскому делу», как правило, не писали: это было небезопасно. Многие тогда отстранились от Смирнова. В одном из писем сестре
Николай Павлович пишет: «За всё время я получил лишь письмо от Правдухинаи чудесный подарок от Б. Пастернака – сборник переведённой им современной грузинской лирики…». В сибирскую ссылку, врагу народа Николаю Павловичу,
Б. Пастернак писал тёплые содержательные письма, несмотря на рискованность этого шага, видимо, потому, что никогда не скрывал своих убеждений и симпатий к Смирнову.
В конце сентября 1936 года Смирнова поэтапно отправляют сначала в Мариинск, затем в Архангельск, оттуда в Нарьян-Мар, а далее по стынущей Печоре в Усть-Усу. «Пересыльники», как в тюрьме и лагере, группировались по политическому признаку: идейные и непримиримые троцкисты не допускали в свой замкнутый круг никого из посторонних, « а если и общались с ними, то в порядкепропаганды, покровительства и снисходительности. Их было не очень много, но это были именно политики ярко выраженного и непреклонного характера, чем они напоминали старых революционеров в бескозырках и «халатах». Эсэры и меньше-вики тоже держались отдельно, если и соприкасались с троцкистами, то вступали в ожесточённые споры..». Но ярких индивидуальностей, по мнению Николая Павловича, и политически умных людей среди меньшевиков и эсэров почти не было.
В Архангельске Николай Павлович наблюдал трогательные сцены: меньшевики всю длинную дорогу до самого порта несли на носилках старуху – своего лидера. В Архангельске её запретили вносить на пароход, тогда вся эта огромная группа перед самой посадкой запела: « Вы жертвою пали…», а молодой мужчина, забравшись на капитанский мостик, артистически декламировал:
Если погибнуть придётся
В тюрьмах и шахтах сырых,
Дело, друзья отзовётся
На поколеньях живых…
Огромная группа этих людей( 600 человек) по прибытии в Воркуту
объявила голодовку. Позже их всех расстреляли в тундре, между Воркутинским рудником и станцией Уса – Товарная.
«Это было фантастическое путешествие, в стиле Жюля Верна. Когда мы колоннами пришли в порт, там уже ждал нас большой морской пароход «Вологда», снасти которого обросли морозом, – вода у берега была покрыта льдом, – и потому вид имел он сказочный, вроде мёртвого корабля из песни Вертинского.
Разместились мы – кто как мог, сообразно ловкости, предприимчивости и умению каждого. Я попал, увы, в трюм, но в очень “уютный” уголок, между какими-то лесенками, по ним обычно поднимаются на вторую палубу, кана-
тами и ящиками. Соседями моими оказались два «правых уклониста»: некто Попов, из числа руководства ВЦСПС, и Николай Алексеевич Вепринцев, очень любопытный человек, сын его, кстати, работал в НКВД в качестве следова-
теля. В молодости, на Кавказе, Вепринцев работал в одной парторганизации со Сталиным, и был хорошо знаком с ним, вместе даже сидели в тюрьме и спали на соседних койках. Отзывался он о Сталине сдержанно, но всё-таки скорее положительно, чем отрицательно. Отмечал в частности, его умелую манеру чтения: “Если уж брался за книгу, прочитывал её с толком и добирался до самой сути, отличный был читатель”. Подтверждал любовь Сталина к Сал-
тыкову-Щедрину, иронизируя по этому поводу: “Оттого-то сейчас многое и похоже на сатирические романы Щедрина”.
Попов, человек тоже иронического склада, шутил и над троцкистами, и над собой, потеряв, видимо, в душе всяческую политическую устойчивость и принципиальность. От оценки Сталина воздерживался, но очень высоко оце-
нивал Томского и “частично” Бухарина.Употребив вместо подушки одну из лесенок, он пошутил с большой горе-
чью: “Кто знает, может быть, эта лесенка, да и макет «Вологды» окажутся когда-нибудь в Музее Революции”.
Когда я спрашивал своих “солесенников”, боролись ли они в 1927—1928 гг.с троцкистами, они отвечали с озлоблением: “Да, и ещё как! И теперь ничто нас с ними не связывает: у нас свой путь, у них – свой”.
