Сахара
***********************************
Все пустыни друг другу от века родны,
        Но Аравия, Сирия, Гоби, —
Это лишь затиханье сахарской волны,
        В сатанинской воспрянувшей злобе.

Плещет Красное море, Персидский залив,
        И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
        До зеленой доходит Сибири.

Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей,
        Ты в одной лишь пустыне на свете
Не захочешь людей и не встретишь людей,
        А полюбишь лишь солнце да ветер.

Солнце клонит лицо с голубой вышины,
        И лицо это девственно юно,
И, как струи пролитого солнца, ровны
        Золотые песчаные дюны.

Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
        Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
        Пишет кистью лучистой миражи.

Живописец небесный осенней порой
        У подножия скал и растений
На песке, как на гладкой доске золотой,
        Расстилает лиловые тени.

И, небесный певец, лишь подаст она знак,
        Прозвучат гармоничные звоны,
Это лопнет налитый огнем известняк
        И рассыплется пылью червленой.

Блещут скалы, темнеют над ними внизу
        Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
        Ты промолвишь, Сахара похожа.

Но вглядись: эта вечная слава песка —
        Только горнего отсвет пожара,
С небесами, где легкие спят облака,
        Бродят радуги, схожа Сахара.

Буйный ветер в пустыне второй властелин.
        Вот он мчится порывами, точно
Средь высоких холмов и широких долин
        Дорогой иноходец восточный.

И звенит и поет, понимаясь, песок,
        Он узнал своего господина,
Воздух меркнет, становится солнца зрачок,
        Как гранатовая сердцевина.

И чудовищных пальм вековые стволы,
        Вихри пыли взметнулись и пухнут,
Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы,
        В Тайно веришь — вовеки не рухнут.

Так и будут бродить до скончанья веков,
        Каждый час все грозней и грознее,
Головой пропадая среди облаков,
        Эти страшные серые змеи.

Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна
        И осядет песчаная груда,
Это значит — в пути спотыкнулась она
        О ревущего в страхе верблюда.

И когда на проясневшей глади равнин
        Все полягут, как новые горы,
В Средиземное море уходит хамсин
        Кровь дурманить и сеять раздоры.

И стоит караван, и его проводник
        Всюду посохом шарит в тревоге,
Где-то около плещет знакомый родник,
        Но к нему он не знает дороги.

А в оазисах слышится ржанье коня
        И под пальмами веянье нарда,
Хоть редки острова в океане огня,
        Точно пятна на шкуре гепарда.

Но здесь часто звучит оглушающий вой,
        Блещут копья и веют бурнусы.
Туарегов, что западной правят страной,
        На востоке не любят тиббусы.

И пока они бьются за пальмовый лес,
        За верблюда иль взоры рабыни,
Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес
        Заметают пески из пустыни.

Потому что пустынные ветры горды
        И не знают преград своеволью,
Рушат стены, сады засыпают, пруды
        Отравляют белеющей солью.

И, быть может, немного осталось веков,
        Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
        Из пылающей юной Сахары.

Средиземное море засыпят они,
        И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
        На верблюдах своих бедуины.

И когда, наконец, корабли марсиан
        У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
        И дадут ему имя: Сахара.
*************************************

       Самоубийство
*************************
Улыбнулась и вздохнула,
Догадавшись о покое,
И последний раз взглянула
На ковры и на обои.

Красный шарик уронила
На вино в узорный кубок
И капризно помочила
В нем кораллы нежных губок

И живая тень румянца
Заменилась тенью белой,
И, как в странной позе танца,
Искривясь, поникло тело.

И чужие миру звуки
Издалека набегают,
И незримый бисер руки,
Задрожав, перебирают.

На ковре она трепещет,
Словно белая голубка,
А отравленная блещет
Золотая влага кубка.
************************