Трюм заполняла та рядовая масса заключённых, которая определяет“лицо” каждой тюрьмы, каждого лагеря: это были люди, пострадавшие, главным образом за “язык”, за болтовню, которую в нормальных условиях никто
не принял бы во внимание. Но чуть не все они были членами партии (да ещё в большинстве случаев, профессиональными партработниками), чуть ли не все имели в приговоре троцкистские формулировки... Но большинство из них были обывателями, и с какой лёгкостью были они способны на всё, что могло
бы хоть чуть-чуть облегчить их положение. Они поносили последними словами всех и всё: Троцкого и Бухарина, Зиновьева и Каменева, и все они, разумеется, считали, что по прибытии в лагерь, следом за ними придёт распоряжение об их освобождении.
Те, настоящие троцкисты, обосновавшиеся почему-то в каютах, презирали их глубочайшим презрением, бросая в их адрес одно из любимых словечек своего вождя: “Быдло!”
Белое море мы проплыли спокойно, стояла стеклянная тишина, но в Баренцевом море разразился десятибалльный шторм. Почти всех охватила отвратительная морская болезнь... Я, по своей тогдашней худобе и охотничьей
закалке, выдержал, не было ни одного приступа болезни...
Немало времени проводил я на палубе, где было весело и, с непривычки,страшно: низкое седое небо, подобие распустившегося волчьего меха, седые лохматые волны, то расползавшиеся клубком змей, то валившие пароход со
стороны на сторону, то вздымавшие его носом вверх, когда он весь скрипел,содрогался, и, казалось, вот-вот развалится на куски. Море, бесконечное и бурное, тоже прыгало, кружилось гигантской каруселью, пенилось и гудело, а чайки, гонимые бурей, то и дело сыпались на палубу, как огромные хлопья сне-
га: сядут, прильнут и беспомощно-зовуще смотрят одинокими глазами.
Во всём этом было что-то общее с нами, с нашей судьбой, с нашей жизнью, брошенной в неприютные просторы Севера... »
Картины лагерной жизни Николай Павлович отразил в своих стихах и в ряде рассказов, оставшихся ненапечатанными. В середине 1939 года Смирнов был освобождён за истечением срока. Как бывший заключённый он не имел права жить в
Москве и поэтому поселился в г. Александрове, что в 105 км. от Москвы. Лишь в конце 40-го года ему удалось получить разрешение на жительство в Москве. В конце 1941 года он был призван на фронт, а после возвращения, по окончании войны, стал вновь заниматься писательским и издательским трудом. В 1959 году его полностью реабилитировали и тогда же он был восстановлен в Союзе писателей СССР с прежней датой вступления в Союз – 1934 г. По сути, Смирнов был отлучён отлитературы на четверть века, но ни арест, ни лагеря не смогли прервать внутренней напряжённой жизни.
Важное место в творческой биографии Смирнова занимает период активного диало¬га с литературным зарубежьем /конец 50-начало 70-х годов/. Общаясь в переписке с лите¬раторами - эмигрантами / В.Н. Муромцевой - Буниной, Г. Кузнецовой, Б. Зайцевым, И. Одоевцевой, Г. Адамовичем, Ю. Терапиано, Л. Зуровым / и через публикации в парижской русскоязычной газете « Русские новости» со всей эмигрантской общественностью, Смир¬нов продемонстрировал отсутствие политических, культурно- языковых, топографических границ между двумя ветвями русской литературы. Хороший прием повести « Золотой Плес» литературным зарубежьем явился одной из причин, приведших писателя в качест¬ве автора- корреспондента в газету «Русские Новости». На страницах этой газеты Смирнов обращается к темам литературы, искусства, философии, истории и будущего России. Лите¬ратурно- эстетические очерки представляют целую галерею образов выдающихся поэтов и писателей, художников, музыкантов деятелей театра, эстрады, философов, исторических лиц, ученых. В «Русских новостях» печатались его рассказы, очерки, стихи (о Левитане, об Иване Грозном, стихи о родном городе). Появление книги «Человек и жена» в русском зарубежье послужило началом творческих отношений Н. П. Смирнова с бунинским окружением, книга была замечена эмигрантской критикой, о ней писал Г. Адамович в обзоре советской литературы в 1934 году в парижском журнале «Встречи».
Увидев в Смирнове талантливого литератора, многие писатели - эмигранты доверяют ему для первопрочтения и рецензирования свои произведения, так Вера Николаевна Муромцева - Бунина присылает Николаю Павловичу рукопись своей будущей книги «Жизнь Бунина», а Галина Кузнецова - «Грасский дневник», поэт Ю. Терапиано - стихи.. В «Русских новостях» Смирнов печатает также то, что невозможно было опубликовать в те годы в советской прессе: рецензии на книги эмигрантских издательств, критический разбор романа Набокова «Лолита», статью о В. В. Розанове и др. Основную же массу публикаций Смирнова в «Русских новостях» составляет его художественная проза. Это чаще всего короткие рассказы-воспоминания, в которых, описывается безмятежное дореволюционное детство в уютном родительском доме в маленьком городке на Волге, таинства охоты, деревенская природа. Ностальгические ноты, пронизывающие произведения Смирнова, были созвучны зарубежному читателю-эмигранту, и рассказы пользовались неизменным успехом, а сама газета была очень популярна и любима, в Париже ее называли «Парижской правдой».
Один из журналистов «Русских новостей» А. Дедов утверждал, что очерки и рассказы Смирнова «неизменно привлекают простотою, легкостью и изяществом языка. В них живет русский лес, даже русский быт, в них – русский дух, и поэтому книгу читаешь, как слушаешь рассказ о далекой, всегда дорогой родине».
По-видимому, настроение рассказов Николая Павловича совпадало с настроением читателей- парижан, с их тоской по прошлому. Материалы Смирнова вызывали пристальный интерес среди читателей зарубежья.
Авторство в « Русских новостях» открыло возможность знакомства для Смирнова со многими литераторами эмигрантского Парижа, среди которых его, прежде всего, интересовали лица, общавшиеся с Буниным: Г. Кузнецова, И. Одоевцева, Б. Зайцев, Г. Адамович и др.
С ними начинается активная переписка. Русским парижанам Плес дорог еще по «той» жизни, связанной с творчеством Левитана, и он, оказывается еще «жив», не очень изменился и питает творчество автора, темы и настроения которого желанны для эмигрантов.
Галина Кузнецова, например, пишет Смирнову в письме от 10.1.69г: «Благодарю Вас за Ваше письмо из Плеса – от него повеяло на меня незнакомой, но всегда такой желанной Северной Русью, которой мне так и не привелось увидеть».
В 1969 году книга избранных произведений Смирнова вышла из печати. В ней были опубликованы рассказы, эссе, воспоминания и повесть «Золотой Плес», давшая название книги. Книга вскоре попадает в Париж и производит сильное впечатление. Леонид Зуров, например, пишет в письме от 10 июля 1969 года: « Сердечное спасибо за подарок. «Золотой Плес» лежит на письменном столе. Поздравляю от всей души»… А литератор В.Могилевский не только выражает восторг, но и предпринимает попытку издать книгу в Париже на французском языке. Вот его письмо от 21.7.71г.
«Дорогой Николай Павлович!
Вчера мы получили Ваше письмо, а сегодня Вашу книгу. Я мог ее только перелистать, прочитать смогу только после того, как прочитает моя жена.
Но из того, что я мог заметить, книга очень интересная, и я не удивлюсь, что она была очень быстро раскуплена. Между прочим, тираж в 30 тысяч для Франции колоссален… но мне кажется, что и для России он не мал: ведь это книга по-своему содержанию не для массового читателя, а для человека более высокой культуры.
Сегодня же напишу переводчику (фамилия его Филиппон), возьму с ним свидание, и мы поговорим. Нельзя ли действительно из многих рассказав выбрать несколько для того, чтобы поместить их в литературном приложении «Фигаро» или каком-нибудь еженедельнике из наиболее культурных. Это будет хорошим вступлением к изданию книги»…
Из Плеса в Париж шли письма, а имя Плеса стало известно в эмигрантских кругах Франции с 60-х годов и вошло в культурный обиход этой среды, в нем угадывались черты «той» знакомой России, сохранившейся в недрах России советской, и в какой-то степени примиряющей с ней. Кроме того, Вера Николаевна Муромцева- Бунина доверила Смирнову для первопрочтения и рецензирования рукопись будущей книги «Жизнь Бунина», а Галина Кузнецова –«Грасский дневник» .
Ниже публикуются выдержки из нескольких писем к Н. П. Смирнову, приходивших на его московский и плесский адрес из Парижа, Мюнхена от самых разных людей с тем, чтобы показать, насколько близкими и доверительными были эти отношения, как дорог был «русскому Парижу» писатель из Плеса. Ведь воспринимали его не только как московского литератора, одного из пишущих, а как хранителя «заповедной древности», духовных сокровищ, без которых скудеет душа.
Публикуя фрагменты переписки Н. П. Смирнова с литераторами русского зарубежья, отдаем скромную дань памяти авторам этих писем.
Дорогой Николай Павлович!
Спасибо Вам за письмо. Оно доставило мне редкую радость, я почувствовала в Вас человека, который так верно понимает творчество Бунина, что он был бы сам восхищен. Ведь это большая редкость. Меня порадовала Ваша фраза: «Отрывки из неопубликованных записей Бунина придают книге тонкую поэтическую прелесть» Ни один рецензент не отметил этого, а я, когда писала, надеялась, что эти «отрывки» будут оживлять мое повествование.
…Иван Алексеевич был бы доволен, что Вы больше всего цените книгу «Темные аллеи». Он считал, что там каждый рассказ написан «своим ритмом», в своем ключе, а про «Чистый понедельник» он написал на обрывке бумаги в одну из своих бессонных ночей, цитирую по памяти: «Благодарю бога, что он дал мне возможность написать «Чистый понедельник»…
Ивана Сергеевича Шмелева он ценил за его тонкое понимание жизни.
…Спасибо за «Охотничьи просторы». Жду их. Жду и «Золотой Плес»…
Всяких успехов, здоровья и радостей желаю Вам.
В. Н. Бунина .
27 апреля 1961г. Париж.
Немало времени занимала у Смирнова и работа с молодыми литераторами, которым он всегда очень охотно помогал. В их числе В. Белов, М.Шукшин, М.Пришвин и многие, многие другие. Их произведения он публикует в Парижской газете, вся эмиграция узнаёт их имена, тогда как на родине имена и произведения этих писателей ещё не знали.
Зловещая тень 30-х годов прошлого века давно рассеялась…Но до сих
пор что-то мешает широкому кругу читателей узнать прекрасные произведения
Николая Павловича Смирнова.
Как ни странно, но и сейчас, в XXI веке, творчество многих репрессированных
писателей, когда-то вычеркнутых из истории литературы, до сих пор не занимают
достойного места в учебниках и антологиях.
_____________________________________________________________
Использованная литература:
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998. С. 59.
Куприяновский П. В. Я – ивановец, плесянин.
Н.П.Смирнов в переписке с русским зарубежьем./Публикация В.А.Смирнова//Рабочий край.1994.17 июня
Архив ПГИАХМЗ. Ф.10. Оп. 15. Л. 17.
АИО ПГИАХМЗ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 55.
Там же
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998.
АИО ПГИАХМЗ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 55.
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998.
Шенталинский В. А. Рабы свободы. М., 1975.
Семейный архив Н.П.Смирнова
Шенталинский В. А. Рабы свободы. М., 1975.
Гайдамак А.А. Страницы лагерной жизни. /Писатель Н.П.Смирнов: время и место. Плёс, 2009.
Семейный архив Н.П.Смирнова
Там же
Там же
Там же
Там же
Там же
Там же
Шлычков Л.А. «Певец Золотого Плеса». Иваново. 1998.
Там же
Там же
Гайдамак А.А. Н.П.Смирнов и русское зарубежье /Писатель Н.П.Смирнов: время и место. Плёс, 2009.
Там же
Там же
Там же
Письмо Л. Зурова к Н. П. Смирнову от 19 июня 1960